Предыдущая публикация
В ЧУЖИХ РУКАХ (1)
Его второй брак был настолько спонтанным и несуразным в глазах всех, что он и не пытался никому ничего объяснить. Знали разве что пара близких друзей. Да, он ехал в маршрутке. Раз в тысячу лет. Нет, раз в десять тысяч лет. Бог весть, зачем он пьяным решил сесть в маршрутку. Хорошо, что еще нужный номер вспомнил, и не заехал куда-нибудь в тьму-таракань….Он сидел в середине, у прохода, а она – в конце. И он увидел ее только на конечной, когда она пошла мимо него к шоферу - расплачиваться. А потом еще раз вернулась, чтобы забрать свой рюкзачок. Он взглянул ей в лицо – сначала мельком. А потом встал и пошел за ней….
Вот тут ему переставали верить даже друзья. Хорошо, ты, звезда театра оперетты, твой портрет на афишах – на каждой остановке, тебя знает не только каждый горожанин, но и каждая собака, которая задирает лапу на этой самой остановке. У тебя такая машина, каких в городе – раз-два и обчелся. Ты. Ехал. В маршрутке. Ладно, допустим, стечение обстоятельств. Дикая пья-нка, язык не повернулся вызвать такси, друзья по ошибке запихнули в самолет вместо Павлика, то есть в газельку…. Допустим, ты там оказался…
Но в твои мать …пере-так… тридцать восемь, встать и пойти за девочкой на двадцать лет тебя младше… За студенткой в холщовых штанах… Ты, у которого была Гитана…
Да отсохнет твой язык. Так врать нельзя.
Ее звали Саша, и она только что поступила в институт. В тот день она действительно была в толстовке с каким-то сумасшедшим рисунком – мультяшным котом, у которого шерсть стояла дыбом. И в просторных штанах с накладными карманами по бокам. А еще у нее были волосы цвета медной проволоки – вьющиеся и до плеч. И пухлые от природы губы. Ничего от современных идеалов не было в ней – невысокая, плотная…Но он увидел ее тем особым взглядом, после которого всё меняется в жизни. И он понял, что никого никогда прекраснее….
Так что встал и пошел…
И потом еще долго не верил никто. В то, что это все серьезно. Ни Саша, ни ее родители. Его заваливали цветами после спектаклей. А он добавлял к этой горе цветов еще столько же, и нес ей. Переносил охапками из машины – по частям этот цветочный Эверест. При этом у него дрожали руки. Он боялся, что она не возьмет цветы. Или на что-то обидится. Или скажет: «Больше не приходи». Он не знал, как будет жить, если не сможет видеть ее каждый день.
И руки он ее просил как в девятнадцатом веке, сначала у матери и отцом. Положил на стол бархатную коробочку, открыл. Бриллиант сверкал и в полутемной кухне.
- Если она не согласится… это просто в память о той радости… о том счастье…что она есть… что я с ней знаком. На память обо мне.
Отец с матерью переглянулись. Кажется, в придачу к кольцу им хотелось попросить справку из пси-хдиспансера. Комплектом. Но что-то в них в этот миг надломилось…стронулось.
-Саша! – позвала мать.
Сашка причапала в кухню, видно, подобрала в коридоре первые попавшиеся резиновые шлепки. Оба – на левую ногу.
- Георгий Иванович просит твоей руки, - мать на автомате повторила его слова, и добавила, - Ну? Что скажешь?
-Пойдешь замуж? –спросил отец.
У Сашки был старший брат и младшая сестра. Но даже в кругу семьи, когда все собирались – Георгий видел только ее одну. Больше никого не замечал.
- Ты скажи чего-нибудь, - попросил отец.
-У меня же первый курс, - сказала она.
Как будто замуж можно было выходить только на третьем или четвертом.
-Давайте подождем до лета, - попросил Георгий, - Может быть, тогда…
…Все эти месяцы он трепетал. Боялся, что Сашка в кого-нибудь влюбится, и жизнь для него потеряет смысл. Он хотел видеть ее каждый день, и при этом боялся надоесть. Присылал ее семье билеты на все спектакли, страшась – вдруг у него сорвется голос…
-Это…, - сказала Сашка, - Не надо столько цветов. А то я в кровати чувствую себя покойницей в гро-бу… И у мамы от запах лилий болит голова.
Тридцать первого мая, накануне начала лета, которое, как известно, маленькая жизнь, он сделал ей предложение во второй раз. Понимая, что, если она откажет, ни маленькой, ни большой жизни у него больше не будет.
А как же Гитана?
Они встретились, когда были совсем юными. Не на улице – как бы он там познакомился с цыганкой? Первый раз они увидели друг друга в театре, на репетиции. Предполагалось, что в новом спектакле будет занят цыганский ансамбль. Новенькие пришли вполне в современной виде – джинсы, свитерки… И лишь на Гитане была прозрачная многослойная юбка на чехле до самых пят, золотые серьги до плеч….В таком виде она могла выйти на улицу и приставать к прохожим, предлагая погадать… И женщины бы ее отгоняли. А мужчины… Если тебе улыбается и берет за руку красавица, словно из индийского фильма – ты вырвешь эту самую ладонь?
Каких-то выдающихся сценических способностей у нее не было. Сильный голос, как у товарок, еще она отменно танцевала, но и все… Зато была абсолютно бесстрашной. И если бы в спектакле понадобилось скакать на лошади, метать ножи или работать кнутом – тут то Гитане и не было бы равных…
Она осталась работать в театре. Так получилось. Остальные цыганки со временем вернулись в свой ансамбль, а Гитана – нет. Может быть, потому что к тому времени они с Георгием уже жили вместе, к лютой зависти мужской половины труппы и презрению - женской.
- С кем ты связался, деточка, - сказала Георгию старейшая артистка, - Близкие тебе никогда не разрешат на ней жениться…
- Вы же знаете, что мы давно разошлись…
Разойтись можно не только со второй половиной, но и с отцом, и с братом. Мать Георгия к тому времени уже умерла.
Отец его занимался политикой, взлетел высоко, как говорится, «вращался в верхах». Георгия все это не интересовался. Эту сферу он считал еще большей кабалой, чем военная служба. Там – шагистика, там – безоговорочное подчинение приказам, но мысли принадлежат тебе, а слова… что ж, по крайней мере, солдату можно молчать. Отцу же приходилось говорить то, что от него хотели слышать, и - ни тени вольнодумства.
Был еще старший брат Дмитрий. Тоже птица высокого полета, но не в политике, а в том, что касалось бизнеса. У него – игорные дома, и как-то это всё косвенно было связано с отцом, от него шла поддержка… Может быть, поэтому Дмитрий и не знал трудностей.
Георгий же с того времени, как в школе, на уроке музыки запел, и глаза у учительницы, да что там – и у одноклассников тоже – округлились, не мечтал больше ни о чем. Петь, петь и петь… Музыкальная школа, консерватория и театр, почти сразу – главные роли, и – репутация шиз-ика в собственной семье.
Ни разу он не почувствовал, что отец или брат гордятся им. Казалось, что в дом попала красивая, но совершенно негодная вещь, и что с ней делать, хозяева не знают. Хороша, но слишком хрупка. И вещицу поставили куда-нибудь высоко на шкаф, и вспоминают о ней изредка, перед праздниками, когда положено убираться и стирать пыль.
Несколько раз в год, именно перед Новым годом, Пасхой и днями рождения, отец и брат созванивались с Георгием, обменивались ничего не значащими словами, и к общему облегчению заканчивали разговор.
Лишь один раз, когда Георгий уезжал на гастроли в Европу, Дмитрий сказал, что хочет передать с ним кое-что. Но потом передумал.
- Не надо тебе во все это влезать, - сказал он снисходительно, - Пой, пташка, пой…
Так что на ком женится Георгий – было абсолютно не их дело.
Однако Гитана замуж за него не собиралась. Даже просто расписаться, втайне от всех- не захотела. Будто предчувствовала что-то. Хотя жили они, ни от кого не скрываясь, шумно, весело – у них всегда толпились гости, засиживались едва ли не до утра, пили как лошади… Позже Георгий думал, что за эти два года растерял почти все здоровье, отпущенное ему природой.
А когда они уехали на гастроли в Европу, Гитана встретила человека, за которого вышла замуж молниеносно. Как будто он ее ждал все это время, и она, наконец, пришла. Он работал в полиции, в каком-то высоком чине, Георгий так и не удосужился узнать. Его трясло. У него украли Гитану – то есть, душу, сердце и все остальное, оставив его нищим, как Иов Многострадальный.
А Гитана совершенно не чувствовала вины. С того самого момента, как подошла к краю сцены, наклонилась с улыбкой, и взяла из рук своего поклонника букет. С таким видом, будто берет обручальное кольцо.
***
Теперь у Гитаны все было хорошо. Она жила в благополучной европейской стране. Ее муж ловил преступников (хотя Георгию не верилось, что они есть), а Гитана посвятила себя дому. Оказывается, все эти песни и пляски – то, что составляло ее жизнь раньше, вовсе не были ей так уж дороги. Она с легкостью без них обошлась.
Её Франц, кажется, не верил, что такие женщины еще бывают. Ему казалось, они вымерли как динозавры где-нибудь еще в девятнадцатом веке. Но для Гитаны всё это наполняло и переполняло дни – что приготовить на обед? Как украсить гостиную? Какие цветы развести в саду? Она могла бы блистать на сцене, но лаже не оглянулась на эту мишуру – славу, поклонников….
Может быть, Гитана понимала, что какого-то огромного дарования у нее нет. Нет того самого таланта, который лишает человека возможности распоряжаться собой, подчиняет себе всё – и жизнь, и мысли, и страсти.
Страстей Гитана хлебнула достаточно. И теперь хотела любить сама. Сидеть у ног мужа, и смотреть на него глазами восточной пери. Все это, конечно, образно. Никто ни у кого в ногах не сидел. Просто была счастливая пара, и был Георгий, забытый где-то на краю земли.
В первые годы после разлуки, он с упорством мазо-хиста рылся в социальных сетях. Гитана не звонила ему и не писала. Он отмечал это, и каждый раз ему было больно. Забыла про его День рождения, не окликнула на Новый год, молчит три месяца, уже четыре, пять…
Он листал соцсети и находил ее фотографии. Гитана сделалась непохожа сама на себя. Столь же красивая, как и раньше, она утратила восточный колорит, превратилась в ухоженную и модную женщину двадцать первого века. На снимках Георгий видел ее в джинсах, в рубашках наподобие мужских, в куртках с клепками…Пышные свои волосы Гитана укоротила до плеч. Раньше до плеч у нее были золотые серьги.
Георгий всматривался в ее глаза, будто и вправду хотел заглянуть в душу. Умело подкрашенные, глаза казались еще больше, ярче, чем прежде…Тогда, на сцене, в него – звезду оперетты – влюбилась девочка-цыганка. А эта женщина, похоже, скользнула бы по нему взглядом и пошла себе дальше.
Жизнь без Гитаны сделалась совершенно пустой. Зачем была ему дана от природы эта собачья верность, он не знал. В принципе, это патология. Георгий читал о собаках, которые до конца своих дней жили на могиле умершего хозяина, или ждали его в том месте, где они обычно встречались. К счастью, это были исключения. Если бы так вел себя весь собачий род, он бы вымер. Потосковав, звери должны адаптироваться к новой жизни. И люди тоже.
Но год шел за годом, а для Георгия ничего не менялось.
— Она тебя приворожила, — сказала ему старая артистка Маргарита Романовна, — Их племени всё это запросто дается. Отвороты, привороты….Ты рукой-то не маши, тут дело серьезное. Надо кого-то найти, чтобы с тебя снял это проклятие. Тогда для тебя всё устроится.
Георгий взглянул на нее как безнадежный больной, которому советуют попить травки – авось поможет. Он уже отмучился у психологов, норовивших доковыряться до самого дна души, над ним ворожили, прикладывая крестик, бабки-шептуньи… А от анти-де-прессантов он отказался сам. Не мог в состоянии искусственного покоя и безмятежности, которые дарили лекарства, выходить на сцену и играть. Он даже попробовал. А потом понял – еще два-три неудачных спектакля, и на его роли возьмут кого-то другого. Что ему останется тогда? Петь в переходах?
Чтобы как-то держаться и петь, как прежде, он начал пить… Нашел себе собутыльника из числа постоянных гостей, ходивших прежде к ним с Гитаной. Но тягаться с Леонидом в умении сохранить здравый рассудок после двух бутылок он не мог.
И однажды отказался от последней рюмки, решил добраться до дома своими ногами. А сначала поехать на маршрутке. На той самой маршрутке.
Кто-то потом сказал, что наконец-то подействовал отворот. Но сам Георгий знал другое – эффект переноса. Он перенес свою любовь с Гитаны на Сашу. А Сашка была – как только что распустившийся цветок, и это чувство залило ее с головой.
Она долго привыкала быть женой. Подруги завидовали ей и не верили, что такое бывает в жизни. Жаль, в маршрутках теперь недают билеты. А то можно было бы сказать с уверенностью, что, сев в газельку, Сашка получила билет на миллион.
Артистки из труппы, почти каждая из которых в свое время надеялась заполучить Георгия, Сашку ненавидели.
— Вы ее видели? — спрашивала одна другую, и в воздухе повисала недоговоренная реплика – На какой помойке он ее, интересно, отыскал?
Словом, всё шло как положено.
По вечерам к ним, как это было и при Гитане, приходили друзья. Только теперь это были другие друзья. Не та разлюли-малина, которая нравилась Гите, и она так часто переходила с подружками на родной язык, недоступный мужу…
Сейчас вокруг Георгия собирались интересные люди. Приходила поэтесса, безумно талантливая, которая часто писала для их театра песни. Она была средних лет, но хрупкая и миниатюрная, как японская статуэтка. И с заскоком. У нее не было семьи, но имелся кот, которого она всюду носила с собой, как ребенка. Огромный черный мейн-кун, с янтарными глазами, мог целый вечер пролежать у хозяйки на коленях, жмурясь, и завораживая гостей своей колдовской красотой.
— Анна не врет, когда говорит, что ее душа связана с ним, — сказал как-то Георгий Сашке, — Мне кажется, когда кот умрет, Аня этого не переживет, и последует за ним.
Приходил высокий белокурый парень, Юрочка, родом из прибалтийских немцев, главный «медвежатник» города, специалист по вскрытию сейфов. Георгий утверждал, что слава Юрочки гремит по всей России, и намного превышает его собственную. Юрочка смущался, но однажды, когда Георгий и Саша захлопнули за собой дверь, забыв внутри ключи, Юрочке понадобилось меньше минуты, чтобы впустить их в квартиру.
Был еще один Юрочка, тоже из старых артистов. Саша первое время всё смотрела на его волосы — густые, волнистые и совершенно седые…Чеканный профиль, прямая спина. Даже когда они засиживались допоздна, и видно было, что Юрочку – по старческой немощи — уже клонит в сон — он-то мог задремать, прикрыть глаза, но спина оставалась все такой же прямой.
Саша пыталась быть хозяйкой. Дома у нее готовила мама, Сашку лишь время от времени посещало вдохновение, и тогда она могла состряпать какой-нибудь салат или торт по рецепту из интернета. Ее привлекали необычные названия… Если салат – то «Гранатовый браслет» или «Гнездо глухаря», если торт, то «Графские развалины».
После нескольких провальных экспериментов молодой жены, Георгий сменил тактику. Теперь он заказывал еду в ресторане, а Сашке говорил, что никогда не позволит ей мучиться у плиты.
— Ты еще совсем ребенок, тебе играть, и играть, — повторял он.
В короткий срок Сашка изучила всех постоянных гостей, и лишь один из них вызывал ее недоумение – зачем было его вообще звать? Уже немолодой, высокий мужчина, отчего-то напоминавший Сашке худого слона. Рассказ о нем можно было начать так:
— Его зовут Леонид, и он алкоголик….
В самом деле, иной раз за вечер от Леонида можно было не добиться ни слова. Придя к ним, и оглядев стол, где уже теснились бутылки и закуски, Леонид выбирал какой-нибудь крепкий напиток, брал стакан, бутылку, садился в то кресло, что стояло в углу у камина….
— Что вас связывает? — однажды спросила Сашка у мужа, — Он же почти законченный ал-каш. И совершенно заурядная личность.
Георгий только головой покачал:
— Э, нет, не скажи….
Но в пояснения пускаться не стал.
Когда Сашка забеременела, тут уже возмутилась и ее мать.
— Мы…то есть женщины моего поколения, так пылинки с себя не сдували… Ты мужу-то скажи, что ты не хрустальная… Он же дышать на тебя боится… Мы и на работу ходили, и дома все дела… и на даче… А если старшие дети были, то и с ними возишься… Никто так себя не жалел. А у меня знаешь какой токсикоз был? Лютый! Только холодильник открою – и сразу бегу к «белому другу».
— У меня тоже токсикоз, — обиженно сказала Сашка, — На курицу. Знаешь, как меня тошнит от курицы?!
— Одна-единственная курица вообще не считается. Ты взрослая здоровая девка…Нечего валяться на диване с телефоном… Взялась вон за швабру и вперед. Больше будешь двигаться – легче родишь.
Кстати, о родах. Тут Георгий сломал все стандарты. Он не повез Сашу в какую-нибудь элитную частную клинику. За несколько дней до «часа икс» он отправил ее в городскую больницу. Роддом там был самый заурядный. Но работал в нем «царь и бог» в одном лице, некто Виктор Васильевич. Георгий называл его «Маэстро», и уверял, что таких врачей во всем мире – единицы.
— Что бы ни случилось, как бы ни пошло дело, но, если есть хоть один шанс, он отвоюет у природы и остальные девяносто девять. Своей ошибки он не совершит. Я могу доверить тебя только ему.
В одном Маэстро был не всесилен, у него не было собственных палат в стиле люкс. Саше пришлось лечь в обычную, на пять человек. Впрочем, это ее нимало не расстроило. Она еще не привыкла, а может быть не привыкла бы никогда - быть богатой женщиной, требующей к себе особого внимания.
Лежать было весело. Одна из женщин, Танька Бельтюкаева, оглядев собравшихся в палате, вздохнула:
— Эх, девки, я тут, наверное, старше вас всех буду….
Но потом выяснилось, что Танька – едва ли не младшая из них. Ей просто было не до себя. Куда там! Еще двое детей подрастают, муж приходит в больницу без всяких передачек, зато с фингалом под глазом. И на вопрос, что случилось? - отвечает:
— С электричкой столкнулся.
Танька с детьми занята выживанием. У нее осталась едва ли половина зубов, и волосы на затылке скручены в «шишку» как у бабушек. Танька переживает за детей, за мужа – как они там без нее? Она хочет родить поскорее, вернуться домой. Кто-то подсказал ей способ, и теперь она время от времени сбегает через служебный вход и уводит мужа в близлежащий лесок. Для ускорения, так сказать, процесса.
Зато розовощекую Юльку муж нянчит почти как Георгий Сашу. Юлькин муж забирается на дерево с биноклем, чтобы убедиться, что любимая жена жива и здорова…
- Хорошо, что в родильном зале окна почти до самого верха закрашены белым, - задумчиво говорит Юлька,- Не хотела бы я, чтобы он все это видел. Он от этого стресса просто свалится со своей березы.
…Саша родила Оленьку легко и без всяких проблем. Маэстро только заглянул в родзал – он обязательно так делал, не пропускал ни одних родов. Глянул и сказал:
— Мне тут делать нечего. Акушерка справится.
И все прошло как по маслу. Саша даже не пискнула ни разу.
Роддом жил еще по старым правилам. Младенцев увозили в детское отделение, и привозили матерям на кормление.
— Твоя какая голосистая,— говорили Саше акушерки, — Сразу видно — в отца пошла, тоже петь будет.
Обе рекреации на этаже были заставлены цветами. В палату букеты нельзя, не положено – там всё обрабатывают и кварцуют. Но рекреации стали напоминать оранжереи. Врачи и медсестры уносили цветы домой, на их месте появлялись новые, и этот круговорот цветов в природе не заканчивался.
Присланное в передачах Сашка, в основном, раздавала. Танька Бельтюкаева в первый раз попробовала красную икру и решила, что она лучше черной.
— У младенца будет диа-тез, — внушали Георгию медсестры, — Списочек разрешенных продуктов вон висит…. Мы же даже не знаем, что за фрукты вы притащили, мы таких никогда не видели…
Георгий всплескивал руками:
— Виноват! Ах, как я виноват! Всё, я поехал за кефиром.
Но вместе с полезным напитком он- не в силах удержаться – привозил трехъярусную коробку шоколадных конфет и какое-то немыслимое шампанское….
Не приехал он лишь в последний день перед выпиской. «Наверное, у него спектакль, - подумала Саша, — Или сбился с ног, готовясь к нашему возвращению».
Выписывали обычно палатами. Так, у них в седьмой, собрались женщины, родившие в один день. Врач осмотрел их и разрешил звонить близким, чтобы приезжали забирать.
Юные матери, еще вчера без всякого макияжа, теперь тщательно наводили марафет. Подкрашивали глаза, отделяли ресничку от реснички в ожидании, что вот-вот раздастся заветный звонок:
— Мы уже здесь, у подъезда. Можно выходить.
Георгий же – к изумлению Саши — на телефонные звонки не отвечал. Поэтому для нее стало полной неожиданностью, когда в палату заглянула медсестра:
— За тобой приехали, одевайся и спускайся…
Когда же Саша, уже в своем платье вышла в холл, вместо мужа она увидела… Леонида. Высокая фигура отделилась от окна. Медсестра протянула малышку, не зная, что сказать…Ведь по возрасту этот человек в дедушки Саше годится.
— А где? – начала было Саша.
Леонид всегда был немногословен. А сейчас просто кивнул в сторону машины – мол, садись, поехали…
Наверное, опять какие-то неотложные дела, из-за которых муж не смог…. Машина уже выезжала из медгородка, когда Леонид сказал:
— Он отдал тебя мне…
— Что?! — у Саши отвисла челюсть.
Откуда ей было знать, что накануне Георгию – впервые за много лет позвонила Гитана. Голос ее был таким взволнованным, что Георгий узнал его не сразу.
— Случилась беда. Мы оба с тобой в большой опасности.
***
— Что это значит вообще? — Саша, наверное, должна была выкрикнуть этот вопрос, в соответствии тем чувствам, которые клокотали сейчас внутри нее. Но ни крика, ни даже взвизга не вышло. Вышел какой-то шепот. Зато она двумя руками вцепилась в младенца, прижала его к себе с такой силой, что Олечка стала недовольно двигаться и покряхтывать.
- Лучше бы ты ничего не знала, — сказал Леонид, — Меньше знаешь, крепче….Дальше сама помнишь. Но раз так не выходит, то вот тебе самая малость – твой муж и его бывшая вляпались в очень грязную и опасную историю.
Он отнял руку в перчатке от руля, поднял ее, как бы предупреждая вопросы.
— Скажу сразу – твой ни при чем. Только по родству…Но и он, и ты, и вот эта вот кроха – сейчас вроде рыбки на крючке. О-очень заманчивая наживка. Будет время — объясню подробнее. Сейчас тебе надо знать одно. Твой уехал, и поручил тебя с ребенком мне…
— Но почему?! — теперь уже Саша выкрикнула, да так, что ее голос, наверное, слышали в тех машинах, что ехали рядом, — Так, немедленно разворачивайтесь, везите меня домой…К моим. К папе, маме, поняли?! Вам адрес сказать?
Она видела глаза Леонида в зеркальце. Кто сказал, что ему за пятьдесят? Ему уже под сто лет. Выцветшие светло-серые глаза, окруженные морщинами, и волосы — то ли тускло-русые, то ли седые.
— Ты их тоже хочешь подставить? — он то ли спрашивал, то ли констатировал факт.
Саша одной рукой придерживая дочку, другой уже открывала сумку, чтобы позвонить своим, сказать, что она в заложниках у этого сумасшедшего.
— Твой телефон у меня, — сказал Леонид.
— Как?! Я вам его не давала….Каким образом вы его вытащили? Вы его просто украли?
Леонид молчал, и это был ответ. Да, вытащил незаметно из ее сумки. Так он не только крей-занутый, он еще и профессиональный карманник…
— Я выпрыгну на ходу, — предупредила Саша.
— Сначала выбросишь ребенка? — хмыкнув, уточнил он, - Или соскочишь с ним вместе?
Вот тогда-то у нее и полились слезы. Психика у женщин, которые только что родили, и так хрупкая, а тут…. Будто обухом по затылку.
Леонид вёл машину очень быстро, видимо, сосредоточившись на этом. И даже не пытался утешить ее банальными фразами, не говорил что-то вроде: «Не плачь – молоко пропадет». «Потерпи, все образуется», «Держись, все будет хорошо»….Он молчал.
— Но почему вам? — всхлипнула Саша, — Я вас совсем не знаю….Я вас… терпеть не могу…
— Потому что я кое-что соображаю. И могу тебя защитить. Всё случилось очень спешно, и больше никого не нашлось…Так-то ты мне тоже не нужна... Но у меня долг перед твоим….
— Хоть что-то еще вы мне расскажете? — слезы лились и лились. Тут уже не носовой платок, тут же полотенце нужно, чтобы их вытирать.
— Вечером, — сказал он, — Если все будет спокойно, тогда… поговорим.
…Он жил в старой части города, в одном из тех убогих домов в четыре этажа, по которым взгляд скользнет с сожалением – типа, ну и гарлем…Некоторые умудряются и из таких квартир состряпать что-то современное, но это был не случай Леонида.
В крошечном коридорчике «хрущевки» с трудом помещался один человек, посреди комнаты была натянута веревка, на которой сушилось белье. Леонид провел Сашу в смежную, дальнюю комнату, где, видимо попытался экстренно убраться. Тут и мебели почти не было. Односпальная кровать, еще старая, с пружинами, застеленная пикейным одеялом, шкаф и тумбочка. У окна стоял одинокий стул.
— Напиши мне список, что нужно купить, — Леонид принес ей бумагу и карандаш, — Из вещей и из еды…Я всё привезу.
— Вы же догадываетесь, что будет, — тихо сказала Саша, — Когда вы уедете, я открою окно и стану кричать на весь двор, что меня похитили. Попрошу вызвать полицию.
— Ладно, — Леонид сел на тот самый стул, — Придется тебе объяснить в двух словах.
— Да уж, пожалуйста….
— Ты в курсе, что у Георгия есть брат?
— В курсе. Старший.
— А я думал, что он его и от тебя скрывает. Папашу там не скроешь, слишком большая шишка….То и дело светится по телевизору. Так вот, брат. Игорные дома, разные там игровые автоматы – неплохой бизнес, верно?
Саша пожала плечами:
— Совершенно ничего понимаю в бизнесе.
— Смысл в том, — спокойно сказал Леонид, — Что это все прикрытие…основное там.... Нар-котики… канал, по которому они идут.
Он рассказывал, как мог, сокращая и упрощая, но когда до Саши дошел смысл его слов, она от ужаса потеряла нить.. Тяжелая нар-кота, «диспетчер», «повара», «официанты», закладки…. Всё это значило только одно — тягчайшее преступление и, в лучшем случае, большой срок.
— Гоша тоже… со всем этим связан? — спросила она чуть слышно.
— Нет, — вот тут в голосе Леонида почувствовалась сила, и Саша ему поверила, — В своей семье – Георгий – белая ворона. На него махнули рукой — он им не помощничек. Ты же знаешь, с родными он почти не общается. Основной в этом деле – его брат, ну и отец в курсе, от него идет всё прикрытие. Едем дальше. Про Гитану ты знаешь…
— Допустим знаю.
— И что нынешний ее муж работал в полиции… Так вот. Он тоже был в доле…И его помощь тем, кто занимался этим грязным делом, была неоценимой. Но нашлись конкуренты…Ты даже представить себе не можешь, какие акулы там плавают, в этой мутной воде. И его, этого мужа…
— Что? — спросила Саша одними губами
— Уб-или, — просто ответил Леон, — Потому что кое-кто решил переключить этот канал на себя… Нужно было убрать их вдвоем, вместе с Гитой. Она умная баба, знает на удивление много и, чтобы отомстить за смерть…Словом, она многих может сдать, там потянутся о-очень длинные ниточки. Тогда был задуман более хитрый ход. Словом, Гита теперь у них…
— У….
— Ну да. Как сказали бы у нас - «у конкурентов проклятых». И её разыграли. Якобы случайно — по стечению обстоятельств — её оставили наедине с телефоном. Она понимала, что успеет позвонить только один раз, что в любой момент в комнату могут зайти.... И она связалась с твоим мужем. Гита не понимала, что ничей другой номер ей набрать бы не дали, сразу оборвали бы связь. Им нужно было, чтобы она вышла именно на него.
— Но почему она позвонила ему? Почему не в полицию… не… не…не спасателям каким-нибудь….
— Совсем ты дурочка, — сказал Леонид, — Ну представь себя в такой ситуации…Ты не знаешь, что с тобой будет через пять минут….Оставят в живых или нет. Что потребуют… будут ли мучить…И она позвонила единственному близкому человеку, который у нее остался. А им только того и надо было, выманить его туда. Твой Гоша считает, что его никто не посмеет тронуть, что он из влиятельной, могущественной семьи. А им он нужен как заложник, чтобы его отец и братец…. Словом: «Здравствуйте, мы ваши новые партнеры, теперь весь сбыт пойдет через нас».
— И он теперь у них, — Саше очень хотелось изо всех сил потрясти головой, чтобы мысли встали на место, чтобы страшная сказка кончилась хеппи-эндом— Но почему… Если даже вы все знаете, как Георгий то попал в эту ловушку…
И снова это усмешка:
— Я старый, стреляный, никому не нужный волк. И не мое дело, не в моей власти удерживать твоего мужа.
— Но что с ним будет?
— Да ничего хорошего. Гоша хотел всю жизнь прожить вне всего этого, чистеньким, не измазанным. И ему это удавалось. Даже если его родственничков когда-нибудь накрыли бы – ему бы ничего не грозило. А теперь… Не согласится Дмитрий – их обоих с Гитой просто уберут. Согласится – значит Гоша уже до конца дней будет завязан в этом бизнесе, слишком много он знает и видел…
— А я… ну почему мы… При чем тут мы с маленькой? — Саша все еще не могла до конца поверить.
— Может, там считают, что несколько заложников из семейки лучше, чем один. Может, хотят, чтобы сам Георгий стал сговорчивее. А может, про вас и не вспомнят….
— Но почему он доверил нас - именно вам? Вместо того, чтобы...
— А ты сходи в полицию…сама или родителей пошли. И попроси помощи. Ты удивишься - но там, услышав эту историю, только покрутят пальцем у виска, и скажут, что у тебя родильная горячка.
— А у вас – не горячка? Откуда я знаю, что вы все это сейчас не выдумали?
Леонид вздохнул:
— Меньше всего мне хотелось бы со всем этим связываться. Но у меня перед твоим Гошкой должок. Мой единственный сын сначала был в этом бизнесе, но очень быстро подсел на нар-котики сам. Георгий его вытащил…Игорь лечился в очень хорошей клинике, не в нашей стране. Давно уже завязал со всем этим, живет далеко отсюда, и знать меня не хочет. Я для него – его прошлое, и его позор. Вот только ради своего Яшки…в благодарность за него…я все это и делаю, дошло?
— Да кто вы, в конце то концов? – Сашка пришла уже в настоящее отчаянье.
— А вот этого тебе знать совершенно не надо, — Леонид сказал это уже строго, — Слишком много темного было в прошлом, и не твоего ума это дело. Пиши список – вот твоя работа.
— Погодите, — перебила его Саша,— А как же мои-то? Они же там с ума сойдут. Я исчезла из роддома….
— Их уже предупредили,— коротко сказал Леонид, — Иначе они бы тебя сегодня встречали. Пиши, у тебя есть минут десять.
У Сашки голова шла кругом. Дома-то у нее все было приготовлено – вплоть до последней бутылочки, до яркой погремушки над кроваткой…Ясно, что сейчас придется обойтись минимумом. Что подразумевает этот минимум? Потом не попросишь: «Ой, извините, я забыла еще вот это, не сбегаете ли в магазин?» И ее саму, наверное, из квартиры не выпустят.
Она стала писать, но тут проснулась дочка, пришлось прерваться, покормить ее… И памперс, похоже, пора уже было менять…
Как ни старалась Саша, список получился довольно длинным. Но Леонид ничего не сказал по этому поводу. Мысли его занимало другое.
— Дверь будет заперта, изнутри ты ее открыть не сможешь. Не подходи к окнам, не включай свет. Вообще веди себя так, чтобы с улицы тебя не увидели.
На всякий случай он задернул плотные зеленые шторы, и в комнате стало почти темно.
Когда Саша осталась вдвоем с дочкой, она не выдержала, и долго-долго плакала. Этот день должен был быть совсем другим. Пусть без всяких шариков, без торта и поздравлений… Просто в своем доме, где собрались бы все родные люди. Их поддержка была ей сейчас необходимой. Особенно важно, чтобы мама оказалась рядом. Ведь Саша еще боится прикасаться к дочке – та такая хрупкая, нежная….Даже пеленать еще предстоит учиться, пока получается не очень-то. А вместо этого какой-то бандитский сериал…Молодой матери только в нем и место.
А может, все-таки сбежать?
Саше казалось, что этот день никогда не кончится. Леонид вернулся с огромными пакетами. И все эти мелкие хлопоты, которых нельзя избежать, когда в доме маленький ребенок, захлестнули обоих с головой. Умостить всё на тумбочке.... Вот бутылочка с кипяченой водой, масло от опрелостей – Саше еще в родильном доме посоветовали его купить, разложить пеленки… постирать испачканные… придумать, куда повесить одеяльце, чтобы оно побыстрее высохло.
А сил было так мало…В девять вечера Саша уже с ног валилась. До нее не сразу доходили слова, с которыми обращался к ней Леонид.
— Ложись спать, — сказал он,— Неизвестно, какая будет ночь.
— А вы?
— Я пока посижу…
Он устроился в большой комнате, в кресле – и так, что с улицы его видно не было, но сам он отлично мог разглядеть всех, кто входит в дом или выходит из него.
Саша провалилась с сон, едва только успев укрыться с головой одеялом. Это было старое ватное одеяло, когда-то в детстве она тоже укрывалась таким и очень его любила. Тяжелое, толстое, будто стена, отделявшая ее от остального мира. Здесь она -и ее сны, а там все остальное.
Ночью дочка снова начала плакать. И Саша с большим трудом поднялась, с полчаса ходила по комнате, укачивая малышку, пока та, наконец, не уснула. А Саша решилась на ночное путешествие в кухню, потому что ей очень хотелось пить.
Леонид все также сидел у окна. Третий час ночи, а он не спит.
— Ложитесь, — шепотом попросила его Саша, — Все же спокойно…
Он слегка покачал головой.
— Нет? — удивилась она,— Но что же…
— Назови это как хочешь, — сказал он, — Предчувствие, интуиция…. Но я привык этому доверять… И ты бы лучше ложилась, не раздеваясь…
После этих слов Саша подумала, что уже не уснет. Она пощупала детское одеяльце, которое сушилось возле электрообогревателя. Оно уже высохло и было теплым.
***
Старость мало спит. Но Леонид умел – если нужно – не спать по несколько суток. И при этом оставался таким же внимательным, с той же быстрой реакцией, что и всегда.
Когда-то он был обычным мальчиком, любил играть в футбол. А потом классная руководительница потребовала, чтобы все ребята записались в какой-нибудь кружок, и Ленька выбрал стрелковый. Занятия проходили раз в неделю, военрук вешал на специальный щит бумажные мишени, на другом конце класса, на столе лежали две винтовки, к которым полагались крохотные безобидные вроде бы «пульки». Стреляли школьники, сидя, мишени уносили с собой, чтобы похвалится дома — вот, мол, я, попал в белый, а иногда даже в черный – кружок. А раз в сто лет – так даже в центр этого кружка.
Бывает у человека талант к рисованию, или к музыке, бывает к какому-то виду спорта. Ленька, судя по всему, родился снайпером. Садиться за стол, и наводить прицел на мишень, как это делали все, ему было скучно. Он буквально слету укладывал три положенных каждому «пульки» в десятку, а потом уступал очередь. Ленька знал – когда занятие закончится, и ребята разойдутся, военрук даст ему пострелять еще. И стоя, от пояса, тоже.
Забавой для Леньки было стрелять так, чтобы на мишени не появлялось новых отверстий – «пульки» входили в одно и то же место.
Все мужчины в семье у Леньки традиционно носили погоны, и он, окончив школу, тоже поступил в военное училище. Женился он очень рано, как только учеба была позади. Его девушку звали, как эту кроху, которая сопела сейчас в соседней комнате.
Возможно, если бы Леонид родился лет на десять позднее, всё в его жизни сложилось бы по-другому. Но на дворе царили девяностые, денег на оборонку выделяли все меньше, военных сокращали, и перед Леонидом, как и перед миллионами его соотечественников вплотную встала проблема – как выжить? Как прокормить в таких условиях семью?
К этому времени родился Игорек, семья снимала комнату, и Оля творила чудеса, умудряясь стряпать оладьи из овсяных хлопьев и бульонного кубика. Тушь для ресниц она разводила водой, чтобы хватило ее «на подольше» - как она говорила. А еще у нее с подружками было что-то вроде негласного клуба – молодые матери делились детскими вещами, да и в крайнем случае, когда семья сидела совсем уже голодом, у одной из подруг всегда можно было стрельнуть пару купюр до зарплаты.
Леонид пробовал торговать «безалкоголкой» на трассе – дело не пошло, видимо, предпринимательской жилки он был начисто лишен. Потом ему удалось устроиться охранником, и еще – уборщиком в спортклуб. Здесь он получал сущие копейки, но зато ему разрешали – опять-таки – когда все расходились, качаться на тренажерах. Леонид и сам не знал, почему он так старается сохранить хорошую физическую форму – было лишь что-то вроде предчувствия. Словно он знал, что крепкое тело и быстрая реакция ему еще понадобятся.
Дома он появлялся на считанные часы – собственно, только поспать, и чувствовал себя безмерно виноватым перед Ольгой за то, что все хлопоты, связанные с малышкой, легли на нее.
Леонид старался сделать хоть что-то – постирать детское бельишко (о машинке-автомате приходилось только мечтать), или сбегать за бутылочками на «молочную кухню». Порой он даже приглашал Олю куда-нибудь в кафе, где можно было вкусно и сытно поесть. Как они ценили оба это чувство сытости после долгого существования впроголодь….
И все же Леонид понимал, что этого мало.
А потом он влип, причем влип по-крупному. Устроился в один из ЧОПов, где платили получше, и где можно было легально носить ору-жие. А потом хозяин попросил его спрятать в укромном месте большую и тяжелую сумку. Нужно было задать кое-какие вопросы, а еще лучше – отказаться сразу.
Но Леонид этого не сделал – он очень боялся потерять работу, которая дала его семье столь долгожданную передышку. Оля так радовалась, что можно не считать каждую копейку. Недостроенный, заброшенный дом с колоннами стоял возле леса – Леонид надежно спрятал сумку там. И сообщил хозяину, что посторонний человек ее никогда не найдет.
Но через пару дней он узнал – сумка пропала, а было с ней не что иное, как то самое ору-жие. Вот тогда и прозвучали страшные для Леонида слова:
— Ну что, парень, ты попал… Как отдавать долг будешь?
Леонид понимал, что под угрозой не только он сам – вместо него поплатиться могут жена и сын. Так началась самая темная часть его биографии, которую он надеялся больше никогда не вспоминать.
Один раз, когда он сидел у Георгия - в своем любимом кресле, опьяненный изрядной дозой виски, пришла еще одна гостья. Молодая красивая женщина в красном платье, с крохотной собачкой на руках. Есть такие существа на тоненьких дрожащих лапках, которым не удается своим видом убедить окружающих в том, что они – тоже собаки.
— Веди себя хорошо, Киллер, — сказала дама, опуская питомца на пол, — Не безобразничай, понял. Киллер?
Леонид вздрогнул так, что пролил остатки виски себе на брюки. И после какое-то время не отходил от камина, ждал – пока штаны высохнут, чтобы окружающим не казалось, что он обмочился от страха.
Через несколько лет новой «работы» — если бы его удалось поймать — на него повесили бы уже дюжину заказных уб-ийств. Но он был всегда предельно, фантастически осторожен. Так что в милиции сомневались в самом факте его существования, и считали, что «Боец» - такой была его кличка – это образ собирательный.
Осторожность эту Леонид проявлял не ради себя. Он знал — по негласной статистике – что из людей его профессии выживает хорошо, если один из двух десятков. Он хотел как можно дольше продержаться на плаву, ради Оли и сына.
Задания он получал одно сложнее другого, и каждый раз думал, что это будет его последнее дело. Живым из такой передряги нет шансов вырваться. Теперь он уже знал доподлинно, что его хозяин возглавлял одну из преступных группировок. Леньке-Бойцу могли заказать бригадира другой группировки, мог поступить заказ ликвидировать чьего-то конкурента, крупного бизнесмена, или вора в законе.
Он научился мастерски накладывать грим, в считанные минуты менять одежду, стал настоящим артистом, способным обмануть, внушить к себе доверие. Сегодня окружающие видели в нем маргинала, которому боишься подать мелочь, чтобы не испачкаться о грязную руку. А завтра он представал интеллигентом в очках и с тросточкой. И всегда тщательнее всего намечал он пути отхода, чтобы уметь ускользнуть от преследования, если что-то пойдет не так. Ускользнуть в почти безнадежной ситуации.
И все же несколько раз он прокололся. Однажды ему заказали известного предпринимателя, наказав ликвидировать и тех, кто окажется с ним рядом. Бизнесмен вышел из подъезда вместе со своим другом. После того, как грянули выст-релы, и жертва упала, друг попытался прикрыть уми-рающего своим телом. И Леонид не стал больше стрелять.
В другой раз рядом с машиной, которая в условный момент должна была взлететь на воздух, затеяли игру девочки. Они беззаботно прыгали через скакалку. И Леонид не выдержал – вышел и отогнал их. В тот раз заказчик сам чуть не у-бил его. Как можно было так рисковать! Ведь девочки остались живы, и теперь могут опознать его, помогут составить фоторобот. Только чудом все обошлось.
И, наконец, на одной из квартир, которую он использовал для того, чтобы подготовиться к очередному делу, милиция устроила засаду. Леонид сбежал в последний миг, прыгая через лестничные пролеты, вылетел на улицу, метнулся в ближайший магазин – там продавали одежду. Он мигом натянул на себя какое-то пальто, затем шляпу…
И в этот раз ему удалось остаться на свободе.
За каждый выполненный заказ он получал хорошие деньги, но домой относил лишь часть их, чтобы у жены не возникало лишний вопросов. Ведь Оля, конечно, не была посвящена в детали его работы.
А потом она заболела и умерла. Вот так просто заболела, и ничто уже не могло ей помочь – ни его «гонорары», ни лечение заграницей, куда ему далось ее отправить – в хорошую клинику. Назад Оля уже не вернулась.
Тогда Леонид и стал пить. И всё же хозяева попытались какое-то время еще удержать его на крючке. Игоря, который в ту пору был уже подростком подсадили на нар-котики. И открыто дали понять – если его отец не вернется к прежнему ремеслу, парень «случайно» погиб-нет от передозировки.
Но стрелять как прежде Ленька-Боец в ту пору уже не мог – у него стали дрожать руки. Его пожалели – удивительная вещь в той среде, и на какое-то время сделали телохранителем Георгия.
Этого не должно было случиться, но молодой певец и битый жизнью кил-лер стали чем-то вроде приятелей. Благодаря Георгию, юношу подлечили, он прошел реабилитацию, а потом для него нашлась работа далеко от России – на теплом Кипре… И Ленька-Киллер тоже вроде как был отпущен на свободу. Ушли в прошлое девяностые, никто уже не вспоминал про Леонида. И он тихо старел, и все больше пил, когда случилась эта история.
А теперь возможно снова, как в прежние времена, придется взяться за оружие. Только форма у него давно уже не та, хорошо хоть песок не сыплется.
**
…В пятом часу утра к дому подъехала машина. В комнате, где сидел Леонид, не горел свет, и он мог спокойно ее разглядеть, не опасаясь быть замеченным.
Кто мог приехать на рассвете? Не «скорая помощь», не полиция. Джип с затонированными стеклами. Когда из него вышли и направились к подъезду двое молодых мужчин, Леонид неслышно встал.
Он прошел к Саше, тронул ее за плечо и приложил палец к губам – мол тихо, ни одного звука. А потом жестами объяснил, что надо взять ребенка, и вместе с ним спрятаться под кроватью.
— Что?... – начала было она.
Но он снова приложил палец – теперь уже к ее губам – показывая, что говорить нельзя.
Возможно, будь маленькая Оленька чуть постарше, найдись у нее больше силенок – она бы чаще и громче плакала. Но в первые дни после роддома девочка почти все время спала.
Убедившись, что комната кажется пустой, что обе его гости скрыты под свисающим с постели покрывалом, Леонид неслышно прошел к входной двери. Она была железной, можно было бы закрыть ее на оба замка, но он слишком хорошо знал, что эти люди умеют открывать и не такие замки. Лучше всего было дать им понять, что тут их никто не ждет, что все мирно спят. Тогда они слегка расслабятся. Леонид оставил лишь один замок, тот, что попроще, и встал сбоку от двери.
Саша сжалась в комок, слушая звуки короткой схватки. Сердце ее колотилось так, что ей казалось – этого нельзя было не услышать даже в другом конце квартиры. Вот сейчас в комнату войдут эти страшные люди…Она еще не видела их, но не сомневалась, что страшнее их нет никого не свете.
Но когда раздались тяжелые шаги она поняла – идет кто-то один…
— Саша, — окликнул ее уже знакомый голос.
Леонид стоял в дверях, слегка покачиваясь, прижимая костяшки пальцев к разбитой губе.
— Быстро уходим отсюда, нет времени собирать вещи…
Один из тех мужчин, что пришли за ней, лежал в большой комнате, на полу, лицом вниз. Другого Леонид вытащил подмышки из коридора, чтобы она могла пройти…
— Что вы с ними? Они хотели …нас….?
Язык отказывался повиноваться Саше. Она и Оленьку-то укутать в одеяло толком не успела, наспех, кое-как завернула в него крохотное теплое тельце.
— Уби-ли бы меня, — коротко пояснил Леонид, — А вас бы, скорее всего, просто увезли.
— Но…
— Кричать бы тебе не дали. Или усыпили, или просто вырубили…
— А вы их…?
Потом она взглянула на пистолет с глушителем, который он держал в опущенной руке и вопросы отпали. По лестнице оба сбегали молча.
…Машина у него была старенькая. Не чета черному джипу тех, кто приехал по их души.
— Куда мы теперь? — спросила Саша, устраиваясь на заднем сидении.
Перед тем, как завести мотор, он несколько секунд молчал. Не потому, что не хотел делиться с ней планами — просто не было их, этих планов. Если честно, он думал, что эта девочка с ее младенцем, ничего не знающая, ни в какие тайны не посвященная – никому не будет нужна. И то, что Георгий попросил присмотреть за «его девчонками» -просто перестраховка. То предчувствие, к которому он всегда относился серьезно, нахлынуло на него только вечером. Нарастающая тревога, желание сорваться с места и искать надежное убежище…А он еще убеждал себя, что этого быть не может, старый дур-ак….
И никакого «плана Бэ», никакого запасного варианта у него не было. На тихую старость в кресле у камина – вот на что он надеялся. Дважды ду- рак…
Отъехав несколько кварталов, он остановил машину у телефона-автомата. С мобильного звонить не стал, лучше перестраховаться.
Он знал, что ей может позвонить и на рассвете.
— Нина, — сказал он, когда она – не сразу, но взяла трубку, — Ты говорила, что пустишь меня на дачу, если что…
Ни одного лишнего вопроса, ни одной случайной реплики не позволила она себе.
— Запоминай адрес,— сказала она, и несколько секунд спустя, уже продиктовав ему, как добираться, видимо, взглянула на часы и добавила,— Я буду там через сорок минут.
— Ты? Но зачем тебе?....Тебе – не надо…
— Протоплю печь, — спокойно сказала она, — Иначе в доме будет сыро и холодно. И сам скажешь мне, чем я еще могу помочь.
Она повесила трубку первой.
Нина была одной из тех девочек со скакалкой, которой он тогда спас жизнь. Ей было одиннадцать лет, а ее подружке – на год больше. И эта самая подружка потом подробно описывала его, помогая милиции составить фоторобот. А Нина сказала:
— Я ничего не помню.
Но годы спустя, когда они совершенно случайно встретились — на том самом речном трамвайчике…Она всмотрелась внимательно в его лицо, и подошла.
— А ведь если бы не вы, меня бы уже не было, — сказала она.
***
Эти полтора часа их первой, собственно, встречи, когда они познакомились и разговорились, промелькнули как одна минута. День был очень неприятный – с утра сыро и холодно, а после начался дождь. Да нет, даже не дождик – морось. И черт знает почему, их обоих понесло в этот день устроить себе такое развлечение – податься на реку. Трамвайчик отправился в плавание полупустым. Большинство пассажиров собралось в салоне, сетуя, что видимость нынче неважная, город толком не разглядишь.
А Леонид и Нина все стояли и стояли у борта.
— Я вас с подружкой гнал, а вы все возвращались и возвращались, будто вам на этом месте было медом намазано. Мне уже хотелось махать на вас руками и кричать, как кричат голубям: «Кыш!»
Леонид разговорился неожиданно для себя. Он никогда не был словоохотливым.
— Нина, вы все равно меня, наверное, вините… Ведь обе могли из-за меня погибнуть или остаться калеками.
Она пожала плечами:
— Время было такое. Что-то я запомнила сама, о чем-то мне рассказывали родители. В городе, наверное, дня не проходило без разборок….Я думаю, и сейчас происходит что-то подобное, только уже не на глазах, всё шито-крыто.
— Ваша подруга…
— Мы как-то сразу перестали дружить после того. Я не могла понять, зачем она это сделала… Так тщательно описывала вас, будто изо всех сил хотела, чтобы вас непременно нашли. А ведь вам ничего не стоило – просто выполнить то, что вам велели, не отвлекаясь на нас. Ну подумаешь, две девчонки из обычных семей…Что там стоили наши жизни! А вы из-за нас рискнули…И сейчас моя бывшая подруга, - Нина подчеркнула это слово «бывшая», — Жива, удачно вышла замуж и живет в Петербурге.
— Вы должно быть, замерзли, — он сообразил это только сейчас, — Пойдемте в буфет, там, наверное, есть что-то горячее…
В буфете их ждало разочарование. Перечень напитков был длинным, но из горячего ничего не осталось. Ни чая, ни кофе, ни – тем более – глинтвейна и сбитня уже не было в продаже. Только лимонад.
Тогда они взяли мандарины, шесть оранжевых шариков
И Леонид дивился потом – он не был художником, но почему-то эта сцена навсегда запомнилась ему в цвете. Свинцовое небо, темно-серый в дымке мелкого дождя город, почти черная – даже на вид холодная вода в реке – и яркие мандариновые корки, летящие в эту воду.
— А чем вы занимаетесь сейчас, Нина?
Она пожала плечами:
— Медсестра в физкабинете. Белый халат, Большое теплое помещение, кабинки, шторки, медицинские приборы. Каждый день. Одному можно радоваться. Порой пациенты приходят, такие знаете….Как в песенке про «скрюченных волков», которые гуляли по «скрюченным дорожкам». А после лечения они уходит более-менее в прямом виде. А вы? Что вы сейчас?
Этим вопросом она давала понять, что у него-то жизнь не может быть такой банальной, такой обыкновенной, как у нее….
Позже его всегда удивляло то странное уважение, то безоговорочное почтение, с которым она к нему относилась. С его точки зрения он этого совершенно не заслуживал.
И все же, начиная с той встречи на реке, они начали изредка встречаться. Странные отношения сложились между ними! Обычно такие возможны между старыми друзьями, а ведь они так мало знали друг о друге. И избегали расспрашивать, давая и в этом один другому свободу: захочет – расскажет. Что захочет, то и расскажет.
Нина могла позвонить ему и сказать:
—У меня есть билеты на концерт, пойдемте со мной….
И они появлялись в концертном зале, являя собой странную пару. Высокий, немолодой уже мужчина с седыми висками, и стройная девушка с аристократическими манерами. Кем они были друг другу? Окружающие терялись в догадках. Отцом и дочерью они быть не могли – не было даже отдаленного сходства. Вместе с тем чувствовалась меж ними некая уважительная дистанция – следовательно, и не пара.
Посещение театра или концерта для обоих было редким праздником.
А потом случался вечер, когда он набирал ее номер:
— Нина, не посидишь со мной в кафе?
К этому времени они уже перешли «на ты».
— Через пятнадцать минут, - отвечала она, не спрашивая больше ничего.
Она знала – если он зовет ее, значит уже сидит в том подвальчике, что неподалеку от ее дома.
Услышав ее голос, он кивает официанту, и когда четверть часа спустя Нина спустится по лестнице, ее будет ждать чашка кофе и золотистый еще теплый круассан. А возле Леонида стоит бутылка с коньяком, и рюмка, больше напоминающая стакан. Они могут почти не говорить друг с другом, молчать, или Нина будет рассказывать ничего не значащие мелочи.
Но только потому, что она сидит рядом, его хмель каким-то образом трансформируется, и не накроет его с головой. Ему станет легче, отпустит немного внутри, как всегда отпускало его после выпивки, но он уйдет отсюда на своих ногах. Разве что Нина станет чуть направлять его, когда они будут подниматься по лестнице. И он сожмет ей руку, садясь в такси – жест благодарности, для которой не надо слов.
А это был уже совсем другой подвал, собственно, не подвал даже, а подземный ход.
— У Паши два замка, и в обоих есть такие ходы, — сказала Гитана.
Их с Георгием заперли в тесной комнатке, больше напоминающей чулан, чем камеру. Когда человек впервые попадал сюда, тьма казалась абсолютной. Но со временем глаза привыкали, и Георгий уже отчетливо видел Гиту – сидящую на узкой скамье. Она оперлась о стену, прижала колени к груди, обхватила их руками. То ли пыталась согреться, то ли ей просто хотелось съежиться от страха и волнения, стать невидимой.
Георгию показалось, что ей это удалось. Гитана, всегда прямая как струнка, с отведенными назад плечами, сейчас выглядела маленькой и беспомощной. Растрепанные спутанные волосы падали на плечи.
Она не упрекнула его за то, что он ничем не смог помочь ей, но только сам угодил в ловушку. Он был рядом. Вместе им легче. Вот и всё.
— Ты сильно замерзла? — спросил он, — Иди сюда…
Ему пока еще удавалось сохранить внутреннее тепло. Он обнял Гиту – плечи и руки у нее были совсем ледяные — прижал к себе и стал покачивать как маленькую… Эффект переноса… Сейчас маятник качнулся в другую сторону, и он уже не помнил, что есть на свете Саша и маленькая девочка, его дочка. Сейчас была только Гита и ей, в первую очередь, грозила беда.
— Я много знаю, — сказала она с усмешкой, — У Паши такая биография, что роман писать можно. А он не любит внимания к своей персоне. Пашка не думал, что муж со мной делился этим всем… И вот что ему со мной теперь делать? То, что он хотел, он уже получил – выманил тебя сюда. С тебя он будет покуда пылинки сдувать. И если все сложится так, как он хочет, Паша вернет тебя брату целым и невредимым. А со мной….
Гитана потерла пальцами переносицу. Может быть, слезы смахнула…
Теперь Георгий понимал, чего она от него ждала. Что он использует свои связи, раз в тысячу лет – свое родство. Найдет, чем пригрозить этому Паше, на что надавить, и ее отпустят. А вместо этого он сейчас сидит рядом с ней, в полной зависимости от Коки, и ждет его милости.
*
Паша Кока действительно являлся настоящей легендой в криминальном мире. О нем с придыханием говорили, что он уже родился вором.
Впрочем, он вряд ли отметился тем или иным преступлением прямо в родильном доме. Но «карьеру» он начал с того, что обокрал родную бабушку. Напрасно старушка старалась отложить какие-то крохи от невеликой своей пенсии «на черный день». Внук счел, что небольшой суммы бабке будет достаточно, а все что сверх нее – конфисковал в свою пользу.
Бабушка стала замечать, что накопления ее не растут, но внук был последним, на кого она стала бы грешить. Она подумала, что виновен сосед – тот был почти маргиналом, собирал и сдавал бутылки. Когда же всплыла правда, для бабушки это стало страшным ударом.
Отец выпорол Пашку, но наказание не помогло. Со временем стало ясно, что и в школе от Пашки толку не будет. Вместо того, чтобы ходить на занятия, он сбегал во дворы и подворотни, к своим полукриминальным друзьям. Травили байки, в основном, тюремные. Пили пиво…Потом пошли первые кражи.
Пашке не было еще и девятнадцати лет, когда он сел первый раз, взяв на себя чужую мок-руху. До той поры его биография была чистой, а значит, можно было рассчитывать на снисхождение суда. И, конечно, на благодарность того знакомого авторитета, вместо которого он пошел за решетку.
К тому времени Пашка столько слышал о тюрьмах и лагерях, что воспринимал их уже как дом родной. Он наотрез отказался работать, и вел себя настолько независимо, насколько это возможно в исправительном учреждении. Его били, сажали в карцеры, держали там подолгу, но ничего не менялось. Пашка возвращался измордованным, но не сломленным. И, видя такое «отрицалово», авторитеты, отбывавшие одновременно с ним срок, приблизили его к себе.
На волю Паша вышел уже настоящим «вором в законе». Через несколько лет он сел снова – уже за крупную кражу, и драку с особой жестокостью. И в этот, второй раз, будучи на зоне, Паша подсел на нар-котики. Зависимость не пошла ему на пользу: теперь на тюремных разборках он судил не «по совести», а признавал правым того, кто делился с ним зельем.
Освободившись, Паша занялся сбытом нар-котиков, в частности, кок-ина. Тогда же к нему приклеилась эта кличка – Паша Кока…
Товар шел из Южной Америки.
Попутно Паша уделял время и бизнесу. Все эти финансовые пирамиды, фирмы, существующие только на бумаге – сегодня они есть, а завтра их нет, автосалоны, где торговали крадеными машинами – сфера его интересов была широкой. А еще под его крылом находились мелкие преступные группировки.
Словом, это была птица высокого полета, и богатство Паши росло с каждым днем. В «нулевые» он перебрался в Европу, не теряя, впрочем, связей с Россией. Говорили, что он растратил воровской общак, но те, кто обвинял Пашу в этом, кончили плохо – автомобиль одного взлетел на воздух, другой неудачно «вышел в окно» ночного клуба.
У Паши было два особняка, которые действительно напоминали замки, вот только неприступными делали их современные средства – камеры слежения, личная охрана, стены из особого кирпича, железные двери, особые замки. И, да, подземные ходы, благодаря которым авторитет мог сбежать в самую последнюю – казалось бы уже безнадежную — минуту.
В подземелье царило Средневековье, а там, наверху, были картины известных художников, изящные скульптуры, баснословной цены мебель, два десятка машин.
И сейчас Паша сидел в бильярдной, но не играл, хотя занятие это любил. Он говорил своему помощнику Васе Алмазу:
— Ну что, этот Димасик не нарисовался еще? Никаких предложений не поступало?
Голос у Васи был удивительно ровный и невыразительный:
— Вероятно, он не хочет прогибаться под нас так сразу. Деться ему некуда, братишка у нас, но надо думать, он все-таки будет искать какой-то компромисс.
— Что ж, надо ему показать, что намерения у нас серьезные, — Паша сложил пальцы домиком, покивал, ну прямо-таки добрый дедушка, — Братишку его мы пока не тронем, а вот женку его с ребенком…
Вася вопросительно поднял брови.
— Ну что нам их куда-то тащить? — продолжал рассуждать Паша, и тон у него был добрый-добрый, будто его заботил вопрос – с медом оладушки есть или со сгущенным молоком, - Через границу – тем более. Да и там прятать – зачем? Уберем их – и все… Для Димы они, по сути, роли не играют, он их и не видел никогда. Для него само сознание, что родная кро-вь пролилась — может стать той последней капелькой, после которой все будет в нашу уже пользу…ну а певец этот - поплачет, потом новую песенку споет… прочувствованную,…да и только. В общем, решаем, дружочек так. Больше мы этих девчонок захватить даже не пытаемся. Убрать — куда как легче….
— Так ведь увезли их, Пал Захарыч, — возразил Вася, — Они могли быть уже у нас, а дальше вы бы сами решили, что с ними делать. Оставлять ли в живых, нет ли… А теперь, когда их прикрывает этот старый ал-каш…Бог весть, что придет в его пропитую голову…
— Грунюшку позови, - попросил Паша, — Она такие вещи хорошо видит.
Грунюшка, к услугам которой прибегали нечасто, заслужила к себе особое отношение. Она была своего рода ясновидящей, и порой ее прогнозы сбывались с удивительной точностью.
Она жила у Паши в доме, чтобы быть всегда под рукой. Но увидев ее, никто не сказал бы, что у этой маленькой плотной женщины, с таким обыкновенным незапоминающимся лицом, есть какие-то особые таланты.
Когда ее звали, чтобы что-то узнать, Грунюшка садилась в кресло, закрывала глаза, откидывала голову, и впадала в состояние, близкое к трансу. Вот и сейчас она начала:
— Вижу лес…И маленькие домики… дачи… высокая кирпичная труба, и неподалеку от нее домик под зеленой крышей. Два этажа… Там две женщины… одна топит печь…. Мужчина носит ей дрова. Вторая – с ребенком на руках… ребенок совсем маленький… младенец…
Окончание далее...
Автор Татьяна Дивергент
Но в твои мать …пере-так… тридцать восемь, встать и пойти за девочкой на двадцать лет тебя младше… За студенткой в холщовых штанах… Ты, у которого была Гитана…
Да отсохнет твой язык. Так врать нельзя.
Ее звали Саша, и она только что поступила в институт. В тот день она действительно была в толстовке с каким-то сумасшедшим рисунком – мультяшным котом, у которого шерсть стояла дыбом. И в просторных штанах с накладными карманами по бокам. А еще у нее были волосы цвета медной проволоки – вьющиеся и до плеч. И пухлые от природы губы. Ничего от современных идеалов не было в ней – невысокая, плотная…Но он увидел ее тем особым взглядом, после которого всё меняется в жизни. И он понял, что никого никогда прекраснее….
Так что встал и пошел…
И потом еще долго не верил никто. В то, что это все серьезно. Ни Саша, ни ее родители. Его заваливали цветами после спектаклей. А он добавлял к этой горе цветов еще столько же, и нес ей. Переносил охапками из машины – по частям этот цветочный Эверест. При этом у него дрожали руки. Он боялся, что она не возьмет цветы. Или на что-то обидится. Или скажет: «Больше не приходи». Он не знал, как будет жить, если не сможет видеть ее каждый день.
И руки он ее просил как в девятнадцатом веке, сначала у матери и отцом. Положил на стол бархатную коробочку, открыл. Бриллиант сверкал и в полутемной кухне.
- Если она не согласится… это просто в память о той радости… о том счастье…что она есть… что я с ней знаком. На память обо мне.
Отец с матерью переглянулись. Кажется, в придачу к кольцу им хотелось попросить справку из пси-хдиспансера. Комплектом. Но что-то в них в этот миг надломилось…стронулось.
-Саша! – позвала мать.
Сашка причапала в кухню, видно, подобрала в коридоре первые попавшиеся резиновые шлепки. Оба – на левую ногу.
- Георгий Иванович просит твоей руки, - мать на автомате повторила его слова, и добавила, - Ну? Что скажешь?
-Пойдешь замуж? –спросил отец.
У Сашки был старший брат и младшая сестра. Но даже в кругу семьи, когда все собирались – Георгий видел только ее одну. Больше никого не замечал.
- Ты скажи чего-нибудь, - попросил отец.
-У меня же первый курс, - сказала она.
Как будто замуж можно было выходить только на третьем или четвертом.
-Давайте подождем до лета, - попросил Георгий, - Может быть, тогда…
…Все эти месяцы он трепетал. Боялся, что Сашка в кого-нибудь влюбится, и жизнь для него потеряет смысл. Он хотел видеть ее каждый день, и при этом боялся надоесть. Присылал ее семье билеты на все спектакли, страшась – вдруг у него сорвется голос…
-Это…, - сказала Сашка, - Не надо столько цветов. А то я в кровати чувствую себя покойницей в гро-бу… И у мамы от запах лилий болит голова.
Тридцать первого мая, накануне начала лета, которое, как известно, маленькая жизнь, он сделал ей предложение во второй раз. Понимая, что, если она откажет, ни маленькой, ни большой жизни у него больше не будет.
А как же Гитана?
Они встретились, когда были совсем юными. Не на улице – как бы он там познакомился с цыганкой? Первый раз они увидели друг друга в театре, на репетиции. Предполагалось, что в новом спектакле будет занят цыганский ансамбль. Новенькие пришли вполне в современной виде – джинсы, свитерки… И лишь на Гитане была прозрачная многослойная юбка на чехле до самых пят, золотые серьги до плеч….В таком виде она могла выйти на улицу и приставать к прохожим, предлагая погадать… И женщины бы ее отгоняли. А мужчины… Если тебе улыбается и берет за руку красавица, словно из индийского фильма – ты вырвешь эту самую ладонь?
Каких-то выдающихся сценических способностей у нее не было. Сильный голос, как у товарок, еще она отменно танцевала, но и все… Зато была абсолютно бесстрашной. И если бы в спектакле понадобилось скакать на лошади, метать ножи или работать кнутом – тут то Гитане и не было бы равных…
Она осталась работать в театре. Так получилось. Остальные цыганки со временем вернулись в свой ансамбль, а Гитана – нет. Может быть, потому что к тому времени они с Георгием уже жили вместе, к лютой зависти мужской половины труппы и презрению - женской.
- С кем ты связался, деточка, - сказала Георгию старейшая артистка, - Близкие тебе никогда не разрешат на ней жениться…
- Вы же знаете, что мы давно разошлись…
Разойтись можно не только со второй половиной, но и с отцом, и с братом. Мать Георгия к тому времени уже умерла.
Отец его занимался политикой, взлетел высоко, как говорится, «вращался в верхах». Георгия все это не интересовался. Эту сферу он считал еще большей кабалой, чем военная служба. Там – шагистика, там – безоговорочное подчинение приказам, но мысли принадлежат тебе, а слова… что ж, по крайней мере, солдату можно молчать. Отцу же приходилось говорить то, что от него хотели слышать, и - ни тени вольнодумства.
Был еще старший брат Дмитрий. Тоже птица высокого полета, но не в политике, а в том, что касалось бизнеса. У него – игорные дома, и как-то это всё косвенно было связано с отцом, от него шла поддержка… Может быть, поэтому Дмитрий и не знал трудностей.
Георгий же с того времени, как в школе, на уроке музыки запел, и глаза у учительницы, да что там – и у одноклассников тоже – округлились, не мечтал больше ни о чем. Петь, петь и петь… Музыкальная школа, консерватория и театр, почти сразу – главные роли, и – репутация шиз-ика в собственной семье.
Ни разу он не почувствовал, что отец или брат гордятся им. Казалось, что в дом попала красивая, но совершенно негодная вещь, и что с ней делать, хозяева не знают. Хороша, но слишком хрупка. И вещицу поставили куда-нибудь высоко на шкаф, и вспоминают о ней изредка, перед праздниками, когда положено убираться и стирать пыль.
Несколько раз в год, именно перед Новым годом, Пасхой и днями рождения, отец и брат созванивались с Георгием, обменивались ничего не значащими словами, и к общему облегчению заканчивали разговор.
Лишь один раз, когда Георгий уезжал на гастроли в Европу, Дмитрий сказал, что хочет передать с ним кое-что. Но потом передумал.
- Не надо тебе во все это влезать, - сказал он снисходительно, - Пой, пташка, пой…
Так что на ком женится Георгий – было абсолютно не их дело.
Однако Гитана замуж за него не собиралась. Даже просто расписаться, втайне от всех- не захотела. Будто предчувствовала что-то. Хотя жили они, ни от кого не скрываясь, шумно, весело – у них всегда толпились гости, засиживались едва ли не до утра, пили как лошади… Позже Георгий думал, что за эти два года растерял почти все здоровье, отпущенное ему природой.
А когда они уехали на гастроли в Европу, Гитана встретила человека, за которого вышла замуж молниеносно. Как будто он ее ждал все это время, и она, наконец, пришла. Он работал в полиции, в каком-то высоком чине, Георгий так и не удосужился узнать. Его трясло. У него украли Гитану – то есть, душу, сердце и все остальное, оставив его нищим, как Иов Многострадальный.
А Гитана совершенно не чувствовала вины. С того самого момента, как подошла к краю сцены, наклонилась с улыбкой, и взяла из рук своего поклонника букет. С таким видом, будто берет обручальное кольцо.
***
Теперь у Гитаны все было хорошо. Она жила в благополучной европейской стране. Ее муж ловил преступников (хотя Георгию не верилось, что они есть), а Гитана посвятила себя дому. Оказывается, все эти песни и пляски – то, что составляло ее жизнь раньше, вовсе не были ей так уж дороги. Она с легкостью без них обошлась.
Её Франц, кажется, не верил, что такие женщины еще бывают. Ему казалось, они вымерли как динозавры где-нибудь еще в девятнадцатом веке. Но для Гитаны всё это наполняло и переполняло дни – что приготовить на обед? Как украсить гостиную? Какие цветы развести в саду? Она могла бы блистать на сцене, но лаже не оглянулась на эту мишуру – славу, поклонников….
Может быть, Гитана понимала, что какого-то огромного дарования у нее нет. Нет того самого таланта, который лишает человека возможности распоряжаться собой, подчиняет себе всё – и жизнь, и мысли, и страсти.
Страстей Гитана хлебнула достаточно. И теперь хотела любить сама. Сидеть у ног мужа, и смотреть на него глазами восточной пери. Все это, конечно, образно. Никто ни у кого в ногах не сидел. Просто была счастливая пара, и был Георгий, забытый где-то на краю земли.
В первые годы после разлуки, он с упорством мазо-хиста рылся в социальных сетях. Гитана не звонила ему и не писала. Он отмечал это, и каждый раз ему было больно. Забыла про его День рождения, не окликнула на Новый год, молчит три месяца, уже четыре, пять…
Он листал соцсети и находил ее фотографии. Гитана сделалась непохожа сама на себя. Столь же красивая, как и раньше, она утратила восточный колорит, превратилась в ухоженную и модную женщину двадцать первого века. На снимках Георгий видел ее в джинсах, в рубашках наподобие мужских, в куртках с клепками…Пышные свои волосы Гитана укоротила до плеч. Раньше до плеч у нее были золотые серьги.
Георгий всматривался в ее глаза, будто и вправду хотел заглянуть в душу. Умело подкрашенные, глаза казались еще больше, ярче, чем прежде…Тогда, на сцене, в него – звезду оперетты – влюбилась девочка-цыганка. А эта женщина, похоже, скользнула бы по нему взглядом и пошла себе дальше.
Жизнь без Гитаны сделалась совершенно пустой. Зачем была ему дана от природы эта собачья верность, он не знал. В принципе, это патология. Георгий читал о собаках, которые до конца своих дней жили на могиле умершего хозяина, или ждали его в том месте, где они обычно встречались. К счастью, это были исключения. Если бы так вел себя весь собачий род, он бы вымер. Потосковав, звери должны адаптироваться к новой жизни. И люди тоже.
Но год шел за годом, а для Георгия ничего не менялось.
— Она тебя приворожила, — сказала ему старая артистка Маргарита Романовна, — Их племени всё это запросто дается. Отвороты, привороты….Ты рукой-то не маши, тут дело серьезное. Надо кого-то найти, чтобы с тебя снял это проклятие. Тогда для тебя всё устроится.
Георгий взглянул на нее как безнадежный больной, которому советуют попить травки – авось поможет. Он уже отмучился у психологов, норовивших доковыряться до самого дна души, над ним ворожили, прикладывая крестик, бабки-шептуньи… А от анти-де-прессантов он отказался сам. Не мог в состоянии искусственного покоя и безмятежности, которые дарили лекарства, выходить на сцену и играть. Он даже попробовал. А потом понял – еще два-три неудачных спектакля, и на его роли возьмут кого-то другого. Что ему останется тогда? Петь в переходах?
Чтобы как-то держаться и петь, как прежде, он начал пить… Нашел себе собутыльника из числа постоянных гостей, ходивших прежде к ним с Гитаной. Но тягаться с Леонидом в умении сохранить здравый рассудок после двух бутылок он не мог.
И однажды отказался от последней рюмки, решил добраться до дома своими ногами. А сначала поехать на маршрутке. На той самой маршрутке.
Кто-то потом сказал, что наконец-то подействовал отворот. Но сам Георгий знал другое – эффект переноса. Он перенес свою любовь с Гитаны на Сашу. А Сашка была – как только что распустившийся цветок, и это чувство залило ее с головой.
Она долго привыкала быть женой. Подруги завидовали ей и не верили, что такое бывает в жизни. Жаль, в маршрутках теперь недают билеты. А то можно было бы сказать с уверенностью, что, сев в газельку, Сашка получила билет на миллион.
Артистки из труппы, почти каждая из которых в свое время надеялась заполучить Георгия, Сашку ненавидели.
— Вы ее видели? — спрашивала одна другую, и в воздухе повисала недоговоренная реплика – На какой помойке он ее, интересно, отыскал?
Словом, всё шло как положено.
По вечерам к ним, как это было и при Гитане, приходили друзья. Только теперь это были другие друзья. Не та разлюли-малина, которая нравилась Гите, и она так часто переходила с подружками на родной язык, недоступный мужу…
Сейчас вокруг Георгия собирались интересные люди. Приходила поэтесса, безумно талантливая, которая часто писала для их театра песни. Она была средних лет, но хрупкая и миниатюрная, как японская статуэтка. И с заскоком. У нее не было семьи, но имелся кот, которого она всюду носила с собой, как ребенка. Огромный черный мейн-кун, с янтарными глазами, мог целый вечер пролежать у хозяйки на коленях, жмурясь, и завораживая гостей своей колдовской красотой.
— Анна не врет, когда говорит, что ее душа связана с ним, — сказал как-то Георгий Сашке, — Мне кажется, когда кот умрет, Аня этого не переживет, и последует за ним.
Приходил высокий белокурый парень, Юрочка, родом из прибалтийских немцев, главный «медвежатник» города, специалист по вскрытию сейфов. Георгий утверждал, что слава Юрочки гремит по всей России, и намного превышает его собственную. Юрочка смущался, но однажды, когда Георгий и Саша захлопнули за собой дверь, забыв внутри ключи, Юрочке понадобилось меньше минуты, чтобы впустить их в квартиру.
Был еще один Юрочка, тоже из старых артистов. Саша первое время всё смотрела на его волосы — густые, волнистые и совершенно седые…Чеканный профиль, прямая спина. Даже когда они засиживались допоздна, и видно было, что Юрочку – по старческой немощи — уже клонит в сон — он-то мог задремать, прикрыть глаза, но спина оставалась все такой же прямой.
Саша пыталась быть хозяйкой. Дома у нее готовила мама, Сашку лишь время от времени посещало вдохновение, и тогда она могла состряпать какой-нибудь салат или торт по рецепту из интернета. Ее привлекали необычные названия… Если салат – то «Гранатовый браслет» или «Гнездо глухаря», если торт, то «Графские развалины».
После нескольких провальных экспериментов молодой жены, Георгий сменил тактику. Теперь он заказывал еду в ресторане, а Сашке говорил, что никогда не позволит ей мучиться у плиты.
— Ты еще совсем ребенок, тебе играть, и играть, — повторял он.
В короткий срок Сашка изучила всех постоянных гостей, и лишь один из них вызывал ее недоумение – зачем было его вообще звать? Уже немолодой, высокий мужчина, отчего-то напоминавший Сашке худого слона. Рассказ о нем можно было начать так:
— Его зовут Леонид, и он алкоголик….
В самом деле, иной раз за вечер от Леонида можно было не добиться ни слова. Придя к ним, и оглядев стол, где уже теснились бутылки и закуски, Леонид выбирал какой-нибудь крепкий напиток, брал стакан, бутылку, садился в то кресло, что стояло в углу у камина….
— Что вас связывает? — однажды спросила Сашка у мужа, — Он же почти законченный ал-каш. И совершенно заурядная личность.
Георгий только головой покачал:
— Э, нет, не скажи….
Но в пояснения пускаться не стал.
Когда Сашка забеременела, тут уже возмутилась и ее мать.
— Мы…то есть женщины моего поколения, так пылинки с себя не сдували… Ты мужу-то скажи, что ты не хрустальная… Он же дышать на тебя боится… Мы и на работу ходили, и дома все дела… и на даче… А если старшие дети были, то и с ними возишься… Никто так себя не жалел. А у меня знаешь какой токсикоз был? Лютый! Только холодильник открою – и сразу бегу к «белому другу».
— У меня тоже токсикоз, — обиженно сказала Сашка, — На курицу. Знаешь, как меня тошнит от курицы?!
— Одна-единственная курица вообще не считается. Ты взрослая здоровая девка…Нечего валяться на диване с телефоном… Взялась вон за швабру и вперед. Больше будешь двигаться – легче родишь.
Кстати, о родах. Тут Георгий сломал все стандарты. Он не повез Сашу в какую-нибудь элитную частную клинику. За несколько дней до «часа икс» он отправил ее в городскую больницу. Роддом там был самый заурядный. Но работал в нем «царь и бог» в одном лице, некто Виктор Васильевич. Георгий называл его «Маэстро», и уверял, что таких врачей во всем мире – единицы.
— Что бы ни случилось, как бы ни пошло дело, но, если есть хоть один шанс, он отвоюет у природы и остальные девяносто девять. Своей ошибки он не совершит. Я могу доверить тебя только ему.
В одном Маэстро был не всесилен, у него не было собственных палат в стиле люкс. Саше пришлось лечь в обычную, на пять человек. Впрочем, это ее нимало не расстроило. Она еще не привыкла, а может быть не привыкла бы никогда - быть богатой женщиной, требующей к себе особого внимания.
Лежать было весело. Одна из женщин, Танька Бельтюкаева, оглядев собравшихся в палате, вздохнула:
— Эх, девки, я тут, наверное, старше вас всех буду….
Но потом выяснилось, что Танька – едва ли не младшая из них. Ей просто было не до себя. Куда там! Еще двое детей подрастают, муж приходит в больницу без всяких передачек, зато с фингалом под глазом. И на вопрос, что случилось? - отвечает:
— С электричкой столкнулся.
Танька с детьми занята выживанием. У нее осталась едва ли половина зубов, и волосы на затылке скручены в «шишку» как у бабушек. Танька переживает за детей, за мужа – как они там без нее? Она хочет родить поскорее, вернуться домой. Кто-то подсказал ей способ, и теперь она время от времени сбегает через служебный вход и уводит мужа в близлежащий лесок. Для ускорения, так сказать, процесса.
Зато розовощекую Юльку муж нянчит почти как Георгий Сашу. Юлькин муж забирается на дерево с биноклем, чтобы убедиться, что любимая жена жива и здорова…
- Хорошо, что в родильном зале окна почти до самого верха закрашены белым, - задумчиво говорит Юлька,- Не хотела бы я, чтобы он все это видел. Он от этого стресса просто свалится со своей березы.
…Саша родила Оленьку легко и без всяких проблем. Маэстро только заглянул в родзал – он обязательно так делал, не пропускал ни одних родов. Глянул и сказал:
— Мне тут делать нечего. Акушерка справится.
И все прошло как по маслу. Саша даже не пискнула ни разу.
Роддом жил еще по старым правилам. Младенцев увозили в детское отделение, и привозили матерям на кормление.
— Твоя какая голосистая,— говорили Саше акушерки, — Сразу видно — в отца пошла, тоже петь будет.
Обе рекреации на этаже были заставлены цветами. В палату букеты нельзя, не положено – там всё обрабатывают и кварцуют. Но рекреации стали напоминать оранжереи. Врачи и медсестры уносили цветы домой, на их месте появлялись новые, и этот круговорот цветов в природе не заканчивался.
Присланное в передачах Сашка, в основном, раздавала. Танька Бельтюкаева в первый раз попробовала красную икру и решила, что она лучше черной.
— У младенца будет диа-тез, — внушали Георгию медсестры, — Списочек разрешенных продуктов вон висит…. Мы же даже не знаем, что за фрукты вы притащили, мы таких никогда не видели…
Георгий всплескивал руками:
— Виноват! Ах, как я виноват! Всё, я поехал за кефиром.
Но вместе с полезным напитком он- не в силах удержаться – привозил трехъярусную коробку шоколадных конфет и какое-то немыслимое шампанское….
Не приехал он лишь в последний день перед выпиской. «Наверное, у него спектакль, - подумала Саша, — Или сбился с ног, готовясь к нашему возвращению».
Выписывали обычно палатами. Так, у них в седьмой, собрались женщины, родившие в один день. Врач осмотрел их и разрешил звонить близким, чтобы приезжали забирать.
Юные матери, еще вчера без всякого макияжа, теперь тщательно наводили марафет. Подкрашивали глаза, отделяли ресничку от реснички в ожидании, что вот-вот раздастся заветный звонок:
— Мы уже здесь, у подъезда. Можно выходить.
Георгий же – к изумлению Саши — на телефонные звонки не отвечал. Поэтому для нее стало полной неожиданностью, когда в палату заглянула медсестра:
— За тобой приехали, одевайся и спускайся…
Когда же Саша, уже в своем платье вышла в холл, вместо мужа она увидела… Леонида. Высокая фигура отделилась от окна. Медсестра протянула малышку, не зная, что сказать…Ведь по возрасту этот человек в дедушки Саше годится.
— А где? – начала было Саша.
Леонид всегда был немногословен. А сейчас просто кивнул в сторону машины – мол, садись, поехали…
Наверное, опять какие-то неотложные дела, из-за которых муж не смог…. Машина уже выезжала из медгородка, когда Леонид сказал:
— Он отдал тебя мне…
— Что?! — у Саши отвисла челюсть.
Откуда ей было знать, что накануне Георгию – впервые за много лет позвонила Гитана. Голос ее был таким взволнованным, что Георгий узнал его не сразу.
— Случилась беда. Мы оба с тобой в большой опасности.
***
— Что это значит вообще? — Саша, наверное, должна была выкрикнуть этот вопрос, в соответствии тем чувствам, которые клокотали сейчас внутри нее. Но ни крика, ни даже взвизга не вышло. Вышел какой-то шепот. Зато она двумя руками вцепилась в младенца, прижала его к себе с такой силой, что Олечка стала недовольно двигаться и покряхтывать.
- Лучше бы ты ничего не знала, — сказал Леонид, — Меньше знаешь, крепче….Дальше сама помнишь. Но раз так не выходит, то вот тебе самая малость – твой муж и его бывшая вляпались в очень грязную и опасную историю.
Он отнял руку в перчатке от руля, поднял ее, как бы предупреждая вопросы.
— Скажу сразу – твой ни при чем. Только по родству…Но и он, и ты, и вот эта вот кроха – сейчас вроде рыбки на крючке. О-очень заманчивая наживка. Будет время — объясню подробнее. Сейчас тебе надо знать одно. Твой уехал, и поручил тебя с ребенком мне…
— Но почему?! — теперь уже Саша выкрикнула, да так, что ее голос, наверное, слышали в тех машинах, что ехали рядом, — Так, немедленно разворачивайтесь, везите меня домой…К моим. К папе, маме, поняли?! Вам адрес сказать?
Она видела глаза Леонида в зеркальце. Кто сказал, что ему за пятьдесят? Ему уже под сто лет. Выцветшие светло-серые глаза, окруженные морщинами, и волосы — то ли тускло-русые, то ли седые.
— Ты их тоже хочешь подставить? — он то ли спрашивал, то ли констатировал факт.
Саша одной рукой придерживая дочку, другой уже открывала сумку, чтобы позвонить своим, сказать, что она в заложниках у этого сумасшедшего.
— Твой телефон у меня, — сказал Леонид.
— Как?! Я вам его не давала….Каким образом вы его вытащили? Вы его просто украли?
Леонид молчал, и это был ответ. Да, вытащил незаметно из ее сумки. Так он не только крей-занутый, он еще и профессиональный карманник…
— Я выпрыгну на ходу, — предупредила Саша.
— Сначала выбросишь ребенка? — хмыкнув, уточнил он, - Или соскочишь с ним вместе?
Вот тогда-то у нее и полились слезы. Психика у женщин, которые только что родили, и так хрупкая, а тут…. Будто обухом по затылку.
Леонид вёл машину очень быстро, видимо, сосредоточившись на этом. И даже не пытался утешить ее банальными фразами, не говорил что-то вроде: «Не плачь – молоко пропадет». «Потерпи, все образуется», «Держись, все будет хорошо»….Он молчал.
— Но почему вам? — всхлипнула Саша, — Я вас совсем не знаю….Я вас… терпеть не могу…
— Потому что я кое-что соображаю. И могу тебя защитить. Всё случилось очень спешно, и больше никого не нашлось…Так-то ты мне тоже не нужна... Но у меня долг перед твоим….
— Хоть что-то еще вы мне расскажете? — слезы лились и лились. Тут уже не носовой платок, тут же полотенце нужно, чтобы их вытирать.
— Вечером, — сказал он, — Если все будет спокойно, тогда… поговорим.
…Он жил в старой части города, в одном из тех убогих домов в четыре этажа, по которым взгляд скользнет с сожалением – типа, ну и гарлем…Некоторые умудряются и из таких квартир состряпать что-то современное, но это был не случай Леонида.
В крошечном коридорчике «хрущевки» с трудом помещался один человек, посреди комнаты была натянута веревка, на которой сушилось белье. Леонид провел Сашу в смежную, дальнюю комнату, где, видимо попытался экстренно убраться. Тут и мебели почти не было. Односпальная кровать, еще старая, с пружинами, застеленная пикейным одеялом, шкаф и тумбочка. У окна стоял одинокий стул.
— Напиши мне список, что нужно купить, — Леонид принес ей бумагу и карандаш, — Из вещей и из еды…Я всё привезу.
— Вы же догадываетесь, что будет, — тихо сказала Саша, — Когда вы уедете, я открою окно и стану кричать на весь двор, что меня похитили. Попрошу вызвать полицию.
— Ладно, — Леонид сел на тот самый стул, — Придется тебе объяснить в двух словах.
— Да уж, пожалуйста….
— Ты в курсе, что у Георгия есть брат?
— В курсе. Старший.
— А я думал, что он его и от тебя скрывает. Папашу там не скроешь, слишком большая шишка….То и дело светится по телевизору. Так вот, брат. Игорные дома, разные там игровые автоматы – неплохой бизнес, верно?
Саша пожала плечами:
— Совершенно ничего понимаю в бизнесе.
— Смысл в том, — спокойно сказал Леонид, — Что это все прикрытие…основное там.... Нар-котики… канал, по которому они идут.
Он рассказывал, как мог, сокращая и упрощая, но когда до Саши дошел смысл его слов, она от ужаса потеряла нить.. Тяжелая нар-кота, «диспетчер», «повара», «официанты», закладки…. Всё это значило только одно — тягчайшее преступление и, в лучшем случае, большой срок.
— Гоша тоже… со всем этим связан? — спросила она чуть слышно.
— Нет, — вот тут в голосе Леонида почувствовалась сила, и Саша ему поверила, — В своей семье – Георгий – белая ворона. На него махнули рукой — он им не помощничек. Ты же знаешь, с родными он почти не общается. Основной в этом деле – его брат, ну и отец в курсе, от него идет всё прикрытие. Едем дальше. Про Гитану ты знаешь…
— Допустим знаю.
— И что нынешний ее муж работал в полиции… Так вот. Он тоже был в доле…И его помощь тем, кто занимался этим грязным делом, была неоценимой. Но нашлись конкуренты…Ты даже представить себе не можешь, какие акулы там плавают, в этой мутной воде. И его, этого мужа…
— Что? — спросила Саша одними губами
— Уб-или, — просто ответил Леон, — Потому что кое-кто решил переключить этот канал на себя… Нужно было убрать их вдвоем, вместе с Гитой. Она умная баба, знает на удивление много и, чтобы отомстить за смерть…Словом, она многих может сдать, там потянутся о-очень длинные ниточки. Тогда был задуман более хитрый ход. Словом, Гита теперь у них…
— У….
— Ну да. Как сказали бы у нас - «у конкурентов проклятых». И её разыграли. Якобы случайно — по стечению обстоятельств — её оставили наедине с телефоном. Она понимала, что успеет позвонить только один раз, что в любой момент в комнату могут зайти.... И она связалась с твоим мужем. Гита не понимала, что ничей другой номер ей набрать бы не дали, сразу оборвали бы связь. Им нужно было, чтобы она вышла именно на него.
— Но почему она позвонила ему? Почему не в полицию… не… не…не спасателям каким-нибудь….
— Совсем ты дурочка, — сказал Леонид, — Ну представь себя в такой ситуации…Ты не знаешь, что с тобой будет через пять минут….Оставят в живых или нет. Что потребуют… будут ли мучить…И она позвонила единственному близкому человеку, который у нее остался. А им только того и надо было, выманить его туда. Твой Гоша считает, что его никто не посмеет тронуть, что он из влиятельной, могущественной семьи. А им он нужен как заложник, чтобы его отец и братец…. Словом: «Здравствуйте, мы ваши новые партнеры, теперь весь сбыт пойдет через нас».
— И он теперь у них, — Саше очень хотелось изо всех сил потрясти головой, чтобы мысли встали на место, чтобы страшная сказка кончилась хеппи-эндом— Но почему… Если даже вы все знаете, как Георгий то попал в эту ловушку…
И снова это усмешка:
— Я старый, стреляный, никому не нужный волк. И не мое дело, не в моей власти удерживать твоего мужа.
— Но что с ним будет?
— Да ничего хорошего. Гоша хотел всю жизнь прожить вне всего этого, чистеньким, не измазанным. И ему это удавалось. Даже если его родственничков когда-нибудь накрыли бы – ему бы ничего не грозило. А теперь… Не согласится Дмитрий – их обоих с Гитой просто уберут. Согласится – значит Гоша уже до конца дней будет завязан в этом бизнесе, слишком много он знает и видел…
— А я… ну почему мы… При чем тут мы с маленькой? — Саша все еще не могла до конца поверить.
— Может, там считают, что несколько заложников из семейки лучше, чем один. Может, хотят, чтобы сам Георгий стал сговорчивее. А может, про вас и не вспомнят….
— Но почему он доверил нас - именно вам? Вместо того, чтобы...
— А ты сходи в полицию…сама или родителей пошли. И попроси помощи. Ты удивишься - но там, услышав эту историю, только покрутят пальцем у виска, и скажут, что у тебя родильная горячка.
— А у вас – не горячка? Откуда я знаю, что вы все это сейчас не выдумали?
Леонид вздохнул:
— Меньше всего мне хотелось бы со всем этим связываться. Но у меня перед твоим Гошкой должок. Мой единственный сын сначала был в этом бизнесе, но очень быстро подсел на нар-котики сам. Георгий его вытащил…Игорь лечился в очень хорошей клинике, не в нашей стране. Давно уже завязал со всем этим, живет далеко отсюда, и знать меня не хочет. Я для него – его прошлое, и его позор. Вот только ради своего Яшки…в благодарность за него…я все это и делаю, дошло?
— Да кто вы, в конце то концов? – Сашка пришла уже в настоящее отчаянье.
— А вот этого тебе знать совершенно не надо, — Леонид сказал это уже строго, — Слишком много темного было в прошлом, и не твоего ума это дело. Пиши список – вот твоя работа.
— Погодите, — перебила его Саша,— А как же мои-то? Они же там с ума сойдут. Я исчезла из роддома….
— Их уже предупредили,— коротко сказал Леонид, — Иначе они бы тебя сегодня встречали. Пиши, у тебя есть минут десять.
У Сашки голова шла кругом. Дома-то у нее все было приготовлено – вплоть до последней бутылочки, до яркой погремушки над кроваткой…Ясно, что сейчас придется обойтись минимумом. Что подразумевает этот минимум? Потом не попросишь: «Ой, извините, я забыла еще вот это, не сбегаете ли в магазин?» И ее саму, наверное, из квартиры не выпустят.
Она стала писать, но тут проснулась дочка, пришлось прерваться, покормить ее… И памперс, похоже, пора уже было менять…
Как ни старалась Саша, список получился довольно длинным. Но Леонид ничего не сказал по этому поводу. Мысли его занимало другое.
— Дверь будет заперта, изнутри ты ее открыть не сможешь. Не подходи к окнам, не включай свет. Вообще веди себя так, чтобы с улицы тебя не увидели.
На всякий случай он задернул плотные зеленые шторы, и в комнате стало почти темно.
Когда Саша осталась вдвоем с дочкой, она не выдержала, и долго-долго плакала. Этот день должен был быть совсем другим. Пусть без всяких шариков, без торта и поздравлений… Просто в своем доме, где собрались бы все родные люди. Их поддержка была ей сейчас необходимой. Особенно важно, чтобы мама оказалась рядом. Ведь Саша еще боится прикасаться к дочке – та такая хрупкая, нежная….Даже пеленать еще предстоит учиться, пока получается не очень-то. А вместо этого какой-то бандитский сериал…Молодой матери только в нем и место.
А может, все-таки сбежать?
Саше казалось, что этот день никогда не кончится. Леонид вернулся с огромными пакетами. И все эти мелкие хлопоты, которых нельзя избежать, когда в доме маленький ребенок, захлестнули обоих с головой. Умостить всё на тумбочке.... Вот бутылочка с кипяченой водой, масло от опрелостей – Саше еще в родильном доме посоветовали его купить, разложить пеленки… постирать испачканные… придумать, куда повесить одеяльце, чтобы оно побыстрее высохло.
А сил было так мало…В девять вечера Саша уже с ног валилась. До нее не сразу доходили слова, с которыми обращался к ней Леонид.
— Ложись спать, — сказал он,— Неизвестно, какая будет ночь.
— А вы?
— Я пока посижу…
Он устроился в большой комнате, в кресле – и так, что с улицы его видно не было, но сам он отлично мог разглядеть всех, кто входит в дом или выходит из него.
Саша провалилась с сон, едва только успев укрыться с головой одеялом. Это было старое ватное одеяло, когда-то в детстве она тоже укрывалась таким и очень его любила. Тяжелое, толстое, будто стена, отделявшая ее от остального мира. Здесь она -и ее сны, а там все остальное.
Ночью дочка снова начала плакать. И Саша с большим трудом поднялась, с полчаса ходила по комнате, укачивая малышку, пока та, наконец, не уснула. А Саша решилась на ночное путешествие в кухню, потому что ей очень хотелось пить.
Леонид все также сидел у окна. Третий час ночи, а он не спит.
— Ложитесь, — шепотом попросила его Саша, — Все же спокойно…
Он слегка покачал головой.
— Нет? — удивилась она,— Но что же…
— Назови это как хочешь, — сказал он, — Предчувствие, интуиция…. Но я привык этому доверять… И ты бы лучше ложилась, не раздеваясь…
После этих слов Саша подумала, что уже не уснет. Она пощупала детское одеяльце, которое сушилось возле электрообогревателя. Оно уже высохло и было теплым.
***
Старость мало спит. Но Леонид умел – если нужно – не спать по несколько суток. И при этом оставался таким же внимательным, с той же быстрой реакцией, что и всегда.
Когда-то он был обычным мальчиком, любил играть в футбол. А потом классная руководительница потребовала, чтобы все ребята записались в какой-нибудь кружок, и Ленька выбрал стрелковый. Занятия проходили раз в неделю, военрук вешал на специальный щит бумажные мишени, на другом конце класса, на столе лежали две винтовки, к которым полагались крохотные безобидные вроде бы «пульки». Стреляли школьники, сидя, мишени уносили с собой, чтобы похвалится дома — вот, мол, я, попал в белый, а иногда даже в черный – кружок. А раз в сто лет – так даже в центр этого кружка.
Бывает у человека талант к рисованию, или к музыке, бывает к какому-то виду спорта. Ленька, судя по всему, родился снайпером. Садиться за стол, и наводить прицел на мишень, как это делали все, ему было скучно. Он буквально слету укладывал три положенных каждому «пульки» в десятку, а потом уступал очередь. Ленька знал – когда занятие закончится, и ребята разойдутся, военрук даст ему пострелять еще. И стоя, от пояса, тоже.
Забавой для Леньки было стрелять так, чтобы на мишени не появлялось новых отверстий – «пульки» входили в одно и то же место.
Все мужчины в семье у Леньки традиционно носили погоны, и он, окончив школу, тоже поступил в военное училище. Женился он очень рано, как только учеба была позади. Его девушку звали, как эту кроху, которая сопела сейчас в соседней комнате.
Возможно, если бы Леонид родился лет на десять позднее, всё в его жизни сложилось бы по-другому. Но на дворе царили девяностые, денег на оборонку выделяли все меньше, военных сокращали, и перед Леонидом, как и перед миллионами его соотечественников вплотную встала проблема – как выжить? Как прокормить в таких условиях семью?
К этому времени родился Игорек, семья снимала комнату, и Оля творила чудеса, умудряясь стряпать оладьи из овсяных хлопьев и бульонного кубика. Тушь для ресниц она разводила водой, чтобы хватило ее «на подольше» - как она говорила. А еще у нее с подружками было что-то вроде негласного клуба – молодые матери делились детскими вещами, да и в крайнем случае, когда семья сидела совсем уже голодом, у одной из подруг всегда можно было стрельнуть пару купюр до зарплаты.
Леонид пробовал торговать «безалкоголкой» на трассе – дело не пошло, видимо, предпринимательской жилки он был начисто лишен. Потом ему удалось устроиться охранником, и еще – уборщиком в спортклуб. Здесь он получал сущие копейки, но зато ему разрешали – опять-таки – когда все расходились, качаться на тренажерах. Леонид и сам не знал, почему он так старается сохранить хорошую физическую форму – было лишь что-то вроде предчувствия. Словно он знал, что крепкое тело и быстрая реакция ему еще понадобятся.
Дома он появлялся на считанные часы – собственно, только поспать, и чувствовал себя безмерно виноватым перед Ольгой за то, что все хлопоты, связанные с малышкой, легли на нее.
Леонид старался сделать хоть что-то – постирать детское бельишко (о машинке-автомате приходилось только мечтать), или сбегать за бутылочками на «молочную кухню». Порой он даже приглашал Олю куда-нибудь в кафе, где можно было вкусно и сытно поесть. Как они ценили оба это чувство сытости после долгого существования впроголодь….
И все же Леонид понимал, что этого мало.
А потом он влип, причем влип по-крупному. Устроился в один из ЧОПов, где платили получше, и где можно было легально носить ору-жие. А потом хозяин попросил его спрятать в укромном месте большую и тяжелую сумку. Нужно было задать кое-какие вопросы, а еще лучше – отказаться сразу.
Но Леонид этого не сделал – он очень боялся потерять работу, которая дала его семье столь долгожданную передышку. Оля так радовалась, что можно не считать каждую копейку. Недостроенный, заброшенный дом с колоннами стоял возле леса – Леонид надежно спрятал сумку там. И сообщил хозяину, что посторонний человек ее никогда не найдет.
Но через пару дней он узнал – сумка пропала, а было с ней не что иное, как то самое ору-жие. Вот тогда и прозвучали страшные для Леонида слова:
— Ну что, парень, ты попал… Как отдавать долг будешь?
Леонид понимал, что под угрозой не только он сам – вместо него поплатиться могут жена и сын. Так началась самая темная часть его биографии, которую он надеялся больше никогда не вспоминать.
Один раз, когда он сидел у Георгия - в своем любимом кресле, опьяненный изрядной дозой виски, пришла еще одна гостья. Молодая красивая женщина в красном платье, с крохотной собачкой на руках. Есть такие существа на тоненьких дрожащих лапках, которым не удается своим видом убедить окружающих в том, что они – тоже собаки.
— Веди себя хорошо, Киллер, — сказала дама, опуская питомца на пол, — Не безобразничай, понял. Киллер?
Леонид вздрогнул так, что пролил остатки виски себе на брюки. И после какое-то время не отходил от камина, ждал – пока штаны высохнут, чтобы окружающим не казалось, что он обмочился от страха.
Через несколько лет новой «работы» — если бы его удалось поймать — на него повесили бы уже дюжину заказных уб-ийств. Но он был всегда предельно, фантастически осторожен. Так что в милиции сомневались в самом факте его существования, и считали, что «Боец» - такой была его кличка – это образ собирательный.
Осторожность эту Леонид проявлял не ради себя. Он знал — по негласной статистике – что из людей его профессии выживает хорошо, если один из двух десятков. Он хотел как можно дольше продержаться на плаву, ради Оли и сына.
Задания он получал одно сложнее другого, и каждый раз думал, что это будет его последнее дело. Живым из такой передряги нет шансов вырваться. Теперь он уже знал доподлинно, что его хозяин возглавлял одну из преступных группировок. Леньке-Бойцу могли заказать бригадира другой группировки, мог поступить заказ ликвидировать чьего-то конкурента, крупного бизнесмена, или вора в законе.
Он научился мастерски накладывать грим, в считанные минуты менять одежду, стал настоящим артистом, способным обмануть, внушить к себе доверие. Сегодня окружающие видели в нем маргинала, которому боишься подать мелочь, чтобы не испачкаться о грязную руку. А завтра он представал интеллигентом в очках и с тросточкой. И всегда тщательнее всего намечал он пути отхода, чтобы уметь ускользнуть от преследования, если что-то пойдет не так. Ускользнуть в почти безнадежной ситуации.
И все же несколько раз он прокололся. Однажды ему заказали известного предпринимателя, наказав ликвидировать и тех, кто окажется с ним рядом. Бизнесмен вышел из подъезда вместе со своим другом. После того, как грянули выст-релы, и жертва упала, друг попытался прикрыть уми-рающего своим телом. И Леонид не стал больше стрелять.
В другой раз рядом с машиной, которая в условный момент должна была взлететь на воздух, затеяли игру девочки. Они беззаботно прыгали через скакалку. И Леонид не выдержал – вышел и отогнал их. В тот раз заказчик сам чуть не у-бил его. Как можно было так рисковать! Ведь девочки остались живы, и теперь могут опознать его, помогут составить фоторобот. Только чудом все обошлось.
И, наконец, на одной из квартир, которую он использовал для того, чтобы подготовиться к очередному делу, милиция устроила засаду. Леонид сбежал в последний миг, прыгая через лестничные пролеты, вылетел на улицу, метнулся в ближайший магазин – там продавали одежду. Он мигом натянул на себя какое-то пальто, затем шляпу…
И в этот раз ему удалось остаться на свободе.
За каждый выполненный заказ он получал хорошие деньги, но домой относил лишь часть их, чтобы у жены не возникало лишний вопросов. Ведь Оля, конечно, не была посвящена в детали его работы.
А потом она заболела и умерла. Вот так просто заболела, и ничто уже не могло ей помочь – ни его «гонорары», ни лечение заграницей, куда ему далось ее отправить – в хорошую клинику. Назад Оля уже не вернулась.
Тогда Леонид и стал пить. И всё же хозяева попытались какое-то время еще удержать его на крючке. Игоря, который в ту пору был уже подростком подсадили на нар-котики. И открыто дали понять – если его отец не вернется к прежнему ремеслу, парень «случайно» погиб-нет от передозировки.
Но стрелять как прежде Ленька-Боец в ту пору уже не мог – у него стали дрожать руки. Его пожалели – удивительная вещь в той среде, и на какое-то время сделали телохранителем Георгия.
Этого не должно было случиться, но молодой певец и битый жизнью кил-лер стали чем-то вроде приятелей. Благодаря Георгию, юношу подлечили, он прошел реабилитацию, а потом для него нашлась работа далеко от России – на теплом Кипре… И Ленька-Киллер тоже вроде как был отпущен на свободу. Ушли в прошлое девяностые, никто уже не вспоминал про Леонида. И он тихо старел, и все больше пил, когда случилась эта история.
А теперь возможно снова, как в прежние времена, придется взяться за оружие. Только форма у него давно уже не та, хорошо хоть песок не сыплется.
**
…В пятом часу утра к дому подъехала машина. В комнате, где сидел Леонид, не горел свет, и он мог спокойно ее разглядеть, не опасаясь быть замеченным.
Кто мог приехать на рассвете? Не «скорая помощь», не полиция. Джип с затонированными стеклами. Когда из него вышли и направились к подъезду двое молодых мужчин, Леонид неслышно встал.
Он прошел к Саше, тронул ее за плечо и приложил палец к губам – мол тихо, ни одного звука. А потом жестами объяснил, что надо взять ребенка, и вместе с ним спрятаться под кроватью.
— Что?... – начала было она.
Но он снова приложил палец – теперь уже к ее губам – показывая, что говорить нельзя.
Возможно, будь маленькая Оленька чуть постарше, найдись у нее больше силенок – она бы чаще и громче плакала. Но в первые дни после роддома девочка почти все время спала.
Убедившись, что комната кажется пустой, что обе его гости скрыты под свисающим с постели покрывалом, Леонид неслышно прошел к входной двери. Она была железной, можно было бы закрыть ее на оба замка, но он слишком хорошо знал, что эти люди умеют открывать и не такие замки. Лучше всего было дать им понять, что тут их никто не ждет, что все мирно спят. Тогда они слегка расслабятся. Леонид оставил лишь один замок, тот, что попроще, и встал сбоку от двери.
Саша сжалась в комок, слушая звуки короткой схватки. Сердце ее колотилось так, что ей казалось – этого нельзя было не услышать даже в другом конце квартиры. Вот сейчас в комнату войдут эти страшные люди…Она еще не видела их, но не сомневалась, что страшнее их нет никого не свете.
Но когда раздались тяжелые шаги она поняла – идет кто-то один…
— Саша, — окликнул ее уже знакомый голос.
Леонид стоял в дверях, слегка покачиваясь, прижимая костяшки пальцев к разбитой губе.
— Быстро уходим отсюда, нет времени собирать вещи…
Один из тех мужчин, что пришли за ней, лежал в большой комнате, на полу, лицом вниз. Другого Леонид вытащил подмышки из коридора, чтобы она могла пройти…
— Что вы с ними? Они хотели …нас….?
Язык отказывался повиноваться Саше. Она и Оленьку-то укутать в одеяло толком не успела, наспех, кое-как завернула в него крохотное теплое тельце.
— Уби-ли бы меня, — коротко пояснил Леонид, — А вас бы, скорее всего, просто увезли.
— Но…
— Кричать бы тебе не дали. Или усыпили, или просто вырубили…
— А вы их…?
Потом она взглянула на пистолет с глушителем, который он держал в опущенной руке и вопросы отпали. По лестнице оба сбегали молча.
…Машина у него была старенькая. Не чета черному джипу тех, кто приехал по их души.
— Куда мы теперь? — спросила Саша, устраиваясь на заднем сидении.
Перед тем, как завести мотор, он несколько секунд молчал. Не потому, что не хотел делиться с ней планами — просто не было их, этих планов. Если честно, он думал, что эта девочка с ее младенцем, ничего не знающая, ни в какие тайны не посвященная – никому не будет нужна. И то, что Георгий попросил присмотреть за «его девчонками» -просто перестраховка. То предчувствие, к которому он всегда относился серьезно, нахлынуло на него только вечером. Нарастающая тревога, желание сорваться с места и искать надежное убежище…А он еще убеждал себя, что этого быть не может, старый дур-ак….
И никакого «плана Бэ», никакого запасного варианта у него не было. На тихую старость в кресле у камина – вот на что он надеялся. Дважды ду- рак…
Отъехав несколько кварталов, он остановил машину у телефона-автомата. С мобильного звонить не стал, лучше перестраховаться.
Он знал, что ей может позвонить и на рассвете.
— Нина, — сказал он, когда она – не сразу, но взяла трубку, — Ты говорила, что пустишь меня на дачу, если что…
Ни одного лишнего вопроса, ни одной случайной реплики не позволила она себе.
— Запоминай адрес,— сказала она, и несколько секунд спустя, уже продиктовав ему, как добираться, видимо, взглянула на часы и добавила,— Я буду там через сорок минут.
— Ты? Но зачем тебе?....Тебе – не надо…
— Протоплю печь, — спокойно сказала она, — Иначе в доме будет сыро и холодно. И сам скажешь мне, чем я еще могу помочь.
Она повесила трубку первой.
Нина была одной из тех девочек со скакалкой, которой он тогда спас жизнь. Ей было одиннадцать лет, а ее подружке – на год больше. И эта самая подружка потом подробно описывала его, помогая милиции составить фоторобот. А Нина сказала:
— Я ничего не помню.
Но годы спустя, когда они совершенно случайно встретились — на том самом речном трамвайчике…Она всмотрелась внимательно в его лицо, и подошла.
— А ведь если бы не вы, меня бы уже не было, — сказала она.
***
Эти полтора часа их первой, собственно, встречи, когда они познакомились и разговорились, промелькнули как одна минута. День был очень неприятный – с утра сыро и холодно, а после начался дождь. Да нет, даже не дождик – морось. И черт знает почему, их обоих понесло в этот день устроить себе такое развлечение – податься на реку. Трамвайчик отправился в плавание полупустым. Большинство пассажиров собралось в салоне, сетуя, что видимость нынче неважная, город толком не разглядишь.
А Леонид и Нина все стояли и стояли у борта.
— Я вас с подружкой гнал, а вы все возвращались и возвращались, будто вам на этом месте было медом намазано. Мне уже хотелось махать на вас руками и кричать, как кричат голубям: «Кыш!»
Леонид разговорился неожиданно для себя. Он никогда не был словоохотливым.
— Нина, вы все равно меня, наверное, вините… Ведь обе могли из-за меня погибнуть или остаться калеками.
Она пожала плечами:
— Время было такое. Что-то я запомнила сама, о чем-то мне рассказывали родители. В городе, наверное, дня не проходило без разборок….Я думаю, и сейчас происходит что-то подобное, только уже не на глазах, всё шито-крыто.
— Ваша подруга…
— Мы как-то сразу перестали дружить после того. Я не могла понять, зачем она это сделала… Так тщательно описывала вас, будто изо всех сил хотела, чтобы вас непременно нашли. А ведь вам ничего не стоило – просто выполнить то, что вам велели, не отвлекаясь на нас. Ну подумаешь, две девчонки из обычных семей…Что там стоили наши жизни! А вы из-за нас рискнули…И сейчас моя бывшая подруга, - Нина подчеркнула это слово «бывшая», — Жива, удачно вышла замуж и живет в Петербурге.
— Вы должно быть, замерзли, — он сообразил это только сейчас, — Пойдемте в буфет, там, наверное, есть что-то горячее…
В буфете их ждало разочарование. Перечень напитков был длинным, но из горячего ничего не осталось. Ни чая, ни кофе, ни – тем более – глинтвейна и сбитня уже не было в продаже. Только лимонад.
Тогда они взяли мандарины, шесть оранжевых шариков
И Леонид дивился потом – он не был художником, но почему-то эта сцена навсегда запомнилась ему в цвете. Свинцовое небо, темно-серый в дымке мелкого дождя город, почти черная – даже на вид холодная вода в реке – и яркие мандариновые корки, летящие в эту воду.
— А чем вы занимаетесь сейчас, Нина?
Она пожала плечами:
— Медсестра в физкабинете. Белый халат, Большое теплое помещение, кабинки, шторки, медицинские приборы. Каждый день. Одному можно радоваться. Порой пациенты приходят, такие знаете….Как в песенке про «скрюченных волков», которые гуляли по «скрюченным дорожкам». А после лечения они уходит более-менее в прямом виде. А вы? Что вы сейчас?
Этим вопросом она давала понять, что у него-то жизнь не может быть такой банальной, такой обыкновенной, как у нее….
Позже его всегда удивляло то странное уважение, то безоговорочное почтение, с которым она к нему относилась. С его точки зрения он этого совершенно не заслуживал.
И все же, начиная с той встречи на реке, они начали изредка встречаться. Странные отношения сложились между ними! Обычно такие возможны между старыми друзьями, а ведь они так мало знали друг о друге. И избегали расспрашивать, давая и в этом один другому свободу: захочет – расскажет. Что захочет, то и расскажет.
Нина могла позвонить ему и сказать:
—У меня есть билеты на концерт, пойдемте со мной….
И они появлялись в концертном зале, являя собой странную пару. Высокий, немолодой уже мужчина с седыми висками, и стройная девушка с аристократическими манерами. Кем они были друг другу? Окружающие терялись в догадках. Отцом и дочерью они быть не могли – не было даже отдаленного сходства. Вместе с тем чувствовалась меж ними некая уважительная дистанция – следовательно, и не пара.
Посещение театра или концерта для обоих было редким праздником.
А потом случался вечер, когда он набирал ее номер:
— Нина, не посидишь со мной в кафе?
К этому времени они уже перешли «на ты».
— Через пятнадцать минут, - отвечала она, не спрашивая больше ничего.
Она знала – если он зовет ее, значит уже сидит в том подвальчике, что неподалеку от ее дома.
Услышав ее голос, он кивает официанту, и когда четверть часа спустя Нина спустится по лестнице, ее будет ждать чашка кофе и золотистый еще теплый круассан. А возле Леонида стоит бутылка с коньяком, и рюмка, больше напоминающая стакан. Они могут почти не говорить друг с другом, молчать, или Нина будет рассказывать ничего не значащие мелочи.
Но только потому, что она сидит рядом, его хмель каким-то образом трансформируется, и не накроет его с головой. Ему станет легче, отпустит немного внутри, как всегда отпускало его после выпивки, но он уйдет отсюда на своих ногах. Разве что Нина станет чуть направлять его, когда они будут подниматься по лестнице. И он сожмет ей руку, садясь в такси – жест благодарности, для которой не надо слов.
А это был уже совсем другой подвал, собственно, не подвал даже, а подземный ход.
— У Паши два замка, и в обоих есть такие ходы, — сказала Гитана.
Их с Георгием заперли в тесной комнатке, больше напоминающей чулан, чем камеру. Когда человек впервые попадал сюда, тьма казалась абсолютной. Но со временем глаза привыкали, и Георгий уже отчетливо видел Гиту – сидящую на узкой скамье. Она оперлась о стену, прижала колени к груди, обхватила их руками. То ли пыталась согреться, то ли ей просто хотелось съежиться от страха и волнения, стать невидимой.
Георгию показалось, что ей это удалось. Гитана, всегда прямая как струнка, с отведенными назад плечами, сейчас выглядела маленькой и беспомощной. Растрепанные спутанные волосы падали на плечи.
Она не упрекнула его за то, что он ничем не смог помочь ей, но только сам угодил в ловушку. Он был рядом. Вместе им легче. Вот и всё.
— Ты сильно замерзла? — спросил он, — Иди сюда…
Ему пока еще удавалось сохранить внутреннее тепло. Он обнял Гиту – плечи и руки у нее были совсем ледяные — прижал к себе и стал покачивать как маленькую… Эффект переноса… Сейчас маятник качнулся в другую сторону, и он уже не помнил, что есть на свете Саша и маленькая девочка, его дочка. Сейчас была только Гита и ей, в первую очередь, грозила беда.
— Я много знаю, — сказала она с усмешкой, — У Паши такая биография, что роман писать можно. А он не любит внимания к своей персоне. Пашка не думал, что муж со мной делился этим всем… И вот что ему со мной теперь делать? То, что он хотел, он уже получил – выманил тебя сюда. С тебя он будет покуда пылинки сдувать. И если все сложится так, как он хочет, Паша вернет тебя брату целым и невредимым. А со мной….
Гитана потерла пальцами переносицу. Может быть, слезы смахнула…
Теперь Георгий понимал, чего она от него ждала. Что он использует свои связи, раз в тысячу лет – свое родство. Найдет, чем пригрозить этому Паше, на что надавить, и ее отпустят. А вместо этого он сейчас сидит рядом с ней, в полной зависимости от Коки, и ждет его милости.
*
Паша Кока действительно являлся настоящей легендой в криминальном мире. О нем с придыханием говорили, что он уже родился вором.
Впрочем, он вряд ли отметился тем или иным преступлением прямо в родильном доме. Но «карьеру» он начал с того, что обокрал родную бабушку. Напрасно старушка старалась отложить какие-то крохи от невеликой своей пенсии «на черный день». Внук счел, что небольшой суммы бабке будет достаточно, а все что сверх нее – конфисковал в свою пользу.
Бабушка стала замечать, что накопления ее не растут, но внук был последним, на кого она стала бы грешить. Она подумала, что виновен сосед – тот был почти маргиналом, собирал и сдавал бутылки. Когда же всплыла правда, для бабушки это стало страшным ударом.
Отец выпорол Пашку, но наказание не помогло. Со временем стало ясно, что и в школе от Пашки толку не будет. Вместо того, чтобы ходить на занятия, он сбегал во дворы и подворотни, к своим полукриминальным друзьям. Травили байки, в основном, тюремные. Пили пиво…Потом пошли первые кражи.
Пашке не было еще и девятнадцати лет, когда он сел первый раз, взяв на себя чужую мок-руху. До той поры его биография была чистой, а значит, можно было рассчитывать на снисхождение суда. И, конечно, на благодарность того знакомого авторитета, вместо которого он пошел за решетку.
К тому времени Пашка столько слышал о тюрьмах и лагерях, что воспринимал их уже как дом родной. Он наотрез отказался работать, и вел себя настолько независимо, насколько это возможно в исправительном учреждении. Его били, сажали в карцеры, держали там подолгу, но ничего не менялось. Пашка возвращался измордованным, но не сломленным. И, видя такое «отрицалово», авторитеты, отбывавшие одновременно с ним срок, приблизили его к себе.
На волю Паша вышел уже настоящим «вором в законе». Через несколько лет он сел снова – уже за крупную кражу, и драку с особой жестокостью. И в этот, второй раз, будучи на зоне, Паша подсел на нар-котики. Зависимость не пошла ему на пользу: теперь на тюремных разборках он судил не «по совести», а признавал правым того, кто делился с ним зельем.
Освободившись, Паша занялся сбытом нар-котиков, в частности, кок-ина. Тогда же к нему приклеилась эта кличка – Паша Кока…
Товар шел из Южной Америки.
Попутно Паша уделял время и бизнесу. Все эти финансовые пирамиды, фирмы, существующие только на бумаге – сегодня они есть, а завтра их нет, автосалоны, где торговали крадеными машинами – сфера его интересов была широкой. А еще под его крылом находились мелкие преступные группировки.
Словом, это была птица высокого полета, и богатство Паши росло с каждым днем. В «нулевые» он перебрался в Европу, не теряя, впрочем, связей с Россией. Говорили, что он растратил воровской общак, но те, кто обвинял Пашу в этом, кончили плохо – автомобиль одного взлетел на воздух, другой неудачно «вышел в окно» ночного клуба.
У Паши было два особняка, которые действительно напоминали замки, вот только неприступными делали их современные средства – камеры слежения, личная охрана, стены из особого кирпича, железные двери, особые замки. И, да, подземные ходы, благодаря которым авторитет мог сбежать в самую последнюю – казалось бы уже безнадежную — минуту.
В подземелье царило Средневековье, а там, наверху, были картины известных художников, изящные скульптуры, баснословной цены мебель, два десятка машин.
И сейчас Паша сидел в бильярдной, но не играл, хотя занятие это любил. Он говорил своему помощнику Васе Алмазу:
— Ну что, этот Димасик не нарисовался еще? Никаких предложений не поступало?
Голос у Васи был удивительно ровный и невыразительный:
— Вероятно, он не хочет прогибаться под нас так сразу. Деться ему некуда, братишка у нас, но надо думать, он все-таки будет искать какой-то компромисс.
— Что ж, надо ему показать, что намерения у нас серьезные, — Паша сложил пальцы домиком, покивал, ну прямо-таки добрый дедушка, — Братишку его мы пока не тронем, а вот женку его с ребенком…
Вася вопросительно поднял брови.
— Ну что нам их куда-то тащить? — продолжал рассуждать Паша, и тон у него был добрый-добрый, будто его заботил вопрос – с медом оладушки есть или со сгущенным молоком, - Через границу – тем более. Да и там прятать – зачем? Уберем их – и все… Для Димы они, по сути, роли не играют, он их и не видел никогда. Для него само сознание, что родная кро-вь пролилась — может стать той последней капелькой, после которой все будет в нашу уже пользу…ну а певец этот - поплачет, потом новую песенку споет… прочувствованную,…да и только. В общем, решаем, дружочек так. Больше мы этих девчонок захватить даже не пытаемся. Убрать — куда как легче….
— Так ведь увезли их, Пал Захарыч, — возразил Вася, — Они могли быть уже у нас, а дальше вы бы сами решили, что с ними делать. Оставлять ли в живых, нет ли… А теперь, когда их прикрывает этот старый ал-каш…Бог весть, что придет в его пропитую голову…
— Грунюшку позови, - попросил Паша, — Она такие вещи хорошо видит.
Грунюшка, к услугам которой прибегали нечасто, заслужила к себе особое отношение. Она была своего рода ясновидящей, и порой ее прогнозы сбывались с удивительной точностью.
Она жила у Паши в доме, чтобы быть всегда под рукой. Но увидев ее, никто не сказал бы, что у этой маленькой плотной женщины, с таким обыкновенным незапоминающимся лицом, есть какие-то особые таланты.
Когда ее звали, чтобы что-то узнать, Грунюшка садилась в кресло, закрывала глаза, откидывала голову, и впадала в состояние, близкое к трансу. Вот и сейчас она начала:
— Вижу лес…И маленькие домики… дачи… высокая кирпичная труба, и неподалеку от нее домик под зеленой крышей. Два этажа… Там две женщины… одна топит печь…. Мужчина носит ей дрова. Вторая – с ребенком на руках… ребенок совсем маленький… младенец…
Окончание далее...
Автор Татьяна Дивергент
Следующая публикация
Комментарии 32