Замуж с осложнениями. Юлия Жукова. Гл. 15-16

Я побаиваюсь расспросов насчёт того, почему я вышла за Азамата, так что переключаю их на культурный контекст: — А что такое Цаган-идир? — Белый день, — доходчиво поясняет Эсарнай. Блин, это-то я поняла! — Это праздник! — радостно говорит молчавшая доселе Динбай. Эсарнай бросает на неё недовольный взгляд, но той уже всё равно. — Зима-до-свиданья-весна-здравствуй! Солнце-ярко-луна-ярко-день-белый! Меня слегка сносит этим потоком счастливых восклицаний, а Динбай аж раскраснелась. Она вся такая круглая и румяная, как яблочко, и, видимо, очень активная. Но на всеобщем говорит так себе. — Так сегодня праздник? — спрашиваю я. На Земле-то конец декабря. — Да, на Муданге сегодня первый день весны, — поясняет Эсарнай. — Новый год. Точнее, это на севере, а на юге наоборот осень начинается, но празднуют всё равно по северу. — О-о, вот как. У нас сейчас тоже Новый год. Только мы его посреди зимы празднуем. Мы сидим там ещё часа два, пока свет за окном не угасает совсем, и тогда зажигаются цветные лампы в форме рогов. Из радостного лопотания Динбай и спокойных объяснений Эсарнай я узнаю несколько сказок и поверий, связанных с Белым Днём. У них, оказывается, зимой очень пасмурно, и они считают, что на это время какой-то подземный гад проглатывает солнце, а потом, в Белый День, приходит некая крутая богиня и вспарывает ему живот, и солнце выскакивает. Так что день этот солнечный и длинный, и ночью тоже очень светло, потому что все три луны светят вместе. — У вас три луны? — переспрашиваю я. Знаю, конечно, что на других планетах может быть сколько угодно лун, но я ведь мало где высаживалась, да ещё и ночью… — Да, они летом светят по очереди — так, что всю ночь светло. А в Белый День они светят все вместе, так что очень-очень светло. Потом мне ещё рассказывают, что дождь идёт, потому что из моря взлетает дракон и разбрызгивает воду по небу, а ещё что весна — хорошее время для свадьбы. — Но вы ведь не полетите на Муданг, так что это неважно, — заключает она. — Мы как раз собирались лететь на Муданг, — непринуждённо вставляю я. — Но ведь Азамат не может… — осторожно говорит она с полувопросительной интонацией. — Алтонгирел говорит, что его пустят на несколько часов, чтобы поговорить со Старейшинами. Эсарнай приподнимает брови и опускает глаза, как будто я сказала нечто неуместное. — И-и… Алтонгирел считает, что Старейшины одобрят ваш брак? — Алтонгирел сам нас поженил, — пожимаю плечами. — О. — Старый идиот! — внезапно кричит Эрдеген. Динбай немедленно кидается к ней. — Госпожа Эрдеген! Госпожа Эрдеген, проснитесь! — Как будто я сплю! — возмущается старуха и зевает. — Кто она? — шёпотом спрашиваю я у Эсарнай. — Жена одного из капитанов, — шепчет она в ответ. — Он её всю жизнь с собой возит. Сам-то уж плесень старая, и жена под стать. Но, говорят, в молодости она была такая красивая, что про неё песни слагали. — Госпожа мешать? — тоже шёпотом спрашивает Динбай у меня. — Да нет… Вот только эти её духи… — я машу рукой перед носом и морщусь. Дамы опять переглядываются. — Дорогие, — авторитетно заявляет Эсарнай. Я выражаю на лице оскорблённое достоинство. — Да хоть какие дорогие… Запах такой сильный, что я еле могу дышать. Дорогой вещью ещё надо уметь пользоваться. Кажется, мой высокомерный тон производит эффект: обе дамы внезапно одаривают нашу старушенцию взглядами, полными собственного достоинства. Видимо, до сих пор они комплексовали, что не могут себе позволить употребить два флакона духов за один вечер. Мне вообще не очень нравится, что они так прислушиваются ко мне, получается, я прямо-таки законодатель мод какой-то. Хотя, если уж они меня богиней считают, то неудивительно… Но вообще надо быть осторожнее с высказыванием своего мнения по пустякам. Через какое-то время снизу начинают доноситься звуки, похожие на музыкальные, и мои сотрапезницы будят Эрдеген. Мы все вместе спускаемся вниз. Я довольно быстро нахожу Азамата, он в приподнятом расположении духа. — Ну как успехи? — спрашиваю. — Замечательно, — улыбается он. — Куча выгодных сделок. Ты как там, не умерла от скуки с драгоценной госпожой? — Драгоценной? — Ну Эрдеген. Это значит вроде как «моя дорогая». — Так это не её имя? — Нет, конечно. Она в юности была такая красивая, что, говорят, сама своего имени не знала. Мы прогуливаемся по залу, рассматривая невероятный интерьер. В дальнем углу накрывают на стол, с другой стороны между колоннами я вижу стол для игры в бараньи. Условно-музыкальные звуки доносятся от входа, где на ступенях несколько мужчин настраивают причудливые расписные инструменты. — А почему имена скрывают? — задаю я давно мучащий меня вопрос. — Ну, — Азамат прищуривается. — Считается, что если знаешь имя человека, то можешь им повелевать. Или отобрать у него что-нибудь, например удачу или красоту. Конечно, на самом деле это могут только лесные знающие, но люди боятся… — Знающие что? — Знающие. Просто знающие. Они тоже могут общаться с богами, как и духовники, но по-своему, нехорошими способами. — А духовники за ними охотятся? — хмыкаю я. — Нет, что ты. Не любят их, конечно, их никто особенно не любит. Но они ведь за бесплатно не вредят, только по заказу. Так что охотиться надо за клиентами. Мы приближаемся к столу с едой, как раз когда всех приглашают садиться. Я замечаю, что мои дамы умащиваются поближе к своим мужьям, и делаю то же самое. Мужики за столом беззастенчиво на меня пялятся, некоторые даже тычут пальцами, обсуждают вслух. — Смотри-ка, настоящая тощая землянка…  — И как они детей рожают, не пойму.  — Зато лёгонькая, наверное…  — Ну изящная, ничего не скажешь. А что хилая — так кто ж такую работать заставит.  — Как, она работает?! Целитель?!! — А ты не слышал, что ли? — Вон Эцаган…  — И не скажешь, что что-то было! — Нормально Азамат прибарахлился, и красиво, и в хозяйстве полезно! Какой-то пожилой мужик начинает хохотать так, что давится и чуть не падает под стол. Я сижу, изо всех сил стараясь не обращать внимания, твержу, как мантру: только-бы-не-покраснеть, только-бы-не-покраснеть… — Они ведь меня обсуждают? — тихо спрашиваю у Азамата. — Да, ты сегодня просто тема вечера, — усмехается он. — Все в восторге. — И тебе приятно, что они так вот вслух меня обсуждают? — спрашиваю с плохо скрываемым гневом. Азамат замечает и склоняется ко мне: — Потерпи, солнце. Я знаю, что у вас так не принято, но тут никак по-другому быть не может. А уж если на Муданг прилетишь, там просто каждая собака будет на тебя таращиться, тут ничего не поделаешь. Но ты им всем нравишься, хоть этому порадуйся. Я хочу что-то ответить, но тут на стол водружают жаркое. Я понимаю только, что это кто-то на вертеле, без головы и очень большой. — Что это? — спрашиваю. — Баран, — отвечает Азамат. — Такой огромный?! — Может, он слово перепутал?. . — Да, это муданжский баран. Они у нас крупные. М-да, на Муданге всё крупное, это точно. И обильное. Алтонгирел и два других духовника режут тушу и раздают гостям, сопровождая свою деятельность заковыристыми причитаниями. Куски мяса все берут в руки и не кладут на тарелку, и я стараюсь следовать этому правилу, хотя оно всё ещё горячее. Азамат предупредительно подсовывает мне салфетку, не иначе, с собой взял. — Спасибо, солнце, — говорю. — Я бы без тебя тут уже совсем рехнулась. Баран пахнет бараном, но не до отвращения. Есть его можно. Азамат тихо комментирует: — А голову сожгли в качестве угощения богам, хотя здесь, на Гарнете — это бред, какие тут боги. А ведь там такие вкусные… — А ты тоже веришь в этого, который солнце проглотил? — перебиваю. Я, конечно, аппетит редко утрачиваю в силу профессии, но предпочитаю не смотреть в глаза тому, что ем. Азамат ухмыляется: — Я смотрю, тебя просветили, и ты думаешь, что это чушь. — Ну… — не хочется ссориться из-за религиозных убеждений, но не врать же… — Не волнуйся, это всё… женская правда. Уж извини, так говорят. Женщины много чего боятся и придумывают себе сказки, чтобы не так страшно было. А уж какая там реальная основа — это только Старейшины знают. Когда от барана остаётся один скелет, начинает звучать музыка, которая так распространяется в нашем необычном помещении, что как будто льётся вниз по колоннам. Сперва просто какие-то мелодийки, потом подключается вокал. У меня от этого вокала волоски по всему хребту не просто дыбом становятся, а прямо вибрируют, как струны: более неприятного тембра голоса поискать. Вот уж действительно: голос громкий, зато противный. — Эх, как заливается, — говорит сидящий слева от меня мужик. На всеобщем говорит, то есть мне. — Ты погоди, — гудит Азамат в ответ. — Сегодня Ахамба спеть обещался. — Да ну! Вот это будут трели! Но и Охтаг неплох, что скажете, Элизабет? — Уж очень высокий голос, — говорю. Про прищемленную кошку опустим. — Ну вот и я говорю, здорово поёт! — радуется мой сосед и вылезает из-за стола, чтобы пойти послушать поближе. Певец затягивает что-то более протяжное. Кое-кто вокруг начинает подпевать такими же противными тенорочками. Азамат, откинувшись на спинку стула, шевелит губами. — А ты чего не поёшь? — спрашиваю. — Да что ты, какой из меня певец. У меня же голос, как у быка, — смеётся он. — Хороший у тебя голос, — говорю. — Гораздо приятнее, чем эта дверь скрипучая. Азамат хохочет. Наконец акустическая пытка заканчивается, и снова звучит одна только музыка. Тут уже и мы подходим поближе, послушать. Инструменты у них симпатичные: пёстрые, раскрашенные, с нарисованными солнцами и людьми. Есть похожие на небольшие квадратные контрабасы, их несколько штук разной высоты, и играют на них смычком, сидя. Есть что-то вроде шепелявой свирели, которая издаёт столько же шума, сколько и звука, но приятно напоминает ветер. Есть барабаны и ещё что-то щипковое, за чужими спинами не разберу. Потом музыка приобретает отчётливую танцевальность, и внезапно на площадку перед лестницей выкатывается пылающая от смущения и азарта Динбай, волоча за руку, вероятно, своего мужа — статного молодого парня с короткими волосами, натурально стоящими дыбом. Она принимается кружить вокруг него, в такт музыке помавая руками, причём она так быстро перебирает ножками под своей длинной юбкой, что получается невыразимо смешно. Блестящие нити в её одежде сверкают, драгоценная броня на шее позвякивает. Парень поначалу теряется, но потом, когда музыка становится быстрее, он тоже подключается к танцу, и скоро они уже вместе кружат по «сцене», совершая руками такие быстрые и плавные движения, что трудно поверить, будто у них по два локтя, а не по восемь. Его хом в виде, насколько я могу судить, двух бобров, подлетает в воздух при каждом резком движении и, наверное, сильно бьёт по груди. Народ начинает хлопать и присвистывать, молодые ребята скоро тоже присоединяются к пляскам, и Динбай, должно быть, чувствует себя настоящей королевой бала. Ни за что не поверю, что Эсарнай станет выделывать такие фокусы, да и за себя ручаюсь. Танцы затягиваются надолго, и те, кому стало скучно смотреть, переключаются на бараньи и ещё какие-то национальные игры. Я присоединяюсь и снова кой-чего выигрываю, правда, поздравляют с этим выигрышем Азамата. И вот наконец, когда танцы уже слегка затухли, к оркестру присоединяется Ахамба. У него тоже есть квадратная скрипка, но он берёт на ней только отдельные стонущие ноты, предоставляя остальным музыкантам подхватывать его мелодию. Я с трудом разбираю, что он поёт, тем более что не узнаю многих слов, когда он их растягивает на полминуты. И всё же некое печально-обнадёживающее повествование складывается. Из зимней стужи прочь Мы вышли без потерь.  Белее снега ночь,  Крадётся в ней серый зверь.  Гнедой мой конь силён,  Резвится на снегу.  Хозяйке бью поклон,  Добиться её не могу.  Голос у него красивее, чем у предыдущего оратора, но тоже довольно высокий. Правда, на последних, повторяемых и до неузнаваемости растянутых строчках каждого куплета он показывает три, если не четыре октавы с самыми неожиданными переходами. Уж Царь-Дракон восстал Из моря в туче брызг,  Уж Ирлик-хон отдал Украденный солнечный диск.  Богатый Хивгэн-хэн Подарки ей дари́т,  Красотка Эрдеген С несчастным мной не говорит.  Кое-кто вокруг снова начинает подпевать, кое-кто, я вижу, утирает слёзы. Эк их пробирает, однако. Видно, общая проблема. Гнедой мой конь с пятном Белей, чем снег в степи.  Уеду я верхом Вдали ждать весенние дни.  Вернусь на зелёном коне,  Сверкающем, как изумруд.  Все песни поют обо мне,  Хозяйка моя тут как тут.  Последний куплет с изменённым ритмом он повторяет три раза, и тут уже подключаются почти все, а некоторые ещё и постукивают сапогами об пол в такт, и атмосфера как будто пропитывается магией общего стремления, единения усилий. Азамат внезапно обнимает меня за плечи и целует в макушку, и вид у него просветлённый, и глаза его лучатся надеждой.  Глава 16. В которой милые только тешатся   Обратно на корабль нас отвозит всё тот же молчаливый водитель. Команда с пьяно-блаженными физиономиями дрыхнет, свешиваясь с сидений. Как же им всё-таки немного надо. У меня ощущения двойственные: с одной стороны, это был, конечно, прекрасный культурный опыт, некоторая тренировка перед Мудангом. С другой, не могу сказать, что мне нравится быть выставочным экспонатом, да ещё и таким популярным. Боюсь, что я не очень долго смогу изображать примерную супругу и вести себя по их правилам. В какой-то момент я сломаюсь и примусь навязывать ближайшему окружению свой собственный устав, и это попортит мне и им много крови, хотя вряд ли к чему-нибудь приведёт. Не очень радостная картина будущего… Зато вот Азамат очень радостный. Он, кажется, сегодня не пил, во всяком случае, я не видела, да и этой их молочной сивухой от него не пахнет. Но ластится, как кошка по весне. И так обнимет, и сяк, и в волосы поцелует, и щекой потрётся… В общем, кто-то дорвался. Ему, конечно, сегодня много похвалы досталось благодаря мне. И не только за бараньи. И, пожалуй, ради его искренней нежности я всё-таки способна потерпеть тыканья пальцами. Раз уж он от этого так счастливеет… Уже на корабле, после душа, в ночи, я, тщательно упаковавшись в длинный и очень приличный халат, стучусь к Азамату. Замок когда-то успел починить, зараза! Теперь не прокрадёшься… Он открывает с лёгким удивлением. — Чего ты? — Э-э… ну как бы… а войти можно? Он отстраняется, чтобы меня впустить. Он снова упакован в свой гидрокостюм, по ошибке принятый за пижаму. Когда дверь закрывается, волной воздуха до меня доносит запах облепихового бактерицидного мыла. — Мне надо взглянуть, как поживает твоя шкурка, — помахиваю тюбиком цикатравина. — Раздевайс! Он тут же хмурится. — Да ладно, это пустяки, сам справлюсь, сегодня уже и так… Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем он перестанет пытаться отделаться от моей профессиональной помощи? Впрочем, у меня есть очень убедительная морковка для вешания перед носом. — Значит так, — говорю, — хочешь секса — будешь лечиться! Азамат закрывает глаза с видом полного поражения. Я просто вижу, как у него на лбу появляется бегущая строка с какой-то народной глупостью про бесплатный сыр. — Да ладно тебе, — глажу его по руке, а сама едва сдерживаю хохот. — Тебе же самому лучше будет. Он кивает без энтузиазма, садится на кровать и принимается стаскивать верх от пижамы. Эластичные бинты, конечно, уже все пропитались, правильно я на сей раз пластырь взяла. Осмотр показывает, что лечение идёт впрок, но ему ещё предстоит примерно кругосветное путешествие. Повторяю утреннюю процедуру, пока Азамат делает вид, что равнодушно смотрит в сторону. Наконец он заклеен вдоль и поперёк, и можно прервать тягостное молчание. То есть мне-то оно не особо в тягость, я, когда делом занята, иногда забываю, что людям свойственно общаться, но вот кое-кому весьма некомфортно. — Всё, — говорю, — живи. И топаю мыть руки. У Азамата делается какой-то уж вовсе горестный вид. Пока намыливаюсь, доходит: — От этого крема ногти истончаются, поэтому нужно обязательно смывать, — говорю. — Тем более не стоит тебе в нём пачкаться, — пожимает плечами Азамат и принимается одеваться. — А чего ты одеваешься? — говорю. — Думаешь, я щас уйду, что ли? Он смотрит на меня снова озадаченно. Ох, чует моё сердце, нарвусь я на очередное культурное отличие, будь они неладны. — А ты хочешь остаться? Ну хорошо, я не против… Присаживаюсь к нему на колено. — Я думала, мы сегодня ещё чем-нибудь приятным позанимаемся, если ты не устал. Он коротко шевелит бровями, и взгляд его совершенно меняется. Боже мой, дошло! Ну что ж, обучаемость хорошая. Большие способности к усвоению информации дорогой супруг демонстрирует также и в искусстве поцелуя. У меня очень быстро отключается циничная соображалка, так что я получаю от этого процесса — как и ото всех дальнейших — море удовольствия, совершенно не сравнимого с прежним опытом. Всё-таки Азамат мне безумно нравится, мне горячо просто оттого, что он близко, а уж когда мы сплетаемся вместе, я плавлюсь и вовсе до жидкого состояния. Мне хочется прочувствовать его всего, впитать его запах и голос, силу и доброту… — Чего ты меня всё время наверх перетаскиваешь? Дай полежать! — Боюсь придавить… — Ну знаешь! Я не такой задохлик! — Прости, — перерыв на поцелуй, — но так тебе точно не будет больно. — Мне в любом случае не будет больно, у тебя мания величия, а так у меня ноги устают. Так что хватит тут разлёживаться. На сей раз выходит ещё бодрее, чем утром в машине, и не один раз. Правда, Азамат всё-таки явно предпочитает быть снизу, видимо, привычные ему тамлингские девки малолитражны. В итоге я устаю первая, хотя это, конечно, прекрасная усталость, но после очередной дозы кайфа в прилежащее ядро я окончательно перехожу в горизонталь, примостившись у Азамата на плече, и отрубаюсь, как будто меня обесточили. Солнечное утро включает меня обратно, по ощущениям — часов в десять, ровно в том же положении. Бедный Азамат, я ему, наверное, всё плечо отлежала, а он, конечно, меня не спихнул бы ни за что, терпел небось. Ну да ладно, хоть сейчас спит, не подорвался никуда в шесть утра. Надо надеяться, я его вчера тоже укатала, как ту сивку. Откатываюсь к стенке, потягиваюсь. Вставать неохота, да и незачем вроде — Азамат спит, завтрака нет и не будет, дел срочных тоже не предвидится… Наверное, я снова задрёмываю, а когда просыпаюсь второй раз, Азамат уже полностью одетый сидит за буком и ожесточённо печатает. — Доброе утро, — говорю, сладко зевая. — Угу, доброе, — бубнит он в ответ. Я настораживаюсь. — Что случилось? — Ничего, — говорит, не отворачиваясь от экрана. — А что ты делаешь? Он наконец-то смотрит на меня, но каким-то совершенно чужим, холодным взглядом. У меня по хребту пробегает холодок. — Какая тебе разница? — спрашивает он глухо и вряд ли ждёт ответа. Я сажусь, натягивая одеяло под подбородок: мне резко неуютно тут в неглиже. — Азамат, — говорю мягко, — ты чего такой злой? Кажется, мой вопрос только больше его сердит. Он бросает в мою сторону прожигающий взгляд и отворачивается. Господи, да что ж такое? Я вроде ничего не сделала плохого. Никому вчера не нахамила, разве только Алтонгирелу немного, но по сравнению с тем, как я с ним обычно говорю, ничего особенного. С муданжцами себя вела по струночке. Может, он что-то такое обо мне узнал в Сети?. . Что я не была замужем? Или, может, у него из-за меня какие-то проблемы с властями? Но блин, я даже ничего убедительного придумать не могу, в чём я могла так провиниться! — Слушай, — говорю я робко, — ну не сердись, я… Замолкаю, потому что он резко встаёт и в два шага оказывается прямо надо мной, резким движением поднимает руку — я шарахаюсь к стенке, заслоняясь локтем, и тут он замирает. Я тяжело дышу, как после гонки. — Ты чего? — говорит он в недоумении. — Это ты чего? — я вся дрожу, и голос тоже. Он смотрит на меня как на сумасшедшую, протягивает руку и берёт с полки над кроватью какой-то диск. Я идиотка…  Прислоняюсь к холодной стене голой спиной, вздыхаю с облегчением. Здорова же я с утра напугаться по самым бестолковым поводам. До Азамата, впрочем, тоже начинает доходить. — Лиза, — говорит он так, как будто не верит, что это он говорит. — Ты что… меня испугалась? — Ну есть немного… — говорю смущённо. — Ты с чего-то злой, как чёрт, а я с утра плохо соображаю… Он внезапно хрясает диском об стол так, что коробочка разбивается на щепки. — Ты что вообще обо мне думаешь?! По-твоему, если я урод, то со мной и обращаться можно как угодно, и ждать от меня можно чего угодно?! Представляешь, у меня ещё сохранились кое-какие остатки достоинства, трудно поверить, да?! Я снова вжимаюсь в стенку, сметённая силой звука. Какое счастье, что каюты хорошо изолированы, ещё не хватало, чтобы весь корабль слышал, как мы ругаемся. Но вот за что он злится? Никак не пойму. Когда я ему на достоинство наступить успела, а? Ночью отлежала, что ли? — Что я тебе сделала? — спрашиваю. — Я не понимаю, и поэтому мне страшно. Он поджимает губы и снова отворачивается. Прекрасно. Имеется в виду, что если моя ошибка мне не очевидна, значит, я законченная сволочь. Прекрасная тактика, если хочешь выгнать человека из своей жизни, но, к сожалению, мирного исхода не имеет в принципе. — Азамат, пожалуйста, — говорю со всей убедительностью. — Пожалуйста, не злись. Я уже поняла, что сделала что-то ужасное, но у нас с тобой разные представления об ужасном. Я тебе клянусь, что не хотела тебя обидеть! — А-а, — говорит он медленно и продолжает после долгой паузы, — так ты не нарочно? Никакого облегчения я в его голосе не слышу, и вообще, мне кажется, что он сейчас заплачет. М-да, кажется, сбылось моё вчерашнее предчувствие, что я где-то обязательно налажаю. Теперь вот надо убирать за собой. Быстро напяливаю халат и выбираюсь из всклокоченной постели. Азамат стоит ко мне спиной, глядя в окно. Я осторожно беру его за руку, он довольно равнодушно косится на меня, потом снова возвращается к созерцанию космопортового пейзажа. — Ты мне не веришь? — спрашиваю, хотя чего уж тут спрашивать. — Верю, почему, — пожимает плечами он. А какого тогда рожна?. . Страдает, что наорал, что ли? — Так чего ты расстраиваешься? — Мне жаль, что тебе со мной плохо. Так. Ну всё, хватит. Заберите меня из этой дурной мелодрамы. Сейчас я проснусь, и всё станет, как вчера! Дёргаю Азамата за другую руку, и он послушно разворачивается ко мне. — Слушай, — говорю, — друг дорогой, а ну-ка давай выкладывай в подробностях, чем я тебя обидела. — Да я уже понял, что ты не нарочно… — Выкладывай, а то щас нарочно добавлю! Я, знаешь ли, очень не люблю начинать день со ссоры, это не идёт на пользу моему настроению. Да и вообще, Азамат, мы с тобой разговариваем через двойной языковой барьер и почти ничего не знаем о том, что другой считает правильным, а что обидным. Тебе не кажется, что нам надо в обязательном порядке подробно обсуждать любое непонимание? — Это всё так, конечно, я только думаю, что всё равно ничего путного у нас не в… — тут он напарывается на мой взгляд и замолкает. Да, взгляд у меня тяжёлый, знаю. В детстве мама запрещала кепку носить, а то, говорит, из-под козырька совсем как дуло. — Ну, — говорю. — Ну… ты могла бы вчера уйти спать к себе. Вот тут у меня уже и правда самопроизвольно открывается рот. — А-э-кхэ, раньше тебя, кажется, не обижало, что я остаюсь на ночь… И вчера ты у меня дрых — и ничего… — А я так и не понимаю, зачем тебе это надо было. Ты попросила — я остался. Но после секса это уже вовсе ни в какие ворота, — он снова поджимает губы. — Я уж ждал-ждал, может, ты подвинешься, я бы сам ушёл в другую каюту… В итоге заснул. Наверное, такими большими у меня глаза никогда ещё не были и не будут. — Ты мог бы меня разбудить и выгнать, если тебе было так неприятно. — Ну что ты, как я мог тебя выгнать… И потом, уже было бы всё равно, только поругались бы посреди ночи, — он кривится и смотрит в сторону. У меня закипают мозги. Нет, это что-то невообразимое, я не вижу тут логики вообще! Тру лицо ладонями. Может, это я всё ещё туплю с утра? — Слушай, — говорю, — Азамат, присядь. И объясни мне толком, чем плохо то, что я осталась на ночь? Чем именно тебя это оскорбляет? — Ну как чем? — он послушно садится, я плюхаюсь к нему на коленку в надежде, что физический контакт заставит его думать обо мне в приятном ключе. — Тем, что ты заснула, конечно! — Я каждый вечер засыпаю, — говорю. — Ты можешь мне объяснить, почему именно вчера тебя это обидело? Он уже явно не знает, какими ещё словами сказать, чтобы мне стало понятно. — Ну… ну прямо после секса… То ли тебе так скучно было, то ли я тебя утомил так, что ты просто где сидела, там и упала! Я понимаю, если бы тебе это было в принципе неприятно, а так получается, что я тебя в тоску вогнал. Я думал, ты нарочно меня дразнишь, но если ты действительно просто заснула, то лететь на Муданг нет ни малейшего смысла. Несколько секунд я сижу неподвижно и перевариваю. Это ж как надо вывихнуть мозги… — Э-э… — содержательно говорю я наконец, — а что, по-твоему, от хорошего секса нельзя устать? Особенно после длинного и трудного дня? Тем более что ты хочешь, чтобы я была сверху? Это, знаешь ли, выматывает. Он хмурится. — Ну, собственно, о том я и говорю. Если я тебя утомляю, то зачем я тебе нужен? Боже, упаси меня от дикарей с комплексами! — Видишь ли, Азама-а-ат, — сладко тяну я. — Если я устала, это ещё не значит, что мне не понравилось. Вчера всё было просто чудесно, и я бы, конечно, не заснула на лету, если бы знала, что ты обидишься. У нас это просто в порядке вещей. У нас даже выражение «спать с кем-то» означает заниматься сексом… — Да? — восклицает Азамат, широко раскрывая глаза. — А я-то всё никак понять не мог… Я начинаю ржать и обнимаю его за шею, чтобы он не принял на свой счёт. — То есть у вас принято оставаться на ночь? — продолжает осмысливать он. — Ну да, конечно. Понимаешь, мне и в голову не могло прийти, что это может тебя обидеть. Он качает головой, в полном шоке. — С ума сойти, как же странно у вас всё устроено… Но ведь на одной кровати спать неудобно… Я уже давлюсь от смеха. — Тебе разве было неудобно? — Да мне-то что, я как лёг, так и проснулся, не пошевелившись. И ты тоненькая, мало места занимаешь. Но остальные-то как? — У нас, — говорю между спазмами хохота, — кровати делают большие, на двоих! — Хм, — он серьёзно задумывается над проблемой. — Это выход, пожалуй. Но всё равно ведь нужно с собой одежду приносить на утро… А то и полотенце… Зачем так сложно? Можно ведь просто уйти к себе и не мучиться. — Ну-у, видишь ли, обычно если муж и жена ладят между собой, то никакого «к себе» и нету. Просто спят вместе, и всё. — То есть как, в одном доме? — ещё больше удивляется Азамат. — Конечно в одном доме, — удивляюсь и я тоже, — а у вас что, в разных? — Конечно в разных! Ну только если совсем уж бедные и не на что второй построить… Но хоть в разных комнатах… — А у нас вместе, — мотаю я головой. — Что делать будем? — То есть? — Ну, ты предпочитаешь, чтобы я жила где-нибудь подальше? — Не-ет! Что ты… То есть обычно так и делается, но мне очень нравится с тобой, я не думал, что… Он окончательно запутывается в словах, и я его целую, чтобы выглядело, как будто это я не дала ему договорить. — Не переживай, я знаю, что ты не пытаешься от меня отделаться. И я вполне способна ночевать в своей каюте. Хотя, конечно, с тобой мне уютнее и спокойнее, но если тебе это неприятно, то я, так и быть… — Да нет, я совсем не против. Если это у вас так принято, то пусть так и будет. Мне очень хорошо с тобой, просто у нас без нужды вместе не спят… — Ну и кто из нас создаёт себе трудности? — усмехаюсь я. Вот если Азамат сидит на низкой кровати и коленки у него вверх торчат, а я сижу на его коленке, то ему совсем немного надо до меня нагибаться. Чем мы и пользуемся некоторое время, пока жажда к знаниям у меня не побеждает прочие желания. — Слушай, а вот эти женщины, которые были вчера на встрече, — они красивые? — Ну Эрдеген когда-то была, хотя я этого уже не помню, а две другие — да, конечно, — пожимает плечами Азамат. — Особенно Эсарнай, конечно. Ну хоть тут мы примерно совпадаем в оценке. — То есть у вас приветствуется, чтобы женщина была потолще? — продолжаю выяснять я. — Естественно, красивая, дородная женщина — это просто мечта. — Хм. А как тогда у вас получается, что я красивая? Азамат пару раз моргает, осмысливая мой вопрос. — Ну Лиза, ну ты сравнила! То ведь муданжские женщины, самые обычные. У муданжской женщины если тела много, значит, здоровая, детей здоровых родит, да и уговорить проще. Стройные, конечно, красивее, так они и дрожат над своей красотой, лет до тридцати не рожают, а там уже и дети получаются хиленькие. Но кто же тебя так будет оценивать! Ты же вылитая Укун-Тингир с картинок из древних легенд! — Вылитая… кто? — Сейчас покажу, если пустишь, — усмехается Азамат. Я сползаю на кровать, и он достаёт с полки одну из пластиковых книг, раскрывает на середине. Книга оказывается репродукцией какого-то древнего-предревнего манускрипта, просто сфотографированные листы бумаги — или даже пергамента? — сшиты в книжку. Разобрать слова невозможно, буквы на себя не похожи, да ещё и затёрлось всё. Зато каждая страница в красивой узорчатой рамочке, а первая буква превращена в картинку на пол-листа. На картинке девица с абсолютно белыми волосами, похожими на каракуль, тычет мечом в брюхо некой твари вроде перекормленного тритона. Девица действительно довольно тощая. — А, — говорю, — это который солнце проглотил? — Да-да, ты же вчера слышала эту легенду. — Угу, но, думаешь, я имя запомнила, что ли? И ты считаешь, что я на неё похожа? — присматриваюсь повнимательнее и обнаруживаю, что у неё в качестве пояса завязана змея, а на шее ожерелье из черепов. Миленько. — Ну это ведь только одно изображение, вот тут, смотри, другое… — он садится рядом со мной и перелистывает несколько страниц. Там моя ипостась восседает в очень неудобной позе на такой же скрюченной клыкастой лошади, размахивая жезлом с черепом на конце, а вокруг пляшут сине-зелёные черти. — Когда много изображений увидишь, понимаешь, что есть некоторые неизменные черты, хотя каждый рисует на свой лад. Да и в самих легендах, вот тут, например, сказано: «богиня, белая и тонкая, как плачущее дерево». Ну то есть берёза. И вот, дальше: «волосы скручены, как у ягнёнка». — С ума сойти, — говорю. А что тут скажешь? У меня как-то нет опыта внезапно оказываться богиней с каракулем на голове. — И как ты это читаешь? Половина затёрлась ведь. — Да я по большей части помню, что там написано. Пару букв видно — и ладно, достаточная подсказка. Я ведь учил книжное дело. — Да? А я думала, ты по технической части… — А я и то и другое, — с лёгкой гордостью говорит Азамат. — Мы жили в столице, когда я учился, так что мне не нужно было ни уезжать домой, ни на домашние дела время тратить, ну и мне было как-то неудобно, что все мои друзья заняты целый день, а я слоняюсь без дела. Вот и пошёл в два учения одновременно. — Ты мой умница! — привстаю, чтобы чмокнуть его в нос. Пусть хвастается, что получил два образования, да ещё и не из корыстных соображений. Всё лучше, чем эти его утренние закидоны. Кто-то стучит в дверь, и Азамат немедленно её открывает, даже не посмотрев, кто это. Я бы предпочла хоть пару секунд, чтобы себя оглядеть, вдруг халат не застегнут, мало ли… Тем более что за дверью Алтошенька. Ну и утро у меня выдалось. Алтонгирел открывает рот, замечает меня и издаёт какое-то кваканье. — Мы вас уже обыскались. Обоих! — укоризненно говорит он наконец. — А в каюте посмотреть только сейчас догадались? — ухмыляюсь я. — А ты вообще молчи, — говорит он мне. — У тебя кровать со вчера нетронутая стоит, мы уж думали, ты сбежала. Я ещё только набираю воздуху, чтобы ему ответить, но Азамат опережает: — Полегче, друг. Я смотрю, тебе понравилось ходить румяным, — говорит он многозначительно, потом смягчается: — Я элементарно проспал, а потом мы тут увлеклись… разговором. Мог бы просто мне позвонить. — Звонил, естественно, у тебя что-то не так с телефоном. Азамат извлекает из кармана куртки телефон, почти как у меня, только побольше раза в два. — Ах, ну да! — восклицает. — Сегодня же Новый год! Я просто забыл вчера его заряжаться поставить, а как раз год с прошлой зарядки прошёл. Алтонгирел укоризненно качает головой: — Что-то мне это не нравится, друг. На часы не смотришь, дату забываешь… И косится на меня так, вроде как я виновата. — Счастливые часов не наблюдают, — фыркаю я. Алтонгирел открывает рот, чтобы ответить, но тут его взгляд падает на открытую у меня на коленях книжку с изображением, э-э, Укун-Тингир. — Азамат… — выдыхает он в суеверном ужасе и продолжает по-муданжски, — ты вообще чем думаешь?! Азамат только недоумённо поднимает брови. — Ты что, сдурел?! Зачем ты ей дал книжку? — продолжает его честить духовник. — Картинки показывал.  — Картинки! — возглашает Алтонгирел, хлопая себя по бедру. — Ты бы ей ещё легенды рассказывать принялся! Я сижу, изображая лицом разновидность зимней обуви. Это что, чисто мужское знание? Или за пределы нации — ни-ни? Ещё в шпионаже обвинит, знаю я его… — А что, собственно, тебя не устраивает? — Азамат, кажется, не меньше озадачен, чем я. Алтонгирел в прямом смысле хватается за голову, да так, что вот-вот шею себе свернёт. — Ну кто, кто разговаривает с женщинами о книгах?! Она же затоскует мгновенно и пошлёт тебя к Ирликхоновой матери! Я изо всех сил напрягаю уголки рта, чтобы не ползли вверх, заразы, еле дышу уже, так хочется смеяться. Ну ничего, сейчас я тебе покажу, Алтончик! Делаю вид, что зеваю, прикрывая рот рукой, чтобы не видно было, как меня улыбает против воли. — Азамат, а дай мне ещё книжку с картинками? Это, по крайней мере, интереснее, чем слушать ваш непонятный язык. У Алтонгирела сегодня явно рыбный день, вон как жабрами хлопает. Азамат покатывается со смеху. — Спасибо, что пытаешься помочь, — говорит он духовнику, — но мне кажется, я несколько лучше тебя знаю, как обращаться с женщинами.  Алтонгирел оскорблённо фыркает и складывает руки на груди, дескать, умывает руки. — Мы сегодня отчаливать собираемся? — Да, но ближе к ночи. Сейчас будет большая пробка у захода в туннель. Алтонгирел задумчиво кивает. — Ладно, пойду, оповещу остальных, что вы нашлись. — Ты что, серьёзно всех переполошил? Духовник только криво ухмыляется в ответ и уходит, захлопнув дверь. — Всё хорошо? — спрашиваю. — Да-а, — отмахивается Азамат. — Алтонгирел любит преувеличивать. Говорит он это с каким-то отеческим умилением, как моя мама про своего кота. — А чего он вообще такого ответственного из себя строит? — спрашиваю. — Он же уволился. — Да нет, я не успел его рассчитать, а потом стало незачем. Так что до Муданга он по-прежнему в должности. Я сморщиваюсь. — Замечательно. То есть он и дальше будет с полным правом донимать нас ценными советами. Азамат посмеивается: — Я тебя уверяю, его советы — ещё не самое худшее. Он просто пока что единственный, кто не боится советовать тебе. Потому что я уже наслушался от всего экипажа… — А им, конечно, всем есть дело до твоей личной жизни! Азамат только качает головой. М-да, а ведь если они ко мне привыкнут, то и мне перепадёт наверняка. Правда, не знаю уж, что может быть хуже Алтонгирела. — Но я рад, что он остался, — вдруг говорит Азамат. — Мне было очень тяжело с ним прощаться. Понимаешь, он ведь единственный, кто от меня не отвернулся. — Понимаю, — говорю. — Хотя это просто значит, что остальные были законченными сволочами и идиотами. Азамат мечтательно улыбается. — Лиза, ты очень добрая. Я даже не понимаю, в свете моей последней реплики — он это иронично или как? Мне становится немного неловко, и я цепляюсь за первое, что вижу: — А почему ты часы так неудобно ставишь? — А я, бывает, вечером заснуть не могу долго, а у часов экран в темноте светится, и я так лежу, смотрю, как минуты идут, и так противно… Всякие глупости думать начинаю. Так что предпочитаю их не видеть. — О, это, кстати, знакомо, — удивляюсь я. — Только у меня обычно так бывает, когда утром рано вставать и какое-то ответственное дело. И я страшно боюсь не выспаться, и вот лежу, смотрю, сколько мне спать осталось, и нервничаю. — Надо же, — усмехается Азамат, — до сих пор ни разу не встречал человека с той же проблемой. Его благодушное настроение несколько убывает, когда я заставляю его снова раздеться и обмазаться, но он относительно быстро восстанавливает душевное равновесие. Глядишь, ещё привыкнет. Потом мы едем завтракать куда-то в ресторан. Кажется, он приволакивает меня во что-то невероятно дорогое, но я терплю. Если уж он считает, что таким образом выражает свои чувства, то грех ему мешать… Тем более что и еда, и сервис меня вполне устраивают. Господи, сказать кому — решат, что зажралась тётка вконец. — Тебе больше ничего не нужно купить? — спрашивает Азамат, разобравшись с первым блюдом. Муданжцы вообще обильно завтракают. — Да нет вроде… — Уверена? А то теперь пять дней до Брошки, да и там уже почти ничего нет такого, чего нет на Муданге. — А чего нет на Муданге? — Ну пилюль твоих точно нету. С нижним бельём туговато… И вообще, всякие искусственные материалы редко завозят. — Ну пилюль и одежды мне теперь на пару жизней хватит твоими стараниями, — смеюсь. — Разве что швейную машинку купить, а то я всё Эцагановой пользуюсь. Азамат смотрит на меня неуверенно. — Ну если хочешь… Слушай, — он сглатывает, — а ты прямо так уверена, что мы там надолго? — Я намерена приложить некоторые усилия к тому, чтобы мы там остались надолго. — Какие, например? — Ну для начала я бы вытрясла из Алтонгирела в подробностях, как надо вести себя со Старейшинами и что говорить, чтобы произвести наилучшее впечатление. Потом, наверняка их можно как-нибудь расположить к себе… Азамат начинает мотать головой ещё до того, как я договорила. — Нет, Лиза, ничего не получится. Они же не по собственным симпатиям судят. У них есть предсказания, по которым они могут понять, получится у нас семья или нет. И тут ничего не сделаешь. — Предсказания ещё можно по-разному истолковать, — пожимаю плечами. — Откуда им, например, знать, что для меня хорошо или плохо? — Им достаточно знать, что хорошо или плохо для Муданга, — печально усмехается Азамат. — И что, Алтонгирел не замолвит за меня словечко после того, как я Эцагана вылечила? — Ну я рискну предположить, что они решат тебя оставить потому, что ты хороший целитель. Но не факт, что они решат оставить меня. — Но я без тебя не останусь. — Ты можешь выйти замуж за кого-нибудь другого. — Азамат, радиостанция на бронепоезде! Я. Без. Тебя. Не. Останусь. Он улыбается счастливой улыбкой идиота. — А со мной бы осталась? — Мне казалось, в этом смысл всего полёта, нет? — Ну а надолго? — Э, — я как-то об этом не думала с точки зрения срока. — Зависит от того, насколько я смогу там комфортно существовать. Я имею в виду, как ко мне будут относиться. Если как к обезьяне в цирке, то, наверное, долго не выдержу. Но я буду стараться, — Азамат несколько мрачнеет, видимо, считает, что именно так всё и будет. — В крайнем случае, заберу тебя на Землю. Он качает головой так, как будто я ему свои детские сны рассказываю. Ну ладно, погоди, увидишь ещё, что Земля реально существует. Мы всё-таки идём за машинкой и берём стационарную большую модель, которая умеет делать несколько сотен разных швов, различает нитки по толщине, пришивает пуговицы и штопает. А потом я ещё до кучи прихватываю кухонный комбайн — просто потому, что Азамат ну очень хочет, чтобы я ещё что-нибудь купила. — Вообще, — говорит он, поглядывая на часы, — сегодня будет ещё одна вечеринка, вот там, где мы вчера завтракали, помнишь? Помнить-то я помню, но третье застолье за три дня — это мне многовато. — А ты очень хочешь туда пойти? — спрашиваю. — Не то чтобы очень, но я не хочу сидеть на корабле во время стоянки, а дела уже все переделаны. — Ну пойдем, погуляем. — В смысле? — Просто… по городу. Или, может, тут парк какой-нибудь есть. — Ну есть тут неподалёку парк, а что ты там делать собралась? — Не знаю, — пожимаю плечами, — гулять. Азамат так и остаётся в озадаченности, но мы отзваниваем Тирбишу на корабль, чтобы принял наши покупки, и едем в парк. Это оказывается даже лесопарк — он большой и довольно дикий, только дорожки проложены аккуратненько. Он тянется вдоль побережья, так что среди деревьев можно видеть замечательный морской пейзаж. Я когда-то в раннем детстве была на Гарнете. Ну или даже не в очень раннем… лет в десять или одиннадцать, не помню. Мы ездили от школы отдыхать. Я, правда, мало, что помню из этого отдыха: море и море, на Земле такие же, и мороженое такое же, и аквапарк. Наверное, путёвка была со скидкой, потому мама меня и запихнула. Зато я хорошо помню, как мы возвращались, потому что на нас напали, как теперь понимаю, всё те же джингоши. Согнали к нам на корабль ещё каких-то взрослых, которых тоже где-то захватили. Лопотали чего-то по-своему, ничего не понятно, воспитателей заперли отдельно, все ревели… Я тихо забилась в угол за дверью, и меня какой-то дядя загородил широкой спиной, так что меня даже не посчитали. Потом всех увели, а мы с дядей остались. Он, кажется, пытался договориться с террористами на их языке, но я же ничего не понимала. Потом мне удалось незаметно просочиться в вентиляцию, потому что я читала много приключенческих романов про космос, и там все всегда ползали по вентиляции. Правда, последнее время инженеры стали умнее и делают трубы узкими, чтобы человек не пролез. Но какой я была человек — в одиннадцать-то лет, тем более что я в принципе мелкая. Вот я и пролезла. Вылезла на капитанском мостике, там никого, потому что корабль на прицепе. Ну чего, дети всегда быстро в интерфейсе разбираются, а на пассажирских кораблях управление — как в компьютерной игре, всё ясно подписано и с картинками. Так я за пульт уселась, подогнала кресло по высоте и рванула в сторону Земли, приговаривая «бввввввв!» — тут ума-то много не надо, скорее уж, наоборот. Не знаю, наверное, джингоши должны были принять какие-то меры, чтобы захваченным кораблём нельзя было управлять изнутри, но, видно, что-то у них пошло не так, и мы благополучно улетели. Тот дядя, который меня заслонял, кажется, подрался с оставшимися на корабле двумя или тремя джингошами, но они же мелкие, а дядя был о-го-го, настоящий положительный герой из фантастического фильма. Ну он их и уложил штабелями. Потом, когда нас перехватили земные охранные службы, он долго мне что-то говорил хорошее, только я не поняла на его языке. Он мне ещё какие-то игрушки подарил. И дома грамоту вручили. Там, где вручали грамоту, был очень вкусный зелёный чай. Потом, правда, от этой истории произошла некоторая польза. Меня, конечно, засекретили — разве Земной Союз признается, что у них с безопасностью такая лажа? А чтобы у меня и родных не было соблазна трепаться о своих подвигах, ЗС взял нас под свою опеку. Мы с братом на халяву получили очень недешёвое образование, а брата ещё и трудоустроили потом в тот же самый Земной Союз. Маме же с тех пор регулярно заказывают дизайн парков и палисадников у правительственных зданий. Меня тоже хотели воткнуть личным врачом какой-нибудь шишки, но тут я как раз встретила Кирилла, и мне стало ужасно мешать то, что я должна от него скрывать свои проблемы на работе, ведь болячки старпёров из ЗС — государственная тайна. Так что я решила, что пропади он пропадом этот блат, я и сама могу всего достичь и добиться, да и вообще. Вот, добилась. Просидела четыре года на нищенской зарплате, потом Кирилла убили где-то в космосе, опознавать даже нечего было. А потом я из принципа всё-таки пролезла без протекции врачом на корабль, чтобы осуществить давнюю мечту. Не могу сказать, что мне и правда всё ещё так хочется летать, особенно в свете последних событий. Зато добилась, что в ЗС меня так основательно забыли, что на родную планету пускать не хотят. Вот и все амбиции. Я уже совсем собираюсь поведать смиренно топающему рядом Азамату эту героическую историю со мной в главной роли, но тут замечаю какое-то движение в кустах справа от дорожки чуть поодаль. Присматриваюсь. — Там кто-то сидит, — говорю шёпотом. — Да, заяц. — А как ты его разглядел? — А он дорогу переходил, когда мы ещё из-за угла выворачивали. — Ты его ещё тогда заметил? — Ну да. — А чего ж не сказал? — А зачем он тебе? — Интересно… Я никогда живого зайца не видела. — Да? — Азамат удивлённо поднимает брови. — А говорят, на Земле много зверинцев. — Ну, в зоопарке видела, конечно, но это же совсем другое дело! Азамат склоняет голову набок. — Хочешь, поймаю, рассмотришь поближе? — То есть как «поймаю»? — Ну так, живым. — А ему не будет больно? Азамат начинает смеяться. — Нет, не будет. — Обещаешь? Он кивает несколько раз, продолжая скалиться. — Ну лови, — развожу руками. Заяц, конечно, уже куда-то ушёл из-под того куста. — Ты пройдись дальше по дорожке не спеша, а я сейчас. Я делаю пару шагов вперёд, потом оборачиваюсь — Азамата нет. То есть дело не в том, что его нет на дорожке, его просто нет! Вокруг ни веточка, ни травинка не шевелится. Заинтригованная, я честно продолжаю идти вперёд, и ещё шагов через десять передо мной из воздуха, не иначе, сгущается дорогой супруг с зайцем наперевес. Ох и огромная скотина! Азамат держит его за уши, и зверю, по-моему, это очень не нравится. — Ой, — говорю, — ну поставь его, не мучай! — Если поставлю, ускачет, — резонно говорит Азамат. — Ну ты придерживай. Он сажает добычу на дорожку, не отпуская ушей. Однако заяц действительно очень большой. Рябой такой, глаза тёмные, туповатые, морда прямоугольная. Жуть. — А почему ты думаешь, что это он? — спрашивает Азамат. — Нипочему, сказалось так, — хихикаю. — А ты думаешь, она? — Я вполне уверен, что она. — Ты ей уже и под хвост заглянул? — Нет, так… Похоже больше на самку по поведению. Это трудно так объяснить, но если много зайцев видел, начинаешь различать. Я наконец рискую пощупать пойманного зверя. Шерсть у него довольно жёсткая, он немного дрожит. — Класс, — говорю. — Ладно, выпускай, он же перепугался, бедный. Азамат усмехается и отпускает руку. Заяц ещё с полминуты сидит неподвижно, потом осторожно подаётся вперёд, а потом как рванёт — только хвостик и мелькнул. Я достаю из сумки гигиенические салфетки. — На, — говорю, — вытри руки, мало ли что на нём живёт. Азамат берёт у меня салфетку и, следуя моему примеру, тщательно вытирает ладони. — Знаешь, — говорит он задумчиво, — обо мне, кажется, никогда и никто так не заботился, как ты. — Ну, — отмахиваюсь я, — мать, наверное, заботилась. — Может быть, — размышляет он, — но только если совсем в младенчестве. Года в три меня отец у неё забрал, и потом я её редко видел. — А… зачем забрал? — Ну как, всё, говорить научился — должен жить с отцом. — О. — У вас не так? — У нас родители обычно вместе живут, если не поссорились. — Ах да! Никак не могу к этому привыкнуть. Мы оба смеёмся, потом Азамат внезапно серьёзнеет. — А можно спросить… что случилось с твоим отцом? — Ничего, — усмехаюсь. — Его никогда не было. — О… И часто на Земле так бывает? — Ну… может, не часто, но бывает. Мы бродим по лесу ещё долго. Я подбиваю Азамата рассказывать мне про птиц, которых мы слышим, а он и видит — мне удалось разглядеть примерно каждую пятую из тех, что он показывал. Он, правда, не всех их знает, как назвать на всеобщем, но и мне не все названия что-то говорят, так что, помучившись со словарём в мобильнике, мы решаем просто называть всех на муданжском, надо же мне учить слова, если я туда собираюсь. Потом ещё много веселья вызывает моё муданжское произношение, которое Азамат всё старается поправить, а я в упор не слышу разницы. Впрочем, он довольно быстро соображает, как мне объяснить эту разницу, ну или хотя бы позволяет мне почувствовать, что прогресс налицо. Мы довольно далеко уходим от моря, и нам уже давно никто не встречается, кроме зверья. Кстати, попадается ещё пара зайцев, а Азамат вроде как и лису видел, но мне до его зоркости далеко. Мы набредаем на тихое лесное озеро, где в ряске пасутся несколько выводков утят, и устраиваем привал на стволе дерева, низко нависающего над водой. Это какой-то дубо-буко-платан, из тех, что моя мама сажает при ведомственных учреждениях, потому что он даёт много тени — в очереди стоять легче, да и ветки у него разлапистые, можно присесть. У нашего дерева ветки такие толстенные и плоские у основания, что я рискую предложить заняться любовью, уж очень романтичное местечко. Азамат сначала даже не верит, что я серьёзно, а потом смотрит на меня таким помутившимся взором, что удивительно, как в воду не рухнул. У него даже на обожжённой щеке румянец проступает — впрочем, может, крем действовать начал. Потом мы, такие весёлые, что почти пьяные, доходим до другого края лесопарка и обнаруживаем там небольшую приятно пахнущую таверну, где заказываем обед, поскольку проголодались уже на совесть. Там оказывается полностью земное меню, и Азамат долго и мучительно не может ничего выбрать, потому что понятия не имеет, что это всё такое, а я не знаю, насколько тут съедобна земная еда. В итоге мы оба берём котлеты по-киевски — и получаем море гастрономического удовольствия, тут это блюдо почти так же прекрасно, как в исполнении моей двоюродной бабушки. Я хвастаюсь Азамату, что умею это готовить, и понимаю, что меня ещё поймают на слове. Мы возвращаемся на такси: уже начинает темнеть. Мы здорово так погуляли, да и за столом крепко посидели. Дома, то есть на корабле, уже все в сборе и как раз думают, не позвонить ли нам. Тирбиш даже сварганил ужин, от которого мы вынуждены отказаться, потому что объелись на совесть. За стол, впрочем, садимся со всеми за компанию. Эцаган пользуется тем, что я заняла его место, и подсаживается к Алтонгирелу. Я потягиваю чаёк в блаженно-сонном состоянии, вполуха слушая, как Алтонгирел шёпотом допрашивает Азамата. — И где вы были? — Гуляли.  — То есть как гуляли? — Пешком. По лесу.  — Ты что, в лес её поволок? Ты сдурел?! — Это она меня поволокла, и ей понравилось.  — Да ты её больше слушай! Небось опять только вид делала, что понравилось, а ты и поверил! Хоть бы в казино сводил девушку, а то — в лес! Я в последний момент стискиваю зубы, чтобы не прокомментировать. Чур меня, чур, ещё только азартных игр не хватало! — И где вы ужинали? — продолжает Алтонгирел свой допрос. Азамат покорно отвечает, но он такой же блаженно-осоловевший, как я, и ему, видимо, вообще всё равно, что вокруг происходит. — А там за лесом таверна.  — Эта мерзкая забегаловка?! Я там пять лет назад отравился! — Там хозяин сменился с тех пор, — вставляет Эцаган, который тоже с ухмылкой слушает этот разговор. — Там теперь земная кухня, — говорит Азамат, — потрясающе вкусно. Вот куда Тирбишу надо было бы сходить.  Духовник закатывает глаза. — Боги, Азамат! Ты через неделю предстанешь перед Старейшинами, тебе надо думать о том, чтобы женщину покрепче к себе привязать, а ты о Тирбише! Надо было идти в какой-нибудь развлекательный центр, чтобы тут же тебе и номера, может, удалось бы её уложить, а ты придумал тоже — в лес! Что она тебе, на дереве даст, что ли?! У Азамата становится очень интересное лицо — ироничное и мечтательное одновременно. Я прячусь в чашке, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не фыркнуть. — Знаешь, Алтонгирел, — говорит Азамат, неожиданно кладя ладонь духовнику на плечо, — тебе стоит отвлечься от моих проблем. Постарайся просто быть повежливее с Лизой.  На этом Азамат встаёт и объявляет отбытие, отчего все резко выскакивают из-за стола и разбегаются в разные стороны, кроме меня, Гонда, Эцагана и Алтонгирела, который так и сидит, широко раскрытыми глазами таращась на своё плечо, как будто там выросло щупальце. Гарнет уже полностью влезает в иллюминатор, когда я в клубах пара выпадаю из душа, так и не разрешив мучащую меня дилемму: идти сейчас к Азамату или нет. С одной стороны, вроде бы он сказал, что моё общество ему приятно, в том числе и ночью, хотя вдруг я не так поняла. С другой, он уже сегодня днём опять забыл, что у нас принято жить вместе, значит, ему это всё ещё очень странно. С третьей, он вполне может считать на сегодня программу оконченной. С четвёртой, вдруг он вообще занят и не в каюте? Мои метания прерывает сам Азамат, постучавшись в дверь. — О, — говорю, — ты прямо мысли мои читаешь. Я как раз к тебе собиралась. — Ну что ты, Лиза, — хмурится он, — конечно я не читаю твоих мыслей, это мерзкое тёмное дело, и я бы никогда… — Хорошо-хорошо! — перебиваю. — Это просто выражение такое, я только имела в виду, что ты прямо угадал момент! — А, вот как, — он расслабляется. — Ну замечательно. Я как раз хотел сказать, что не стоит тебе в халате по коридорам ходить. — Да я вроде специально приличный халат купила… — Ну, всё равно нехорошо, — кривится он. — Это вообще я к тебе ходить должен… — Я бы предпочла, чтобы мы оба были подвижными субъектами, — хмыкаю я. — Так что мне, каждый раз в уличное одеваться, что ли? — Я, собственно, хотел кое-что предложить… — произносит он задумчиво. — Правда мне немного неудобно, как бы ты не подумала, что я это заранее так спланировал… Я только моргаю. — Что спланировал? — Да ничего не планировал, в том-то и дело. Так случайно вышло, только теперь выглядит, как будто нарочно. — Ну если ты говоришь, что случайно, то я тебе поверю, — пожимаю плечами. Ещё б понять, о чём речь… Азамат облегчённо выдыхает. — Тогда смотри. Он подходит к столу, берётся за ручку верхнего ящика, потом поворачивается ко мне: — Можно открыть? Там у меня вязанье, насколько я помню. Киваю. Он открывает ящик, просовывает руку вглубь и что-то там делает. Я слышу тихий гул, оборачиваюсь на звук и вижу, как стена с иллюминатором быстро ползёт вверх. Я только и успеваю открыть рот, когда вся стена втягивается в потолок, а за ней открывается… каюта Азамата. Несколько секунд хлопаю жабрами, забыв, что у меня есть лёгкие. Наконец подбираю оброненный дар речи. — А как же иллюминатор? — А, это просто экран, у тебя же каюта в середине корабля, откуда тут настоящий иллюминатор… — И… ты хочешь сказать, что случайно дал мне каюту, смежную с твоей? — Я так и знал, что ты не поверишь, — вздыхает он. — Вас всех разместили в одинаковые каюты, подряд от входа. Тебе досталась последняя. Просто так число совпало. — А то, что тут стенка поднимается, — тоже совпадение? — продолжаю таращиться я. — Все стенки поднимаются, — усмехается он. — Правда, в обитаемых каютах я всегда запираю их изнутри, вот тут, в ящике кнопка. Но если отпереть, то поднимаются вообще все переборки. Собственно, холл — это шесть кают с поднятыми стенками между собой и коридором. — Чума-а-а-а-а-а, — протягиваю я, осознавая масштаб дизайнерской мысли. — Кру-у-уто, слушай, это же должно быть очень удобно! — А это и есть удобно. Только тссс! — он смешно прикладывает к губам палец — не прямой, а согнутый петелькой. — Кроме Алтонгирела и Ирнчина, никто в команде об этом не знает. — Почему? — Ну я просто новичкам без нужды не говорю, а вышло так, что уже много лет не было нужды. Молодняк — играться начнут, поотпирают чужие каюты… А то ещё украдут мою идею. Так что это вроде как секрет. Я только качаю головой. — Если захочешь поднять стенку между своей каютой и кабинетом, сними с полок всё нужное, потому что сами полки спрячутся в стенку, — продолжает наставлять Азамат. — Ничего не пострадает, но из потолка ты никак не достанешь, если понадобится что. — Хорошо, что там стеллаж у другой стены стоит… — говорю и вижу хитрую улыбку Азамата. — Ну да, ты же и ставил, ясно. Значит, по утрам стенку будем закрывать, чтобы если кто заглянет, не заметил, так? Азамат кивает. Я осматриваю получившееся в итоге двойное помещение. Забавно, такая чёткая линия отделяет мой бардак от порядка у Азамата. А кровати у нас в итоге бок о бок стоят. — Ну что, — говорю, — сдвинем кровати и освоим новые пространства? Азамат очень доволен собой. Продолжение завтра Фото от пинтерест