🌹✨🌹

***
— Да ты что, совсем оглохла, Маша? — Дверь распахнулась, на пороге стояла соседка, Клавдия Петровна.
Мария Ивановна вздрогнула, обернулась и буквально рухнула на табуретку:
— Ох, напугала!
— Прости, не хотела. Стучу, стучу, а ты не отвечаешь. Я уже черт-те что подумать успела: может, плохо стало, а то и вовсе померла. Вот и вошла без разрешения. — Петровна сняла сапоги, пристроила у двери. — А чего бледная такая, привидение, что ли, увидела?
— Да ну тебя! — отмахнулась Мария Ивановна. — Бабка какая-то странная вдоль леса слоняется и в окна мои смотрит. Вдруг воровка!
Она бодрилась, не хотела поддерживать соседку в ее суевериях. У Петровны и так фантазия буйная, все какие-то жуткие сказки ей рассказывает. Верит во всякое. Вот и в этот раз всполошилась:
— Какая бабка, Маша?
Мария Ивановна пожала плечами:
— Незнакомая какая-то.
Петровна присел напротив, заглянул Марии Ивановне в глаза и заговорила, словно с дитем неразумным:
— Маш, ты сама-то слышишь, что говоришь? Откуда в нашей деревне, на заброшенной дороге незнакомая бабка могла взяться? Тут два варианта: либо ты от одиночества спятила, либо я была права – привидение. И я уж не знаю, что хуже.
— Сама ты спятила, Клава! — рассердилась Мария Ивановна. — И меня своими байками того и гляди с ума сведешь.
Клавдия Петровна только головой покачала, выглянула в окно: у леса собирались сумерки, дорога была пуста.
— Вовремя я пришла, — сказала она. — А в следующий раз, ежели, конечно, не привиделось тебе, могу и не успеть! Добром прошу, хоть собаку себе заведи, раз уж с людьми дружбу водить не желаешь. Нельзя человеку одному быть.
— Опять ты за свое! — нахмурилась Мария Ивановна. — Отстань. Не нужны мне ни четвероногие, ни двуногие! Собак не люблю, а от людей одни беды. Чай будешь?
Клавдия Петровна кивнула. А сама задумалась: как уговорить свою соседку-затворницу? Ведь с огнем играет, а сама и не понимает этого.
***
Мария Ивановна, устроившись за столом, думала о своем: «Разбередила воспоминания, героиня-спасительница. Хорошо хоть дочку-поганку не вспомнила. Раньше-то все с советами лезла: «Помиритесь да помиритесь. Вы же родная кровь». Легко ей советовать: она-то Таньку девчонкой помнит. Только вот изменилась та девчонка давным-давно. Да так изменилась — что родная мать стала не нужна!»
Другой была жизнь раньше. Может, и не слишком счастливой, но изредка дарила лучики радости. Не стоял дом Марии Ивановны тихим и пустым. Была у нее семья: муж Василий и дочка Танечка. Жили не хуже других. С соседями дружили. Поболе их было, чем сейчас. Хоть и тогда уезжали люди в город за лучшей долей.
Вот и отец Танькин собрался:
— Денег хоть заработаю, ситуацию разведаю, а там, может, домишко наш продадим, да и всей семьей в город рванем.
Не лежала душа у Марии Ивановны к этой его затее. Да только душа душой, а желудок еды требует. Не было в деревне для мужа работы. Так, шабашки разовые. Да и те в основном летом. Когда дачники-пузогреи в соседних деревнях появлялись. Она сама тогда на станции в магазине работала. Повезло. Зубами держалась за это место. Платили мало, добираться тяжело, но другого-то ничего и нет. Вот и отпустила она Василия своего...
Уехал он и пропал. Остались Мария Ивановна с Танюшкой вдвоем. Дочке тогда семь лет было. В первый класс в соседней деревне пошла. По отцу, конечно, скучала. Все спрашивала, когда вернется? А Марии Ивановне и ответить было нечего.
Появился Василий года через два. С подарками и требованием развода. Нашел он свое место в городе, только вот Мария Ивановна оказалась лишней в его нынешней жизни. Дочку обещал не забывать, алименты исправно платить, в гости приглашать. Ох, как же хотелось Марии съездить Ваське поленом. Удержалась, но обиду затаила.
А вот Танька все восприняла по-своему. Радовалась, что в город к отцу теперь может ездить. За подарки благодарила. Мамку, может, и жалела, но на отца не обижалась. Сбежал из этой глуши, и правильно!
Василий, надо отдать должное, насчет Танюшки обещание сдержал: с выплатами не жадничал, с новой городской женой познакомил. Мария Ивановна сперва радовалась за дочь. А потом стала замечать: отдаляется от нее Танюшка. Только и мечтает, как бы вырасти да поскорее вслед за отцом в город уехать.
Грустно это было понимать Марии Ивановне. Но она гнала от себя мрачные мысли. Нечего делать молодой девчонке в их захолустье. Уже тогда умирать начала деревня. Пусть едет, пусть счастья ищет. Главное, чтобы мать не забывала — навещала почаще.
Таня уехала, отец с жильем помог. Снял ей комнатку. Таня выучилась, работу товароведом нашла, замуж собралась. Мать не забывала. Но вот только с каждым визитом становилась Таня все более деловой.
— Мама, может, продадим твой домишко хоть за сколько-нибудь. Зачем он нам нужен в такой глуши?
— Ну вот, нам не нужен, а кому-то нужен? Не придумывай ты, Танька, — отшучивалась Мария Ивановна.
— Слушай, ну бывают же всякие охотники, рыбаки или какие-нибудь на экологии повернутые. Им здесь самое то! Лес у вас дремучий, озеро за деревней рыбное, природа, считай первозданная. Вот таким и продадим, — убеждала Танюшка.
— Ну, допустим, найдешь ты желающих. А меня куда? — уже серьезно интересовалась Мария Ивановна.
— Как куда? — удивлялась Таня маминой несообразительности. — Квартиру хорошую купим, большую. Я все уже просчитала. У моего Валерки двушка есть, отец обещал немного подкинуть, плюс копеечка за продажу дома и вуаля — как минимум трехкомнатные, хоромы. А может, и на большее хватит. Тебе одна комната, нам все остальное. Потом детей родим, а у них готовая бабушка под боком. Здорово же?
— Нет, — качала головой Мария Ивановна. — Не хочу я в город ваш, на чужую жилплощадь. Здесь хоть все свое. Никому я ничего не должна. Не годится твой план, Танюша.
— Глупо! — злилась дочь. — Ну вот что ты такая упертая, мама? Я же как лучше хочу. Это сейчас ты относительно молодая, а с годами болячки всякие повылазят, что делать будешь?
— Вот доживем, тогда и посмотрим, — говорила Мария Ивановна.
Много сил Таня потратила на уговоры. Даже жениха своего привозила для моральной поддержки. В четыре руки и два языка обрабатывали, убеждали. Не помогло. Тогда Танька и заявила:
— Хочешь одиночества — изволь! Мы к тебе больше не приедем. Да и ты не утруждайся. На свадьбу не ждем. С внуками тоже докучать не будем.
— Так ты меня шантажировать взялась? — помрачнела Мария Ивановна.
— А это ты как хочешь думай! Я свое слово сказала, пошли, Валера. — Уже взявшись за ручку двери, Таня обернулась: — Передумаешь, дай знать. А нет так нет.
Дверь хлопнула. Дочь ушла из жизни Марии Ивановны.
***
Некоторое время она надеялась, что Таня передумает. Ведь не чужие они люди, чтобы по гроб жизни враждовать. Но нет. Не звонила больше Таня, не приезжала, не интересовалась матерью. Поглотила дочку окончательно городская жизнь, завертела, закрутила, остатки души по ветру разметала.
Перестала ждать Мария Ивановна. Заледенела душой, отвернулась от соседей. Не нужна она никому, выходит, раз родная дочь бросила. Ну а раз она не нужна, то и ей никто не нужен. Вот только Клавдия Петровна и сумела сквозь ее ледяной кокон пробиться. Давно они дружили с Марией Ивановной. Мамка Клавдии, ныне, конечно, покойная, с Танькой, помнится, еще сидела.
Не смогла от подружки избавиться Мария Ивановна. Не обижалась Петровна на ее холодность и хмурые взгляды. Заходила обязательно раз в неделю уже многие годы. По первости все уговаривала помириться с дочерью.
— Я с ней не ссорилась! — сердилась Мария Ивановна. — Последнее отказалась отдать. А она не приняла моего решения. Что же мне теперь, на коленях к ней ползти? Прекращай эти душеспасительные беседы, Клава, а то выгоню!
Потом Петровна пыталась расшевелить соседку: то на день рождения к куме звала, то на Новый год к друзьям.
— Нужна я там! Да и веселиться я не умею. Отстань, Клавдия, иди одна, — открещивалась Мария Ивановна.
Потом у Клавдии Петровны появилась новая идея:
— Маша, может тебе котейку завести или песика? Живешь ты на опушке, мало ли зверь какой придет. Да и повеселее тебе будет. А то сидишь тут одна, как мухомор на болоте.
— Петровна, отвяжись! Хватит мне развлечения придумывать. Какой зверь? Кому я сдалась? Да и кот от зверя не спасет. А собак я сама не люблю.
Вроде затихла Клава на время, но вот в последнее время воспрянула. Стала Марию Ивановну какой-то жутью пугать:
— Маша, нельзя тебе одной. Черт знает что в наших лесах поселилось. Я сама видела. Да читала к тому же, что дрянь всякая заводится в пустеющих деревнях.
— Ну какая дрянь, Клава? Большей дряни, чем люди, и придумать-то сложно. А людей у нас с каждым годом все меньше. Это ты правильно заметила. И что ты там видела?
— Старуху с дедом. — Клавдия Петровна сделала страшные глаза. — Жуткие оба. Она косматая, лица не разглядеть. Он в обносках каких-то. Худой, костлявый, в чем душа держится — непонятно. Вышли они из леса. Я как раз к тебе шла, увидела. Вышли, значит, и побрели по заброшенной дороге вдоль опушки.
— Удивила! В нашей деревне, почитай, никого, кроме стариков, и не осталось. Было бы странно, если бы ты молодуху румяную увидела, — легкомысленно улыбнулась Мария Ивановна.
Петровна обиделась:
— Зря смеешься, Маша. Я вот думаю, что это Тоска и Безнадега бродят. Владения свои скорые осматривают. Хорошо, что хоть Костлявую с собой не прихватили. В общем, заведи собаку! А то как бы эти двое к тебе не пришили.
— Да ты выпила, что ли, Клавка? — Мария Ивановна принюхалась, ничего не учуяла: — Да вроде нет. Но такую дичь несешь, слушать тошно.
***
Клавдия тогда ее разубеждать не стала. Без толку. А вот теперь она и сама увидела. Вчера старуху, а сегодня не иначе, дед к ней от леса спешил. Что, если права Клавка? И эти старухины волосы цвета хвои... Тоска ведь она зеленая? Стало страшно.
Петровна уже давно ушла домой, а Мария Ивановна сидела и до боли в глазах вглядывалась в темноту за окном. Ей мерещилось шевеление теней на опушке...
В дверь поскреблись. Мария Ивановна подпрыгнула на табуретке, замерла. Впору было перекреститься, но в бога она не верила. Царапанье стихло. Мария Ивановна выдохнула. И тут раздалось поскуливание, потом за дверью гавкнули.
«Тьфу ты. Это же собака!» — осмелела Мария Ивановна и распахнула дверь.
Тощий собачий подросток сидел на крыльце и выжидающе смотрел на Марию Ивановну. Откуда взялся — непонятно. Вид у пса был такой, словно он неделю пробирался по лесу, голодал и вообще хлебнул лишений по самые кончики острых ушей.
— Ну, проходи, — пригласила она.
Пес не заставил себя уговаривать. Юркнул в дом, пока хозяйка не передумала, завилял хвостом, заплясал от переполнявшей благодарности.
— Кашу будешь? — Мария Ивановна, не дожидаясь ответа, наполнила мисочку гречей с кусочками курицы.
Пес от такого счастья окончательно ошалел, лизнул благодетельнице руку и заглотил все в один присест.
— Я так понимаю, ты вроде меня, никому не нужен, — размышляла тем временем Мария Ивановна. — Ну что же, оставайся. Я хоть и не собачница, но, глядишь, уживемся. То-то Петровна рада будет. Как тебя назвать-то? На Шарика ты не тянешь — больно тощ. Бобик — звучит как-то ругательно. Дружок! Подходит вроде...
Пес, казалось, все понял. На Дружка согласился, покрутился вокруг Марии Ивановны, виляя хвостом-баранкой, и залег под столом.
***
Следующим утром Мария Ивановна хлопотала на кухне. Дружок дремал. Вдруг вскочил, кинулся к дверям, зашелся лаем, зацарапал дверные доски.
— Да неужто так приспичило? — удивилась Мария Ивановна. — Сейчас выпущу.
Она щелкнула щеколдой, пес пулей вылетел на улицу. Мария Ивановна выглянула в окно: куда это Дружок так рванул? Выглянула и обомлела. Ветхий старик в лохмотьях и старуха в зеленом стояли напротив дома. Вот еще немного — они минуют огород, взойдут на крылечко...
Что будет дальше, Мария Ивановна додумать не успела. Дружок, захлебываясь лаем, бросился на страшных гостей. Он готов был биться, рвать, грызть. Он должен защитить хозяйку от этих... Пес не знал, от кого. Он знал только одно — они зло.
Дружок прыгнул и... Приземлился в пыль. Дорога была пуста. Визитеры исчезли. Пес обнюхал место, где они только что стояли, пометил его на всякий случай и вернулся в дом.
Ни этим днем, ни последующими страшная парочка так и не вернулась. Мария Ивановна уже начала думать, что все это ей привиделось, а может, и вовсе приснилось. Спустя неделю к ней заглянула Клавдия Петровна.
— Завела-таки собаку? Вот молодец, — похвалила она, потрепала Дружка по голове: — Где взяла такого хорошего?
— Сам пришел. — сказала Мария Ивановна. — И вовремя. Может, я действительно тут в одиночестве с ума сходить начала, а может и правда в нашем лесу дрянь какая-то завелась. Только вот прогнал ее Дружок. Не появляется больше.
— Ну-ка, ну-ка! — потребовала Петровна.
И Мария Ивановна поведала о странной парочке, появившейся на заброшенной дороге. Рассказала, как Дружок почуял страшных гостей и прогнал.
— Не знаю, Петровна, что это было: морок или явь... Наверное, морок все-таки. Развеялся и исчез.
Клавдия Петровна усмехнулась:
— А чего же не исчезнуть. Все правильно. Говорила я тебе: Тоска это зеленая и Безнадега, а может само Одиночество постылое. И пропали понятно отчего. Не одинокая ты больше. Пес у тебя появился. Друг! Спас он тебя, считай. А то свели бы эти двое тебя в могилу, и моргнуть бы не успела.
Мария Ивановна не знала, верит она в слова Клавдии или нет. Не бывает ведь такого. Но Дружку все равно была благодарна. От нехорошего избавил, чем бы оно ни было, тепло в дом принес. Да и вообще, приятно видеть в чьих-то глазах бескорыстную любовь. Пусть даже это глаза собаки...
🌹✨🌹Как мой сын написал сочинение про зайцев
Просыпаюсь я как-то утром от головной боли (вчера хорошо отметили праздник) и настойчивого требования:
— Пап, ну пап, нам вчера сочинение выдали, и мне за него учитель ничего не поставил. Всем поставил, а мне нет. Давай я тебе его прочитаю. Пап, ну пап…
— Саш, с трудом говорю, давай потом (голова трещит), все равно сейчас ничего не пойму, даже слушать не могу.
Уломал он все-таки меня. Тема-то хоть какая была — спрашиваю.
— Про природу надо было написать, я и написал про Лес и зайцев. …
— Ну валяй..
Теперь постараюсь дословно пересказать само сочинение — чуть больше половины школьной страницы в линейку.
Итак. В одном лесу — начал Сашка, — построили завод, где из зайцев шили шубы (после первых слов, глаза мои стали сами собой медленно открываться). И вот, когда на завод привели очередную партию зайцев, они решили организовать побег (перед глазами стали всплывать кадры из Освенцима… длинная вереница несчастных зайцев перед огромными заводскими воротами на фоне чадящих труб.
Сознание стало проясняться.
Несколько зайцев собрались в кучку и стали обсуждать план побега. Было решено сделать подкоп под колючей проволокой и убежать в лес (не смотря на пульсирующую головную боль, я стал медленно складываться пополам. Подпольщики, блин).
И вот, когда подкоп был готов, несколько зайцев вырвались на свободу и быстро побежали в лес. По ним стали стрелять, но зайцы уворачивались от пуль. Тогда в погоню бросились охранники с собаками (естественно — столько шуб без разрешения убегает.
Тихая истерика, ржать не могу, боюсь голова расколется, слезы из глаз). Один заяц долго петлял по лесу, и ему удалось оторваться от погони (судьба остальных неизвестна, возможно, что шубу из них носил кто-то из читателей данного письма.
Всхлипы — сын — не продолжай — пощади). Наконец-то измотанный погоней заяц влетел на лесную полянку и упал на траву, тяжело дыша (спасибо тебе заячий бог - уберег, не дал сгинуть на заводе… мычание в подушку). И тут зайцу на нос с дерева упал осенний желтый листик, заяц посмотрел на него (вы это представляете?) и сказал:
— Красота какая!
(Занавес, как я не умер, до сих пор не знаю.)
🌹✨🌹Бабушка Снежная Королева
Ефросинья Егоровна жила в этой деревне уже много лет. Маленькую сгорбленную старушку знал каждый местный житель. Появилась она в этих краях почти сразу после войны, работала в колхозе по мере сил. А потом оказалось, что она была врачом. И бывший председатель уговорил её работать в местном фельдшерском пункте.
Люди охотно шли на приём к этой странной женщине. Она была ещё достаточно молода, а все волосы были абсолютно белые, совсем седые. Никто даже и не знал какой она была раньше — блондинкой или брюнеткой. И глаза её такие голубые и такие печальные, смотрели с грустью и пониманием на пациентов-односельчан.
Бабы в деревне попытались её расспрашивать, да она спокойно и грустно уходила от разговоров, говоря, мол никому это не нужно — в чужой душе копаться... И люди отстали, перестали лезть в её изболевшуюся душу... А в том, что она много повидала горя на своём веку, ни у кого не было сомнений. Да в те годы война заглянула в каждый дом, в каждую семью прислала похоронку. Не было такого двора, где бы не оплакивали кого-то...
Так Ефросинья Егоровна и получила своё прозвище Снежная Королева за грустные голубые глаза, абсолютно белоснежную причёску и холодную отстранённость, с которой она никого не пускала в свою душу и сердце. Ни напрашивавшихся в подруги соседок, и метивших в ухажёры холостяков... Да и белый фельдшерский халат смотрелся на ней словно платье, а накрахмаленный высокий колпак был словно корона на белой абсолютно седой косе.
Вскоре об истории врачихи все потихоньку позабыли. Ну, живёт себе одинокая тётка, ни к кому не пристаёт, лечит всех хорошо. Внимательно и ответственно относится к доверенному ей делу. В огородике своём что-то потихоньку выращивает, детвору иногда яблоками из своего сада угощает. Тихая и спокойная, ни в каких сельских неурядицах не замеченная...
Хоть и заглядывались на неё мужики, да бабы не ревновали, поняли, что она на их мужей никаких планов не имеет. Наоборот, отваживает от своего порога. А врачом она действительно была от Бога. И с давлением поможет, и с соплями, и с желудком посоветует чего выпить.
А когда кто-то из ребятишек свалился с дерева и сломал руку, она этот перелом сама сложила так и загипсовала, что потом в районной больнице травматологи только удивлялись, рассматривая снимки сложного перелома. Говорили, что парень в рубашке родился, иначе бы на всю жизнь с больной рукой калекой остался.
Эту историю вообще передавали из уст в уста, как какую-то сказку. Вся деревня тогда к дереву сбежалась. Кричал пацан сильно, так что волосы у народа дыбом вставали, а помочь боялись. Мало ли еще что сломал. Вот и лежал мальчик под деревом, рядом мать с безумными глазами, а вокруг толпа людей, которые не знали, что делать.
Сразу послали за Ефросиньей. Она пришла быстро. Топа раздвинулась, освобождая место. Мать никак не хотела отходить от сына, а он замолчал, с надеждой глядя на местного доктора. Ефросинья какие-то уколы ему сделала. Приговаривала:
-Сейчас тебе легче станет. Ты только не дергайся, не крутись.
Мальчик кивал. Он старался, только слезы текли по щекам.
Она быстро осмотрела ребенка. Только рука, но зато как… Скорую, конечно, вызвали, но даже при удачном стечении обстоятельств, приедет она очень нескоро. И Ефросинья решила. Ребенка на носилках в фельдшерский пункт отнесли. Осталась с ним только мать. Потом она говорила, что чуть сама не поседела, когда видела, как Ефросинья руку ровняет. Ни рентгена, ничего, а ведь смогла. Народ не расходился, у медпункта стоял. Там и скорую дождались. Потом уже мать, когда вернулась, в ноги к Ефросинье кинулась. Благодарила ее. Снежная Королева подняла ее с колен.
-Ну, что ты милая.. Не нужно. Работа у меня такая…
Вот за это её все любили и уважали. Ни курей, ни тем более коровы она не держала, так что односельчане всегда могли отблагодарить её за заботу и яичками, и молоком парным. Она поначалу пыталась покупать у них, деньги давать за яйца. Да люди наотрез отказывались, уважали её и считали, что доктор должен заниматься здоровьем пациентов в чистоте и аккуратными руками, а не после коровьего навоза...
Так и повелось, что пару раз в неделю ей несли молочка да яичек все соседки по очереди. А когда Ефросинья Егоровна состарилась и стала пенсионеркой, она всё равно продолжала лечить людей. Порой подручными народными средствами. Летом она стала часто уходить в лес, собирать там разные травы, кору, ягоды да грибы. А когда зимой к ней приходили за помощью, то кроме выписанных таблеток делала разные отвары, которые тоже многих на ноги поставили.
К ней частенько приезжали за советом и из окрестных сёл, да и из города тоже. А она никогда никому не отказывала ни в добром слове, ни в хорошем совете. Иногда приезжали к ней, думая что она какая-то бабка-ведунья, знахарка. И были поражены, когда узнавали, что она доктор.
Бывало, приедет к ней семья какая-нибудь. Привезут пациентку, а Ефросинья Егоровна видит, что случай тяжелый и без операции никак не обойтись. Так не просто пошлёт обратно в город в больницу, а будет сидеть, спокойно и ласково объяснять что за диагноз такой и как лучше лечить, что нужно делать... Разговаривать будет и с пациенткой, и с родственниками долго, не отпустит их до тех пор, пока не увидит, что убедила их сделать правильный выбор и заняться нужным лечением, а не искать чуда по деревням да сёлам.
И люди уезжают от неё с благодарностью хоть и не за вылеченное тело, а за полеченную душу. А кому-то она и трав давала на лечебные отвары, если видела, что человеку это нужно и может помочь. И многие искренне не понимали потом, почему же такого тёплого и душевного человека называли за глаза Снежной Королевой.
Умела она убеждать. Всегда спокойно, без повышения голоса. Смотрела на человека своими пронзительными печальными глазами, как будто в душу заглядывала. И как-то спокойнее становилось от этого взгляда. Уверенность появлялась.
Шли годы, Снежная Королева становилась всё меньше и суше, всё больше горбилась и худела, словно таяла незаметно. И только большая белоснежная коса становилась с каждым годом всё длиннее и длиннее. Да голубые глаза смотрели всё с такой же грустью и печалью.
Уже давно ушли из жизни и тот председатель, что когда-то уговорил её стать фельдшером, и многие соседки. А те, кто еще был жив, превратились в древних старух. Только Снежная Королева словно не болела вовсе. Только стала ходить медленней да в лес корзинку брать не такую большую. Никто никогда не слышал от неё ни жалобы, ни стона. Люди и не задумывались, что у неё может что-то болеть, она же была доктором!
А ведь старость-то не лечится... И душевные раны всё так же ноют и болят, может уже и не кровоточат по ночам слезами в подушку, но и не уходят насовсем... Просто гордая и одинокая Снежная Королева никогда и никому не жаловалась на свои беды и на свою боль.
Подрастали вчерашние дети, тот парнишка, что сломал когда-то руку, уже усатым дядькой приходил к Снежной Королеве за советом. У его второго малыша начали резаться зубки, плачет и никому покоя не даёт... Да и многие приходили к ней просто за мудрым советом, а не только тогда, когда что-то заболит.
Фельдшерский пункт официально уже давно закрыли. Никто не хотел ехать на такую мизерную зарплату в далёкое глухое село. А Ефросинья Егоровна всё продолжала ходить туда как на работу, содержала всё в чистоте, имела небольшой запас таблеток, бинтов и всякой медицинской мелочи на случай чего. Покупала все это на свою небольшую пенсию, но и односельчане, когда в городе бывали, не забывали про свой медпункт, то таблеток каких купят, то бинтов. А случаи происходили постоянно, мальчишки часто существенно сокращали стратегические запасы зелёнки на свои ободранные колени.
Прибегут потом домой, мать увидит зелень на ногах и спрашивает:
— Это чё у тебя такое? Опять упал что ли? А кто зелёнкой-то тебя помазал?
— Да Снежная Королева в медпункте. Она и помыла коленку сначала, а потом намазала. Сказала не смывать и не мочить, а завтра прийти показать. Она если чего, то ещё намажет заново.
— Ох, вернётся батя, он тебе ремнём ниже пояса намажет! А завтра обязательно сходи к Королеве и передай от меня гостинца. Я утром лукошко соберу. Сам-то хоть спасибо ей сказать не забыл?
— Конечно! Она же добрая, и на коленку мне дула пока мазала. И совсем не щипало...
Так Ефросинья Егоровна лечила всё новых и новых ребятишек, мазала их зелёнкой, дула на ранки и давала утешительную конфету за мужество, если пациент не плакал во время процедуры. А старушкам она часто ходила мерить давление. Заглядывала и к молодым, если что надо помочь с новорожденными карапузами.
Только с годами всё медленнее ходила по улице, всё дольше добиралась до своих пациентов. Но приходила в любую погоду, в любое время суток по первому же зову. А если кто-нибудь жалел её и не звал на помощь сразу, а терпел до утра, то ругала такого нещадно. Ругала и объясняла, что никогда нельзя давать болезни время, нельзя давать ей шанс. Надо всегда бороться с болячкой сразу, как только она хоть немного начинает проявлять себя.
Чем раньше начать лечить простуженного ребёнка, укутать, дать лекарство, напоить отваром, тем быстрее отступит хворь. Чем раньше начать мерить давление и снижать его, тем меньше будет болеть голова и дольше проживёт старушка с гипертонией. А уж про всякие травмы, вывихи и растяжения и речи быть не могло. Сразу же бежала на помощь, шаркала худыми костлявыми ножками, запыхивалась, но бежала как могла, спешила на помощь.
Когда-то зимой в метель все дороги замело, ни скорая, ни какие другие машины не смогли бы проехать. А у девчушки-подростка прихватило живот. Ефросинья Егоровна сразу поняла, что это аппендицит, и медлить было нельзя. Она спокойно объяснила ситуацию и родителям, и самой девочке.
-Если ждать… То может быть поздно. Даже если скорая приедет через несколько часов, то обратный путь такой же долгий. Могут не успеть
Мать девочки схватила за руки старушку.
-Что же нам делать, что? Помоги Ефросинья Егоровна, помоги..
Она снова осмотрела девочку. Боль становилась все острее. Много-много лет не брала она скальпель в руки, да видно не остается выбора, погибнет ребенок. Если она не успеет, то потом уже ничем помочь не сможет.
В медпункте еще давних времен самое необходимое на случай экстренного случая было. Не думала Ефросинья, что в мирное современное время придется ей этим стратегическим запасом воспользоваться.
Переживала сама. Глаза уже не такие острые, да и в руках былой точности не было. Думала пару минут, собиралась с мыслями, но другого выхода не нашла.
-Мне нужен большой стол, чистое белье, очень яркий свет, и медикаменты из пункта.
Люди облегченно вздохнули. Никто не думал о том, что это не операционная, что Снежная Королева не хирург, что нет ничего под рукой, на случай каких то осложнений. Все верили в Ефросинью, не смотря на то, что возраст у нее был уже преклонный.
Из фельдшерского пункта принесли в дом всё, что там было. И Снежная Королева под местным наркозом быстро и аккуратно прооперировала девчушку, спасла её. Да ещё и шов такой аккуратный, почти незаметный сделала. После этого случая она и вообще стала местным героем.
Шли годы, а её по-прежнему звали в каждый дом. Часто даже не по делу, а просто чтобы усадить во главе стола, накормить самым вкусным, поговорить про детей, про здоровье, про погоду... И дети видели уважительное отношение к этой необычной старушке, тоже относились к ней по-особому, с почтением.
А односельчане часто понимали, что Ефросинья Егоровна уже стала слишком стара, ей тяжело и печку растопить, и самой борща наварить, не то что голубцов накрутить или блинов нажарить. Вот и звали её к себе под предлогом посоветоваться про здоровье, а сами подкармливали её чем Бог послал. И детишки любили, когда Снежная Королева приходила в гости. Мамка тогда всяких вкусностей наварит, прям как на новый год или как на день рождения.
Ефросинья Егоровна понимала, что люди так жалеют её и стараются ей помочь. И она в ответ от всей души заботилась об их здоровье, внимательно прислушивалась к любым маломальским жалобам, советовала как лучше поступить и чем подлечиться. Или просто на что обратить внимание, чтобы неприятные симптомы прекратились.
Так и прожила она свою долгую-долгую жизнь в небольшом домишке у фельдшерского пункта. В её окошке всю ночь горела лампа, указывая путь людям, спешащим к ней за помощью. И дверь к себе она никогда не запирала. Знала, что в любой момент может забежать мальчишка с очередной коленкой, жаждущей зелёнки. Или кого-нибудь срочно пришлют за ней, и надо будет скорей идти, спешить на помощь...
С самого утра, после того, как дела необходимые по дому сделает, садилась старушка у окна. Чтобы видеть, кто и чем к ней направляется, чтобы подготовиться, чтобы заранее знать, чем помочь. Для нее это была все та же работа, которую она знала и любила.
Так её и нашли, сидящую за столом у окна. В белом халате и накрахмаленном высоком колпаке, похожем чем-то на корону Снежной Королевы. Белоснежная коса спускалась почти до самого пола. А голубые глаза с грустью и тоской смотрели в даль дороги за окном, словно выглядывали там кого-то, словно продолжали ждать...
Всё село пришло попрощаться со своим белым ангелом-хранителем. За эти десятилетия она словно стала символом деревни, объединяла людей, делала их добрее и щедрее душой. Показывала своим примером как нужно заботиться обо всех и о каждом, как можно быть нужной и полезной для каждого. И люди при ней становились какими-то другими. Они хотели делать добро и помогать друг другу.
И вот теперь её не стало. Закончился земной путь такого удивительного человека. Кто-то на поминках сказал, что не могла же она всю жизнь прожить одна. Наверняка в молодости у неё были родные и близкие. И раз она столько лет жила здесь тоскуя по ним, значит их уже нет на этом свете.
— Вот и встретятся они там, может тогда она не будет такой грустной... — сказала одна из старушек и смахнула слезу.
Потом через несколько дней люди с участковым пошли в её домишко. Надо было решать, что делать с её нехитрыми пожитками. Да закрыть теперь уже навсегда помещение старого фельдшерского пункта. Что там можно сделать и как его использовать пока никто не придумал.
В небольшом старом шифоньере со скрипучими дверцами было так мало одежды, но вся она была аккуратно поглажена и повешена на вешалки, разложена на полочках. Пара комплектов постельного белья была накрахмалена и тщательно отглажена. В комнатке приятно пахло чистотой и немножко больницей. Словно хозяйка вышла куда-то по делам и вот-вот должна вернуться...
Только на подоконнике горшочек с цветущей геранью начал подсыхать. Кто-то из непрошенных гостей взял кружку с водой и полил цветок. Они осматривали спартанскую обстановку в комнатушке так, словно были здесь впервые. А может просто при хозяйке было некогда полюбоваться голыми бревенчатыми стенами, одинокой кроватью, скрипучим шифоньером и письменным столом у окна.
Никто не мог говорить в полный голос. Все почему-то только шептали. То ли потому, что по привычке в приемной докторов не разговаривают, то ли из уважения к дому и к его бывшей хозяйке.
Да, на стене была ещё книжная полка, а на ней стопочки книг, старых и новых. И медицинских журналов. Ефросинья Егоровна читала о новинках медицины и была в курсе основ лечения травами, судя по набору книг.
Кто-то из гостей открыл широкий ящик письменного стола и с удивлением достал из него большую деревянную коробку для шахмат. Она была очень потёртой и старой, но тёмные и светлые клетки были хорошо видны и не оставляли сомнения, что это всё же шахматы.
Коробка была тяжёлой, явно не пустой. Она была перевязана широкой тряпичной белой лентой, в которой угадывался пояс от медицинского халата. Принадлежность коробки Снежной Королеве подтверждалась и выцарапанными на торце коробки инициалами "Е.Е."
Люди стояли и смотрели на неё, не зная на что решиться. С одной стороны им было как-то неловко копаться в личных вещах всеми любимой и уважаемой старушки. А с другой стороны их мучило любопытство. К тому же теперь Ефросиньи Егоровны уже нет, и она не обидится и не оскорбится, если они посмотрят, что же там такое. Почему-то все сразу решили, что именно эта коробка откроет ту тайну, ту боль, которую носила в себе Ефросинья.
Узел был явно свежий, недавно завязанный. И судя по измятым местам на поясе, коробку часто развязывали и потом снова бережно и аккуратно завязывали. Но вот неподатливый узел наконец-то развязался, маленькие боковые крючочки отстегнулись от гвоздиков, за которые держались... Коробка медленно открылась...
Глазам присутствующих предстала удивительнейшая картина. Они ожидали увидеть всё что угодно, но такого даже представить себе не могли. Они думали, что там будет что-то драгоценное, какие-нибудь родословные царских времён и старинные алмазные диадемы... Ведь не даром же Ефросинью Егоровну называли Королевой. Она наверняка была какого-то древнего дворянского рода... Как же они ошибались в своих догадках и предположениях!
В большой коробке действительно было всё самое ценное, что было в жизни Ефросиньи. И там действительно была вся её семья... Вся большая деревянная коробка была наполнена доверху. Здесь лежали аккуратно сложенные пожелтевшие военные треугольники, перевязанные бинтом. Рядом лежала стопочка довоенных фотографий, так же бережно перебинтованная свежей марлей. Отдельно были сложены бланки военных похоронок... много бланков... целая стопка...
Люди переглядывались. Столько похоронок для одного человека? Тогда вопросы о том, почему Ефросинья с самой молодости седая-отпадают сами собой.
На самом дне лежала тетрадка, исписанная мелким аккуратным почерком. И всё оставшееся свободное пространство занимали боевые медали и ордена. Много медалей...
Кто-то стал читать вслух записи в дневнике, кто-то развязал бинт на пожелтевших письмах с фронта, кто-то аккуратно разложил на письменном столе старые фотографии. Эта коробка хранила тайну тоски и грусти Снежной Королевы, всю её судьбу, всю её боль...
До войны Ефросинья начала учиться в медицинском институте, встретила своего единственного и вышла за него замуж. Через девять месяцев у них появились мальчишки-близнецы. Мать Ефросиньи умерла от пневмонии и молодой девушке пришлось не только своих детей растить, но и помогать отцу с тремя младшими братьями. Они жили большой дружной семьёй. Отец был военным, и братья хотели идти по его стопам. Ефросинья с мужем были врачами, а их мальчишки захотели тоже стать офицерами, как и дед. Ничего не предвещало беды. Да и какие беды могли сломить эту семью, в которой много надежных мужских плеч. Все семь мужчин, маленькие и большие, беспрекословно слушались Ефросинью, но при этом оберегали, как могли.
Когда началась война, первым на фронт ушел отец. Это был его долг, его судьба. А за ним ушли и братья, все трое. Первая похоронка пришла на младшего. Потом сразу две — на среднего и старшего братьев. Они погибли оба в одном бою. Через несколько месяцев пришла похоронка и на отца.
Ефросинья сухими глазами читала похоронки. Что-то сгорала в ее душе. Все вокруг рушилось, и жизнь уже никогда не будет такой, как прежде.
Ефросинья с мужем работали в полевом госпитале, а сыновей отправили в тыл к дальним родственникам мужа. В сорок третьем во время бомбёжки она овдовела. Бомба попала прямо в палатку, куда за минуту до этого зашел её муж. Всё произошло прямо у неё на глазах. Она закричала и упала. Но когда очнулась-тоже не плакала, только коса у нее стала белой. Она пережила и этот удар.
Ефросинья надеялась, что там в тылу, в безопасности у родственников ждут её возвращения мальчишки близнецы. Но подростки не усидели, не смогли отсиживаться в тылу, когда вся семья на фронте, даже мать. Они сбежали от родственников и всё-таки попали на фронт. Оба погибли в последние дни войны. Эти две похоронки стали для неё последним ударом. Тем самым, который поставил точку на душе женщины.
Ефросинья не смогла вернуться в родной город, по улицам которого гуляла под руку с любимым мужем. Она не могла зайти в квартиру, где за ручки учила ходить своих малышей... Она не могла зайти во двор, где у гаража ковырялись в мотоцикле её братья. Где теперь не будет слышен голос её отца...Все воспоминания толпились в голове, как только Ефросинья закрывала глаза. Все в этом городе кричало о счастье, о том, далеком, когда вся семья жила вместе, когда радость и смех были в доме.
Она ушла в никуда, взяв с собой только эту коробку и свои знания. Она поселилась там, где ничто не должно было напоминать ей о её боли так же ярко, как в родных краях. Но часто по ночам ей снились родные лица. Они улыбались ей и говорили, что любят её, и что она должна любить тех людей, с которыми живёт. Она плакала во сне и говорила им, что хочет быть с ними, что не может без них тут, одна... А они улыбались ей снова и говорили, что она не одна...И она верила, ждала ночи, чтобы снова побыть рядом с ними, со своими любимыми.
Эти последние странички в пожелтевшей от времени тетрадке были помяты и размыты, словно Снежная Королева плакала, когда записывала эти свои воспоминания о снах...
А на столе лежали чёрно белые довоенные фотографии. С них на незваных гостей смотрел серьёзный мужчина в форме с погонами, трое парней в гимнастёрках, молодая пара с двумя мальчишками-близнецами на руках, красивая юная девушка с длинной тёмной косой и светлыми глазами... Их Снежная Королева, до того, как стала грустной и печальной. И седой...
🌹✨🌹Позднее счастье
С пенсии Дарья Ивановна, кроме обязательных коммунальных платежей и покупки продуктов на оптовой распродаже, позволяла сделать себе небольшой подарок – пакетик кофе в зернах. Зерна были уже прожарены и когда она срезала уголок пакетика, они издавали умопомрачительный аромат. Вдыхать надо было обязательно с закрытыми глазами, отрешившись от всех чувств, кроме обоняния и тогда являлось чудо! Вместе с изумительным запахом в тело будто вливалась сила, всплывали в памяти девичьи мечты о дальних странах, грезился океанский прибой, шум тропического ливня, таинственные шорохи в чаще сельвы и дикие крики обезьян, снующих по лианам...
Ничего этого она никогда не видела, но рассказы папы, постоянно пропадавшего в исследовательских экспедициях в южной Америке, она помнила. Когда он бывал дома, то любил рассказывать Дашеньке о приключениях в долине Амазонки, прихлебывая крепко сваренный кофе, и его запах теперь всегда напоминал ей о нем – сухощавом, жилистом загорелом путешественнике.
Что родители были не родные она знала всегда. Она помнила, как в начале войны ее, трехлетнюю девочку, потерявшую родных, подобрала женщина, которая стала ей мамой на всю жизнь. Потом – все как у всех: школа, учеба, работа, замужество, рождение сына и вот он итог – одиночество. Сын еще лет двадцать назад, согласившись на уговоры жены, избрал местом жительства другую страну и благоденствовал с семьей в городе Хайфа. За все это время посетил родной город всего лишь раз. Созванивались, сын ежемесячно присылал ей деньги, но она их не тратила - откладывала на специально открытый счет. За двадцать лет накопилась немалая сумма, она вернется сыну. Потом...
В последнее время ее не покидала мысль, что прожила она жизнь хорошую, полную забот и любви, но – чужую. Если б не война, была бы у нее совсем другая семья, другие родители, другой родной дом. Значит и судьба была бы другой. Родных своих родителей она почти не помнила, но часто вспоминала девочку – ровесницу, которая всегда была рядом в те, почти младенческие годы. Машей ее звали. Так и слышится, порой, как их окликали: - «Машутка, Дашутка!» Кем она ей приходилась? Подружкой, сестрой?
Размышления ее прервал короткий сигнал мобильного телефона. Она взглянула на экран – пенсия пришла на карточку! Вот и хорошо, очень кстати! Можно прогуляться в магазин, прикупить кофе – последний сварила вчера утром. Осторожно постукивая по тротуару тростью, обходя осенние лужи, она подошла ко входу в магазин.
У дверей притулилась серенькая, полосатая кошечка, опасливо поглядывая то на прохожих, то на стеклянные двери. Жалость шевельнулась в сердце: – «Мерзнет, бедняжка, да и голодная, наверное. Взяла бы тебя домой, да только... Кому ты нужна будешь после меня? А мне осталось... Не сегодня, так завтра». Но, жалея несчастную, прикупила ей недорогой пакетик корма.
Она аккуратно выдавливала желейную массу в полиэтиленовый лоток, кошка терпеливо ждала и поглядывала на благодетельницу влюбленными глазами. Распахнулись двери магазина и на крыльцо вышла дородная женщина, выражение лица которой не предвещало ничего хорошего. Она, без лишних слов, отшвырнула ногой лоток с кормом так, что желейные комочки разлетелись по тротуару:
– Говоришь им, говоришь – никакого толку! – рявкнула она. – Нечего их тут прикармливать! – и развернувшись нервно удалилась.
Кошка, опасливо оглядываясь, принялась подбирать кусочки съестного с тротуара, а Дарья Ивановна, задохнувшись от возмущения, почувствовала первый укол надвигающегося приступа. Она поспешила к автобусной остановке – лишь там были скамеечки. Присев на одну из них, она лихорадочно шарила по карманам, в надежде отыскать таблетки, но напрасно.
А боль безжалостно накатывала волнами, голову будто сдавливали в тисках, в глазах темнело, из груди рвался стон. Кто-то дотронулся до ее плеча. Она с трудом открыла глаза – молоденькая девушка испуганно смотрела на нее:
– Вам плохо, бабушка? Как Вам помочь?
– Здесь, в пакете. – Дарья Ивановна слабо шевельнула рукой. – Там упаковка кофе. Достань и распечатай.
Она припала к упаковке, вдохнула аромат жаренных зерен раз, другой. Боль не прошла, но ослабла.
– Спасибо, девонька. – Слабо произнесла Дарья Ивановна.
– Меня Полиной зовут, а спасибо скажите кошке. – Улыбнулась девушка. – Была рядом с вами и так громко мяукала!
– И тебе спасибо, моя хорошая. – Дарья Ивановна погладила кошку, которая сидела тут же, на скамейке с ней. Та самая, полосатая.
– Что с вами случилось? – участливо интересовалась девушка.
– Приступ, девонька, мигрень. – Призналась Дарья Ивановна. – Перенервничала, бывает...
– Я провожу вас до дома, одной вам трудно будет дойти...
– ... У моей бабули – тоже бывают приступы мигрени. - Рассказывала Полина, когда они пили слабенький кофе с молоком и печеньем в квартире Дарьи Ивановны. – Вообще-то, она мне прабабушка, но я ее называю «бабуля». Она в поселке живет, вместе с моей бабушкой, мамой и папой. А я учусь здесь, в медучилище, на фельдшера. Бабуля, как и вы, меня девонькой называет. И еще - вы так на нее похожи, что я сначала подумала, что вы – это она! А вы не пробовали искать своих родственников, тех, настоящих?
– Полинушка, девонька, как их найдешь? Ведь я их почти и не помню. Ни фамилии своей, ни откуда я родом. – Рассказывала Дарья Ивановна, поглаживая пригревшуюся на коленях кошку. - Помню - бомбежку, когда мы ехали на подводе, потом танки... А я бежала, бежала так, что себя не помнила! Ужас! На всю жизнь ужас! Потом меня женщина подобрала, я ее всю жизнь мамой называла, и сейчас она для меня мама. После войны пришел ее муж и стал мне самым лучшим папой на свете! Осталось у меня из своего – только имя. А семья моя родная, вернее всего погибла, там, под бомбами. И мама, и Машутка...
Она не заметила, как после этих слов Полина вздрогнула и посмотрела на нее огромными, голубыми глазами:
– Дарья Ивановна, а у вас есть родинка на правом плече, на листик похожая?
От неожиданности хозяйка поперхнулась кофе, а кошка внимательно на нее уставилась.
– Откуда тебе это известно, девонька?
– У бабули точно такая-же. – Тихо произнесла Полина. – Ее Марией зовут. Она до сих пор не может сдержать слез, когда вспоминает свою сестренку – близняшку, Дашутку. Пропала она под бомбежкой, при эвакуации. Когда фашисты дорогу перерезали, пришлось вернуться домой, там и пережили оккупацию. А Дашутка пропала. Так и не нашли, сколько не искали...
С утра Дарья Ивановна не могла найти себе места. Она ходила от окна к двери, ожидая гостей. Серенькая, полосатая кошка не отходила от нее ни на шаг, с тревогой всматриваясь в лицо хозяйки.
– Не волнуйся, Маргоша, со мной все в порядке, – успокаивала хозяйка кошку. – Только сердце стучит...
Наконец, прозвенел дверной звонок. Дарья Ивановна, волнуясь открыла дверь.
Две пожилые женщины, замерев, молча смотрели друг на друга глазами полными надежды. Словно в зеркале видели они не потерявшую цвет голубизну глаз, седые локоны вьющихся волос и скорбные морщинки в уголках губ.
Наконец, гостья облегченно выдохнула, улыбнулась, шагнула навстречу и обняла хозяйку:
– Здравствуй, Дашутка!
А на пороге, утирая слезы счастья, стояли родные люди.