Княжна. Тамара Шатохина. Гл. 10-12

Глава 10   - Виктория, ты хорошо помнишь собственное генеалогическое древо? - Дерево... Помню. Начало рассказа интриговало. - Хорошо. Так вот – твою прабабушку по матери звали Ириаастра. Что означает – райская звезда. Да, на древе висит табличка с именем Ирина. Эта бабушка, будучи юной девой, прибыла в наш мир за своим Предназначением. - Спорно, - протянула я, - я слышала и про Даздраперму. Она с Марса? - Если слышала, то должна знать, что означает. Это последствия излишнего патриотического энтузиазма. А наша бабушка пришла из другого мира. Материальные доказательства потом предоставлю – прямо завтра. А пока поверь на слово если не мне, то всем нам. Родители молча кивали. - То место, куда ты попала – это не другой мир, а другое измерение нашего мира. Ты говорила на русском там? Во-от. Наша бабушка тоже пришла со знанием языка. Природа не особо отличается, архитектура, эполеты, аксельбанты, танцы, кони, бабы… О чем бишь я? Да, так вот… Магия. У нас она тоже есть. Не спорь, пожалуйста. Церковь строго следит, чтобы ты не сунула свой нос в эти материи. Не потому, что самим нужно, а защищая нас от неизвестных опасностей, справиться с которыми мы не сможем в силу многого незнания. Там ведь не только бытовая магия была, есть вещи гораздо более страшные, и впустить это в наш мир нельзя. Отсюда запреты даже на такие, казалось бы, безобидные вещи как гадание, картежные игры, заговоры, даже суеверия не одобряются церковью. Все это несет в себе опасность нечаянного знания, которое откроет дорогу в наш мир неизвестно чему. Оно все же приходило, и за то, чтобы избавить наш мир от этого, человечество заплатило миллионами жизней. Это не наш уровень и я не смогу просветить тебя в подробностях. Нам это и не нужно сейчас. Речь пойдет о Предназначении. Очень, чрезвычайно редко, но все же случается так, что просыпается Предназначение. С большой буквы. Оно не возникает просто так. От какого-то человека в том или нашем мире зависит так много, что реальность начинает оберегать его, создавая все условия для того, чтобы он выполнил то, что сможет выполнить он и только он. Не думаю, что это ты, моя глупая сестра - это твой граф. Что он мог сделать для своего мира, совершая предназначенное ему, мы не знаем. Но это архиважно для того мира. И мир знает об этом. Или Бог. Очевидно, ты – главное условие выполнения. Не знаю – может, ты довела бы его, он тебя придушил бы и сел в тюрьму, не попав на войну и не выиграв сражения. А может, у него пропадет вкус к жизни без тебя, и он не совершит чего-то важного, без чего миру конец. Мы не знаем. Могу сказать одно – о любви Ириаастры и деда слагали легенды. Предназначенные друг другу не могут быть несчастны друг с другом. - Он не захотел меня. Велел отправить обратно. Какое Предназначение? Это – раз. Дальше – я не люблю его. Почему, если должна? Это – второй аргумент. И главное – там были еще варианты, кроме меня. То ли меня легче всего было выдернуть, то ли еще что, но прилетело мне. Так что не переживайте за него, выдернут другую – блондинку и будут они жить долго и счастливо. - Ты вот не в восторге, что не любишь его, а тебе его сватают. Почему он должен был вдохновиться? Заставить самостоятельного взрослого мужика жениться на совершенно незнакомой девице непонятного вороного вида не так просто. Кстати, я тоже предпочитаю иметь дело с блондинками - с большинством из них не приходится особо насиловать свой интеллект. Но вот прилетело и ему. Он втрескался в тебя, как дурак, а ты ерепенилась. Допрыгалась, дорогая? Теперь кто знает, как все повернется? Если вас послал друг другу сам Бог? А если бы ты не страдала заниженной самооценкой и не ревновала его к блондинкам – кто знает? Полюбила бы, куда бы ты делась. А на счет запасных вариантов, то они безнадежно опоздали. Если он уже ползал перед тобой на коленях… у них нет и шанса. Я могу только пожалеть его... если он еще жив. У них же там знаешь как? Честь, дуэли, прекрасные дамы, пуля в висок или – на Кавказ, в действующую армию. Кроме безответной любви, его гложет еще невыносимое, ужасное просто чувство вины. Это же мука какая! Мне страшно даже представить себя на его месте. Отсюда и нежелание озвучить твое прощение. Он мучил себя специально – наказывал. И будет мучить. У него душа горит от невозможности вернуть все назад и как-то исправить. Сам же, своими руками, можно сказать… И до чего еще он додумается со своими мазохистскими наклонностями – кто знает? Как накажет себя? А-а-а... что тебе говорить? Ты же чурка бесчувственная с красивым голосом. Ей дышать нечем было. Дура! Чтоб я когда какую бабу… - Миша, прекрати немедленно! Придержи свой язык, достаточно. Она давно все поняла. Ты что – не видишь? - забеспокоился папа. У меня дрожали губы. Я смотрела на них и не видела. Все затянуло соленым туманом. Пусто, в голове пусто... Зато в груди что-то мешает, не давая дышать. Бежать, что-то делать, спасти… Я смотрела больными глазами на маму. Она плакала. Папа обнимал ее и гладил по спине. Брат сидел, опустив голову и руки. И это было самым страшным. - Миша, что делать? – всхлипнула я. - Ничего, – тихо ответил он, – разве что молиться? Больше ничего не сделать. Сходи к отцу Евгению. Закажи и отстой молебен о здравии раба Божьего Ромэра. Не психуй, сестра. Значит, это так должно было случиться. Там, – он указал наверх, – всё знают. Теперь ты тоже чувствуешь это – вину. Ты сможешь понять его теперь. Вот же… Подожди – это цветочки сейчас. Дальше будет хуже – ты полюбишь его, да-да – заочно. Ты будешь вспоминать каждое его слово, жест, взгляд. Замирать от воспоминаний о прикосновениях. Ты станешь сравнивать его с другими и поймешь, что другого такого нет и никогда не будет. Ты станешь искать на платье место, к которому прикасались его руки и покрывать его поцелуями. И знать, что ничем ему не помочь, ничего уже не исправить – то, что чувствовал он. Это будет страшно. Сейчас – цветочки, – повторил он. - Откуда ты это знаешь? – прошептала я, безоговорочно веря ему. - Догадываюсь. - Зачем? Зачем, Миша? Лучше бы я не знала. - Нужно. Тебе необходимо взрослеть. Не дрейфь, мелкая, прорвемся. Тебе не кажется, что это только начало? Если бы конец, все было бы иначе. - Как? - замерла я. - А я знаю? Иначе: легче, проще. Без страстей и испытаний чувств, без трагедий и травм – физических и душевных. Вас ведут, но ведут так сложно - что-то будет еще. В любом случае, все решится позже. И именно тогда то, что случится, будет окончательным. Нельзя будет ошибиться. Но ты будешь готова, ты справишься. - Откуда ты все это знаешь? - Догадываюсь, анализирую, предполагаю. Это логика, бестолочь. Что с тобой говорить? Мы еще долго сидели в наступающих сумерках. Печаль и надежда витали над нами. Говорить больше не хотелось. Усталость навалилась страшная. Я постелила папе с братом на диване, разложив его, а мы с мамой легли в спальне. Я повернулась к ней спиной, а она гладила меня по голове, почесывала спинку, как я любила в детстве. Через два дня они улетали на гастроли. На следующий день утром все казалось не таким уж и страшным. Сказанное братом – просто логическими выкладками, не лишенными смысла. Я еще там чувствовала вину, но немножко, совсем чуть-чуть. Так почему его слова должны заставить меня мучиться? Факты не изменились, а его домыслы… Я гнала от себя все мысли о молодом графе и мне это удавалось. Он не белый и не пушистый и та блондинка на балу – не его ли действующая или бывшая пассия, приревновавшая ко мне? Целый день мы посвятили решению срочных вопросов. Копии паспортов родителей, моего свидетельства о рождении нужно было предъявлять в связи со сменой фамилии. Мы их сделали. Потом заехали к бывшему маминому преподавателю по вокалу – Марии Генриховне. По легендам, она еще тогда была древней, как кал мамонта, но дело свое знала. Попасть к ней на уроки было почти невозможно, а уж в обучение – просто немыслимо. Они интересно встретились с мамой – мама плакала, обнимая ее, а сама Мария Генриховна милостиво ей это разрешала, покровительственно похлопывая по плечам. Она взялась меня обучать. Я не знала об этом, но еще утром папа побывал у нее и обговорил все, оплатив учебу. Сколько – мне не сказали. Но ее уроки стоили любых денег. Большая комната в сталинке, где она жила, еще в те времена была обеспечена отличной звукоизоляцией. Уроки проводились дома. Женщина мне понравилась - приятная, ухоженная дама без лишнего веса и с манерами. Я собиралась подружиться с ней. После визита к учителю мы еще пробегали почти весь день по делам, а на ночь я осталась у родителей. Мы с мамой упаковали в чехол платье и перевезли его к ним – у них в квартире была устроена огромная гардеробная для концертных костюмов. Гарнитур папа спрятал в свой сейф. Мы так и не пришли к единому мнению - что это за камни. Если бриллианты, то их цвет и размер делал стоимость комплекта запредельной. Мы не могли представить себе даже порядок цифр, несмотря на то, что оправа была из серебра. Была вероятность, что это бледные сапфиры или бериллы. В любом случае, нести их на оценку к ювелиру мы не стали. Так же в свое время поступили с украшениями Ириаастры. Их, а также туфельки из тончайшей ткани на полупрозрачном каблучке, мне продемонстрировали как доказательство иномирного происхождения прабабушки. Ткань действительно держала форму просто чудом и без неестественного вмешательства дело не обошлось. Кольцо и брошь были со светло-зелеными прозрачными камнями.  Я и так верила им, но доказательства производили впечатление. Мама напомнила, что осенний бал не за горами и посоветовала воспользоваться моим голубым нарядом. - Не буду, – буркнула я. - Но это неразумно! - возмутилась она. - Мне его еще всячески выцеловывать предстоит. Пусть висит чистое, – съязвила я, уже очень сильно сомневаясь, что когда-нибудь стану это делать. Обещанной любви все не наступало и я постепенно успокоилась. Только один вопрос меня мучил: очень уж задело меня высказывание брата о моей бесчувственности. Не фригидна ли я – вот, что меня беспокоило. Поцелуй такого красавца... и тот раз, когда он перебирал и ласкал мои пальцы, встретив на конной прогулке, кроме неловкости и неудобства не заставили меня ничего чувствовать. Это настораживало. И я задала маме вопрос, когда мы остались вдвоем. Она с жалостью посмотрела на меня и ответила: - В тебе еще не проснулась чувственность. Это у всех по-разному случается, да еще такое несчастье. Какие уж тут африканские страсти? Не стоит себя накручивать по этому поводу – всему свое время. Любовь разбудит тебя, только бы она была счастливой. Назавтра я проводила родителей в поездку и сходила в церковь, поставив свечку Николаю Угоднику, помолившись за удачное их путешествие. За раба Божьего Ромэра молилась у иконы Георгия Победоносца. Ведь граф был воином, кто же его будет хранить лучше? Я желала ему найти свое счастье, удачи на военной службе и настоящих друзей и обещала себе молиться об этом ежедневно. Вернувшись домой, я расписала в ежедневнике свои дела на завтра и легла спать.  Глава 11   Дни летели быстро и незаметно. У родителей все было отлично. Брат жил у меня, не желая беспокоиться понапрасну о моем местонахождении. Каждый день он посещал службу в МИДе. Блестящее знание европейских языков и дипломатическое образование открывали ему достойные возможности, как говорила мама. Я совершенствовала свое пение. Вернула себе фамилию князей Черкасских. И готовилась к осеннему балу. Заказала платье – цвета слоновой кости и в стиле Наташи Ростовой. Встретилась со своими друзьями, достоверно объяснив свое отсутствие. Меня интересовало впечатление от встречи с Алешей Токаревым. Я часто вспоминала его там и теперь ждала в себе отклика. Его не последовало. Что ж, значит не судьба. Наши ролевые потуги казались сейчас смешными. Я повзрослела? Изменилось восприятие действительности? Или я нечаянно сравнивала манеры того общества и нашего любительского театра? Кто знает? Но стало скучно, и под любыми предлогами я старалась отказаться от встреч. Бал проводили в последний день лета, хотя и называли осенним. Мое платье было готово. Мама оставила мне свой жемчуг, жалея, что убор немного не по возрасту. Мы решили заняться подбором украшений по ее приезду, а еще она собиралась присмотреть что-нибудь для меня за границей. Обувь, шаль, перчатки, духи – все лежало передо мной в ожидании праздника. Брат собирался забрать меня непосредственно перед балом. Он сам ехал со службы уже при параде. Там у них были созданы для этого все условия, а парадную одежду он хранил в личном кабинете. Соседка–парикмахер сделала мне прическу на дому. С макияжем я справилась сама и сейчас рассматривала свое отражение в небольшом настольном зеркале. Я так и не набрала прежний вес и оставалась худенькой и хрупкой на вид. Волосы, частично поднятые и уложенные высоко на голове, легкими локонами обрамляли бледное лицо, опускаясь на плечи. Брови с легким изломом я подправила, и выглядели они безупречно. Ресницы пушистым веером поднимались к бровям. Глаза в этом освещении казались темно-серыми. Губы я не стала красить вообще, только слегка увлажнила блеском. Я не собиралась там морить себя голодом, а бесконечно поправлять помаду не хотелось. То, что я видела в зеркале, не могло не нравиться, и я вспомнила слова брата о моей низкой самооценке. Может он и прав. Я была вполне себе привлекательна, хоть и не ослепительно, как некоторые. Жучка из будки постепенно отползала в туман. Платье село идеально и не стесняло движений. Жемчуг на шее и в ушах имел золотистый оттенок. Духи. Шаль на плечи. Брат ждал меня внизу у машины. Спускаясь по лестнице, я не находила в себе ощущения ожидания праздника. Не было приятного волнения или беспокойства от желания соответствовать и нравиться. Я просто шла на мероприятие. И к брату вышла с выражением сомнения и растерянности на лице. Сейчас он чего-нибудь ляпнет, рассмешит или рассердит меня и все придет в норму. Это же Мишка! Я с жалким щенячьим ожиданием уставилась на него. Миша молча открыл мне дверь, подождал пока я сяду, прикрыл ее и сел за руль. Ехали молча. Только предлагая мне руку при выходе из машины, он еще раз внимательно посмотрел мне в лицо, улыбнулся и сказал: - Порода чувствуется, не дрейфь. Мы вошли внутрь здания, и все закрутилось: приветствия, знакомства, новые лица. Звучала негромкая классическая музыка. В отдельном зале был накрыт фуршет. Потом присутствующие прошли в бальную залу. Частично рассевшись на мягких оттоманках, частично – стоя, выслушали речь Предводителя. Меня и еще нескольких девушек представили присутствующим – мы слегка выступали из толпы, делая книксен. Потом были танцы. Меня вел в вальсе приятный молодой человек. Он деликатно держал меня на расстоянии от себя и вальсировал безупречно. Я почувствовала надежность его поддержки и слегка прикрыла глаза. Ощущения обострились... В груди поднималась удушающая волна, а в ноздри будто повеяло запахами королевского бала – духи, воск паркета, приятный аромат дорогой натуральной кожи офицерских сапог и ремней; ветерок, налетевший из цветущего парка и ворвавшийся в открытые двери террасы. Я вспомнила аромат Ромэра – свежий и едва уловимый, чувствовала жесткое шитье золотого эполета под рукой. Вспомнила требовательность его объятия и услышала сдавленный вздох. Витой шнур аксельбанта стоял перед моим мысленным взором и опять он расплывался у меня в глазах. Я распахнула их – наверное в них плескалась паника. Страшная тяжесть поселилась внутри. Я поискала взглядом брата и увидела, что он ведет в танце одну из дебютанток - милую темноволосую девочку в белом платье. Это была красивая пара – брат на целую голову возвышался над ней, поддерживая за талию одной рукой, а вторую заложив себе за поясницу. Девушка кружилась с ним, слегка откинувшись назад и держа левую руку на отлете, придерживая платье. Красивое лицо брата склонялось к ней, он что-то говорил, улыбаясь. А у меня сердце плакало от чувства необратимой утраты. Я не отрываясь смотрела на Мишу, и он почувствовал мой взгляд – паника и отчаянье, вот что в нем было. Он танцевал дальше, почти не отводя серьезных глаз от меня. А после танца подошел и спросил печально: - Прилетело, княжна? Держись... так как-то... Я не пропустила ни одного танца. Меня приглашали постоянно и я старательно общалась, наверное поражая партнеров словоблудием. Я заговаривала себе голову, не давая времени ни одной мысли промелькнуть в мозгу. Танцуя с Предводителем собрания, я щебетала о своих занятиях пением у Марии Генриховны – он был с ней знаком. И легко согласилась спеть что-нибудь у рояля. Смеялась и шутила, флиртовала и принимала комплименты – все, как будто наблюдая за собой со стороны, в каком-то горячечном возбуждении. Когда был объявлен перерыв в танцах, меня пригласили к роялю. Спросили, нужен ли аккомпаниатор и что я буду исполнять? Я решила, что буду играть сама и села на табурет. По привычке на минуту склонилась головой к сложенным на рояле рукам. Пришло в голову, что это поза отчаяния и я вскинулась. Не объявляя номера, заиграла и запела о белой акации. Я не думала о правильном дыхании и чужом впечатлении от моего пения – я жила этим романсом. Пела, закрыв глаза, и мне представлялось, что двое самых красивых мужчин на свете - один в черном камзоле, а другой в белоснежном с золотом мундире, слушают меня, стоя у колонны. Они восхищались моим пением и любили меня. Один - как дочь, а второй – больше жизни... Допев романс, я вскочила и, не отвечая на аплодисменты и комплименты, быстрым шагом устремилась к выходу. Брат шел за мной. - В церковь, – коротко попросила я. Я не хотела истерики – она не могла мне помочь. Мне необходимо было озвучить свою готовность на все, чего от меня хотели, кто бы это ни был - мир или Бог. Стоя перед иконой Богородицы, я просила вернуть мне его, просила спасти и сохранить его от того отчаяния, которое я сейчас узнала. Если нам уже невозможно встретиться, пусть он излечится от любви ко мне, пусть не ищет наказания себе за свой необдуманный поступок. Я прощала его всем сердцем и желала счастья в его мире – с блондинками или без них. Потом Миша повез меня во французский ресторан, улыбаясь и поглядывая загадочно. Мы вошли с ним в зал и окунулись в эпоху Наполеона - никак не иначе. Я сначала не поняла его – интерьер вернул меня к воспоминаниям о поместье графов Сизанских. Он никогда особо не церемонился со мной, но сейчас не мог поступить так нетактично. Но вот подошел официант в черном сюртуке и обратился к нам на идеальном французском. Меню в кожаной, тесненной золотом папке, тоже было на французском языке. Мы общались, дегустировали вино, блюда. Изысканные приборы заставили меня задуматься, и Миша подсказывал - что для чего. Мой французский оставлял желать лучшего и приходилось подбирать слова, вспоминая их и напрягая память. Не получалось расслабиться и задуматься ни на минуту. Брат общался с официантом, вовлекая в разговор меня. Французская речь звучала в зале повсеместно. Я получила настоящее наслаждение от вечера. Мой брат обращался со мной уважительно и бережно. Он мог быть и таким - наш Миша, он и был таким, когда я не бесила его своей глупостью и тупым упрямством. Мы подъехали на стоянку у нашего подъезда и он извинился за то, что ночевать будет не у меня. Проводил меня до квартиры, подождал, когда я запру дверь и уехал. Эту ночь я проплакала почти всю. Меня ничего не сдерживало, а горечь и отчаяние требовали выхода. Следующие дни, кроме печали, принесли чувство наполненности душе. Я чувствовала щемящую нежность по отношению к Ромэру, вспоминая его стоящим на колене передо мной, его звенящий отчаянной решимостью голос. Вспоминала, как он смотрелся на коне, как вызывающе и отчаянно прижимал к губам мой локон, целуя его, да много чего… Все было, как предсказал брат, даже еще хуже. Жуткое чувство потери, утраты, безнадега, страх за него, досада на себя, постоянное, сводящее с ума беспокойство… Ночи были пыткой, потому что ничто не отвлекало меня от воспоминаний и перед глазами проносились разноцветные мотыльки и стрекозы над василиском, плыл аромат утреннего чая над террасой. Терпкий запах лошадиного пота смешивался с ароматом мужского парфюма, оставшегося на моей руке, обласканной его пальцами. Я искала обрезанную им прядь и прижимала ее к щеке, почти умирая от горя. Мама, вероятно информированная братом, звонила каждый день. Мы говорили по часу и больше об их выступлениях и покупках. О том, что меня заявили в следующую поездку, с кем они там виделись… Это немного отвлекало и возвращало меня к жизни. Брат теперь ужинал дома каждый день, заставляя меня съесть хоть что-нибудь, наливая обязательно бокал вина «для аппетита». Его естественным образом не наблюдалось и я худела. Однажды брат подошел и обхватил мою талию пальцами: - Что ты себе думаешь? Хочешь убить себя голодом? Ты дурнеешь, скоро начнешь болеть. Прекращай это, заставь себя есть. Это не выход. Сходи в церковь, в конце концов! - Я хожу. Каждый день. Пою там по воскресеньям. Я разве не говорила? - Говорила. Я просто не знаю, что с тобой делать. Ты сама должна прекратить это. - Так я еще не целовала платье, – усмехнулась я, – потом уже и прекращу, наверное. Остальной список можешь отметить галочкой. - Я был в ударе. Это можешь опустить, – отвел он взгляд, – я бы посоветовал тебе забрать весь тот наряд домой и камни тоже. Я с надеждой потянулась к нему, заглядывая в глаза.  - Я думаю – тебя скоро позовут. Просто логическое мышление, Вичка. Он и так протянул достаточно долго, а всему есть свой предел. Но ты же понимаешь - сам он звать тебя не станет. Гордость там и все такое... опять же - думает, что тебе по фигу. Если позовут, значит случилось что-то плохое. Безвыходная ситуация, Вика. Я слышал, что второй переход почти невозможен. Это настолько болезненно, что существует риск болевого шока, а там… Его отец не станет подвергать тебя такой опасности. Я так понял, что он к тебе хорошо относится? - Да, хорошо. Дальше. - Вика, не придумывай себе. Это просто мысли вслух, а ты должна высказать свое мнение, что реально похоже на правду, а что – бред. Твой граф явно многого не знал о Предназначении, о переходах и прочем. Сейчас его уже просветили, скорее всего - по его жесткому требованию. Будь я на его месте, моей первой реакцией было бы – вернуть. Тем более что ты своим «да» ввела его в заблуждение. Или не ввела, и он сам поспешил заткнуть твой рот – не суть. Но он не стал вызывать, значит знает что это опасно, очень опасно. А рисковать тобой он не станет, лучше сдохнет от тоски. Другое дело - его отец. Как бы хорошо он к тебе не относился, родной сын ему дороже и если станет вопрос о его жизни, то он попытается, Вика. Как ты думаешь? - Почему о жизни? Договаривай. - Да что ж такое?! Я тебе что – оракул? Я просто пытаюсь предугадать вероятные возможности логичного развития событий. Это просто предположение. - О как! Предполагай дальше. Пока всё настолько похоже на правду, что мне уже страшно. - Почти полтора месяца, Вика. Если он тоже ничего не жрал, как ты, то это крайний срок. Отец захочет спасти его. Но и подвергать тебя опасности без твоего согласия я не стал бы. Жди разговора и просьбы о спасении. Думаю, что они найдут способ связаться. Это явно проще, чем переход. Так что если не хочешь испугать его своим заморенным видом, начинай жрать. Просто кушая, уже не успеешь. И платье с брюликами держи в пределах досягаемости. - А ты... не боишься за меня? Если я погибну при переходе? - Боюсь, еще и как боюсь! Но думаю, что вся комбинация затевалась не затем, чтобы просто закопать тебя в другой реальности. Да и не остановит тебя ничто, дуру. - Спасибо, добрый брат. И за дуру, и за «закопать». - Всегда пожалуйста. Я вообще очень умный. Ты знаешь что мне предлагают должность в нашем посольстве в Нидерландах? Не знаешь, конечно. Потому, что я тебе не говорил, чтобы не сглазить. Кстати, как тебе та девочка с бала? Анастасия. Я тогда вернулся. Мы встречаемся, Виктория. Посол должен быть женат. - Одобряю, брат. Только ты это… та Натали… Ты проверься. Она слишком быстро одевается, профессионально… - Я и сам обратил внимание. Спасибо за заботу, сестра, но мы из-за тебя почти ничего не успели, так что… Там если бы только она… в общем, я проверился. Не переживай. Все в норме. - Ага. Я рада.  Глава 12   Следующую неделю я приводила себя в порядок. Самое интересное, что не пришлось заставлять себя. Немного улучшилось настроение, как-то сам собой появился аппетит. Апатия ушла, но я не знала - к лучшему это или наоборот? Потому что теперь внутри бушевало - состояние радостного ожидания сменялось острыми приступами тревоги. То бросало в жар так, что горели щеки, то давила в себе слезы. Почему-то я безоговорочно поверила словам брата и ужасно боялась, что с Ромэром случится несчастье. О том, что он будет морить себя голодом, я даже не думала. Это глупость. Но возможность чего-то другого - намного более серьезного и страшного, чего я не могла и представить себе, действительно пугала. Каждый день я ходила на утреннюю службу в собор и заказывала молебен о здравии. Это немного помогало успокоиться – я делала хоть что-то. А вернее - все, что могла. Я и хотела и боялась вызова, потому что он будет означать, что что-то плохое случилось с ним. Я тряслась от страха и вместе с тем готовилась к уходу. В сейфе, на коробке с голубым гарнитуром, оставила записку, в которой говорилось, что я дарю его невесте брата на свадьбу. К платью была приколота такая же записка. Я забрала корсет из химчистки и выбелила до снежной белизны всего один раз одетые панталончики - все должно соответствовать. Мне не было жаль всего этого. Я понимала, что если бы не брат, то валяться мне в глубокой депрессии или даже психушке - на что была способна моя издерганная приключениями психика, я себе даже не представляла. А платье...? Наверное, не имело особого значения, в чем я попаду в тот мир. Если все закончится хорошо, то одежду для меня найдут, а скорее всего - она уже будет ждать меня. Если же не повезет... такой вариант я полностью не исключала, тогда закопают, как ляпнул брат. А в чем... даже если в пижаме - мне уже будет все равно. Этот вариант не нравился мне категорически, но уже понятно было - отказываться от перехода я не стану. Ночью, на десятый день после нашего разговора с Мишей меня скрутило от боли... Я хватала воздух ртом и, согнувшись, ковыляла в гостиную, где спал брат. Распахнула дверь и она грохнула о стену. Привалившись к лутке и тяжело дыша, я смотрела на Мишу мутными от боли глазами, а он на меня - почти так же. Но вот меня скрутило опять и он бросился ко мне. Я протестующе замычала и остановила его взмахом руки – перед глазами проступал силуэт высокого, абсолютно седого мужчины. Призрачный граф Грэгор смотрел на меня с мукой: - Виктория… - Я согласна, – простонала я. - Это будет… - Я согласна. Быстрее! Больно! Не отрывая глаз от Миши и хватая воздух ртом, я пыталась улыбнуться непослушными губами: - Люблю тебя. Маме... скажи… Силуэт брата плыл. Сознание мутилось. Вдогонку мне прошелестело: - Будь счастлива. Верю, что... Пришла в себя я тоже от боли. Тело выкручивало судорогами. Руки, ноги, спина, живот - были сплошной болью. Я кричала и билась в чьих-то руках, вытягивалась, теряла сознание, а очнувшись, опять плыла в океане боли. Глаза сами собой уходили под лоб и я не видела ничего, кроме странного багрового тумана. Это закончится, закончится, закончится... - острым шипом пронзала мозг единственная мысль - не может же это длиться вечно?! Ведь переход уже был, был… Мне что-то лили в рот и оно попадало в дыхательное горло, я захлебывалась и кашляла. Судороги выворачивали наизнанку. А меня опять заливали, приподняв и жестко фиксируя голову. Я глотала и теряла сознание в очередной раз. Все закончилось вдруг и разом. Вот еще мгновение назад я корчилась от боли, а сейчас она ушла. Только отголоски спазмов в выкрученных мышцах гуляли по телу - остаточные? И я не орала уже, а тихо выла. Молчать еще не было сил. Осторожно придерживая голову, меня напоили чем-то другим - очень сладкой ароматной водой. Потом умыли и промокнули лицо. Подняли выше на подушке и я с облегчением откинулась на нее, переводя дыхание. Глаза уже видели. Я выжила. Возле моей постели в кресле сидел Грэгор. Ему массировал виски человек в белой одежде. Второй стоял рядом со стаканчиком в руке. Стаканчик перекочевал в руку графа и он опорожнил его одним глотком. Выражение его лица и весь его вид… наверное, краше в гроб кладут. И волосы – белые, как снег. С головы до ног по моему телу прошла очередная волна - теперь уже страха. Я простонала, глядя на него: - Что с ним? Граф тихо плакал, ничего не говоря. Бесил... - Я. Спросила. Что. С ним?! - прохрипела я. Меня трясло уже не так от страха, как от злости. Да пропади вы пропадом с вашей чувствительностью и сентиментальностью! Я тут чуть коньки не отбросила, а он в загадки играет. - Умирает, – тихо прошелестел граф. - От чего? – мой вопрос прозвучал деловито. Он выпрямился в кресле и отвечал уже внятно, глядя мне в глаза: - Ранение. Можно было вытянуть, но он не хочет жить. - Он в сознании? - Не всегда. - Где он? - Здесь, рядом. Тут – в соседней комнате. Я сделала движение, пытаясь встать, но ноги лежали ватными тюками, а рука, которой я пыталась опереться на постель, подламывалась. - Помогите мне. Мне осторожненько посадили. Я психовала, нервы шли вразнос: - Несите к нему, что непонятно? Вы что - не видите что я, как мешок с… опилками? Один из служащих без раздумий подхватил меня и понес к двери. Второй открывал дверь и придерживал ее. Графа я уже не видела. Моя пижама со стадом слонов на груди и одиночками на обоих коленях, видимо, впечатлила носильщика. Он постоянно косился туда. Мы вошли в соседнюю дверь. Мужчина продолжал держать меня на руках, став так, чтобы мне было видно кровать, а на ней – Ромэра с закрытыми глазами. - Кладите. Меня немедленно стали опускать на пол. Твою ж дивизию! - К нему. Туда. На кровать. И опять безо всяких пререканий меня уложили возле больного. Разбираться в причинах настолько безусловного подчинения было некогда. Команды работают - и ладно, просто для этих людей нужно четко их формулировать. Разумной инициативы здесь, похоже, не дождаться. - Выйдите. Все. Немедленно. Меня потряхивало. Ну, нельзя же быть такими... Дверь тихо закрылась и мы остались одни. Мои смелость и решительность куда-то девались. Тихонько, едва дыша, я провела все еще тяжелой дрожащей ладонью по его исхудавшему лицу. По колючим щекам, по лбу... Обвела пальцем контур жесткого рта, тронула ресницы и брови. Чуть придвинулась и, наклонившись, стала легонько целовать – висок, скулу, подбородок. Прикрыв глаза и замирая от нахлынувших эмоций, коснулась губами уголка его рта. Слегка отстранившись, открыла глаза и вдруг... встретилась взглядом. Резко выдохнула в панике... а потом, нахлынув разом, меня затопило радостное понимание - жив же, он же жив! И я с облегчением улыбнулась и тихонько сказала, не особо заморачиваясь текстом: - Это я. Прекращай... ты будешь жить. Я что - зря мучилась? В ответ он так же тихо выдохнул: - Ты... Я проверила, как действуют мои конечности и с трудом села чуть ровнее, чтобы хорошо видеть его. Он смотрел мне в лицо, жадно шаря по нему взглядом, как я губами недавно. Опустил взгляд на пижаму. Я посмотрела туда же. - Нынче я не голышом. Ты можешь говорить, или тебе трудно? Как тебя угораздило? И почему не хочешь лечиться? Ты еще хочешь жениться на мне? Или я погорячилась? - Хочу, - хрипнул он. - Тогда я зову врача, тьфу – лекаря. Они тут – за дверью. - Не уходи, - то ли вздрогнул, то ли дернулся он и резко побледнел... от боли? И я, наверное, побелела так же - в ответ. Заспешила, успокаивая: - Нет-нет, я тут посижу – проконтролирую, что с тобой будут делать. А то они тут странные – собирались класть на пол, а не к тебе. Надо же додуматься! Я сама только вычухалась, то есть – пришла в себя… Нужно следить за своей речью. Ты меня поправляй, если что - для адаптации нужно время. Ты почему молчишь? Так плохо? Срочно позвать? Лекарь! - Не надо. Мне... хорошо. - Поздно. Раньше нужно было... теперь делай, что скажут. Я в этом ничего не смыслю. Нет-нет - я не уйду, не дергайся. То есть... не переживай. - Спой мне. - С ума ты сошел... нашел время. Так-то - без проблем. Но не сейчас же, а после лечения? Ты еще слаб, все равно спать будешь. Я потом тебе колыбельную тихонько… А? - встали у меня волосы дыбом и я тихо прошипела - от ужаса перекрыло горло: - В-вы... что делаете? Как бревно его… Я сейчас... придержу. Твою дивизию... - тихо плакала я, прижимая кулак ко рту, чтобы не заорать. - Кто тебя так, Ром? Куда ты влез? Господи! Дайте я отвернусь, подождите. Мамочка... Это лечится? Я не могу… плохо. - Не переживайте, княжна, теперь у него есть шанс, - бодро отвечал мне один из коновалов, - вылечим. - Шанс? - леденела я от ужаса, - только один? Из скольких? Он опять без сознания. Коновалы хреновы! Вы его, как бревно - с такой дырой! Что у него там? Что повреждено? Чем я могу помочь? Кровь нужна? Какая у него группа? Я – первая, могу дать. Если только резус у него положительный. Гадство! Рот не закрывался даже усилием воли. Выпила что-то сладкое опять. Сидеть стало сложно. Стало клонить набок. Меня подхватили и тихонько уложили, укрыв до шеи. Просыпалась я постепенно, пытаясь понять, где нахожусь Под головой было жестковато, по лицу чем-то возили. Хотелось пить. Скосив глаза, я закрыла их опять, нежась от поглаживания твердых, слегка шершавых пальцев. Ром лежал, повернувшись на бок, и гладил мое лицо, с нежностью глядя на меня. - Ты зачем набок лег? Тебе разрешили, уже можно? Повязка же собьется, – сама собой включилась забота о своем. - Тихо, – шепнул он, склоняясь к моему лицу и приближаясь к губам. Я закрыла глаза и замерла. Теплое дыхание щекотало кожу, он чуть тронул мои губы своими и выдохнул: - Люблю. Как же я тебя люблю. Это немыслимо, невозможно. Так не бывает. - Целуй уже, – шепнула я в свою очередь, замирая от нежности и предвкушения, – я тоже тебя люблю. Только больше. - Больше нельзя, – зачем-то терся он носом об мой нос. Я разочаровано отстранилась. Растягивает удовольствие, что ли? Мы смотрели друг на друга. Я с подозрением, а он – с умилением глядя на меня. Если так любит... то почему не целует? Ум пытался проснуться и работать, наконец. Я анализировала ситуацию... и почему-то чувствовала себя любимой игрушкой, а не любимой женщиной. А еще - вся растрепанная, в мультяшной пижаме, бормочущая полную чушь... и зубы не чищены. Я шарахнулась с кровати. Он не успел перехватить меня рукой. - Куда ты? Не уходи. - А толку... с тобой лежать? - бормотала я в панике, - я просила поцеловать, а ты что? Носом трешься? Что не так? Всё? Господи! Что я несу, почему так обидно? И голос дрожит, и хочется плакать... рыдать и выть. Он забеспокоился: - Иди сюда, я поцелую. Пожалуйста. Я просто не верю своим глазам - ты здесь. Вернись ко мне, ну же… - Извини, теперь я не готова. - Виктория, не нужно, - простонал он, - ты что – обиделась? Я больше всего на свете хочу тебя поцеловать, я мечтаю об этом. - Но... не стал. И что так? И я тихонько поднялась с пола, одергивая пижаму. Его взгляд быстро обежал мою фигуру. За дверь я буквально выскочила, захлопнув ее. И посунулась по стене - ноги еще плохо держали. В длинном коридоре никого не было. Он уходил вдаль, плавно загибаясь вправо. А в стенах – двери, двери... Где тут кого искать? Бродить в пижаме? Хороша будет княжна... Я удобнее уселась сбоку двери, обняв колени. Что я творю?! Боже-Боже... Залезла в постель к мужику, причем сделала это в приказном порядке. Сама первая поцеловала его. Заставляла целовать себя... тоже в приказном порядке. Упрекала потом тем, что он этого не сделал. Призналась в любви... Не говоря уже о том, что первой перешла на «ты». Как вообще они здесь на это смотрят? И нечесаная, лохматая, мерзко пропотевшая после судорог, с нечищеными зубами! Хотя… на ночь я их чистила, и пить мне давали что-то сладкое и мятное. Дохнула в ладонь, принюхалась – вроде нет... нормально. И все равно - нечесаная, вонючая после судорог, в мультяшной пижаме... Он в белом мундире передо мной на колене стоял. Так я и выглядела тогда так, что только на коленях. А сейчас? Носом терся... Он привык к роскошным жеманным женщинам, надушенным и разодетым. Или к проституткам, чего доброго. А я после всего… Пожалуй, учитывая мое сегодняшнее поведение – за нее и сойду. Отсюда и отношение… Простите меня, предки… Слез не было. Была огромная усталость - физическая и душевная. Все болело. Хотелось в туалет... И мысли не радовали. Из могилы я его вытянула. Была бы возможность - вернулась бы сейчас домой, не раздумывая. Нужно было зайти красиво одетой, дать ему себя увидеть, сказать, что жду его выздоровления – этого хватило бы. Он потом опять красиво ухаживал бы за мной, а я не выставила бы себя в его глазах развязной, навязчивой, лишенной скромности особой. Что я наделала? Мы даже не помолвлены. Положив голову на колени, я тупо и безнадежно затихла. - Виктория, зачем же вы встали? Как вы себя чувствуете? Почему здесь? Граф Грэгор быстро приближался ко мне по коридору. За ним шли двое мужчин в белой одежде. Я выпрямила спину. - А вы считаете, это нормально – лежать в постели с мужчиной, не пребывая в законном браке? Пока существовала угроза его жизни, я сочла необходимым находиться рядом. Но сейчас опасность миновала, и я прошу уволить меня от этих двусмысленностей. И еще – я не ожидала, граф, что вы не озаботитесь моей одеждой. Мне некогда и нечем было привести себя в порядок. Вы могли бы догадаться. Я обнимала себя руками. Трикотажная пижама не скрывала отсутствия нижнего белья. - Прошу простить меня, княжна. Я допустил бестактность.... и недальновидность. Мне нет прощения! Я прошу вас пройти за нами в приготовленную для вас комнату. Идите за нами – мы не оглянемся. Троица дружно повернулась кругом и двинулась обратно. Я тихонько – за ними. Моя комната находилась почти в конце коридора. Осмотрелась, когда меня оставили одну - очень скромно. Судя по обстановке, здесь больница или монастырь. А учитывая то, что мужчины одеты в подобие сутан – скорее монастырь. И я - чуть ли не голышом. Сходив на горшок, я умылась и оделась в сорочку и подобие сарафана – длинный кусок серой ткани с дыркой для головы и завязками на боках. Впечатление от такого наряда - вернулась на три века назад. Но если все-таки монастырь, то одежда вполне себе соответствует уставу. Села на кровать. Что дальше делать, я не знала. Буду ждать? Переплела косу, кое-как расчесав волосы пальцами. Ждала долго, потом мне это надоело и я уснула, прикорнув на узкой и жесткой кровати. Разбудил меня стук в дверь. Я разрешила войти. Мужчина в белой одежде пригласил пройти к отцу настоятелю. Все-таки монастырь. В небольшой и скромной келье состоялся разговор с отцом настоятелем. Его интересовало все, что касалось перехода. Мои муки он видел, а вот что было до того, его интересовало чрезвычайно. Еще он расспрашивал о моем мире, о родственниках, о нашей религии. Я показала ему крестик на своей шее, он мне – свой. Я поискала иконы на стенах и не нашла их. Могло быть все, что угодно - возможно у них период иконоборчества или еще что - в истории религии я была не сильна. Я читала ему «Верую», "Богородице, дево..." и «Отче наш», он мне – их молитвы. Для нас обоих это было очень познавательно, но утомительно. Мне предложили задавать вопросы в свою очередь, и я спросила - нет ли возможности вернуть меня домой, поскольку необходимость в моем присутствии отпала? У мужчины буквально глаза полезли на лоб. Неужели я готова снова вынести такую страшную боль? Обдумав предварительно ответ ( ерунды я натворила и наговорила уже достаточно), устало ответила: - Лучше вынести боль физическую, чем душевную, святой отец. Вы же в курсе моих обстоятельств? Репутация безвозвратно утеряна. Мне уже дали понять это на королевском балу, высказав все буквально в глаза. Может быть, так прямо говорить больше и не станут, но считать меня падшей женщиной будут все. Я же, не имея средств к существованию, не смогу выстроить здесь свою жизнь именно из-за погубленной репутации. Если бы не это прискорбное обстоятельство, я могла бы преподавать вокал желающим обучаться пению, а так… К постригу в монастырь, если у вас существуют женские обители, я не готова. Здесь у меня нет будущего и, наверное, все-таки я готова уйти домой, если есть малейший шанс выжить. - Но я знаю, что вам поступило предложение руки от графа Сизанского Ромэра. Я думал, что это вопрос решенный, - удивлялся настоятель. - Было дело, но это вынужденный шаг со стороны графа, - согласно кивнула я, - попытка замять скандал на балу. Причиной послужило чувство вины за причастность к прискорбному случаю со мной. Пользоваться благородством графа я не желаю. - Но... я также слышал, что граф питает к вам весьма сильные чувства. Вы предназначены ему свыше. Вам следует задуматься об этом. - Я и задумалась, святой отец. И выводы сделала соответствующие - сумев помочь вам в излечении графа, я уже выполнила свое предназначение. В дальнейшем я не хотела бы связывать графа его чувством вины. - Вы застали меня врасплох, княжна... - потер он лоб, осторожно глядя на меня: - Я не готов ответить вам, насколько реален ваш уход. Возможны сложности. - И почему же? С чем они связаны? Давайте поговорим об этом, возможно как-то... решим и изыщем способы. Я уверена - они существуют. Даже я знаю два таких случая – недавно вы отправили домой меня, а также гораздо ранее – мою прабабушку по матери – Ириаастру. Так в чем проблема? У настоятеля, по-видимому, не осталось аргументов. Он молчал, глядя на меня. Раздумывал? Но больше не отрицал возможности моего возвращения и это уже обнадеживало. Я попросила разрешения удалиться в свою келью. Пусть спокойно и неспеша все обдумает. Он отпустил меня, благословив. Вскоре меня покормили и я снова улеглась спать, поинтересовавшись перед этим здоровьем молодого графа. Оказалось - он уже садился и плотно поел. Я уснула, успокоенная этой информацией. Ночь прошла без происшествий. Продолжение завтра. Фото от пинтерест.