Замуж с осложнениями. Юлия Жукова. Гл. 14-15

— Значит, полетим. — Только… Это, конечно, невероятно, но если они всё-таки одобрят, то учти, что наш брак будет признаваться и на Земле. И ты не сможешь взять другого мужа, пока я не умру. — Не вздумай, — говорю. — А то я приобрела устойчивую привычку следовать за тобой.  Глава 14. В которой наконец-то доходит до главного   Мы ещё некоторое время сидим в обнимку, думая о вечном и бесчеловечном, а потом Азамат начинает шевеление на предмет сбежать. Отпускать его одного мне не слишком-то хочется, ещё напридумывает себе всяких глупостей без меня. А мне всю ночь будет сниться какое-нибудь том-и-джерри с его папашей. Брр. В раздумьях наматываю на руку его косу — а что, то и поводок… Кончик влажный. Всё-таки заплёл мокрые? — Ты сейчас голову мыл, что ли? — спрашиваю. Вопрос, видимо, звучит несколько невпопад, потому что Азамат секунду раздумывает. — Нет… Только сполоснулся слегка, как пришёл… А что? Кажется, я вломилась на частную территорию. — Ничего, у тебя просто коса внизу мокрая. Он немедленно отбирает у меня «поводок» и перевешивает на другую сторону. Вдох-выдох, детка, он просто очень предупредительный. Если мылся, значит, переоделся. Хм. Провожу рукой по его спине — если на нём и не верх от пижамы, то я отличить не могу. Эти свитера у него всё равно все одинаковые, тёмные, тонкие, в обтяжку, только некоторые с высоким горлом. Штаны на нём не пижамные, но и не уличные, так, треники какие-то. Ну вот и прекрасно. — Может, останешься тут? — предлагаю ненавязчиво. — Думаешь, тебе будет трудно заснуть? — усмехается. Хорошо хоть не спросил, зачем. — И это тоже, — говорю аккуратно. — Тебе будет тесно… — Да ладно, когда это мне с тобой было тесно. Он ещё отнекивается, но я вижу, что он хочет остаться. Вот и прекрасно, никуда он от меня не денется. Мы укладываемся, я укутываюсь в тепло его большого тела и быстро засыпаю. Наутро — о чудо — я просыпаюсь первой. Укатали сивку крутые горки, однако! Некоторое время лежу, любуюсь, как он посапывает. Мне кажется, сон не доставляет ему большого удовольствия. Обычно люди во сне выглядят как-то благодушнее, моложе… А он как будто только бледнеет. Уж не болеет ли. Кстати, это интересная мысль. У них ведь ни прививок, ни регулярных медосмотров. И что-то я подозреваю, что мой дорогой последние пятнадцать лет удовлетворял свои потребности, пользуясь услугами тамлингских ш… э-э-э, как это теперь называется?. . работниц сферы интимных развлечений. У них в уставе прописано лицо не запоминать. Так что пока мы не перешли к чему-то более захватывающему, чем здоровый ночной сон, мне стоит провести парочку тестов. Осторожно выскальзываю из кольца его рук — он хмурится, но не просыпается. Потерпи, родной, это для твоего же блага. На цыпочках прокрадываюсь в соседнее помещение за сканерами. Кровь взять можно будет и позже, когда проснётся, а вот на осмотр уж очень долго уговаривать придётся, боюсь. Инфекционный сканер считывает химический состав с поверхности на регулируемой в пределах полусантиметра глубине. Причём можно по элементам, а можно и по молекулам. Последнее чрезвычайно удобно для выявления инфекций: чуть у клетки мембрана или ДНК не такая, клетка подсвечивается на дисплее. Увеличить изображение, конечно, можно намного. Ясен перец, сквозь одежду сканер не работает, а кое-кто у нас не по годам стеснительный. Так что осмотр будем проводить под естественным наркозом. Аккуратненько откидываю одеяло и тяну штаны вниз. Вау, мы носим бельё! Приспускаю траурного цвета плавки вслед за штанами. Ну да, в принципе, я подозревала, что сексом придётся заниматься очень осторожно, а теперь вот убедилась окончательно. Хотела бы я знать, какие у них заморочки по поводу постели, кстати. Пока что дорогой супруг даже не заикнулся на эту тему. Жаль, Эцаган ушёл. Мы пока ещё на Гарнете, конечно, но он ведь с Алтошей… Вот уж с кем я ни в коем случае не буду обсуждать Азамата! Ладно, займёмся делом, а то на этих просторах инородные клетки можно весь день ловить. Инфекционное сканирование ничего не даёт. Просвечивание обычным сканером показывает здоровые яички. Похоже, тамлингским инфекциям муданжцы не по зубам. Ну что ж, это не может не радовать. Конечно, кровь на антигены всё равно взять надо, но это уже не такая вероятность, как я думала. С чувством выполненного долга напяливаю на мужа обратно все штаны. Надеюсь, всё-таки не придётся самой его в постель за волосы тащить… Я, конечно, понимаю, что у всех свои недостатки, но это было бы уже как-то неромантично. Убираю своё оборудование и понимаю, что мне неромантично хочется жрать. Но уж очень не хочется бросать Азамата — проснётся один, ещё обидится… По некотором раздумьи решаю принести завтрак с собой. Оказывается, я подскочила так рано, что никакого завтрака ещё и нет. Так что я спокойно варю себе кофе (он обнаруживается рядом с чаем), извлекаю последние йогурты и размачиваю некоторое количество белых шариков, оказавшихся овечьим сыром, до состояния брынзы. Сгружаю всё это плюс молоко и сахар на сервировочный столик и прикатываю в каюту. Азамат спит. Я располагаюсь за столом, наливаю себе в пиалу кофе из красивой самогреющейся джезвы с рельефными рисунками на боках — вот лисы, мангусты, ещё какие-то явно мифические хищники. Открываю бук для информационного сопровождения и сижу, радуюсь жизни. В буке письмо от мамы. *** Он что, косоглазый, что ли? Прям китаец? Ну ты даёшь. Подумала хоть, чем ты его кормить будешь? И не промахнулась ли ты с размерами, дитя моё? У тебя получается просто йети какой-то.  Смотри там, осторожнее на Гарнете, у них, говорят, атмосфера плохая из-за того, что звездолёты всё время туда-сюда шныряют. Не загорай. И не забудь про лилии.  *** Кто ж про них забудет… Ну вот и повод воспользоваться внешней клавиатурой. Она резиновая и печатает беззвучно, и пальцы так пружинят забавно. Отвечаю, что про лилии помню, по мерке этой уже шила, и всё правильно, он и правда такой огромный, нет, не китаец, но да, раскосый, а что это ещё за расизм такой в нашу прогрессивную эру?! И вообще, кормит нас бортовой повар. Потом ещё просматриваю какой-то спам, письмо от Сашки про то, как мне все передают пламенные приветы и сколько они выпили за наше с Азаматом здоровье, письмо от подруги, которая собирается тоже поработать на звездолёте и интересуется, какие там могут быть непредвиденные накладки… Любые, дорогая, вот, например, неземная любофф. Я, наверное, хмыкаю, когда это думаю, потому что любофф просыпается и поворачивается на звук. — Доброе утро, — говорю и наклоняюсь, чтобы его чмокнуть. — И правда доброе, — улыбается он. — Что-то мне кажется, что уже очень поздно. — Бук показывает восемь. — Ох, что ж ты меня не разбудила? — А зачем? — Ну-у… как… Поскольку ничего более содержательного он ответить не может, я перевожу тему. — Кофе будешь? — Кофе — это хорошо, — говорит он, протирая глаза. Я залпом допиваю свой и наливаю ему вторую порцию в свою освободившуюся пиалу. Джезва довольно большая, на две чашки хватает, даже если отцедить гущу. — Сахар, молоко? — Нет, нич… Ты что, мне кофе варила? Вытаращился, как будто я ему этот кофе через минное поле принесла. Интересно, мы когда-нибудь вообще придём к равенству? — А почему нет? — спрашиваю с лёгким вызовом. — Ну… как бы… у вас так принято? — находится он. — Не то чтобы принято, — говорю веско, ещё не хватало, чтобы он от меня каждое утро кофе в постель ждал, — но и ничего особенного в этом нет. Так, хочется иногда приятное сделать. А у вас что, не так? — У нас замужние женщины не готовят. Я закашливаюсь. — А что ж они тогда делают? Не работают, не готовят… — У всех свои развлечения, — говорит он, садясь в кровати и принимая у меня пиалу. — Есть всякие клубы, есть рукоделие. Ну ещё какое-то время на детей уходит. — Прекрасно. А мужчины, значит, и работают, и по дому хозяйничают? — Ну почему… — медленно говорит Азамат, потом прерывается на глоток. — Повара можно нанять, а потом старшие дети подрастают… В бедных семьях, которые не могут себе этого позволить, конечно, и женщинам приходится, но большинство мужиков скорее надорвутся и сами все сделают, чем жену к плите подпустят, — смеётся. М-да, чувство хрустальной вазы усиливается троекратно. — Здорово, — говорю. — У нас-то вообще люди редко готовят. Покупают готовое или заказывают из ближайшей едальни. Но если кто и стоит у плиты, то скорее женщины. Так уж традиция сложилась. Так что ты не обижайся, если мне вдруг припрёт что-нибудь испечь, например. Качает головой. — Ну хорошо, даже интересно, что вы едите на Земле. — Хлеб, — говорю я с тяжёлым вздохом, отщипывая ещё сыра. Хлебопечку купить, что ли… — А какие у тебя планы на сегодня? Азамат, который уткнулся было в кофе, резко отрывается от этого занятия и как-то странно на меня смотрит. Ну что ещё не так? — А… зачем тебе? — Да я думала проверить твоё здоровье, а потом ещё по магазинам пройтись. — В смысле — проверить моё здоровье? — не понимает он. Приходится долго объяснять. В итоге он соглашается на анализ крови. Конечно, кофе уже принял, но мне биохим-то не нужен, только на антитела и ДНК. Так что, допив и доев, мы перекочёвываем в мою «смотровую». Усаживаю Азамата на койку. Предложение закатать рукав вызывает у него лицевой спазм, но он всё-таки подчиняется. Руки по внутренней стороне все обожжены, я даже начинаю думать, что это следствие взрыва, а не просто ожоги. Уж очень рельефные шрамы. Ну да ничего, недаром я закупила пару тонн цикатравина. Совсем, конечно, не сведу, но по крайней мере не так жутко будет выглядеть. Хорошо хоть вена обнаруживается не прямо под рубцами, а то фиг бы я проковырялась. Азамат с интересом смотрит, как я из него тяну кровушку. Видимо, не больно. Закончив, для проверки щиплю его за другую руку: — Так больно? — Нет, — улыбается он недоумённо. Ясно, пишем, болевой порог завышенный. Кстати, теперь, когда у меня есть бук, можно вести истории болезни по-нормальному. Кровь тут же отправляю в стильный новенький анализатор с блестящей зеркальной крышечкой. Очень меня веселит эта мода закашивать дизайн оборудования под автомобили. Ну а пока оно там крутится, возьмёмся за цикатравин. — Вот скажи мне, — говорю Азамату, который смотрит на меня выжидательно, как примерный ученик на интересном уроке. — Ты шрамы свои чем-нибудь мажешь? Весь энтузиазм в его взгляде сразу издыхает. — Нет… Зачем? — Ну, видишь ли, есть средства, которые могут смягчить рубцовую ткань. Я не могу обещать, что шрамы совсем исчезнут, но, по крайней мере, они станут менее заметными. — Ты… ты предлагаешь меня лечить? — недоверчиво спрашивает он, не сводя глаз с тюбика в моих руках. — Ну да, я для того и здесь, чтобы лечить. Методик лечения шрамов вообще много, но для тебя, пожалуй, подходят две: мази и лазер. — Какой ещё лазер? Объясняю технологию лазерной коррекции. Он мотает головой так категорично, как будто уже пробовал и не помогло. Интересно. — Почему нет? — Будет только хуже. У меня есть один знакомый, у него на руке был небольшой шрам, и он пытался его на Гарнете свести в каком-то «лазерном центре». Так у него потом так чесалось это место, что он расчесал, и остался шрам втрое больше. — Ну у него могла быть аллергия на сопровождающие медикаменты… Или это был келоидный шрам… Да и вообще, это же другой человек, а лечение всегда индивидуально. По лицу дорогого супруга понимаю, что, может быть, смогу его убедить в своей правоте через пару лет, если он освоит хотя бы школьный курс анатомии. Чёртовы дикари. — Ладно, — говорю. — Против крема никаких предрассудков нет? Пожимает плечами. — Не знаю уж, что им можно сделать, но если ты хочешь, то я попробую. — Азамат, из нас двоих тебя больше волнует твоя внешность, — сообщаю я, выдавливая мазь на пальцы. Встаю на колени на кровати рядом с ним и принимаюсь втирать — начинаю с лица. Он отстраняется. — Лиза, да ладно, я сам, чего ты… — Того, что просто намазать мало, надо втирать, а я что-то не чувствую в тебе энтузиазма для этого. Потерпи уж, голову не откручу. — Но тебе же неприятно… — Мне что-то кажется, что тебе самому гораздо неприятнее, — хмыкаю. — А я привычная, у меня работа такая. Ладно, на вот, пока я тут занята, втирай в ладони. Азамат смиряется и покорно позволяет мне разобраться с его физиономией и шеей, а сам тем временем честно трёт руки. — Дай хоть посмотреть, может, там впиталось, — говорит через некоторое время. — А ты что, не чувствуешь? — Ты думаешь, этими шкварками что-то можно почувствовать? — кривится он. Ох ну нифига себе… Беру одну его руку, провожу по ладони. — Чувствуешь меня? — Ну, если специально об этом думаю, то да. Н-да, с их регенерацией можно считать, что этим шрамам все тридцать лет, заживает-то всё в два-три раза быстрее, уже даже болевых ощущений не осталось, как окаменели. — Тем более надо мазать, — говорю. — Тебе же так неудобно! Он смеётся, дескать, неудобство – последняя из его проблем. Ну-ну. Руки вообще выглядят страшновато: вся ладонь искорёжена, пальцы неровные. — Можно спросить, что с тобой случилось? — говорю осторожно и быстро добавляю: — Если не хочешь, можешь не отвечать. Пожимает плечами, дескать, почему нет. — Граната в руках рванула. Малого радиуса, а то бы не выжил, но… Да уж, удивительно, как выжил-то. Сжимаю его ладонь крепко в знак сочувствия. — Я сделаю всё, что могу, — говорю убедительно. — А теперь давай снимай свитер. Как я и ожидала, это не так просто. Тут вам и ужас в глазах, и кровь к лицу приливает, и всякое бормотание про то, что он обойдётся, да это не важно, он сам, и вообще под одеждой не видно… — Азамат, — говорю серьёзно. — Давай-ка по-хорошему, а то я тебя усыплю и всё равно сделаю по-своему. Идея разделить судьбу Алтонгирела ему не шибко нравится, так что он всё-таки неохотно, медленно стаскивает свитер. Боже, что там творится. Вся грудь разворочена — ну этого я ожидала. Но оно всё воспалённое, шелушится… Мать моя женщина. — Тебе, — говорю, — точно не больно? Азамат, отвернувшись как можно дальше в сторону, цедит сквозь зубы: — Нет. — И давно покраснение? Не могло же у него пятнадцать лет воспаление не прекращаться! — Полмесяца… Это периодически случается. В этот момент пищит анализатор, и мы оба подскакиваем. Тест отрицателен на все венерические, зато кровь радостно рассказывает мне всё про воспаление на груди. Наконец-то нашёлся благодарный слушатель! Ладно, цикатравин бактерицидный, хотя антибиотиков кто-то сейчас получит прямо внутривенно. Азамат настолько удивляется тому, что я его снова колю, что даже поворачивается. — Зачем?. . — Маленькие гады жрут тебя изнутри, — говорю доходчиво. — Их надо отравить. Он так бледнеет, что мне становится смешно. Слегка обнимаю его за плечо, целую в нос и в висок. — Не бойся, — говорю, — я с ними справлюсь. Только, пожалуйста, пожалуйста всегда говори мне, если с тобой что-то не так. Он кивает, и я перехожу к лечению. Похоже, сюда-то и пришёлся основной удар от взрыва, а то, что на лице, — это уже периферия. Мой аппаратик для просвечивания нутра показывает, что все рёбра срослись, хотя и криво. Вообще, похоже, регенерация у этих ребят идёт быстро, но как попало. Может быть, при более медленном зарастании шрамы были бы меньше. Но тогда бы он не выжил, наверное. Измазав его всего в креме, заматываю эластичным бинтом, чтобы одежду не испачкать. — Ну вот, — говорю. — Если ты больше ничего не скрываешь, на сегодня всё. — На сегодня? — моргает он, одеваясь. — Ну да. Хотя я тебя вечером ещё раз уколю. А мазаться будем каждый день. — Но это же столько труда… и твоего времени… — Так ты мне за это платишь, забыл? — Я тебе плачу, чтобы ты лечила ребят, если что слу… — Ты мне платишь, чтобы все на борту были здоровы, — отрезаю я. — Включая тебя самого. Это написано в моём контракте, можешь пойти и посмотреть. Не говоря уже о том, что я гораздо охотнее потрачу своё время и силы на твоё здоровье, чем на что угодно ещё. Азамат некоторое время впитывает мои слова, потом качает головой. — У нас получается очень странная семья. Я фыркаю. — Да уж! Но ведь нам хорошо вместе, правда? — присаживаюсь к нему на коленку. Он поднимает брови, как будто не задумывался над этим под таким углом. — За себя я уверен. — За меня можешь быть тоже уверенным. Сочувствие и умиротворение у меня, как всегда, синтезируются в либидо, а уж под взглядом Азаматовых узких чёрных глаз мне и вовсе не устоять. Ладно, может, у них полагается женщинам проявлять инициативу? Я этого не люблю, конечно, потому что не пококетничаешь, но что делать… На поцелуй эта сволочь не отвечает. Я отстраняюсь, пытаясь понять, что ещё может быть не так. Он смотрит на меня всё с тем же трогательным обожанием, только мне это уже как-то не в кайф. Только я открываю рот высказаться в том смысле, что вышла замуж не за резиновую куклу, как он говорит: — Вот интересно, на всякой рекламе земляне почему-то всегда целуются рот-в-рот. А что это значит? Я роняю голову ему на плечо. Чёртовы. Дикари. — Ну-у… это… определённая степень близости, что ли… Это как бы должно быть ясно из контекста, — хихикаю нервно. Ох и будут же у нас проблемы… — Что ж, я постараюсь понять, — улыбается он. — Ты хотела по магазинам пройтись, так? — Да-а, надо маме украшения отправить и лилии… — растерянно говорю я. А я-то думала, он прямо сейчас понимать будет… — Ну тогда одевайся и пойдём. — А ты завтракать не будешь? — А во время стоянок все едят на планете. Так что мы перекусим где-нибудь там. Азамат в магазине с интересом рассматривает хлебопечку. — Нет, я, конечно, пробовал хлеб. Приятная штука. Но у нас никогда не пекут мучное, только жарят. — А что ж тогда пекут? — хлопаю глазами я. — Мясо, птицу, особенно дичь. Эх, какие на Муданге рябчики, ты таких больше нигде не попробуешь… Оставляю его предаваться ностальгии. Я-то вообще не понимаю, как можно есть этих жёстких резиновых диких птиц. Он помогает мне поставить агрегат на каталку, и мы двигаем в посудный отдел. Мне нужны вилки и кружка. Большая, с ручкой. Азамат только посмеивается, пока я выбираю себе поллитровую тару. К счастью, тут их есть. — Я тебя специально именно в этот магазин привёз, — говорит. — Я сюда заходил пару раз, смотрел на эти чашки и думал: «Великие Небеса, кому же это может понадобиться?» Я нагребаю ещё кучу всякого хлама от бактерицидных моющих средств до рамок для фотографий, благо мы на машине. Муданжцы пока что оказываются исключительно осторожными водителями, впрочем, если уж Азамат способен корабль в туннель ввести без скачка, то чему я удивляюсь. На кассе достаю было свою карточку, но Азамат прямо-таки хватает меня за руку. — Лиза, да ты что, я заплачу! — Ну ладно… — пожимаю плечами. Чего так нервничать-то? — Зачем ты вообще носишь с собой эту карту? Я же тебе дал другую. — Так та была на покупки для всех, а сейчас я себе беру… — Та была просто одной из моих карт. — А, ну так держи, — достаю её из другого кармана. Он только что не шарахается. — Лиза, ну… что тебя не устраивает? Тут подходит наша очередь. — Так, — говорю. — Давай плати, выйдем и поговорим! Пока он, насупившись, грузит покупки в багажник, я начинаю выяснения. — Ты ведь мне зарплату переводишь на мою исходную карту, так? — Да. — Так почему мне ею не пользоваться? — Ну это же твои деньги. Что ты будешь их тратить на всякую чушь, тем более если мы вместе? Я выгляжу идиотом. — Помнится, ты просил меня не считать твои деньги, а теперь ты считаешь мои? И вообще, тебе стыдно, что кто-то увидит, что я сама за себя плачу в твоём присутствии? — Конечно, стыдно! — он аж раскраснелся слегка. — Ясно. Тогда тем более забери у меня свою карту. В твоём присутствии, так и быть, предоставляю тебе рассчитываться, — снова протягиваю ему карту. Он краснеет ещё больше и отводит взгляд. — Лиза, ну… тебе жалко? Ну пусть она у тебя побудет. — Это что, какая-то сложная финансовая махинация? — Что?! Нет, конечно! Я просто хотел, чтобы ты могла всё себе позволить и… А-а, так он всё-таки решил меня содержать? Какое у нас прекрасное взаимопонимание! — Азамат, мне не нужны твои деньги! — отчётливо произношу я несколько повышенным тоном. Он нервно оглядывается. Боится, что меня кто-то услышит? Сажусь в машину, Азамат следует моему примеру. — Я не хочу тебя компрометировать, — говорю, — но мне кажется, мы договаривались, что я живу на свои. Он вздыхает с похоронным видом. — Лиза, я не понимаю. Ты спишь со мной в одной постели, варишь мне кофе, трогаешь меня безо всякого повода, шьёшь мне одежду, но денег не берёшь. Так чего же ты хочешь?! Я временно утрачиваю дар речи, пока до меня доходит, что это, видимо, Алтоша постарался напоследок. — Слушай, — говорю. — Я понимаю, что Алтонгирел так считает, но ты же не веришь, что я вышла за тебя из-за денег. Муж горько усмехается. — Если учесть, что ты изо всех сил от них отказываешься, то поверить довольно трудно, да. — Тогда почему ты мне их так старательно пихаешь? Он устало трёт лицо руками, и я еле разбираю, что он говорит: — Да всё надеюсь, что ты мне что-нибудь позволишь. — То есть?! Он отворачивается. — Нет, ничего. — Нет уж, давай-ка с этого места поподробнее. Чего я тебе не позволяю? Мотает головой. — Неважно, это всё глупости, извини. Просто иногда… ты так на меня смотришь… Я понимаю, что мне нечего даже думать об этом, но иногда кажется, что тебя совсем не отталкивает моя внешность и… Он замолкает, так что я решаю его подбодрить. — Правильно кажется. Он резко поднимает голову и прожигает меня взглядом. Но потом снова опускает глаза. — Но карту ты хочешь вернуть. Меня настолько выбивает из колеи эта чехарда тем, что я даже не сразу нахожу слова. — А к-какая… — Алтонгирел считает, что ты нарочно издеваешься. Я в это не верю, конечно, но… Ты всё время даёшь мне надежду, как будто это само собой разумеется, а потом точно также с полной уверенностью отказываешь. Я не знаю, сколько я ещё так выдержу. Я так вытянула шею в его сторону, что сейчас носом в него ткнусь. — Ты хочешь сказать, что у вас принято платить собственной жене, чтобы позаниматься сексом? — перевожу я с муданжского на человеческий. Он морщится. — Ну зачем так грубо… — Но по смыслу? — Ну… — он осторожно поднимает взгляд, полный осознания. — А у вас это как-то по-другому устроено? Теперь мой черёд устало тереть лицо руками. — «По-другому» — это мягко сказано. У нас это никак не связанные вещи. Платят за это только девушкам по вызову, но уж никак не собственной жене. Вообще, предполагать, что я буду спать с тобой за деньги — просто оскорбительно! — я потрясаю руками. Впрочем, у него сразу делается такое жалобное выражение, что приходится немедленно пояснить: — Я понимаю, что ты не знал, это на будущее. Он всё-таки несколько раз извиняется, а потом мы некоторое время молча перевариваем плоды культурного обмена. — Ты можешь мне объяснить, чем именно тебя оскорбляет предложение жить на мои средства? — просит он. — Я чувствую себя рабыней, — развожу руками. — Ничего не могу с этим поделать. — Интересно, — хмыкает он. — А когда работаешь, то не чувствуешь. — Когда работаю, я сама себе хозяйка. Никому ничего не должна. А если ты будешь за меня всё время платить, то я как бы не буду иметь права тебе ни в чём отказать. Это будет действовать мне на нервы, и ты перестанешь мне нравиться. — Это хороший довод, — вдумчиво кивает Азамат. — Убедительный. Я смеюсь, он тоже вроде повеселел. — Но тогда, — продолжает он, — я не знаю, что я должен делать… Как необидно намекнуть, как узнать, что ты не против? — Хороший вопрос, — говорю. — Всю историю человечества его решаем. Азамат приподнимает брови с выражением лёгкого недоумения и недовольства. Дескать, наши правила вам не годятся, а своих не изобрели. — Ну ладно, — говорит он. — Знаешь, я тут пару дней назад пытался что-нибудь почитать по этой и смежным проблемам… Конечно, теперь я понимаю, что неправильно формулировал запрос. Но кое-что мне попалось. Разрешишь попробовать? Я озадаченно пожимаю плечами. — Ну давай… Он берёт мою руку и, нагнувшись, осторожно целует костяшки пальцев. Меня неожиданно так ошеломляет этот простой жест, довершающий рыцарский образ моего супруга, — даже не сам жест, а то усердие, с которым Азамат всё время старается мне угодить — что я просто кидаюсь ему на шею, кажется, с визгом или хотя бы писком, едва не снеся руль. Впрочем, Азамат тут же что-то нажимает у меня за спиной, и сиденье отъезжает назад, трансформируясь в кушетку. Другой рукой он в тот же момент подгребает меня поближе, и я оказываюсь на нём верхом, хорошо, что потолок высокий. Муданжская машина, да… Я целую его пониже мочки уха и в шею, потому что выше из этого положения не дотягиваюсь, он тяжело дышит и, мне кажется, вздрагивает, когда я касаюсь окрестностей кадыка. С той стороны, где шрамы, кожа менее чувствительная, так что я с нажимом провожу там пальцами — и слышу хриплое пение райских птиц. Он наклоняется, я чувствую его горячее дыхание сквозь волосы, потом на ухе. Задираю его свитер, проскребаю своими короткими ногтями вверх по животу, Азамат прижимает меня к себе так крепко, что я почти не могу двинуться, но мне кажется, что он изо всех сил терпит, чтобы не сжать ещё крепче. Приходится срочно освобождаться от препятствий в виде молний и пуговиц — и открывать в себе новые просторы. Азамат снова откачивается назад, запрокидывает голову, и я могу сколько угодно издеваться над его чувствительной шеей, извлекая то дробный рык, то звонкий стон. Однако кто бы мог подумать, что во мне столько места. То есть, конечно, ощущение заполненности под завязку есть, но это такая приятная, уместная заполненность. Я начинаю двигаться, и тут Азамат как будто просыпается и поддерживает меня, как невесомую, руками, и я точно знаю, что никогда и никуда отсюда не денусь, что мы так и будем вечно единым телом, каждый стараться для другого как для себя, неотрывно вбирать в себя образы друг друга, и так никогда и не исчерпаем их. Моё время остановилось, сделало сальто и соединилось с его временем, я стала событием в его эпохе, каплей в водовороте, и всё же он смотрит на меня и думает обо мне, и вся мощь его стихии нянчится со мной, как будто от меня зависит, жить миру или сгинуть в небытие. Я вцепляюсь ему в волосы просто потому, что могу это сделать, вбираю в себя всю любовь его взгляда — отдаю обратно со взрывом, мне кажется, от меня расходятся круги по воздуху и земле, а он снова прижимает меня, близко, горячо, он повсюду, со всех сторон, я внутри него, но и он во мне, как два зеркала, и когда одно разлетается на сверкающие брызги, то же случается и со вторым. Я с трудом встаю на ноги — они дрожат и норовят подогнуться. — Слушай, Азамат, — говорю. — Нам надо почаще выяснять отношения, смотри, к каким потрясающим результатам это приводит. Он медленно садится, одёргивая свитер. — Лиза… Мне кажется, боги дали мне тебя за все беды, что случались со мной до сих пор. Тебе ведь… тебе понравилось? Идиотский вопрос, но ладно уж, если ему так нужно подтверждение… — Понравилось — это мягко сказано! Мне так здорово никогда не было… Он ошеломлённо качает головой. — А что в этом такого удивительного? — спрашиваю. Он усмехается. — Не знаю, как у вас, а у нас, может, одна на миллион женщина получает удовольствие от секса. Я падаю на соседнее сиденье в приступе истерического хохота. Чёртовы обезьяны!!!  Глава 15. В которой танцы, музыка и свет в окне   Из   мемуаров   Хотон - хон  Муданг находится в галактике Водоворот, которая в традиционной земной астрономии относится к созвездию Гончих. Это небольшая планета, площадь поверхности только слегка превышает площадь Евразии, но за счёт тяжёлого платинового ядра сила тяжести там ненамного меньше земной. На планете всего один континент, у которого поэтому нет никакого названия. На обоих полюсах ледяные шапки, хотя на северном подо льдом предполагается суша. Планета довольно далека от местного солнца, поэтому климат там несколько холоднее, чем на Земле, а год тянется чуть ли не два земных года.  Континент   и   небольшие   группы   близких   к   нему   островов   равномерно   скудно   заселены .  На   Муданге   всего   шесть   крупных   городов ,  и   только   один   из   них ,  столица   Ахмадхот ,  переваливает   за   пять   миллионов   жителей .  В   основном   же   люди   живут   в   крохотных   деревнях   по   три - четыре   двора ;  изредка   попадаются   более   крупные   селения   по   нескольку   сот   человек .   Столица   соединена   со   всеми   крупными   городами   скоростной   монорельсовой   дорогой .  В   экваториальной   черноземной   зоне   также   проложены   автомобильные   трассы ,  мощёные   разновидностью   асфальта   из   местной   смолы .  На   севере   и   юге ,  где   начинаются   леса ,  дороги   почти   исключительно   грунтовые .   В   черноземной   зоне   хорошо   развито   овощеводство ,  практически   единственные   деревья   здесь   —   культурные   фруктовые .  В   обе   стороны   прочь   от   экватора   начинает   возрастать   значение   скотоводства ,  а   в   самых   приполярных   зонах   —   охота .  Побережья   усеяны   рыбачьими   посёлками .  Судоходство   законсервировалось   на   очень   раннем   этапе :  практически   все   суда   гребные   и   очень   небольшого   размера ,  хотя   отлично   приспособлены   для   рыбалки   и   переправы   с   континента   на   острова .   Социальная   мобильность   на   планете   чрезвычайно   низкая  —  как   вертикальная ,  так   и   горизонтальная .  Общественное   положение   человека   определяется   его   внешней   красотой ,  а   также   именем ,  которое   ему   дают   при   рождении   Старейшины .  Мальчики   с   именами   на   гласную  ( дийнир , ‘ певчее   имя ’)  по   достижении   двенадцати   лет   имеют   право   на   образование ,  которое   можно   получить   в   одном   из   крупных   городов   по   трём   специальностям :  целительство ,  книжное   дело ,  инженерное   дело .  Девочки   с   певчими   именами   теоретически   тоже   могут   получить   образование ,  но   прецедентов   пока   не   зарегистрировано .   Остальные ,  с   обычными , « глухими »   именами  ( пуднир )  занимаются   сельским   хозяйством ,  ремеслом   или   —   кто   победнее   —   идут   в   слуги   к   более   обеспеченным .  Практически   за   каждым   человеком   любого   пола   закреплено   стадо   того   или   иного   мелкого   рогатого   скота ,  который   и   является   основным   источником   пищи   муданжцев .  Количество   голов   в   стаде   зависит   не   только   от   обеспеченности   владельца ,  но   и   от   места   проживания   и   основного   занятия .  У   жителей   чернозёмных   территорий   стада ,  как   правило ,  меньше .  Сами   хозяева   их ,  конечно ,  не   пасут ,  а   сдают   в   общее   гигантское   стадо ,  управляемое   несколькими   пастухами ,  которым   за   это   платят   вскладчину .  У   Старейшин   есть   отдельные   очень   большие   стада ,  за   счёт   которых   существует   забавное   подобие   банковской   системы :  например ,  северянин ,  приехавший   по   делам   на   юг ,  может   употребить   овцу   из   местного   старейшинского   стада ,  так   же   как   южанин   на   севере .  По   возвращении   оба   должны   будут   отдать   по   овце   из   своего   стада   в   старейшинское .   Совет   Старейшин   составляется   из   двух   категорий   людей   один   к   одному :  духовники ,  завершившие   обучение ,  и   просто   любые   уважаемые   мужчины   старше   сорока ,  чем - либо   заслужившие   хорошее   отношение   соседей   и   Старейшин .  Духовникам   запрещается   жениться ,  поэтому   подавляющее   большинство   их   —   гомосексуалисты . « Светские »   Старейшины ,  наоборот ,  обязаны   быть   женаты   и   иметь   хотя   бы   одного   ребёнка .   Традиционно   Муданг   представлял   собой   некое   подобие   парламентской   монархии   с   императором   во   главе   и   столичным   Советом   Старейшин   в   роли   парламента .  Императорская   власть   передавалась   по   наследству   по   мужской   линии ,  но   в   случае   отсутствия   наследника   или   если   он   не   подходил   на   эту   роль   с   точки   зрения   Старейшин   и   жителей ,  в   столице   созывалось   народное   собрание   и   выбирало   нового   императора .  Однако   два   столетия   назад   джингоши ,  захватившие   Муданг ,  убили   последнего   императора ,  и   с   тех   пор   эта   традиция   не   возобновлялась .   Собственно ,  муданжские   наёмники   появились   почти   сразу   после   завоевания   и   состояли   из   людей ,  в   наибольшей   степени   обременённых   гражданской   совестью .  Наёмники   первой   волны   категорически   не   имели   никаких   дел   с   джингоши ,  а   наоборот ,  всячески   старались   расстроить   их   планы ,  но   следующее   поколение ,  выросшее   уже   под   властью   джингоши ,  оказалось   куда   более   толерантно .  Теперь   часто   можно   было   наблюдать   объединения   из   джингошских   и   муданжских   наёмничьих   банд ,  и   в   земном   сознании   эти   две   нации   слились   в   некое   единое   представление   об   опасности   в   космосе .  Тут   следует   упомянуть ,  что   Старейшины   категорически   не   одобряли   кровопролитных   восстаний   против   джингоши   и   призывали   муданжцев   к   терпению .  Муданжские   наёмники   вовсе   не   порывают   с   корнями .  Даже   в   открытом   космосе   они   продолжают   соблюдать   свои   обряды   и   традиции ,  в   составе   команды   обычно   есть   ученик   Старейшины - духовника ,  и   заветы   Старейшин   всё   ещё   играют   для   космических   наёмников   большую   роль .   Даже   формально   признавая   некоторое   своё   единство   с   джингоши ,  муданжцы   всё - таки   крепко   держатся   вместе .  Одним   из   проявлений   такого   единства   стали   собрания   наёмников ,  организуемые   раз   или   два   в   год   на   нейтральной   территории .  На   такие   слёты   собираются   по   нескольку   десятков   команд   для   обмена   информацией ,  опытом ,  а   иногда   и   вполне   материальными   приобретениями .  Среди   капитанов   команд   нет   никакой   узаконенной   иерархии ,  поэтому   получается   круглый   стол   вообще   без   ведущего ,  однако   вдумчивая   размеренность  —  неотъемлемая   составляющая   муданжского   менталитета  — позволяет   всем   присутствующим   высказаться   и   услышать   друг   друга .  Собрания   организуются   втайне ,  хотя   и   без   видимой   причины   —   посторонним   не   имеет   никакого   смысла   на   них   появляться .  Однако   те   посторонние ,  которым   довелось   по   какой - либо   причине   поприсутствовать   на   таком   слёте ,  остаются   под   глубоким   впечатлением   от   невероятной   единой   силы   и   величия   этой   угнетённой   нации ,  подобно   тому   как   чувствует   себя   работник   ядерного   реактора ,  регулярно   находясь   под   боком   у   чудовища ,  способного ,  казалось   бы ,  при   малейшей   неполадке   уничтожить   жизнь   на   целой   планете   и   однако   работающего   на   человечество .   * * * После развлечений в машине мы всё-таки идём завтракать. Не знаю уж, смутили мы кого-то своим взрывом страсти в машине с незатемнёнными окнами или нет. Я лично считаю, что если людям на автостоянке около супермаркета делать больше нечего, чем в чужие машины заглядывать, то это их проблемы, а не мои. Азамат ест так, как будто неделю маковой росинки во рту не было. На моё хихиканье по этому поводу он только ухмыляется: — Я всегда много ем, когда доволен жизнью. А когда грустно, ведь вкуса не чувствуется, правда же? Я никогда об этом не задумывалась, теперь пытаюсь прикинуть. — У меня, скорее, наоборот, когда грустно — хоть вкусной еде можно порадоваться. — Молодец, правильно, сам всегда ищу хорошие стороны у всякой дряни, потому и жив до сих пор, — тараторит он, наворачивая фаршированных мидий. — Кстати, раз уж мы летим на Муданг, то имеет смысл подвезти наших бывших коллег. В качестве пассажиров, конечно. А, так Гонд и Эцаган вернутся на борт? … И Алтонгирел. Азамат следит за тем, как у меня меняются выражения лица в соответствии с мыслями, и начинает хохотать. — Лиза, ну не переживай ты так. Алтонгирел с тобой примирился, он больше не будет строить козни. — Ещё бы я с ним примирилась, совсем было бы хорошо. Азамат некоторое время сосредоточенно жуёт и только мотает головой. — Понимаешь, он сам себя подставил, — говорит он наконец. — Когда мы прилетим на Муданг, он должен будет представить нас Старейшинам и рассказать, из каких соображений он решил, что мы хорошая пара. И если он расскажет неубедительно, его учитель будет очень недоволен. Так что Алтонгирелу теперь жизненно необходимо, чтобы у нас всё было хорошо. Он больше не будет пытаться нас поссорить. Я закатываю глаза. — Если он будет устраивать нашу личную жизнь с тем же рвением, с каким до сих пор расстраивал, то, боюсь, наш брак будет весьма недолговечным. Азамат собирался как раз перейти к следующей мидии, но вместо этого теперь угрюмо смотрит в тарелку. Я легонько пинаю его под столом: — Не грузись, это я так шучу. Ты же не будешь спорить, что до сих пор у него с нами всё время получается наоборот? — Это да, — соглашается Азамат и снова углубляется в еду. Я считаю это хорошим признаком и, успокоенная, вгрызаюсь в тост. Как я, оказывается, соскучилась по хлебу! А думала, я его совсем не ем… — У нас сегодня вечером ещё одно мероприятие, — внезапно тихо говорит Азамат. — Встреча с другими… нашими… — Тайная? — шёпотом спрашиваю я. — Не совсем, но… чужих нам там не нужно. Я бы очень хотел, чтобы ты пошла со мной. Мне нравится это не сильно завуалированное принятие в «свои». — Пойду, конечно, — охотно киваю. — А что там будет? — Ну, сначала мне с другими капитанами надо будет поговорить, заодно, я думаю, удастся продать захваченный корабль. Нам-то он не нужен, но вот некоторые там копают под джингошей… Подобные разговоры всегда заставляют меня осматриваться. Мы сидим в уютной забегаловке с закосом под средневековую таверну, столики отделены друг от друга довольно высокими деревянными перегородками. Когда заходили, тут почти никого не было, но… — Не волнуйся, сюда посторонних не пускают, — подмигивает мне Азамат. — Хозяйкина бабка была из первых сбежавших с планеты после завоевания. Киваю. — А если продадим, из этих денег Эцаган с Гондом что-нибудь увидят? — Конечно, — Азамат сдвигает брови. — Собственно, всё, за вычетом того, что они съедят на обратном пути. А что? — Так, просто интересно… — пожимаю плечами. Чувствую, кто-то не любит, когда женщина лезет в его дела. Ну, милый, если б я вела себя, как у вас принято, чёрта с два бы я за тебя вышла, не так ли? — Так что там дальше будет на этой вашей посиделке? — Ну так… Музыка, игры… Там можно много приятного народа встретить. В общем, праздник, по сути. — Хм, — о чём-то мне напоминает слово «праздник»… А! — Слушай, а туда надо эту хреновину платиновую надевать? Азамат широко открывает глаза. — Ты ещё про неё помнишь? — Конечно, она у меня так и висит на спинке кровати. Так как, надо? — Можешь не надевать, — говорит он после мгновенной паузы. Кажется, кто-то идёт на уступки. — То есть, по-хорошему, надо? — уточняю я. Он мнётся. — Ну ты наденешь? — Да, но тебя никто заставлять не будет. Я понимаю, что тебе тяжело. Ты такая тоненькая, лёгкая, естественно… Ну, положим, не такая уж я эфемерная, а на Тирбишевых харчах ещё и поднабрала. Страшно подумать, на что похожи эти их бабы. Но проблемы это не отменяет. — Может, я надену ненадолго, а потом потихоньку сниму? — предлагаю. — Если за столом будем сидеть, то всё равно не видно, она же длинная. — Хорошо, — охотно кивает Азамат. — Если тебе нетрудно, то это прекрасная идея. Так, этот вопрос решили. Дальше. — А что мне надеть из одежды? — Ну, это уж тебе виднее, — теряется Азамат. — Да я вот думаю, что лучше — подчеркнуть, что я с Земли, или надеть одно из тех шикарных платьев, что ты подарил? Тебе что будет приятнее? Он смотрит на меня с почти нездоровой признательностью, и я глажу его по руке, испачканной в масляном соусе. Руки-то и помыть можно, а мне надо сейчас же, сию секунду всеми возможными средствами показать, как мне хочется сделать ему приятное. — Надень синее платье, — говорит он. — Тогда все сразу заметят твои земные глаза. Удивительно, как он умудряется произнести слово «земные», как будто оно значит «небесные». Потом мы идём на почту отправить маменьке цветочки и камушки. Почта тут прогрессивная, пространственно-временная. То есть, по сути, тот же туннель, как те, через которые корабли летают, только тут сквозь него проходит просто контейнер на рельсах. Азамат говорит, что и на Муданге есть такие туннели, но естественного происхождения и очень неустойчивые. Не очень ценные вещи отправлять можно, а вот людям лучше не соваться, порубит в капусту. Азамат отвозит меня домой, то есть на корабль (причём, залезая в машину, мы оба хихикаем, как подростки), выгружает мою посуду и бытовую технику, а потом извиняется, что вынужден укатить «по делам». Ладно, я поняла, что меня это не касается. Я чапаю к себе в каюту, но по пути налетаю на лазурную парочку. — Рада вас видеть снова на борту, — я легко улыбаюсь Эцагану, а потом старательно растягиваю улыбку и на Алтонгирела тоже. Эцаган ощеривает ровные белые зубы: — Спасибо, Лиза! Я так рад, что можно на родном корабле домой долететь! У духовника, естественно, энтузиазма поменьше. — Конечно, — говорит он иронично, — это чисто её заслуга. Наша леди так хочет избавиться от мужа, что готова для этого лететь хоть на край Вселенной. У меня руки сами сжимаются в кулаки, вот честно. Я думала, это просто фигура речи. — Никак не придумаешь, как перед учителем будешь оправдываться? — спрашиваю сладенько. — Бе-е-едный. Дразню его, а сама думаю, вот ведь наговорит всей этой чуши Азамату… Хотя тот и сам себе страшилок напридумать горазд. Алтонгирел полностью разделяет мою неприязнь. — Вам нечего ловить на Муданге, — говорит он глухо. — Лучше бы подсказал что-нибудь дельное, как Старейшин убедить, — кривлюсь я. Он закатывает глаза. — Если бы я видел хоть малейший шанс женить Азамата по-настоящему, я бы сделал для этого всё! Но это не-ре-аль-но! — Спасибо за поддержку. Ну ладно, хотя бы суперпапаше нос укорочу. Алтонгирела передёргивает. — Он не из тех, кто легко ломается под пыткой. Эцаган откашливается. — Это ничего, что я тут стою? — Ничего, солнце, — я пользуюсь поводом прекратить бессмысленное препирательство. — Привыкай, у нас тут всё время такая дружеская атмосфера. Делаю им ручкой и смываюсь. Мне, между прочим, есть чем заняться. Мне надо перенюхать все духи и выбрать что-то на вечер. Потому что, я так подозреваю, мне лучше выставить напоказ как можно больше дорогого хлама, если я не хочу подводить Азамата перед его согражданами. Может быть, стоило оставить хоть пару украшений — не для себя, а для понта. В качестве помещения для нюхательного сеанса выбираю сушильню. Там, по крайней мере, вентиляция хорошая, да и сейчас почти никто не стирает, все шляются по планете целый день. Я пригоняю коробку с духами на сервировочном столике и усаживаюсь на какой-то пуфик в углу под вентилятором. Ну, с богом. К тому моменту, как мои нюхательные рецепторы окончательно атрофировались, я пришла к выводу, что нынешняя духовная… э-э… духовая… э-э-э-э-э… парфюмерная индустрия никуда не годится. Из всей коробки мне действительно понравились три запаха, и ещё около десятка я способна терпеть в небольших концентрациях. Надеюсь, Азамат не будет уж очень страдать из-за моей придирчивости. Он ведь знает, что со мной можно и без этих тонкостей. От воспоминания про то, как мы сегодня обошлись без тонкостей, внутри что-то сладко вздрагивает и по всему телу проходит волна тепла. Спасибо, я уже просекла, что втрескалась по самые надпочечники. Тут, конечно, нелёгкая приносит Алтонгирела. А я-то надеялась, что дневную норму общения с ним уже выдержала. — Чем ты тут занимаешься? — спрашивает он, морща нос. Завидую, он ещё хоть что-то чует… — Выбираю аромат, — отвечаю нарочито жеманно. — Хм, — он смотрит на меня, как будто пытается разобрать, что на мне написано. — Хочешь сказать, ты не выкинула всю коробку ещё вчера? — Зачем? Азамат попросил выбрать — я выбрала. Духовник на секунду задумывается. — Я буду приятно удивлён, если ты постараешься притвориться перед другими наёмниками, что уважаешь Азамата. — Да мне даже притворяться не придётся. Другое дело, что у нас разное представление об уважении. Алтонгирел задумчиво кивает, потом подходит и садится рядом со мной. Батюшки, снизошёл! Страшно подумать, что его заставило… — Меня кое-что смутило в твоей истории покупок. Кажется, не зря смутило. — А где ты её взял? Ты что, за мной следишь? — Нет, просто почитал логи с твоей карты. — У меня земная карта из земного банка, как ты мог… — А я наёмник в лучшей команде наёмников, ещё вопросы будут? М-да, и не скажешь ничего… Ладно, любопытство сильнее гордости. — Так что тебя там смутило? — Ты не покупала противозачаточных пилюль. — Пилюль?! Тут ещё продаётся это ископаемое?! Он моргает. — Что, прости? — На Земле уже сто лет никто не пользуется таблетками, это вредно! — объясняю я. — Хм. Ну ладно, но ты ведь вообще ничего от этого не покупала. — А какое, собственно, тебе дело? — наконец спрашиваю я. Врач во мне всё-таки иногда пересиливает гордую женщину. — А такое, — размеренно начинает он, — что раз ты не брала никаких средств, то, значит, не предусматриваешь секса. А женатому человеку нельзя обращаться за этим к профессионалкам. Получается, что ты его посадила под замок. И мне это не нравится. Уж выбрала его в мужья, так выполняй свои функции. Какого рожна ты его за нос водишь? Такой подарок возьму, сякой не возьму… Думаешь, у него без тебя проблем мало? Мне становится смешно от его излияний, тем более что они уже совершенно беспочвенные. Но в то же время, я даже слегка проникаюсь уважением. Ради дружбы ли, потому ли что должность обязывает, но ведь нашёл в себе силы перебороть отвращение и недоверие и подкатить ко мне с таким интимным разговором. Неожиданно для себя чувствую даже какое-то духовное родство с этим неприятным человеком: я бы ведь тоже стала его лечить, наплевав на неприязнь. — Интересно, — говорю, — а мысль, что я хочу детей, тебе в голову не приходила? Он смотрит на меня, как на особо неудачливую двоечницу. — Ну конечно. Вот сейчас ты за пару платьев подвергнешь риску прекрасную фигуру. Голову-то не морочь… Потрясающие люди. Ладно, придётся его успокоить пока что. Закатываю рукав просторной блузки до самого плеча. — Вот, видишь, штучечка приклеена? Так на Земле теперь выглядят противозачаточные. Действует полгода, практически безвредное. Эта ещё пару месяцев проработает, потом новую поставлю. Алтонгирел, сдвинув брови, изучает крошечный чип телесного цвета, потом строго смотрит мне в глаза. — Ну ладно, — говорит наконец. — Будем считать, что я тебе поверил. Если ты идёшь на слёт, то давай уже одевайся. Скоро выдвигаемся. — Чудесно, — я вскакиваю, сгребая те несколько флакончиков с духами, которые собираюсь оставить. — Ты, кстати, на досуге поинтересуйся у Азамата, отчего у него с утра хороший аппетит. И разберись с этой коробкой с духами, чтобы его лишний раз не расстраивать. На этом я благополучно покидаю благоуханное помещение. Кручусь перед зеркалом, подбираю туфли под платье, пытаюсь придать волосам какую-то форму, отличную от комка спутанного серпантина… Кажется, последний раз я так суетилась перед выпускным. А потом решила, что кому я не нравлюсь о натюрель, тот может идти глухим бескрайним русским лесом. Оказывается, однако, есть ещё цели, ради которых стоит пострадать. Стук в дверь, это Азамат. Смотрит на меня масляными глазами, что-то бормочет про неотразимость. Вероятно, я выгляжу несколько лучше, чем обычно. Но главное — он в моей рубашке!!! Я улыбаюсь до ушей, чем, скорее всего, свожу на нет всякий эффект от прихорашивания. — Всё подошло? — спрашиваю, рассматривая творение рук своих на модели. Вроде нигде не перекосилось. — Да, конечно, — кивает он. Конечно. Ха! Но вообще ему идёт. И потому, что фигуру подчёркивает, и ещё потому, что получается некое единство внешности и одежды, устраняется анахронизм. Нарассматривавшись вдоволь, возвращаюсь к попытке усмирить волосы при помощи мокрого гребешка. Азамат некоторое время наблюдает за моими действиями, потом подходит поближе. — А можно я тебя расчешу? Ага, понравился груминг, значит. — А говорил, в чужих космах копаться противно, — подкалываю. — Лиза, ну что ты, в тебе не может быть ничего противного, — уверенно говорит он, осторожно кладя руки мне на плечи. Да-а, мы учимся устанавливать физический конта-акт, хорошо-о… Даже отклоняюсь чуть назад, чтобы прислониться к нему. Его свадебная платиновая подвеска холодит мне спину сквозь тонкое платье. — Ну можно? — Не стоит, — говорю и чувствую на ухе его тихий вздох. — Я бы рада, — добавляю быстро. — Но если мои волосы расчесать, они превращаются в пену для ванны. Он покатывается со смеху, и инцидент исчерпан. Неожиданное веселье, однако, добавляет ему храбрости, чтобы сделать ответственное дело. Он принимается рыться в кармане штанов и извлекает какую-то коробочку. Чувствую, кто-то решил-таки восполнить нехватку бриллиантов. — Лиза, я понимаю, что тебе это не очень нравится, но я подумал… Может быть, эту вещицу ты всё-таки наденешь хоть разок. — Пожалуй, надену, — говорю, беря у него коробочку. — Я как-то запоздало сообразила, что тебе хочется перед знакомыми похвастаться… Конец фразы я забываю, потому что в этот момент открываю коробочку. Там цепочка с подвеской — такой же точно подвеской, как те, что на нас Алтонгирел надел, только маленькой. — Ой, — говорю, — здорово… Это типа на замену? — Ну да, — кивает Азамат. — Раз уж ты так хочешь надеть хом, я подумал, что можно облегчить тебе задачу. В таком размере наши востроклювые птички выглядят очень изящно, намного симпатичнее безликих толстеньких драгоценностей из ювелирных магазинов. Они, видимо, по-прежнему из платины, а глазки синенькие, небось тоже не стекляшки. И обо всём-то он подумает! — Спасибо, — говорю. — Мне это нравится гораздо больше всех тех украшений, вместе взятых! — Правда? — он приподнимает бровь. Его собственный хом лукаво поблёскивает поверх тёмной рубашки. — Конечно! Такое тоненькое, изящное… Прелесть! — я быстренько застёгиваю цепочку под волосами. — А эти штуки, хомы, они все одинаковые? — Нет, конечно, каждая пара уникальна. — А где ты тогда эту взял? — Сделал, — он пожимает плечами, как будто мы говорим о пришивании пуговиц. — Сделал? — повторяю заворожённо. — Ну да. У меня тут знакомый держит небольшую мастерскую… Вот я к нему и зашёл, он меня всегда к станку пустит. Там всего делов-то на полчаса, это же не детали для гравитационных сенсоров, где всё до нанометра вымерять надо. С ума сойти. Сделал — маленький хом — из платины — для меня. Чтоб мне не тяжело было. — Азамат, ты просто счастье, — говорю только что не со слезами на глазах. — Ты самый прекрасный человек в мире. Серьёзно! Тянусь целоваться, хоть он и не умеет… Ой, уже умеет! Ну то есть выходит у него довольно робко и неуклюже, но принцип он явно понял. Ох и забористо… — Ты утром притворялся, что ли? — спрашиваю, когда мы разлепляемся. — Нет, — усмехается он. — Я просто порылся в Сети… Вы, земляне, ведь всегда про всё пишете с картинками и обучающее видео снимаете, за что ни возьмись. Просто раньше мне незачем было… Я на радостях загоняю Азамату ещё шприц антибиотиков на дорожку, и мы наконец-то выдвигаемся. В машине Алтонгирел косится на меня с недоверием и почтением, как будто внезапно познал мою божественную сущность. Похоже, поговорил-таки с Азаматом. Можно, конечно, поинтересоваться, но в машине да при всех как-то не хочется. Народ разрядился, кто как мог. Алтонгирел вздел один из своих бесчисленных халатов и подпоясался так элегантно, что эта прямолинейная конструкция на нём чрезвычайно эффектно смотрится. На Эцагане халата нет, только ярко-синие штаны и малиновая рубаха, расшитая по всей груди чёрными оленями, если, конечно, это олени. Народная вышивка иногда весьма загадочна. Тирбиш в счастливо-оранжевом кафтане с вышитыми вишенками, а на ногах у него такие самые сапоги, как я видела в шкафу у Алтонгирела. Длинные, как чулки, и такие же мягкие. Хранцицик и Ирнчин почти в одинаковых кафтанах и поглядывают друг на друга с неудовольствием. То ли похожесть — дурной тон, то ли им одна женщина их шила. Вообще наблюдается некая тенденция: кто помоложе, те больше в рубашках, только редко что-то ещё сверху надето. А вот старшие, наоборот, в нескольких слоях плотной ткани. Ахамба и Орвой (тот, что с родинкой) также имеют на головах причудливые шапки: у Ахамбы она больше похожа на церковный купол с красной пимпочкой на вершине шпиля, а у Орвоя, скорее, что-то сродни папахе. На общем нарядном фоне несколько выделяются наши пилоты, на которых традиционная одежда выглядит столь же бесформенно, как их обычные свитера. Мы проезжаем по фешенебельным районам, потом опять начинаются лабазы, а потом и вовсе неосвоенная целина. Едем мы на сей раз в микроавтобусе, который за нами специально прислали. Водитель — явный муданжец, но наши с ним не знакомы и переговариваются негромко и помалу. Мы с Азаматом тоже молчим, я смотрю в окно, а его взор устремлён куда-то внутрь себя. В окне скучная красно-бурая земля до горизонта, у которого светятся огоньки населённой части планеты. Хоть бы газончиком засеяли… Хотя у них тут, кажется, мало пресной воды, пришлось бы завозить или фильтровать для полива. И тут впереди из пыльной лиловой дымки проступают горы. Прямо натуральные серые, мрачные горы, высокие такие. — А я и не знала, что на Гарнете есть горы, — говорю. — Гарнет не любит хвастаться тем, что далеко от моря и туристических центров. А в этих горах посторонним делать нечего. — А-а… мы именно к ним едем? — уточняю я. Что-то пейзаж вокруг плохо сочетается с длиннополым платьем. — Да, — кивает Азамат, потом замечает мою встревоженность. — Не волнуйся, подниматься будем на чистеньком офисном лифте. У меня отлегает от сердца. Если на лифте и без пыли, то хоть на Джомолунгму. — А как там с ветром? — Ну ветер, конечно, сильный, — соглашается Азамат, — но мы не будем подниматься на склоны. Место встречи — внутри, в самом сердце скалы. Дальше мне расспрашивать боязно. Будем надеяться, что в пещерах не очень мокро и не очень холодно… Первую свинью подкладывает лифт. Он оказывается прозрачным во все стороны, даже по углам никаких железяк. В итоге чувствуешь себя зависшим в воздухе посреди каменной шахты, и что влечёт тебя вверх — непонятно. Я вцепляюсь в Азамата так крепко, что не чувствую пальцев. Он сначала никак не может понять, чего это я, но потом догадывается меня приобнять. Так и стоим столбом посреди лифта, а остальные прижимаются к стенкам и комментируют, какие породы камня мы проезжаем. Мне на них смотреть тошно. Над головой угрожающая чернота, никакого неба. Наконец пытка завешается: одна стенка прозрачной конструкции просто растворяется, и мы выходим в пещеру. Ну, не всё так плохо. Во-первых, она хорошо освещена миленькими цветными лампами в форме бараньих рогов по стенам. Во-вторых, все поверхности тут выложены аккуратно отшлифованным камнем, посверкивающим в пёстром свете, как снег. По крайней мере, интерьер цивилизованный. И не холодно вроде бы. Азамат мягко подталкивает меня вперёд, и мы идём в глубь скалы. Пещера оказывается коридором и по мере продвижения расширяется, потолок уходит всё выше, а потом и вовсе становится неразличим в темноте, когда его перестаёт достигать свет низко повешенных ламп. Я всё ещё придерживаюсь за Азамата на всякий случай, хотя уже и не так истерически. Звуки наших шагов постепенно становятся всё громче, рождают эхо и гремят над головой, как будто там скачет конница. И почему нельзя было встретиться в ресторане, а? Коридор приводит нас к залу; у гигантских дверей, оформленных как стрельчатая арка, стоит высокий тощий старик с длинной седой бородой, заплетённой в две игривые косички с пёстрыми бусинами. На самом старике длинный халат, расшитый золотом. В руках у него электронная книга со списком приглашённых. Азамат придерживает меня за локоть и отводит в сторону, позволяя остальным пройти. — Мы зайдём последними, — говорит он мне шёпотом, но гулкая пещера всё равно разносит его слова. Я только киваю. Старик имён не спрашивает, он и так всех знает, только вычёркивает в своём списке тех, кто уже пришёл, а потом пронзительным зычным голосом выкрикивает в дверной проём имя пришедшего. — Мне надо будет представиться? — шепчу я Азамату, стараясь не произвести вообще никакого звука. Эхо всё-таки подхватывает мои слова, но превращает их просто в невнятный шелест. Азамат мотает головой. Когда все наши втягиваются в зал, мы приближаемся к привратнику. Он деловито помечает Азамата в списке, потом окидывает нас безразличным взглядом, задерживаясь на большом, гордо сверкающем хоме Азамата и моём маленьком хомчике, подмигивающем сапфировыми глазами. — Азамат Байч-Харах с женой, — трубит старик за дверь и отступает. Возможно, мне мерещится, но по залу как будто прокатывается смутный гул. Я изо всех сил стараюсь придать своей осанке и лицу хоть какое-то достоинство и не выглядеть как забитый кролик. Азамат отпускает мою руку, и это совершенно не облегчает задачу. Если до сих пор я думала, что нахожусь в очень просторном помещении, то теперь понимаю, что это был крысиный лаз по сравнению с собственно «гостиной». Она невероятных размеров и кажется ещё больше из-за леса естественных колонн, похожих на песочные часы. Стен я вообще не вижу, только колонны и колонны, которые становятся всё чаще, чем дальше вглубь. До уровня двух-трёх человеческих ростов они украшены резными узорами, похожими на те, что вышиты на одежде у муданжцев. А выше эти узоры плавно переходят в естественные наросты и пятна камня, проблески слюды или чем там оно всё блестит. А блестит действительно всё. Я даже не понимаю, где установлены лампы, но их цветные лучи, как сквозь витраж, обдают всё вокруг радужным мерцанием, как будто сами скалы расщепляют белый свет на спектр. Я чуть не забываю, что надо идти вперёд, но когда тепло, исходящее от Азамата сквозь тонкую рубашку, исчезает, я понимаю, что слегка отстала, залюбовавшись, и скорее нагоняю его. Людей в зале немного, человек тридцать, не считая наших. Видимо, ещё две команды. Как только мы спускаемся по широкой лестнице вниз к другим гостям, снова слышится пронзительный голос старца-привратника, объявляющего вновь прибывших. Не отставая от Азамата, я прохожу мимо всех присутствующих, стараясь выглядеть спокойно и благожелательно. Азамат кивает знакомым, те кивают в ответ. Мы доходим до ненаселённой части зала и останавливаемся у колонны в ожидании свежих гостей. Они следуют нашим маршрутом, кивают Азамату и проходят ещё дальше, застывая у колонн, как шахматные фигуры. Я понимаю, что до сих пор не заметила ни одной женщины, и мне становится не по себе. Ну не одна же я тут, правда? Я ведь понятия не имею, как себя вести, и очень надеялась следовать примеру других дам. Однако вот мимо нас проходит пара: молодой плечистый парень с внешностью героя трагической повести об индейцах, а с ним женщина несколько старше него, действительно очень красивая, с правильными тонкими чертами смуглого лица, правда, довольно пухленькая. На ней пронзительно-зелёное платье до самых пят с очень широкой юбкой, которая висит, как сложенные крылья бабочки, а сверху ещё неудобного вида кафтан, так густо расшитый золотом и серебром, что должен быть очень тяжёлым. Её завитые волосы аккуратно разложены по плечам. Мне кажется, она изо всех сил держит голову ровно, чтобы локоны лежали симметрично. В ушах у неё небольшие, но широкие кольца, усыпанные крупными камнями всех цветов, а на шее прямо-таки броня из цепей и цепочек, бус и ожерелий и прочих неописуемых сияющих украшений, нижним ярусом под которыми красуется причудливой формы хом: кажется, на нём изображены какие-то хищные птицы. Вот интересно, муданжских девушек с детства тренируют на шее ведро с водой носить? На меня эта краля, конечно, не смотрит, она вообще не шевелит ничем, кроме ног, да и те так задрапированы, что она как будто плывёт. Им для этих дам нужно траволатор тут установить. Мне внезапно становится смешно при мысли о конвейере расфуфыренных тёток. Скорее всего как раз потому, что обстановка меньше всего располагает для смеха. Мы стоим и ждём прибытия новых гостей долго и мучительно. Кой чёрт нас тянул приехать одними из первых, а? Я замечаю, что кое-кто поблизости потихоньку шушукается, и вроде бы от этого не происходит немедленного обвала, так что я решаюсь заговорить с Азаматом. — Долго ещё ждать? Он поворачивает ко мне голову и слегка улыбается. — Устала? Ещё две команды должны быть, насколько я знаю. После этого сможешь отдохнуть с другими женщинами. — Я пока только одну видела. — Есть ещё две. — А чего так мало-то? — А кто ж своих жён с собой в космос таскать будет? Тут только те, кто недавно поженились. Ну и госпожа Эрдеген. Я хотела спросить, кто это такая, но тут мимо нас снова потопали гости, и Азамат отвлёкся на приветствия. Я вижу ещё одну женщину, совсем молоденькую круглолицую пышечку, которая озирается по сторонам с живым детским интересом. Я едва не вздыхаю с облегчением: по крайней мере, не все тут такие мороженые селёдки, как та, первая. Впрочем, на этой золота висит не меньше. Ладно, если что, скажу, что у меня волосы из золота и мне его носить скучно. Гигантские двери мягко затворяются, оставляя старца снаружи, и тут всё приходит в движение. Внезапно все разом принимаются говорить, кричать приветствия через весь зал друг другу, мужчины здороваются между собой, ударяя кулак о кулак. Азамат незаметно подталкивает меня в глубь зала, где прежде виденные мной дамы уже стоят рядышком и беседуют. Я говорю себе, что всё это — театральная постановка во сне, я — не я, и далее по тексту. И иду. Когда я подхожу достаточно близко, чтобы быть включённой в разговор, старшая женщина поводит рукой в сторону младшей и говорит мне: — Динбай. Младшая тоже делает такое же движение в сторону старшей и говорит: — Эсарнай. Тут у меня наконец-то кликает в голове: кажется, последнее слово — это роза, то есть, скорее всего, имя. Это они так представляются. Ну меня назвать некому, так что я киваю и говорю: — Элизабет. Реакции у них разные: Эсарнай вроде бы приободряется и повыше поднимает голову; Динбай, наоборот, как-то виновато улыбается. Она ростом только чуть выше меня, да и Эсарнай ненамного выше. Видимо, муданжские женщины в принципе существенно ниже своих мужчин. Что ж, я не внакладе. Что делать дальше, я не знаю, но тут на волне невообразимого аромата к нам присоединяется ещё одна дама, старая как мир, в белой меховой горжетке и шляпке с пунцовыми перьями. — Здравствуйте, госпожа Эрдеген, — хором говорят две другие, и мне ничего не остаётся, кроме как повторить за ними. Будем считать, что я успела выучить, как по-муданжски «здравствуйте». Госпожа Эрдеген стягивает губы звёздочкой и говорит: — Ну, пойдёмте уже, я настоялась.  У неё такая типичная для старой аристократки манера речи, что мне опять становится смешно. Эти чёткие влажные звуки в сочетании с низким хрипловатым голосом, это «настоялась», похожее на растопыренные колья забора барской усадьбы… Вслед за ней мы поднимаемся по очень пологой и длинной лестнице в небольшую светлую комнату с окном, где в углу на жаровне из того самого светящегося камня пыхтит чайник, а на столике расставлены крошечные чашечки, молочнички, пиалы с творогом и по центру в вазе — полоски сушёного мяса, как букет. Динбай тут же кидается разливать чай, а госпожа Эрдеген усаживается на подушки у столика и повелевает: — Чай забелить не забудь! Я смотрю на всё это в тихом ужасе, честно говоря. Не знаю уж, кто эта старая мымра, но я ей прислуживать не буду ни за какие коврижки. Впрочем, кажется, я и не должна. Во всяком случае, Эсарнай спокойно садится напротив, а она ведь примерно моего возраста. Да ещё и имена у нас на одну букву начинаются. Наверное, Динбай потому и прислуживает, что она Динбай. Мрак. Сажусь на подушку, скрестив ноги, как можно дальше от Эрдеген. От её духов дыхание спирает, не иначе, она два флакона на себя вылила. А у меня и так сегодня обонятельная травма. Динбай наполняет чашку старухи, потом мою. Я, естественно, благодарю и тут же получаю несколько изумлённых взглядов. Ну знаете! — Вы говорите по-муданжски? — светским тоном спрашивает Эсарнай. Я делаю вид, что мучительно пытаюсь её понять, и отвечаю на всеобщем: — Я знаю только некоторые слова. — Ах вот как, — она легко переходит на всеобщий, хотя акцент у неё довольно сильный. Затем она подвигает мне молочник: — У нас принято на Цаган-идир есть и пить всё белое. Я снова благодарю и вслед за старухой наливаю себе в чай молока. Я этого дела не фанат, правда, но раз так принято… — Почему вы всё время благодарите? — с лёгкой улыбкой спрашивает Эсарнай. — У нас так принято, — говорю не менее светским тоном с такой же улыбкой. — Хорошо воспитанный человек всегда всех благодарит. Младшие женщины переглядываются, видимо, запоминают на будущее. Ох и нахватаются они от меня манер, я так чувствую. Старуха, кажется, заснула. — Вы ведь первый раз на встрече? — спрашивает Эсарнай. Динбай наконец-то уселась напротив меня, сбоку от Эрдеген, и тут же принялась с энтузиазмом уплетать творог с мясом. Ага, творог едят ложкой. — Да, впервые. Я вообще недавно попала к Азамату на корабль. Эсарнай кивает, а я пробую творог. Он солёный, похож на брынзу. Ничего, съедобно. Продолжение завтра