СПИРИТЫ И ДУХИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Мистика не редкость в русской классической литературе, пусть это и не первое, что с нею ассоциируется. Таинственное и потустороннее — и на уровне мотивов, и на уровне персонажей — встречается в ней на протяжении многих веков, от былин до школьных классиков XIX века. Призраки, духи, нечистая сила, равно как и люди, по собственному желанию или поневоле вступающие с ними в контакт, — персонажи Пушкина («Пиковая дама»), Лермонтова («Демон») и, конечно, Гоголя («Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Вий», «Шинель»). Наверное, эти произведения вспоминаются здесь в первую очередь — так что сегодня мы решили поговорить о десяти менее знаменитых духах и спиритах русской литературы.
👤Александр Бестужев-Марлинский. Замок Эйзен (1825): барон Бруно фон Эйзен
Призраки и мертвецы — частые гости в готической прозе. Хороший пример — «Замок Эйзен (Кровь за кровь)», относящийся к ливонским повестям Александра Бестужева-Марлинского. Этот цикл имеет множество мотивных пересечений с немецким рыцарским романом и следует традиции исторической готики.
Интересующий нас призрак — барон Бруно фон Эйзен. Барон был убит собственным племянником Регинальдом, полюбившим жену дяди — Луизу: «…Только кровь его брызнула на жену и племянника». Во время свадьбы возлюбленных недавно похороненный барон возвращается для мести (вероятная отсылка к «Макбету») — и становится носителем, с одной стороны, злого рока, а с другой — справедливости: «Бледное лицо его было открыто... глаза неподвижны... И что ж? В нём все узнали покойника Бруно».
👤Владимир Одоевский. Сильфида (1837): Михаил Платонович
Одоевский увлекался алхимией и оккультизмом, отчего даже получил прозвище Русский Фауст. Так что неудивительно, что в его прозе переплетены мистика, готика и фантастика. Повесть Одоевского, вероятно, связана с одноимённым балетом 1832 года на музыку Жана Шнейцхоффера. Сильфида — дух воздуха в женском обличье, в погоне за которым герой постановки бросает дом и семью.
Сюжет «Сильфиды» Одоевского схож с балетным. Увлёкшийся учениями каббалистов Михаил Платонович совершает таинство, в ходе которого призывает сильфиду («существо удивительное, невыразимое, неимоверное — словом, женщина, едва приметная глазу»). Очарованный герой отказывается от всего мирского: «Решившись исследовать до конца все таинства природы, я прерываю сношения с людьми...» Героя принимают за сумасшедшего, врач назначает ему лечение, и Михаил Платонович становится «теперь человеком, как другие» — однако всё ещё жалеет о потерянном даре: «…Я с отчаянием вспоминаю то время, когда… прелестное существо… открывало мне таинства, которых теперь я и выразить не умею, но которые были мне понятны... где это счастие? — возврати мне его!..»
👤Фёдор Достоевский. Преступление и наказание (1866): Марфа Петровна
О нечёткой границе между фантастикой и реальностью в поэтике Достоевского написано много; сам он считал одним из высших шедевров русской прозы пушкинскую «Пиковую даму», и явление чертей, двойников и призраков, как правило ассоциируемое с сумасшествием героя, — примета и ранней, и зрелой его прозы, от «Двойника» до «Братьев Карамазовых». Призраки у Достоевского встраиваются в описание действительности и отражают душевное состояние «реальных» героев. «…Чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше», — говорит Аркадий Иванович Свидригайлов. Изначально неясно, с какой болезнью связано то, что Марфа Петровна — покойная жена Свидригайлова — навещает мужа «по пустякам»: напомнить о часах, показать платье. Позже раскрывается возможная причина появления призрака, когда Дуня обвиняет Свидригайлова в убийстве Марфы Петровны: «Ты жену отравил, я знаю, ты сам убийца!»
👤Иван Тургенев. Странная история (1869): Василий
Эта вещь относится к циклу «таинственных повестей» Тургенева. Сюда входят и другие произведения, где фигурирует столкновение с необъяснимым: «Призраки», «Фауст», «Песнь торжествующей любви».
Василий — юродивый, способный призывать мёртвых. Рассказчик, изначально не ожидавший увидеть что-либо на спиритическом сеансе, действительно встречает своего погибшего гувернёра. Сила, вызвавшая этот образ, остаётся для героя загадкой: «Что ни говори, — думал я, — я видел, своими глазами видел покойного моего гувернёра!» Примечательна история Софи — девушки из богатой семьи, внезапно сбежавшей, чтобы прислуживать Василию: «…Я не понимал, как могла такая хорошо воспитанная, молодая, богатая девушка бросить всё и всех… и для чего?» Вопросы о мотивах Софи и о сущности способностей Василия остаются открытыми — загадочность и «странность» повести Тургенева обусловлена как раз этими лакунами.
👤Лев Толстой. Анна Каренина (1878): Ландо
«Анна Каренина» обычно не ассоциируется с мистикой, готикой или романтизмом, хотя для этого романа, безусловно, важны мистические совпадения — от счастливого и сверхъестественного понимания, возникшего между Кити и Лёвиным, до зловещего образа «мужичка, работающего над железом», возникающего в ключевой момент жизни Анны и перед самой её гибелью. Известно, что Толстой относился к спиритизму и спиритам скептически: например, в комедии «Плоды просвещения» гипнотизёры высмеиваются. Этот скепсис читается и в образе Ландо — второстепенного, но всё же важного персонажа.
Под влиянием своей подруги, графини Лидии Ивановны, Алексей Каренин начинает принимать решения по советам французского спирита Ландо — и отказывает Анне в разводе. Ландо, оказывающий на Каренина такое большое влияние, предстаёт в романе не прорицателем, а мошенником: «…Когда он связался с Лидией Ивановной и с Landau, все говорят, что он полоумный...» Ландо, вероятно, был списан Толстым с Дэвида Хьюма — самого известного медиума своего времени. Хьюм гастролировал по миру, был принят при европейских дворах и женился на русской дворянке. В «Анне Карениной» Толстой пародийно описывает его популярность — успех Ландо так велик, что исцелённая им графиня Беззубова усыновляет спирита, и он получает графский титул.
А. Стадухина
Продолжение следует