Предыдущая публикация
ПЕЩЕРА (1)
Даже те, у кого была плохая память на лица, её обычно запоминали сразу. У Маши были глаза разного цвета – один светло-карий, почти жёлтый, другой – голубой. И родимое пятно на виске. Небольшое, в форме кошачьей лапки.Женя звал ее Муркой. Она – Маша, Маруся. Разные глаза, как у кошки, метка на виске. От Маруси до Мурки недалеко. Но это было Женькино имя для нее, никто после его не повторил.
Оказывается, они жили в соседних дворах. Но немножко разминулись во времени. Всего десять лет. В зрелые годы – ни о чем. В детстве и юности – целая эпоха. Она была еще ученицей «началки» с пышными бантами в коротких толстых косках, когда он окончил школу и поступил в вертолетное училище.
Он знал, что всё равно уйдет из дома – в их семье все мужчины были военными. Отец ждал, что сын поступит в военно-технический институт, до которого сорок минут общественным транспортом. А Женька хотел уехать на край света, потому что не мог смотреть, как отец бьет мать. Причем, даже когда Женька вырос, и мог бы скрутить отца в бараний рог, мать не давала за себя заступаться. Любила такой сумасшедшей любовью. И не было для нее минут слаще, чем те, когда отец, протрезвев, на коленях просил прощения.
Женька понимал, что рано или поздно или уб-ьёт отца, или сойдет с ума от этой больной жизни. Он и Достоевского потом никогда читать не мог, находя перекрестное эхо, в страданиях героев – и самых близких ему людей.
Окончив училище, он успел еще попасть в Афганистан, незадолго до того, как там всё кончилось. Вернулся без единого ранения, только много седины появилось. Но он был светло-русым, и окружающим это в глаза не бросалось. Просто волосы будто немножко подернуты пеплом. Ну и душа тоже.
Его позвали преподавать в родное училище, и он согласился.
А в соседнем городе открыли педагогический институт с особой направленностью. Тут вам и традиции старины, и духовность, и форма… И дважды в год непременно - балы. Один Рождественский, зимой, другой – на Троицу. Факультативом, но обязательным, в институте шли бальные танцы. Занимались весь год – уж у кого как получалось, не взыщите. И на бал прийти нужно было согласно дресс-коду: в платье - «в пол» в перчатках, а некоторые девчонки еще и веера брали. Вы тоже сразу представили себе девушек? И правильно, юношей тут было – кот наплакал. Ну математики еще, физики… Но среди филологов – девчонки сплошь.
На занятиях бальными танцами они допрашивали преподавательницу:
— На балу мы будем танцевать друг с другом, да?
Наталья Николаевна пожимала плечами, но говорила:
— Наверное, ректор что-нибудь придумает.
И ректор придумал. Договорился и сделала «заказ» в вертолетное училище, потому что военный – он должен быть не только «красивый и здоровенный», но еще обязан уметь танцевать хотя бы вальс.
Маша, она же Маруся, она же будущая Мурка, на бал идти не хотела вообще. Потому что неискушенные в старинных нарядах девчонки, не шили и не покупали себе платья вечерние, а как одна уцепились за свадебные. Вот это шик и блеск, лучше ничего быть не может. Кто-то одолжил такое платье у знакомых, кто-то взял напрокат, кто-то купил на Авито…Короче, только у них на курсе было двадцать четыре невесты, а место «фрейлинского шифра» можно было прикалывать надпись «Хочу взамуж».
Маша в ту пору вообще не любила подходить к зеркалу. Меченая, б—ин, или как Сережка Лобода говорил после каждой фразы «меченая, в натуре, кабаны..». Сколько раз ей хотелось удалить это чертово родимое пятно! Мама ее водила в больницу, когда ей было лет десять, но старенький дерматолог покачал головой и сказал: «Лучше не трогать. И вообще не загорать и не травмировать». У мамы вообще россыпь таких черных пятен шла наискосок по плечу, и мама боялась, что они переродятся. Она всегда боялась какого-нибудь жуткого диагноза. И с Маши взяла обещание – знак, данный ей от природы – не трогать: «Никогда… сколько будешь жить на свете… ради меня».
Значит, что мы имеем? Разные глаза как у кошки - плюс черное пятно. Какие балы, вы о чем? Маша и на уроках танцев была худшая. И опять же мама настояла - поедешь! Договорилась со своей знакомой, которая в доме культуры руководила театральным кружком. И та одолжила платье. Простое, голубое, шелковое, в пол. Настенька из «Морозко» носила, когда дошла от статуса "затурканной падчерицы" до «любимой невесты».
Но, оказавшись на балу, Маша сразу поняла, что женихи даже не посмотрят в ее сторону. Когда начались танцы, она постаралась скрыться за спинами преподавательниц. И уже оттуда глядела, как ее однокурсницы кружатся в объятиях курсантов.
А потом, чтобы немного передохнуть, студентки и курсанты затеяли игру в «Почту». Маша взяла на себя роль почтальона – переносила записки от юношей девушкам и обратно. Было много смеха, девчонки порой краснели так, как когда-то их юные прапрабабушки. А Маша радовалась, что её это все минует – и ожидание записки, и разочарование, что тебе никто не написал. И уж совсем мельком она отметила командира курсантов – или как у них там по чину называется этот дяденька, что их привез. Он стоял чуть поодаль и оттуда смотрел на своих воспитанников. Лицо еще молодое, а волосы седые.
Но когда заиграли вальс, и Маша вновь хотела ускользнуть в свой тихий уголок и сделаться незаметной, оказалось, что этот человек стоит перед ней и приглашает ее на танец!
Первое, что она готова была сказать:
— Нет-нет, я не танцую, я не умею…
Но рядом была Наталья Николаевна, которая мучилась с ними со всеми целых полгода, и Маша не посмела публично расписаться, что так ничему и не выучилась. И еще она хотела сказать своему кавалеру, что она "деревянная", и отдавит ему все ноги и вообще…
Но у него были такие сильные руки, и он так уверенно и просто вёл ее, безо всяких этих выкрутасов – типа «кружитесь дамы», что танец показался Маше естественным, будто она выучила его с детства. Ей даже глаза хотелось прикрыть от облегчения – она могла танцевать с ним и с закрытыми глазами.
Это потом уже они выяснят, что оба – из одного города, и даже из соседних дворов, и окончили одну школу. И попытаются припомнить друг друга. Она вроде бы видела его вместе с другими мальчишками на пруду с удочкой, а он – кажется – запомнил ее с девочками на качелях. Или – прыгающей через скакалку. А может – она прыгала в «классики». Были ли те качели и скакалка – это совершенно неважно.
А вот то, что он будет ждать, пока она окончит институт… И то, что среди однокурсниц со всеми их влюбленностями и романами, она одна знала, что изо всех шести миллиардов – или сколько там людей на Земле – она нашла того единственного, что ей предназначен... Вот это только и имело значение.
Она уехала к нему на следующий день после того, как получила диплом. В небольшой серый город, на три четверти состоящий из одноэтажных и двухэтажных домов. Здесь не было ни театра, ни музей, а вертолетное училище являлось главной достопримечательностью.
Через год у них родился сын. Евгений мечтал о дочке, которая будет похожа на его жену, он хотел, чтобы стало – «две Мурки».
Когда на свет появился мальчик, акушерка, принимавшая его, вздохнула:
— Ну вот, еще одна одинокая женщина…
— Что? – не поняла Маша, - Кто?
— Ты. Вырастет твой сын и заберет его другая. Жена. А ты останешься одна. Так что давай, приходи еще за дочкой.
Но за дочкой Маша прийти не успела. Евгений погиб. Нелепо. Новичок-шофер, из училища, неловко сдал на своем грузовике назад, и прижал Женю к стене.
Его еще успели отвезти в больницу. Но там шла плановая операция - кому-то мастерили красивый нос. Никто из хирургов освободиться не смог, а медсестры – много ли могут сделать? Врачи подошли, когда все уже было кончено. Впрочем, позже они говорили, что шансов не было с самого начала.
Завешивая зеркала в доме, Маша взглянула на себя, и подумала, что Женя оставил седину ей в наследство. Теперь у нее были такие же волосы, как у него.
И еще ей было жаль, что в свое время Женька не позволил назвать сына в его честь. Так - звучало бы в доме родное имя. А может быть, и к лучшему, что не позволил. Говорят, что нельзя, чтобы в семье двух звали одинаково. Один уйдет. Если бы было два Женьки, она бы себя сейчас винила – накликала.
Судьба Женьки – не погиб в небе, но погиб на земле. Пусть у Антона доля будет иной.
Маша воспитывала сына, как и прочие матери-одиночки. Тяжело до невозможности. Но каждое утро откуда-то отыскиваются силы, чтобы прожить еще один день. Маша знала, что больше не выйдет замуж. Это было так же невозможно, как воскресить Женьку.
Она осталась в этом городе, где помнили ее мужа, и говорили, что Антон на него похож. Когда сын стал постарше, она вместе с ним поехала навестить маму. Антон познакомился во дворе с ребятами. Слово за слово, и он сказал им, что отец у него был летчиком и погиб.
Дети стали над ним ржать. Не смеяться, а натурально ржать, как над дурачком.
— Ты что, правда в такие сказки веришь? Да отец тебя просто бросил! Нафиг вы ему с матерью не нужны оказались! Или мать у тебя вообще не знает, чей ты сын!
…Антона отняли соседки. Он кинулся бить мальчишек, а они, естественно кинулись всей толпой бить его. Маша смывала кр-овь с разбитого лица сына, смазывала зеленкой синяки и ссадины и плакала.
— Ради Бога, не связывайся с ними больше, — просила она.
— А то еще кто-нибудь случайно ударит камнем в висок, — подхватывала бабушка, закоренелая оптимистка в больших-больших кавычках, — Они маленькие, им ничего не будет, а мы тебя потеряем…
— Но я же не смогу слушать, когда они так говорят про папу. Про тебя и папу, — Антон был непривычно серьезен, а Маша смотрела на его ресницы. Они были длинные-длинные. Совсем как у Женьки.
Антон не унаследовал судьбу отца. Женю тянуло в небо, его сына – под землю. Маша потом думала, что страсть ко всяким «каменюкам» зародилась у мальчика, еще когда они ездили к морю.
Маша работала в школе, вела русский и литературу, у нее был длинный учительский отпуск. Маша брала сына, и они отправлялись куда-нибудь в тихий приморский поселок, совсем не модный и «не раскрученный». Им мало было нужно. Море, горячий южный воздух, который пах хвоей и розами, и общество друг друга.
Если бы дать Антону волю – он не вылезал бы из воды. Маша понимала – так нельзя. Морские ванны, солнечные ванны – всё должно чередоваться. В здоровье сына заключалась ее жизнь.
Когда Антон был совсем маленьким, она говорила ему:
— Посиди немного на берегу. Посмотри, какие красивые камушки… Видишь, на них белые разводы - следы волн…. Построй замок из песка и камней.
Маша сама не заметила, как сын увлекся всем этим каменным миром. Даже больше - для него это было каменное царство. Сказка. К Антону в руки будто сами собой приходили сердолики и янтарь. Когда он научился хорошо плавать и нырять, он мог нырнуть за камнем, поманившем его со дна. Из глубины.
В школе, когда ребята ходили в походы, рюкзак Антона по возвращении был гораздо тяжелее, чем у прочих. Маша любила сидеть рядом с Антоном по вечерам, когда сын показывал ей отпечатки древних раковин, в невзрачных с виду камушках, и прозрачный кварц, и другие диковинки, которые ему удалось отыскать.
И как у отца, у Антона после школы не было сомнений – тот в небо, этот - в глубины. Геология и только геология. А еще с настоящей страстью, стал Антон заниматься спелеологией – изучать пещеры. Сначала это привело Машу в полный ужас. Ей казалось, что сын невероятно рискует – каменные своды над головой. Каждый раз, отправляясь с товарищами в пещеры, они будто играют в квест «Замурованы заживо».
Не доходило до нее, что Антон уже не ребенок – высокий красивый парень, что он влюблен в свои пещеры так, как иные бывают влюблены в женщину. Он приезжал из института летом и зимой – на каникулы. И почти всегда с кем-нибудь из друзей. В квартире становилось весело и шумно. Маша стояла у плиты, ей казалось, что молодежь всегда голодна. Что они там едят, в своем общежитии? Ей хотелось, чтобы дома они ели непрерывно.
А по вечерам, они гасили в комнате свет и смотрели слайды. Это были запечатленные моменты подземный путешествий. Огромные залы, и тесные «шкуродеры», сталактиты и сталагмиты, светлячки на стенах, превращающие пещеры в подобия галактик, подземные озера и реки. И Маше пришлось согласиться – это завораживающий мир. И он навсегда покорил ее сына.
Когда тебя со всех сторон сожмут тиски холодных стен
Ты не грусти таков закон земля испытывает всех
И темнотой, и теснотой, и ревом рек, и тишиной,
И красотою неземной, и неприступною стеной.
И если ты все это испытал
Без сил не лег, сорваться не сглупил
Тебя своим признает темнота
И холод недоверчивых глубин!
… В тот год сын привез с собой девушку, Майю. Неприметную пчелку, которая – похоже – стала его спутницей в этих походах.
Маша видела сына меньше, чем обычно. А она так ждала Антона! Каждый день с ним был для нее драгоценен.
Но теперь сын с утра отправлялся куда-нибудь вместе с Майей. То показать ей город, то на какую-то окрестную турбазу, то просто в кино или в кафе.
И Маша плакала, засыпая по вечерам. Молодежь до полуночи пила в кухне чай, ребята смеялись, а Маша поворачивала подушку так, чтобы под щекой она была сухой, а не мокрой от слез. И вспоминала те, уже практически забытые слова акушерки: «Вот еще одна одинокая женщина».
Нельзя было мешать сыну – у него своя жизнь, но всё же, когда Антон сказал, что не приедет на зимние каникулы – отправится в очередной поход, куда-то в очередные пещеры, Маша спросила только, скрывая ревность:
— С Майей?
— Нас целая группа пойдет…
Тогда Маша думала, что ее боль – на пределе возможности. Почти такая, как тогда, когда она потеряла мужа. Теперь в свою жизнь уходил и сын.
А потом ей позвонили – случилось несчастье. В пещерах, куда отправились ребята – обвал. Есть погибшие. Антон жив, но в тяжелом состоянии. Лежит там, за тридевять земель от нее.
И, похоже, уже не встанет.
О Майе не прозвучало ни слова. Маша и не спрашивала. Ей было жутко. Хотела сына привязать к себе? Судьба сказала: «Получи». Ходить он больше не сможет. Всегда будет с ней. Пока жив. А сколько он проживет после такого?
***
В пещере жил дух. Нет, пожалуй, не дух - ведь это не так страшно. В пещере жило некое Существо. В облике человека, но не человек. Майе казалось, что она узнала это в самый первый раз, когда ее привезли к бабушке в далекую сибирскую деревню. Сколько ей тогда было? Три года?
Мама была против:
— Зачем тащить Майку через полстраны, в такую глушь? Она - кроха. Мало ли что случится…. Там ещё, пойди, до врача доберись.
Хотя речь шла – минуточку – о ее маме, бабушке Майи.
— Ладно тебе, — папа, как всегда, был беззаботен, — Она крепкая девочка! Зато какое путешествие, сколько впечатлений!
И был поезд, и несколько дней пути. Маленький резиновый пупсик, чьи наряды Майя упаковала в спичечные коробки. Верхняя полка, плывущие за окном пейзажи, покачивающаяся подушка, и особые сны, когда из одного – чуть проснувшись – проваливаешься в другой. Никогда больше Майя не спала так крепко, как в дороге.
Потом год за годом родители привозили ее бабушке, несколько дней наслаждались воздухом – настолько чистым, что с непривычки кружилась голова. Шли на речку, но вода в ней была холодной, это вам не южные моря. Пытались собирать грибы, но безбожно путались в съедобных и ядовитых, бросали эту затею – и возвращались в свою городскую жизнь, пообещав Майе приехать за ней к концу лета.
Бабушка Анастасия не сдувала пылинки с городской внучки, не пыталась ей угодить. Майя мигом вливалась в компанию ребят – сверстников, что играли не деревенских улицах. И, набегавшись за день, жадно, как волчонок, ела и рассыпчатую кашу, и грибную похлебку, и картофельные лепешки – всю эту нехитрую бабушкину еду. А, став постарше, даже научилась у бабушки готовить прозрачные леденцы на палочках, то грошовое лакомство, которое так ценится детьми во все века.
Но Майя, едва ли не с самого начала стала осознавать, что жизнь в этой деревне отличается от привычного отдыха других ребят – в селах, у своих бабушек. Во-первых, здесь лес вокруг стоял такой густой, и тянулся на такие расстояния, что все – и дети, и взрослые – понимали: с ним шутить нельзя. В тайге не составляло никакого труда заблудиться, а в холодную пору – и замерзнуть за считанные часы. Тут можно было провалиться в одну из рек, нешироких, но чертовски глубоких – с обрывистыми берегами и быстрым течением. Не выберешься ведь без помощи! Да и с помощью еще неизвестно как обернется. А еще здесь реально было забрести в болото, никак не обозначенное на карте. Встретиться с медведем или волками.
Но самым загадочным – в всяком случае для Майи – были пещеры. Одна из них особенно манила – как местных жителей, так и приезжих. Но войти в нее можно было только с воды. И, как ни странно, это природное препятствие кое-кому сохранило жизнь. Не каждый добирался на лодке до скалы,, стоявшей над рекой. Вход в пещеру был лишь чуть выше уровня воды. Это – летом. Зимой в ту глухомань никто не отваживался забраться, а весной пещеру полностью затапливал паводок.
Если же вы были достаточно упёрты и обзаводились лодкой, то могли доплыть до черной зияющей пасти, войти внутрь, и обнаружить там череду невысоких камер, которые соединяли меж собой – лазы. Представьте этакие бусы наоборот, где вместо бусин - как раз пустоты. Каждая следующая камера была меньше предыдущей, а еще к поверхности из них тянулись узкие «колодцы», недоступные для человека, и «органные трубы» - воронки, промытые водой. Было тут и немного сталактитов, но не особенно живописных - о них и говорить не стоит.
Но в шестой, предпоследней камере вас ждало подземное озеро. Вроде бы совсем небольшое, метра четыре. Но не стоило пытаться пройтись по нему, как по луже. На дне озера был еще один ход - и он резко уходил в глубь, в седьмую камеру, полностью затопленную. И вот там-то, согласно местным легендам, хранились сокровища.
Один раз сюда приезжали спелеологи, попробовали добраться до седьмой пещеры с аквалангом, но помучились, и решили не рисковать – слишком узок длинный ход, легко застрять в нём, вода мутная, очень опасно.
— Да и вряд ли там есть что-то интересное, — говорили они местным ребятам, которые жадно их расспрашивали, и так надеялись, что в «Семёрку» все же хоть кто-то да проникнет.
В легенды о сокровищах спелеологи не верили напрочь.
— Ага, — скептически сказал один из них, Роман, — Откуда им тут взяться, подумайте сами. Раньше ни телевизора, ни интернета не было, вот народ и придумывал себе занятие - искать клады. А че? На халяву обогатиться совсем-таки неплохо. У нас, где я живу - тоже чего только не нагородили – на Волге, имею в виду. Там и клад Стеньки Разина в ста разных местах закопан. И инопланетяне геомашину запрятали в Жигулевских горах. Крутая штука - может тебя в другие галактики перемещать. И ледяная пещера где-то есть, там мамонты стоят окоченевшие. И древняя амеба под Волгой лежит, а внутри нее есть подземный ход с одного берега на другой. Слушайте больше!
Местные были разочарованы донельзя. Спелеологи уехали, а на следующее лето Васька Фёдоров всё же нырнул на дно Шестой – и неожиданно для всех достал обрывок старинного украшения. Четыре рубиновые подвески на золотой цепочке…Как они ему попались – Бог весть. Что золото и настоящие камни, не лажа какая-нибудь – это всё подтвердилось. Подвески вроде бы передали в городской краеведческий музей, а только в экспозиции потом их никто не видел. Исчезли.
Ну и, конечно, Васькина находка на короткий срок положила начало настоящему подводному паломничеству. Когда каждый надеялся чем-то разжиться на дне, а может – чем черт не шутит – добраться и до Семёрки. Но через несколько недель случилось то, что было неизбежно при таком подходе – Мишка Киселев утонул, зацепившись за что-то в подземном - и одновременно подводном - ходе.
И с тех пор, хотя Мишку давно уже похоронили, другие ребята в этом месте нырять уже опасались. Родилась новая легенда – что клад теперь сторожит утопленник. Мол, сам погиб и других погубит. Что же касается клада – его приписывали то ли местным разбойникам, то ли тем, хитромудрым, кто скрывал часть растекшихся по миру драгоценностей Царской Семьи.
Бабушка Анастасия к разговорам про эту пещеру относилась снисходительно. Один лишь раз сказала Майе, глянув на внучку поверх очков.
— Ну, ты же у меня умная девочка, не пойдешь туда?
Майя закрутила головой, что значило «нет, конечно» - тем дело и кончилось.
Но вот в другой раз…. Тогда девочке нагорело сильно. Она впервые видела бабушку Анастасию напуганной донельзя.
Случилось это, когда ребята пошли за ягодами. Сопровождали их два неизменных родительских наказа – на болота не забредать, и глядеть под ноги. Гадюки, знаете ли… Дети тогда забрели непривычно далеко, но влетело Майе не на это. Когда все поняли, что устали уже сильно, а до дому добираться еще несколько часов – решили сделать привал. Можно было только удивляться, что городская девочка оказалась более неугомонной и выносливой, чем деревенские ребята.
Три девочки и два мальчика – устроились на отдых на берегу реки – на импровизированном маленьком песчаном «пляжике». Тут можно было и выкупаться – холодная вода смывала усталость, и перекусить. А потом ребята просто лежали, прикрыв глаза, подставив лица солнцу. Майю же заинтересовала речка – она вьется, изгибается то туда, то сюда. Так что там – за следующим поворотом?
Майя пошла, не сказав никому ни слова, да еще так быстро и тихо ушла, что никто не заметил. Девочка шла по узкому бережку – завернула туда, потом сюда, скоро полоска берега стала почти исчезать: обрыв и дальше река – и Майя хотела уже было вернуться. И тут заметила, что чуть выше на берегу – засохшее дерево, напоминает человека, воздевшего в небо руки. А прямо за этим деревом – вход в пещеру – невысокий и узкий, скорее, щель, полузаросшая травой.
Майя решилась. Она подошла, раздвинула траву, и встала «на пороге». Сзади ее спину грело солнце, а тьма впереди – дышала холодом, сыростью – и даже вроде бы ветром, который приносило откуда то из глубин. Тьма была густой, плотной, как живое существо. А у Майи с собой – ни фонарика, ни даже спичек.
И тут девочка услышала, что ее зовут ребята, причем голоса были испуганные. Майя отлично понимала почему. Она – маленькая, она – городская, она – даже не горошина, а маковое зернышко в этом лесу. Если потеряется….
Поэтому она откликнулась сразу – закричала так громко, как только смогла, и поспешила назад к ребятам. Пока добиралась – они всё время окликали друг друга. Но когда Майя вернулась – на нее накинулись разом. То, что она «дура набитая», и ее больше никто никогда с собой не возьмет – это были самые мягкие выражения. Она пробовала оправдаться, рассказывая про пещеру, но ее никто не желал слушать.
На обратном пути старшая девочка, Зоя, демонстративно вела ее за руку, но при этом никто из ребят не желал разговаривать с Майей. Бойкот, все понятно.
Ну и, конечно, дома Майя не могла не рассказать обо всем этом бабушке. Главной была обида на ребят, и девочка плакала. Но про пещеру, и дерево с воздетыми вверх ветками-руками, она тоже не забыла.
Анастасия Николаевна ахнула, схватила внучку за плечи и встряхнула так что у Майи голова мотнулась
— Никогда! Никогда больше туда не ходи! Не приближайся к этому месту! Никогда! Лучше гадюки и медведи, Господи прости….
— Бабушка, — сказала потрясенная Майя, — У тебя у самой сейчас глаза светятся как у волка….
— Это от страха. И от слез…
Бабушка отпустила Майю, села, оперлась на руку, чтобы скрыть от внучки лицо. Но Майя заметила, что она действительно плачет.
Девочка немедленно забыла обо всем, забралась бабушке на колени, и попробовала силой оторвать ее руки от лица.
— Майка, слезь, у меня колени больные…
— Скажи, чиво там такое страшное? — потребовала Майя.
— Ты не поймешь! Ты мне можешь просто поверить?
— Я пойму…
И тогда бабушка сдалась, и рассказала то, что было действительно похоже на страшную сказку. Может, другие и не знали её. Но бабушкина семья жила в этих краях всегда. Прадеды и прабабушки, и их прадеды и прабабушки… Никто из их рода не помнил других мест и не покидал этих. Мать Майи - первая отсюда уехала. И вот все эти пра, и прапра, и прапрапра знали, что эта пещера как нить клубка – тянется далеко-далеко под землей. Никто не дошел до ее конца. Потому что там на пути – и обрывы, и обвалы, п подземные ручьи. Шестая и Седьмая пещеры это просто детская песочница по сравнению с этой.
Но если кто-то доберется до самого конца – увидит там огонь. Огонь загорается, если в самой глубине, в исходной точке - появляется живая душа. Белое его пламя возносится ввысь не просто так. Пока оно горит – живой может говорить с мерт-выми.
Предки не просто верили в священный огонь, они считали это - столь же достоверным, как то, что по утрам встает солнце, а за зимой приходит весна. Но никто даже не пробовал добраться до потаенных глубин. Это - путь для особенных, для героев, куда уж простым смертным...
А потом одна из женщин решилась туда войти. Никто уже не помнит, как ее звали. Она была вдовой. Ее единственного ребенка украли, а может, он заблудился в тайге. И мать ринулась в эту пещеру, находясь в том отчаянье, когда уже просто мечтаешь наложить на себя руки. Но это грех, и надо, чтобы это сделал кто-то другой.
Женщина была уверена, что ее ребенка уже нет в живых, и хотела – если ей это будет позволено свыше – еще раз поговорить с ним перед собственной см-ертью
Никто не сомневался в том, что женщина не выйдет из пещеры. Но прошло время, может год, а может, два – и охотники заметили у входа - высокую фигуру в черных лохмотьях – остатках траурного платья. Волосы у женщины были тоже черные – длинные и спутанные. Охотники решили, что увидели то ли призрака усопшей, то ли духа горы – и в испуге бежали.
Но позже Женщину видели еще многие, и кое-кто осмелился заговорить с ней. Она никогда не появлялась, если люди шли специально для того, чтобы увидеть ее. А потом снова стояла у входа в пещеру и смотрела прищуренными глазами на свет, от которого, наверное, давно отвыкла.
Как стало известно, что женщина теперь умеет колдовать? Она склонилась над стариком, который заблудился, и изнемог от голода и раны, полученной на охоте. Склонилась, и шептала что-то, и старик твердил, что это ему не привиделось – ее жесткие черные волосы, касались его лица.
И он встал, и обрел силы, чтобы добраться до людей. С тех пор ее так и звали – реже Колдунья, чаще - Черная женщина. К ней ходили, когда отчаивались получить исцеление другим способом, или если изнемогали от душевной тоски, так что жизнь казалось постылой.
Не всегда ее удавалось увидеть, и никто не стал бы искать ее в глубине пещеры, но когда Черная женщина выходила – она помогала. И люди жили еще долго после того, как она произносила над ними свои слова.
Люди старались отблагодарить ее. Кто-то нес ей одежду, кто-то вышитый цветной пояс, нож или что-то из еды. Но из рук в руки ей никто ничего не передавал. Она подходила лишь к тем, кто был на пороге смерти, чья душа уже витала между мирами.
Люди оставляли свои подношения на большом камне. Иногда они исчезали на другой же день, а иногда лежали долго – и тогда их забирал кто-то другой.
Но годы шли, и все понимали – что Колдунья, если она еще из плоти и крови – неизбежно состарится и сама уйдет в мир теней.
И тогда одна женщина принесла ей ребенка. Свою маленькую дочь, которую она родила от заезжего цыгана, и много претерпела от этого позора.
— Возьми мое дитя, - взмолилась она, — Все равно моя дочь не нужна никому, она отверженная. Пусть она со временем сменит тебя, и продолжает делать добрые дела.
Потом несчастная говорила, что это был единственный случай – когда Черная женщина вышла – и взяла ребенка у нее из рук.
Но страшное началось именно после этого.
— Бабушка, — Майя готова была умолять, — Расскажи, что было дальше!
— Не к ночи об этом вспоминать, — твердо сказала Анастасия Николаевна, — Завтра. Соберусь с силами и расскажу. Но ты обещаешь мне, что никогда-никогда больше не подойдешь к тому месту. Забудешь, что оно вообще существовало.
***
— Бабушка, так что там с колдуньей?
Анастасия Николаевна лепила пельмени. Она всегда готовила их сразу много, впрок. И Майе разрешалось помогать. Она уже научилась класть фарш ровно, сколько надо – одну чайную ложечку. А прежде шарахала столько, что не помещалась начинка в один кружок теста, и приходилось добавлять еще один, и еще…. Выходили пельмени-Голиафы. Но сейчас доски уже заполнились симпатичными маленькими пельмешками, на плите в кастрюле кипит вода, пахнет лавровым листом. Скоро они сядут обедать, а бабушка молчит. Раскатывает последнюю колбаску теста.
— Ну, — Майя ёрзала на стуле.
Анастасия Николаевна вздохнула. И, видимо, решилась покончить со всем этим, чтобы больше к разговору не возвращаться.
— В тех местах… недалеко от пещеры … стали находить останки животных. Растер-занных… ну просто зв-ерски. Извини. Находки такие случались нечасто, а может, люди не всегда их замечали. Что ж, природа жестока. Удивляло только одно – именно тут никогда прежде не встречали крупных хищников.
Прошло время, и Старую Колдунью уже никто не видел. Не появлялась она ни в прошлом году, ни в следующем. Что ж, у всего бывает свой срок, и, наверное, она ушла в Мир теней, с которым уже давно была «на ты», а теперь стала частью этого мира.
Но кто-то в пещере был. И люди, когда шли туда просить о своем, теперь брали с собой жертву. Ты еще не знаешь этого, но когда-то во многих религиях было распространено. Нужно было принести с собой хоть что-то, хоть живого петуха….Потому что новая Хозяйка пещеры считала, что желания людей сбываются лишь тогда, когда в дело идут не только те загадочные слова, что она произносит, но и кровь. А может быть, Хозяйка была просто голодна. И ей нужна была не просто еда, а еще и с-мерть живого существа, вот этот самый дух смерти. Он ее питал.
Все это было давно… и я знаю это только по рассказам тех, кто слышал… из поколения в поколение пересказывали… Говорили, что если войти в эту пещеру, там можно увидеть тела не только животных… но и людей. и все они сухие, точно высосаны гигантским пауком… И у того места есть своя музыка… Эолова арфа звенит струнами на ветру, ветер играет свою мелодию. И тут ветер тоже играет, только не струнами, а сухими костями, древними как белый огонь. Это – завеса, и никто не пройдет ее, не сойдя при этом с ума.
Я знаю лишь об одной женщине, которая на моем веку решилась войти в пещеру. Заметь, что шли туда только женщины – те, что потеряли своих детей или любимых.
Никто не знает, удалось ли ей что-то увидеть, сбылось ли ее желание – поговорить с ус-опшим. А только всем стало ясно, что она помешалась. Это случилось еще до того, как появилась на свет твоя мама. Женщину увезли в психиатрическую больницу, и назад она не вернулась.
С тех пор – ничего. Никто не знает, что происходит там, внутри. Может быть, хранительницы огня сменяют друг друга. Когда одна старится – на смену ей приходит другая. Или последняя из них превратилась в дикое существо и живет охотой. Кто об этом расскажет?
Тем, кто еще помнит всю эту историю – остается одно, радоваться, что пещера так далеко, что она почти неприметна постороннему глазу. Собственно единственный опознавательный знак – это дерево с руками-ветками. Кажется, оно всегда было сухим – о нем рассказывали все, кто ходил к пещере. Ведь это дерево – дуб, а дубы живут сотни лет. Пещера скрыта в лесу, и очень мало шансов, что кто-то отыщет ее и шагнет внутрь. Но как же вы с ребятами далеко забрались в тот раз… Ты понимаешь теперь, почему я так испугалась?
У Майи холодок по спине прошел. И с тех пор на эту тему они больше никогда не говорили. Но теперь девочка знала, что в лесу, не так уж далеко от их деревни – за полдня дойти можно, где-то в глубинах пещеры, живет кто-то – может быть женщина, а может, некое существо, которое связывает живых с мертвыми, но берет за это страшную плату.
Позже Майе стало казаться, что она знала это всегда.
**
Геологический факультет она выбрала не потому, что интересовалась тайнами, которые хранит земля. Она пошла, если так можно выразиться, «за Наташей». Была у нее в старших классах подруга Наташа, на которую Майя смотрела восторженными глазами, ходила за ней тенью, и не представляла себе, что после школы они расстанутся - и разъедутся в разные стороны.
Наташа, по мнению Майи, умела все. У нее тоже были деревенские корни, и золотые руки. Уезжая летом к своей бабушке, она помогала ей не только в традиционных женских работах – в доме, на огороде и на скотном дворе, но бралась за что угодно. Бралась переложить печь, помогала перекрывать крышу, копать погреб… И всё у нее получалось. Вернувшись в город, Наташа ходила в конный клуб, на время прибилась к уличным фокусникам, научилась у них разным штукам. Она никогда не проигрывала в карты, лучше всех – из тех, кого знала Майя – играла на гитаре и пела, могла сшить бальное платье, и заморочить голову любому принцу. Так что он плюнул бы на свое королевство – и ушел бы вслед за Наташей бродить с какими-нибудь фокусниками или шутами по городам и весям.
Наташа выбрала геологию, мужскую, в общем-то профессию, ее не пугала жизнь в экспедициях, жажда приключений переполняла ее, и уместить мятущуюся Наташину душу в обычную человеческую жизнь – было все равно, что попытаться море перелить – и уместить – в какую-нибудь чашку.
А потом как-то сам собой к учебе приплюсовался еще спелеологический клуб. И были пещеры Урала – Сугомакская мраморная, напоминающая чертоги Снежной королевы, и пещера Сказ – с ее волнистыми стенами и зеркальным полом, точно тут поработала фантазия великого Антонио Гауди.
И был Антон, который постепенно становился для Майи и важнее и роднее и ближе даже Наташи. У подруги своя судьба – черноокая Наташа очаровала без всякого труда одного из легендарных спелеологов их клуба, и путешествия свои уже планировала в формате «мы с ним», вспоминая о Майе лишь в те минуты, когда подруга обращалась к ней.
Но Антон и Майя понимали друг друга с полуслова. В общежитии они жили на одном этаже, и время для них неслось так стремительно, что день мешался с ночью, когда они мечтали, спорили, восхищались и строили планы. И если бы у них попросили подобрать сравнение для самой жизни – они бы, пожалуй, сказали, что это – огромная пещера сказочной красоты: стоишь, закинув голову, и слов найти не можешь. И эта жажда жизни, и восторг перед ней – тоже было тем, что их объединяло.
Но о той, самой страшной из слышанных ею сказок, а может, это была и не сказка вовсе – Майя Антону никогда не говорила. Она и других в это не посвящала, но тут иное – с другими она боялась, что ее поднимут на смех. Что же касается Антона – у Майи был веский повод молчать. Она знала – заикнись ему только о таинственной пещере, которую невозможно пройти до конца, как он загорится, и решит сделать это первым. И не успокоится, пока не поймет, что за тайну скрывает это место.
А тайна эта был – см-ерть, про то Майя точно знала.
Они еще успели побывать в пещере Орешной, вновь онеметь от могущества природы и почувствовать себя точно на другой планете. Полюбоваться искусными глиняными скульптурами, созданными теми, кто был тут до них. И, сидя на камнях, они в шутку слепили из глины кольца, и обменялись ими, будто само подземное царство скрепило их брак.
Они мечтали бродить по свету, и открывать разные уголки этого удивительного мира. А потом случился тот самый обвал. И что обидно, даже не в одной из пещер, а в старых штольнях. Их поход подходил к концу, когда местные ребята уговорили побывать в штольнях, которые выходят к удивительному по красоте озеру – иначе, мол, туда не доберешься. Только через старые штольни.
Они пошли, соблазненные простотой и доступностью маршрута, и его конечной целью. И оказались погребены под землей. Они могли поги-бнуть все, но кто-то свыше решил, что некоторые из них должны еще пожить.
Майя пришла в себя в маленькой местной больнице. Сложный перелом руки, сотрясение мозга… врачи говорили, что произошло, описывали травмы, но она плохо понимала. Голова болела так, что Майя мечтала об одном – пусть бы все это кончилось скорее. Вызвали родителей, и оба примчались тут же. После этого была и отдельная палата, лучшие обезболивающие и другие лекарства, от которых девушка почти все время спала. Когда боль и тошнота отступили, дав ей возможность что-то понимать, Майя спросила:
— Где Антон?
Мама держала ее руку, и Майя сосредоточилась на этом ощущении. Она снова ощутила себя маленькой и на какое-то время забыла обо всем. Но потом облизала губы и снова спросила:
— Где Антон?
— Он поги-б, — сказала мама.
И Майя уже ничего не слышала.
Позже, когда, благодаря усилиям врачей, она все-таки стала поправляться, и лежала исхудавшая, бледная, но говорила уже связно и все понимала, Майя попросила рассказать ей, как это произошло.
Родители сказали, что поги-бло трое, Антона достали последним, состояние его было совершенно безнадежным, санавиацией его все-таки оправили в область, а потом мать забрала его тело в родной город.
— Я…хочу… с ней… поговорить…., — голос Майи был чуть слышным, шелестел.
— Пожалуйста, — сказала мама мягко, — Не надо… Его мать хочет сейчас отстраниться от всех нас…Чтобы ей ничто не напоминало… Может быть, она считает, что в эти штольни Антон пошел не сам, его уговорили, те кто был с ним рядом.
Майе стоило закрыть глаза, как она представила себе мать Антона. Маленькую женщину с такими волшебными глазами. Ни у кого больше Майя подобных не видела. Она знала, что у этой женщины в жизни оставалось только одно – сын. А теперь она сделалась самой нищей из всех нищих. Как Иов.
Отец уехал – ему нужно было возвращаться на работу. Мама вывозила Майю в больничный сад, катала в инвалидном кресле по дорожкам.
— Я могу сама, — говорила девушка.
— Давай, ты сначала окрепнешь… Наберись сил. Тебе больше нельзя падать.
— Я не представляю, как я приду в институт, а там нет Антона.
— А ты туда не вернешься, — сказала мама. Тон у нее был странный, она то ли просила, то ли обмолвилась, как об уже решенном, — Никакой геологии больше, никаких подземных приключений. Хватит. Мы тебя чуть не потеряли… Да, я понимаю, что учиться тебе осталось один год. Наплевать.. на все амбиции, на все прочее. Окончишь какое-нибудь медицинское училище. Или педагогическое. Работа будет всегда и везде. Станешь жить рядом с нами. Мы не сможем без тебя. Когда ты выздоровеешь, я увезу тебя домой.
— Я поеду к бабушке Анастасии, — сказала Майя.
— Что? — мама будто не расслышала, а потом повторила как о невозможном, — Что ты хочешь?!
— Если Антона больше нет, я поеду к бабушке Анастасии, — повторила Майя, — И не нужно отговаривать меня. Это не поможет.
**
Месяц спустя, мама посадила Майю в поезд. Врачи удивлялись – молодежь обычно легче восстанавливается после травм. Майя же выглядела так, будто ее гложет тяжелая болезнь, и еще неизвестно, чем кончится дело. Оправится она или уйдет на тот свет. Одни глаза от нее остались.
Девушка не знала, сколько раз за это время ругались ее отец и мать.
— Зачем ты сказала ей, что парень умер? — в сотый раз спрашивал отец, — Мы же этого не знаем наверняка, мы же даже не связывались с его родными.
— Потому что, если он жив, — яростно отвечала мама, — Он снова затащит Майку в какую-нибудь яму, в какую-нибудь беду, и оттуда она уже не выберется.
— А если он остался инвалидом?
— И в этом случае – я тоже права! Наша девочка поправится, станет прежней, но ты знаешь, какая у нее совесть… Она будет до конца жизни привязана к этому парню, станет горшки из-под него выносить…
— Ты что, не видишь, как она сейчас мучается?
— Это пройдет. Это как бинт с раны сорвать одним движением. Очень больно, но потом боль стихает. А ты хочешь, чтобы она мучилась год за годом? Слава Богу, что она хотя бы с институтом послушалась… Обойдемся мы без этого высшего образования. В трех остановках от нашего дома – медколледж – какая прелесть! Пойдем туда, я еще и отвозить Майечку на занятия буду, и назад ее забирать… Я ее больше из виду не выпущу…
— По-моему, ты сломала ей жизнь, — грустно сказал отец, — А если Антон жив, то и ему тоже.
— Чушь!
— Хорошо хоть, ты согласилась отпустить ее к бабушке. Может, там она немного придет в себя.
— Майя дала мне слово, что из бабушкиного дома – ни ногой. Будет дышать воздухом. И эти сибирские ягоды, травы… Моя мама понимает всё это очень хорошо. Она поставит Майю на ноги.
… Слово, данное родителям, теперь мало что значило для девушки. Для Майи теперь вообще ничего не имело значения. Она появилась в доме бабушки, и Анастасии Николаевне потребовалось взять себя в руки, чтобы общаться с внучкой так просто, будто ничего не случилось.
Она поставила на стол ужин свои несравненные картофельные лепешки – ароматные и горячие, налила Майе чаю. Не задавала вопросов. Сама рассказывала немудреные деревенские новости. Кто из знакомых девчонок вышел замуж, у кого родились дети. Многие уехали из этих мест. Несколько стариков умерло.
Анастасию Николаевну беспокоило, что дом ветшал, а поправить его – нужны деньги, не ее маленькая пенсия… Но об этом потом.
— Да, об этом потом, — подтвердила Майя, — Бабушка, скажи лучше, за том время, что меня тут не было, никто не видел Чёрную Хозяйку? Она еще жива? Или, может, кто-то слышал о ней?
— Я, - начала Анастасия Николаевна и осеклась.
Они взглянули друг на друга, и каждая поняла, что у другой на уме.
***
Маша лежала в больнице вместе со взрослым сыном. Денег на платную палату не было, бесплатная- рассчитана на четверых. Но нередко другие койки пустовали. Антон – тяжелый больной, другим пациентам было некомфортно рядом с ним. Нередко ночью ему становилось плохо, приходилось включать свет, звать дежурного врача, начиналась вся эта катавасия.... Не отдохнешь.
Если оставалась свободная койка, Маша спала на ней, не раздеваясь. Не было места – дремала на стуле рядом с сыном, положив голову на кровать. Иногда после полуночи медсестры пускали ее на топчан в процедурной.
Машу не гнали – она взяла на себя всю черную работу по уходу за Антоном – мыла его, переворачивала, меняла белье, выносила утку. Если была нужда – помогала и другим больным. Больше всего она боялась, что настанет день, и ей скажут: "Уходи". Она помнила, что в детстве ее клали в больницу одну, без родителей. Было тоскливо и одиноко.
Но с Антоном хуже: он умрет, если ее не будет рядом. Сын жив ее уходом и ее энергетикой, которую она отдает ему всю, оставляя себе только, чтобы хватило сил дышать.
Больше всего врачам не нравилось, что у Антона не падает температура. . Первое время они говорили: «Ничего удивительного. На парне живого места не осталось». Но время шло, а жар не уходил. Прогнозы становились все менее обнадеживающими.
С другими больными и теми, кто за ними ухаживал, Маша общалась, в основном, в коридоре, у окна, где раздатчица наполняла тарелки. Машу она кормила без слов – еда всегда оставалась в больнице. А вот уговорить Антона съесть хоть несколько– была та еще задача.
Ещё недавно - здоровый, красивый парень. За считанные недели исхудал, нос заострился, мышцы растаяли. У Антона не было сил держать на весу руку, взять градусник.
С родными «тяжелых» больных Маша чувствовала себя на одной волне. И у неё, и у них - всё висело на волоске. Но рано или поздно другие пациенты начинали идти на поправку, Антон же – нет. И Маше становилось обидно до слёз.
Впервые за много лет на нее накатила острая тоска по мужу. Хуже, чем после его смерти. Тогда она была как бы оглушена. До неё все плохо доходило. А сейчас ей больше всего хотелось поехать на кладбище, сесть на скамейку. Выть в голос. Тогда, наверное, Женька там, на том свете, услышит, и сделает что-то, чтобы сын выжил. Она верила, что у мужа, который пребывает в иных мирах, возможности для этого больше, чем у нее.
Антон путал день и ночь. Инстинктивно он страшился темноты, порою до самого рассвета лежал с открытыми глазами. А Маша боялась задремать хоть на мгновение. Пока она может говорить с сыном – это как подарок свыше. А вдруг его скоро не станет?
Больница сделалась Маше домом. От страшного нервного напряжения она начала курить. И нередко ночами спускалась на первый этаж, стояла у того входа, куда «скорые» привозили людей.
Она знала уже, какой из двух душей в санузле работает лучше. Научилась отпирать и запирать дверь на маленький балкон в конце коридора — настоящее "ласточкино гнездо". Но в солнечный день это была отрада – выбраться сюда на несколько минут, и постоять, глядя на лес, и реку, видневшуюся за ним. А еще в больнице было что-то вроде зимнего сада. В рекреации стояло несколько пальм в кадках, и мягкое кресло притулилось к стене за ними. Подремать тут полчаса, если с Антоном всё более-менее – это самый настоящий кайф.
Иногда в травматологию забредали больные с пятого этажа. Вернее, не совсем больные. На пятом делали косметические операции. Там лежали сплошь женщины. Дамы обычно ходили парами, обсуждали – кого устраивает новая форма носа или ушей, а кто недоволен результатом.
Как-то один из пациентов, примерно Машин ровесник, попробовал пофлиртовать с ней. Она посмотрела на него как на сумасшедшего. И он отошел смущённо.
Наконец, настал день, когда лечащий врач сказал Маше, что жизнь Антона вне опасности. Именно жизнь. Все остальное - Бог весть. Больше всего Маше захотелось упасть, уснуть и проспать три дня. Но это было нельзя. За сыном требовался такой же тщательный уход, как и прежде.
И все же Маша решила устроить себе отдых на вечер. Позвонила подругам, договорились встретиться в кафе, что рядом с больницей.
Закадычных подруг у Маши было две. Варя и Лена.
Маша запомнила Варину фразу: «В любой непонятной ситуации – вари суп и люби себя». Подруге досталось по полной. Слабенькие дети - в поликлинике у них были самые толстые карточки. Родители, что слегли один за другим. Муж, который с удовольствием играл вторую скрипку в семье – делал то, что Варя говорила. А сам, дай ему волю, не вставал бы с дивана. Много лет Варе приходилось самой обо всём заботиться, за всё отвечать, и всё держать в голове.
И бывали моменты, когда она почти превращалась в загнанную лошадь. И всегда за миг до этого Варя успевала остановиться. Она словно шагала в сторону — и пусть жизнь течет мимо стремительным потоком. Варя вставала к плите. И не торопясь, отдаваясь полностью этому занятию, варила суп. Каждый раз – без рецепта, импровизируя. Томила овощи, клала их в золотистый душистый бульон, делала домашнюю лапшу, мелко резала зелень. И первую тарелку набирала себе, ела долго, наслаждаясь каждой ложкой. «Суп надо варить не только на воде, а на любви», — говорила она, если кто-то оказывался рядом, присоединялся к ней за столом, и восторгался вкусом.
А потом, Варя брала книгу. Именно книгу с полки. Никакого интернета. Только шуршат страницы. Нет мира за окном, есть мягкая подушка, уютный свет льется от лампы, а вместо действительности – грезы и сон.
Это давало силы на следующий день впрячься в быт, и тянуть свой воз дальше
Маше жизненно необходимо было услышать сейчас от Вари эти слова: «Остановись. Переведи дыхание. Почувствуй, что ты сама еще жива. И тогда силы начнут прибывать».
Роль Лены была – взгляд со стороны. Худенькая, высокая, Лена вовсе не хороша собой, но в своё время удачно вышла замуж – супруг ее за несколько лет разбогател. Лена понимала, что вся семья держится на нем, и подчинялась безропотно. Даже дочку не посмела назвать тем именем, которое нравилось ей, и согласилась на то, что выбрал муж.
Зато дом стал полной чашей, зимой Лена ходила в изящной норковой шубе до пят, а летом семья путешествовала по Европе. Лена чувствовала дух времени. Маша знала — когда подруга выскажет свое мнение = это значит, так будут думать о Машиной ситуации все «приличные люди».
Маша еще не была в этом кафе. Она вообще редко заглядывала в подобные заведения – экономила деньги. Но Лена никогда не терялась, и через минуту рядом с ними уже стоял официант. Варя заказала мороженое, Лена – чизкейк и кофе, а Маша, голодная после больничной еды – спагетти.
— Главное – Антошка выжил, — сказала Варя, — Остальное – приложится.
— Какие перспективы? — спросила Лена.
— Ходить вряд ли будет, и уход – как за младенцем, — у Маши не было сил скрывать это от подруг.
— Тебе надо поместить его в дом инвалидов, — сказала Лена, — Не работать ты не сможешь, вам не на что будет жить. Да и, скорее всего, потребуются дорогие лекарства. Пахать в школе днем, а всё остальное время ухаживать за тяжелым больным – ты не потянешь, сама сгоришь очень быстро.
— Выпить хочешь? — спросила Варя, и не дожидаясь ответа подруги, заказала коньяк и закуску.
**
Антона выписали из больницы через полтора месяца. В это время ясно было, через что им с матерью придется пройти. Дома надо перестроить под инвалида весь быт. А еще – на Антона неизбежно накатит депрессия, и нужно будет как-то справиться, сдюжить.
Маша вернулась в школу. Варя была права – не работать нельзя. И прежде ей было тяжело, но дело своё Маша любила. Засыпала в обнимку с тетрадями, которые не успела проверить, и в пять утра вставала, чтобы окончательно подготовиться к грядущему дню.
Невозможно было не привязаться к некоторым ребятам, и Маша, когда видела Игоря из пятого «А», или Олю из седьмого «Г», часто жалела, что у нее только один ребенок. Столько в этих детях было жадного любопытства, так часто она улыбалась их смешным словечкам, так близко к сердцу принимала их работы – огорчалась или радовалась, что чувствовала ребят уже почти родными.
Маша понимала, что хотя русская литература – и подобна безбрежному океану, но мало его школьникам. Нужны авторы, которые говорят на том же языке, что и дети, и отвечают именно на те вопросы, которые волнуют их. Она не жалела времени на дополнительные занятия, ходила со своими учениками в кино, могла пожертвовать уроком, чтобы обсудить какие-то книжные новинки.
Дети скучали по ней и ждали, когда она выйдет – ведь учебный год уже давно начался. Но когда Маша появилась в учительской, и стала ловить на себе жалостливые взгляды коллег – она поняла, насколько изменилась. Встала перед большим зеркалом, что висело на стене, начала красить губы – и увидела серое, осунувшееся лицо, затравленные глаза.
— Мы тут денег собрали, — завуч подошла к ней с купюрами в руках, — На лекарства, на памперсы, на что там нужно. Вот – хоть немного…
А еще недавно они все восхищались Антоном, и рассматривали фотографии, которые приносила Маша, и завидовали, что у нее такой сын. Красавец, спортсмен, умница. «На памперсы» - Маша закивала, спрятала деньги в сумку, а глаза ее наполнились слезами.
Еще более непосредственной была реакция детей. Хоть они и обрадовались, и обступили учительницу, а кое-кто даже кинулся обниматься, все же ребята замечали с тревогой:
— Вы такая худенькая стали!
— У вас сын заболел, и вы тоже, да?
— А он живой или умер?
Маше пришлось собраться с силами, чтобы начать урок и вести себя как обычно – говорить с теми же интонациями, не забыть ничего и продержаться до звонка.
В первый же вечер, когда Маша вернулась домой, чуть не падая от усталости, ей позвонила самая скандальная из мамаш, которая не стеснялась набирать номер классного руководителя, даже если на часах было уже десять вечера.
— Я же не просто так звоню, — огрызалась она, если кто-то напоминал ей, что у учителей тоже есть рабочий день, и он кончился,— Значит, у меня вопросы какие-то важные имеются. Не затыкайте мне рот, я мать!
На этот раз мать жаловалась на то, что с ее дочери требуют деньги за питание, хотя Ира больше не будет есть в школьной столовой.
— Анна Сергеевна, я прекрасно помню эту историю, — Маша едва шевелила языком, — У Иры долг с прошлого года, тем, кто в столовой работает – им тоже надо отчитаться, не из своих же денег им возмещать недостачу.
— Там дают все невкусное! — возмущенный голос женщины отдавался у Маши где-то в глубине головы, — Ира никогда не могла это есть.
— А теперь ваша Ира просит ребят, которые питаются – принести ей из столовой куски хлеба! — Маша сорвалась едва ли не впервые.
Потом бросила телефон и заплакала. Но только у Антона могла быть депрессия. Маша просто не имела на нее права.
Через несколько недель с целым пакетом бумаг – карточка Антона, его рентгеновские снимки, медицинские заключения – Маша поехала на консультацию к профессору, о котором говорили, что он «первый после Бога»
За прием она заплатила баснословную для нее сумму. И в очереди у кабинета сидели люди, которые отдали такие же деньги. Очередь была большая, но двигалась быстро. Наверное, профессор был и правда корифеем в своем деле, ему десяти минут хватало, чтобы вынести окончательный вердикт.
Однако, когда через дошел до нее, и Маша начала было рассказывать седовласому вельможе , как Антон чувствует себя сейчас, и попыталась задать вопросы, которые ее волновали – профессор остановил ее жестом. Он листал выписки, что привезла Маша, просматривал результаты анализов, но делал это стремительно, будто тасовал карты.
— Вы уже, наверное, понимаете, — он бросил на Машу взгляд, — Ходить ваш сын не будет никогда. Более того, последствия травм со временем будут проявляться все сильнее и сильнее. Если хотите знать прогноз...Готовьтесь к тому, что ваш сын проживет лет пять.
— И ничего нельзя сделать? — у Маши задрожал голос, — А если мы соберем деньги, поедем лечиться заграницу….
— Не смешите! Что вы возлагаете такие надежды на эти зарубежные клиники? Недавно мать увезла туда мальчика, практически безнадежного. Только за то, чтобы расписать ему диету, там взяли примерно десять тысяч на наши деньги. А обследования, а лечение…. У вас столько богатых знакомых, что вы надеетесь собрать миллионы? А уми-рать того парнишку все равно привезли к нам… Позовите следующего, пожалуйста.
Назад Маша пошла пешком. Она не представляла как с таким лицом сядет в общественный транспорт. Идти было трудно. Очень. Ноги не слушались. Потом ее взгляд почему-то выхватил бомжа. Он был еще молодой и без обеих ног. В этот на редкость холодный день, он приткнулся на своей тележке возле стены дома. На нем была одна тельняшка, ни куртки, ни даже свитерка. Маша достала кошелек, и положила купюру в фуражку, что лежала на земле рядом с его тележкой. До этого там были только мелкие монетки.
Но стоило ей отойти на несколько шагов, как бомж сказал ей в спину:
— Поезжай в деревню, которая называется…. Тебе там помогут.
Маша остановилась, и лишь потом медленно обернулась.
— Что вы сказали? — переспросила она
Он повторил название села.
— Откуда вы знаете, что я… что мне…, — она подбирала слова.
— Да от тебя просто веет смертью, — сказал он, — Поезжай. Другого выхода нет.
**
— Что ты задумала? — холодея, спросила Анастасия Николаевна внучку.
— Если она стирает границы между мирами, может быть, она не только разрешит мне поговорить с ним… Но и согласится обменять меня на него, — Майя говорила точно сама с собой, — Другой жертвы у меня для нее нет. Только я сама…
— И давно ты это надумала?
— Как только узнала, что Антона больше нет, — сказала Майя.
***
Девушка помолчала. А потом сказала, глядя бабушке прямо в глаза:
— Учти, у тебя я разрешения спрашивать не буду. И удержать себя не дам.
Анастасия Николаевна выдержала ее взгляд.
— В таких делах не остановить.
Майе показалось, что она ослышалась. Но бабушка сказала именно это.
— Я знаю, что туда идут те, кто иначе руки на себя наложит. Но подожди. Дай себе время. Потому что потом ничего поправить уже будет нельзя. Тебе всего-то… Чуть за двадцать… Ты что, не веришь, что кого-то еще полюбишь? И разве весь смысл жизни только в любви – кроме нее, больше ничего нет?
Они снова встретились глазами. И в голосе Анастасии Николаевны зазвучала бесконечная тоска.
— Я знаю, ты даже проститься не подойдешь...
— Подойду, — сказала Майя.
Она знала, прежде чем уйти совсем, ей надо побывать на этом месте, примериться. Душа должна прийти в такое состояние, чтобы ни сожалений, ни колебаний… Странно, сейчас Майе казалось, что самым горьким для нее будет – если в пещере ничего не окажется, только каменные стены. Если вся эта история – чистый обман, легенда. И надеяться больше не на что. Только на то, что они встретятся с Антоном после того, как настанет ее собственный срок.
Окончание далее..
Автор Татьяна Дивергент
Его позвали преподавать в родное училище, и он согласился.
А в соседнем городе открыли педагогический институт с особой направленностью. Тут вам и традиции старины, и духовность, и форма… И дважды в год непременно - балы. Один Рождественский, зимой, другой – на Троицу. Факультативом, но обязательным, в институте шли бальные танцы. Занимались весь год – уж у кого как получалось, не взыщите. И на бал прийти нужно было согласно дресс-коду: в платье - «в пол» в перчатках, а некоторые девчонки еще и веера брали. Вы тоже сразу представили себе девушек? И правильно, юношей тут было – кот наплакал. Ну математики еще, физики… Но среди филологов – девчонки сплошь.
На занятиях бальными танцами они допрашивали преподавательницу:
— На балу мы будем танцевать друг с другом, да?
Наталья Николаевна пожимала плечами, но говорила:
— Наверное, ректор что-нибудь придумает.
И ректор придумал. Договорился и сделала «заказ» в вертолетное училище, потому что военный – он должен быть не только «красивый и здоровенный», но еще обязан уметь танцевать хотя бы вальс.
Маша, она же Маруся, она же будущая Мурка, на бал идти не хотела вообще. Потому что неискушенные в старинных нарядах девчонки, не шили и не покупали себе платья вечерние, а как одна уцепились за свадебные. Вот это шик и блеск, лучше ничего быть не может. Кто-то одолжил такое платье у знакомых, кто-то взял напрокат, кто-то купил на Авито…Короче, только у них на курсе было двадцать четыре невесты, а место «фрейлинского шифра» можно было прикалывать надпись «Хочу взамуж».
Маша в ту пору вообще не любила подходить к зеркалу. Меченая, б—ин, или как Сережка Лобода говорил после каждой фразы «меченая, в натуре, кабаны..». Сколько раз ей хотелось удалить это чертово родимое пятно! Мама ее водила в больницу, когда ей было лет десять, но старенький дерматолог покачал головой и сказал: «Лучше не трогать. И вообще не загорать и не травмировать». У мамы вообще россыпь таких черных пятен шла наискосок по плечу, и мама боялась, что они переродятся. Она всегда боялась какого-нибудь жуткого диагноза. И с Маши взяла обещание – знак, данный ей от природы – не трогать: «Никогда… сколько будешь жить на свете… ради меня».
Значит, что мы имеем? Разные глаза как у кошки - плюс черное пятно. Какие балы, вы о чем? Маша и на уроках танцев была худшая. И опять же мама настояла - поедешь! Договорилась со своей знакомой, которая в доме культуры руководила театральным кружком. И та одолжила платье. Простое, голубое, шелковое, в пол. Настенька из «Морозко» носила, когда дошла от статуса "затурканной падчерицы" до «любимой невесты».
Но, оказавшись на балу, Маша сразу поняла, что женихи даже не посмотрят в ее сторону. Когда начались танцы, она постаралась скрыться за спинами преподавательниц. И уже оттуда глядела, как ее однокурсницы кружатся в объятиях курсантов.
А потом, чтобы немного передохнуть, студентки и курсанты затеяли игру в «Почту». Маша взяла на себя роль почтальона – переносила записки от юношей девушкам и обратно. Было много смеха, девчонки порой краснели так, как когда-то их юные прапрабабушки. А Маша радовалась, что её это все минует – и ожидание записки, и разочарование, что тебе никто не написал. И уж совсем мельком она отметила командира курсантов – или как у них там по чину называется этот дяденька, что их привез. Он стоял чуть поодаль и оттуда смотрел на своих воспитанников. Лицо еще молодое, а волосы седые.
Но когда заиграли вальс, и Маша вновь хотела ускользнуть в свой тихий уголок и сделаться незаметной, оказалось, что этот человек стоит перед ней и приглашает ее на танец!
Первое, что она готова была сказать:
— Нет-нет, я не танцую, я не умею…
Но рядом была Наталья Николаевна, которая мучилась с ними со всеми целых полгода, и Маша не посмела публично расписаться, что так ничему и не выучилась. И еще она хотела сказать своему кавалеру, что она "деревянная", и отдавит ему все ноги и вообще…
Но у него были такие сильные руки, и он так уверенно и просто вёл ее, безо всяких этих выкрутасов – типа «кружитесь дамы», что танец показался Маше естественным, будто она выучила его с детства. Ей даже глаза хотелось прикрыть от облегчения – она могла танцевать с ним и с закрытыми глазами.
Это потом уже они выяснят, что оба – из одного города, и даже из соседних дворов, и окончили одну школу. И попытаются припомнить друг друга. Она вроде бы видела его вместе с другими мальчишками на пруду с удочкой, а он – кажется – запомнил ее с девочками на качелях. Или – прыгающей через скакалку. А может – она прыгала в «классики». Были ли те качели и скакалка – это совершенно неважно.
А вот то, что он будет ждать, пока она окончит институт… И то, что среди однокурсниц со всеми их влюбленностями и романами, она одна знала, что изо всех шести миллиардов – или сколько там людей на Земле – она нашла того единственного, что ей предназначен... Вот это только и имело значение.
Она уехала к нему на следующий день после того, как получила диплом. В небольшой серый город, на три четверти состоящий из одноэтажных и двухэтажных домов. Здесь не было ни театра, ни музей, а вертолетное училище являлось главной достопримечательностью.
Через год у них родился сын. Евгений мечтал о дочке, которая будет похожа на его жену, он хотел, чтобы стало – «две Мурки».
Когда на свет появился мальчик, акушерка, принимавшая его, вздохнула:
— Ну вот, еще одна одинокая женщина…
— Что? – не поняла Маша, - Кто?
— Ты. Вырастет твой сын и заберет его другая. Жена. А ты останешься одна. Так что давай, приходи еще за дочкой.
Но за дочкой Маша прийти не успела. Евгений погиб. Нелепо. Новичок-шофер, из училища, неловко сдал на своем грузовике назад, и прижал Женю к стене.
Его еще успели отвезти в больницу. Но там шла плановая операция - кому-то мастерили красивый нос. Никто из хирургов освободиться не смог, а медсестры – много ли могут сделать? Врачи подошли, когда все уже было кончено. Впрочем, позже они говорили, что шансов не было с самого начала.
Завешивая зеркала в доме, Маша взглянула на себя, и подумала, что Женя оставил седину ей в наследство. Теперь у нее были такие же волосы, как у него.
И еще ей было жаль, что в свое время Женька не позволил назвать сына в его честь. Так - звучало бы в доме родное имя. А может быть, и к лучшему, что не позволил. Говорят, что нельзя, чтобы в семье двух звали одинаково. Один уйдет. Если бы было два Женьки, она бы себя сейчас винила – накликала.
Судьба Женьки – не погиб в небе, но погиб на земле. Пусть у Антона доля будет иной.
Маша воспитывала сына, как и прочие матери-одиночки. Тяжело до невозможности. Но каждое утро откуда-то отыскиваются силы, чтобы прожить еще один день. Маша знала, что больше не выйдет замуж. Это было так же невозможно, как воскресить Женьку.
Она осталась в этом городе, где помнили ее мужа, и говорили, что Антон на него похож. Когда сын стал постарше, она вместе с ним поехала навестить маму. Антон познакомился во дворе с ребятами. Слово за слово, и он сказал им, что отец у него был летчиком и погиб.
Дети стали над ним ржать. Не смеяться, а натурально ржать, как над дурачком.
— Ты что, правда в такие сказки веришь? Да отец тебя просто бросил! Нафиг вы ему с матерью не нужны оказались! Или мать у тебя вообще не знает, чей ты сын!
…Антона отняли соседки. Он кинулся бить мальчишек, а они, естественно кинулись всей толпой бить его. Маша смывала кр-овь с разбитого лица сына, смазывала зеленкой синяки и ссадины и плакала.
— Ради Бога, не связывайся с ними больше, — просила она.
— А то еще кто-нибудь случайно ударит камнем в висок, — подхватывала бабушка, закоренелая оптимистка в больших-больших кавычках, — Они маленькие, им ничего не будет, а мы тебя потеряем…
— Но я же не смогу слушать, когда они так говорят про папу. Про тебя и папу, — Антон был непривычно серьезен, а Маша смотрела на его ресницы. Они были длинные-длинные. Совсем как у Женьки.
Антон не унаследовал судьбу отца. Женю тянуло в небо, его сына – под землю. Маша потом думала, что страсть ко всяким «каменюкам» зародилась у мальчика, еще когда они ездили к морю.
Маша работала в школе, вела русский и литературу, у нее был длинный учительский отпуск. Маша брала сына, и они отправлялись куда-нибудь в тихий приморский поселок, совсем не модный и «не раскрученный». Им мало было нужно. Море, горячий южный воздух, который пах хвоей и розами, и общество друг друга.
Если бы дать Антону волю – он не вылезал бы из воды. Маша понимала – так нельзя. Морские ванны, солнечные ванны – всё должно чередоваться. В здоровье сына заключалась ее жизнь.
Когда Антон был совсем маленьким, она говорила ему:
— Посиди немного на берегу. Посмотри, какие красивые камушки… Видишь, на них белые разводы - следы волн…. Построй замок из песка и камней.
Маша сама не заметила, как сын увлекся всем этим каменным миром. Даже больше - для него это было каменное царство. Сказка. К Антону в руки будто сами собой приходили сердолики и янтарь. Когда он научился хорошо плавать и нырять, он мог нырнуть за камнем, поманившем его со дна. Из глубины.
В школе, когда ребята ходили в походы, рюкзак Антона по возвращении был гораздо тяжелее, чем у прочих. Маша любила сидеть рядом с Антоном по вечерам, когда сын показывал ей отпечатки древних раковин, в невзрачных с виду камушках, и прозрачный кварц, и другие диковинки, которые ему удалось отыскать.
И как у отца, у Антона после школы не было сомнений – тот в небо, этот - в глубины. Геология и только геология. А еще с настоящей страстью, стал Антон заниматься спелеологией – изучать пещеры. Сначала это привело Машу в полный ужас. Ей казалось, что сын невероятно рискует – каменные своды над головой. Каждый раз, отправляясь с товарищами в пещеры, они будто играют в квест «Замурованы заживо».
Не доходило до нее, что Антон уже не ребенок – высокий красивый парень, что он влюблен в свои пещеры так, как иные бывают влюблены в женщину. Он приезжал из института летом и зимой – на каникулы. И почти всегда с кем-нибудь из друзей. В квартире становилось весело и шумно. Маша стояла у плиты, ей казалось, что молодежь всегда голодна. Что они там едят, в своем общежитии? Ей хотелось, чтобы дома они ели непрерывно.
А по вечерам, они гасили в комнате свет и смотрели слайды. Это были запечатленные моменты подземный путешествий. Огромные залы, и тесные «шкуродеры», сталактиты и сталагмиты, светлячки на стенах, превращающие пещеры в подобия галактик, подземные озера и реки. И Маше пришлось согласиться – это завораживающий мир. И он навсегда покорил ее сына.
Когда тебя со всех сторон сожмут тиски холодных стен
Ты не грусти таков закон земля испытывает всех
И темнотой, и теснотой, и ревом рек, и тишиной,
И красотою неземной, и неприступною стеной.
И если ты все это испытал
Без сил не лег, сорваться не сглупил
Тебя своим признает темнота
И холод недоверчивых глубин!
… В тот год сын привез с собой девушку, Майю. Неприметную пчелку, которая – похоже – стала его спутницей в этих походах.
Маша видела сына меньше, чем обычно. А она так ждала Антона! Каждый день с ним был для нее драгоценен.
Но теперь сын с утра отправлялся куда-нибудь вместе с Майей. То показать ей город, то на какую-то окрестную турбазу, то просто в кино или в кафе.
И Маша плакала, засыпая по вечерам. Молодежь до полуночи пила в кухне чай, ребята смеялись, а Маша поворачивала подушку так, чтобы под щекой она была сухой, а не мокрой от слез. И вспоминала те, уже практически забытые слова акушерки: «Вот еще одна одинокая женщина».
Нельзя было мешать сыну – у него своя жизнь, но всё же, когда Антон сказал, что не приедет на зимние каникулы – отправится в очередной поход, куда-то в очередные пещеры, Маша спросила только, скрывая ревность:
— С Майей?
— Нас целая группа пойдет…
Тогда Маша думала, что ее боль – на пределе возможности. Почти такая, как тогда, когда она потеряла мужа. Теперь в свою жизнь уходил и сын.
А потом ей позвонили – случилось несчастье. В пещерах, куда отправились ребята – обвал. Есть погибшие. Антон жив, но в тяжелом состоянии. Лежит там, за тридевять земель от нее.
И, похоже, уже не встанет.
О Майе не прозвучало ни слова. Маша и не спрашивала. Ей было жутко. Хотела сына привязать к себе? Судьба сказала: «Получи». Ходить он больше не сможет. Всегда будет с ней. Пока жив. А сколько он проживет после такого?
***
В пещере жил дух. Нет, пожалуй, не дух - ведь это не так страшно. В пещере жило некое Существо. В облике человека, но не человек. Майе казалось, что она узнала это в самый первый раз, когда ее привезли к бабушке в далекую сибирскую деревню. Сколько ей тогда было? Три года?
Мама была против:
— Зачем тащить Майку через полстраны, в такую глушь? Она - кроха. Мало ли что случится…. Там ещё, пойди, до врача доберись.
Хотя речь шла – минуточку – о ее маме, бабушке Майи.
— Ладно тебе, — папа, как всегда, был беззаботен, — Она крепкая девочка! Зато какое путешествие, сколько впечатлений!
И был поезд, и несколько дней пути. Маленький резиновый пупсик, чьи наряды Майя упаковала в спичечные коробки. Верхняя полка, плывущие за окном пейзажи, покачивающаяся подушка, и особые сны, когда из одного – чуть проснувшись – проваливаешься в другой. Никогда больше Майя не спала так крепко, как в дороге.
Потом год за годом родители привозили ее бабушке, несколько дней наслаждались воздухом – настолько чистым, что с непривычки кружилась голова. Шли на речку, но вода в ней была холодной, это вам не южные моря. Пытались собирать грибы, но безбожно путались в съедобных и ядовитых, бросали эту затею – и возвращались в свою городскую жизнь, пообещав Майе приехать за ней к концу лета.
Бабушка Анастасия не сдувала пылинки с городской внучки, не пыталась ей угодить. Майя мигом вливалась в компанию ребят – сверстников, что играли не деревенских улицах. И, набегавшись за день, жадно, как волчонок, ела и рассыпчатую кашу, и грибную похлебку, и картофельные лепешки – всю эту нехитрую бабушкину еду. А, став постарше, даже научилась у бабушки готовить прозрачные леденцы на палочках, то грошовое лакомство, которое так ценится детьми во все века.
Но Майя, едва ли не с самого начала стала осознавать, что жизнь в этой деревне отличается от привычного отдыха других ребят – в селах, у своих бабушек. Во-первых, здесь лес вокруг стоял такой густой, и тянулся на такие расстояния, что все – и дети, и взрослые – понимали: с ним шутить нельзя. В тайге не составляло никакого труда заблудиться, а в холодную пору – и замерзнуть за считанные часы. Тут можно было провалиться в одну из рек, нешироких, но чертовски глубоких – с обрывистыми берегами и быстрым течением. Не выберешься ведь без помощи! Да и с помощью еще неизвестно как обернется. А еще здесь реально было забрести в болото, никак не обозначенное на карте. Встретиться с медведем или волками.
Но самым загадочным – в всяком случае для Майи – были пещеры. Одна из них особенно манила – как местных жителей, так и приезжих. Но войти в нее можно было только с воды. И, как ни странно, это природное препятствие кое-кому сохранило жизнь. Не каждый добирался на лодке до скалы,, стоявшей над рекой. Вход в пещеру был лишь чуть выше уровня воды. Это – летом. Зимой в ту глухомань никто не отваживался забраться, а весной пещеру полностью затапливал паводок.
Если же вы были достаточно упёрты и обзаводились лодкой, то могли доплыть до черной зияющей пасти, войти внутрь, и обнаружить там череду невысоких камер, которые соединяли меж собой – лазы. Представьте этакие бусы наоборот, где вместо бусин - как раз пустоты. Каждая следующая камера была меньше предыдущей, а еще к поверхности из них тянулись узкие «колодцы», недоступные для человека, и «органные трубы» - воронки, промытые водой. Было тут и немного сталактитов, но не особенно живописных - о них и говорить не стоит.
Но в шестой, предпоследней камере вас ждало подземное озеро. Вроде бы совсем небольшое, метра четыре. Но не стоило пытаться пройтись по нему, как по луже. На дне озера был еще один ход - и он резко уходил в глубь, в седьмую камеру, полностью затопленную. И вот там-то, согласно местным легендам, хранились сокровища.
Один раз сюда приезжали спелеологи, попробовали добраться до седьмой пещеры с аквалангом, но помучились, и решили не рисковать – слишком узок длинный ход, легко застрять в нём, вода мутная, очень опасно.
— Да и вряд ли там есть что-то интересное, — говорили они местным ребятам, которые жадно их расспрашивали, и так надеялись, что в «Семёрку» все же хоть кто-то да проникнет.
В легенды о сокровищах спелеологи не верили напрочь.
— Ага, — скептически сказал один из них, Роман, — Откуда им тут взяться, подумайте сами. Раньше ни телевизора, ни интернета не было, вот народ и придумывал себе занятие - искать клады. А че? На халяву обогатиться совсем-таки неплохо. У нас, где я живу - тоже чего только не нагородили – на Волге, имею в виду. Там и клад Стеньки Разина в ста разных местах закопан. И инопланетяне геомашину запрятали в Жигулевских горах. Крутая штука - может тебя в другие галактики перемещать. И ледяная пещера где-то есть, там мамонты стоят окоченевшие. И древняя амеба под Волгой лежит, а внутри нее есть подземный ход с одного берега на другой. Слушайте больше!
Местные были разочарованы донельзя. Спелеологи уехали, а на следующее лето Васька Фёдоров всё же нырнул на дно Шестой – и неожиданно для всех достал обрывок старинного украшения. Четыре рубиновые подвески на золотой цепочке…Как они ему попались – Бог весть. Что золото и настоящие камни, не лажа какая-нибудь – это всё подтвердилось. Подвески вроде бы передали в городской краеведческий музей, а только в экспозиции потом их никто не видел. Исчезли.
Ну и, конечно, Васькина находка на короткий срок положила начало настоящему подводному паломничеству. Когда каждый надеялся чем-то разжиться на дне, а может – чем черт не шутит – добраться и до Семёрки. Но через несколько недель случилось то, что было неизбежно при таком подходе – Мишка Киселев утонул, зацепившись за что-то в подземном - и одновременно подводном - ходе.
И с тех пор, хотя Мишку давно уже похоронили, другие ребята в этом месте нырять уже опасались. Родилась новая легенда – что клад теперь сторожит утопленник. Мол, сам погиб и других погубит. Что же касается клада – его приписывали то ли местным разбойникам, то ли тем, хитромудрым, кто скрывал часть растекшихся по миру драгоценностей Царской Семьи.
Бабушка Анастасия к разговорам про эту пещеру относилась снисходительно. Один лишь раз сказала Майе, глянув на внучку поверх очков.
— Ну, ты же у меня умная девочка, не пойдешь туда?
Майя закрутила головой, что значило «нет, конечно» - тем дело и кончилось.
Но вот в другой раз…. Тогда девочке нагорело сильно. Она впервые видела бабушку Анастасию напуганной донельзя.
Случилось это, когда ребята пошли за ягодами. Сопровождали их два неизменных родительских наказа – на болота не забредать, и глядеть под ноги. Гадюки, знаете ли… Дети тогда забрели непривычно далеко, но влетело Майе не на это. Когда все поняли, что устали уже сильно, а до дому добираться еще несколько часов – решили сделать привал. Можно было только удивляться, что городская девочка оказалась более неугомонной и выносливой, чем деревенские ребята.
Три девочки и два мальчика – устроились на отдых на берегу реки – на импровизированном маленьком песчаном «пляжике». Тут можно было и выкупаться – холодная вода смывала усталость, и перекусить. А потом ребята просто лежали, прикрыв глаза, подставив лица солнцу. Майю же заинтересовала речка – она вьется, изгибается то туда, то сюда. Так что там – за следующим поворотом?
Майя пошла, не сказав никому ни слова, да еще так быстро и тихо ушла, что никто не заметил. Девочка шла по узкому бережку – завернула туда, потом сюда, скоро полоска берега стала почти исчезать: обрыв и дальше река – и Майя хотела уже было вернуться. И тут заметила, что чуть выше на берегу – засохшее дерево, напоминает человека, воздевшего в небо руки. А прямо за этим деревом – вход в пещеру – невысокий и узкий, скорее, щель, полузаросшая травой.
Майя решилась. Она подошла, раздвинула траву, и встала «на пороге». Сзади ее спину грело солнце, а тьма впереди – дышала холодом, сыростью – и даже вроде бы ветром, который приносило откуда то из глубин. Тьма была густой, плотной, как живое существо. А у Майи с собой – ни фонарика, ни даже спичек.
И тут девочка услышала, что ее зовут ребята, причем голоса были испуганные. Майя отлично понимала почему. Она – маленькая, она – городская, она – даже не горошина, а маковое зернышко в этом лесу. Если потеряется….
Поэтому она откликнулась сразу – закричала так громко, как только смогла, и поспешила назад к ребятам. Пока добиралась – они всё время окликали друг друга. Но когда Майя вернулась – на нее накинулись разом. То, что она «дура набитая», и ее больше никто никогда с собой не возьмет – это были самые мягкие выражения. Она пробовала оправдаться, рассказывая про пещеру, но ее никто не желал слушать.
На обратном пути старшая девочка, Зоя, демонстративно вела ее за руку, но при этом никто из ребят не желал разговаривать с Майей. Бойкот, все понятно.
Ну и, конечно, дома Майя не могла не рассказать обо всем этом бабушке. Главной была обида на ребят, и девочка плакала. Но про пещеру, и дерево с воздетыми вверх ветками-руками, она тоже не забыла.
Анастасия Николаевна ахнула, схватила внучку за плечи и встряхнула так что у Майи голова мотнулась
— Никогда! Никогда больше туда не ходи! Не приближайся к этому месту! Никогда! Лучше гадюки и медведи, Господи прости….
— Бабушка, — сказала потрясенная Майя, — У тебя у самой сейчас глаза светятся как у волка….
— Это от страха. И от слез…
Бабушка отпустила Майю, села, оперлась на руку, чтобы скрыть от внучки лицо. Но Майя заметила, что она действительно плачет.
Девочка немедленно забыла обо всем, забралась бабушке на колени, и попробовала силой оторвать ее руки от лица.
— Майка, слезь, у меня колени больные…
— Скажи, чиво там такое страшное? — потребовала Майя.
— Ты не поймешь! Ты мне можешь просто поверить?
— Я пойму…
И тогда бабушка сдалась, и рассказала то, что было действительно похоже на страшную сказку. Может, другие и не знали её. Но бабушкина семья жила в этих краях всегда. Прадеды и прабабушки, и их прадеды и прабабушки… Никто из их рода не помнил других мест и не покидал этих. Мать Майи - первая отсюда уехала. И вот все эти пра, и прапра, и прапрапра знали, что эта пещера как нить клубка – тянется далеко-далеко под землей. Никто не дошел до ее конца. Потому что там на пути – и обрывы, и обвалы, п подземные ручьи. Шестая и Седьмая пещеры это просто детская песочница по сравнению с этой.
Но если кто-то доберется до самого конца – увидит там огонь. Огонь загорается, если в самой глубине, в исходной точке - появляется живая душа. Белое его пламя возносится ввысь не просто так. Пока оно горит – живой может говорить с мерт-выми.
Предки не просто верили в священный огонь, они считали это - столь же достоверным, как то, что по утрам встает солнце, а за зимой приходит весна. Но никто даже не пробовал добраться до потаенных глубин. Это - путь для особенных, для героев, куда уж простым смертным...
А потом одна из женщин решилась туда войти. Никто уже не помнит, как ее звали. Она была вдовой. Ее единственного ребенка украли, а может, он заблудился в тайге. И мать ринулась в эту пещеру, находясь в том отчаянье, когда уже просто мечтаешь наложить на себя руки. Но это грех, и надо, чтобы это сделал кто-то другой.
Женщина была уверена, что ее ребенка уже нет в живых, и хотела – если ей это будет позволено свыше – еще раз поговорить с ним перед собственной см-ертью
Никто не сомневался в том, что женщина не выйдет из пещеры. Но прошло время, может год, а может, два – и охотники заметили у входа - высокую фигуру в черных лохмотьях – остатках траурного платья. Волосы у женщины были тоже черные – длинные и спутанные. Охотники решили, что увидели то ли призрака усопшей, то ли духа горы – и в испуге бежали.
Но позже Женщину видели еще многие, и кое-кто осмелился заговорить с ней. Она никогда не появлялась, если люди шли специально для того, чтобы увидеть ее. А потом снова стояла у входа в пещеру и смотрела прищуренными глазами на свет, от которого, наверное, давно отвыкла.
Как стало известно, что женщина теперь умеет колдовать? Она склонилась над стариком, который заблудился, и изнемог от голода и раны, полученной на охоте. Склонилась, и шептала что-то, и старик твердил, что это ему не привиделось – ее жесткие черные волосы, касались его лица.
И он встал, и обрел силы, чтобы добраться до людей. С тех пор ее так и звали – реже Колдунья, чаще - Черная женщина. К ней ходили, когда отчаивались получить исцеление другим способом, или если изнемогали от душевной тоски, так что жизнь казалось постылой.
Не всегда ее удавалось увидеть, и никто не стал бы искать ее в глубине пещеры, но когда Черная женщина выходила – она помогала. И люди жили еще долго после того, как она произносила над ними свои слова.
Люди старались отблагодарить ее. Кто-то нес ей одежду, кто-то вышитый цветной пояс, нож или что-то из еды. Но из рук в руки ей никто ничего не передавал. Она подходила лишь к тем, кто был на пороге смерти, чья душа уже витала между мирами.
Люди оставляли свои подношения на большом камне. Иногда они исчезали на другой же день, а иногда лежали долго – и тогда их забирал кто-то другой.
Но годы шли, и все понимали – что Колдунья, если она еще из плоти и крови – неизбежно состарится и сама уйдет в мир теней.
И тогда одна женщина принесла ей ребенка. Свою маленькую дочь, которую она родила от заезжего цыгана, и много претерпела от этого позора.
— Возьми мое дитя, - взмолилась она, — Все равно моя дочь не нужна никому, она отверженная. Пусть она со временем сменит тебя, и продолжает делать добрые дела.
Потом несчастная говорила, что это был единственный случай – когда Черная женщина вышла – и взяла ребенка у нее из рук.
Но страшное началось именно после этого.
— Бабушка, — Майя готова была умолять, — Расскажи, что было дальше!
— Не к ночи об этом вспоминать, — твердо сказала Анастасия Николаевна, — Завтра. Соберусь с силами и расскажу. Но ты обещаешь мне, что никогда-никогда больше не подойдешь к тому месту. Забудешь, что оно вообще существовало.
***
— Бабушка, так что там с колдуньей?
Анастасия Николаевна лепила пельмени. Она всегда готовила их сразу много, впрок. И Майе разрешалось помогать. Она уже научилась класть фарш ровно, сколько надо – одну чайную ложечку. А прежде шарахала столько, что не помещалась начинка в один кружок теста, и приходилось добавлять еще один, и еще…. Выходили пельмени-Голиафы. Но сейчас доски уже заполнились симпатичными маленькими пельмешками, на плите в кастрюле кипит вода, пахнет лавровым листом. Скоро они сядут обедать, а бабушка молчит. Раскатывает последнюю колбаску теста.
— Ну, — Майя ёрзала на стуле.
Анастасия Николаевна вздохнула. И, видимо, решилась покончить со всем этим, чтобы больше к разговору не возвращаться.
— В тех местах… недалеко от пещеры … стали находить останки животных. Растер-занных… ну просто зв-ерски. Извини. Находки такие случались нечасто, а может, люди не всегда их замечали. Что ж, природа жестока. Удивляло только одно – именно тут никогда прежде не встречали крупных хищников.
Прошло время, и Старую Колдунью уже никто не видел. Не появлялась она ни в прошлом году, ни в следующем. Что ж, у всего бывает свой срок, и, наверное, она ушла в Мир теней, с которым уже давно была «на ты», а теперь стала частью этого мира.
Но кто-то в пещере был. И люди, когда шли туда просить о своем, теперь брали с собой жертву. Ты еще не знаешь этого, но когда-то во многих религиях было распространено. Нужно было принести с собой хоть что-то, хоть живого петуха….Потому что новая Хозяйка пещеры считала, что желания людей сбываются лишь тогда, когда в дело идут не только те загадочные слова, что она произносит, но и кровь. А может быть, Хозяйка была просто голодна. И ей нужна была не просто еда, а еще и с-мерть живого существа, вот этот самый дух смерти. Он ее питал.
Все это было давно… и я знаю это только по рассказам тех, кто слышал… из поколения в поколение пересказывали… Говорили, что если войти в эту пещеру, там можно увидеть тела не только животных… но и людей. и все они сухие, точно высосаны гигантским пауком… И у того места есть своя музыка… Эолова арфа звенит струнами на ветру, ветер играет свою мелодию. И тут ветер тоже играет, только не струнами, а сухими костями, древними как белый огонь. Это – завеса, и никто не пройдет ее, не сойдя при этом с ума.
Я знаю лишь об одной женщине, которая на моем веку решилась войти в пещеру. Заметь, что шли туда только женщины – те, что потеряли своих детей или любимых.
Никто не знает, удалось ли ей что-то увидеть, сбылось ли ее желание – поговорить с ус-опшим. А только всем стало ясно, что она помешалась. Это случилось еще до того, как появилась на свет твоя мама. Женщину увезли в психиатрическую больницу, и назад она не вернулась.
С тех пор – ничего. Никто не знает, что происходит там, внутри. Может быть, хранительницы огня сменяют друг друга. Когда одна старится – на смену ей приходит другая. Или последняя из них превратилась в дикое существо и живет охотой. Кто об этом расскажет?
Тем, кто еще помнит всю эту историю – остается одно, радоваться, что пещера так далеко, что она почти неприметна постороннему глазу. Собственно единственный опознавательный знак – это дерево с руками-ветками. Кажется, оно всегда было сухим – о нем рассказывали все, кто ходил к пещере. Ведь это дерево – дуб, а дубы живут сотни лет. Пещера скрыта в лесу, и очень мало шансов, что кто-то отыщет ее и шагнет внутрь. Но как же вы с ребятами далеко забрались в тот раз… Ты понимаешь теперь, почему я так испугалась?
У Майи холодок по спине прошел. И с тех пор на эту тему они больше никогда не говорили. Но теперь девочка знала, что в лесу, не так уж далеко от их деревни – за полдня дойти можно, где-то в глубинах пещеры, живет кто-то – может быть женщина, а может, некое существо, которое связывает живых с мертвыми, но берет за это страшную плату.
Позже Майе стало казаться, что она знала это всегда.
**
Геологический факультет она выбрала не потому, что интересовалась тайнами, которые хранит земля. Она пошла, если так можно выразиться, «за Наташей». Была у нее в старших классах подруга Наташа, на которую Майя смотрела восторженными глазами, ходила за ней тенью, и не представляла себе, что после школы они расстанутся - и разъедутся в разные стороны.
Наташа, по мнению Майи, умела все. У нее тоже были деревенские корни, и золотые руки. Уезжая летом к своей бабушке, она помогала ей не только в традиционных женских работах – в доме, на огороде и на скотном дворе, но бралась за что угодно. Бралась переложить печь, помогала перекрывать крышу, копать погреб… И всё у нее получалось. Вернувшись в город, Наташа ходила в конный клуб, на время прибилась к уличным фокусникам, научилась у них разным штукам. Она никогда не проигрывала в карты, лучше всех – из тех, кого знала Майя – играла на гитаре и пела, могла сшить бальное платье, и заморочить голову любому принцу. Так что он плюнул бы на свое королевство – и ушел бы вслед за Наташей бродить с какими-нибудь фокусниками или шутами по городам и весям.
Наташа выбрала геологию, мужскую, в общем-то профессию, ее не пугала жизнь в экспедициях, жажда приключений переполняла ее, и уместить мятущуюся Наташину душу в обычную человеческую жизнь – было все равно, что попытаться море перелить – и уместить – в какую-нибудь чашку.
А потом как-то сам собой к учебе приплюсовался еще спелеологический клуб. И были пещеры Урала – Сугомакская мраморная, напоминающая чертоги Снежной королевы, и пещера Сказ – с ее волнистыми стенами и зеркальным полом, точно тут поработала фантазия великого Антонио Гауди.
И был Антон, который постепенно становился для Майи и важнее и роднее и ближе даже Наташи. У подруги своя судьба – черноокая Наташа очаровала без всякого труда одного из легендарных спелеологов их клуба, и путешествия свои уже планировала в формате «мы с ним», вспоминая о Майе лишь в те минуты, когда подруга обращалась к ней.
Но Антон и Майя понимали друг друга с полуслова. В общежитии они жили на одном этаже, и время для них неслось так стремительно, что день мешался с ночью, когда они мечтали, спорили, восхищались и строили планы. И если бы у них попросили подобрать сравнение для самой жизни – они бы, пожалуй, сказали, что это – огромная пещера сказочной красоты: стоишь, закинув голову, и слов найти не можешь. И эта жажда жизни, и восторг перед ней – тоже было тем, что их объединяло.
Но о той, самой страшной из слышанных ею сказок, а может, это была и не сказка вовсе – Майя Антону никогда не говорила. Она и других в это не посвящала, но тут иное – с другими она боялась, что ее поднимут на смех. Что же касается Антона – у Майи был веский повод молчать. Она знала – заикнись ему только о таинственной пещере, которую невозможно пройти до конца, как он загорится, и решит сделать это первым. И не успокоится, пока не поймет, что за тайну скрывает это место.
А тайна эта был – см-ерть, про то Майя точно знала.
Они еще успели побывать в пещере Орешной, вновь онеметь от могущества природы и почувствовать себя точно на другой планете. Полюбоваться искусными глиняными скульптурами, созданными теми, кто был тут до них. И, сидя на камнях, они в шутку слепили из глины кольца, и обменялись ими, будто само подземное царство скрепило их брак.
Они мечтали бродить по свету, и открывать разные уголки этого удивительного мира. А потом случился тот самый обвал. И что обидно, даже не в одной из пещер, а в старых штольнях. Их поход подходил к концу, когда местные ребята уговорили побывать в штольнях, которые выходят к удивительному по красоте озеру – иначе, мол, туда не доберешься. Только через старые штольни.
Они пошли, соблазненные простотой и доступностью маршрута, и его конечной целью. И оказались погребены под землей. Они могли поги-бнуть все, но кто-то свыше решил, что некоторые из них должны еще пожить.
Майя пришла в себя в маленькой местной больнице. Сложный перелом руки, сотрясение мозга… врачи говорили, что произошло, описывали травмы, но она плохо понимала. Голова болела так, что Майя мечтала об одном – пусть бы все это кончилось скорее. Вызвали родителей, и оба примчались тут же. После этого была и отдельная палата, лучшие обезболивающие и другие лекарства, от которых девушка почти все время спала. Когда боль и тошнота отступили, дав ей возможность что-то понимать, Майя спросила:
— Где Антон?
Мама держала ее руку, и Майя сосредоточилась на этом ощущении. Она снова ощутила себя маленькой и на какое-то время забыла обо всем. Но потом облизала губы и снова спросила:
— Где Антон?
— Он поги-б, — сказала мама.
И Майя уже ничего не слышала.
Позже, когда, благодаря усилиям врачей, она все-таки стала поправляться, и лежала исхудавшая, бледная, но говорила уже связно и все понимала, Майя попросила рассказать ей, как это произошло.
Родители сказали, что поги-бло трое, Антона достали последним, состояние его было совершенно безнадежным, санавиацией его все-таки оправили в область, а потом мать забрала его тело в родной город.
— Я…хочу… с ней… поговорить…., — голос Майи был чуть слышным, шелестел.
— Пожалуйста, — сказала мама мягко, — Не надо… Его мать хочет сейчас отстраниться от всех нас…Чтобы ей ничто не напоминало… Может быть, она считает, что в эти штольни Антон пошел не сам, его уговорили, те кто был с ним рядом.
Майе стоило закрыть глаза, как она представила себе мать Антона. Маленькую женщину с такими волшебными глазами. Ни у кого больше Майя подобных не видела. Она знала, что у этой женщины в жизни оставалось только одно – сын. А теперь она сделалась самой нищей из всех нищих. Как Иов.
Отец уехал – ему нужно было возвращаться на работу. Мама вывозила Майю в больничный сад, катала в инвалидном кресле по дорожкам.
— Я могу сама, — говорила девушка.
— Давай, ты сначала окрепнешь… Наберись сил. Тебе больше нельзя падать.
— Я не представляю, как я приду в институт, а там нет Антона.
— А ты туда не вернешься, — сказала мама. Тон у нее был странный, она то ли просила, то ли обмолвилась, как об уже решенном, — Никакой геологии больше, никаких подземных приключений. Хватит. Мы тебя чуть не потеряли… Да, я понимаю, что учиться тебе осталось один год. Наплевать.. на все амбиции, на все прочее. Окончишь какое-нибудь медицинское училище. Или педагогическое. Работа будет всегда и везде. Станешь жить рядом с нами. Мы не сможем без тебя. Когда ты выздоровеешь, я увезу тебя домой.
— Я поеду к бабушке Анастасии, — сказала Майя.
— Что? — мама будто не расслышала, а потом повторила как о невозможном, — Что ты хочешь?!
— Если Антона больше нет, я поеду к бабушке Анастасии, — повторила Майя, — И не нужно отговаривать меня. Это не поможет.
**
Месяц спустя, мама посадила Майю в поезд. Врачи удивлялись – молодежь обычно легче восстанавливается после травм. Майя же выглядела так, будто ее гложет тяжелая болезнь, и еще неизвестно, чем кончится дело. Оправится она или уйдет на тот свет. Одни глаза от нее остались.
Девушка не знала, сколько раз за это время ругались ее отец и мать.
— Зачем ты сказала ей, что парень умер? — в сотый раз спрашивал отец, — Мы же этого не знаем наверняка, мы же даже не связывались с его родными.
— Потому что, если он жив, — яростно отвечала мама, — Он снова затащит Майку в какую-нибудь яму, в какую-нибудь беду, и оттуда она уже не выберется.
— А если он остался инвалидом?
— И в этом случае – я тоже права! Наша девочка поправится, станет прежней, но ты знаешь, какая у нее совесть… Она будет до конца жизни привязана к этому парню, станет горшки из-под него выносить…
— Ты что, не видишь, как она сейчас мучается?
— Это пройдет. Это как бинт с раны сорвать одним движением. Очень больно, но потом боль стихает. А ты хочешь, чтобы она мучилась год за годом? Слава Богу, что она хотя бы с институтом послушалась… Обойдемся мы без этого высшего образования. В трех остановках от нашего дома – медколледж – какая прелесть! Пойдем туда, я еще и отвозить Майечку на занятия буду, и назад ее забирать… Я ее больше из виду не выпущу…
— По-моему, ты сломала ей жизнь, — грустно сказал отец, — А если Антон жив, то и ему тоже.
— Чушь!
— Хорошо хоть, ты согласилась отпустить ее к бабушке. Может, там она немного придет в себя.
— Майя дала мне слово, что из бабушкиного дома – ни ногой. Будет дышать воздухом. И эти сибирские ягоды, травы… Моя мама понимает всё это очень хорошо. Она поставит Майю на ноги.
… Слово, данное родителям, теперь мало что значило для девушки. Для Майи теперь вообще ничего не имело значения. Она появилась в доме бабушки, и Анастасии Николаевне потребовалось взять себя в руки, чтобы общаться с внучкой так просто, будто ничего не случилось.
Она поставила на стол ужин свои несравненные картофельные лепешки – ароматные и горячие, налила Майе чаю. Не задавала вопросов. Сама рассказывала немудреные деревенские новости. Кто из знакомых девчонок вышел замуж, у кого родились дети. Многие уехали из этих мест. Несколько стариков умерло.
Анастасию Николаевну беспокоило, что дом ветшал, а поправить его – нужны деньги, не ее маленькая пенсия… Но об этом потом.
— Да, об этом потом, — подтвердила Майя, — Бабушка, скажи лучше, за том время, что меня тут не было, никто не видел Чёрную Хозяйку? Она еще жива? Или, может, кто-то слышал о ней?
— Я, - начала Анастасия Николаевна и осеклась.
Они взглянули друг на друга, и каждая поняла, что у другой на уме.
***
Маша лежала в больнице вместе со взрослым сыном. Денег на платную палату не было, бесплатная- рассчитана на четверых. Но нередко другие койки пустовали. Антон – тяжелый больной, другим пациентам было некомфортно рядом с ним. Нередко ночью ему становилось плохо, приходилось включать свет, звать дежурного врача, начиналась вся эта катавасия.... Не отдохнешь.
Если оставалась свободная койка, Маша спала на ней, не раздеваясь. Не было места – дремала на стуле рядом с сыном, положив голову на кровать. Иногда после полуночи медсестры пускали ее на топчан в процедурной.
Машу не гнали – она взяла на себя всю черную работу по уходу за Антоном – мыла его, переворачивала, меняла белье, выносила утку. Если была нужда – помогала и другим больным. Больше всего она боялась, что настанет день, и ей скажут: "Уходи". Она помнила, что в детстве ее клали в больницу одну, без родителей. Было тоскливо и одиноко.
Но с Антоном хуже: он умрет, если ее не будет рядом. Сын жив ее уходом и ее энергетикой, которую она отдает ему всю, оставляя себе только, чтобы хватило сил дышать.
Больше всего врачам не нравилось, что у Антона не падает температура. . Первое время они говорили: «Ничего удивительного. На парне живого места не осталось». Но время шло, а жар не уходил. Прогнозы становились все менее обнадеживающими.
С другими больными и теми, кто за ними ухаживал, Маша общалась, в основном, в коридоре, у окна, где раздатчица наполняла тарелки. Машу она кормила без слов – еда всегда оставалась в больнице. А вот уговорить Антона съесть хоть несколько– была та еще задача.
Ещё недавно - здоровый, красивый парень. За считанные недели исхудал, нос заострился, мышцы растаяли. У Антона не было сил держать на весу руку, взять градусник.
С родными «тяжелых» больных Маша чувствовала себя на одной волне. И у неё, и у них - всё висело на волоске. Но рано или поздно другие пациенты начинали идти на поправку, Антон же – нет. И Маше становилось обидно до слёз.
Впервые за много лет на нее накатила острая тоска по мужу. Хуже, чем после его смерти. Тогда она была как бы оглушена. До неё все плохо доходило. А сейчас ей больше всего хотелось поехать на кладбище, сесть на скамейку. Выть в голос. Тогда, наверное, Женька там, на том свете, услышит, и сделает что-то, чтобы сын выжил. Она верила, что у мужа, который пребывает в иных мирах, возможности для этого больше, чем у нее.
Антон путал день и ночь. Инстинктивно он страшился темноты, порою до самого рассвета лежал с открытыми глазами. А Маша боялась задремать хоть на мгновение. Пока она может говорить с сыном – это как подарок свыше. А вдруг его скоро не станет?
Больница сделалась Маше домом. От страшного нервного напряжения она начала курить. И нередко ночами спускалась на первый этаж, стояла у того входа, куда «скорые» привозили людей.
Она знала уже, какой из двух душей в санузле работает лучше. Научилась отпирать и запирать дверь на маленький балкон в конце коридора — настоящее "ласточкино гнездо". Но в солнечный день это была отрада – выбраться сюда на несколько минут, и постоять, глядя на лес, и реку, видневшуюся за ним. А еще в больнице было что-то вроде зимнего сада. В рекреации стояло несколько пальм в кадках, и мягкое кресло притулилось к стене за ними. Подремать тут полчаса, если с Антоном всё более-менее – это самый настоящий кайф.
Иногда в травматологию забредали больные с пятого этажа. Вернее, не совсем больные. На пятом делали косметические операции. Там лежали сплошь женщины. Дамы обычно ходили парами, обсуждали – кого устраивает новая форма носа или ушей, а кто недоволен результатом.
Как-то один из пациентов, примерно Машин ровесник, попробовал пофлиртовать с ней. Она посмотрела на него как на сумасшедшего. И он отошел смущённо.
Наконец, настал день, когда лечащий врач сказал Маше, что жизнь Антона вне опасности. Именно жизнь. Все остальное - Бог весть. Больше всего Маше захотелось упасть, уснуть и проспать три дня. Но это было нельзя. За сыном требовался такой же тщательный уход, как и прежде.
И все же Маша решила устроить себе отдых на вечер. Позвонила подругам, договорились встретиться в кафе, что рядом с больницей.
Закадычных подруг у Маши было две. Варя и Лена.
Маша запомнила Варину фразу: «В любой непонятной ситуации – вари суп и люби себя». Подруге досталось по полной. Слабенькие дети - в поликлинике у них были самые толстые карточки. Родители, что слегли один за другим. Муж, который с удовольствием играл вторую скрипку в семье – делал то, что Варя говорила. А сам, дай ему волю, не вставал бы с дивана. Много лет Варе приходилось самой обо всём заботиться, за всё отвечать, и всё держать в голове.
И бывали моменты, когда она почти превращалась в загнанную лошадь. И всегда за миг до этого Варя успевала остановиться. Она словно шагала в сторону — и пусть жизнь течет мимо стремительным потоком. Варя вставала к плите. И не торопясь, отдаваясь полностью этому занятию, варила суп. Каждый раз – без рецепта, импровизируя. Томила овощи, клала их в золотистый душистый бульон, делала домашнюю лапшу, мелко резала зелень. И первую тарелку набирала себе, ела долго, наслаждаясь каждой ложкой. «Суп надо варить не только на воде, а на любви», — говорила она, если кто-то оказывался рядом, присоединялся к ней за столом, и восторгался вкусом.
А потом, Варя брала книгу. Именно книгу с полки. Никакого интернета. Только шуршат страницы. Нет мира за окном, есть мягкая подушка, уютный свет льется от лампы, а вместо действительности – грезы и сон.
Это давало силы на следующий день впрячься в быт, и тянуть свой воз дальше
Маше жизненно необходимо было услышать сейчас от Вари эти слова: «Остановись. Переведи дыхание. Почувствуй, что ты сама еще жива. И тогда силы начнут прибывать».
Роль Лены была – взгляд со стороны. Худенькая, высокая, Лена вовсе не хороша собой, но в своё время удачно вышла замуж – супруг ее за несколько лет разбогател. Лена понимала, что вся семья держится на нем, и подчинялась безропотно. Даже дочку не посмела назвать тем именем, которое нравилось ей, и согласилась на то, что выбрал муж.
Зато дом стал полной чашей, зимой Лена ходила в изящной норковой шубе до пят, а летом семья путешествовала по Европе. Лена чувствовала дух времени. Маша знала — когда подруга выскажет свое мнение = это значит, так будут думать о Машиной ситуации все «приличные люди».
Маша еще не была в этом кафе. Она вообще редко заглядывала в подобные заведения – экономила деньги. Но Лена никогда не терялась, и через минуту рядом с ними уже стоял официант. Варя заказала мороженое, Лена – чизкейк и кофе, а Маша, голодная после больничной еды – спагетти.
— Главное – Антошка выжил, — сказала Варя, — Остальное – приложится.
— Какие перспективы? — спросила Лена.
— Ходить вряд ли будет, и уход – как за младенцем, — у Маши не было сил скрывать это от подруг.
— Тебе надо поместить его в дом инвалидов, — сказала Лена, — Не работать ты не сможешь, вам не на что будет жить. Да и, скорее всего, потребуются дорогие лекарства. Пахать в школе днем, а всё остальное время ухаживать за тяжелым больным – ты не потянешь, сама сгоришь очень быстро.
— Выпить хочешь? — спросила Варя, и не дожидаясь ответа подруги, заказала коньяк и закуску.
**
Антона выписали из больницы через полтора месяца. В это время ясно было, через что им с матерью придется пройти. Дома надо перестроить под инвалида весь быт. А еще – на Антона неизбежно накатит депрессия, и нужно будет как-то справиться, сдюжить.
Маша вернулась в школу. Варя была права – не работать нельзя. И прежде ей было тяжело, но дело своё Маша любила. Засыпала в обнимку с тетрадями, которые не успела проверить, и в пять утра вставала, чтобы окончательно подготовиться к грядущему дню.
Невозможно было не привязаться к некоторым ребятам, и Маша, когда видела Игоря из пятого «А», или Олю из седьмого «Г», часто жалела, что у нее только один ребенок. Столько в этих детях было жадного любопытства, так часто она улыбалась их смешным словечкам, так близко к сердцу принимала их работы – огорчалась или радовалась, что чувствовала ребят уже почти родными.
Маша понимала, что хотя русская литература – и подобна безбрежному океану, но мало его школьникам. Нужны авторы, которые говорят на том же языке, что и дети, и отвечают именно на те вопросы, которые волнуют их. Она не жалела времени на дополнительные занятия, ходила со своими учениками в кино, могла пожертвовать уроком, чтобы обсудить какие-то книжные новинки.
Дети скучали по ней и ждали, когда она выйдет – ведь учебный год уже давно начался. Но когда Маша появилась в учительской, и стала ловить на себе жалостливые взгляды коллег – она поняла, насколько изменилась. Встала перед большим зеркалом, что висело на стене, начала красить губы – и увидела серое, осунувшееся лицо, затравленные глаза.
— Мы тут денег собрали, — завуч подошла к ней с купюрами в руках, — На лекарства, на памперсы, на что там нужно. Вот – хоть немного…
А еще недавно они все восхищались Антоном, и рассматривали фотографии, которые приносила Маша, и завидовали, что у нее такой сын. Красавец, спортсмен, умница. «На памперсы» - Маша закивала, спрятала деньги в сумку, а глаза ее наполнились слезами.
Еще более непосредственной была реакция детей. Хоть они и обрадовались, и обступили учительницу, а кое-кто даже кинулся обниматься, все же ребята замечали с тревогой:
— Вы такая худенькая стали!
— У вас сын заболел, и вы тоже, да?
— А он живой или умер?
Маше пришлось собраться с силами, чтобы начать урок и вести себя как обычно – говорить с теми же интонациями, не забыть ничего и продержаться до звонка.
В первый же вечер, когда Маша вернулась домой, чуть не падая от усталости, ей позвонила самая скандальная из мамаш, которая не стеснялась набирать номер классного руководителя, даже если на часах было уже десять вечера.
— Я же не просто так звоню, — огрызалась она, если кто-то напоминал ей, что у учителей тоже есть рабочий день, и он кончился,— Значит, у меня вопросы какие-то важные имеются. Не затыкайте мне рот, я мать!
На этот раз мать жаловалась на то, что с ее дочери требуют деньги за питание, хотя Ира больше не будет есть в школьной столовой.
— Анна Сергеевна, я прекрасно помню эту историю, — Маша едва шевелила языком, — У Иры долг с прошлого года, тем, кто в столовой работает – им тоже надо отчитаться, не из своих же денег им возмещать недостачу.
— Там дают все невкусное! — возмущенный голос женщины отдавался у Маши где-то в глубине головы, — Ира никогда не могла это есть.
— А теперь ваша Ира просит ребят, которые питаются – принести ей из столовой куски хлеба! — Маша сорвалась едва ли не впервые.
Потом бросила телефон и заплакала. Но только у Антона могла быть депрессия. Маша просто не имела на нее права.
Через несколько недель с целым пакетом бумаг – карточка Антона, его рентгеновские снимки, медицинские заключения – Маша поехала на консультацию к профессору, о котором говорили, что он «первый после Бога»
За прием она заплатила баснословную для нее сумму. И в очереди у кабинета сидели люди, которые отдали такие же деньги. Очередь была большая, но двигалась быстро. Наверное, профессор был и правда корифеем в своем деле, ему десяти минут хватало, чтобы вынести окончательный вердикт.
Однако, когда через дошел до нее, и Маша начала было рассказывать седовласому вельможе , как Антон чувствует себя сейчас, и попыталась задать вопросы, которые ее волновали – профессор остановил ее жестом. Он листал выписки, что привезла Маша, просматривал результаты анализов, но делал это стремительно, будто тасовал карты.
— Вы уже, наверное, понимаете, — он бросил на Машу взгляд, — Ходить ваш сын не будет никогда. Более того, последствия травм со временем будут проявляться все сильнее и сильнее. Если хотите знать прогноз...Готовьтесь к тому, что ваш сын проживет лет пять.
— И ничего нельзя сделать? — у Маши задрожал голос, — А если мы соберем деньги, поедем лечиться заграницу….
— Не смешите! Что вы возлагаете такие надежды на эти зарубежные клиники? Недавно мать увезла туда мальчика, практически безнадежного. Только за то, чтобы расписать ему диету, там взяли примерно десять тысяч на наши деньги. А обследования, а лечение…. У вас столько богатых знакомых, что вы надеетесь собрать миллионы? А уми-рать того парнишку все равно привезли к нам… Позовите следующего, пожалуйста.
Назад Маша пошла пешком. Она не представляла как с таким лицом сядет в общественный транспорт. Идти было трудно. Очень. Ноги не слушались. Потом ее взгляд почему-то выхватил бомжа. Он был еще молодой и без обеих ног. В этот на редкость холодный день, он приткнулся на своей тележке возле стены дома. На нем была одна тельняшка, ни куртки, ни даже свитерка. Маша достала кошелек, и положила купюру в фуражку, что лежала на земле рядом с его тележкой. До этого там были только мелкие монетки.
Но стоило ей отойти на несколько шагов, как бомж сказал ей в спину:
— Поезжай в деревню, которая называется…. Тебе там помогут.
Маша остановилась, и лишь потом медленно обернулась.
— Что вы сказали? — переспросила она
Он повторил название села.
— Откуда вы знаете, что я… что мне…, — она подбирала слова.
— Да от тебя просто веет смертью, — сказал он, — Поезжай. Другого выхода нет.
**
— Что ты задумала? — холодея, спросила Анастасия Николаевна внучку.
— Если она стирает границы между мирами, может быть, она не только разрешит мне поговорить с ним… Но и согласится обменять меня на него, — Майя говорила точно сама с собой, — Другой жертвы у меня для нее нет. Только я сама…
— И давно ты это надумала?
— Как только узнала, что Антона больше нет, — сказала Майя.
***
Девушка помолчала. А потом сказала, глядя бабушке прямо в глаза:
— Учти, у тебя я разрешения спрашивать не буду. И удержать себя не дам.
Анастасия Николаевна выдержала ее взгляд.
— В таких делах не остановить.
Майе показалось, что она ослышалась. Но бабушка сказала именно это.
— Я знаю, что туда идут те, кто иначе руки на себя наложит. Но подожди. Дай себе время. Потому что потом ничего поправить уже будет нельзя. Тебе всего-то… Чуть за двадцать… Ты что, не веришь, что кого-то еще полюбишь? И разве весь смысл жизни только в любви – кроме нее, больше ничего нет?
Они снова встретились глазами. И в голосе Анастасии Николаевны зазвучала бесконечная тоска.
— Я знаю, ты даже проститься не подойдешь...
— Подойду, — сказала Майя.
Она знала, прежде чем уйти совсем, ей надо побывать на этом месте, примериться. Душа должна прийти в такое состояние, чтобы ни сожалений, ни колебаний… Странно, сейчас Майе казалось, что самым горьким для нее будет – если в пещере ничего не окажется, только каменные стены. Если вся эта история – чистый обман, легенда. И надеяться больше не на что. Только на то, что они встретятся с Антоном после того, как настанет ее собственный срок.
Окончание далее..
Автор Татьяна Дивергент
Следующая публикация
Комментарии 6
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/157169347657199