1 февраля 1921 года Булгаков отправляет в Москву своему двоюродному брату Константину...

[В феврале 1921 года Булгаков вместе со своей первой женой Татьяной Лаппа жили в советском Владикавказе, где их застал приход красных в начале 1920 года. Военный врач Вооруженных Сил Юга России Булгаков не смог покинуть страну вместе с остатками добровольцев — в тот момент он был тяжело болен тифом. Тогда же Михаил Афанасьевич принял важное решение: “Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе”. Его приятель писатель Ю. Слезкин, который стал заведующим подотдела искусств в местном ревкоме, пригласил Булгакова стать заведующим литературной секции. Кроме того, Булгаков сотрудничал в местной ежедневной газете “Кавказ” и писал пьесы. Одна из них называлась “Братья Турбины”, Слезкин писал, что эта пьеса — “бледный намек на теперешние «Дни Турбиных». Действие происходит в революционные дни 1905 г. в семье Турбиных — один из братьев был эфироманом, другой революционером. Все это звучало весьма слабо”. 1 февраля 1921 года Булгаков отправляет в Москву своему двоюродному брату Константину письмо с рассказом о своей владикавказской жизни…]

“…Ты спрашиваешь, как я поживаю. Хорошенькое слово. Именно я поживаю, а не живу…
Мы расстались с тобой приблизительно год назад. Весной я заболел возвратным тифом, и он приковал меня… Чуть не издох, потом летом опять хворал.
Помню, около года назад я писал тебе, что я начал печататься в газетах. Фельетоны мои шли во многих кавказских газетах. Это лето я все время выступал с эстрад с рассказами и лекциями. Потом на сцене пошли мои пьесы. Сначала одноактная юмореска «Самооборона», затем написанная наспех, черт знает как, 4-актная драма «Братья Турбины». Бог мой, чего я еще не делал: читал и читаю лекции по истории литературы (в Университ. народа и драмат. студии), читаю вступительные слова и проч., проч.
«Турбины» четыре раза за месяц шли с треском успеха. Это было причиной крупной глупости, которую я сделал: послал их в Москву... Как раз вчера получил о них известие. Конечно, «Турбиных» забракуют, а «Самооборону» даже кто-то признал совершенно излишней к постановке. Это мне крупный и вполне заслуженный урок: не посылай неотделанных вещей!
Жизнь моя — мое страдание. Ах, Костя, ты не можешь себе представить, как бы я хотел, чтобы ты был здесь, когда «Турбины» шли в первый раз. Ты не можешь себе представить, какая печаль была у меня в душе, что пьеса идет в дыре захолустной, что я запоздал на 4 года с тем, что я должен был давно начать делать — писать.
В театре орали «Автора» и хлопали, хлопали... Когда меня вызвали после 2-го акта, я выходил со смутным чувством… Смутно глядел на загримированные лица актеров, на гремящий зал. И думал: «а ведь это моя мечта исполнилась... но как уродливо: вместо московской сцены сцена провинциальная, вместо драмы об Алеше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная, незрелая вещь».
Судьба — насмешница.
Потом кроме рассказов, которые негде печатать, я написал комедию-буфф «Глиняные женихи». Ее, конечно, не взяли в репертуар, но предлагают мне ставить в один из свободных дней. И опять: дня этого нет, все занято. Наконец на днях снял с пишущей машины «Парижских коммунаров» в 3-х актах. Послезавтра читаю ее комиссии. Здесь она несомненно пойдет. Но дело в том, что я послал ее на всероссийский конкурс в Москву. Уверен, что она не попадет к сроку, уверен, что она провалится. И опять поделом. Я писал ее 10 дней. Рвань все: и «Турбины», и «Женихи», и эта пьеса. Все делаю наспех. Все. В душе моей печаль.
Но я стиснул зубы и работаю днями и ночами. Эх, если бы было где печатать!
<…>
И так я поживаю.
За письменным столом, заваленным рукописями... Ночью иногда перечитываю свои раньше напечатанные рассказы (в газетах! в газетах!) и думаю: где же сборник? Где имя? Где утраченные годы?
Я упорно работаю.
Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь. Но печаль опять: ведь это индивидуальное творчество, а сейчас идет совсем другое.
Поживаю за кулисами, все актеры мне знакомые друзья и приятели, черт бы их всех взял!
Тася служит на сцене выходной актрисой. Сейчас их труппу расформировали, и она без дела.
Я живу в скверной комнате на Слепцовской улице д. № 9, кв. 2. Жил в хорошей, имел письменный стол, теперь не имею и пишу при керосиновой лампе.
Как одет, что ем... не стоит писать…
Что дальше?
Уеду из Владикавказа весной или летом.
Куда?
Маловероятно, но возможно, что летом буду в Москве.
Стремлюсь далеко… [Булгаков собирался покинуть Россию]” (1 февраля 1921 года, из Владикавказа в Москву)