Рассказы о мертвецах

В избе было тепло и тихо, уютно светила керосиновая лампа и слышалось жужжание веретена, бабушка пряла пряжу. Внучата Алёшка и Максимка забрались на жарко натопленную печь, и молча следили оттуда за бабушкиной работой, поклевывая носом. Бабушкины пальцы ловко и быстро крутили певучее веретено, и тонкая, ровная нить ладно вилась, наматываясь в кругленький, аккуратный клубочек. За окном мело, вьюга завывала в печной трубе, и билась в стены избы, и оттого казалось, будто кто-то большой ходит там, снаружи, охает и стучит — просится в избу.
— Бабуль, а расскажи про страшное? — попросил Алёшка.
— Да, расскажи, бабуль! — поддакнул младшенький Максимка.
— Всё бы вам про страшное слушать, — отозвалась бабушка, — Потом бояться станете, родители отругают меня, мол, чего старая мелешь, детей пугаешь.
— Бабуль, да ты что! — возмутились мальчишки, — Мы тебя ни за что не выдадим! И мы уже большие!
Бабушка улыбнулась, глянув добрыми своими голубыми глазами на печь, где лежали внуки. Задумалась. А после неторопливо повела рассказ…
— Было раз вот что. Ехал мужик один домой. Зима была, вот как у нас сейчас. А зимой, знамо дело, темнеет рано. Вот едет мужик на своей лошадке, смеркаться стало. Месяц молодой, рогатый, до того ярко в небе светит, что хоть книгу читай. Да мужик неграмотный был, из простых крестьян, ему и то радостно, что дорога светла!
Мороз такой, что ели в лесу трещат-потрескивают. Снег под санями хрустит. Дорога ровная, скатертью стелется. Наезженный путь-то был. Да тут волки вышли из лесу. Лошадь и понесла. Мужик в сани упал, голову руками прикрыл, свернулся-съежился, а лошадь несёт да несёт, только ветер в ушах свистит. Одно в голове у мужика — волки не съедят, так об дерево расшибемся.
И вдруг встала лошадка. Так внезапно, что мужик аж из саней вылетел. Подскочил он, вылез из сугроба, отряхнулся, огляделся. Волков не видать. И то слава Богу. Лошадь осмотрел — цела. Сам тоже вроде жив-невредим. Неужели ушли?! Обрадовался мужик, аж свистнул во всю мощь от радости. И тут слышит голос:
— Не свисти, денег не будет!
Перепугался мужик, кто в такой глуши может разговаривать? Обернулся и видит, стоит старуха перед ним. Вся в белом.
Выдохнул мужик:
— Ты чего это, бабушка, людей пугаешь? И что тут делаешь в такой час одна?
— Живу я здесь, — отвечает старуха, — Идём в гости ко мне, заночуешь, а с утра уж домой тронешь.
— Не, — отвечает мужик, — Мне домой надобно. У меня жена там одна на сносях. Мало ли чего. Ты мне лучше подскажи, бабушка, как мне теперь на дорогу обратно выбраться.
— Не попадёшь ты сейчас на дорогу, — отвечает старуха, — До рассвета нельзя.
Стоит мужик, голову чешет, ничего не поймёт.
— Отчего же нельзя-то? — спрашивает он у старухи.
— Оттого, милок, что в иное ты место заехал, куда живым ходу нет.
Совсем оторопел мужик, ничего в толк не возьмёт.
— Как же я-то сюда попал?
— А ты попал потому, что я так устроила. Волки те неспроста за лошадкой твоей погнались.
— А на что это?
— Беда тебя впереди ждала, милок. Впереди на дороге разбойники стояли, путника одинокого поджидали. А у тебя деньги за пазухой. Убили бы они тебя.
— А ты откуда про деньги знаешь? — дивится мужик.
— Всё тебе скажи! Айда лучше в избу, мороз-то какой, чай, озяб уж.
А мужик и вправду замёрз так, что мочи нет.
— Ну пойдём, — отвечает, — Да далёко ли идти-то?
— Недалёко, — говорит старуха.
Повёл мужик лошадку под уздцы вслед за старухой. Идёт, а сам дивится, странная бабка, одна в лесу живёт, про иной мир какой-то бормочет, про деньги мои знает, да и одета в белом, что за наряд такой! А ну как наоборот, к разбойникам и приведёт его?
Остановился мужик.
— Нет, — говорит, — Не пойду я с тобой. А ну как ты меня обмануть хочешь?
Вздохнула старуха, головой покачала.
— Деньги мне твои не сдались, а вот то, что поминаешь меня всякий раз в воскресенье, когда на службу идёшь, за то тебе спасибо! Вот потому и пришла я к тебе на помощь, да от разбойников отвела.
— Да кто же ты, бабушка?!
— Прабабка я твоя, Устинья.
Так и сел тут мужик в сугроб.
— Поминаю, это так, — еле вымолвил он, — Так ведь померла ты сколь лет назад.
— У Бога все живы, — ответила тихо старушка, — Идём уж, ничего я тебе не сделаю.
И вот пришли они к невысоконькой избушке. В окошке единственном свет теплится. А рядом с избой и хлев махонький. Завёл мужик лошадку в стойло, сена ей задал. Сам дивится.
Пошли они с бабкой в избушку. Там светло, тепло, обед в печи стоит. Достала бабка чугунок с картошкой, крынку молока, луковицу, краюху хлеба, накормила мужика.
— Ложись, — говорит, — Спи теперь.
— Ни за что не усну, — думает мужик. Но лишь только он лёг на лавку, тут же и сон глубокий его сморил.
Проснулся он, а в избе уж светленько. В окнах заря забрезжила. Старуха будто и не ложилась вовсе. У стола стоит.
— Ну, — говорит она ему, — Пора тебе. Нельзя надолго тут задерживаться живым-то. А вот тебе подарочек от меня. Завтра сын у тебя родится. Крестить его станешь, надень этот крестик. Он дитя твоё от всех бед сохранит.
И протянула она мужику старый серебряный крестик на шнурочке кожаном.
Взял его мужик, поблагодарил старуху, да и вышел из избы. Лошадку из стойла вывел, запряг. Да опомнился, что про дорогу-то так и не узнал у старухи. Обернулся к избе. А там и нет ничего! Дуб старый стоит, толщиной в шесть обхватов, а избы и нет вовсе! Страх мужика взял. Прыгнул он в сани да и поехал оттудова поскорее.
И надо же, аккурат на дорогу вчерашнюю и выехал. Она в нескольких шагах от избы была, а ведь лошадь ночью сколь времени галопом гнала по лесу. Ну и чудеса! Подивился мужик и домой поехал. Приехал, а там жена ревёт. Увидела мужа, кинулась ему на шею.
— Думала, — говорит, — Что в живых тебя нет! Мужики наши сказали, что нынче ночью разбойники в лесу на мужика какого-то напали. И лошадь увели, и самого нет. Одна телега в снегу осталась стоять.
Тут-то и припомнил мужик слова старухи. Достал из-за пазухи крестик, рассказал всё жене. Та охает да ахает.
— Давай, — говорит, — Маменьке с тятенькой его покажем.
Пошли к мужниным родителям. Те, как увидели крестик, ахнули. Прабабкин то был крестик, с ним её и хоронили.
А на другой день родила жена сына Прокопия. На десятый день мальчишку окрестили и подаренный прапрабабкой крестик надели. Долго, сказывают, тот Прокопий жил и во всём удачлив был. То ли оттого, что человеком был хорошим, то ли и вправду крестик прабабкин ему помогал.
— Бабуля, а ещё расскажи, интересно как! — запросили внуки.
— Поздно уже, спать пора, — ответила бабушка.
— Да не поздно, — наперебой затараторили мальчишки, — Ещё только восемь часов. И свет всё равно не дали. Заняться нечем.
— Да, что-то долго налаживают, — вздохнула бабушка, — Вон какая метель нынче, видать провода где-то оборвало. Ну да ладно, расскажу ещё одну историю. Слыхала я её от бабушки своей и было это в её деревне, откуда она родом, значит.
Померла там девка молодая. Похоронили её, всё как следует. А после стали вдруг парни в деревне помирать один за другим. А про ту девку нехорошее сказывали, мол, ведьма она была. И зла она на весь Божий мир за то, что молодой померла. Да и дела её, видать, покоя ей не дают на том свете. Вот и приходит за новыми смертями. Но говорить одно дело, а доказать никто не может. Что делать? Уже трое парней спать легли и не проснулись.
Решили караулить. В тех семьях, где парни были, стали по очереди домашние охранять, ночь не спать. И вот в одну из ночей караулил дед, было это в избе Тихоновых. Тишина кругом. Спят все. Дед и сам носом клюёт. Луна ясная, полная, в окно светит. И видит дед, в этом лунном свете тень показалась. Заглядывает кто-то в избу. Дед подобрался весь, палку, заранее приготовленную взял.
Тут дверь скрипнула и входит в избу та самая девка, которую похоронили! Поводила носом по избе, понюхала, как зверь, и пошла к той лавке, где внук деда спал — парень Игнат, двадцати лет. Встала ведьма над ним, развернула с себя саван, и только было хотела накинуть его на спящего, как дед подскочил. Палкой ка-а-ак махнёт! Отлетела ведьма в угол, встала на корточки, ровно зверь дикий, зашипела. Тут и все проснулись, всполошились. Выскочила ведьма в сени да на улицу, и пропала.
А саван её на полу так и остался лежать. Дед поднял его и пошёл людей собирать. Подняли всю деревню. Светать уже стало. Лето было. Пошли все на кладбище. Открыли могилу, а там девка та лежит, в чём мать родила. Так и поняли все, что она и ходила по деревне, смерть в дома приводила, саваном своим спящего покрывала, тот и не вставал больше.
Ну сделали, что полагается, могилу закрыли, окропили, и с тех пор прекратилось всё. А вот дед тот помер всё ж таки на другой день. То ли сердце старое не выдержало, то ли оттого, что саван ведьмин он в руках подержал смерть-то за ним явилась. Так то.
Тут в избе ярко загорелась лампочка.
— Ой, гляди-ко на ночь-то и свет дали, починили знать линию, — обрадовалась бабушка.
Алёшка с Максимкой щурились от яркого света и моргали.
— Бабуль, а расскажи ещё одну, ну пожалуйста, — затянули они свою песню, — Ну напоследочек.
— Али ещё не наслушались? Потом и на двор идти забоитесь.
— Не забоимся, мы вдвоём на двор ходим.
— Ну глядите. Расскажу ещё одну и хватит с вас.
Жила семья в одном селе, муж да жена. И не было у них детей. Вернее сказать, детки-то у них рождались, да только не жили долго. Горевали муж с женой сильно. Да что поделаешь, видимо судьба у них такая.
И вот в один из дней постучался к ним в избу странник. Ночевать попросился. Старенький уже старичок, сухонькой, на палочку опирается, одет бедненько.
— На богомолье, — говорит, — Иду. Пустите, люди добрые. Гроза собирается. А я места много не займу. Хоть вон в сенцах прилягу. А за то помолюсь я о вас в Троице-Сергиевой лавре, когда доберусь туда.
— Проходи, дедушка, — отвечают муж с женой, — Да за стол садись с нами.
Накормили они деда, муж его в баню позвал.
— Ты, говорит, — Давно, поди, дедушка, не парился. Давай-ка я тебя попарю да отогреешься на полке.
Попарил он деда, рубаху свою подарил.
Домой пришли, спать его на печь уложили, сами на лавках легли.
Вот утром поднялся дед ранёхонько. Поклонился хозяевам и говорит:
— Вот спасибо вам, детушки, что вы меня старика уважили. За ваше добро и я вам помогу. Знаю я, что детей у вас нет. А беда вот в чём. Зыбка ваша виновата.
Подивились муж с женой, спрашивают старика:
— А что же с зыбкой-то?
— А ты сам её мастерил?
— Нет, — кивает муж, — Зыбка эта ещё жены моей, её в ней качали, лежала она эти годы на повети. А как первенец у нас народился, так и достали мы её.
— Нельзя, — говорит старик, — В таких местах колыбель хранить. Места то нежилые, как амбар и баня те же. Водится там нечисть разная. А ребёночек ещё некрещеный, вот и беззащитен перед ними. А в вашей зыбке Мокоша своих детей нянчила на повети. Оттого и помирают теперь ваши младенцы.
— Что за Мокоша?
— Жила у вас на селе баба одна, колдовством занималась, а как померла, так и стал дух её Мокошей. Живёт она в неосвященных местах и людям вредит.
— Что же делать? — спрашивают муж с женой, — Выбросим ту зыбку да и дело с концом. Всё и наладится.
— Э, нет, — говорит старичок, — Зыбку-то вы выбросите да только надобно Мокошу из дома прогнать. Иначе она всё равно дитё изведёт.
— Как же нам её прогнать?
— А я вас научу. Как полная луна наступит, так зыбку эту берите, да в лес идите, а в зыбку куклу тряпичную покладите. Мокоша подумает, что вы её дитё в лес потащили и следом пойдёт. Зыбку нужно будет в лесу оставить и домой возвращаться. Мокоша поймёт, что не её дитеныш в зыбке, следом побежит.
А в это время пусть тот, кто дома останется, три раза дом и весь двор с иконой обойдет, и три круга солью насыпет. Человек пройдёт, а Мокоша не сможет. Да священника позовите, пусть избу и весь двор обойдет с молитвой, водой святой окропит. Не вернётся больше Мокоша.
Поблагодарили муж с женой старичка. Всё, как он велел и сделали. Как из леса стали возвращаться, так увидели чёрную страшную старуху в лохмотьях. Бежала она следом, за деревьями хоронилась, проклятиями сыпала, а близко подойти не решалась.
Как год минул, снова тот старичок в избу постучал. В обратный путь с богомолья шёл. А в избе радость — дочка Алёнка народилась! Крепкая да пригожая, голубоглазая.
— Вот как бывает на свете, — сказала бабушка Алёшке с Максимкой, — А теперь давайте чай пить да спать ложиться.
@ Елена Воздвиженская
Живая гора
Правда то али нет, а только сказывают люди, что есть среди наших уральских гор Живая гора. И прозвали её так оттого, что помогает она тому, кто придёт к ней со своей бедой. Да только не каждому она поможет, а лишь чистому сердцем, доброму человеку…
Жила в нашей деревне девушка, Акулиной звали. Мать её померла рано, девчоночка с отцом осталась. А тот, как в сказке, привёл в дом мачеху — женщину недобрую, неласковую. Невзлюбила она Акулину, мало сказать. Поедом ела. Да хитрая до чего была, изворотливая, при отце вьётся возле падчерицы, по головке гладит, а лишь муж за порог, так за косы таскает Акулину да голодом морит. От того двоедушия ещё обиднее девчоночке, с души воротит.
Уйдёт, бывало, она в лесочек или поле, как по ягоды вроде, там и наплачется вдоволь, поведает берёзкам да травам боль свою сердечную. Как подрастать стала да в девичий возраст входить, так в мачеху и вовсе бес вселился. Ох, и не нравилось злой бабе, что падчерица такая ладная да красивая стала, что все парни на неё заглядываются. И ничего не умаляло красоты её, ни старые лапти на ногах, ни заштопанное кругом платье, ни грубые, в царапинах, руки. Потому что говорили эти царапины о том, что работящая хозяйка этих рук, трудолюбивая, и без дела не сидит. А платье, что платье? Его и новое можно сшить, и не одно.
А мачехины годы идут, уж не та она. И в молодости-то красотой особой не отличалась, а к старости и вовсе от злобы своей скукожилась да почернела. И вот что злая баба задумала. Решила она пойти за три села от них, к ведьме, чтобы Акулине навредить. И пошла…
В тот вечер мачеха особенно была ласкова с падчерицей. Отцу, вернувшемуся из города с работы, всё подливала вина. Возле Акулины змеей вилась. Да угощала всех ягодным пирогом. А наутро проснулась Акулина вся в коростах. Тело её и голова сплошь покрыты были толстыми, безобразными корками, которые мало того, что были страшны на вид, так ещё и причиняли девушке немалые страдания. И так жилось ей не сладко, а сейчас и вовсе сил не стало. Что только не пробовала знахарка деревенская, тётка Глафира, но ничего не помогало.
Деревенские стали шарахаться прочь от Акулины, сторониться её, а ну как заразная она. Но на них Акулина не держала за то зла, понимала, что правы они, а таких мук, что испытывала сама, она и врагу не пожелала бы. Каждое движение причиняло девушке боль. Зато мачеха хорошела на глазах, щёки заиграли свежим румянцем, а формы округлились.
И вот однажды решила Акулина навсегда уйти из дома родительского. Собрала она с вечера нехитрый провиант в котомку, и рано утром, пока отец с мачехой ещё спали, вышла из избы, и пошла прочь из деревни, в ту сторону, где вставало солнце. Долго она шла, ни день и не два, пока не дошла наконец до невысоких гор, что тянулись далёко, докуда хватало взгляда. К тому времени хлеб у неё закончился, и питалась она травами, ягодами да кореньями. Давно уже не попадалось ей на пути чистой воды и Акулине очень хотелось пить. И тут увидела она, как у подножия одного холма бьёт родник со свежей, прозрачной водой.
Припала девушка к воде, напилась и умылась, а когда поднялась, то почувствовала, что не болят больше её лицо и руки — коросты с них вмиг отпали. Не веря своим глазам, Акулина принялась омывать в роднике ноги и тело, и прямо на глазах коросты исчезали, и вскоре всё тело её стало прежним. Не веря своему чудесному исцелению, Акулина заплакала от счастья, и поклонилась роднику:
— Спасибо тебе, батюшка-родник!
Отдохнув в тени деревьев, коих росло тут великое множество, решила Акулина остаться здесь до утра, а утром отправиться дальше, пока не дойдёт до какой нибудь деревни, где можно будет наняться в работницы. Только сейчас разглядела Акулина как прекрасна эта долина у подножия гор, пышным цветом цвели тут всяческие цветы, сочные зелёные травы в пояс качались под ветром, на деревьях росли плоды, словно кто-то ухаживал за ними.
И вот ночью слышит Акулина шёпот, будто зовёт её кто. Испугалась она, смотрит тихонько кругом — а нет никого. Кто же это? Спряталась она за дерево и слушает. А голос и говорит:
— Не бойся, Акулина, не сделаю я тебе зла. Всё знаю я, кто ты и откуда, и как жила. А болезнь твою на тебя мачеха наслала, накормила тебя околдованным пирогом, твою красоту себе забрала. Не успокоится она, пока тебя со свету не сживёт, но научу я тебя как дальше быть. А пока спи, спи…
Подуло на Акулину сладким ветром и смежились веки её. Уснула она крепким сном, каким уж давно не спала. А на рассвете пробудилась и стала думать, кто же с нею ночью говорил? Нешто во сне всё привиделось? И тут вдруг разверзлась гора, открыв огромный свой рот, и распахнула глаза на морщинистом лице-склоне:
— Ну что, Акулина, исцелил мой родник твою хворь?
Страшно перепугалась девушка, но из почтения поклонилась горе и ответила, вся дрожа :
— Исцелил, спасибо тебе.
— Место это святое, — молвила гора, и повеяло от дыхания её тем самым сладким благоухающим ветром, от которого уснула Акулина ночью.
— Давно жил тут святой старец, что держал строгий пост и молился денно и нощно. Было тут в те времена вовсе не так, как нынче. Ели сухие росли да камни лежали. Но по молитвам старца даровал Господь благодать этой земле, расцвела она, ожила, а из подножия моего забил этот родник. Видишь во-о-он тот высокий камень? Под тем камнем старец покоится.
С той поры редко ступала здесь нога человека. А всё потому, что земля эта злосердечному не покажется. Мимо пройдёт и увидит лишь те самые сухие ели, что росли сто лет назад. А ты, видать, девушка хорошая, оттого и пустил тебя старец на свою поляну и мои уста отверз. Слышала, поди, что и горы могут заговорить, коли нужный час придёт?
И гора улыбнулась.
— Что же посоветуешь ты мне, Матушка-гора? — спросила Акулина, — Как мне дальше жить?
— Жить как жила, Бога не забывать, людей любить, добро творить, землю родную уважать. Мало нынче тех, кто землю уважает, кто кланяется ей как ты, благодарит за дары.
Посватается к тебе парень хороший. И отец твой долго жить будет, внукам радоваться. А для мачехи твоей есть у меня подарочек. Наломай-ка ты веток вон с той берёзы, да в баню подложи, как мачеха станет париться. Вам от этого веника ничего не будет, а она своё получит. И для тебя, Акулинушка, есть у меня подарок. Возьми там, у родника. И ступай назад, домой.
Закрыла гора глаза и рот-расщелину, а Акулина низко горе поклонилась и пошла к роднику. Видит она, а в воде переливается что-то разными цветами. Взяла. А это бусы самоцветные, из разных каменьев сложенные. Залюбуешься, до чего красивые. Нарвала Акулина веток с берёзы, в благодарность перевязала белый ствол её своей лентой красной, да в обратный путь с лёгким сердцем тронулась.
Несколько дней шла она и вскоре на закате дня показались вдали огни родной деревни. Отец обрадовался, что дочь нашлась, обнимает её, плачет и смеётся. Дивится тому, что излечилась она. А мачеха коршуном глядит, того и гляди испепелит взглядом. На другой день пир собрали, гостей созвали. А на вечер баню истопили. И подложила Акулина тот веничек мачехе, когда та париться пошла. Вот ушла мачеха и нет её. Ждут-пождут, нет. Стали в дверь стучать. Не отзывается. Принялись толкать — не отпирается. Что такое? Решили окно ломать. И лишь только сломали, как вылетела из бани огромная, чёрная, как смоль, карга. Закаркала громко и унеслась прочь. Тут и дверь в баню сама по себе отворилась. А в бане-то никого…
Стали жить вдвоём Акулина с отцом. А по осени посватался к ней парень добрый, хозяйственный да с лица пригожий. Свадьбу сыграли. Зажили семьёй. Дед с внуками нянчился, сказки им рассказывал долгими зимними вечерами. Жили они все долго и счастливо, а бусы те самоцветные Акулина носила, не снимая, до конца своих дней, и всегда помнила и благодарила старца и Живую гору.
@ Елена Воздвиженская
Олёнка и Водяной
Известно, что у каждой реки, у каждого озера и даже болотца махонького хозяин свой имеется, Водяной то бишь.
Имелся он и на Дёмкином озере. Так в деревне народ говорил, а он врать не станет. Прозвали то озеро Дёмкиным оттого, что давным-давно утонул в нём парнишка по имени Демьян. Молодой совсем, годов двадцати от роду. И что самое интересное, тело его так и не нашли, хотя утонул он у людей на глазах. Сколь не ныряли мужики, сколь баграми не шерудили озеро, поднимая со дна ил и муть, так и не достали Демьяна. Вот уж точно «как в воду канул»…
Бабки местные своё задумали, так и так, мол, надо каравай по воде пустить, утопленничек на хлебушок-то и всплывёт. Так и сделали, терять всё равно нечего. Испекли каравай в избе Демьяна, воткнули в него горящую церковную свечу, и пустили в озеро. Плавал-плавал каравай кругами, да и встал в самом центре озера.
— Там, там надо искать, — кричат старухи.
Опять мужики с баграми давай воду шерудить, да всё без толку. Нет Демьяна!
Так и оставили это дело. Панихиду отслужили в церкви. Поминать стали каждый год в этот день. А как не стало родителей да братьев старших, так и поминать некому стало. И Демьян сам забылся, а вот название озера осталось. А после и Водяной там объявился. Старики шептались, что Водяной тот, Демьян и есть. Оттого, мол, и не нашли его, что озеро его себе забрало, Хозяин ему нужен был. Затянуло, мол, тело в подземный ключ, что под водой бьёт и озеро то питает, а опосля отпустило. И стал Демьян к тому месту привязанный.
Годы шли. Просеивало время минуты сквозь сито. Умирали старики, рождались дети. С той поры, как Демьян сгинул уж поколений пять сменилось. И все рассказывали про встречи с Хозяином озера. В лунные ночи любит он выползать на большой камень, что на том берегу лежит, ближе к лесу. Сидит, греется в лунном свете. Сам он большой, пузатый, кожа его серая покрыта синими пятнами. Волосы длинные на плечи падают. Борода пышная рот прикрывает. А глаза круглые, выпуклые, как у лягушки.
Никому он зла не делает. Напротив, бывало, что и помогал даже. Вон однажды побежали мальчишки на то озеро купаться, а Савка нырнуть решил на глубину, похвастаться перед друзьями, мол, глядите, как я умею. Ну и нырнул. Да и запутался там ногами в водорослях длинных, цепко держат они мальчишку, уже и погибать он стал. Тут бы и конец ему пришёл, как вдруг откуда-то сбоку большое, грузное что-то подплыло, рот раскрыло, а зубы у него, как у щуки острые, мелкие, частые, да и перегрызло теми зубами цепкие стебли. А Савку хвостом как толкнёт, так и вылетел он почти до самого берега! От страха только воздух ртом хватает, еле отдышался, а после и рассказал друзьям, что его Водяной спас.
А порой затянет Водяной песню, чтобы язык людской не забыть совсем. Были такие, кто слышал, как он поёт. Голос у него, говорят, басовитый, булькающий, но понять можно о чём поёт и слова разобрать отдельные. Песни у Водяного особые, не такие, как у людей. В тех песнях сила есть. Кто услышит, как поёт Водяной, тому удача большая будет.
И жила в деревне дурочка одна, Олёнкой звали. Так и не сказать, чтобы она совсем уж неладная была, всё понимала и сама хорошо говорила, только смеялась всё время без причины, да умом, что дитя была. С ними и бегала она всё время. Ровесницы те, видишь, не брали её в свой круг. А ребятне той с Олёнкой весело. Она росточком-то повыше, где до яблони дотянется, чтоб яблок нарвать, где на плечи подсадит, чтобы на крышу забраться, где с работой поможет быстрее управиться, чтобы родители на улицу отпустили. Олёнка всем помогала, добрая душа.
Жила она с бабкой своей, родители от болезни померли. Лет десять назад тиф прошёл по деревням, много народу тогда Костлявая унесла. И Олёнкиных тоже прихватила. Бабка теперь уже старая была. О внучке своей всё горевала, как жить, мол, станет, когда я помру. Ведь умом совсем убогая. Замуж её никто не возьмёт. И одна жить не сможет.
А в один из дней прибежала Олёнка домой радостная, хвалится бабке:
— Бабонька, а у меня дружок новый появился.
— Что ещё за дружок? — спрашивает бабка.
Олёнка-то дурочка дурочкой, а красивая была девка, глазищи синие, коса чёрная, всё при ней. Боялась баушка, как бы не спортил кто девку. Свои-то не обидят, а вот ну как чужой кто тронет.
— В озере он живёт, большой да смешной, песни поёт. Цветок вот мне подарил.
И протягивает бабке кувшинку на длинном стебле.
Охнула бабка, не иначе как кто-то и правда решил девку спортить, воспользоваться её дуростью.
— А ну, — говорит, — Олёнка, поди сюда. Как зовут твоего дружка?
— Демьяном, — отвечает.
Тут ещё больше баушка старая перепугалась, никак сам Водяной внучке явился. Не к добру это. Утащить хочет её к себе на дно.
— Чтоб не бегала больше к озеру, поняла? — стращает она внучку, — Не то утопит тебя Водяной!
Накуксилась Олёнка. Впервые у неё друг появился не из детворы, и с тем бабка не велит видеться. Дождалась другой раз, когда уснёт старушка, а сама опять к озеру побежала. Ждала ждала она своего друга, и вот выплыл он, сел на камень. Глядит на девушку своими глазищами, другой бы испугался до смерти, а Олёнке что? Она что дитя, в сказки верит, вот и принимает всё за сказку, интересно ей, весело. Стали они болтать с Хозяином озера. И ведь понимала она, что он балакает.
Так и повелось, что ни день, то бежит Олёнка к озеру. Осень наступила. Бабушка занедужила и слегла. Помирать готовится. Да в мыслях у ей внучка родная, как-то она жить одна станет? Лежит баушка да плачет всё. И Олёнка смурная стала, тихая. Сидит рядом с бабкой, ухаживает. Да только, что ни вечер всё уходит из избы. И не сказывает, куда пошла.
И вот в один из вечеров вернулась Олёнка и к бабушке подсела. Сидит и молчит.
— Что же ты молчишь, внученька? — бабка спрашивает, — Скажи ты мне, что у тебя на душе?
— Демьян сказал мне, что помрешь ты скоро, но чтобы я не боялась, одна я не останусь.
— Ах, окаянной! — расплакалась старушка, — Спортил он таки ж тебя, да что за Демьян это такой? Пусть к нам придёт. Али женатый он?
— Как же он придёт, он в озере живёт. Водяной он.
— Нет никакого Водяного, кто тебе голову морочит, а ну сказывай!
Вздохнула Олёнка.
— Как лёд на озере встанет, так жених в наш дом приедет. Так он сказал.
— Да какой жених, — горюет баушка, — Ведь ты умом дитя! Кто за тебя посватается! Ох, ты горемыка моя…
— Не знаю, бабонька, а только так Демьян сказал.
Вскоре и снег выпал и озеро льдом покрылось. Перестала Олёнка бегать к другу своему закадычному. Всё возле бабки сидела. И то бабка стала замечать, что Олёнка будто умом исправляться стала, что за диво? Заговорит о чём, да так ладно всё, гладко. Баушка и радоваться боится. Лишь молится лежит тихонько, Бога благодарит.
В одну ночь крепкий мороз ударил. Холодно стало в избе. Принесла Олёнка дров, пожарче печь растопила. Вот и спать легли. Только уснули — в дверь стучат. Испугались Олёнка с баушкой.
— Кто там? — спрашивают.
— Откройте, люди добрые! — отвечают из-за двери, — Погибаем!
Что делать? Вроде и жалко людей. Морозище вон какой нынче. Может и правда беда стряслась с ними. Взяла Олёнка ухват. Дверь отперла, а сама ухватом тычет.
— Заходи по одному.
Вошли в избу двое. Один мужичок постарше будет, с бородой, а второй молодой совсем парень.
Вошли, на образа перекрестились, поклонились хозяевам.
— Простите нас, хозяева, коль напугали, — говорят, — Беда у нас стряслась. Волки напали в лесу. Лошадей наших задрали. Еле сами спаслись. На дерево забрались да ждали, пока они уйдут. Как стали волки сытые, так ушли в лес, а мы полночи на дереве просидели, после слезли да бежать, кой-как до деревни вашей добралися. Не откажите, дайте до утра обогреться, мы хоть на лавке посидим. Ног и рук не чуем.
Пригласила их Олёнка к печи, стол накрыла, самовар поставила, чем богаты, тем и рады. Согрелись люди, повеселели. Рассказывают, мол, сами мы городские, купцы будем. Ехали с товаром в другой город, да вечер в лесу застал, а после волки напали. А молодой ест-пьёт, а сам всё на Олёнку поглядывает. Назвался он Митрофаном. Ночь прошла. Решили купцы идти к соседям, лошадей просить, деньги у них с собой имелись хорошие. А как собрались в дорогу, так и сказал Митрофан Олёне:
— Дождись меня, я на Рождество за тобой приеду.
Ничего не ответила Олёнка, улыбнулась только, глаза опустила.
Уехали купцы. Оставили хозяевам денег за постой, хоть и не хотела Олёнка брать. А ещё пузырёк дали махонькой, от городского доктора, мол, всегда с собою возим это лекарство, сил оно придаёт, от хворей многих лечит. Велели бабушке по капельке давать. Так и сделала Олёнка.
Прошла неделя-другая и баушка на ноги встала, а после и по дому захлопотала. Помогло лекарство! А как Рождество наступило вернулся Митрофан за своей Олёнкой, полюбил он её с первого взгляда за сердце доброе, за красоту девичью, за душу чистую. Свадьбу сыграли. А после обеих с баушкой забрал Митрофан в город. Хорошо стали жить, и баушка долго ещё рядом была, правнуков нянчила, некогда помирать теперь!
Лет через пять приезжала Оленка в родные края, на домишко свой поглядеть, да Хозяину озера спасибо сказать.
@ Елена Воздвиженская
Мне 20 лет. Я подрабатываю уборщицей в огромном супермаркете.
Недавно, когда я мыла пол, ко мне подошел дедушка со словами: «Спасибо вам за чистоту! Я знаю, какой это труд. Сам мыл полы 20 лет», – и поклонился. Как же меня тронула его похвала, а тем более поклон... Я заплакала.
Мой брат, такой суровый рокер в черной одежде, когда едет на байке и видит торчащую из окна другой машины руку, кладет в нее конфетку.
Со мной в реабилитационном центре лежит двухметровый мужчина лет сорока пяти. Ему очень больно заниматься ЛФК, но он ни мускулом не показывает, какие адские боли терпит. Сегодня ему привезли его огромного пса, и он, обняв его двумя руками, выл в голос.
Когда я был маленьким, бабушка приходила с рынка, приносила мне всякие вкусности и говорила, что зайчик передал. А сейчас она лежит, почти не ходит, и я ей приношу всякие вкусняшки и говорю: «Бабуль, я от зайчика принес». Люблю свою бабулю.
Еду сегодня в метро, слушаю музыку, а рядом со мной подсаживается бабуля. Вежливо просит выключить телефон, у нее кардиостимулятор барахлит. В этот момент можно было заметить, как весь вагон начал выключать телефоны.
Когда у меня обнаружили рак, наша кошка спала постоянно на мне. Потом она заболела, у нее тоже оказалась онкология. Теперь она умерла, а я выздоровела. Плачу и благодарю ее за все, ведь у меня муж и двое детей.
Наши соседи – старенькие бабушка с дедушкой. Каждый день они выходят
посидеть на лавочке возле дома и всегда держатся за ручку. Сегодня, когда была в саду, услышала их разговор. Она жаловалась на различные боли, а он: «У тебя есть я, у меня есть ты, что нам еще нужно?»
Никогда не считала голубей умными птицами. Но на днях в соседнем подъезде умерла бабушка, которая кормила бездомных животных. На ее голос сбегались все окрестные кошки и собаки. И прилетали голуби. Когда из подъезда вынесли гроб с телом, слетелось огромное количество голубей. И потом, когда бабушку увезли, птицы еще около часа кружились над двором. Столько голубей сразу я не видела, даже когда бабушка их кормила.
Помогая, мы не становимся святыми.
Мы становимся нормальными!
Помутнение. Рассказ.
Нина смотрела на огромные, как пельмени, губы собеседницы, но думала не о них, а о том, что купленные летом туфли стали малы сыну, а на новые денег нет. Мужу вчера должны были дать аванс, но не дали, и что теперь делать – непонятно.
Женщину с губами-пельменями звали Милана. Скорее всего, Людка, но с такой внешностью быть Людкой, конечно, невозможно. Дочь Миланы звали соответствующе: Аврора. Нине было нечем крыть: детей они назвали по заветам дедов - Колей, Сашей, Машей и Игорем. В этом году в школу шли средние, двойняшки Саша и Маша, и, судя по всему, учиться в этом классе будет непросто. Губастая Милана уже десять минут доказывала, что дети просто не выживут без увлажнителя воздуха, без жалюзи на окнах и без нового шкафчика для вещей. И конечно же, она знала, где заказать самое лучшее. И безумно дорогое, надо думать.
На Нину Милана смотрела с нескрываемым презрением. Сначала она критически осмотрела стоптанные кроссовки, купленные пять лет назад при закрытии магазина по очень выгодной цене, потом ее взгляд остановился на сумке с логотипами Луи Виттон, и ее брови насмешливо приподнялись, будто Нина и сама не знала, что это подделка. Правда, на платье Нины собеседница глянула с интересом, и душа Нины наполнилась гордостью: платье она шила сама. Уж что-что, а шить Нина умела великолепно, этого у нее не отнять.
-Ну если кто-то не хочет сдавать, давайте соберем, сколько получится, и я докину, – произнесла Милана противным голоском. – Вы же понимаете, что если сейчас не обеспечить комфортную среду, можно не надеяться на успешное обучение.
Нина хотела сказать, что на успешное обучение влияет совсем другое, но смолчала, потому что, выдавая свою тираду, Милана смотрела именно на нее. Да и неудивительно: Нина смелее всех выступала против лишних трат.
Дома Нина поделилась своим негодованием с мужем.
-Она смотрела на меня как на жабу! – распалялась она. – А сама, ты бы видел: все искусственное, как кукла, причем не Барби, как у меня была, а Монстр Хай эта, которую Машка просит.
Муж кивал и поддакивал. Он радовался, что сегодня Нина ругает не его.
Нина не ошиблась: эта губастая Милана и дальше продолжала нарочито подчеркивать свой достаток и правильные взгляды на жизнь, говоря в третьем лице о некоторых, которые мешают организовать комфортную среду в классе. Против придумок Миланы выступала не только Нина, другие тоже считали, что тратить столько денег - перебор, но сдавали почти все. Нина тоже сдавала, занимая до получки у сестры, вытаскивая у мужа заначку, пока он спит после пятничных посиделок в гараже. Но все равно с оплатой всегда опаздывала, и кассир класса крупными буквами писала в родительском чате фамилии должников, среди которых Нина всегда мелькала на первых местах. Ну что она, будет им говорить, что у младшего день рождения через неделю, и он попросил машинку на радиоуправлении, а еще торт надо купить и угощение в садик?
-Да зачем ты платишь! - возмущался муж. - Кто это вообще придумал - кулер, стаканчики, влажные салфетки? Они что, из крана попить не могут? Я пил, и ничего, живой, как видишь.
-Вот иди и говори им об этом, - огрызалась Нина. - Сегодня собрание, выполни отцовский долг. А я уже и так умоталась - школа, садик, кружки, и работу никто не отменял.
Конечно, с таким графиком на нормальную работу Нина не могла выйти, поэтому устроилась социальным работником: там график свободный, всегда можно договориться. Правда, подопечные у Нины сложные, и платят так себе, но пока младший в сад ходит, иного выхода нет. Она могла бы швеей пойти опять, но там смены такие - кто с детьми будет?
-А вот возьму и пойду, - сказал муж. - Раз у тебя кишка тонка, я им быстро объясню, что к чему.
С собрания муж пришел такой довольный, словно не на собрание ходил, а в бар с друзьями. Правда, алкоголем от него не пахло, и то хорошо.
-А эта Милана - зачетная баба, - заявил он. - Зря ты на нее гнала. Я ей объяснил, что у нас четверо детей, и работа у тебя - одно название. Так она сказала, что ничего страшного, если мы не сдадим, раскинут нашу сумму на всех. Другие, правда, каркать начали, дескать, с какой радости они будут за нас платить, а она такая - ну, я сама оплачу. Ишь, и красотка такая, и щедрая. Ты просто к ней подход не нашла.
У Нины лицо пятнами пошло, словно это не муж, а она сама милостыню у этой Миланы просила. Еще и красоткой ее назвал! Да какая красотка — губы накаченные, ресницы и волосы наращенные, в бюсте и тот силикон наверняка.
-Ты просто завидуешь, Нин. Запустила себя, дальше некуда. Бампер как чемодан, ногти без маникюра, волосы вечно в хвостик. А она - женщина с большой буквы.
С мужем Нина не разговаривала неделю. А ногти из злости намазала розовым дочкиным лаком, который на другой день уже облупился. Но губастой этой она не позволила нищенкой их перед всеми выставлять: позвонила сестре, заняла денег и сдала на злосчастный кулер и жалюзи.
Дальше - больше. Каждый год в их школе проводился театральный фестиваль, и каждый класс готовил номер. Так губастая придумала настоящего режиссёра им нанять! Ну что смеяться-то? И родители все согласились, видимо, деньги им карман жгут. Повезло еще, что для представления костюмы понадобились, и Нина предложила себя в качестве швеи, так что ей разрешили не сдавать на режиссёра.
-Хорошие костюмы, - похвалила Милана. - У вас талант, что же вы его в землю зарываете?
Нина не могла понять, издевается она или осуждает ее, но в любом случае ничего хорошего от этих льстивых речей не ждала.
И правда, Милана тут же добавила:
-Я бы на вашем месте не ходила в этой страшной куртке, она вам совсем не идет. Раз вы шьёте - сшейте плащ, это и стильно, и удобно. Мой из Италии, на распродаже ухватила, так хотела белый...
Плащ и правда был ослепительный, Нина профессиональным взглядом видела, что плащ хорош, сама бы от такого не отказалась. Наверное, поэтому и совершила этот подлый поступок.
Дело было в день театрального фестиваля. В срочном порядке докрашивали декорации, и краска осталась на столах и стульях. Так уж вышло, что класс поручили закрывать Нине, и она осталась одна. Проходя вдоль парт, она случайно задела стул, и с него на пол упала баночка с краской. Акрил красной лужицей потек на линолеум. Нина побежала за тряпкой, чтобы собрать... Но тут увидела плащ. И словно помутнение на нее нашло. Она вспомнила, как Милана сегодня смотрела на ее стоптанные сапоги, как муж назвал ее красоткой, как Маша жаловалась, что Аврора не позвала ее на день рождения, хотя других девчонок позвала... И смахнула плащ в проход, прямо на красную лужу.
Милана потом рвала и метала. Напала на учительницу, что она не приучила детей к порядку, на родителей, что те отказались от шкафчиков, в которые как раз можно было вешать одежду. Нине было стыдно, но в своем преступлении она не призналась даже мужу.
Нина была против того, чтобы Маша приглашала Аврору на их с Сашей день рождения, но дочь настояла, объяснив, что иначе другие девочки не пойдут, потому что все дружат с Авророй. Нина вообще бы предпочла, чтобы дети пригласили по паре друзей, не было у нее денег на детскую комнату, а в дом такую ораву не потащишь. Но дети пригласили чуть ли не весь класс, и пришлось ей снова занимать у сестры. Еще ведь и подарки надо было купить, сложно с двойняшками, что и говорить. Нина все рассчитала, купила два торта, лимонад и фруктов. Не есть же дети туда придут, на пицце решила сэкономить.
Сначала все шло хорошо: дети бегали по игровой, мамочки, которые решили остаться, сели за чай, благо он тут бесплатный был. Милана, конечно же, сидела и умничала, как всегда, но сегодня Нине нельзя было настроение испортить: она смогла устроить детям отличный праздник, и очень собой гордилась.
Но через час, когда дети набегались и выпили всю газировку, Маша потребовала:
-Мам, все хотят пить. И есть. Давай картошку закажем, и пиццу - тут можно, помнишь, я к Олесе на день рождения ходила, нам ее родители тогда заказывали.
Нина отвела дочь в сторону и тихонько сказала:
-Маша, скоро торт будем есть, пусть подождут, папа их сейчас привезёт. А попить и воды можно. Или чаю.
Дочь обиделась, пустила слезы и с обидой произнесла:
-Вечно тебе всего для меня жалко! Ты плохая, не люблю тебя!
Не будь кругом чужие глаза, Нина шлепнула бы дочь по одному месту, а потом бы и сама расплакалась от обиды: так старалась ей угодить, куклу эту дорогую купила, столько за игровую отдала, а ей все мало! Вон сын молчит, он всегда лучше Нину понимал. Иной раз принесет конфету из школы и сунет ей: на, мама, ешь, я не хочу.
Поневоле глаза Нины наполнились слезами. И тут она столкнулась взглядом с Миланой: та стояла неподалеку и грела уши, чтобы в очередной раз Нину унизить. Она ждала, что Милана сейчас скажет что-нибудь ехидное, но та отвернулась и сделала вид, что высматривает свою Аврору. Нина вытерла лицо рукавом и велела дочери:
-Иди играй.
Когда через двадцать минут к столику принесли горячую пиццу и целую гору пакетиков с картошкой фри, Нина испугалась:
-Я этого не заказывала, простите, но нам это не надо.
Молодая официантка с короткими синими волосами широко улыбнулась и сказала:
-Это за счет заведения, редко когда двойняшки встречаются, у нас акция для таких случаев.
Дети тут же радостно налетели на угощение, так что Нина даже сказать ничего не успела. В россказни официантки она не поверила, поняла сразу, чьих это рук дело. И чего она хочет добиться: унизить опять Нину, показать всем, что она никчемная мать? Поймать взгляд Миланы не удавалось, она все время отводила глаза.
-Мамочка, спасибо, ты у нас самая лучшая! - сказали ей Маша и Саша, обнимая Нину с двух сторон. Это было приятно, но неприятно, что одобрение детей она получила через Милану.
Когда дети ели торт, Нина улучила момент и подошла к Милане.
-Сколько я вам должна? - без обиняков спросила она.
-Не понимаю, о чем вы.
-Ой, только не надо считать меня за дуру! Мне ваши подачки не нужны.
Милана посмотрела Нине в глаза и сказала:
-Может, вы бы могли сшить мне новый плащ? Мой так и не отстирался, а в магазине такую скуку продают. И вообще, вы не думали, что можно шить вещи на заказ? У меня многие приятельницы подгоняют вещи по фигуре, могу вас порекомендовать.
Нина растерялась. В словах Миланы не было насмешки и высокомерия, она казалась вполне искренней.
-Я ведь сама из многодетной семьи, – продолжала Милана. - Мать тянула нас как могла, отец бросил... Я тогда сильно ее ненавидела, во всем винила, что у других есть Денди и кукла Барби, а у меня ничего, и на день рождения я получаю колготки и белье. Только потом, когда отдельно жить стала, поняла, сколько она всего для нас делала, и как сильно ее люблю. Жаль, сказать ей об этом я не успела.
Она замолчала, и на ее длинных пушистых ресницах повисла слеза.
-Нас тоже четверо было, - внезапно ляпнула Нина. - И я клялась, что вообще замуж не выйду и рожать не буду. А оно вон как получилось - не успела оглянуться, а уже четверо.
Милана улыбнулась.
-Если честно, я вам немного завидую. Я вот тоже думала, что никаких детей, а это ведь такое счастье. Но у нас никак не получается второй раз родить, Аврора такая избалованная растет, ей бы братика или сестричку. А про плащ я не шучу. И про предложение помочь с рекламой тоже, - внезапно сменила она тему.
Нина зажмурила глаза и выпалила:
-Это я ваш плащ испортила.
Милана промолчала и ответила:
-Я так и думала.
Нина ждала, что она еще скажет, но Милана молчала. Она достала из сумки карточку и протянула ее Нине.
-Вот моя визитка. Подумайте про предложение.
После этого Милана развернулась и пошла к столу.
-Спасибо! - крикнула ей вдогонку Нина.
Милана обернулась и широко улыбнулась ей. И Нина улыбнулась в ответ.
автор Здравствуй,грусть!
Анна Кирьянова.
ИСТОРИЯ ПРО СТАРЫХ ДРУЗЕЙ И ЧАСЫ
Пожилой - это когда бежать быстро не можешь. А старый - когда уже и медленно ходить тяжело. Так думал Матвей Иванович, пока автобус ждал. Дошел до остановки с палочкой, уже запыхался и устал. Но душа рвется! Рвется душа к другу. И рвется душа от тревоги и печали, - друг-то заболел.
Валерку увезли в больницу в поселок за пятьдесят километров. Вроде как сердце. И дело плохо, сказали. Еще утром виделись, поругались из-за новостей. Они постоянно ругались, Матвей с Валеркой. Матвей Иванович с Валерием Сергеевичем. Сядут играть в шахматы - ругаются. Новости послушают - ругаются и спорят. Огороды засеют - опять спорят.
Потому что были они верные друзья на всю жизнь. А друзья спорят. С кем еще спорить-то? В деревне почти никого не осталось. Десять домов. И на лето дачники и дети стариков приезжают, летом повеселее.
А зимой тяжело. Только ссоры и споры с верным другом Валеркой выручают. И снова хочется жить. Когда есть с кем разговаривать и обсуждать всякое, - жить хочется. А одному не очень...
Матвей Иванович забрался в автобус, от мороза обледенел, руки и ноги не слушаются. А может, от старости. Восемьдесят лет - не шутка. Но влез, сел, ехал и думал: хоть бы застать Валерку в живых. Хоть бы успеть. Как медленно автобус едет, какой шофер нерасторопный. Скорее надо!
Доехал и вылез. Побрел с палочкой сквозь метель к больнице. И дошел. Сам себе не поверил, но дошел. Весь в инее, замерзший, слабый, добрался сам!
А больница человечная такая, сельская. Все друг друга знают. И Матвея Ивановича без лишних слов пустили к Валерке. Попрощаться. Потому что все мы люди. И надо по-человечески с людьми. Только недолго. Зайдите, пять минут, - и попросим уйти. Лечение же проводим, хоть и нет надежды.
Матвей Ильич зашел. Валерка лежит небритый, маленький такой, руки слабые. И глаза прикрыты.
Матвей Ильич присел на стул, палочку поставил и достал из кармана ценную вещь, которую вез своему другу. И громко, бодро сказал: "Вставай, лежебока! Глянь, что принес тебе. Владей. Хотел - так владей!". И вложил в руку своему старому-старому другу командирские часы. Настоящие. Шестьдесят какого-то года.
Часы, которые отсчитывают самое точное время в мире. И в жару, и в ливень, и в мороз, - всегда. Самое точное время в мире.
Ничего больше ценного не было у Матвея Ивановича. Что может быть ценного у старика в глухой деревне? Костюм для похорон, белая похоронная рубашка, штиблеты гробовые, - но это для себя. Это другу дарить не будешь. А вот часы - это другое. Это большая ценность. Единственная. Командирские часы.
Часы, конечно, не дарят. Так говорят. Только есть исключения и особые случаи. И особые командирские часы, еще со службы остались. Наградные. Их старый друг и привез своему старому другу. И в слабую руку вложил. Что было, что имел драгоценного - то и отдал.
И торжественно сказал, что сердце тоже - как часы. Пусть, друг Валера, твое сердце так точно стучит и тикает, как эти командирские часы. И сам ты командир своей жизни. Ты не умирай. Ты не умирай, пожалуйста. Как же я останусь без тебя?
И Матвей Иванович расплакался громко, но сделал вид, что сморкается. Хотя плечи у него тряслись от глухих рыданий. Жена умерла, дети живут в разных городах, приезжают каждое лето. К себе зовут, они хорошие, дети-то. И внуки. И правнуки хорошие. Помогают, любят, пишут, звонят. Как и Валеркины.
Но разве можно жить на иждивении у кого-то? Когда есть свой дом, свой огород, даже коза своя. И верный друг Валерка, с которым можно спорить, обсуждать, ссориться, вместе дрова колоть, топить печку, новости смотреть, - и ты самостоятельный, еще не дряхлый, еще вполне себе живой, так ведь? Пока есть друг...
И Валерий Сергеевич открыл глаза. Улыбнулся слабо. "Часы-то еще тикают, Матвей!", - тихо сказал. Тикают. И сердце тикало. И вроде как лекарства стали помогать помаленьку. Так доктор потом сказал. Хороший доктор. Молодой. Энергичный.
И друзья потом решили оставить командирские часы доктору. Когда Валерку выпишут. Вот доктор обрадуется, изумится, такую вещь подарили. Командирские часы на дороге не валяются. Но это потом.
Пока пусть тикают на тумбочке у кровати. Такие прочные старые часы, им все нипочем, жара и холод, вода и снег. Они все равно тикают. Вопреки всему. Запас хода такой. Такие раньше вещи делали...
И надо идти, пока можешь. Пока есть куда и к кому. Пока часы тикают, пока бьется наше сердце...
В поисках себя
— Жень, может, съездишь в город за спреем от комаров? У меня уже весь резус-фактор высосали на этом твоем огороде, — в четвертый раз подошла супруга к Евгению Павловичу, когда тот полол сорняки.
— Это всё твоя голубая кровь, деликатес, — посмеялся муж.
— Может, ну ее, эту дачу, а? Поехали в город? А еще лучше — поближе к воде, куда-нибудь на море, Средиземное… — жалобно затянула жена.
— Надоело! — мотнул головой мужчина. — Города, моря, океаны, рестораны — всё надоело! Завари лучше чайку смородинового, я скоро буду, — отложив тяпку, сказал муж. Он направился к парковке и в чем был (комбинезоне, резиновых сапогах и панаме) сел в свой новенький электрокар.
Барсукову Евгению Павловичу совсем недавно стукнуло шестьдесят, и он с уверенностью мог бы сказать, что за одну жизнь прожил три. Создав с нуля микроимперию, Барсуков сколотил состояние, исполнил все свои мечты и достиг всех целей. Отойдя от дел, он передал довольному сыну два завода, один отель и три квартиры из семи имеющихся, а себе оставил вклады и часть акций, на проценты от которых и собирался жить.
Несмотря на богатство, пенсия встретила Барсукова серой скукой. За пять лет он объездил все континенты, забирался на Эверест, купался в проруби на Северном полюсе, плевал в жерло действующего вулкана и делал много того, о чем мечтают миллионы. Но всё это быстро приедалось и не впечатляло. Хотелось какого-то душевного покоя и нового смысла. Барсуков искал это по-разному: гулял по заповедным лесам, занимался конным спортом, йогой, пробовал себя в кулинарии, наняв учителями лучших поваров страны, а недавно и вовсе ударился в садоводство: купил дачу в полгектара и пытался собственноручно вырастить редкие виды овощей.
Доехав до города и купив спрей от комаров, Евгений Павлович заметил грязь на порогах и дверях своей машины и решил на обратном пути заскочить на мойку.
Автомойка на выезде из города выглядела как большой самодельный гараж с двумя воротами. Колесо машины Барсукова стоило дороже, чем вся эта конструкция с ее внутренностями, но искать другую не было ни желания, ни времени — супруга, атакуемая пищащими кровопийцами, без конца посылала сигналы бедствия. Заехав в открытые ворота, Евгений столкнулся с антонимом понятия «сервис». Мойка выглядела совершенно вымершей и очень грязной. Если бы не включенные прожекторы, можно было подумать, что она давно закрыта. Барсуков зашел в офис и заметил на стойке менеджера объявление, написанное от руки: «Обед до 14:00».
— Совсем оборзели, — процедил сквозь зубы мужчина. Судя по часам на стене, ждать оставалось больше сорока минут, а телефон разрывался от сообщений жены.
Вернувшись к своей машине, Барсуков хотел плюнуть на мойку, но тут заметил, что крышка багажника и задний бампер перемазаны грязью, а номера практически не читаются ― спасибо проселочной дороге.
Оглядев помещение, мужчина увидел небрежно разбросанные черные шланги с мойками высокого давления на конце. Некоторые были вставлены в специальные металлические чехлы, другие просто валялись на бетонном полу, так как вставлять их было некуда. Всё здесь было каким-то недоделанным и разваливалось на глазах. Доверять свой автомобиль такому месту Барсукову совсем не хотелось.
Подождав еще минут пять, мужчина психанул и, вытащив гидропистолет из чехла, нажал на кнопку. Напор ударил в пол, чуть не выбив пистолет из рук. Кое-как удержав инструмент, мужчина направил струю на свою машину и начал сбивать грязь, которой было больше, чем показалось на первый взгляд. Засохшая глина легко отлетала от кузова кусками и, превращаясь в мутную жижу, быстро утекала в сливные отверстия. Барсуков мыл аккуратно, но внимательно, стараясь не пропускать ни сантиметра. Он ощущал какое-то приятное волнение, глядя, как ажурными струйками стекает вода, как блестит краска и становятся чистыми стекла.
Закончив поливать водой, мужчина отыскал взглядом пистолет, над которым висела табличка, где красным по белому было написано «Шампунь». Раньше Евгений Павлович заезжал на мойки ежедневно и досконально изучил весь порядок действий. Взяв другой пистолет, он начал поливать свою «лошадку» розовой пеной, представляя себя пожарным, которым мечтал стать в детстве. Через пять минут он уже снова работал водяной мойкой, ловко убирая остатки грязи, затем принялся за коврики и пороги. Барсуков напевал себе что-то под нос и так увлекся процессом, что не заметил, как у него разрядился телефон, а в другие ворота заехала машина, обклеенная в брендовые цвета такси.
— Как закончишь, сделай таксишную мойку, — обратился к Барсукову нервного вида водитель и, больше не сказав ни слова, исчез за дверью, ведущей в офис.
Евгений Павлович не сразу осознал, что произошло, пока не взглянул на свой наряд и на пистолет в руке. Он уже хотел было догнать таксиста и объясниться, но тут понял, что впервые за пять лет почувствовал себя непривычно хорошо. Что-то привлекало его в этом примитивном процессе, из недр души вырывались новые эмоции.
Барсуков взглянул на грязный, пыльный кузов старого «корейца» и почувствовал мощнейшее желание сделать его чистым.
— Новенький? — спросил у Евгения Павловича пацан лет восемнадцати, одетый в точно такой же комбинезон и сапоги, когда с машиной такси было покончено.
— Ага, — зачем-то кивнул Барсуков, расплывшись в довольной улыбке. Он был счастлив, как ребенок, дорвавшийся до взрослых игрушек, и никак не мог остановиться.
— А это чья бандура? — кивнул парень на джип Евгеньевича. — Первый раз к нам такая заезжает. Страшно представить, сколько стоит. Наверное, принадлежит какому-то бандюгану или директору банка, — подойдя ближе, он внимательно изучил машину взглядом. — Он заплатил? Надо бы ее выгнать, там уже очередь, — показал мойщик на две машины, стоящие на подъезде к воротам.
В этот самый момент вернулся таксист. В руке он держал пластиковый стаканчик с кофе. Быстро обойдя свою машину, он удивленно произнес:
— Слушай, бать, отлично помыл! У меня вот тут на пороге пятно было битумное, три раза я просил его убрать, но мне всегда отвечали, что не получается. А у тебя получилось! — он полез в карман и достал оттуда смятые сто рублей. — Держи, заслужил, — протянул он деньги Барсукову.
— Спасибо, — сказал Евгений Павлович и с какой-то гордостью посмотрел на грязную купюру. А затем сделал то, отчего у таксиста и молодого мойщика отвисли челюсти: сел в салон своей машины и отогнал ее на улицу и как ни в чем не бывало вернулся в бокс.
— Ну дела, — засмеялся в голос таксист, выезжая следом.
Юный мойщик молча хлопал глазами. Впервые в жизни он наблюдал, как человек подписывает себе смертный приговор, да еще и с таким невозмутимым лицом. Но на разговоры не было времени. В бокс заехали две машины, и оба мойщика включились в работу.
— Дружище, где тут пылесос? — иногда спрашивал Барсуков. — А воск как наносить?
Молодой парень, которого звали Андрей, оказался весьма отзывчивым и спокойно подсказывал своему новому старшему коллеге каждый раз, когда тому требовалась помощь. Через пару часов на мойку зашел какой-то мужчина в кожаной куртке и солнцезащитных очках. Он громко жевал жвачку и разговаривал как хозяин жизни. Андрей вытер руку о штаны и протянул ему.
— Здравствуйте, Игорь Алексеевич.
— Я что-то тебя не помню, — подошел мужчина к Барсукову, проигнорировав парня.
— Я новенький, — не удержался Евгений Павлович, которого вся эта ситуация ужасно забавляла. Его прямо трясло от удовольствия.
— А Серега где? Опять спит? — спросил мужчина в очках, повернувшись к Андрею, но тот лишь пожал плечами.
— Ясно. Значит, уволен. Ладно, работайте. Андрюха, введи человека в курс дела. А ты не забудь потом зайти в офис, паспорт отсканировать, — бросил небрежно мужчина Барсукову и исчез за дверью.
Во время рабочего перерыва Евгений Павлович вспомнил про жену и, подключив телефон к зарядке, позвонил.
— Женя, что ты несешь? Какая, к чертовой матери, мойка? Какая работа? Какой еще Андрей?! Ты с ума сошел! Мне комары тут ногу отгрызли уже, увези меня на Майорку! — изнывала в динамике Барсукова.
— Жанночка, я счастлив! — только и повторял старый бизнесмен. — Я хочу мыть машины!
— Ты головой там нигде не бился?
— Нет, но пару раз ударился коленом, когда пылесосил салон «жигулей».
Барсуков отработал до конца смены, познакомился с менеджером Ксюшей, которая всегда выглядела такой уставшей, словно весь день укладывала рельсы, а затем убрал в боксе за собой и за Андреем, хоть особо никто и не требовал.
Вечером, пока никто не видел, Евгений сел в свою машину и уехал домой, где весь вечер делился эмоциями с супругой, а наутро вернулся полный сил и желания работать.
За последние пять лет у Евгения Павловича накопилось много сил и, несмотря на возраст, он с проворством студента бегал вокруг машин: мыл, протирал, полировал фары, пылесосил и делал всё, что требовалось, при этом совершенно не жалуясь.
Андрей смотрел на своего старшего товарища и никак не мог понять, почему тот такой активный.
— Понимаешь, Андрюх, пока я мою машины, я отдыхаю, — объяснял Барсуков во время обеда.
— Не очень понимаю, если честно, — признался измотанный с самого утра Андрей. Они вдвоем успели перемыть за полдня кучу машин.
— Жена тоже не понимает. Я всегда о чем-то думал, всю жизнь: о бизнесе, о детях, о здоровье, а тут… Благодать. В мыслях покой, кайф.
— Ага, — кивал Андрей, делая вид, что верил словам о бизнесе.
— Слушай, а чего тут так всё плохо организовано? Грязь всюду, оборудование старое, нет фирменной спецодежды, и Ксюша эта весь день то в телефоне сидит, то курит. Почему бардак такой?
— Игорю Алексеевичу и так нормально. Он особо не парится.
— А тебе самому приятно так работать? Мне лично нет.
— В моем случае выбирать особо не приходится, да и деньги неплохие платят, хоть иногда и недодают, и штрафуют просто так.
— Ты молодец. Думаю, если бы сервис был чуть получше, клиент шел побогаче, то и зарплата у тебя была бы выше, а штрафов меньше, — подмигнул Барсуков. — Я поговорю с начальником.
— Не стоит, — аккуратно предупредил Андрей. — Плохая идея.
— Почему? У меня есть соображения, как сделать это место лучше.
Не слушая голос разума в лице молодого мойщика, Барсуков отправился в кабинет хозяина мойки и изложил ему свои мысли и предложения.
— Отец, я же тебя не учу, как из шланга поливать? Давай и ты меня не будешь бизнесу учить, — посмотрел из-под очков хозяин мойки на Евгения Павловича.
— Слушайте, но я же не прошу о многом. Просто замените старые шланги, а то мы сами быстро промокаем. И туалет почините, перед клиентами неудобно, а уж про нас я вообще молчу. Выдавайте новую форму хотя бы раз в год, зарплату платите честно, ну и так, по мелочи. Вы вложитесь немного, но в перспективе получите больше, если у вас будут довольные работники и хороший сервис.
— Еще раз зайдешь сюда с таким предложением ― вылетишь, понял? Тебе сколько лет? Сто? А всё мойщиком работаешь. Жизнь ничему не научила, раз начинаешь в первый же месяц права качать?
Барсуков спокойно проглотил оскорбления и молча вышел. Ему было не столько обидно за себя, сколько за то, что человек не хочет слушать советы своего подчиненного. Сам-то он всегда консультировался с рабочими, а их у него было больше пятисот. Потому его империя и не развалилась, как у многих конкурентов.
Не приняв всерьез предупреждения хозяина мойки, Евгений Павлович приходил к нему еще пару раз. А не увольняли Барсукова лишь потому, что он действительно хорошо работал и всегда получал самые большие чаевые, которые с радостью отдавал Андрею, незаметно добавляя сверху из своих денег. Он видел, как парень старается, всегда подбадривал его и помогал, если тот где-то ошибался или не успевал.
— Андрюх, а пойдешь ко мне старшим на мойку? — спросил как-то Евгений Павлович, когда они с Андреем закончили отмывать очередную партию таксистов.
— К вам? На мойку? — усмехнулся Андрей.
— Ну да. Я думал, что мне надоест через месяц эта работа, но вот уже три прошло, а я все еще в строю. А раз наш начальник ничего менять не хочет, то мы сами всё поменяем. Откроемся, мыть продолжим. Ты старшим будешь. Что скажешь? — улыбался мужчина.
— Скажу, что вам отдохнуть надо, Евгений Палыч. Боюсь, что с нашей зарплатой вы на свою мойку только через двести лет накопите.
— Так ты согласен на предложение или нет?
— Ага, без проблем, — брякнул Андрей и уткнулся в телефон.
На следующий день напротив мойки началась какая-то активная стройка: рылась земля, заливался бетон, возводился каркас.
— Сволочь тут какая-то решила еще одну мойку открыть у меня под носом! Совсем страх потеряли! — всё чаще слышались подобные выкрики хозяина, когда он разговаривал с кем-то по телефону.
— Интересно, там уже набирают персонал? — сказал как-то вслух Андрей, глядя на будущих конкурентов, чье здание выглядело как конфетка в новенькой обертке.
— Набирают, — ответил Барсуков.
— Откуда знаете?
— Спрашивал.
Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Барсуков снова обратился с предложением к хозяину мойки, когда тот зашел в бокс во время перекура.
— Ты уволен, — вынес вердикт мужчина в кожаной куртке вместо ответа.
Андрей стоял в стороне и молча наблюдал.
— А кто работать будет? — усмехнулся Барсуков.
— Серега из запоя вышел. Он и будет, а ты всё равно скоро на пенсию свалишь, — отмахнулся хозяин.
— Я ж к конкурентам уйду.
— Мне теперь тебе в ноги броситься?
— А вы их не боитесь?
— Кого мне бояться? — оскалился хозяин. — Я тут десять лет, у меня свой клиент наработан, люди мне доверяют, смотри, какие тачки ко мне приезжают, — показал он на черный электрокар последнего поколения, припаркованный у ворот. Недолго думая, Барсуков достал из кармана брелок и нажал на кнопку. Машина приветственно моргнула.
В боксе повисла звенящая тишина. Было слышно, как у Андрея открылся рот от удивления. Евгений Павлович еще раз нажал на кнопку, машина снова моргнула и заблокировалась.
— Ты что, ключи украл? — спросил хозяин мойки.
— Ага. А сейчас и работника украду. Пойдем, Андрей, — повернулся Барсуков к молодому коллеге, — я тебе там форму привез, с бейджиком. В машине лежит.
— Уволю! — заверещал хозяин, сняв очки и глядя бешеными глазами на молодого мойщика.
— Вы меня так и не устроили, — напомнил Андрей, — я же сто раз приходил заявление писать.
— Я тебе не заплачу за этот месяц, щенок! — исходил слюной мужчина. — Быстро взял тряпки и пошел работать!
Испугавшись, Андрей хотел было послушаться, но Евгений Павлович остановил его. Затем достал из кармана несколько купюр и скрученные в трубочку бумажные листы.
— Вот твой договор, а вот твоя зарплата, — протянул он бумаги молодому коллеге. — Его зовут Андрей Васильевич, а не щенок, — спокойно сказал Барсуков бывшему начальнику.
Оба мойщика ушли под вопли разъяренного бизнесмена. А спустя день новая мойка через дорогу включила вывеску и начала принимать машины. Барсуков обзвонил всех своих знакомых, бывших коллег, клиентов и даже конкурентов, которых очень уважал. Такого количества дорогих машин Андрей не видел никогда в жизни. За год Евгений Павлович обучил молодого парня навыкам руководителя и позволил расширять бизнес по своему усмотрению, а сам, облачившись в комбинезон и сапоги, продолжал делать то, что привносило в его сердце покой.
автор Александр Райн