ОНА ПОТРАТИЛА 10 ЛЕТ, ЧТОБ НАЙТИ ЖЕНИХА, НО ПОНЯВ В ЧЕМ СЕКРЕТ, РЕШИЛА ПОДЕЛИТЬСЯ...

Часть 1: Фасад
Утро Вероники начиналось не с пробуждения, а с выхода на боевой рубеж. Первый бой — с собственным телом: пятикилометровая пробежка по набережной, во время которой ее взгляд чаще скользил по отражению в витринах бутиков, чем по дороге. Она видела безупречную картинку: подтянутая фигура в дорогом спортивном костюме, идеальная осанка. Картинка ей нравилась. Второй бой — с голодом: завтрак из семян чиа на кокосовом молоке, скользкая, безвкусная масса, которую она ненавидела с той же страстью, с какой иные ненавидят предательство. Но «так надо». Это было топливо для машины, а не еда для человека.
А затем начиналось священнодействие. Главный бой — за лицо. Она садилась перед огромным зеркалом с подсветкой, словно жрица перед алтарем, и начинала творить. Контуринг, темный и светлый, рисовал на ее и без того выразительном лице такие скулы, что о них можно было, кажется, порезаться. Губы, подкачанные до состояния, которое ее косметолог с придыханием называл «парижским шармом», а приезжавшая однажды в гости бабушка, опустив глаза, деликатно обозвала «вареничками», обводились карандашом с хирургической точностью. Тени создавали томный, кошачий взгляд. Наконец, финальный аккорд — ногти. Длинные, заостренные, покрытые кроваво-красным лаком, они напоминали когти хищной птицы. Все это великолепие упаковывалось в идеально облегающее платье, которое не скрывало ничего, а лишь подчеркивало главное. Весь ее образ был не просто одеждой, а громким, почти кричащим заявлением миру: «Я — главный приз. Попробуй, завоюй меня!»
И на приманку клевались. Правда, «трофеи» почему-то быстро таяли. Был Сергей, солидный бизнесмен в дорогом костюме. Он увидел ее в ресторане и был сражен наповал. Началась осада: букеты, размером с клумбу, ужины с видом на ночной город, комплименты ее «статусной внешности». Вероника была на седьмом небе. Но через месяц осада внезапно прекратилась. Причина была прозаичной — тяжелая ангина. Лежа с температурой под сорок, с распухшим горлом и красным носом, она впервые за долгое время увидела в зеркале не богиню, а просто больную, измученную женщину. Этот «некондиционный товар» Сергею был не нужен. Он просто перестал отвечать на звонки.
Потом был Стас, модный фотограф с богемной небритостью. Его очаровала ее «фактура». Он часами мог выставлять свет, чтобы поймать «идеальный изгиб ее шеи». Их роман был похож на бесконечную фотосессию: восторги, вспышки, красивые позы. Реальность ворвалась в студию грубо и бесцеремонно: у Вероники сломалась машина прямо посреди дороги. Она позвонила ему, своему художнику, своему творцу. «Стас, милый, я застряла, можешь приехать, помочь?» — просила она. В ответ она услышала холодное недоумение: «Ника, я художник, а не автомеханик. Не делай из мухи слона, вызови эвакуатор». Его мир был глянцевым, и для прозы жизни в нем не нашлось места.
Последним был Игорь, фитнес-тренер с телом Аполлона. Их свела общая религия — религия идеального тела. Они вместе считали калории, вместе убивались в спортзале, вместе восхищались своими кубиками пресса. Но однажды, в редкий момент душевной усталоosti, она предложила: «Игорь, а давай сегодня не пойдем на тренировку? Давай просто погуляем в парке, съедим по мороженому?» Он посмотрел на нее с таким искренним, неподдельным ужасом, словно она предложила ему прыгнуть с крыши. «Ты серьезно? Это же быстрые углеводы и пустые калории. Ника, у тебя завтра день ног, ты забыла?» Он не шутил. Он был жрецом их религии, и любое отступление от канона считал ересью.
И вот ей тридцать. Она сидит одна, в своей идеальной, холодной, как операционная, квартире. Перед ней — крошечный диетический торт с одной-единственной свечкой. Тишина звенит в ушах. Она берет телефон, чтобы сделать селфи, по привычке. И в темном, погасшем экране видит свое отражение. Безупречная прическа, идеальный макияж, красивое лицо. Маска. А из-за маски, из самой глубины, на нее смотрят глаза испуганной, затравленной и бесконечно одинокой маленькой девочки.
И в этот миг что-то внутри с оглушительным треском ломается. Весь этот сияющий фасад, который она с таким усердием строила десять лет, рушится, погребая ее под своими пластиковыми обломками. Она сползает со стула на холодный кухонный пол, и из ее груди вырывается не плач, а какой-то дикий, задавленный вой. Захлебываясь слезами, она впервые за много лет произносит не мантру «я сильная, я успешная», а отчаянный, детский крик, обращенный в потолок: «Господи… Бабушка… она говорила, Ты есть… Если Ты меня сейчас слышишь… я так больше не могу… Пожалуйста, помоги!»
И после этого вопля наступает мертвая, оглушительная тишина. А вместе с ней — странное, тихое, необъяснимое желание. Пойти туда, куда ее, маленькую, когда-то водила за руку бабушка. В старую церковь у парка.
Часть 2: Подлинник
Она вошла в храм и сразу почувствовала себя чужой. Вороной в павлиньих перьях. На ней, по инерции, были облегающие джинсы и яркая кофта. Две бабушки у свечного ящика проводили ее такими укоризненными взглядами, что она физически ощутила себя голой. Захотелось развернуться и убежать назад, в свой понятный, глянцевый мир. Но ее взгляд случайно зацепился за большую, темную икону у стены. Богородица. «Умягчение злых сердец».
Она подошла ближе. Она видела этот образ раньше, но никогда не вглядывалась. А сейчас — вгляделась. И впервые в жизни почувствовала, что смотрят не на ее фасад, не на губы-«варенички» и не на брендовые джинсы. На нее смотрели прямо в душу. Взгляд Богоматери, лицо Которой было пронзено семью мечами-стрелами, был исполнен не осуждения. В нем была безграничная, сострадающая любовь и такая вселенская боль, что ее собственная боль показалась ей вдруг маленькой и эгоистичной. И в свете этой тихой, любящей боли она увидела всю свою жизнь как на ладони: жалкую погоню за призраками, торговлю своей красотой, как на рынке, и звенящую пустоту за всем этим. Слезы снова хлынули из глаз, но это были уже другие слезы. Не отчаяние, а очищение. Она оплакивала не свое одиночество. Она оплакивала свою слепоту. Это и была ее первая, настоящая, безмолвная исповедь.
На следующий день начался «демонтаж». Вернувшись домой, она совершила ряд поступков, которые еще вчера показались бы ей безумием. Она долго стояла под душем, смывая с лица весь свой «боевой раскрас». Потом взяла маникюрные ножницы и безжалостно, один за другим, срезала свои хищные ногти. Позвонила косметологу и записалась на процедуру по выведению филлеров из губ. Открыла шкаф, достала все свои откровенные, кричащие наряды, безжалостно сгребла их в большой мешок и отнесла на помойку. Вечером она пошла в магазин и купила простое, длинное шерстяное платье спокойного синего цвета. Вернувшись, она посмотрела на себя в зеркало. Оттуда на нее глядела незнакомая женщина с бледным, немного уставшим, но удивительно умиротворенным лицом. Это было ее настоящее лицо.
Она начала ходить в храм. Сначала просто стояла в углу, а потом, переборов робость, спросила, не нужна ли помощь. Ее отправили чистить подсвечники от наплывшего воска. Настоятель, отец Александр, мудрый, пожилой батюшка с лукавым, добрым прищуром, несколько дней наблюдал за ее усердием. Однажды он подошел к ней, когда она соскребала воск с особенно сложного подсвечника. Посмотрел на ее коротко остриженные ногти и, добродушно улыбнувшись, заметил:
— Ну, Вероника, слава Богу, что ты к нам пришла. А то я уж, грешным делом, думал, что прежние твои ногти могли бы с когтями беркута потягаться. Опасно для подсвечников-то было бы, царапали бы, поди.
Вероника вспыхнула до корней волос. А потом, неожиданно для самой себя, рассмеялась. Легко, свободно, как не смеялась уже много-много лет.
Его звали Владимир. Он был постоянным прихожанином этого храма. Архитектор-реставратор, лет тридцати пяти. Спокойный, умный, глубокий человек с очень добрыми и немного уставшими глазами. Он давно замечал в храме «яркую диву», от которой несло дорогим парфюмом и одиночеством.
Он мысленно обходил ее стороной, не осуждая, но и не проявляя интереса. А потом «дива» внезапно исчезла. Вместо нее появилась тихая, скромная девушка в простом платье, с невероятно красивыми и немного печальными глазами. Он начал к ней присматриваться.
Но решающим моментом стала даже не эта перемена во внешности. Однажды после службы он увидел, как она помогает спуститься по скользким ступенькам старенькой, сгорбленной бабушке, бережно поддерживая ее под руку и что-то ласково говоря ей. И в этот момент он увидел не просто красивое лицо, а красивую душу.
Он подошел к ним, когда Вероника уже помогла старушке сесть на скамейку у ворот.
— Вам помочь? — просто спросил он, обращаясь к обеим.
— Спасибо, милок, уже управились, — прошамкала бабушка, благодарно глядя на Веронику. — Помощница-то у меня какая нашлась, ангел прям.
Вероника смутилась, как школьница. И в этом простом, живом румянце на ее щеках Владимир увидел больше красоты, чем во всех глянцевых образах, которые он когда-либо видел.
Их ухаживания стали полной противоположностью ее прошлого опыта. Вместо дорогих ресторанов с молекулярной кухней — долгие, бесконечные прогулки по осеннему парку, шуршание листьев под ногами и горячий чай из термоса. Вместо брендовых сумочек и бриллиантов — подаренная им книга о древнерусской иконописи, которую она потом читала ночами напролет. Вместо пустых комплиментов ее фигуре — глубокие, неспешные разговоры обо всем на свете: о вере и сомнениях, о смысле красоты, о том, почему в старых храмах так легко дышится, о Достоевском и о детских мечтах. Он влюбился в ее подлинную версию — тихую, немного неуверенную, задающую смешные и наивные вопросы отцу Александру, но абсолютно настоящую. Он полюбил не фасад. Он полюбил теплый свет в окне.
Эпилог: Диалог у алтаря
Прошел год. Тихий вечер накануне их венчания. Они стоят вдвоем в пустом, гулком храме перед той самой иконой Богородицы «Умягчение злых сердец». Горят только две их тоненькие свечки, отбрасывая дрожащий свет на темный, скорбный Лик.
Вероника долго молчит, глядя на икону, а потом тихо, почти шепотом, говорит:
— Знаешь, Володя, я иногда боюсь… До сих пор. Боюсь, что ты полюбил не меня, а вот эту… новую, правильную Веронику в длинном платье. А та, прежняя, с когтями и нарисованным лицом, она не умерла, она где-то внутри еще сидит, затаилась, и однажды может выскочить. И ты… ты разочаруешься.
Владимир не отвечает сразу. Он смотрит вверх, на высокие своды храма, словно сверяясь с главным чертежом. Потом берет ее холодную руку в свою, теплую и сильную.
— Ника, я по профессии реставратор, ты же знаешь. Иногда мне приносят на восстановление старинный дом, на который в прошлом веке какие-то варвары налепили безвкусный, кричащий фасад из дешевого пластика. И моя задача — не снести дом, а аккуратно, слой за слоем, счистить весь этот пластиковый ужас, чтобы открыть под ним первозданную красоту — старинный фигурный кирпич, резьбу, то, что задумал первый, настоящий архитектор.
Он повернулся к ней, и в его глазах отражался огонек свечи.
— Когда я тебя встретил, ту, прежнюю, я видел не твой яркий фасад. Я видел теплый свет в окне. Я видел, что дом — живой. А Господь… Он просто помог тебе самой счистить все лишнее. Та, прежняя, — это не ты. Это была просто старая, ненужная, чужая краска. А настоящая ты — это та, кого я всегда искал.
Он не поцеловал ее. Лишь бережно коснулся кончиками пальцев ее щеки, на которой одиноко блестела крупная, светлая слезинка.
— Пойдем, помолимся. Поблагодарим главного Архитектора за наш проект.
И они вместе опустились на холодные каменные плиты, и два огонька от их свечей, чуть качнувшись, слились в одно теплое, ровное, немеркнущее пламя.
© Сергий Вестник, автор публикации и создатель группы «Моя вера православная».