🌹✨🌹Кот Васька

В конце июля одна Иванова приехала домой, вышла из машины и чуть не наступила на Несчастного Котика.
Несчастный Котик глянул с неизбывной скорбью в желтых очах и еле слышным мявом сказал, чего уж там, не стесняйся, топчи, ноги вытирай, я ко всему привык.
И ушатался в кусты. Пoмирaть. И так каждый день.
Некстати проснувшаяся совесть за две недели обглодала Иванову до костей.
Чёрт с тобой, подумала не жаловавшая котов Иванова и сказала: «Пошли, страдалец».
Первым делом решила котика выстирать, мало ли по каким помойкам шастал.
Очень быстро поняла, что стиркой котов должны заниматься специально обученные люди. В скафандрах, желательно глухие.
В интернетах есть всё.
Приехал специалист, интеллигентный, в очках, натянул палаческие рукавицы до плеч, поймал котика и удалился в ванную.
Судя по котиным воплям и забористому мату, схватка шла на равных.
— Простите за несдержанность, -сказал потный и местами окровавленный Мойдодыр, -я вынужден удвоить цену.
«И не поспоришь,»- подумала Иванова.
В ветклинике сказали:
— Кот домашний, только запущеный сильно, наверно, жил у какой-нибудь бедной старушки, лето, окна настежь, прыгнул за воробьём – и всё, а хозяйка переживает, ищет.
Иванова представила себе одинокую старушку, сухонькую и седенькую, в выношенном халате и стоптанных тапках, лишившуюся единственной радости в жизни, и по приезду домой котика сфотографировала, распечатала объявления и расклеила их по всему кварталу.
Старушки ушли в несознанку.
Котик осмотрелся, оценил обстановку, отменил конституцию, провозгласил себя императором Бокассой, а Иванову назначил бесправным населением Центральноафриканской республики.
Днём в основном дрых, в минуты бодрствования жрал не в себя и с наслаждением дрaл обои, ночью приходил охотиться на Иванову.
Иванова научилась спать не шевелясь, завернувшись в одеяло как в кокон, чтоб ни щёлочки.
Бонусом котик метил всё, что можно и нельзя было пометить.
Когда в офисе коллеги начали тревожно принюхиваться, Иванова окончательно осознала: у каждого в жизни должен быть свой персональный крест.
И она не исключение.
Записала котика на укорочение.
За день до того в дверь позвонили, и прямо с порога тётка из соседнего подъезда с порога зaoрaла:
— Что за дом – одни ворюги! кота на улицу не выпустишь – тут же уведут! чего глаза бесстыжие вылупила?! где Васенька?! Васенька! Иди к мамочке!
— Послушайте, — сказала Иванова, у вас на подъезде с августа висит объявление – «найден кот», с фотографией.
— Заняться мне больше нечем, как только рекламы ваши читать! в суд на тебя, воровку, подам! Васенька!
Из спальни вышел сонный Васенька, увидел тётку, попытался сбежать, но был схвачен и иммобилизован.
Тётенька хлопнула дверью так, что в прихожей сорвалась вешалка для шляп. Иванова попыталась ощутить горечь потери, но не смогла.
За месяц переклеила обои, сменила обивку на креслах.
Нет, не печалилась.
Пока тихим сентябрьским вечером не раздался звонок.
Васенькина хозяйка с Васенькой на руках оскорблённо выкрикнула:
— Ты что мне подсунула?! Это не мой кот! на! Сама с ним мучайся!
И забросила котика в квартиру.
Котик радостно мявкнул и поскакал дрaть новые обои.
В общем-то, у Ивановой и с мужем похоже получилось…
🎄🪐— Галя, зайди. Мой в погребе был и тебе картошечки набрал.
Галина повернула ко двору соседки.
— Ой, спасибо, тётя Марина, я вам обязательно верну. — С чего вернёшься то? Ох, горюшко. Вернёт она. Раньше нужно было думать, когда детей рожала. Петька никогда не был нормальным мужиком.⁣
Галина проглотила обидные слова, потому что знала, что до зарплаты ещё неделя, и на одном молоке долго не протянешь. Ладно бы она, а то ведь дома её ждали трое деток. Петька, о которым говорила соседка, был её мужем, теперь уже бывшим, потому что в прошлом году узнал, что на троих детей государство не даст им ни машину, ни квартиру быстренько собрал свои вещи и сказал, что в такой нищете он жить не согласен. Галя тогда как раз мыла посуду и даже тарелку выронила.
— Петь, ты что такое говоришь? Ты же мужчина. Иди на нормальную работу, где хорошо платят, и не будет нищеты. Это же твои дети. Ты всегда говорил, что тебе нужно больше детей, что ты хочешь детей.
— Хотел, но я же не знал, что государство так наплевательски относится к многодетным семьям. А работать в пустоту я не вижу смысла», - ответил Петька.
Галя опустила руки.⁣
— Петь, а как же мы? Как я справлюсь с ними одна?
— Галь, ну я не знаю. И вообще, почему ты не настояла, что нам одного ребёнка вполне достаточно? Ты же женщина, должна была понимать, что такое может случиться.
Галя больше ничего ответить не успела, потому что Петька выскочил из дома и почти бегом бросился к остановке. Слёзы навернулись на глаза, но тут она увидела, что на неё смотрят три пары глаз. Сашка был самый старший, ему в этом году в школу. Мишке было всего пять, и их звёздочка Маргарита, было ей два года. Галя сглотнула, улыбнулась.⁣
— Ну, кто за то, чтобы блины пожарить?
Дети весело завизжали, и только Сашка вечером спросил:
— Мам, а папа больше не вернётся?
Галя пыталась придумать что сказать, но потом просто ответила:
— Нет, сынок…
Какое-то время Сашка сопел, а потом сказал:
— Ну и пусть, мы без него справимся. Я тебе помогать буду.
Галя когда с вечерней дойки возвращалась знала, что мелкотня уже накормлена и по кроватям. И вообще, Галя поражалась, как её сын так быстро повзрослел.
***
Поблагодарив за картошку, она двинулась домой. «Господи, когда потеплеет? Какая-то ненормальная зима в этом году». Им бы хватило картошки, но в один из дней такой мороз тиснул, что у многих она даже в подвалах помёрзла. Конечно, деревенские жалели их. В деревне вообще люди добрые, но всегда напоминали, какая она дура. А что, дура-то? Сейчас она просто не понимала, как бы жила, если бы кого-то из её детей не было. Как бы не тяжело было, но они справлялись. Хотелось новой одежды и игрушек, но ребята не просили. Знали, что мама купит, как только сможет. В этом году они с Сашкой даже задумали большую теплицу поставить, правда, пока из плёнки, но уже всё просчитали насколько можно будет больше баночек с огурцами и помидорами приготовить на зиму. Галина перекинула ведро в другую руку и вдруг увидела толпу. Ну, как толпу, для деревни особенно в такое время и три человека — это уже толпа. Галя направилась туда, потому что та самая толпа стояла у её забора. Ещё только подходила, а уже слышала:
— Здоровый какой, явно охотничий.
— Наверное кабан подрал. Нет, не жилец.
Галя посмотрела туда, куда смотрели люди и ахнула. — Что ж вы стоите-то? Ему же помочь нужно.
Люди обернулись к ней. Сосед сказал:
— Ну ты, Галя скажешь. Видишь, оскалины клыки, кто к нему полезет? Да и не поможешь тут уже.
— Как же не поможешь, он же к людям вышел за помощью.
На снегу лежал пёс, то ли охотничий, то ли нет. Галя особо не разбиралась, но она видела, что у него повреждён и довольно серьезно бок. Собака была просто огромных размеров, но Галя нисколько не боялась её. Видела, какая боль в глазах у животного! Люди посмеивались и вскоре разошлись. Никому не нужно было проблем.
Галя осторожно провела рукой между ушами пса.
— Потерпи, потерпи, немножечко. Сейчас я одеяло принесу, переложу тебя, и мы попробуем добраться до дома.
Сзади послышался шорох.
— Мам, я принёс одеяло. А ещё вон дверку от старого холодильника можно взять, как носилки.
Галя резко обернулась, рядом стоял Сашка, в его глазах стояли слёзы. Галя видела, насколько больно собаке. Пёс зажал зубами одеяло и тихонько поскуливал. Он затих, пока Галя промывала рану. Если собаки теряют сознание, то сейчас с псом именно это и случилось. Младшие следили за происходящим с дивана огромными глазами.
— Мам, он выживет?
Саша, поглаживал по голове пса, который наконец открыл замутнённые глаза.
— Он должен выжить, мы же будем о нём заботиться. На следующий день, как только Галя пришла на ферму, её обступили доярки.
— Галь, вот скажи, что у тебя в голове? Зачем большую, чужую собаку в дом тащить, да ещё и к детям?
— Во-во. Как будто не у неё семеро по лавкам, которым и так есть нечего. Да и толку? Помрёт всё равно, а если не помрёт, то обязательно загрызёт кого-то.
Галя даже повысила голос:
— Я не понимаю, у вас что, своих проблем нет, что вы в моих ковыряетесь? Зин, там вчера Катька говорила, что выдерет тебя все волосы, потому что ей кто-то донёс, как её мужик к тебе бегает огородами. А тебе Тань тоже лучше у себя в доме навести порядок, а в мой не лезь. Твой Вовка снова вчера пиво пил за магазином, а ему всего 14.
Бабы резко замолчали, даже попятились от Гали, потому что раньше она никогда себе такого не позволяла, а Галя пошла работать. «Нужно ещё молочка не забыть взять. Может, Джек хоть его попьёт». Джеком собаку назвал Сашка. Он вообще не отходил от неё. То водички, то поправит голову, то валенок подложит, чтобы другу было удобно.
Вечером найдёныш попил немного молока.
— Ну вот и молодец, ты обязательно выкарабкаешься…
Пёс действительно выкарабкался. Галя ему готовила, как и детям. Себя обделяла, а собаку кормила. Через три недели он уже слегка покачиваясь ходил по дому. Дети его гладили, но сильно прижимать ещё опасались. Джек выбрал себе место, спал он теперь на коврике возле Сашкиной кровати. Галя прекрасно знала, что в деревне продолжают перемывать ей косточки, но старалась не обращать внимание. Пусть говорят, языки на то есть, чтобы ими работать.
***
Весна наступила внезапно. Галя и Саша сразу же решили, что нужно одну грядку плёнкой накрыть, чтобы земля быстрее отходила. После того как она собаку домой взяла, деревенские перестали помогать. Ну, наверное правильно, раз есть чем такую псину кормить, то и самим найдётся. Галина не обижалась, правы они, во всём правы. И рожала она сознательно, и пса взяла сознательно. И никто не виноват, что подвал она не утеплила, знали же все, что морозы такие будут. Пока они с Сашей в огороде возились, Джек и Миша с Ритой тоже на улицу высыпались. Дети казалось и не понимали, какие клыки в пасти у Джека. Они катались на нём, кувыркались там, где уже весеннее солнце подсушило прошлогоднюю траву. Хохот стоял такой, что даже соседи к ним во двор заглядывали.
— Граф!
Пёс, застыл, потом взвизгнул и в один прыжок перемахнул через забор. Он буквально набросился на незнакомца. Джек визжал, облизывал лицо мужчины, а тот старался обнять пса как можно крепче. Галина и дети открыв рот, смотрели на них. Соседи тоже подошли поближе. Прошло минут 15, прежде чем человек и собака перестали сходить с ума. Незнакомец перевёл глаза на Галину.
— Здравствуйте, хозяюшка. Я почти полгода искал свою собаку, думал, что он не выжил после той схватки. А вот он выжил.
Сашка шмыгнул носом, понимая, что Джека у них теперь заберут.
— Мамка его выходила, ночами не спала, всё бинтовала.
Мужчина посмотрел на Сашу, потом на Мишку с Ритой. Миша уже не хныкал, а Рита готова была расплакаться.
— Так, так. Подождите, давайте без слёз. Я же прямо сейчас не заберу друга. Может быть, вы меня чем напоите?
Галя спохватилась:
— Конечно, проходите в дом.
Мужчина замешкался:
— У меня машина там, в начале деревни стоит. Я тогда сейчас пригоню её.
Он растерянно посмотрел на собаку, потом на Сашу.
— Может быть, ты со мной? Боюсь, Граф не поймёт.
Наверное в другой ситуации Галя бы запретила Саше, но сейчас она точно знала, что Джек не может быть собакой плохого человека…
Вернулись они быстро. Галя с удивлением смотрела на большую дорогую машину, а с ещё большим удивлением на неё смотрели деревенские. Хозяина, настоящего хозяева пса звали Игорь. Оказался он художником, предпринимателем, охотником и, просто хорошим человеком. Оказывается, в тот раз они даже не охотились в лесу. Он просто решил прогуляться. Откуда взялся тот кабан, которому все помешали, никто так и не понял. Он с товарищами долго искал собаку, пока совсем не стемнело, а ночью выпал снег. Игорь на протяжении долгого времени объезжал ближайшие деревни. Их деревня была самая дальняя. Сашка уговорил его остаться на несколько дней, и Игорь, неожиданно для Галины, согласился.
— А что? Давно я физически не работал. Смотрю, у вас забор надо поправить и Сашка про теплицу говорил.
Галина покраснела.
— Что вы, не нужно. Мы сами.
Игорь серьёзно посмотрел на неё.
- Даже не говорите таких слов. Вы столько времени ухаживали за Графом, себе отказывали. Вы что же думаете, я не понимаю ничего.
Через неделю Галине казалось, что Игорь всегда жил с ними. Он как-то незаметно сошёлся с детьми. И вообще, всё у него получалось, всё он умел. И Галя вообще не понимала, как они раньше без него обходились. Но она хотела, чтобы он уехал, даже решила поговорить с ним. Галина понимала, что пропадёт, ведь Игорь не просто нравился ей, её как будто током било, когда он рядом. А самое главное, она видела, что он так же реагирует на неё. Вечером, когда дети уже спали, а Игорь что-то делал во дворе, она вышла к нему.
— Игорь, я не знаю, как всё вам объяснить, поэтому не буду. Просто хочу попросить вас, чтобы вы уехали.
Он сразу понял её, кивнул.
— Наверное, вы правы, только выслушайте меня сначала. Я уверен, что вы не очень хорошо думаете обо мне, но вы не правы. Меня совершенно не пугает наличие троих детей. Меня пугает другое, а именно, я сам… Пять лет назад у меня погибла жена и дети. Поехали отдохнуть. Их автобус упал в пропасть. Я теперь знаю, что такое боль. Душевная боль намного сильнее физической. Вы мне очень нравитесь. Ваши дети, они лучшие. Но у нас ничего не может быть. Ничего, потому что боль потери всегда очень сильна. Чтобы вам было понятней, я не хочу никого впускать в свою жизнь, чтобы не страдать потом.
Галина кивнула.
— Я понимаю вас, уезжайте…
Ночью Игорь уехал…
Утром дети плакали, но Галя прикрикнула на них.
— Представьте, что только потому, что кому-то захотелось, маме не вернули ребёнка. Вы же понимаете, что Джек для Игоря как ребёнок. Дети, и если даже переживали потом, ей ничего не говорили.
***
— Сашка, где ты? Тащи воду!
Галя окинула довольным взглядом теплицу. Рассада торчала ровными грядками. В теплицу кто-то вошёл, и она проворчала:
— Высохнет всё, пока ты воды принесёшь. Ну, сколько мы с тобой старались, а теперь что, устал что ли?
Она повернулась, чтобы забрать ведро у сына, и замерла. Ведро держал не Сашка, это был Игорь. Он смотрел на неё и молчал. Галя тоже молчала. В теплицу просунул голову Джек-Граф, лизнул Галине руку, громко гавкнул и умчался к визжащим от радости детям.
— Что ты здесь делаешь?
Игорь вздохнул:
— Сам бы хотел знать. Вообще понял, что еду к тебе, когда уже в деревню свернул, просто прокатиться хотел, развеется, но… Галя подожди, я вот сейчас пока смотрел на тебя, подумал, что я же могу вас просто не терять.
— Не поняла.
— Ну, я не буду вас никогда терять, и никакой боли больше не будет. Правда Галя?
Он смотрел на неё такими глазами, что она просто не выдержала, со вздохом упала ему на грудь.
— Правда. Конечно, правда.
***
Галя сама не захотела свадьбы в деревне, хотя стол с угощениями накрыла. Люди недоверчиво хмыкали:
— Как это она же всего лишь собаку подобрала, а получается, что такого мужа себе отхватила.
Галя на расспросы не отвечала, пусть думают, что хотят, им не привыкать. Джек был день Графом, день Джеком. Причём одинаково отзывался и на то, и на другое имя. Деревню любил больше, но и в город ездить не отказывался. А когда у Игоря и Галины родился сын, то стал самой преданный нянькой для него…⁣
Автор Олег Жуков
🎄🪐Корзина с черникой для тяти.
У Дуняши отец сидел в изоляторе. От односельчан узнала, что приехал в колхоз какой-то высокий начальник, ругал председателя, батя её родненький шофёром председателевым был. Почитай одна рама была, а не машина, фронтовые друзья помогли, эх и долго отец провозился, не спал толком, за сердце хватался. И вот машина на ходу, после председателя упрекало районное начальство, де, на персональной машине с личным шофёром ездит.
Что толком случилось никто не знал, но наверняка было ясно, что дал в морду тому начальнику ейный тятя. «Одни-одинёшеньки мы с папкой-то на Божием свете, а я как дура за черникой в лес убегла, чуяла, чуяла нутром, не надо идти!.. Да поди ж, останови меня».
Слёзы капали, и не спрашивали на то разрешения у Дуни, капать им или нет. И сколь ни живи человек на земле, именно память живёт с человеком, и никуда от неё не деться, ежели в разуме находишься.
Пока шла до дому, вспомнила маму, Татьяну Андрияновну, как голодали. В сорок четвёртом это было. Холодной, промозглой осенью, убегла маманя на работу в штопанной-перештопанной телогрейке. Дуня в тот день натомила картошки в чугуне, в избе было прохладно, экономили дрова. Под вечер пришла мама, зашла в избу, с трудом скинула с себя телогрейку. К картошке не притронулась, легла, а к утру померла.
Председатель Степан Егорович сам гроб сделал, да всё винился перед Дуней, де, прости, что доски не струганы, мужиков нет, а он один. Состругал бы, да рука совсем отнялась. Видела Дуняша, как мается председатель с одной рабочей рукою с гробом энтим, и думала, вот церкви отменили, а Егорович наш для нас святой и есть.
В слякоть осеннюю повезли на телеге гроб, а погост-то на горе крутой, лошадь за чуть было не упала, не может вытянуть, так бабы всем миром толкали энту телегу. Похоронили, а чем поминать, даже браги нет. Егорович спирту принёс, где добыл не ведомо, с квашеной капустой, солёными грибами помянули.
Ох, грибочки энти, досталось тоды председателю. Приехал высокий начальник, а Егорович всех в лес отпустил, чтобы грибов набрал люд. Начальник орёт, а Кочев ему в ответ:
– Хошь растреливай, бабёнкам моим сердешным есть нечего. Не веришь, пошли в любую избу. Мы что, дети маются голодом. Не переживай, уберём хлеб, ни одного зёрнышка в поле не оставим. Они главно дело в обмороки взялись падать, пусть грибочков да ягодок отведают, всё одно, вишь дожжик поливат.
***
Да слабые какие все были, ровно по глоточку спирта, хлебок один, а все опъянели, опъянешь тут, изработанные клячи, индо спасу нет. Лошади дохнут, а тут человек. Тятенька с бойни окаянной хворый вернулся, худющий, индо щепка. Десять банок тушёнки припёр, как донёс, ежели сам такой, непонятно, энто по всему видать бабушкина иконка Николы Угодника спасла его, медная она с два спичечных коробка будет, не вымолвить, не вышептать словами энто дело, тут наша Русь крепко обозначена.
Теперь засадят в тюрьму, мы – простые люди, заступ за нас никто не примет. А отец войну прошёл, весь израненный воротился, кашляет по ночам, спасу нет, отдышка мучает, сколь раз баяла, брось курить, в ответ одно тростит: «Нет дочка, не отымай радость, у меня две радости, ты да табак, остальное всё жизнь выжгла».
Так, вся в слезах, с корзиной полной черники, и дошла Евдокия до своего полисадника. Дед Еремей окликнул её:
– Постой девка! Подь-ка сюды. Понеже.
Дуня подошла не спеша к деду, силы оставили девушку напрочь, поставила на землю корзину с ягодой, черника же переливалась на солнце красиво.
Дед, поглядев на девушку, а после на чернику, тихо, тихо заговорил:
– Гляди, милая Дуняша, какая приглядна картина получатся, черника-то твоя в корзине вона как переливатся, а ведь это берёзка твоя за палисадом шелестит листочками от ветра-ветровича, солнечные зайчишки проникают в твою корзинку, вот перелив и сподобился быть, красно глядеть.
Дед помолчал, словно вмиг постарев:
– Я ить, девонька, видал всё.
Дуня встрепенулась:
– Как видал? Сказывай, дедулька, сказывай родненький скорее:
– А чо, твой Силантий Спиридонович сама знашь какой. Хошь и хворый совсем с войны вернулся, а ведь не выдюжит, ежели ково не справедливо забидят. На лобно место сам себя определил за правду, м-да.
Старик помолчал немного, собираясь мыслями, как бы помягче новость передать: тяжело девоньке, ох, тяжело. Это не лошадью любоваться, как она из реки воду пьёт, тут у самого поджилки трясутся, нет, не от страха, отбоялся ужо, от старости и переживаний трясутся.
***
– Начальник тот хошь и молодой, лет за тридцать, наверно, комсомолом ране руководил, вот и выдвинули на должность большую, а энтот начальник уж пузатый, много ли с войны лет прошло, десять лет, а они уж пуза наели. С людями надобно уметь баять, через это жизня ход даёт. А энтот, гусь стоерословый, стоит, орёт на Егорыча, де, колхоз по сдаче мяса государству плохо работает, так и баял: «Не хрена не работаете, лентяи, дармоеды». Ругал председателя и за то, что на совещания ихние не ездит.
А коли ему, сердешному, всё за нас погибат! Степан Егорович ему в ответ: мы, мол, пока с мясом не сможем дать план, зато по зерну перевыполнили, рожь как всегда, мол, выручат.
А тот пузан снова заорал: де, чё, мол, про прошлый год поминаешь, есть у него информация, что по ночам колхозники овец воруют. Степан Егорович ему в сердцах и ответил: «Мы войну страшенную пережили, сколь похоронили, не на войне, а здесь в родном селе от голода, деды, дети, женщины, старухи помирали, я для детишек гробики сколачивал когда, думал, сам сейчас в гроб улягусь, надсада, как сердце не лопнуло, всё на фронт. Погост разросшийся крестами да звёздами, вот где доказательство наших подвигов и скорбей. Надо же по заповеди Божьей баю, в скорби жизнь наша. Да, ежели, и взаправду, кто украл овцу, хотя это надо проверить, то не от хорошей жизни. По мне так я бы в каждый дом по овце бы отдал, пусть поедят, сердешные. Нет мочи глядеть, они, колхозники, спасли солдат от голода, а сами погибали. А теперь сымай с должности, но я тебе правду сказал. Технику по любимчикам распределяете, эх, да о чём с тобою толковать!.. Ведь мать тебя на свет Божий рожала, а ты словно вражина какая».
Тоды пузатый тот начальник говорит: де, вы все, председатели, одну песенку поёте, а работать не хотите.
У Егоровича нашего слёзы из глаз покатились, да чего греха таить, я и сам слыша таковое, обронил слезу, дыхание напират, да напират, кабы не околеть тут думаю, еле отудбил.
Тут твой отец Силантий Спиридонович, подошёл к тому грозному начальнику, да по роже его жогнул. Тот на землю завалился, очухался, и давай орать, что посадит, а отец твой возьми, да ишшо раз огоревал его по морде отъеденной. Пузан снова завалился.
Контора рядом, позвонил, приехали архаровцы, пять километров на машине ехать, рази долго. Ты вот к полудню корзину ягодок набрала, а батю твово за правду забрали.
Бабы наши орали на милиционеров, не пужались, коли тятю твово забирали. Заарестовали, окаянные, приказ, етит твою. Главно дело, молоденькие милиционеры-то, а бабы наши орут, вы, де, не воевали! За Силантия заступ приняли. Молодцы наши бабоньки, как таких не любить.
…Дуне было уже восемнадцать лет, на днях на сенокосе правила косу, и порезала себе сильно пальцы, да так, что даже возили в район на телеге. Но деревенскому человеку сидеть дома немыслимо, подумала, хошь с одной рукой, да к полудню наберу ягодку, тятя сердешный хворает, а я ему с молочком дам, пусть хлебает пользительное ёдово.
Глядя на мокрую, перебинтованную руку девушки, дед горестно вздохнул, от росы намочила бинты, с одной рукой испробуй, набери ягоду, не кажинный сможет, ух, молодчиночка. Трёхжильный хребёт у нас, деревенских. Но тут в его глазах что-то переменилось, он быстро стал говорить Дуняше:
– Стало быть, так. У меня в районе сын в милиции сержантом, он шибко идейный, но испробую я его уговорить, передать еду для бати твово. Ну, давай девонька, ступай домой, спроворь для тяти чево, а я иду коня запрягать.
Евдокия метнулась в избу, позабыв про корзину с ягодой. Когда доставала из погреба солёное сало, глядела на камни, которыми были обложены стены погреба. Ох, тятенька, родненький, сердешный, потаскал же ты эти каменья из реки, измаялся. Мама всё кваском тебя поила, любил ты её ядрёный квас, да кто ж не любит. Да, то ишшо до войны было, сильный тогда отец был.
Положила на полотенце домашний хлеб, с десяток яиц. Дуня натомила ещё вчера, взяла с собой в лес пару яиц, не съела, с ними и вернулась, теперь бережно положила и эти два яичка к общей кучке, налила в большую бутыль молока.
На полотенечке этом она вышивала узор, на котором был изображён петух, красно получился, тятя хвалил. Почему выбрала этот образ? Да потому, что будит петушок всю деревню утречком, де, подымайтесь люди, не ленитесь, работайте, тоды и еда в доме будет.
Но теперь было не до весёлых мыслей, лишь мельком мысль эта про петуха зашла в голову, это Боженька её спасает, чтобы с ума не сойти. Помолилась на образа. Как там тятя сердешный?.. Озяб, небось, казематы окаянные. Надо же, слово какое – «сердешный». Вспомнила Дуня и о том, что детей в их деревне, у которых погибли отцы на войне, называли люди «сердешники».
***
Дед Еремей Евграфович к этому времени уже подъехал к дому Дуни, и обратил внимание, что корзина с ягодой стоит прямо на дороге. А подле корзины стоит соседский мальчонка, махонький совсем, но успел зачерпнуть ручонкой ягодку, весь рот чернющий был, подбежала маманя его, да по заднему месту шлёпнула, де, не бери чужого. Деду сказала: «Простите нас». Еремей махнул рукой. Выбежала Дуня, передала передачу деду, и, глядя на корзину, ничуть не удивившись, что позабыла её на дороге, вдруг сказала:
– Ежели милиционеры не будут соглашаться передачку тяте передать, ты, Еремеюшка, всё одно им эту корзину с ягодой отдай. Может, с тятенькой помягше будут, чай, не звери. С Богом! С Пресвятой Богородицей! Со всеми святыми угодниками! Езжай!
Пять километров до района, да на лошади, путь недолгий. Еремей думал в дороге, как он будет упрашивать сына Данилу передать заветную передачку. Ежели дело не выйдет, Дуня как бы не загибла, рука вон больная, а вдруг ухудшение. Ох, горе-горькое! Ежели с похмелья, опохмелишься и гоже на нутре деется, а тут только рази молитва поможет, чтобы сердце с душою не лопнули от надсады неминучей.
Сына дед застал дома. Зашёл в избу, поздоровался, обнял внука. Данила у него был самый младший, двадцать пять лет. Так в деревнях – старшие дети женятся, младшие рождаются на Божий свет, чтоб Россия жила. Последыш был его сын, а их жальше всех, вот, видно, избаловали, идейный, ёна-Матрёна, как подход найти?..
Всё как есть обсказал сыну Еремей, но как и предполагал дед, сын был идейным, и отказывался передать передачку. В дом зашла жена Данилы Пелагея, молодая, очень красивая женщина, и с порогу обратилась к деду:
– Дед! Ты для кого ягодки набрал? Черничка моя любимая.
– Да хошь, всю забирай, только бы Данила передачу передал.
Еремей, не дождавшись окончательного ответа сына, вышел из дома. Дыху от переживаний в груди не было. Сел на телегу, и медленно, дрожащими руками, скручивал самокрутку.
Данила вышел из дома, подошёл к отцу:
– Ладно, передам я твою передачку, только корзину с ягодой заберу себе, Пелагею утешить.
Еремей сидел на телеге, сильно сгорбившись, он был ветхим стариком, пережившим на своём веку страшенные войны, и всё дивился про себя: как это он ещё жив?.. Сын вдруг понял, что отец его уже дряхлый старик, и Данила взволновано спросил отца:
– Ты, отец, захворал што ли?
Старик достал тряпошный мешочек, насыпал в него чернику, и тихо сказал сыну.
– Я немного убавил, хватит вам, только ты, сынок, Силантию-то передай и чернички. Он хворый, войну прошёл. Фронтовик он, понимать надо. Ты скажи там своим сотоваришам, чтобы не забижали яво. Хошь, на колени ботнусь, сынушка, перед тобой!..
Я понимаю, ты идейнай, а Силантий-то четыре года фашиста бил. Теперя точно посадят, в энтом сомненья нет, эх.
Данила изменившимся голосом, с изменившимся лицом, сказал отцу:
– Эх, не утерпел. Не надо бы дяде Силантию в морду-то давать начальнику. Он жирный, бегат, чаво ему станет. Я помню, маленький был, нам дядя Силантий дудочки ножом вырезал, бегали всё по деревне, радовались.
Дед продолжал тихо говорить сыну:
– У тебя, сынок, вона морда какая больша да красна, ты помене ешь, тоды в норму войдёшь. Ране посты люди не просто так блюли, для здоровья и укрепа духа, и молитвы главное дело.
…Когда в изоляторе Силантий получил передачу, отведал он и чернички. Пока ел, вдруг сказал:
– Это, едрёна корень, элексир радости от дочки. Пользительна ягодка-то.
Председателя Степана Егоровича Кочева вскорости сняли с должности, на совещании так шарахнули, что лежал в больнице целый месяц. На селе все его жалели. С новым присланным председателем, колхозные дела пошли намного хуже. Из тюрьмы Силантий не вернулся… Евдокия вышла замуж, и прожила жизнь более-менее счастливо, но всегда когда вспоминала родненького тятеньку, в глазах стояла корзина с черникой.
Казаков Анатолий
🪐🎄Сухонькая старушка в старом, как она сама, пальто стояла возле подъезда на холодном ноябрьском ветру. На голове небрежно сдвинутый набок цветастый вязаный берет, не прикрывающий седых волос. Пальто застёгнуто неправильно, потому одна половина оказалась длиннее другой.
Старушка всматривалась в лица проходящих мимо мужчин и некоторых брала за локоть замёрзшими пальцами:
— Андрейка, сынок...
Но ни в одном из них не узнала сына. «Эх, опять на заводе задержали, — вздыхала она — А ведь я пирожков напекла. С повидлом, как он любит. Остынут, покуда он вернётся»
— Вера Сергеевна, здравствуй! — подошла к ней женщина. Тоже пожилая, но заметно моложе: лет 15 их наверняка разделяло.
— Зоюшка, здравствуй. Вот Андрейку вышла встретить, а похоже на заводе задерживают.
— Понятно, Верочка, пойдём в квартиру, темно уже.
— Чем это у тебя пахнет, Вера Сергеевна? Горит что-то!
— А батюшки, сгорели мои пирожки! — всхлипнула старушка, — Чем же я Андрейку угощать буду?
Когда Зоя переехала сюда с мужем, Вера Сергеевна уже жила здесь.
Жила она с мужем Николаем и сыном Андреем, которого называла Андрейка. Ни разу не слышала Зоя, чтобы звали его Андрюшей, только Андрейка. Николай муж Веры — человек с золотыми руками, можно сказать, деревянного дела гений. Но как многие русские гении страдал алкоголизмом.
Лет 15 было Андрею, когда Николай ушёл в мир иной, не без помощи водки, конечно. Все соседи думали, что они сейчас вздохнут с облегчением, но Андрей дорос до тяжёлого подросткового возраста и начал шалить: начал курить, выпивать, связался с дурной компанией. Кое-как поступил в училище, но нормально не учился, много прогуливал, а потом и вовсе загремел в тюрьму за кражу.
Вера оптимизма не растеряла, всё ждала его, таскала на свиданки тяжёлые сумки, рассказывала, что сын обещает вернуться и жить нормальной жизнью.
Андрей вышел, и честно пытался вырулить на ровную жизненную дорогу, но как и отца губила его тяга к алкоголю.
И вот отпраздновав сорокалетний юбилей, Андрей отправился вслед за отцом. Вере в тот год исполнилось 68, она постарела лет на 10 сразу. Жизнь её потеряла всякий смысл, внуков ждать ниоткуда, сына нет. Года три она сидела дома, выходила только в магазин, если встретит соседок на лавочке, то посидит с ними, поговорит, но ни к кому не заходит сама, к себе не зовёт. Прежней оптимистичной Веры Сергеевны уже не было, потух огонёк внутри неё.
А в последний год стала чудить: выйдет к подъезду и ждёт сына с завода — это его последнее место работы было. Не дождавшись, Вера Сергеевна уходила, вздыхая, что сына оставили в ночную смену.
Стала она совсем неряшливой, забывчивой.
Иной раз здраво рассуждала Вера Сергеевна, говорила о сыне в прошедшем времени, держала в руках старые фотографии и вздыхала. Но спустя месяц-другой опять выходила встречать его со смены.
Вот и сегодня положила старушка сетку на скамейку и привычно всматриваясь в мужчин, стала ждать.
— Андрейка, — потянула за рукав проходящего мимо мужчину.
— А-а-а-а? — на неё смотрела пара испуганных глаз.
— Сыночек, ты?
— Я, — прохрипел мужчина.
— Ой, дождалась! Я вот за горошком и колбасой ходила, оливье хочу сделать к столу. Вот радость, что ты вернулся! Устал?
— Ага.
— Ну, пойдём домой, — она ухватилась за рукав пуховика и потянула к дверям.
— Чего вздыхаешь? — хлопотала старушка, — Похудел-то как, совсем себя не бережёшь себя на заводе этом. Устал?
— Устал.
— Ну давай чай попьём, я тебе постелю, и спать ложись сразу.
— Ага.
Выпили чаю, Вера Сергеевна всё говорила и говорила, рассказала «сыну» последние новости, подливала кипяток, угощала сладостями. Мужчина слушал, прихлёбывая горячий чай. Смотрел на старушку испуганными глазами, в которых горел маленький огонёк надежды.
— Ой, заболтала совсем тебя, сынок. Ты же со смены, устал. Давай-ка ложись спать. В шкафу возьми одежду, я постирала всё.
— Хорошо...мама, — прошептал он.
Утром проснулась Вера Сергеевна, а сын спит. Как хорошо, что ему не на работу сегодня! Встала, на цыпочках из комнаты вышла, дверь прикрыла и давай колдовать над завтраком для сына. И еле заметно, осторожно занявшись от уголька, загорелся костерок жизни Веры Сергеевны.
Прошло семь дней нового года. Соседка Зоя спешила домой, в дороге всё думала, как там Верочка. Как встретила Новый год? Ходила ли опять встречать сына? Тревожно ей.
Поднялась на второй этаж, поставила тяжёлую сумку прямо на пол и нажала на старый звонок. Послышалось громкое треньканье и шарканье ног, Зое сразу полегчало. Открыла соседка дверь, а её сразу и не узнать: платок яркий, сама сияет, какая-то радость от неё исходит:
— Зоя, здравствуй! Заходи, заходи.
— Как дела, Вера Сергеевна? — вместо приветствия спросила женщина.
— Хорошо, Зоюшка. С Андрейкой окна заклеиваем, а то дует со всех щелей.
Закашлялась женщина, показалось будто воздуха мало в квартире:
— С кем клеишь?
— С сыном Андрейкой, отпуск у него. Да ты заходи, сейчас чайник поставлю.
Соседка медленно расстегнула пальто, стянула сапоги. Да-а-а, быстро развивается болезнь, жалко-то как.
Слышит, как будто и впрямь в комнате есть кто-то, а Верочка-то в кухне посудой звенит. Заглянула осторожно и отпрянула — там мужик в старой тельняшке Андрея и в его трико (уж эти ужасные трико она нипочём не забудет) рамы широкой лентой заклеивает, по старинке на хозяйственное мыло.
— Здрасьте, — только и смогла она сказать.
— Здравствуйте, — тихо ответил мужчина. Взгляд как у зверька то ли испуганный, то ли хитрый и не поймёшь.
Господи, да это, наверное, чёрный риэлтор, осенило женщину! И как только прознали про Веру? Да кто же посмел такое устроить?
А старушка всё хлопочет:
— Зоя, иди сюда. Андрейка, давай и ты с нами, потом доклеим.
Вышел мужчина к ним, сидит, весь согнулся под взглядом соседки, боится, что ли? Видать не ожидал. Это добавило смелости Зое:
— Вера, а пусти Андрейку со мной? Сумки у меня тяжёлые, пусть поможет на наш этаж поднять.
Вышли в подъезд, Зоя к себе поднялась, дверь ключом открыла. «Андрейка» только хотел было уйти, а она его остановила:
— Ну-ка зайди ко мне!
Мужчина послушно зашёл, сумку на пол поставил. Из комнаты вышел муж Зои, как и положено в семейных трусах и майке.
— Ой! Ты чего не сказала, что не одна.
— Не уходи, Слава. Тут с человеком поговорить надо.
— А кто это?
— Говорит, что Андрей, сын Веры.
— Так он помер!
— Видать воскрес. Ну, рассказывай — подбоченилась женщина: уж она этого чёрного риэлтора сейчас на чистую воду выведет!
Мужчина постоял немного молча, потом поднял уставшие, испуганные глаза:
— Вам с самого начала?
— Давай с самого начала! — скомандовал Зоя.
— Я родился в Чувашии. Отца с матерью лишили родительских прав за пьянку, я вырос в детдоме. А как время пришло, меня из детдома и выпроводили, обратно по месту прописки. Вернулся к ним, а они совсем спились. Оба опухшие, чёрные, кроме как о водке ни о чём не думают. В доме, да какой там дом, в бараке где они жили, пол прогнил, потолки покосились. Всё грязное, тараканы хозяйничают, пахнет как в сарае. Сперва хотел я от пьянки их лечить, да где уж?! Пожил месяц с ними, и ушёл.
Я же учился на слесаря-сантехника, устроился в ЖЭУ работать, мне комнату дали. Крохотная, зато своя.
Так и жил бы, но кинули меня. Хотел жильё побольше, мне пообещали помочь, мол и с кредитом помогут и квартиру хорошую найдут подешевле. А в итоге обманули, без жилья оставили.
Я у друзей жил, но все семейные, неудобно надолго оставаться. На объектах ночевал, только хозяева сейчас не хотят пускать. В суд подал на тех подонков, но и суд проиграл, документы-то я по дурости все подписал! В общем, совсем не знал я куда податься.
Одну ночь в подвале ночевал, так меня местные избили, да ещё и документы забрали, телефон. Остался я на улице.
Как раз перед Новым годом так плохо мне было, я верёвку нашёл возле мусорки, решил повеситься. Шёл и искал подвал открытый или думал ночи дождаться, на дереве вздёрнуться. Ну кому я нужен? А тут она... — у мужчины на глазах блеснули слёзы — Не знаю, как вышло, но она меня сыном назвала и к себе увела.
Я не помню, чтобы родная мать меня сыночком звала. А чтобы ради меня завтрак кто-то готовил, того вообще никогда в помине не было. Всю жизнь я как сорняк сам по себе живу, а тут она...мама. Я её по-другому звать-то не могу.
Знаю, что плохо поступаю, но ничего поделать не могу. Каждый раз говорю себе: всё завтра я уйду. А проснусь, она мне чаю нальёт, по голове погладит, маслом хлеб намажет, у меня сил нет уйти. А она «сынок, сыночек, как хорошо, что ты дома.» Меня так никто никогда не ждал и не любил. Вот и вся история.
Зоя с мужем переглянулись, а мужчина продолжил:
— Вы меня в полицию не сдавайте, я не вор, не обманщик. Обещаю, скоро уйду. Скажу, что в командировку отправляют. Мама просит, чтобы я её в поликлинику отвёл после праздников. Вот свожу, а потом уйду. Тяжело ей самой ходить, да и вдруг дорогу забудет.
— Ты пока оставайся с ней. Я гляжу, ожила она, и мне не так тревожно. Но гляди, я здесь давно живу, участкового знаю, ежели что сразу ему позвоню, он тебя вмиг выкинет. И заходить я к вам буду постоянно. Смотри, если что замечу! — погрозила она узловатым пальцем.
— Нет, я не вор, не обманщик, — повторил мужчина.
— Тебе лет-то сколько?
— 30.
— Молодой совсем. А чего не женатый?
— Работал много, особо некогда было с девушками гулять. Девчонки ведь не хотят по углам ютиться. Вот думал, куплю побольше квартиру, вот хоть однокомнатную в хрущёвке, да начну жену искать. Но вон как вышло...
— Понятно.
Кончилась зима, а мужчина так и жил с Верой Сергеевной. Водил её в поликлинику, ходил за продуктами, мыл в квартире полы, вручную стирал бельё.
После майских праздников он встретился с Зоей возле подъезда.
— Андрей, ты говорил, что на сантехника учился?
— У нас в доме сантехник уволился, он наш и ещё два дома обслуживал. Зарплата маленькая, да шабашки, говорят, есть. Жильцы часто просят, то смеситель поменять, то унитаз. Пойдёшь?
— Пойду! Только, — он перешёл на шёпот — у меня документов нет.
— Свои имя-фамилию помнишь?
— Конечно!
— Я с зятем поговорю, он в таких вещах разбирается. Если надо, в долг денег дам, с зарплаты отдашь.
— Спасибо вам!
— И тебе спасибо, сынок. Не верила я тебе, но вижу честный ты человек, и вижу как о Верочке заботишься. Она разговаривать с нами, соседями, начала. Смеётся, а после смерти сына как ходячий мертвяк ходила. И поправилась маленько. Не мне судить но, кажется, в поговорке: горькая правда лучше сладкой лжи, есть исключения. Уж лучше пусть Вера счастливой будет, и так радости в жизни не видела, хоть сейчас поживёт.
— Да. И я с ней счастлив. Но работать хочу, руки чешутся. И стыдно на её шее сидеть.
— Конечно! Да у тебя, сынок, жизнь только началась. Молодой ты ещё, всё успеешь. А за Верочку спасибо, душа радуется глядя на неё.
В мае, Вера Сергеевна спросила за завтраком:
— Сынок, ты работаешь сегодня?
— До обеда потом дел нет.
— Давай на кладбище съездим, отца проведаем, а то родительское уже прошло мы так и не были.
После обеда они стояли возле старой, некрашеной ограды. Мужчина привёз с собой инструменты и щёткой почистил прутья, повыдергал траву с холмика, протёр тряпкой надгробие. Соорудил ей из куртки валик и усадил на него Веру Сергеевну.
— Хороший всё-таки у тебя папка был, — начала она.
— Ага.
— Жалко, что пил. Если бы не этот змий проклятый, жили бы хорошо. Помнишь, какие красивые вещи он делал? Как двери резные поставил?
— Помню.
— Эх, всё водка проклятая. Ты обещай, Андрейка, не пить никогда.
— Обещаю, мам, я же и не пью.
— Ты у меня молодец! — она протянула к нему руку, он помог встать, — А пойдём к сыну моему на могилу сходим! Тут рядом.
Мужчина замер, а она уже тихонько пошла вперёд. Он быстро поднял с земли куртку, сумку с инструментами и пошёл за Верой. Дошли до ещё одной могилы. Старушка опёрлась на ограду, всматривалась в фотографию на надгробии. Потом повернулась к мужчине:
— Тебя как звать-то, сынок?
— Сергей, — прошептал он.
— Сергей... Почти как Андрей.
Мужчина молча смотрел на неё, только слегка подрагивал подбородок, выдавая волнение.
— Уж прости, но я тебя буду звать Андрейкой. Ты не смотри на меня так. Думаешь, бабка совсем ума лишилась? Нет, милый, я всё понимаю. И что не сын ты мой знаю. У меня же записи есть, фотографии и свидетельство о смерти в комоде лежит. Но смотрю я на тебя, а вижу сына своего. Ты только не бросай меня, Андрейка, — заплакала она, — Умру я одна.
Мужчина обнял её, сам не сдерживая слёз:
— Не брошу, мама, не брошу. У меня ведь тоже никого нет. Один я в целом мире один, вот только с тобой и узнал что такое материнская любовь.
— Бедный мой, мальчик. И тебя жизнь потрепала, ну ничего всё образуется.
— Мам, а ты когда поняла, что я не твой сын?
— Не знаю. Я ведь и дни путаю и людей. Как-то утром проснулась, смотрю ты спишь на диване в андреевском трико. Я сперва испугалась, а потом думаю, чего мне терять? Жизнь считай, кончилась, ради кого мне жить? А так хоть заботиться есть о ком, и ты рядом, заботишься обо мне. Я уж и сама не понимаю где я тебя вижу, где Андрейку. Да мне и всё равно. Я вот думаю, что Коля и Андрей там на небе, стали ангелами, сжалились надо мной и прислали тебя. Хоть свой век доживу счастливой, только ты не уходи, сынок.
— Не уйду, мама, не уйду. Мне некуда идти, и ближе тебя нет никого.
— Ох, сынок, сколько горя на земле...
Почистил Сергей могилку Андрея, прикинул когда приехать покрасить обе ограды, да повёл мать на остановку. Спокойно на душе стало, открылся и не чувствует себя обманщиком теперь. А то, что она его чужим именем зовёт неважно, она ведь тоже не мать ему, а по сердцу ближе чем родная, от которой он добра не видел.
На следующее утро дождалась Вера Сергеевна, когда уйдёт сын на работу и поднялась на третий этаж, к Зое.
— Зоя, ты умная, мне помощь твоя нужна.
— Говори, Верочка.
— Про сына своего я всё знаю, — она замолчала, глядя бесцветными глазами на соседку, а как убедилась, что Зоя поняла её, продолжила — Хочу я ему свою квартиру оставить. Помоги завещание составить.
— Верочка, ты хорошо подумала?
— Конечно. Ближе Андрейки нет у меня никого, и у него окромя меня никого. А помру я, куда он пойдёт?
— И то верно.
— Я завещание составлю, ты мне только помоги, а умру, сама отдашь.
— Хорошо, я спрошу у зятя, он всё знает.
— Спасибо, Зоюшка. Знаешь, я такой счастливой с тех пор, как Андрейка родился не была. Какой сынок у меня вырос, да? Какой у меня Андрейка замечательный.
— Хороший сынок, Вера Сергеевна, хороший... — ответила Зоя, не поймёшь Веру, где понимает она что к чему, где нет, но в одном права, — сейчас она счастлива.
Через несколько лет, на 76-ом году жизни, тихо во сне ушла Вера Сергеевна в иной мир, ушла к своим близким и родным. Ушла счастливой, с улыбкой на тонких губах, как будто просто заснула.
Через год Сергей женился и стал отцом чудесной доченьки Веры. Веры Сергеевны.
Каждый год он ходит на кладбище и ухаживает за тремя могилами. И каждый раз благодарит незнакомого ему Андрея, за то, что подарил ему мать. На могиле Веры Сергеевны гравировка: Самой лучшей Маме от твоих сыновей.
КОФЕЙНЫЕ РОМАНЫ Айгуль Шариповой
🪐🎄Доверенность
— Витёк, а что это за бумажки в ящике твоём? — Зинаида Петровна держала в руках какие-то документы, найденные среди его личных вещей.
— Да ерунда всякая, Зинуль, не копайся там! — муж резко обернулся от телевизора, но было уже поздно.
— Доверенность на дачу? — голос Зины задрожал. — На мою дачу, которую мы вместе строили? Витя, ты что, спятил совсем?
— Слушай, не устраивай истерику из-за фигни! — он вскочил с дивана, попытался отобрать бумаги. — Отдай сюда, не твоё дело!
— Как это не моё?! — Зина прижала документы к груди. — Это моя дача! Мы её покупали на мои деньги, когда мать продала квартиру!
— Наши деньги, наша дача, — Виктор сделал попытку выглядеть миролюбиво. — Зинуль, милая, я просто хотел облегчить тебе жизнь. Ты же устала после маминой болезни, тебе сейчас не до дачных дел.
— Облегчить? — у Зины от возмущения перехватило дыхание. — Ты собираешься продать мою дачу и облегчить мне жизнь?
— Да кто сказал про продажу? — Витёк замахал руками, но глаза бегали. — Просто... ну, мало ли что может случиться. Документы надо оформить правильно.
— Правильно — это когда ты делаешь доверенность за моей спиной? — Зина развернула бумагу. — Тут написано, что ты можешь распоряжаться дачей как хочешь! Продавать, дарить, закладывать!
— Зинуль, ну не заводись ты! — голос мужа стал елейным. — Мы же семья, всё у нас общее. И потом, кому она нужна, эта дача? Стараешься там, спину гнёшь, а толку?
— Толку? — Зина отступила к окну, всё ещё сжимая документы. — Двадцать лет мы туда ездили! Двадцать лет я там цветы сажала, огород делала! А теперь — никакого толку?
— Да ладно тебе, не преувеличивай! — Витёк махнул рукой. — Подумаешь, цветочки. В твоём возрасте пора о здоровье думать, а не по грядкам ползать.
— В моём возрасте? — голос Зины стал опасно тихим. — Ага, понятно. Значит, я уже старая, никчёмная, и с моим имуществом можно делать что угодно?
— Да при чём тут это! — Виктор попытался обнять жену, но она отстранилась. — Просто я мужик в доме, мне решать такие вопросы. Ты же не разбираешься в документах.
— Не разбираюсь? — Зина швырнула доверенность на стол. — Сорок лет медсестрой проработала, с любыми справками дело имела, а ты мне говоришь — не разбираюсь!
— Ну, медицина — это одно, а недвижимость — совсем другое, — Витёк почесал затылок. — Мужское это дело, короче.
— Мужское дело — это за спиной жены документы оформлять? — Зина подошла к плите, принялась греть чайник, но руки дрожали. — Мужское дело — моё наследство под себя подгребать?
— Да какое наследство! — Витёк всплеснул руками. — Сарай драный! Воды нет, света нет, одни проблемы!
— Если сарай драный, зачем тебе доверенность? — Зина обернулась, прищурившись. — Зачем тебе этот сарай, если он никому не нужен?
Витёк замолчал, понимая, что попался.
— А, молчишь? — Зина поставила чайник обратно, даже не включив газ. — Значит, не такой он и драный, этот сарай? Может, кто-то уже покупателей подыскивает?
— Зинуль, не выдумывай ерунды! — муж попытался взять её за руки. — Просто я хотел все формальности взять на себя. Чтоб ты не мучилась.
— Не мучилась? — она резко выдернула руки. — А сейчас я, по-твоему, что делаю? Танцую от радости?
— Слушай, может, чаю попьём, спокойно поговорим? — Витёк попытался улыбнуться, но получилось кисло.
— Спокойно? — Зина подняла доверенность. — Вот эта бумажка спокойно оформлялась? Спокойно ты к нотариусу ходил? Спокойно мою подпись подделывал?
— Да я ничего не подделывал! — возмутился Витёк. — Там моя подпись, я же собственник!
— Ты не собственник! — Зина стукнула кулаком по столу. — Дача записана на меня! На меня, Виктор!
— Ну... технически да, — пробормотал муж. — Но мы же муж и жена...
— Технически? — голос Зины поднялся на октаву. — Значит, технически ты решил мою дачу прибрать к рукам?
Витёк отвернулся к окну, где за стеклом мелькали огни соседних квартир. Зина села на табуретку, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Витя, — голос у неё стал тише, но от этого не менее требовательным. — Скажи мне честно: ты давно это задумал?
— Да ничего я не задумывал! — он обернулся, лицо покраснело. — Просто Серёга из соседнего дома говорил, что у них участки скупают под коттеджный посёлок. Хорошие деньги дают.
— Серёга говорил? — Зина медленно кивнула. — И ты сразу решил, что это твой шанс?
— Наш шанс! — Витёк подошёл ближе. — Зинуль, подумай сама: продадим дачу, купим квартиру получше. Или съездим куда-нибудь, на юга. Ты сколько лет мечтала в Сочи съездить?
— Мечтала, — согласилась Зина. — Но не за счёт маминого наследства.
— При чём тут мать? — Витёк присел на край стола. — Она же хотела, чтоб тебе лучше жилось.
— Хотела, — Зина встала, подошла к старому буфету, где стояли фотографии. — Поэтому и оставила мне дачу. Мне, а не нам.
— Ну, это формальность, — пробормотал муж.
— Формальность? — Зина взяла в руки фотографию: они с мамой на крыльце дачного домика, обе в фартуках, перепачканные землёй. — Знаешь, что мать мне перед смертью сказала?
Витёк молчал.
— Сказала: "Зиночка, эта дача — твой островок. Когда станет совсем тяжело, поезжай туда. Там тебе никто приказывать не будет." — Зина поставила фотографию обратно. — Видишь, как получается? Даже умирая, мать знала, что мне понадобится место, где никто не командует.
— Да что ты несёшь! — Витёк вскочил. — Кто тебе командует? Я что ли?
— А как это назвать? — Зина повернулась к нему. — Ты взял и оформил доверенность. Без моего ведома. Это как называется?
— Это называется — муж заботится о семье! — Витёк стукнул кулаком по столу. — Пока ты три месяца с матерью в больнице сидела, я тут один крутился! Коммуналку плачу, продукты покупаю!
— Ага, — Зина усмехнулась горько. — И заодно к нотариусу сбегал. Очень удобно получилось — жена при умирающей матери, а муж свои дела устраивает.
— Да не устраивал я никаких дел! — возмутился Витёк. — Просто подумал заранее!
— Заранее о чём?
— Ну... о нашем будущем.
— О нашем? — Зина подошла к плите, включила конфорку под чайником. — Интересно, а где в этом будущем место мне? Или я уже не нужна, раз дача не нужна?
— Зинуль, не городи ерунду! — Витёк попытался обнять её сзади. — Ты мне нужна. Просто дача — это прошлый век. Молодые люди сейчас в отпуск ездят, а не на грядках пропадают.
— Молодые люди? — Зина обернулась в его объятиях. — Витя, нам с тобой по шестьдесят. Какие мы молодые?
— Ну, не молодые, но и не древние! — он крепче прижал её к себе. — Давай жить, как люди. Продадим дачу, денежки получим, заживём спокойно.
— Спокойно? — Зина высвободилась из его рук. — А что, сейчас мы неспокойно живём?
— Да нет, конечно... — Витёк замялся. — Просто денег лишних не помешает.
— На что тебе лишние деньги? — Зина внимательно посмотрела на мужа. — Витя, у тебя что-то случилось? Долги какие?
— Да какие долги! — слишком быстро ответил Витёк. — Просто так, на всякий случай.
Зина поняла: что-то определённо не так.
На следующее утро Зина проснулась с тяжёлой головой. Витёк уже ушёл на работу, не позавтракав — редкость для него. На кухонном столе лежала записка: "Зинуль, не накручивай себя. Поговорим вечером спокойно."
— Спокойно, — пробормотала Зина, мня бумажку в руках. — Как же, спокойно.
Она заварила себе крепкий чай и уселась у окна. Во дворе соседка Валентина Ильинична развешивала бельё, бормоча что-то себе под нос.
— Валентина Ильинична! — окликнула Зина. — Зайдите на чашку чая, когда освободитесь!
Через полчаса соседка сидела за столом, критически разглядывая Зину.
— Что случилось, голубушка? Вид у тебя, как будто паровоз тебя переехал.
— Да так, семейные неурядицы, — Зина поставила перед гостьей тарелку с печеньем. — Валентина Ильинична, вы же раньше в суде работали...
— Тридцать лет судьёй была, — гордо подтвердила соседка. — А что, правовая консультация нужна?
— В каком-то смысле, — Зина достала доверенность. — Посмотрите, пожалуйста, что тут написано.
Валентина Ильинична надела очки, внимательно изучила документ. Лицо у неё постепенно каменело.
— Зинаида Петровна, — произнесла она наконец, — а ты эту доверенность подписывала?
— Нет! — Зина чуть не подпрыгнула. — Я вообще о ней не знала! Нашла вчера в Виткиных бумагах.
— Ясно, — соседка сняла очки, протерла их. — Значит, супруг твой решил самовольничать.
— Но он же говорит, что имеет право! Мы муж и жена, дача вроде как общая...
— Милая моя, — Валентина Ильинична усмехнулась. — Дача записана на тебя лично, это я вижу из документа. Значит, это твоя личная собственность. Никаких прав у мужа на неё нет.
— Точно? — Зина облегчённо вздохнула.
— Точно. Но есть одна проблемка, — соседка помахала доверенностью. — Если он с этой бумажкой пойдёт к нотариусу или в регистрационную палату...
— Что тогда?
— А тогда могут поверить, что ты действительно давала согласие. Особенно если покупатели найдутся быстро, а денежки вперёд заплатят.
Зина похолодела.
— То есть он может продать дачу без меня?
— Теоретически — да. Потом, конечно, можно через суд отменить сделку, доказать, что подпись поддельная. Но это месяцы разбирательств, нервы, деньги на адвокатов.
— Господи, — Зина опустилась на стул. — Значит, он и вправду собирался...
— Собирался, собирался, — кивнула Валентина Ильинична. — И, судя по тому, что документ уже готов, дело не за горами.
— Что мне делать?
— Первым делом — этот документ аннулировать. Пойти к нотариусу, который его оформлял, заявить, что доверенность поддельная.
— А если нотариус скажет, что я сама подписывала?
— Скажет — потребуешь экспертизу почерка. У меня есть знакомый эксперт, хороший специалист. — Валентина Ильинична хлопнула Зину по плечу. — Не переживай, голубушка. Справедливость восторжествует.
— А Витька?
— А Витька пусть объясняется. Между прочим, подделка документов — дело серьёзное. Можно и под статью попасть.
Зина представила мужа в полосатой робе и поёжилась.
— Не хочу я его сажать. Просто хочу, чтоб дачу мою не трогал.
— Тогда действовать надо быстро, — соседка встала. — Завтра же марш к нотариусу. А пока спрячь все документы на дачу. И ключи тоже.
— Ключи?
— А ты думаешь, он не может привезти покупателей показать "свою" дачу? — Валентина Ильинична усмехнулась. — Мужчины, голубушка, они когда деньги увидят, на всё готовы.
Вечером Витёк пришёл домой с букетом роз и коробкой конфет.
— Зинуль, прости меня дурака, — начал он с порога. — Весь день думал, понял, что неправильно поступил.
— Неправильно? — Зина не спешила принимать цветы. — В чём именно?
— Ну, документы оформил без тебя. Хотел сюрприз сделать, а получилось наоборот.
— Сюрприз? — Зина присела на диван. — Какой такой сюрприз?
— Ну, типа... продать дачу и путёвки купить. В Турцию, например. Ты же мечтала заграницу съездить.
— Витя, — Зина посмотрела на него внимательно, — а денежки-то от продажи куда девать собирался?
— Как куда? Тебе же! — он протянул цветы. — На твой счёт положить.
— На мой счёт? — переспросила Зина. — А сам ты ничего не возьмёшь?
Витёк замялся, и в этом замешательстве Зина увидела всю правду.
— Витёк, — сказала Зина тихо, но в голосе звучала сталь, — покупателей уже нашёл?
Муж побледнел, роза выпала из его рук.
— Какие покупатели? Зинуль, о чём ты?
— О том, что ты вчера врал, сегодня врёшь, и завтра врать будешь, — Зина встала. — Где деньги нужны, Виктор? На что?
— Да никуда! — он замахал руками. — Просто так подумал...
— Подумал? — Зина подняла розу, понюхала. — Красивые цветочки. Дорогие небось? А деньги на них откуда?
— Зарплата же есть...
— Зарплата? — усмехнулась Зина. — Витя, я твою зарплату знаю до копейки. И знаю, что розы по триста рублей за штучку ты на неё не покупаешь.
Витёк открыл рот, но слов не нашлось.
— Ладно, — Зина положила цветы на стол. — Завтра утром пойду к нотариусу. Аннулирую доверенность.
— Зачем? — голос мужа дрогнул. — Зинуль, может, не надо? Документ уже готов, зачем деньги на ветер?
— А, деньги жалко? — Зина повернулась к нему. — Странно, вчера говорил, что дача — сарай драный, а сегодня деньги на юриста жалко.
— Да не в этом дело! — Витёк схватил её за руку. — Просто покупатели уже есть, задаток внесли...
— Есть покупатели? — Зина вырвала руку. — Задаток внесли? Куда внесли, Витя?
Молчание повисло в воздухе, как топор перед ударом.
— Мне на карточку, — пробормотал Витёк. — Но это же наши деньги!
— Наши? — голос Зины стал опасно спокойным. — Сколько?
— Сто тысяч, — прошептал муж. — Но это задаток! Остальное при оформлении дадут!
— Остальное — это сколько?
— Полтора миллиона...
Зина присела на стул, ощущая, как земля уходит из-под ног.
— Полтора миллиона за мою дачу, — повторила она. — И ты решил, что можешь их взять?
— Зинуль, ну подумай сама! — Витёк заходил по комнате. — Такие деньги! Мы заживём, как люди!
— Как люди? — Зина встала. — А сейчас мы как живём? Как собаки?
— Да не так я сказал! Просто... ну, можно же лучше!
— Можно, — согласилась Зина. — Но на свои деньги. А не на те, что ты украл.
— Я не крал! — возмутился Витёк. — Мы муж и жена!
— Муж и жена? — Зина подошла к нему вплотную. — Тогда почему ты мне не сказал о покупателях? Почему задаток на свою карточку взял?
— Хотел сюрприз сделать...
— Сюрприз? — голос Зины поднялся. — Виктор, ты считаешь меня идиоткой?
— Нет! Просто...
— Просто решил, что старая дура ничего не поймёт? — Зина отошла к окну. — Что можно её обвести вокруг пальца?
— Зинуль...
— Молчи! — рявкнула она. — Где деньги?
— На карточке...
— Отдавай.
— Как отдавать? — Витёк попятился. — Зинуль, там же задаток! Если сейчас сделку сорвём, покупатели в суд подадут!
— Подадут — разберёмся, — Зина протянула руку. — Карточку давай.
— Не дам! — Витёк прижал бумажник к груди. — Это безумие! Полтора миллиона просто так выбросить!
— Полтора миллиона? — в дверях стояла Валентина Ильинична с пакетом молока. — Простите, дверь была открыта, я постучала...
— Валентина Ильинична, — Зина обернулась к соседке, — а вы знаете, что такое мошенничество?
— Знаю, — ответила та, внимательно глядя на Витька. — Завладение чужим имуществом путём обмана. Статья сто пятьдесят девятая Уголовного кодекса.
— А какое наказание?
— От штрафа до шести лет лишения свободы, — спокойно ответила бывшая судья. — В зависимости от суммы ущерба.
Витёк осел на диван, как проколотый шар.
— Зинуль, — прохрипел он, — ты же не подашь на меня заявление? Мы же семья!
— Семья? — Зина усмехнулась. — А когда ты подделывал документы, мы семья были?
— Я не подделывал! Нотариус сказал, что можно без жены, если она не возражает!
— Врёшь, — отрезала Валентина Ильинична. — Без согласия собственника никто ничего не оформит.
— Да говорю же, не вру! — Витёк вскочил. — Нотариус Волкова, на Центральной! Сами спросите!
Зина и Валентина Ильинична переглянулись.
— Спросим, — пообещала Зина. — Завтра же спросим.
— А пока, — добавила соседка, — милый человек, рекомендую вернуть задаток и отменить сделку.
— Да как я отменю? — Витёк схватился за голову. — Покупатели завтра утром приезжают документы подписывать!
— Значит, завтра утром они узнают, что дача продаже не подлежит, — сказала Зина. — А ты, Витёк, узнаешь, что жена у тебя не такая дура, как тебе казалось.
Через неделю Зина стояла на крыльце своей дачи, вдыхая запах цветущей сирени. Документы были аннулированы, покупатели получили назад свои деньги, а Витёк... Витёк паковал чемоданы.
— Зинуль, — голос мужа доносился из дома, — может, ещё поговорим?
— О чём говорить? — Зина не оборачивалась, разглядывая грядки, которые начали зарастать травой. — Ты всё сказал уже.
— Да понимаю я, что накосячил! — Витёк вышел на крыльцо с сумкой в руках. — Но ведь не со зла же!
— Знаю, — кивнула Зина. — С глупости. Что ещё хуже.
— Зинуль, ну дай мне шанс! Больше никогда...
— Никогда? — она повернулась к нему. — Витя, а откуда у тебя долги? Ты мне так и не сказал.
Муж замялся, переступая с ноги на ногу.
— Ну, в карты проигрался немного...
— Немного — это сколько?
— Двести тысяч, — прошептал Витёк.
— Двести тысяч? — Зина присела на ступеньку. — Боже мой, Витя! За сколько лет накопилось?
— За полгода, — он не смел поднять глаза. — Серёга из соседнего дома в покер научил играть. Онлайн.
— Понятно, — Зина встала, отряхнула руки. — Значит, это тоже моя дача должна была твои долги покрывать?
— Зинуль, я же не хотел...
— Не хотел? — она усмехнулась. — А что хотел? Чтобы я всю жизнь за твои глупости расплачивалась?
— Больше не буду! Честное слово!
— Витя, — Зина подошла к калитке, открыла её. — Иди отсюда. Пока я добрая.
— А куда мне идти?
— К Серёге, который в покер учил. Или к родственникам. Или снимай квартиру — на твою зарплату можно.
— Зинуль, ну как же так? Тридцать лет вместе прожили!
— Прожили, — согласилась Зина. — И я думала, что знаю тебя. Оказалось — нет.
Витёк потоптался у калитки, потом вздохнул и пошёл к автобусной остановке.
Зина проводила его взглядом, потом вернулась в дом. На столе лежала записка от Валентины Ильиничны: "Голубушка, если что — звони. И помни: в шестьдесят лет жизнь не кончается, а только начинается."
— Начинается, — повторила Зина вслух. — Мамочка, ты была права. Это правда мой островок.
Она вышла в сад, посмотрела на заросшие грядки. Завтра привезёт рассаду помидоров, займётся цветами. А послезавтра, может быть, соседей пригласит на шашлыки. Валентину Ильиничну точно — она теперь не просто соседка, а подруга.
— Хорошо тут, — сказала Зина кусту сирени. — Тихо, спокойно. И никто не врёт.
Сирень покачала ветками, словно соглашаясь.
В кармане зазвонил телефон. Витёкин номер.
— Зинуль, я в автобусе еду. Может, передумаешь?
— Не передумаю, — спокойно ответила Зина. — До свидания, Виктор.
Она отключила телефон, заблокировала номер и села на скамейку под яблоней.
— Знаешь что, мам, — сказала она тихо, глядя на дом, где провела столько счастливых дней. — А ведь ты меня предупреждала. Говорила: "Зиночка, мужчины — они как дети. Игрушку увидят — сразу хотят. А что потом с ней делать, не знают."
Солнце клонилось к закату, и дача утопала в золотистом свете. Где-то вдалеке пел соловей, а воздух пах травой и свободой.
— Теперь это только мой дом, — сказала Зина и улыбнулась впервые за много дней.
Автор:Анна Григорьевна