Предыдущая публикация
ЗА ДВЕРЬЮ....
Делай вид, что нормальный, что такой же, как все. И тогда, возможно, ты проживешь отведенное тебе время. Так говорил мой Учитель. Он спас меня. Однажды. И спасёт ещё не раз. Даже, если уже мертв. Я не видел его несколько недель. Официальной информации о его смерти не было. Мне не хотелось сидеть в прокуренном зале, слушать пустой трёп, пить пиво, напоминающее мочу, но я сидел, пил, и даже поддерживал разговор, вставляя уместные «ага», «угу», «конечно», ну, я думаю, что уместные. Больше, я пялился в огромный монитор, занимавший всю стену бара. На нем транслировались события сегодняшнего дня, прерываемые рекламой. Сквозь гул голосов услышать что-то было невозможно. Да и не нужно. Все события сегодняшнего дня были повторением дня вчерашнего, и позавчерашнего, и позапозавчерашнего, или мне так казалось. - Идем в Башню? Толчок острого локтя в бок. Я неохотно отвёл глаза от экрана, на котором транслировался рейтинг самых успешных музыкантов этой недели. Моя любимая ООЗИ324554, известная как Оззи, в него не попала, в который раз. Посмотрел на сидящего рядом Сверчка, тощего, бледного, как личинка в майонезном соусе, с огромным ртом, занимавшим все лицо с мелкими чертами и чёрными глазками-бусинками. - Ну? - Сверчок нетерпеливо, даже обиженно, надул губы, будто требуя не столько внимания, сколько поцелуя. От ответа меня спас громкий вой срочных новостей. Экран заморгал, на мгновение потух, а потом белым по чёрному побежала строка: «Срочное включение с места событий». Раз тридцать. А затем, когда до всех присутствующих в баре, даже до самых пьяных гендеров или увлечённых тисканьем друг друга, дошло, что происходит что-то очень важное, на экране появилась картинка с тех самых мест событий. Чёрное небо, подсвеченное прожекторами, железный эшафот, на котором блестела серебром электрическая гильотина, а за ней около десятка особей, одетых в серые хламиды. В зале повисла неестественная тишина. На экране тоже была тишина. Эта тишина нервировала, скребла когтями по груди, медленно, с упоением, разрывая кожу, слизывая горячую кровь. Я вздрогнул от омерзения, сбрасывая с себя жуткий образ. Картинка на мониторе зашевелилась, откуда-то снизу, из-под эшафота, выплыл гендер в красной мантии и красной шапочке на белых кучерявых волосах. Наряд смотрелся на нем нелепо. Величественно, как ему казалось, взмахнул полами одеяния, церемониально поклонился. - Приветствую вас, жители Территории Триста Семнадцать. - Заскрежетал гендер. - Мы вынуждены прервать ваше приятное времяпрепровождение печальнейшими известиями. Эти… - он махнул рукой в сторону особей, тесно прижавшихся друг к другу. - Эти еретики... - Его лицо налилось красной краской праведного гнева. - Попрали святые законы наших Территорий. Совершили самый страшный из возможных грехов. Прелюбодеяние! ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ!!! По бару пронёсся вздох ужаса и отвращения, застучали стаканы, словно все пытались запить вкус этого гадкого слова, осквернившего своим прикосновением их сознание. Я тоже сделал несколько глотков пива, стараясь скрыть задрожавшие руки. - Они! - Скрежетал красный. Я, наконец, узнал его. Сам Первый и Единственный Епископ Всех Пятьсот Двадцати Объединённых Территорий. - Они возлегли друг с другом, обесчестив самое святое, что есть у каждой особи! Чистоту своего гендера! Предались самому злостному и скверному извращению, преступили священные истины гендерной природы! И так далее и тому подобное. Я не вслушивался в его пламенную речь. Я боялся. Страшно было представить, что однажды, когда обнаружится… нет, не буду об этом думать… Чтобы не думать, не слышать, я рассматривал особей. Мое внимание привлекла гендерка, отделившаяся от группы. У неё было красивое лицо, светлые волосы, налипшие на щеки. Она тяжело дышала, будто ей не хватало воздуха или было плохо, гладила огромный, выделявшийся даже под просторной одеждой, живот. Святой Апостол… что с ней такое? Какое наказание послали ей Пресвятые Равноапостольные Правители Мира, если ее так разнесло?! - За свои грехи они будут наказаны самой страшной карой… - Прорвался в мое сознание голос Епископа. - Прерыванием жизни. Они безвременно лишаться своего тела и будут преданы земле без права на возрождение в новых особях! Он снова махнул рукой. Палач, в маске, одетый во все чёрное, выскользнул из тени. Схватил одного из преступников и потащил за собой. К гильотине. Бросил на колени, за волосы положил голову в выемку на плахе. Я не мог разглядеть лица гендера, хотя камеры намеренно приблизили его, развернули на весь экран. Я видел только белое пятно, серебряное сверкание ножа, затем услышал глухой стук покатившейся по железу головы и громкий, надрывный вскрик кого-то из особей. По бару прошла влажная волна страха и отвращения, зашуршали одежды, застучали стаканы. Палач небрежно отпихнул обмякшее тело ногой и пошёл к остальным, ещё плотнее прижавшихся друг к другу, хотел схватить стоявшую в середине гендерку, но послышалось злобное шипение Епископа: «ее». Палач замер, оглянулся на красного, тот указывал пальцем на преступницу, притаившуюся за всеми остальными. Ту самую, с огромным животом. Она больше не гладила себя, лицо ее было напряженным, в крупных каплях пота. Палач попытался схватить ее, она попятилась, и остальные особи, будто до того пребывавшие во сне наяву, очнулись, встрепенулись, окружили ее кольцом, защищая. Он попробовал протиснуться сквозь них, но они отталкивали его, кричали и рычали, не позволяя ему коснуться ее. Епископ поднял руку вверх. Из темноты, со всех сторон, вылезли тени, в шлемах, с электрическими дубинками. Несколько взмахов дубинками, и приговоренные вокруг раздутой гендерки попадали на железный пол. Еретичка медленно пятилась назад, придерживая свой живот. Палач перешагнул через лежащих особей, схватил ее за руку. Она пыталась вырваться, упала, он потащил ее, брыкающуюся, по телам, по железному полу, швырнул к гильотине. Глухой удар, вскрик. Он нагнулся к ней, хотел положить ее голову на плаху, но особь с неожиданной проворностью вскочила, оттолкнула палача с такой силой, что тот полетел к груде лежащих тел. А она задрала свою хламиду, обнажила раздутый живот. - Я беременна! - завизжала она. - В моём животе растёт дитя! Я ро… Договорить не успела, из черноты отделилась тень и приложилась к ее спине дубинкой. Преступница тяжело осела на пол, ее грузное тело забилось в конвульсиях, а живот казался живым, словно в нем и правду что-то жило, и это что-то хотело вырваться наружу, прорвать ее плоть и кожу, и показать миру своё уродливую личину. Палач положил трепыхающуюся гендерку на плаху и серебренный нож отделил голову от тела. Камера не стала следить как ее голова покатилась по полу, а замерла на полуобнаженном тулове, на все еще живущем собственной жизнью животе. - Вы все! – Загромыхал Епископ. - Вы стали свидетелями того, как Равноапостольные карают еретиков безумием и разложением тела. Вы только посмотрите на эту мерзость! - Он подошёл к обезглавленному трупу, пнул ногой в живот. - Из-за совершенного прелюбодеяния, ее тело начало разлагаться и гнить! Оно разрослось и набухло грязью и мерзостью совершенного ею греха. И этот грех, это величайшее зло, искало выход, оно хотело вырваться в мир и осквернить его своим зловонием! Но мы! Мы сумели распознать этот грех и спасти всех чистых и праведных особей от его исхода в наш мир! Я не слушал. Рассматривал мягкое розовое тело, неподвижный, будто огромный мяч живот, но и его не видел. А видел лишь странное слово «Дитя», вырезанное на нем. Растянутое огромными уродливыми красно-белыми рубцами. А может его и не было вовсе, и все это лишь мое разыгравшееся от страха и ужаса воображение. Никто из еретиков не пришел в себя. Палач хватал их за волосы, за подол одежды и тянул по железному полу на плаху, укладывал, нажимал на кнопку, и с легким гудением, так отчетливо слышным в вязкой тишине бара, падал серебристый электрический нож гильотины, и очередная голова отделялась от тела. Всего одиннадцать. Еретиков. Число было неправильным. Должно быть десять или двенадцать. Кто-то был лишним, или кого-то не хватало. Ложно обвинили или убили в процессе следствия, или отпустили, что вряд ли. Они никого и никогда не отпускали. И меня не отпустят, когда найдут. Если найдут, если узнают. - Паук… Я вздрогнул и посмотрел на Сверчка с Червем, которые смотрели на меня. Их лица были красными и потными, волосы мокрыми, будто пробежали стометровку. Наверное, я выглядел так же. Да все здесь были такими. Задыхались, от духоты, от мыслей, которыми нельзя было поделиться друг с другом. В баре было слишком тихо. Никто не обжимался, не выяснил отношений, только иногда перешептывались, да пили, не чокаясь. Да официант, как в попу укушенный скорпионом, носился с бутылками между столиками. - Что? - Будешь? - Сверчок кивком указал на мой пустой стакан и бутылку крепкой настойки на богомолах, нашу любимую. - Буду. Червь наполнил и мой стакан, мы выпили. И еще раз, и еще. Заказали вторую, третью. Не закусывали. Не говорили. Да и что тут было сказать? Мы не раз видели подобные включения, казни. Но сегодня… сегодня все было иначе. Но и объяснения этому иначе не было. Перед глазами все стоял раздутый живот гендерки и в ушах звучало чужеродное слово «дитя». Звучало все громче и громче, так, что хотелось настучать по ушам, выбить его из себя, выплюнуть, пусть обожжет губы, до слезшей кожи, до крови. Но вместо этого мы просто пили. И молчали. Молчи, живее будешь. Из бара мы уходили в числе последних. Пошатываясь, держась друг за друга. Мы жили рядом, в одной Башне, на семьдесят втором этаже. Червь и Сверчок в угловых клетках, а я где-то посредине между ними. А Кузнечик, опять, наверное, работает сверхурочно, жил напротив меня. А до того, как нас, после окончания школы, расселили в Башню, мы жили в одной камере в Доме. Иногда я думаю: в прошлой жизни, до Перерождения, мы тоже росли вместе? Умерли тоже? И если в той жизни, Равноапостольные не предали мое тело земле, отделив голову от туловища, значит они не узнали? Или в той жизни я был другим? Нормальным?Больше всего я ненавидел разделывать головы. Снимать скальп, выуживать мозги, аккуратно вынимать глаза из глазниц, выдергивать зубы, срезать кожу целостным пластом, и тонкими слоями нарезать мясо. В пищу употреблялись только мозги, глаза и уши. Скальпы, зубы и черепа, предварительно очистив и отполировав, отправляли в Производственный Цех №2, там из них делали разные украшения, предметы интерьера, для тех, у кого этот самый интерьер был, может что-то еще делали чего я не знал. Кожу и мясо, передавали в Цех № 3, где создавали полезные косметические средства и некоторые лекарства, а может что-то еще, чего я, опять же, не знал.
Нельзя сказать, что я любил разделывать другие части тела. Я так и не научился говорить, даже про себя, правильное «деликатес». Все во мне протестовало против этого названия. “Потому что это тело и есть”, заметил Учитель, когда я поделился с ним своими мыслями. Но ведь это никогда не было телом, всего лишь имитация, напечатанная на тридепринтере, и то не целиком, а по частям. Так нам объяснили два года назад, когда мы, 85 вчерашних школьников, поступили работать в Цех №1. Поскорей бы закончился третий год, тогда нас переведут в другой Цех. Лишь бы не в Нулевой. Этого я стал бояться больше всего. Ну, почти. Почти так же, как если они узнают, что я… нет, не думать. Туда, в Нулевой, перевели Кузнечика, раньше положенного времени, и его с тех пор, как подменили.
Он всегда был весел, дружелюбен и легок, старался помочь другим буквально во всем. А после перевода в Нулевой, стал молчаливым, угрюмым, даже злобным, на всех смотрел исподлобья, будто в чем-то подозревал. Думаю, он увидел там что-то по-настоящему страшное, намного страшнее того, к чему мы все уже привыкли. Это знание тяготило его, грызло изнутри. И Сверчка. Он стал еще ласковее, еще заботливее. Все целовал, обнимал его, да приговаривал: “Кузенька, не переживай, все будет хорошо. Я всегда буду с тобой, несмотря ни на что”.
Только не в Нулевой, снова подумал я, доставая очередную голову из морозилки. Меньше знаешь, лучше спишь, согласился бы со мной Учитель.
И тут же, с криком, отскочил от стола, прижав кулаки к груди. Открывая и закрывая глаза, я смотрел на синюшную, покрытую изморозью, голову. Мне все казалось, что она, голова, сейчас откроет глаза, серые, как небо над территорией, разомкнет бескровные губы и скажет “да не я это, не я, дурачок” и рассмеется, как обычно, весело и грустно одновременно.
- Паук? Ты чего?
Рядом со мной стоял Сверчок, встревоженно заглядывал в мое лицо снизу вверх. Червь шел к нам, снимая на ходу резиновые перчатки и засовывая их в передний карман красного комбинезона.
- А что я? - я непонимающе смотрел на побледневшего Сверчка.
- Да ты орешь, будто тебя режут.
- Я? Да? Ору?
Червь, кивнул, и взял голову за все еще покрытые крошкой льда волосы, а затем, будто обжегся, отшвырнул обратно. Голова с жалобным скрипом покатилась по столу, с него на морозильный короб, на железный серый пол, и замерла, уставившись закрытыми глазами на круглую лампу в потолке.
- Святые Равноапостольные, - пробормотал он, и совсем как я, прижал руки к груди.
Сверчок уставился на голову.
- Что у вас там случилось? - послышался голос командующего Цеха, затем тяжелые шаги с другого конца зала, слышные даже сквозь грохот костидробильных и полировальных станков.
- Все в порядке, командир! - закричал Сверчок. - Просто у ОИД098171 закружилась голова. Он вчера перепил слегка.
Я и Червь, разинув рты и глаза, смотрели, как Сверчок ловко поднимает голову и, даже не вздрогнув, а он не мог не узнать Учителя, кладет на стол.
-Не беспокойтесь! Мы сейчас вернемся к работе. Вы не будете возражать, если мы с ОИД098171 поменяемся местами? Вы ж знаете, какие крепкие попадаются зубы.
- Не тяните там, - крикнул он, возвращаясь на свой наблюдательный пост.
- Спасибо, командир!
Но на его лице не было и тени благодарности. Стало бесчувственным, как голова учителя. Сверчок открыл морозильник. Там еще оставались десять голов. Червь покачнулся, закрыл рот руками, словно пытался сдержать рвотный позыв. Я просто смотрел, не в силах пошевелиться. Не в силах осознать, что… что там были… Сверчок осторожно, даже бережно, закрыл крышку.
- Возвращайтесь к работе, - тихо, но властно, сказал он. - Сейчас же!
Червь медленно, держась за стенку, поплелся на свое место, разделывать ноги. Я не мог пошевелиться. Сверчок злобно посмотрел на меня, надел перчатки, аккуратно положил голову учителя в разделочную машину, закрепил держатели и включил электрический скальпель. Я, засунув пальцы в рот, и закусив их как можно сильнее, побежал.
Я смотрел на блестящую хромированную стену над умывальником. Вместо своего размазанного отражения, видел голову учителя. С маленьким зигзагообразным шрамом над левой бровью, ямкой на кончике носа. Голова все-таки, как я и боялся, улыбнулась и заговорила, не разжимая губ: “Возвращайтесь к работе. Сейчас же!”.
Сверчок… Сверчок, который рыдал и бился в истерике в первый рабочий день, а потом еще несколько месяцев просыпался от кошмаров. Я вспомнил его белое, без единой эмоции лицо, головы в морозилке и открыл кран на всю мощность. И это Сверчка я считал неженкой, усмехнулся я, умывая лицо холодной водой.
Стало легче. Ненамного. Но выбора особого не было. И так вчера спустил почти весь эфир на выпивку, штраф платить не чем, а в долговую кабалу загреметь не хотелось. Не слышал, чтобы из неё кто-то выбирался. Я, должен вернуться, и делать вид, что ничего не произошло. Ни вчера, ни сегодня… и не произойдёт завтра.
***
За обедом молчали, никто не притронулся к еде. А ведь сегодня был четверг, а по четвергам, вместо насекомых, подавали деликатесы. Мы ждали четвергов, как праздника, гадая какой деликатес приготовят в этот раз. Я больше всего любил прозрачный, как лед, холодец. Червь и Сверчок - сердце и печень, запеченные в белом или соевом соусе, их и подавали реже всего, а Кузнечик шкварки и хрящи, особенно ушные, поджаристые и хрустящие.
Домой тоже шли в молчании.
Войдя в свою клетку, я сполз по железной двери на железный пол. Смотрел на серый кусочек неба, светившийся сквозь маленькое зарешеченное окошко под потолком. Когда за окном и в комнате стало совсем черно, я прошёл в угол, где был установлен душ. Холодная вода обжигала. Кожа горела от боли, кости ломило.
Плачь, кричи, когда больно! Выгоняй ее из себя, иначе просто сдохнешь. От страха! Страх питается болью. Чем больше боли, тем больше страха, тем сильнее ты поддаешься влиянию системы или ломаешься напрочь!
Мне едва исполнилось двенадцать, и я не понимал слов Учителя. Я просто делал, как он велел. И не потому, что подчиняться старшим нас научили раньше, чем ходить, а потому, что он был единственным, кто знал какой я на самом деле и, он, не презирал меня, не отправил на плаху.
Но сегодня я не мог плакать. Слезы застыли стекляшками в груди, резали легкие, сердце, причиняя дикую боль. Я терпел ее. Казалось, если я отпущу ее, выгоню из себя, то отпущу и Учителя и все, что меня связывало с ним. А я не мог, не мог этого сделать.
Ведь тогда не останется ничего, даже надежды… надежды, что я смогу выжить в этом мире. Хотя, иногда, я не понимаю почему так стремлюсь выжить. Прожить отведённые мне сорок лет именно в этой жизни. Не в следующей. Ведь в той, новой жизни, я уже буду не я… а кости и мясо… деликатес, который кто-то будет есть, причмокивая от удовольствия. Меня разобрал дикий смех. Я смеялся и смеялся, не в силах остановиться.
Равноапостольные создали вас, чтобы вы служили на благо общества. Вы должны быть благодарны за дар жизни, щедро преподнесенный вам их милостью. И если вы будете преданно служить им, праведно исполняя их заветы, то в следующей жизни, после Перерождения, вы перейдёте на новый уровень и однажды станете равными самим Апостолам и будете вкушать те же блага, что и они.
Так говорили нам воспитатели в Доме, учителя в школе, наставники и командиры на работе. И мы верили. Просто иного выбора не было. Да мы и не знали, что этот самый выбор бывает.
Возможно, ты не можешь выбирать как прожить свою жизнь. Но ты можешь выбрать кем проживешь свою жизнь. Можешь выбрать кому лгать: им или самому себе. И право не лгать самому себе - это единственное, что у тебя есть и, что они не могут запретить или отобрать у тебя.
***
Лгать им. Не лгать самому себе.
Слова. Всего лишь пустые слова. Если ты лжёшь другим, то лжёшь и себе. Не лгать себе — это во всеуслышание заявить кто ты такой, жить так, как хочешь ты, а не как велят другие. Жить без страха умереть за то, кто ты есть. Иначе, какой смысл жить?
Выживать, поправил бы Учитель. Если бы был жив. А почему он умер? Почему его голова была в морозилке вместе с головами еретиков? Неужели… он был тем самым? Двенадцатым?!
Я пошатнулся от удивления, ноги заскользили по железному полу, и я, даже не пытаясь, сохранить равновесие, упал, больно стукнувшись головой о стену. Удар вышиб из меня всю скорбь. Или заглушил ее на время. Так или иначе, в голове прояснилось, я почувствовал своё тело, как горят под ледяной водой кожа и кости. Выключил душ, растёрся до багровой красноты полотенцем, оделся, взял припрятанную бутылку настойки и пошёл к Червю.
Червь, как будто ждал меня, мгновенно открыл дверь. Усмехнувшись, показал мне свою бутылку, и мы пошли к Сверчку.
- Где Кузя? - спросил Червь, когда мы расположились на полу. Сверчок сидел на узкой кровати, обхватив себя за тонкие коленки.
- Его больше нет. - Он протянул свой пустой стакан.
- О чем ты? - Я чуть не пролил всю настойку.
- В смысле? - Червь забрал у меня бутылку и разлил спиртное в наши стаканы.
Последнее время мы редко видели Кузнечика. Сверчок говорил, что он работает сверхурочно. Хотя, я не слышал о таких работах. По крайней мере, в нашем Цеху.
- Я все время думаю, почему они перевели в Нулевой именно его? Какими бы мы стали, если бы видели и делали то, что делал он?
- А что делал он? - спросил Червь, делая глоток.
- Убивал, - выдохнул Сверчок. Его бледное лицо было совсем белым, а чёрная радужка казалось разлилась по белку, и теперь его глаза превратились в жуткие чёрные провалы.
- Кого? - настойка прожгла дыру в желудке.
- Думаю… - Сверчок залпом осушил бокал и протянул Червю, пытающемуся справиться с кашлем. - Нет, знаю… Это Кузя поменял маркировки на морозильниках. Он говорил, что местных отправляют на другие Территории. А к нам привозят особей от них.
Червь отдышался, вытер пот со лба, наполнил наши стаканы.
- Че за хрень вообще происходит?
- Зачем он это сделал? - хотя, кажется, я уже знал ответ.
- Наверное, это было единственным, что он мог сделать. - Пожал плечами Сверчок.
Он посмотрел прямо на меня. Я впервые увидел его настоящего. Впервые понял, что он тоже лгал. Им. Нам. Самому себе. Понял, что не знаю его. Как не знал Кузнечика. И, возможно, не знаю Червя. Я смутился под пристальным взглядом Сверчка и посмотрел в свой стакан. Настойка переливалась золотом, личинки кружились на дне белыми искрами.
Мне показалось, что я смотрю в глаза Учителя. Он тоже всем лгал. Даже мне. Дурак я. А ведь Учитель предупреждал…
***
- Мальчик, - он всегда называл меня этим странным прозвищем, - никогда и никому не верь.
- Даже вам?
- Даже мне.
- Почему, вы же спасли меня и …
- Не спас, а погубил. - Учитель зло усмехнулся. - Однажды, ты это поймёшь и проклянешь меня…
Мы впервые встретились, когда мне исполнилось шесть лет и меня, и еще девяносто девять гендеров, перевели из яслей в школу. Нам представили его как Директора, но сказали называть учителем, как и всех других взрослых. Тогда я испугался его. Каменная статуя, облаченная в синюю мантию. Только глаза, желтые, как свет фонариков, живые. Казалось, они прожигают мои. До самых сокровенных мыслей. Хотя, тогда я ещё не понимал, что есть вещи, которые я должен скрывать от учителей и других гендеров.
Все следующие шесть лет мой страх только усиливался. В отличие от других учителей, он никого не унижал, не принуждал к сексу, не бил. На людях. О том, что творится в его кабинете, за закрытой дверью, даже самые отмороженные и просвещенные ученики школы, говорили только шепотом.
В день, когда меня вызвали в его кабинет, меня трясло и знобило от страха. Я не мог ясно мыслить, понять, чего боюсь больше. Его самого или того, что он узнаёт, что я не такой как все. А я был уверен, он узнает. Возможно, он всегда знал. С того самого дня, как наши глаза встретились в холле школы.
Учитель сидел за широким железным столом, лампы, прикреплённые на стене, освещали его фигуру жутким белым светом. Он махнул рукой, указывая на стул. Я присел на самый краешек. Он положил передо мной планшет.
- Отвечай, быстро, не раздумывая. На каждый ответ пять секунд. За превышение лимита - штраф.
А это значило, что меня поселят в одиночную камеру, мне нельзя будет гулять и играть с другими гендерами и занятия я буду смотреть по транслятору, и домашних заданий, в которых нельзя допустить ни одной ошибки, будет в три раза больше.
Я отвечал, не читая, 1,2,3,4 и снова 1,2,3,4.
Ответив на все 344 вопроса, я отложил планшет и посмотрел на Учителя. Он смотрел на меня. Его лицо, как всегда, ничего не выражало. Не знаю почему, но я не отвёл взгляд, как делал обычно. А продолжал смотреть в его глаза. Может, поэтому, я не слышал, что он говорил. Я все смотрел и молчал. И только когда его глаза превратились в узкие щелочки, я понял, что Учитель о чем-то спрашивает меня.
- На кого из гендеров у тебя встаёт?
Я знал, что должен назвать имя. Но я не мог вспомнить ни одного, а язык словно прирос к нёбу.
- Св… Сверчок… - выдохнул я.
- О, как мило. А какое прозвище у тебя?
- Паук.
- Вы уже совокуплялись?
- Нет, - честно ответил я. - Сверчку нравится Кузнечик, - снова честно ответил я. Его желтые глаза заворожили меня.
- А ты хочешь?
- Нет, - сказал я, не успев и подумать. Тут же закрыл рот руками. Учитель несколько бесконечных мгновений смотрел, как я краснею и задыхаюсь.
- Выдохни, - наконец сказал он, вставая со своего кресла.
Я опустил руки, они безвольно повисли вдоль тела.
Он прошёл к двери кабинета, электронный замок пискнул.
- Пошли.
Он вернулся к своему столу, что-то нажал под столешницей, и стена за его спиной заскрипела и разъехалась в разные стороны. Он прошел в черный проем. Я за ним.
На последней ступени я замер, схватился за перила. Я знал, что однажды это случится. Меня возведут на железный эшафот, отделят голову от туловища. Мне не раз это снилось, я просыпался весь в холодном поту. Но я никогда, даже в самых страшных снах, не мог представить, что со мной… что они… что он… Я шёл умирать, а не…
Помещение, в которое мы пришли было наполнено тьмой. Холодная и густая, она клубилась вдоль каменных стен, под потолком, стелилась по серой плитке, но рассеивалась в самом центре, где стояла огромная кровать, накрытая красным покрывалом. Вокруг нее стояли или свисали с потолка разные приспособления с веревками и цепями.
- Иди сюда…
Я бросился вверх, но его руки поймали меня за ногу, потащили лицом вниз, по ступенькам. В голове засверкала синяя боль, а затем красная, черная. В животе, в ногах, по всему телу. Под его ногами. Когда я превратился в сплошной комок боли, он, наконец, остановился. Поднял мое безвольное тело на руки, аккуратно положил на кровать.
- Они никогда не поверят, что ты подчинился мне добровольно. Они считают, что таких как ты надо ломать. Может, так оно есть.
Он накрыл меня покрывалом, я почувствовал, как кровать прогнулась под его весом.
- Я буду вызывать тебя к себе раз в неделю. Пока можешь вести себя естественно, трястись и плакать при одном воспоминании о сегодняшнем дне. Позже, я научу тебя, что нужно говорить. - Он встал. - Отдохни. Можешь поспать.
Учитель ушёл, а я лежал, не открывая глаз. Я хотел уснуть и не мог, просто слушал боль, которой кричало все мое тело.
***
Он сдержал свою угрозу, тогда я думал именно так. По школе поползли слухи, что теперь я директорская игрушка, и остальные гендеры перестали приставать ко мне, но я частенько ловил на себе подозрительные взгляды некоторых учителей. Именно они потом расспрашивали меня. Как мы проводим время с Директором, как и что он со мной делает, что я при этом чувствую. Я отвечал, как меня научил Учитель. Со временем расспросы прекратились. Я с легкостью, даже с некоторым удовольствием, посвящал учителей и гендеров в подробности своих интимных отношений с Учителем. Но трусливо молчал, замыкался в себе, когда меня начинали расспрашивать сокамерники. Я не хотел им лгать, но и не лгать не мог. Не потому, что боялся, что если они узнают, то отвернуться от меня или сдадут им. А потому, что это уже был не только мой секрет. Оттого забота Сверчка, который не желая слушать мои возражения, практически насильно обрабатывал мои раны, обнимал и утешал, обещая, что все будет хорошо, невыносимо раздражала.
Никогда больше Учитель не бил меня так, как в тот, первый раз. Но продолжал избивать, до тех пор, пока я не научился давать ему отпор. Несколько раз мне даже удалось уложить его на лопатки. В часы тренировок я забывал обо всем, о том, кто я есть, кто есть он и они, о Сверчке, Черве, и Кузнечике. Я учился слушать своё тело, когда оно двигалось, или было в покое, понимать пределы своих возможностей.
Иногда Учитель оставлял меня одного, а сам уходил куда-то через потайную дверь. В одиночестве я продолжал тренироваться, медитировать, или листал странные книги (так назвал эти предметы учитель), которые были стопками сложены вдоль одной из стен. Они были желтыми, полуистлевшими, казалось, могли рассыпаться в моих руках.
Когда Учитель уходил, я просил его взять меня с собой, он отказывался. Однажды, любопытство победило страх. Я открыл таинственную дверь. Темный коридор, пахло сыростью и плесенью.
Я шёл на ощупь, ведя рукой по стене. Она, стена, казалось мне живой. На ней что-то росло и копошилось, мне безумно хотелось подсветить экраном браслета, но так и не решился. Я остановился, когда моя рука нащупала провал в стене. То была дверь. Запертая. А потом ещё несколько дверей, тоже запертых. Дальше коридор разветвлялся. Налево, решил я. А теперь направо. А потом, так как где-то впереди, или слева, слышались странные звуки, что-то грохотало, пищало, я решил вернуться, и понял, что заблудился.
Я блуждал по коридорам, стараясь не поддаваться панике, навалившейся на мои легкие дикой тяжестью.
- Мальчик! Мальчик! Ты здесь?
Я испуганно икнул. Хотел спрятаться, вжаться в стену. Но ноги, игнорируя страх быть наказанным, понеслись на голос Учителя. Он не стал меня ругать. Потрепал по коротким волосам, с его стороны это был самый большой жест одобрения.
- Если однажды станет невмоготу или ты попадёшь в опасную ситуацию… - Он замолчал, словно раздумывая говорить или нет. - Иди прямо, два раза поверни направо, три раза налево, и ещё один раз направо.
- И куда я приду?
- Не знаю… так, давно, мне сказал Человек, который был хранителем до меня.
- Человек? Кто это?
- Однажды, я обязательно расскажу тебе, - в голосе Учителя слышалась горечь, едкая, болезненная, даже безнадежная.
- Почему не сейчас?
- Меньше знаешь, лучше спишь. Рано пока тебе…
***
- А теперь было поздно…
- Поздно для чего? - спросил Сверчок, протягивая Червю пустой бокал.
- Для всего, - вздохнул я.
- Это точно… интересно, как они объяснят их пропажу… Когда ты видел Учителя в последний раз?
- Несколько недель назад. Я заходил на днях в Школу, мне сказали, что он болен. Рыжий еще подозрительно посмотрел на меня…
- Рыжий один из них, - кивнул Сверчок.
- Из кого? - не понял Червь.
- Из наблюдателей. Из тех, кто докладывает обо всем наверх.
- И ты тоже, - неожиданно для себя выдохнул я.
- Кузя, - Сверчок сделал слишком большой глоток и закашлялся. - Я так думаю. И думаю, именно поэтому его перевели в Нулевой. Туда берут только проверенных особей.
Мы замолчали. Червь переваривал новую информацию. Я тоже. Неужели… неужели они все знают? Обо мне… Об учителе?
-Не боись, - видимо мои чувства отразились на лице, так как Сверчок ласково улыбнулся. - Кузя никогда бы не раскрыл твой секрет. Думаю, он и делал это для тебя. Его чувства к тебе всегда были какими-то особенными… Слушайте, у вас никогда не было такого, что не хватает слов?
- Было, - согласился я, а Червь кивнул.
- А теперь Кузя мёртв…
- Из-за меня? - пискнул я.
- Ты-то тут при чем. Из-за них.
- Из-за кого?
Мы со Сверчком переглянулись, улыбнулись.
- Из-за Равноапостольных, или кого другого кто управляет миром… без разницы… - вздохнул Сверчок, залпом осушил стакан, протянул Червю. Тот продемонстрировал две пустые бутылки.
- Уже? - Сверчок разочарованно откинулся на кровать. - Тогда давайте спать…
Мы с Червём послушно вытянулись на полу, места в клетке как раз хватало. Сон не шёл. Я смотрел в потолок, на чёрное небо в маленьком окошке. Казалось, на небе тоже чего-то не хватает. Что оно какое-то неправильное, не такое, как должно быть изначально.
- Почему убили Учителя? - вдруг спросил Червь. - Его же убили, да? Как тех, других? Он что был одним из них? Тогда и… - я почувствовал, как голова Червя поворачивается в мою сторону.
- Спи, Червячок, - ласково прошептал Сверчок. - Меньше знаешь, крепче спишь.
Любимая фраза Учителя. И тут я понял. Очевидное. Я был всего лишь одним из многих, кого Учитель учил не лгать самому себе. И я, действительно, слишком мало знал, и слишком крепко спал.
***
Утром за нами пришли. Только Червя это удивило. Я думал нас сразу отведут на Эшафот, или в Бюро Расследований. Но нет, шестеро охранников, в касках, с электрическими дубинками, сопроводили нас на Завод. На Нулевой уровень.
Мы шли по широким коридорам, иногда мимо нас или навстречу, проходили люди в белых шуршащих комбинезонах, в пластиковых масках, за которыми не разглядеть лиц. Некоторые из них катили хромированные тележки, металлические шкафы, морозильники. Я старался не думать о том, что, возможно, в них лежит кто-то из моих знакомых. На прошлой неделе заму командира исполнилось сорок, он устроил пирушку в честь своего Перерождения, оказывается на последнее день рождение начислялись бонусные эфиры… Сейчас это показалось забавным, мне с трудом удалось сдержать неуместный смех.
Нас развели по разным комнатам. Думаю, они были одинаковыми. Как стерильные медицинские кабинеты, куда мы раз в месяц приходили на осмотр и сдачу анализов, в том числе и спермы. Я сел в белое пластиковое кресло. Удивительно, но я был абсолютно спокоен, словно все чувства и мысли атрофировались.
Пришла гендерка в белом халате. Такие носили исследователи, работавшие в Лабораториях. Что они там исследовали я не знаю, конечно. Установила штатив с камерой, сама села в кресло напротив.
Я с интересом рассматривал ее. Впервые в жизни, я видел гендерку так близко. Мне хотелось дотронуться до неё, пощупать ее сияющую кожу, длинные светлые волосы, распущенные по плечам, провести пальцем по влажным красным губам. На мое счастье, холодный взгляд чуть раскосых голубых глаз отрезвил меня. А от ее странной улыбки, тронувшей только уголки губ, мне стало совсем не по себе, даже страшно.
Сначала она расспрашивала, в мельчайших подробностях, о моей жизни, потом о Черве, Сверчке и Кузнечике, об их взаимоотношениях между собой, только потом об Учителе, и в самую последнюю очередь о виденных нами головах. Кому рассказали? Что мы об этом думаем?
- Почему среди еретиков был Учитель? - я решил уйти от опасного и очевидного ответа.
- А ты не знаешь? - снова эта гадкая улыбка в уголках губ.
- Нет. Откуда?
- Что ж… - Исследовательница откинулась на спинку кресла, положила ногу на ногу, отчего ее халат неприлично задрался, обнажив округлые бедра. Мне захотелось протянуть руку и одернуть его. - Будешь и дальше притворяться, что тебя влечёт к гендерам?
- А вы можете доказать иное?
- Конечно, - она рассмеялась. От ее звонкого смеха по моему позвоночнику пробежал приятный холодок. Она начала расстегивать пуговицы халата, обнажая перламутровую кожу, мягкие выпуклости груди.
- Я не понимаю какое отношение мои… хм… влечения имеют к смерти Учителя, - сказал я слегка охрипшим голосом, во рту стало сухо. Я, как заворожённый следили за ее тонкими пальцами с красными ноготками.
- Прямое. Твой учитель - еретик. И ты тоже. Ты знаешь, что бывает с такими, как он, как ты?
Я откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу. Ее красивые глаза сузились. Я улыбнулся про себя. Мне удалось справиться с естественной реакцией тела. Больше я не чувствовал трепета желания. Исследовательница казалась мне отвратительной, мерзкой.
- Убивают. А потом пускают на деликатесы. - Я пожал плечами. - Но раз я все ещё жив, значит, вам что-то надо от меня.
- Сообразительный гендер, - Она улыбнулась. Искренне, улыбка тронула ее глаза. От чего мое сердце против воли пропустило один удар. - Я могу отправить тебя в пыточную, конечно…
- Что это такое?
- Аааа… Это такое премилое местечко, где тебе причиняют боль самыми изощренными способами. Избивают с особым пристрастием, насилуют, отрезают конечности.
- Аааа… вот как это называется. Но я и там скажу только то, что знаю. А я ничего не знаю. - Теперь я понял почему Учитель мне ничего не рассказывал.
- Возможно ты знаешь больше, чем думаешь, - Она расстегнула халат ещё больше, позволяя мне увидеть белое кружевное белье. - Хочешь, раздеть меня?
- Вы еретичка?
Исследовательница звонко рассмеялась.
- А ты забавный. Но знаешь… - Браслет на ее правой руке завибрировал. Она посмотрела на экран, улыбнулась. - Ладно, мальчик, на сегодня все.
Мальчик? По моей спине пробежал озноб. Исследовательница подмигнула мне, улыбнулась. У меня закружилась голова, а дыхание участилось.
- Ты такой милый… даже жаль, что на сегодня все. - Она встала, сделала шаг ко мне, нежно провела рукой по моим волосам. - Такой невинный. - Ее ладонь скользнула по моему лбу, щеке, каждый палец коснулся верхней, затем нижней губы, подбородка, груди. Я закрыл глаза, всем своим существом стараясь не чувствовать ее ласкающих прикосновений. Только когда в комнате стало холодно, я понял, Исследовательница ушла.
***
Нас, под охраной, сопроводили в Башню. Мы с Червем, не сговариваясь, через пять минут пошли к Сверчку.
- Оказывается у Кузи тоже была заначка. - Сверчок продемонстрировал нам бутылку.
Мы выпили, обменялись впечатлениями о допросах. Червя и Сверчка тоже допрашивали гендерки. Тоже угрожали пытками и соблазнением. И все.
- Как-то странно это все, - пробормотал я. - Не по-настоящему, что ли.
- Ага, - согласился Сверчок, а Червь кивнул.
Мы замолчали.
- Думаете, завтра нас будут пытать? - спросил Червь.
- Не знаю, - вздохнул Сверчок. - Кузя… я не могу перестать думать о том, пытали ли они его или сразу убили. Лучше бы сразу убили…
- Почему ты думаешь, что его убили? Нас ведь не убили.
- Чувствую, - Кузя приложил руки к груди. - А нас… так мы, по сути, и преступления никакого не совершили. Точнее, мы с Червем. А вот ты, - он посмотрел на меня поверх стакана, - ты… вот это более, чем странно.
- Что я?
- Ты еретик. - Сверчок поморщился. - Что ты знаешь?
- А что я знаю?
- Я тебя и спрашиваю.
Мы смотрели друг другу в глаза. Мне казалось, что Сверчок знает даже больше, чем я. Всегда знал. И, что я с каждым днём знаю его все меньше. В памяти всплыли слова Учителя: «Если однажды станет невмоготу или ты попадёшь в опасную ситуацию… Иди прямо, два раза поверни направо, три раза налево, и ещё один раз направо». Я вздрогнул, словно меня ударили, и отвёл взгляд.
- Говорю же, знаешь, - он горько усмехнулся.
- Ты… - я вдруг понял, что даже если они устроили весь этот спектакль с допросом, чтобы найти тайник учителя, этот тайник по-прежнему остаётся нашим единственным шансом на спасение. - Ты, правда, думаешь, что Кузя мёртв? И у нас нет никаких шансов его спасти?
- Даже если бы был жив. - Сверчок грустно улыбнулся. - Что бы мы могли для него сделать? Мы для себя то ничего не можем.
- Можем. - Я выдохнул, протянул бокал Червю. Залпом выпил. Ещё. Алкоголь приятным тёплом разлился по всему телу, я почувствовал, как расслабились напряженные мышцы, голова стала легкой. - Я знаю, что им нужно и как это найти.
Глаза Червя стали круглыми, Сверчок, ухмыльнулся.
Я рассказал про тайник Учителя, про загадочные слова.
- То есть… - Сверчок закусил губы, глаза его налились чернотой. - Ты думаешь… думаешь, отсюда можно сбежать?
- Я не знаю. Но это наш единственный шанс. Мы должны попробовать. Сегодня. - Я вскочил. - Сейчас.
- Но, если у нас не получится, они нас точно убьют.
- Они нас в любом случае убьют. - Рассмеялся Сверчок и в его смехе были истерические нотки. - Но… - тут он задумчиво посмотрел на Червя. - Ни тебя. Переведут на Нулевой уровень. Если ты пойдёшь и доложишь им о том, что мы с Пауком пошли в тайник Учителя.
- Что? - Лицо Червя покраснело, желваки вздулись. - Ты хочешь, чтобы я, чтобы я… - Червь не находил подходящее слово. Мы со Сверчком тоже. Но оно точно было.
- Да, - кивнул Сверчок. - Ты же выживешь на Нулевом? Кузя долго продержался. А они весьма рациональны. Не разбрасываются за зря ресурсами. У Паука шансов нет в любом случае. У меня тоже. А у тебя, Червячок, есть.
- А у тебя почему? - удивился я.
- Я там свихнусь, - просто ответил Сверчок. - Или спрыгну с Башни.
- Но я хочу пойти с вами, - не согласился Червь.
- Если мы не найдём выход, то умрем там, - сказал я.
- Ну и что, - упёрся Червь. - Я вас никогда не брошу. - Его глаза подозрительно заблестели. - Вы… все, что у меня есть.
- Ладно, - вздохнул Сверчок, - пошли. Он посмотрел на браслет. - У нас тридцать минут до закрытия Школы.
Я бросился к двери. Уже выйдя, я услышал грохот. Помчался обратно в клетку. Червь плашмя лежал на полу, Сверчок сидел на нем. Он встал, держа в руках разбитую бутылку, под головой Червя растекалась лужа крови.
Я тупо открыл и закрыл рот.
- Кровь от пореза, не переживай, - Сверчок швырнул осколок на кровать. - С ним все будет в порядке. - Он вздохнул. - Надеюсь, он разозлится и доложит на нас.
- Он никогда не простит тебя.
- Зато останется жив.
***
Большинство учеников возвращались в Школу ко времени закрытия, мы легко смешались с толпой. Прямиком пошли в кабинет Директора. Нового ещё не значили, сказал Сверчок, а значит там никого нет. Тогда я не задумался откуда Сверчок знал про это.
Код не сменили. Я быстро нашёл секретную кнопку, и мы спустились вниз. Сверчок присвистнул, разглядывая комнату.
- С этим вы тоже развлекались? - он кивнул на приспособления вокруг кровати
- Конечно, нет! - возмутился я. - Учитель сказал, что они от прежних директоров здесь остались.
- Значит, и прежние Директора знали о тайном коридоре? - Сверчок внимательно наблюдал, как я открываю дверь. Если не знать, никогда не найдёшь. Она сливалась со стеной. В полу, под одной из плиток был электронный замок. Я набрал код, стена разъехалась, открывая узкий проход.
- Не все. - Так сказал Учитель.
Мы зашли внутрь, Сверчок, вдруг остановился у самого входа.
- А как она открывается отсюда?
Я показал на металлическую кнопку на стене справа.
- Ясно.
Дверь тихо зажужжала, закрываясь. Мы пошли вперёд. Я впереди, Сверчок сзади.
- Здесь есть двери, но я не знаю куда они ведут и как их открыть. Да, я и не пытался, если честно…
Я замер, затем резко обернулся. Сверчок со всех ног нёсся к двери. Я бросился за ним, но не успел. Дверь захлопнулась перед моим носом. Я нажал на кнопку. Но дверь не открывалась.
- Я сломал замок, - голос Сверчка был едва слышным.
- Что ты делаешь? - я прислонился лбом к стене.
- Они сказали, что пощадят Кузю, если я заставлю тебя рассказать о тайнике Учителя. И, знаешь, мне захотелось им поверить. Я почти сделал это… Но сейчас понимаю, что даже если они исполнят свое обещание, то Кузя меня не простит. - Сверчок рассмеялся. Злобно, мерзко. Я никогда не слышал, чтобы он так смеялся. - Они знают, что тайник есть. Просто не смогли взломать его. Через него он связывался с другими еретиками. Их, еретиков, много. Очень много. Кузя говорил, что они готовили восстание. Те, кого казнили, были их лидерами. Как и Учитель.
- Откуда ты все это знаешь?
- Ты дурак, Паук… Думаю, именно поэтому Учитель тебя и выбрал. Ты даже очевидных вещей не понимал. Знаешь, Кузя всегда чувствовал себя виноватым перед тобой.
- За что?
- За то, что выбрал меня, а не тебя.
- Что это значит?
- А то… Паук, беги, я задержу их так долго, как смогу.
- Сверчок… - дыхание перехватило.
- Они пытали его… Кузю… я видел. Паук, иди уже!
- Я не пойду без тебя.
- Ну и сдохнешь вместе со мной и Кузей. - Его голос удалялся. - Паук, прости… я не выдержу пыток… - едва слышно.
- Сверчок! Сверчок! - Я колотил в стену, сдирая руки в кровь, жал на кнопку. Но стена не двигалась с места.
Я сел на пол. Какой смысл идти туда не знаю куда? По лицу катились слёзы. Я и, правда был дурак. Почему Учитель именно мне, дураку, доверил свою тайну?
Послышались голоса, говорили гендер и гендерка. Исследовательница?
- Проверь! - гендерка.
- Он мёртв…
- Хитрый ублюдок… Осмотри здесь все! И если ничего не найдёшь, то пойдёшь на деликатесы…
Я встал и медленно, держась за стену, пошёл вперёд. Прямо, два раза поверни направо, три раза налево, и ещё один раз направо. Учитель так и не доверил мне свою тайну, нет, но доверил путь к спасению. И ради него, ради Кузи и Сверчка, я должен его пройти. До самого конца.
***
Я вспомнил Муху, Личинку. Они жили в соседней камере. По ночам, иногда под утро, они приходили к нам. Сверчок обрабатывал их раны, а Кузя утешал, говорил что-то вроде «надо потерпеть до окончания школы, потом мы будем жить в отдельных камерах, и тогда уже никто не сможет вас достать. Эти сволочи обязательно заплатят за все». Мы с Червем просто были рядом. Но Муха и Личинка не дожили до окончания школы. Муха перерезал себе вены в туалете. А Личинку забил до смерти один из учителей. Через пару недель оба сокамерника Мухи и Личинки исчезли. Ещё через несколько месяцев учителя, забившего Личинку, нашли повешенным в кабинке туалета, где Муха перерезал себе вены, сказали самоубийство.
А я все это время трясся от страха, что Равноапостольные узнают, кто я. Разве такой трус, как я, заслуживает жить?
Я смотрел на круглую дверь, окованную решеткой, и не решался отодвинуть засов, открыть ее. Зачем? Что ждёт меня за этой дверью? Жизнь? Та самая жизнь, которую я так стремился сохранить? Ради чего? Я, правда, не мог понять. Какой теперь был смысл жить, без Сверчка, Кузнечика, Червя, Учителя?
А раньше, до того, как я всех потерял, разве этот самый смысл был? Был. Не умереть.
Все, что ты можешь - это выжить.
Так говорил Учитель и я верил ему. Я никогда не думал, что могу больше, чем просто выжить.
Щеколда со скрипом поддалась. Мне пришлось навалиться на дверь всем телом, чтобы ее открыть. Меня накрыло волной тёплого воздуха, от незнакомых ароматов закружилась голова.
Задержав дыхание, я вышел за дверь.
Передо мной расстилалась чернота, усеянная мерцающими точками, а посередине светился огромный белый шар, свет от него разливался на треугольные вершины, высящиеся вдали. Ошеломлённый, я рухнул на … пол? Мои руки нащупали что-то мягкое, тёплое и холодное одновременно, оно приятно щекотало ладони. Я наклонился, чтобы рассмотреть, что это… какая-то ткань? Живое, оно росло прямо из… оно… а, вдруг, я причиняю ему боль?
Испугавшись, я вернулся к двери, уселся на пороге. Я слушал тихий шелест воздуха, смотрел на светящиеся точки в небе, то, что это было небо я не сомневался, на белый шар, который становился все тусклее. А небо светлело и тут, откуда-то снизу и справа, выплыл другой шар, желтый, тёплый, а небо раскрасилось безумно яркими красками.
По моему лицу покатились слёзы… я не знал почему плакал, от представшей передо мной красоты или от того, что столько лет был ее лишён. От того, что ее были лишены Сверчок, Кузнечик, Червь, Учитель, Муха, Личинка, сотни, тысячи других гендеров и гендерок.
Когда праздник красок слился в синюю синеву неба, я отважился подойти к краю камня, на который меня привела дверь. Внизу была Территория Триста Семнадцать, окружённая железной стеной и накрытая серым куполом. Сквозь его мутную поверхность я видел сотни, нет тысячи, железных башен. С нескольких сторон, из глубины серо-коричневых и зелёных столбов, которыми поросло (думаю, это верное слово) все пространство вокруг, к территории подступали широкие серые полосы. По одной из них на огромной скорости двигалась какая-то штуковина, напоминавшая плоский шкаф на колёсах.
***
Представший передо мной мир настолько ошеломил меня, что я на долгое время перестал чувствовать, мыслить. Я трогал и пробовал на вкус все, что можно было потрогать и попробовать, впитывал в себя новые запахи и ощущения.
Все что росло из коричневой тверди я назвал растениями, а все что двигалось, неважно ползало, бегало или летало, существами. Я понял, что существа подразделяются на виды, которые не контактируют между собой, и одни поедают других. Некоторые виды сбивались в группы и жили совместно. Больше всего меня поразило то, что все виды подразделялись на гендеров и гендерок, они спаривались между собой, затем гендерок раздувало и из них появлялись точно такие же маленькие беспомощные существа. После гендер и гендерка заботились о своих маленьких копиях, носили им еду, учили охотиться.
Тогда я вспомнил еретичку, наказанную за свой грех раздутым животом. И, наконец, понял, что росло в ней. Ее маленькая копия. Дитя. Равноапостольные не только лишили нас всей красоты мира, но и права на естественное размножение, права быть самими собой. А ведь я, и многие другие, в нашем мире чувствовали, знали, все, что нам говорят - ложь. Некоторые даже боролись против этой лжи. Учитель, Сверчок, Кузнечик, еретики. Видел ли Учитель мир, скрывавшийся за дверью? Если да, то почему не остался здесь, почему вернулся в наш мир, пропитанный ложью и издевательствами?
Когда я увидел, как маленькое белое существо, ценой своей жизни, спасло своих детей от большего рыжего существа, я вспомнил, как еретики пытались встать на защиту гендерки с раздутым животом. И понял, что поступил бы так же. Возможно, поэтому Учитель остался и помогал своим ученикам, как мог.
Еще я понял, что должен вернуться. Рассказать особям о другом мире. В коридоре было множество дверей, которые куда-то вели. Я открою каждую, и выведу через них, как можно больше особей. И тогда, возможно, моя жизнь будет стоить той цены, которую за неё заплатили Учитель, Сверчок и Кузнечик. Тогда моя жизнь обретёт смысл.
Автор: Саша Андерс
Следующая публикация
Нет комментариев