Они познакомились в том заведении, которое в народе зовется просто и грубо – «дур-кой». Оказались в одной палате на троих. Правильнее было бы назвать палату «трёхместной», но «на троих» звучало веселее. Хотя сообразить они тут могли не выпивку, а максимум — семечки. Под семечки можно вести неторопливые разговоры, а можно наслаждаться ими молча, подключившись к космосу.

За окном заканчивалось лето. Стояли те блаженные дни, когда жары уже нет, воздух теплый как собственная кожа, а рябина уже совсем покраснела. Может, когда их отсюда выпустят, будет уже поздняя осень или даже зима. Надежды стать прежними – здоровыми и нормальными — таяли у всех троих.

Саша, она же Сандра, плакала злыми слезами, стараясь, чтобы никто их не увидел. Был бы открыт балкончик, что в торце коридора …. Он маленький как ласточкино гнездо. Там можно всласть и курить, и рыдать. Но дверь на балкончик постоянно заперта. Наверное, кто-то когда-то пытался бро-ситься вниз.

Да что там, размечталась об уединении! Здесь даже туалеты без задвижек…. Ты сидишь по своим делам, а кто-то ломится… Ой! Сандра блокировала дверь ногой.

С сигаретами тоже было сложно. Из дома ей принести было некому. Не отчима же просить. Сандра отчетливо представляла его издевательскую ухмылку и место, куда бы была послана. А мать до сих пор надеялась, что дочь не курит. Подругам Сандра не могла дать знать – телефон отобрали. А на вопрос – нельзя ли сбегать за куревом? – старшая медсестра рассмеялась так издевательски, прямо по театральному, громовым: «Ха-ха-ха!» - что Сандре захотелось двинуть ей той же ногой, только обутой в сапог с железным носком.

Оставалось стрелять сигареты у мужиков. Они это проблему решили. Кому-то таскали курево родственники, кто-то поднимал незаконные передачки по веревке и затаскивал через форточку. К мужикам в пси-хушке вообще относились снисходительнее, считая курение их естественным состоянием.

Из их палаты медички более-менее жалели только Валю с ее послеродовым пси -.хозом. Как-то раз самая молоденькая медсестра – Клара, в свое ночное дежурство задержалась у них в гостях, присела на кровать.

— У меня тоже такое было, — сказала она сочувственно, — Не, девки, правда… Кому б рассказать – я б тут с вами четвертой куковала. Мне снилось, что у меня ребенка е-ст тигр. Вот клянусь, ночь за ночью – один и тот же сон. Большой полосатый тигр лезет в кроватку…. Проснусь – сердце в горле, не могу прям…И ничего, через несколько недель без всякого лечения прошло. И у тебя пройдет.

Перед тем, как уйти, она ободряюще похлопала Валю по плечу. Та ничего не ответила. Она вообще была – вещь в себе. Хрупкая блондинка с нежным розовым личиком, она походила на домашнего любимца – хомячка.

Валя не запускала себя как это делали многие здесь. Ее льняного цвета вьющиеся волосы всегда были чистыми и уложенными в узел, халатик застегнут на все пуговицы…

Валю выдавали руки. Что бы она ни делала, ее пальцы не знали покоя – перебирали что-то невидимое и дрожали, да так сильно, будто молодую женщину трясло от холода.

Месяц назад Валя родила. У нее всё было нормально. Имелся любящий муж Толик и квартира, которую супруги только что купили. С ребенком тоже никаких проблем. Здоровый мальчик – рост, вес, всё по учебнику в пределах нормы.

Словом, рушиться в безумие не было никаких причин.

Но в один из дней Валя вцепилась в малютку мертвой хваткой и стала твердить, что никому его не отдаст. Ребенка вот-вот похитят, она это знает точно, и никто, кроме нее, не сможет за ним уследить. Валя перестала спать, ела на ходу, что придется, могла запереть дверь и не пускать даже своих – не верила, что на лестничной площадке именно они.

После недели бессонных ночей стало ясно, что ситуация – полный аут. Валя была уже сама на себя не похожа – глаза посверкивали, волосы растрепались руки окостенели, сжимая младенца, речь сделалась отрывистой и бессвязной. Малыш плакал, не умолкая, но Валя не соглашалась ни на мгновение передать ребенка даже отцу.

Тогда в полном отчаянье Толик и вызвал бригаду. Он боялся, что в домашних условиях не уследит за женой, и Валя, чтобы «уйти от погони» куда-нибудь сбежит вместе с сыном.

Первые дни ей никак не могли подобрать препараты. Обычные дозы лекарств ее не брали. До сих пор пальцы у Вали еще не зажили. Она в прямом смысле слова лезла на стену. И где-то на белой штукатурке остались красные отпечатки ее ладоней – до следующего ремонта.

Теперь, наконец, эффект наступил – Валя сделалась тиха, молчалива, но заметно было, что она напряженно о чем-то думает. Однако этими мыслями она не желала делиться даже с врачами.

Другую обитательницу палаты – Лену – медсестры не слишком жаловали. Сандра уже раз пять слышала, как они говорили между собой: «Шла бы работать, вместо того, чтобы…»

«Вместо того» – значило: нужно не играть на гитаре, а заниматься делом. Как в фильме: «Идите-ка вы, Шура, в бухгалтерию».

Хотя Лену никак нельзя было считать тунеядцем и трутнем. Она писала стихи, руководила бардовским клубом, готовила вкуснее, чем в ресторане. Ей единственной из них троих разрешили оставить телефон – об этом главврача попросили ее влиятельные ученики. И Лена показывала фотографии. «Это бискотти, – звучали непривычные для Сандры слова, - Это прованская пицца с анчоусами…» Блюда были оформлены красиво, как в глянцевом журнале.

Но в палате Лена не находила сочувствующих. Вале ни до чего не было дела – даже если телефон держать прямо перед ее носом, она скользнула бы по нему отрешенным взглядом.

Сандра смотрела мельком, и уголок рта у нее презрительно дергался. У нее дома не готовили разносолов. Отчим бы, конечно, не возражал, если бы она встала к плите, но порадовать его – это последнее, что пришло бы ей в голову. А в тех компаниях, где она тусовалась, часто было вообще не до еды.

Сандра вспомнила как еще недавно, когда все бу-хие в ду-пеля заснули в чужой хате по разным комнатам, она неожиданно проснулась часа в три с чувством лютого голода. Квартира напоминала поле брани. Переступая через тела, Сандра пробралась на кухню в поисках какой-нибудь жра-твы. Но тщетно она открывала сначала холодильник, а потом шкафчики. Из съедобного обнаружились только сырые кабачки. Ей так хотелось есть, что она стала жарить их на большой сковороде. Переворачивала и, не в силах дождаться, когда они будут готовы, подцепляла ножом и ела – огненно-горячие и еще похрустывающие на зубах.

Потом все же тарелка стала наполняться, и тогда, на запах готовящейся снеди, потянулись из комнаты ребята. Поднимались и брели как зомби. Вскоре в доме не осталось ни крошки съестного – только переполненное бутылками ведро напоминало о недавнем веселье.

С Леной, пожалуй, можно было бы и поговорить, да слишком разные они были. По характеру, по воспитанию, по всему…

«Интеллигентная женщина, - мягко говорил Лене врач, — Да у вас просто воображение разыгралось»… Медсестры выражали это короче: «Доигралась. До-брень-ка-лась»

Большей частью Лена казалось совсем нормальной. Ей звонили подруги, звонили ученики – и она всех слушала, о чем-то спрашивала, давала советы… А потом вдруг начинала с лихорадочно трогать стены. Точно она была слепой и пыталась куда-то ощупью идти. Или хотела удостовериться, где она сейчас находится.

В такие минуты она считала, что заблудилась. Оказалась на ночь глядя в незнакомом городе, а может, и в чужой стране. На улицах – никого, ни одного человека, чтобы спросить дорогу… Черный пустой город. В кармане – ни копейки денег, и нет телефона, чтобы позвонить по первому же знакомому номеру и закричать: «Спасите!» Поэтому друзья Лены и уговорили врача оставить ей мобильник. Для Лены он был чем-то вроде якоря в море безумия и паники.

Теперь Сандра. Ей только-только исполнилось восемнадцать, но она всегда казалась матери старше своих лет. Это может быть, какая-нибудь другая мама с любовью говорит: «Какая ты у меня большая выросла! Я и не заметила».

Не тот случай.

— Очмана! — кричала мать, — Патлы подбери!

В переводе это означало: «Ошалевшая ты моя, расчешись и сделай нормальную прическу».

Сандра видела, что мать орет, снимала наушники и движением головы просила – повтори. Мать давала ей подзатыльник и хлопала дверью. Девушка снова надевала наушники, слушала тяжелый рок. Музыка была фоном ее жизни, только под эти ритмы она могла существовать.

Порой Сандра думала, что не настоящая ду-рка была приютом для умалишенных, а ее собственный дом.

Матери не нравилось в Сандре всё – в пятнадцать лет девочке можно было дать восемнадцать. А в шестнадцать — по словам матери — она уже выглядела как «прож-женая…»

Рыжие волосы курчавились проволокой, Сандра всегда в черном, всегда с сигаретой…

Больше всего мать устроило, если б дочь была незаметной серой мышкой, не доставляющей хлопот. Тихонько окончила школу и сли-няла учиться дальше в какой-нибудь далекий город. А потом общение с нею – до конца жизни – свелось бы к редким телефонным звонкам.

Сандра знала, что было причиной этой острой завистливой неприязни. Отчим.

Он появился в их доме несколько лет назад. По возрасту находился на половине дороги – между матерью и дочерью. Сильно старше Сандры и сильно моложе матери. Все тетки вокруг твердили матери: «Красивый муж – чужой муж. Ой, смотри, у тебя дочка подрастает…».

Но хоть в этих скорбных стенах, хоть в церковь ее приведи на исповедь, Сандра могла бы поклясться, что она с отчимом — ни-ни… И он тоже не делал никаких попыток. Сандра давно уже дала мужику оценку. Он был труслив и умен, мелочным таким умом отличался – важнее всего для него было собственное благополучие.

Мать не признавалась, где познакомилась с ним. Дочь презрительно думала, что мать подобрала этого красавче-Г-а где-то на улице. Но что известно точно – своего жилья у отчима не было. И рисковать тем, что он вдруг сделался настоящим хозяином в этой уютной квартире, а баба его кормит, обстирывает и в рот заглядывает – рисковать этим ради какой-то девчонки он бы не стал.

Он вык-аблуч-ивался по-другому.

Мать всегда мало интересовалась жизнью дочери. Впрочем, это было взаимно. Давно прошло то время, когда маленькая Санечка пыталась залезть матери на колени и бежала к ней со своими детскими радостями и горестями. В памяти остался отстраняющий жест и резкие слова: «Не лезь, ты помнешь мне юбку!» «Не мешай – видишь, я разговариваю!», «Уйди, не до тебя!» И всё в таком роде.

Мать работала продавщицей в магазине женских товаров. Он назывался «Весна». Сандра считала это название подхали-мажем. Так на улице к пятидесятилетней тетке обращаются: «Девушка».

Покупательницы сюда приходили, в основном, осеннего возраста. Молодежь не зарится на такие товары. Недорогие, но и немодные – гуляй, ретро! Тетки и бабуськи перебирала дешевые тапочки и безразмерные трусы.

Когда у продавщиц выпадали свободные минуты – они заводили нескончаемые разговоры – о мужьях и любовниках. С появлением молодого друга – мать Сандры стала центром этого женского клуба.

Она была уверена, что товарки в душе завидует ей. Сандра считала, что над матерью смеются, не могла этого сказать. Тогда она огре-бл-а бы такую затрещину, что пришлось лечиться от сотр-ясения мозга.

Если бы Сандра жила где-то в другом месте, а отчима видела только со стороны – она бы над ним тоже смеялась. Но вынужденная ютиться в маленькой комнатке (поскорей бы остался позади этот выпускной класс), она была в его власти. Мать не знала, чем живет дочь, но отчим каким-то чудом всё вызнал. Ему было известно, какие сигареты курит девушка, где ночует, когда говорит, что уходит к подруге, кто подарил ей кожаный браслет с шипами и многое-многое другое.

Сандра знала – если он когда-нибудь откроет матери глаза, та просто выгонит ее из дома. Скажет: «Тебе уже восемнадцать лет, пошла вон, и чтобы я никогда в жизни тебя больше не видела». В принципе, мать, кажется, не имела на это права – она обязана содержать дочь, пока та не окончит школу. Но – гордость, у Сандры же была своя гордость!…. Если мать и вправду так сделает, придется идти куда-то пахать, чтобы заработать на кусок хлеба.

А доучиться Сандре хотелось. Жизнь ее была убогой, но воображение – богатым. Она понимала, что со своими тройками вряд ли попадет в институт, да и нечего ей там делать. Но вот пойти проводницей на поезда дальнего следования… Мир посмотреть….Попроситься куда-нибудь на самые далекие рейсы. До Владивостока, например… Сколько городов промелькнет за окном, скольких людей она увидит….

Но, как ни крути, для этого надо получить хоть среднее образование. Без аттестата, без опыта – ее точно не возьмут.

И Сандра терпела. Порой ей казалось, что в собственном доме она – последняя служанка, если не раб-ыня. Отчим же называл это «игрой».

— Принеси мне кофе, — командовал он.

Это значило – полная сервировка. Поднос, на нем любимая чашка, сахарница, сливки.

— А теперь на колени, - командовал отчим.

И она от двери до его кресла кое-как шла на коленях с подносом. И только опустив его на низкий столик - имела право подняться.

— Поклонись – и можешь идти, — слышала она.

Для отчима она была чем-то вроде дрессированной собачки – она сам об этом говорил. Безопасное развлечение – при этом он ничем не рисковал, он же пальцем к Сандре не прикасался – ему просто нравилось проявлять свою власть.

— А иначе скажу матери, что ты планы строишь, — говорил он, вальяжно раскинувшись в кресле, — Увести меня от нее, а ее из квартиры выкинуть. И про дружков твоих -нар-ко-манов тоже все выложу. Тебе тогда мало не покажется.

Сандра вынуждена была опускать глаза и «ходить на задних лапках». «Последний учебный год, - твердила она себе, — Всего несколько месяцев. Я выдержу. Вы-дер-жу!»

И вонзала ногти в ладони так, что долго не исчезали их отпечатки.

Но то, что привело ее сюда, случилось раньше.

*

— Если б не этот чертов автобус, — один раз вырвалось у нее.

Сандра совершенно не ожидала, что эти слова вызовут такую реакцию у ее соседок по палате.

— Автобус? — переспросила Лена, расширив глаза, — Ты попала сюда из-за автобуса? Это был серый автобус?»

Валя же молча вцепилась руками в волосы и стала раскачиваться на месте. И застонала, точно у нее заныли зубы.

Сандра переводила взгляд с одной на другую.


***

Сандре часто снились страшные сны. Если бы их можно было показать другому человеку, будто кино, он бы сказал ей, что в основном это «сны с криминальным уклоном». А если бы зритель оказался еще и причастен к исследованию психики, то заподозрил, что причина пугающих сновидений- ее молодой, красивый и веселый отчим.

Что творилось в глубине его души? Чего Сандра подсознательно ждала от него? Почему ночами ей являлись серийные мань-яки, безжа-лостные уби-йцы, на-с-иль-ники и псих-опаты. Кош-мары, в которые она попадала, были до того реальными, что Сандра научилась спать, сжимая зубами край простыни.

Прежде она нередко кричала – тем неестественным, сдавленным и жутким криком, какой не могла бы повторить наяву. Ее будила мать – раздраженная тем, что дочь не дает ей спать.

— Хватит смотреть эти ужастики по интернету… Ты так головой поедешь, и кому ты тогда будешь нужна? Кто тебя станет кормить?

У Сандры слезы набегали на глаза – хорошо, что в темноте не видно. В такие минуты она особенно остро чувствовала свое одиночество. Мать давала понять, что она не собирается ухаживать за дочерью, если с той что-то случится. И вообще мать только терпит ее до поры. Из-за стены раздавался голос отчима, тоже сонный, но скорее насмешливый, чем раздраженной. Он советовал Сандре «сменить репертуар» и стонать как эти…ну знаешь, в фильмах для взрослых.

Девушка видела, как напрягалась мать, как спешила в свою спальню, шлепая босыми ногами. Она старалась «соответствовать» своему другу. Темно-синяя шелковая ночнушка с кружевами, никакого крема на лице, никаких бигуди…Она не собиралась быть красивой для кого-то завтра, а хотела выглядеть как можно лучше «здесь и сейчас». Сандра подозревала, что отчиму это давно уже было безразлично.

Оставшись одна, Сандра проверяла – плотно ли закрыта дверь, потом подходила к окну, и старалась открыть его так, чтобы этого не услышали в соседней комнате. Свежий ночной воздух в клочки рвал остатки сновидений. Девушка знала, что теперь она, может, и не уснет до утра, но все равно – это был лучше, чем проваливаться в очередной кошмар.

Может быть, если бы кто-то помог ей тогда – кто угодно – врач, психолог – она бы не оказалась здесь, в этой палате. Но Сандра даже не надеялась на помощь, она знала, что сможет для себя сделать что-то только сама, поэтому откладывала все на потом.

Пока она металась ночами на своём — еще детском и слишком коротком для нее теперь — диванчике (ей снилось, что она сидит в темном подвале, в железной клетке), ее одноклассники отдыхали в других странах, или где-то в далеких уголках страны – да хоть в деревне у бабушки. Для Сандры же лето – это двор, свой или чужой, компания, при виде которой прохожие искривляли свой путь, старались отойти подальше, теплое пиво, и многоэтажки кругом – как стены колодца.

Осенью, в первые школьные дни, когда одноклассники, как перелетные птицы слетались за парты и делились впечатлениями, Сандра думала, что когда-нибудь она тоже… Нет, она не собиралась быть проводницей всю жизнь. Просто утолит свою жажду странствий. Так, порой, во время уроков, ее растущее тело просилось — сорваться с места и бежать, сжечь копящиеся и переполняющие ее силы…Так и эти странствия в поездах – пусть километры стелются под колесами, а глаза не успевают охватить мелькающие за окнами пейзажи. Это действительно была жажда…

А потом, когда она ее утолит – она что-нибудь придумает. Сандра не заглядывала так далеко вперед. Может, она пойдет в институт, а может, накопит на хороший фотоаппарат, и станет блогером, рассказывая о путешествиях. И когда-нибудь купит автодом и будет странствовать, куда душа запросит. И еще она найдет врача, который пропишет ей таблетки, чтобы она могла крепко спать всю ночь напролет. «Упала камушком и уснула», — говорила иногда мать.

Существовало как бы две Сандры. Одна из них — красивая девчонка, повидавшая жизнь. С крашеными рыжими волосами. А глаза – если говорят, что глаза – зеркало души, значит душа Сандры давно уже превратилась в пепел. И глаза того же светло-пепельного цвета.

Эта Сандра научилась не плакать, она может выкурить пачку сигарет в день. Рядом с ней интересно мальчикам и страшно «хорошим» девочкам.

И есть другая Сандра. Та, которая еще помнит вкус леденцов, и то, как она бежала в панамке по лугу с ромашками. Лет пять ей, кажется было. У матери на работе устроили что-то вроде выездного пикника. Мать думала пристроить девочку к соседке, но в последнюю минуту все сорвалось. То ли соседка забыла о договоренности, то ли у нее что-то случилось, и она уехала, но дверь оказалась заперта.

Мать чертыхнулась и взяла Саньку с собой. И пока взрослые расстилали скатерти на траве, накрывали угощение и болтали между собой – Санька до одури набегалась по весеннему лугу с сачком, и глаза ее уже путали – где бабочки, а где цветы. Она и самой себе не признавалась, что до сих пор считает этот день самым счастливым в жизни.

Нельзя…Нельзя себя баловать такими воспоминаниями – слезы задушат. Так о чем шла речь? Ах да, о сером автобусе.

…В тот день у отчима была выходной. Оттянуться в его понимании значило, устроиться поудобнее в спальне, с ноутом, включить какой-нибудь боевик – покруче – и на полную мощность, чтобы выстрелы звучали так – будто палят прямо в ухо. А рядом чтобы стояла пара «полторашек» с крепким пивом…

В такие дни, если матери не было дома, а ей самой не нужно было в школу, Сандра старалась куда-нибудь слинять. Но на этот раз она не успела. На улице шел дождь, и она все ждала, что вот сейчас он кончится.

Когда в дверь позвонили, отчим не слышал из-за экранной пальбы, и открывать пришлось девушке.

На пороге стояла соседка. Сандре она нравилась. Пожилая худенькая женщина – она жила тут, кажется, всю жизнь. И часто, когда Сандра была еще маленькой, угощала ее то конфетами, то яблоками с дачи. Но сейчас лицо у соседки было страдальческое.

— Сделайте потише, а? — попросила она, — Пожалуйста…Догадываюсь, что это надолго, а у меня так болит голова.

От сочувствия девушка морщится, точно у нее тоже что-то болит. Будь ее воля, она бы выкинула ноут прямо в окно. Но здесь ничего от нее не зависит, и обещать она не может.

— Я скажу ему, — говорит она.

Обе понимают, о ком идет речь. Теперь уже соседка с сочувствием касается ее руки и возвращается к себе. Сандра толкает дверь спальни, ощущает запах пива (скоро в туа-лете будет пахнуть еще хуже) и говорит достаточно громко, чтобы отчим мог услышать, но с напускным безразличием:

— Соседи просят убавить звук…

— Шли их куда подальше, — велит отчим, — Пусть затк-нутся. До вечера еще далеко, нечего права качать…

Больше Сандра ничего сделать не может. Она поворачивается, чтобы уйти.

— Стой, — приказывает мужчина,— Сообрази мне чего-нибудь перекусить.

Мать оставила в холодильнике полный обед, но тарелку с борщом в постель не принесешь. Сандра бросает взгляд на экран. Судя по всему, до конца фильма еще долго. Значит, отчим не заметит, как она уйдет гулять. Ну и что, что дождь.

В кухне Сандра делает бутерброды с вареной колбасой. Хлеб надо нарезать потоньше, а колбасу – потолще. И на каждый кружок положить горчицу, а баночка с ней почти опустела. Отчим любит горчицу, как он сам говорит «с страшной силой» и Сандра мститель представляет, с каким удовольствием размазала бы желтую массу у него по лицу, да так, чтобы в глаза попало, будто дракон дыхнул пламенем.

Она несет в спальню целую тарелку бутербродов и хочет поставить ее на тумбочку около кровати. Но отчим неожиданно отрывается от фильма – ему пришла в голову новая забава.

— Стой!

Что он еще задумал? Сандра боится уточнить, отводит глаза.

— Встань-ка на четвереньки, - велит отчим.

И когда девушка медлит, он добавляет дружелюбно:

— Знаешь, я звонил твоей класс-нухе… Хочешь узнать, что я ей рассказал? А ну-ка встала…

Каждый раз Сандра боится одного, хотя она и знает, что этого не будет. Когда она опускается на четвереньки, отчим поднимает над ее головой бутерброд.

— Я хочу узнать, можешь ли ты в такой позе подпрыгнуть…Когда-то были конфеты «Ну-ка, отними» назывались. Отними у меня колбаску. Если получится у тебя – я расскажу…

У Сандры получаются только маленькие прыжки – чуть оторваться от земли, и думать о том, чтобы не упасть, не разбить лицо. Отчим хохочет закинув голову.

— Вижу, вижу, что ты не спортсменка… Ладно, я добрый, слушай… Я позвонил твоей классной, и сказал, что очень беспокоюсь за тебя. Потому что не раз видел, что ты куришь ду-рь… не раз видел тебя в от-ключ-ке… Я попросил, чтобы этот разговор остался между нами, но спорю – она сегодня позвонит твоей матери. И поскольку это исходит от классной руководительницы – та ей поверит.

Сандра вскакивает, обтирая ладони о джинсы. В этот момент что-то ломается – и навсегда- в ее душе. Значит, все ее терпение, все старания ужиться с этим человеком, не злить мать -все пошло прахом.

Остается мизерный шанс – перехватить мать первой. Объяснить ей, что всё это ложь…

И в час, когда мать обычно возвращается с работы, Сандра дежурит в подъезде. Время идет, а матери все нет, и девушка курит одну сигарету за другой. Наконец, заметив знакомую фигуру, подходящую к подъезду, она срывается ей навстречу.

И сразу понимает – поздно. Как можно быть такой ду-рой…. Она забыла про телефон. Отчим, конечно, давно позвонил матери, и все ей рассказал. Сандра видит это по лицу женщины. Если мать краснеет пятнами – это значит, что она будет орать на нее, орать так, что у нее самой станет закладывать уши… Это может плохо кончиться – один раз матери уже вызывали «скорую» после такого скандала, давление у нее взлетело до небес.

Мать вцепляется Сандре в руку – плохой признак, значит, она намерена тащить дочь домой и разбираться там по полной программе. У Сандры есть только минута – когда они поднимаются в лифте.

— Ты не знаешь, что он со мной вытворяет, — торопливо говорит она, — Когда тебя нет, он обращается со мной как с собакой, даже хуже…. Потому что многих собак жалеют и любят.

Зачем она это сказала?! Мать цепляется за слово «любит». Оно вписывается в ту картину, какую она себе нарисовала.

— Выметайся вон, лживая др-янь!, — кричит мать прямо в лифте, — Чтобы никогда больше, нигде… я тебя…

Лифт останавливается, мать выталкивает девушку на площадку, но та больше ничего не хочет слушать – она бежит вниз по лестнице, задыхаясь от обиды и унижения. Позже она удивится, как не подвернула ногу во время этих безумных скачков – через несколько ступеней, из пролета в пролет…

Уже темно, а дождь все еще не прекратился. Мать даже не подумала, что Сандра ушла в ночь. И где она сегодня будет ночевать…

Девушка и сама точно этого не знает. Можно поехать к Аньке, но это далеко, почти час автобусом. Но подруга - единственный человек, который сейчас гарантированно дома. Родители у нее на даче, которую Анька терпеть не может. Сандра заберется в ванну, просидит в ней целый час, а потом они с Анькой будут в кухне пить чай, и не только чай, конечно… И курить, и думать о том, что делать дальше. Вместе думать как-то веселее, хотя нет сейчас более неуместного слова. Сандре совсем не весело. Голова у нее болит, и она замерзла до чертиков. Кроссовки промокли, и она давно уже не ощущает пальцев ног. Хоть дождик, наконец, кончился.

Сандра ждет на остановке долго, может полчаса, а может, еще дольше. К подруге, на окраину города, ходит один-единственный автобус, «единичка». Сандра приглядывается к фарам машин вдалеке, пытаясь высмотреть – автобус это едет или легковушка. Сейчас она на остановке одна, и ей делается не по себе.

Наконец, показывается автобус. Это может быть совсем не тот номер, который ей нужен, к тому же – автобус страшно грязный, будто его не мыли сто лет. Прошел дождь, но этот слой пыли… серые окна, через которые мало что разглядишь. Сандра старается различить номер. Единица, в этом не может быть сомнения. Слава Богу! Она бы больше не выдержала - дрогнуть на остановке. Кажется, она пошла бы ночевать в первый попавшийся подвал. А в автобусе всяко должно быть теплее. Сандра нащупывает в кармане мелочь, поспешно поднимается в салон. Она хочет занять место, если повезет – у окна. «Единичка» обычно ходит набитая под завязку. Но сейчас в ней нет ни единого человека. Кроме девушки и шофера, конечно. Весь салон в распоряжении Сандры, но внезапно она чувствует леденящий ужас. Она собиралась пойти и заплатить за проезд, но сейчас не может заставить себя этого сделать.

Ей страшно узнать, кто сидит за рулем.


***

Девушке кажется, что даже сердце ее перестало биться. Она делает над собой огромное усилие, и медленно, перехватывая поручень – словно не уверенная в том, что удержится на ногах, когда увидит – идет в самое начало автобуса, туда, где сидит водитель.

Сандра пытается ободрить себя, отмечая знакомое, то, что явно не относится к потустороннему. Запах бензина, реклама на стеклах…Но ужас иррационален.

Наконец она видит широкую мужскую спину в серой рубашке, черную кепку на голове…. Надо окликнуть водителя какой-нибудь самой простой фразой. Например, спросить его сколько стоит проезд. Или заранее попросить остановить автобус на той остановке, которая ей нужна.

Но тут она обращает внимание на дорогу. Ведь они должны быть в городе – фонари, многоэтажки, в которых светятся окна, встречные машины… Сандра прожила в этом городе всю жизнь – она знает тут каждую улицу. Но фары освещают пустынное шоссе, которого она никогда прежде не видели, а вокруг и вовсе – тьма, будто они мчатся не по городу, а по туннелю метро

— Остановите! — визжит Сандра.

Она сама не ожидала от себя такого. Она никогда не кричала так в присутствии чужих людей. Даже когда в детстве, упав с качелей, сломала руку. Но сейчас крик Сандры оглушает ее саму.

И тогда человек за рулем слегка поворачивает голову, усмехается и говорит:

— Сейчас.

И снова это похоже на метро. Темный туннель кончился. Теперь вокруг – город, улицы, но Сандра их не узнает. Но когда автобус открывает двери на пустынной остановке, она выскакивает из него, не задумываясь. Где угодно, куда угодно – только не с этим странным человеком, который, похоже, и не человек вовсе.

Водитель закрывает двери и автобус уезжает. Похоже, он не ищет новых пассажиров. Сандра остается одна.

Она похлопывает себя по карманам и убеждается, что ситуация аховая. У нее только мелочь…Где она находится – она не узнает, наверное, автобус привез ее в какой-то новый район. Это не должно быть далеко, ведь они ехали совсем недолго. Сандра хватается за телефон – хочет позвонить подруге. Нужно только подойти к домам, прочитать название улицы, и тогда можно вызвать такси. Анька же пусть встречает ее у подъезда, и заплатит.

Черт, черт, черт… МТС тут не ловит, сигнала на телефоне нет. Сандра растеряна. Остается только спросить, где она находится, у редких ночных прохожих. Может быть, кто-то разрешит ей позвонить со своего телефона.

Сандра слышит шаги за спиной и оглядывается, радуясь уже тому, что она не одна. Но через мгновение лицо ее снова становится настороженным. К ней приближается мужчина в черной куртке. Он одних лет с отчимом и чем-то неуловимо на него похож. Но, конечно, это не может быть он.

Сандра ловит глазами каждое его движение, надеясь, что мужчина первым попытается установить какой-то контакт. Скажет что-нибудь, улыбнется, просто кивнет. В конце концов, их тут только двое. И тогда она сможет спросить у него – может быть, тут ходят еще какие-то автобусы? Нормальные…

Сандра смотрит жадно, поэтому не пропускает момент, когда незнакомец погружает руку в карман и что-то из него достает. А потом – миг, что-то щелкает – и уже она видит блестящее лезвие ножа.

Сандра настолько не ожидала этого, что несколько мгновений она просто отступает назад, ловя ртом воздух, и только потом поворачивается и пускается бежать. Незнакомец бежит за ней. Сандра легче, на ней джинсы и кроссовки, в которых так удобно бегать. За ее спиной – тяжелые шаги, сбивчивое дыхание… Она должна была бы уже оторваться от преследователя, но все происходит как в дурном сне – мужчина не отстает.

И никого, никого вокруг, кто бы за нее вступился…. Сандра бежит, зная, что рано или поздно не выдержит – что-то случится. Она запнется, рухнет или прервется дыхание как у загнанной лошади, или этот страшный человек ее всё же догонит…Ее жизнь зависит от того, как долго она сможет бежать…

Есть еще один выход – оторваться от преследователя, скользнуть в какое-нибудь убежище и затаиться. Может, он потеряет ее из вида, и эта безумная гонка кончится. Или она хотя бы переведет дух.

Сандра решает попробовать. Она делает отчаянное усилие, несется как стрела, а потом сворачивает в первый подвернувшийся проулок. Замечает, что в одном из домов открыта подвальная дверь. Она сбегает по ступенькам, захлопывает дверь за собой. К ее удивлению, здесь не абсолютно темно, как она ожидала — из окон падает свет фонарей. Сандра ищет на двери защелку, но ее нет, разве что навалиться всем телом…Это не выход – незнакомец сильнее, ему достаточно толкнуть дверь с силой, чтобы девушка отлетела от нее. Сандра оглядывается – может тут есть что-то, что можно подтащить ко входу. И внезапно она видит, что на старом столике, что стоит у стены – нож… Отличный нож с длинным острым лезвием…

…Ах, если бы в палате можно было закурить… Сандра делает такое движение, будто отнимает сигарету от губ.

— Вот так меня и нашли, — говорит она отрешенно, — В подвале чужого дома, с ножом в руках… Я никого не узнавала, а когда меня накачали лекарствами, я отоспалась и стала приходить в себя, никто не поверил моим рассказам. Пси-хоз, галлю-ци-нации, и все такое…

Валя внимательно слушала ее рассказ, запустив пальцы в волосы и раскачиваясь. А Лена спросила:

— И что? Мать приходила к тебе сюда?

Сандра пожала плечами. И опять – этот жест с сигаретой:

— Говорят, приходила. Только не ко мне, а к главврачу. Она сказала, что я, наверное, очень хорошо нака-чалась нар-котиками, поэтому мне поплохело. Понимаете, девы, это было прямо то, что отчим говорил, так что для нее все сошлось. Мать спрашивала, когда меня здесь пролечат, нельзя ли меня отпра-вить еще куда-нибудь на принудительное лечение. Мол, она теперь боится со мной в одной квартире жить.

У Лены едва не вырвалось «бедная девочка», но она сдержалась.

— Ну я что вы-то все встрепенулись, когда я про автобус заговорила? — Сандра повела подбородком, — Меня уже и тут почти убедили, что это глюк…

— Тогда он массовый, — сказала Лена.

Она попыталась устроиться на кровати поудобнее, но койка была с сеткой, продавленная, и как Лена, в конце концов, села, облокотилась спиной о холодную крашеную стену.

— Ты бы знала, куда он меня завез, автобус этот…

Настал черед Сандры расширить глаза.

— Не смотрите так, девочки. Вы ж про меня ничего не знаете – и слава Богу. Это очень фи-гово, если каждому известна твоя биография. Я вам кратенько расскажу – как оно было на самом деле, потому что у чужих домыслов очень много… Ну что, родилась, училась – это пропустим…

Теперь Лена попыталась сесть так, чтобы обхватить колени руками – но снова не удалось, провисала черт-ова койка…

— И любила я, значит, в походы ходить, — продолжала она, — Сначала в школе, с друзьями. Потом путевки брала… соответствующие. Ну там, знаете, конный поход, велосипедный… а то и просто с рюкзаком. Ну а поход – это что? Это вечер, костер, гитара… Никто меня специально не учил, играла я так себе всегда, по дворовому – три аккорда. Но когда тебе изо всех сил хочется вы-педн-риться….Короче, стала я песни писать…Сначала я стеснялась… Потом, когда стала все-таки брать гитару и петь свое, говорила друзьям, что где-то услышала слова, а автора не знаю…

Но не для того я это все говорю. Мы были в походе на Кавказе, никаких серьезных маршрутов, конечно…Кто мы? Просто любители. Мальчишки и девчонки, студенты, которым захотелось приключений. А там как раз отдыхала группа, короче, эти мужики поднимались на Эльбрус. Да и он был для них лишь разминкой, летом они должны были улететь в Тибет. Ну и вот, вечером все вместе сидели, пели, разговаривали… Нет, я так никогда не закончу.

— А что нам здесь делать-то? Только слушать, — подала голос Валя. Она так давно не говорила, что хриплым был ее голосок, она прокашлялась.

— Итог – я влюбилась. Здесь это все не передашь. Классный парень, поверьте. Олежка Зорин. Он работал каскадером, ну а альпинизм — это его страсть, но он скромничал, говорил — ходит в горы просто для того, чтобы не потерять форму.

И была у нас девочки большая-большая-большая любовь… На то время всё это и пришлось – мой бардовский клуб, фестивали, известность…Это потому, что я тогда была такая счастливая, что просто вот хотелось всем этим делиться.

А потом он не вернулся. Уехал на месяц с ребятами – и всё… В любимом его Тибете…Там никто не выжил. Когда их искали… я уже знала все спасателей, и один из этих парней передал мне слова местного старика: «Рано или поздно гора их отдаст…» Правду говорят… Сейчас же климат теплеет, льды тают… уже бывало, что находили тех, кто пропал много лет назад.

Лена говорила, время от времени делая паузы в несколько секунд, переводя дыхание. Собираясь с мужеством рассказывать дальше.

— Олегу так нравилось там. Он не раз обходил гору Кайлас с паломниками…Ну, ту самую, на вершите которой живет Бог. Ладно, и это проехали.

Когда я поняла, что ничего больше не будет, не будет даже похорон, я умом знала – я же всё-таки взрослый уже человек – что надо собраться с силами и жить дальше. Но вот это острое одиночество, девочки, это…

Иногда я стала просить подруг заночевать у меня. Или стала звонить знакомым и просить: «Поговори со мной…О чем хочешь, просто чтобы я слышала живой голос».

А потом у меня появился кошмар, свой собственный. Мне снилось ночь за ночью, что я брожу по пустому темному городу, в котором никого нет. Казалось бы, ну что тут такого? Ну что страшного в пустых домах и улицах, на меня же никто не кидается, как вот на тебя, Санечка…

Но потом мне все в один голос стали говорить: «Ты очень плохо выглядишь. Ляг, обследуйся». И, в конце концов, загнали меня в больницу. Я не очень возражала, потому что там вокруг – живые люди, а мне труднее всего было оставаться одной в то время.

И выяснилось, что загнали меня правильно. Врачам что-то не понравилось, меня начали смотреть уже серьезно, на разных приборах, и…, — Лена потерла лицо ладонью, — Загнали на операцию. Оказалось, что у меня в голове ане-ври-зма, и в принципе, все могло окончиться плохо. Так Олег ушел, а так я могла уйти у него на руках…

Какое у меня тогда настроение было… Честно, я надеялась, что после операции не проснусь. Думала, что отправлюсь на тот свет комфортно и без мучений. Я этого хотела…

Но врачи оказались очень хорошими. Я потихоньку начала вставать. Поняла, что даже инвалидом, скорее всего, не останусь. И вот это было уже кстати, потому что ухаживать за мной некому. Только подруги, но нельзя же было бы бесконечно сидеть у них на шее.

И стала я кое-как налаживать жизнь с нуля. Старалась как прежде… Снова пошла в тот Дворец культуры, где мы собирались. Подтянулись наши барды, поэты местные.

Только время от времени меня накрывало. Тогда я звонила подруге и ехала к ней. Ну там поплакать в жилетку, рюмку выпить, хотя, конечно, и нельзя мне было, но так тошно девочки, что хоть в пе-т-лю…

Ну вот в тот вечер я и пошла. Уже одиннадцатый час, на остановке никого, и автобус отъезжает. Дождя нет, а он такой серый, грязный…. Я на всякий случай рванула за ним, еще не успев разглядеть номер. Бегу, кричу: «Стойте!». Он затормозил.

— И в салоне – никого? — не выдержала Сандра

— Никого. Я сразу спросила водителя: «Это шестнадцатый?» Он кивнул. И меня даже не встревожило, что там пусто – думала, мало ли что… поздний час, наверное, последний рейс… Села у окна, в автобусе тепло. Я задумалась…. Потом боюсь пропустить свою остановку, тру стекло, пытаюсь разглядеть, где мы едем – только ничего не вижу… Спрашиваю: «Мы улицу Пушкина не проехали?» И через минуту водитель остановил, открыл двери. Я еще подумала — как удачно я спохватилась. Схожу на остановке и… ничего не узнаю. Автобус уезжает. А город тот самый, из моих кошмарных снов.

У тебя, Санечка, хоть фонари там были…. А у меня темный, ночной город. И вот знаете такой сувенир девочки «пь-яная рюмка». Это рюмка, у которой волнистые стенки, и она как будто кренится, словно ее качает. Так вот тут дома тоже такие были – контуры неровные, будто все чуть-чуть смазано, волнистое, качается… Будто город этот тоже принял на грудь.

И еще было такое чувство, что ждал момента, чтобы заманить меня к себе в ловушку.

Мне тогда стало казаться, что это не дома вокруг, а голова у меня плывет сильно-сильно… Что неудивительно, в ней покопались изрядно во время операции. Я боялась, что потеряю сознание, упаду. И стала идти, держась руками за стены, будто я слепая, ощупью…

Иду, иду…совершенно потеряла представление о времени. Потом меня кто-то спрашивает:

— Женщина, вам плохо?

Вызвали «скорую», — Лена дернула плечом, — Ну а потом меня уговорили лечь сюда. Дескать, дома вам никто не поможет, а такой приступ может повториться. Вы сами не знаете, что тогда натворите…И вот, лежу… Только время от времени, сквозь все лекарства – опять пробивает этот ужас. Я думаю, что это со мной уже навсегда.

Вот только не знаю, как я так жить буду. Будто нас разделила черт – все люди нормальные по одну ее сторону, а по другую – я и этот безумный город.

— Да ладно…С этим можно жить, — Валя коленями сжала свои руки, не знающие покоя, — Не, девки, я среди вас точно – Наполеон.

— Наоборот, тебе легче, — попыталась сказать Лена, — У тебя – гормоны. Нормализуют их, и….

— Легче?! — Валя выкрикнула это с ненавистью, так что переглянулись все трое, боялись, что войдет медсестра, потом молодая женщина продолжала уже тише, — Я же точно знаю, что она только и ждет, чтобы получить моего ребенка. Она мне сама об этом сказала…

— Кто - она?

— Та женщина, похожая на ведьму. И она настоящая, непридуманная… Я ее за руку трогала, девки… Рука у нее холодная, грязная, и синяк на запястье.


***

Для Вали всё началось с замужества. Она бы сама в этом не призналась, даже если бы смогла чётко осознать. И правда – разве ей раньше было плохо? Говорить, что вкус жизни она почувствовала, только когда в ее паспорте появился штамп – значило бы обидеть папу и маму.

У нее была совершенно нормальная благополучная семья. Она – единственная дочка, и родители души в ней не чаяли. Правда, если бы Валя хотела иметь то, что было уже у многих девчонок – дорогая косметика, модные шмотки и прочее – она могла бы упрекнуть старшее поколение.

Жили скромно – отец и мама работали на заводе, и зарплата рассчитывалась от получки до получки. На траты, выбивавшиеся из рутинных, ежедневных, приходилось откладывать, урезая себя в необходимом.

Но Валя от этого не горевала, всегда смиряясь со своей ролью «середнячка». В школе она училась на «четверки», «тройки» как и «пятерки» были редкостью. Валя знала, что не блещет красотой, «милая девочка» - это был ее максимум, да и тут постаралась молодость. И вдобавок – никаких талантов. Ни слуха, ни голоса, в рисовании не больше, чем «точка, точка, запятая», а танцевать она стеснялась. Пожалуй, единственные уроки, которые она любила в школе – это «технология», то бишь «труд». Тут у нее легко получалось то, что порой не выходило у отличниц. Ее «ленивые вареники» оказывались самыми вкусными, а платье она могла сшить за пару занятий, да такое, что в нем не стыдно было бы выйти на улицу.

Почти на каждом занятии слышала она ласковые слова учительницы: «Хорошая хозяйка из тебя вырастет». Но пропускала эти слова мимо ушей. Уж слишком она была домашней, и ей вовсе не хотелось уходить из своей уютной комнатки, начинать какую-то новую жизнь.

Когда Валя оканчивала девятый класс, родители всерьез задумались – может, дочке не стоит сейчас оканчивать полную среднюю… Не так-то легко давалась Вале учеба, а одиннадцатый – это подготовка к ЕГЭ, репетиторы, нервы. И все может быть зря – малый балл не даст поступить в институт.

Родители говорили об этом, когда дочь не слышала. И сходились во мнении – технические лицеи и колледжи исключены. Невооруженным взглядом было заметно, что цифры и чертежи вызывают у Вали наибольшее отвращение.

Как-то поздним вечером мать зашла в крохотную Валину комнатку — девушка тщетно, в который уже раз пыталась решить задачу по геометрии. Ей казалось, что составители учебника над ней просто издеваются.

Мать присела на кровать и несколько минут молча смотрела, как Валя, неудобно устроившись за столом, что-то пишет, зачеркивает, хватается за линейку….Видно было, насколько девушка устала.

— Иди-ка ты в педагогический, — сказала мама, — На воспитательницу…Иначе тебе в одиннадцатом — хоть вере-вку мыль…

Валя повернулась – сил у нее уже оставалось на донышке, и кивнула: «Сдаюсь».

В училище ей понравилось, группа подобралась хорошая. С девчонками было весело – помимо занятий они столько всего придумывали – всякие конкурсы, КВНы, экскурсии…Да просто сбегать в кино или посидеть в кафе – чем плохо? И Вале этого хватало, почти до самого выпуска. Слишком скромная, чтобы самой знакомиться с молодыми людьми, она пока еще не тяготилась одиночеством. И вечера, проведенные за книжкой или в интернете, ее вполне устраивали, она находила в этом радость.

А потом Светка, самая разбитная девчонка на курсе, сказала ей:

— Слушай, я хочу, чтобы ты увиделась с одним парнем – по моему, вы очень подходите друг другу.

Валя замерла. Она знала, что Светка уже побывала в роли свахи, и неизменно удачно. Те, кого она познакомила, рано или поздно расписывались, и вешали замочки на Дерево Счастья – ну, то, железное, которое на набережной.

Дело было на перемене. Светка отвела Валю к окну, и стояла перед ней – высокая, стильная блондинка, уверенная в себе на все двести процентов. Вот уж у кого никогда не будет проблем с кавалерами.

— Значит, так, — говорила Светка быстро и деловито, как о решеном. Словно перед ней была высота, которую предстояло взять – без вариантов, — Его зовут Толик, он пока женат, и его жена – бизнес-тв-арь.

Валя захлопала глазами, не успев сказать, что «женатик» ее не устраивает, и они не собирается становиться причиной ничьего развода. «Тварь» ее озадачила.

— Они совершенно разные, — Светка перешла на скороговорку, — Жена – прожженная девка, родители у Толика чуть не рехнулись из-за их свадьбы. Мать, наверное, дырки в коленях протерла, молилась, чтобы не срослось. Но эта Лилечка – тот еще паук, кого схватила, того уже не выпустит. Она лет с пятнадцати ходила по рукам, немерено, с кем як-шалась. Последний любовник, чтобы отвязаться, подарил ей бизнес. Мааааленький такой – кофейню, кароч… Там она Тольку и подцепила, и по-весилась на него вместе с ребенком не-пойми-от-кого.

А он – мальчик из хорошей семьи, ну вот, вроде тебя. Только родители у него в шоколаде. И Лилька поняла, что с Толькой – у нее все будет. А у этого лопушка – первая девочка, ну и что он… В рот заглядывает, розы носит.

Поженились. Лилька надеялась, что старики им на свадьбу все в клювике принесут. Ключи от квартиры или на крайняк от машины. Сейчас! Милые улыбки и кофейный сервиз…. И вот они уже третий год не живут, а мучаются. Терпение у Лильки закончилось. Она теперь кого побогаче высматривает. А Толик к матери ходит есть. Потому как Лилька, единственное, что умеет готовить – это кофе из автомата.

В общем, я тебя зову послезавтра на днюху, и Толика тоже зову. Без Лильки. Она такие мероприятия своей особой не удостаивает… Мне кажется, если у вас все сложится, он от нее уйдет со свистом. И да, — Светка подняла палец, в последний момент вспомнив, — Всех зову к семи, а ты приходи пораньше, поможешь мне готовить.

…Светка оказалась бескорыстной особой. Когда стол был накрыт, и гости собрались (половину, не меньше, Валя знала – свои же девочки, из училища) Светка уговаривала налегать на то или иное блюдо, подчеркивая:

— Валя готовила…Я так не умею. Ей надо было не в педагогический, а в кулинарный идти…

Валя, которой никогда за столом не доставалось много внимания, даже на ее собственных днях рождения собравшиеся быстро находили другие темы для разговоров, в конце вечера уже не могла даже краснеть – столько похвал обрушилось на ее голову.

Толик оказался таким же, как она, тихим молодым человеком. Конечно, Светка устроила так, чтобы посадить их с Валей рядом. Но разговор между ними завязался не о кулинарных талантах девушки, а о… крысах. Оказывается, и у него, и у нее дома жила крыса. И Толика впечатлило, как Валя рассказывала о своей любимице, как та по вечерам сидит у нее на плече и щекочет усами ухо, и как все понимает – лучше любой собаки.

Тут же с места в карьер Толик кинулся рассказывать и о своей питомице, которой недавно купил большую клетку.

— А как твою крысу зовут? — спросила Валя без задней мысли.

Толик смутился, но потом сказал с легкой запинкой:

— Лилька. Я…я ее выкинуть сперва хотел…ну, когда мне подарили. Терпеть не мог крыс…

Валя не выдержала и рассмеялась.

…Через несколько недель Толик хотел уйти к ней раньше, чем состоится развод. Но для Вали это было невозможно. Не имея никакого опыта, она все же подсознательно не хотела вешать на себя прозвище разлучницы, и Толику пришлось подчиниться.

Но все же в эти дни он познакомил Валю со своими родителями. Может быть прежде они не пришли бы в восторг от невзрачной девушки, которой еще только предстояло получить диплом воспитательницы детского сада. Но одна мысль о том, что сын уйдет от ненавистной им Лили, приводила их в восторг.

— Она не пускала Толю к нам, представляешь? — говорила мать, наливая Вале чай и готовясь к долгим разговорам, — Твердила ему, что мы настраиваем его против нее. А если он все же вырывался к нам украдкой, и она об этом узнавала, то закатывала скандал…А теперь вы поженитесь, и у нас с отцом будет не только сын, но и дочка….Мы вам поможем, не бойтесь…

Валя даже не ожидала такого теплого приема. Но вполне счастлива она быть не могла. Уверена была, что разрыв с Лилей так просто не кончится, что бизнес-тв-арь еще покажет себя.

— Не говори ей, что ты уходишь из-за меня, — просила она Толика, — Скажи просто – разлюбил. Ведь это же правда? Ведь ты бы все равно с ней не остался, даже если б не я…

По этой же причине, не желая оказаться на виду, Валя попросила сделать свадьбу очень тихой, камерной. Будущие свекор со свекровью подумали, что девушка не хочет ставить в неудобное положение своих небогатых родителей, и расположились к ней еще больше.

В итоге небольшая компания просто посидела в ресторане. Из подруг Валя пригласила только Светку – без нее этого брака и вовсе не было бы. Девочки в училище готовы были обидеться, но Валя принесла в аудиторию огромный красивый торт – такого и в день торжества не было.

И все же предчувствие – великая вещь. Когда они в тот день уходили домой после занятий, Валя, не успев сбежать по ступенькам, увидела, что ее ждет молодая женщина. Песцовая шубка, взгляд одновременно вызывающий и презрительный. Раньше Валя ее никогда не видела, а вот незнакомка знала, как она выглядит. Она отбросила сигарету и шагнула Вале наперерез.

— Хоть в глаза твои бесстыжие посмотреть… — начала она.

Валя чувствовала, что Лиля способна на что угодно. Ударить, а то – как рассказывали женщины маминого поколения — еще и в лицо чем-нибудь плеснуть, или вцепиться в волосы. Видимо, до бешенства ее довело сразу все. И то, что не Толик ее бросил, а она его, и то, что его родители подарили молодым деньги на двухкомнатную квартиру в новом доме – а Лиля так рассчитывала на этот подарок, но ей не удалось его выцарапать.

Смелости в Вале не было ни на грош. Неоткуда было ей взяться – она в жизни не попадала в скандалы. От растерянности и страха она перестала соображать. Лиля все говорила и говорила ей что-то. Наконец, рядом выросла Светка, без колебаний и с силой толкнула Лилю в грудь, так что та не устояла на ногах — упала на край высокого сугроба.

И потом еще кричала им вслед, пока Светка уводила Валю, крепко держа ее под локоть. Сознание Вали выхватило слово «ведьма».

— Это я – ведьма? — спросила она дрожащим голосом, когда подруги стояли на остановке.

— Нет, она сказала, что у нее есть знакомая ведьма, так что тебе ничего не поможет, — объяснила Светка, — Вот с….. Сама она… Баба Яга.

Валя долго не могла успокоиться. Дома ее трясло, так что муж не мог ее успокоить. Потребовалось много времени на то, чтобы эта история, если не забылась, то сгладилась в памяти.

И только тогда Валя, наконец, смогла наслаждаться тем, ради чего была создана — своей семьей. Толик в душе готов был Богу молиться – он и не представлял, что вторая жена будет являть такой контраст с первой.

Валя окончила училище, но работать не пошла – она ждала ребенка. Да, если честно, ей никуда и не хотелось. Здесь было ее место, ее служение, и лучшего она не знала. Типовая квартира в новостройке быстро превратилась в тот «семейный очаг» , от которого не хочется уходить.

— Тебя бы даже в прошлых веках на руках носили, — сказал Толик жене, на которую он смотрел теперь не иначе, как сияющими глазами, — Ну, когда женщины боролись за свои права, ну там… на работу рвались…Когда я возвращаюсь, я порой не вхожу сразу в комнату, а стою в дверях и смотрю на тебя – как ты сидишь в кресле, под ногами скамеечка, ты вяжешь или шьешь… и я знаю, что ты тут…со мной… в этом доме… навсегда…

Впервые в жизни Валя не смущалась и не оправдывалась, когда ее хвалили…Она знала, что муж прав.

Перед самыми родами ей стало казаться, что штиль слишком затянулся – все так долго было спокойно, и хорошо…не является ли это затишьем перед бурей? Валя гнала от себя эти мысли, а они все приходили и приходили ей в голову.

Сына она родила «образцово-показательно» по словам акушерки, даже не вскрикнула ни разу. У ребенка тоже все было в порядке, и их выписали очень быстро, через пару дней. Но Толик все же успел принести к родильному дому такую огромную связку воздушных шаров, что Валя испугалась – они могли поднять мужа и унести его в стратосферу…

Вскоре после родов, мама Вали буквально настояла, чтобы дочка сходила куда-нибудь, хоть в гости к подруге, хоть в магазин.

— Я посижу с малышом, — уверяла она, — Ты же себя измучаешь, в депрессию загонишь, если не будешь никуда выходить…

Сначала Вале показалось, что мама права – она с удовольствием гуляла по торговому центру, прикидывала, что ей надо купить в дом и маленькому, пила кофе в «бистро». Потом на нее нахлынуло чувство вины, она решила, что, наверное, загулялась. Поспешила на остановку, и тут, к счастью, подошел автобус…

— Он был такой грязный, — с отвращением сказала Валя, — И я сразу испугалась, почему я одна еду в час пик. И, главное, ни на одной остановке не тормозит… Я уже подумала, что сейчас открою окно и буду звать на помощь. Но тут он останавливается…И вроде как все правильно, вон там, вдалеке, мой дом.

И тут, как в дурном сне - ко мне подходит женщина. Девки, у нее вид – будто она утонула и всплыла….Лицо такое бледное-бледное, даже какие-то пятна на нем. Одежда, я не могу ее описать…Сыростью пахнет, гнилью… И она тычет в меня пальцем – длинным, костлявым, грязным и говорит: «Иногда нужного часа приходится подождать. А вот теперь я твоего сына заберу к себе. Своим счастьем надо делиться. А то ты его у другой отобрала… Нехорош-ш-шшо… Нехорош-ш-шшо…

И шипит, как гадюка болотная. Я ее руку отшвырнула, хочу бежать – и не могу. Как в дурном сне… И потом это всё началось… вы знаете….

Меня как сумасшедшую здесь заперли. Говорили, что с Данькой все будет в порядке… А он теперь – совсем беззащитный, понимаете? Никто не понимает, что мне это не причудилось… Это была та самая ведьма, о которой Лилька говорила. Пришел час – и она… Она его утащит все равно…

Валя разрыдалась, но изо всех сил старалась плакать бесшумно, чтобы не пришли сестры, не вкатили успокоительное.

— Неужели это уже навсегда? — спрашивала она.

Лена молчала, словно обдумывая что-то.

— Мне кажется, мы можем сделать только одно, — сказала она, наконец, — Один шанс из тысячи…Если мы снова сядем в этот безумный адский транспорт, то…


Окончание далее...


Автор Татьяна Дивергент