СБЕЖАВШАЯ В ХОЛОД...

- Одумайся! Детей погубишь, сама сгинешь... не дождусь я от вас и весточки-и...
Бабка сидела на табурете посреди прохода и смотрела на то, как Тамара упаковывает последние вещи. Женщина выла белугой, причитала, умоляла дочку одуматься.
- Помёрзнете тама! Руки-ноги - всё отморозите! Себя не жалеешь, так хоть над детьми сжалься!
- Мама, хватит катать истерику, не пугай детей, - отрывисто бросила Тома. Она оценивающе вертела в руках ситцевое платьице младшей дочери. Брать, не брать? Отбросила в сторону... Зачем оно там, на морозе. А до следующего года девочка из него вырастет.
- Вот вернётесь назад без ушей и носов - не приму! - продолжала устрашать бабка, - Ой, что делает заполошная! Я не могу!
Она наклонилась к полу, подняла чистый, но дырявый детский носок (из тех, что были лёгкими, летними) и высморкалась в него. Дети тоже, испугавшись, что мать везёт их на верную смерть, притихли и спрятались за бабку. Младшенькая, семилетняя Саша, спросила:
- Бабушка, а куда наши уши и носы подеваются?
- Отморозите вы их, унученька! Там на Северах знаешь морозы какие? У-ух! А плакать вообще нельзя, слёзы на щеках замерзают. Сплюнешь ежели на улице, так пока долетит слюна до земли, то уже в лёд превращается.
- Ах! - пугались её больше дети. Бабка только раззадоривалась, говорила, натирая носком переносицу:
- Или же видишь - сидит воробушек на ветке, ты думаешь, что он живой, а как подойдёшь ближе, то понимаешь, что он словно ёлочная игрушка - блестит от корки льда, замороженный, мёртвый, - закончила она дрогнувшим голосом и опять заплакала. Притянула к себе внучек, представив и их в таком положении, как у воробушка, а те уже сами реветь готовы.
- Ну сочиняешь ты тоже! - возразила со смехом Тамара, - тебе-то почём знать как там на Севере? Ты там никогда не была, всю жизнь просидела в нашем селе.
- Дядька твой служил, он рассказывал!
- Ну по крайней мере уши и нос у дяди Вити на месте, вернулся живым-здоровым, - заметила справедливо Тамара. - Не слушайте, девочки, бабушку. Там, говорят, зима настоящая! - сделала она круглые и весёлые глаза, - снега как наметёт под крышу, хоть на сани садись и катись от самой печной трубы вниз! И слякоти нет, как у нас, и сырости. Будем с вами пельмени лепить и хранить их в сугробе, а не в холодильнике, я слышала, что местные так делают.
Бабка крякнула с сарказмом:
- Ага, утащат собаки твои пельмени на раз-два, тоже мне радость.
- А мы их, бабушка, спрячем в клетку, не дурные же, - возразила старшая внучка Ира.
- Правильно, Иришка, умница! - поддержала дочку Тамара, - и папа ваш никогда-никогда нас там не найдёт, ни одна душа не знает куда конкретно мы едем, кроме бабушки.
Все разом притихли, опустив глаза. Бабка сказала, глядя в сторону:
- Зря ты на это надеешься, Тома. Дети-то его, захочет - найдёт. Есть милиция, органы разные...
- Его лишили родительских прав! Да и не нужны ему дети... Он меня искать будет... И не найдёт!
- Меня бросаешь... Внучек увозишь. Совести нет совсем, - упрямилась бабка.
- Ты ещё молодая, хоть и называешь себя бабкой - шестьдесят лет всего. Другие у тебя есть дети и внуки. Да и в присмотре ты не нуждаешься, сама за кем угодно ещё приглядишь. А я жизнь хочу начать заново, мама! - взмахнула на плечо свой медицинский халат Тамара, - Надоело мне здесь всё: не позавидуют, так кольнут, не схитрят, так пожадничают. Ругань надоела, зависть, радость от чужой беды. Вот мне Машка, подруга вроде бы, и та говорит на днях с предвкушением: "Скоро твой выходит, я слышала. Нагулялась ты на свободе вволю! Ох и разомнёт он об тебя вновь кулаки! Ха-ха-ха!". Прямо ржёт, лошадь.
- Да ну тебя, не может быть, - не верила бабка.
- Как есть говорю. Поедешь в город, стоишь себе спокойно в очереди, так кто-нибудь, бывает, толкнёт и саму тебя виноватой сделает. Раз, два - и свалка, крики, оскорбления... и самое удивительное, людям это словно в радость, как норма у нас...
- Ну не все же такие. Есть и у нас люди хорошие. Просто мы темпераментные.
- Конечно есть, но в целом... Устала я от этого, чувствую себя белой вороной. Я верю, что есть места, где на рынке тебя не обсчитают, на работе пациенты не нагрубят, никого при тебе не обсудят... Ой, не могу больше! Сбежать хочу от всего! А тем более Миша из тюрьмы выходит! Не хочу я его даже видеть! Натерпелась!
Посидев ещё немного, бабка встала наконец и прошлёпала на кухню, чтобы собрать на стол. Хотела она накормить путешественников до отвала, ехать-то ого-го: до самой Москвы, а там пересадка до Архангельска, и потом ещё до посёлка или что оно у них там, в холодине той. Бабка тот посёлок представляла стоящим на льдине, вокруг чёрный лес, из которого выглядывают медведи и волки. А как ещё представлять север человеку, который всю жизнь прожил на южных землях?
Тамара же собиралась решительно, поезд был в ночь. Уже и вещи крупные вперёд отправила, через неделю должны доехать. Было как-то радостно уезжать, волнительно. Работу ей предложили в посёлке, фельдшером. Обещали жильё и северные надбавки. Тамару всегда завораживали картины настоящей зимы, её суровые, но такие потрясающие виды. Кто знает, может именно там она найдёт свой уголок покоя и счастья, раз уж здесь не срослось?
Муж у Тамары скатился в пьянство... Если поначалу просто мог слегка наподдать ввиду горячего нрава, то с выпивкой становился всё злее. Терпела Тамара, как и всякая баба в те времена. Лицо напудрит, синяки скроет под одеждой и вперёд. Миша ведь, когда трезвый и в хорошем настроении, совсем другой человек. Любила его Тамара за харизму и силу, за, казалось бы, вечную молодость на розоватых, бархатистых щеках. По-настоящему он начал бить жену, когда та заговорила о разводе. Напьётся - и давай... Тамара раз обратилась в милицию... А на следующий раз муж избил её настолько сильно, что попала она в больницу, месяц лежала с переломами рёбер и травмой головы. Всё зафиксировали. Мать была свидетелем. Мишу посадили на три года. За это время Тамара с ним развелась и добилась лишения родительских прав. Три года почти прошло, младшей дочке уже семь лет, а нет-нет, да вспомнит:
- Мама, а помнишь как папа тебя бил? Мне было страшно...
Долго ехали они в неизвестный край. В Архангельске сделали ещё одну пересадку - на автобус. Два часа любовались величественной природой, удивлялись бескрайним пейзажам суровой земли, которая сейчас, в августе, казалась такой нежной и целомудренной, такой отстранённой от человеческих сует и в то же время приветливой, что казалось, нет в ней ничего лишнего, ни единой травинки и деревца, а убери что-нибудь, и нарушится вековой покой.
Их высадили у дороги. За лугом виднелись первые дома посёлка. Тамара знала, что чуть дальше, вдоль реки, есть ещё поселения одно за другим, потому что её назначили фельдшером сразу на три населённых пункта, рядом были две небольшие деревеньки. Дети сразу заныли - холодно. Достали кофты. Распределив сумки по мере возможностей, они пошли по направлению к посёлку. Через несколько шагов младшая дочь опять подняла вой - тяжело, она устала с дороги. Вдруг что-то треснуло по левую сторону в невысоких и редких елях и на дорогу стал выходить мужичок. Роста он был небольшого, бородатый просто страсть, шапка-колпак набекрень (и где он взял такую? От прадедов что ли? - подумала Тома). Возраст его из-за лохматости определить было сложно: то ли сорок лет, то ли все шестьдесят. Оказалось - охотник, устанавливал силки для зайцев. Вперёд него выбежала небольшая собака, обнюхала путников.
- Что это ты, дочка? - обратился он к Тамаре, - никак к нам?
- К вам, наверное, здравствуйте. Фельдшером местным.
Мужичок мотнул башкой, оценив расстояние.
- Давай-ка сюда свою поклажу, - выхватил он из рук Тамары пузатый чемодан. - И вторую сумку тоже. Что же вас не встретили?
Мужичок пошёл вперёд так бодро, что компания еле за ним поспевала. Тамара забрала большую часть вещей у детей. Отвечала:
- А вот и мне интересно, обещали в письме, что автобус заезжает в посёлок, а он высадил нас...
- Этот - нет. То другой, после обеда. Этот прямехонько шпарит, как укушенный волком заяц.
- Но тут недалеко вроде? Мне в сельсовет для начала.
Вопрос остался без ответа.
- А фельдшер нам в посёлок нужен. Никифоровна, кочерга старая, совсем плоха - не видит ничегошеньки, катаракта её заела. Бедная женщина...
- И работает?
- А что делать? Нет человека с образованием, не едут к нам. Недавно пришёл к ней по нужде - наступил на какую-то ржавую гадость, нога подгнивать начала. Дело в том, что я за волнушками босиком хожу, у нас тут все так делают, прощупываем землю ногами, так и ловим их. Так вот говорю ей: погляди, Никифоровна, что с ногой у меня? Помазать чем? А она, накося, всего меня общупала. Я ей говорю: что ты меня щупаешь, Никифоровна? Смотри, не заигрывай, у нас разница в возрасте. Ну какую-то мазюльку мне дала, бинтами велела заматывать. Прошло. Умная женщина! То-то рада она будет пост сдать!
За такими нехитрыми разговорами они и вошли в посёлок. Дома в нём - сплошь из дерева. Высокие стоят, глядят окнами на прохожих с безразличием. Доски их и срубы посерели от времени, все серые, как один, но тем не менее... до чего же органично они вписывались в местную природу. Проходят мимо, а из окон и дворов люди смотрят на них. Интересно, кто такие?
- Здорова, Семён! - говорит ему другой мужик и подходит.
- Доброго дня, Емельян.
- Закурить есть?
- Найдётся...
Мужик наклоняется над спичками с папироской, а сам спрашивает, кивая на Тамару:
- Это кто с тобой такой заморский?
- Да вот дочку встретил. Будет у нас фельдшером.
Тамара что-то подавила в горле от удивления. А мужик, казалось, совсем не удивился. Оставив папиросу во рту, он улыбнулся Тамаре и молча забрал у неё все сумки. Одну из сумок отнял у Саши.
- А то внучки, значит?
- Можно и так сказать.
- Ну пошли, помогу вам.
Семён (как оказалось его зовут) перестал совсем обращать внимания на Тамару и детей, а разговорился с приятелем об охоте да о том, что морошки нынче видано-не видано, а комарья ещё больше, так и норовят сожрать.
- Как там твоя берлога в лесу? - поинтересовался Емельян.
- Стоит, что ей сделается. Печурку новую на зиму обмазал. Погребок начал обсыпаться, я его подколотил. Картошка хорошая вышла, в бабкином огороде не растёт так, как в лесу. Зиму пролежит, не замёрзнет, будет мне питание.
Пока прошли две улицы до центра, здоровались с ними ещё люди и им уже сам Емельян радостно объявлял, что к Семёну, дескать, дочка приехала. Все поздравляли Семёна.
В сельсовете у Тамары приняли документы, дали адрес выделенного ей дома. Мужики как услышали какой это дом - взбунтовались.
- Не будет моя дочка в развалюхе жить! В свой дом забираю! - ворвался Семён в кабинет начальства.
- Твоя дочка? - не поняли там.
- Да, я на дороге её встретил, дойти помог, вы же не пошевелились бабе с двумя детьми помочь.
Тамара подумала - всё. Сейчас председатель раскраснеется от злости и начнётся обычная свалка. Но к удивлению перед ней извинились, пообещали выделить машину, чтобы на днях забрать вещи с вокзала.
- А что же вы не сказали, что отец здесь живёт у вас?
- Да я как-то и не... - промямлила вконец растерянная Тамара.
- Пусть у меня живёт, - опять встрял Семён, - чего пустовать избе? Я из леса не выхожу почти, а если и возвращаюсь, как сегодня, то дальше балока не хожу, мне в той избе без Маруси делать нечего. Вот как померла она, так я и... Уии... - махнул шапкой-колпаком Семён.
Председатель только руками развёл. Тамара же до того в шоке была оттого, что вдруг обзавелась отцом, что согласилась на всё, тем более, как сказал Семён, выделить ей хотели развалюху.
И никто не интересовался откуда дочка у Семёна взялась, ни единого вопроса не задали. Сказал дочка - значит дочка. И неважно, что Семён всю жизнь в посёлке с женой прожил, в город почти никогда не выбирался, да и детей у них не было, Бог не дал. Захотят - сами расскажут, никто не лез с вопросами в душу.
А изба у Семёна оказалась не изба, а просто прелесть! С высоким крыльцом, хорошая, крепкая.
- Сам строил, на совесть, - признался хозяин. - Пылью заросла, конечно... Ну ничего, вы в три руки здесь...
Но втроём убирать не пришлось: явился вскоре Емельян с женой, дочкой и ещё одной женщиной, принесли гостинцев, еды ещё тёплой в котелках и давай новой хозяйке помогать с уборкой. До вечера всё вылизали, подушки с матрасами выбили, постельного белья и посуды одолжили на время, пока не приедет основной багаж Тамары. Как их благодарить, Тамара не знала... Такой щедрости и простоты, желания помочь, такой поддержки от незнакомых людей она ещё никогда не видела.
- Что вы, что вы, я сама, мне совестно... - бегала она от одной помощницы к другой.
- У нас здесь все друг другу помогают, так и живём! - объясняли ей.
Появлялись ещё мужики и бабы какие-то: одни с косами, чтобы траву во дворе выкосить, другие просто поглазеть, познакомиться с новой жительницей. И выпить успели, и закусить.
Вдруг, когда уже и расходится надо бы, Семён откуда-то с баяном выполз и кричит:
- Давайте, бабоньки, споём, частушки вспомним. И заиграл. Выбежала молодая, крепенькая бабёнка, тряхнула подолом юбки:
Я пою, а ноги пляшут,
Будто мне семнадцать лет:
Дали премию в колхозе
Дорогой велосипед. У-у-ух!
Тут и Емельян запел под общий смех, размахивая руками:
На болоте ел морошку,
думал вроде бы немножко,
ведь меня предупреждали,
еле еле откачали.
И женщины подхватили: у-у-у-ух!
Прощаясь, говорили ей люди:
- Мы так рады! Мы так рады! Наконец-то у дяди Семёна появилась семья!
Тамара в этой кутерьме, казалось, не день провела, а неделю - столько впечатлений. И духу не хватило ей признаться, что Семёна она впервые в жизни видит, что он никто ей. Все разошлись, и он исчез - вернулся в свою лесную избушку. С каким-то ощущением невиданного счастья засыпала Тамара. Завтра ждал её новый день.
2. Сбежавшая в холод
Среди ночи Тамару разбудила старшая дочь и сказала испуганно:
- Мама, там дядя стучится, неужели ты не слышишь.
Спросонья Тамара еле подняла тяжёлую голову. Действительно стучали. "А дверь-то не заперта..." - первым делом подумала она, но тут же отбросила лихую мысль - не от кого здесь закрываться, все свои. Дочь стояла перед ней сгорбившись, в ночной сорочке.
- Доктор! Докторша! - звучал приглушённый голос с крыльца. - Тамара как вас там по отчеству, матушка вы наша сердечная! Просыпайтесь, спасительница.
Тамара отогнала от себя дочь, потянулась к стулу за тёплым платком.
- Вернись в кровать. Давай, давай... - сказала она Ире.
- Мне страшно...
- Тихо! - приложила она палец к губам, а в сторону двери сдавленно крикнула: - Иду! Секундочку!
На крыльце её дожидался мужчина, из местных. Он неловко переступил с ноги на ногу, поправил кепку. Было сумрачно среди ночи, не черно, как на юге. Тамара хорошо видела его по-детски простое и честное лицо.
- Разбудил вас, да? Ненарочно я, ну то есть... Там женщине плохо. Прибежала ко мне внучка её, соседка, вся в слезах девчонка - говорит: плохо бабушке, помирает.
У Тамары вмиг сон рукой сняло. Она впустила мужчину в избу, спросила имя - Андрей его звали, - и велела рассказать поподробнее, а сама бегом одеваться. Мужчина гудел, покорно стоя у занавески, отделяющей комнату от прихожей.
- Так-то бабушке уже, наверное, лет сто - пора ей. Да вот беда - внучки у неё, точнее правнучки. Испускать дух никак нельзя. Мамка у девочек померла года три назад, сиротой она была, так что с той стороны и нет никого. А бабка этих девочек, ну то есть именно бабка, а не прабабка, - толковал путано Андрей, - я имею ввиду мать отца их, тоже молодой сгинула вместе с мужем - угорели. Страшное дело... Я мальцом был, запомнил... Так что бабушка эта, дай ей Бог здоровья, и внука вынянькала, и теперь правнучек.
Тамара уже вконец запуталась кто там кому приходится. Уточнила:
- А отец девочек где?
- В рейсах он. Моряк то бишь. Механиком на судне трудится.
- Понятно.
Тамара осуждающе поджала губы, но промолчала. Хорош отец! Скинул детей на старушку! Ох, мужики... Она резко вышла из-за занавески, так что мужчина оступился и чуть не упал, и взяла с буфетной полки свой тревожный чемодан фельдшера.
- Идёмте. Теперь о бабушке поподробнее. Вы её видели? На что жалуется?
- С температурой четвёртый день, пожелтела вся. В боку, говорит, болит, - объяснял мужчина, дыша Тамаре в спину.
- Как?! Что же не обращалась?!
- Да она всё травками... В медицину не верит. Нам в конец посёлка, - махнул Андрей в сторону леса. - Самая последняя изба у них. Знаете как солдатиков в армии расставляют по росту от высокого к малому? Вот и у них изба такая же - самая маленькая. Как отстроили им после пожара, так и живут. Думали, бабке с внуком много не надо. Кто ж знал, что внучок потом расплодится...
- Действительно.
Шли долго. Посёлок спал. В сумраке стояли оцепенелые избы, фонари обозначали путь. Тишина стояла сонная и только какая-нибудь собака могла подойти к воротам для проверки и погреметь цепью, но не лаяла. Их встретил покосившийся забор и небольшая серая избушка в три оконца. В двух оконцах горел свет, из трубы тянулся дымок. Андрей отпер калитку, пропустил Тамару вперёд. Сказал, извиняясь за хозяина, виновато глядя на забор:
- Вы не подумайте на Володю, на отца девочек то бишь. Он человек хороший, только дома бывает редко. Как приедет, так всё стук-постук, возится тут, шуршит по хозяйству. Забор-то ветром на днях снесло, помните тот ветрюганище в первый день октября? Я сам хотел починить, да заработался, всё никак.
Дверь Тамаре открыли девочки: одна уже большая, подросток, а вторую она узнала - Нюрка то была, училась с её дочкой Сашей в первом классе. Саша с нею дружила. Всего-то и набралось пять первоклассников на этот год: трое из посёлка и двое мальчишек из ближайшей деревни.
- Жива ещё наша Пантелевна? - поинтересовался Андрей.
- Жива, - ответила старшая и посторонилась, указывая, - туда проходите, тётенька.
Пантелевна лежала навзничь на кровати с железным изголовьем и стонала.
- Спасительницу вам привёл, Пантелевна, дочку нашего Семёна, щас она вас мигом на ноги поставит.
Тамара улыбнулась сдержанно - почти два месяца прошло, как она приехала в посёлок, а так и осталась для всех Семёновой дочкой. Никто подробностей не расспрашивал, а сам Семён пропадал в лесу, изредка принося им то картошки, то куропаток ощипанных. Взамен Тамара потчевала его домашней выпечкой, особенно полюбил Семён "булочки сердечком", присыпанные сахарком. Вывалит Семён картошку перед Тамарой столько, сколько смог принести в руках, а сам на печь поглядывает - не печётся ли там чего интересного. Тамара улыбнётся ласково, возьмёт с окна миску, наполненную пирожками - любила она выпекать всякое, - и откинет с них полотенечко перед Семёном. Семён нагребёт себе по карманам скромную порцию, один пирожок в рот засунет. Жуёт и говорит, прижмурившись:
- С нашою-то картошкою?
- Ага.
- Вот что ни говори, дочка, а картошечку я люблю. Много в ней смысла.
- И какой же там смысл? Картошка и картошка, всё на этом.
- Эээ, не... Ничего ты, золотая моя, не понимаешь. Поставишь в печку котелок с ней, а она ароматом в ноздри как забьёт, пока готовится! Сразу жить веселее становится. В том-то и смысл её - картофельный.
Тамара поставила чемодан на пол около кровати, хотела стульчик найти.
- О-ох... - простонала бабулька. Тамара склонилась над ней. Первое, что бросилось в глаза - жёлтые склеры и в целом желтушность кожных покровов.
- В правом боку болит?
Пантелевна кивнула.
- Температура?
- Ровно тридцать восемь, - ответила старшая девочка. Они обе, взлохмаченные, испуганные, стояли, прижавшись к противоположной стене. Старшая обнимала младшую.
Тамара пальпировала область подреберья, измерила давление, послушала женщину стетоскопом.
- Сколько вам лет?
- Семьдесят... пять... - простонала бабулька.
Тамара обвинительно посмотрела на Андрея, тот глаза опустил, устыдившись. Накинул женщине сверху четверть века, а Тамара ещё удивилась, увидев её - вроде бы и не древняя, может от мороза здесь не стареют?
- В больницу вам надо. Желчный пузырь у вас воспалён, скорее всего застрял камень, - сказала Тамара, вынимая из ушей стетоскоп. - Боюсь не обойтись без операции.
- И что делать, матушка-доктор? - подкрался к ней сзади Андрей.
- Вызывать машину скорой помощи, что же ещё.
- А как? Сельсовет-то закрыт, телефон только там.
- Значит надо открывать. Можете попросить кого? Я ещё плохо знаю кто где живёт...
Так и пробегал бедный мужик полночи, спасая Пантелевну-соседку. Ждали машину два часа, Тамара не уходила, следила за состояниям больной. Разок подкинула в печку дров. Девочек она успокоила, уложила назад в постели. Те уже испугались, расплакалась младшая Нюрка - как без бабки-то...
- А папа наш только через два месяца. Как же одни мы?
Увезли Пантелевну. Тамара смотрит на спящую Нюрку, потом на старшую, которая лежит с глазами открытыми. Как оставить детей? И свои ведь дома одни... Душа разрывается. Андрей её успокоил, зевая во весь рот:
- А чего там? Дашка большая уже. Бабы деревенские будут приходить, помогать. Слышь, Дашка? За сестрой углядишь ведь?
- Угляжу. Я и так всегда с ней, - отозвалась девочка расстроенным голосом.
- Вот и всё. Утром жену попрошу, чтоб зашла к ним, проверила как в школу собрались. А вы, доктор, идите уже домой, поспите хоть.
Не приходилось скучать Тамаре. Пациентов не много, но разбросаны они на три населённых пункта. Четыре дня у себя в посёлке, и день уходит на те две деревеньки, что шли друг за другом бок о бок. А в те, другие, ещё дойти надо: четыре километра и в основном пешком, хорошо если колхозники подкинут. Старалась по дороге не думать, что волк может выйти из леса или медведь, но на всякий случай держала при себе нож, хоть какое-то успокоение. Близких морозов она не так боялась, как встречи со зверем.
Но какие же были благодарные и простые те пациенты! Редко кто с пустыми руками приходил: то рыбку принесут свежую, то варенья баночку, грибов солёных, огурцов, лука, ведро картошки. Кто что мог. У Тамары ведь погреб пустой был - приехали они сюда в августе, ничего не успела вырастить. Даже кур-несушек ей дарили, накопилось к октябрю целых пять. Для этого дела Семён обустроил для них курятник. Фельдшер на селе первый человек, его все уважают. Пригласят в гости - сажают во главе стола, предлагают лучшие разносолы.
Пантелевна после операции шла на поправку. Пару раз, Тамара точно знала, мотались к ней деревенские, чтобы проведать. Жили дружно, как одна семья. Дочки Тамары сдружились крепко с её внучками, приглашали после уроков к себе домой. Тамара жалела девочек. Были они какими-то неухоженными, вроде бы и одежонка хорошая, но грязноватая, да и сами не очень чисты стали: не было у Пантелевны сил затапливать баню.
Пригласил их как-то Емельян, тот самый, который помог в первый день сумки донести, к себе в баньку. Он всегда приглашал. Бывало, идёт Тамара вечером мимо его дома с вызова, а Емельян, носясь от бани до избы, орёт сынкам своим:
- Стопилась! Выстоялась! Давайте скорее шевелитесь, а то весь жар упустим!
Мальчишки рассказывали, что папка парился в шинели, быстро, как колобок, закатывался в парилку и там ругал их: "Упустили! Самый жар уже стих!". Мальчишки на полу через веники дышат, потому что жар на самом деле чудовищный, а Емельян сидит, кутаясь в шинель, на верхней полке и жалуется: "Холодно... Упустили..."
В этот-то упущенный жар и пошла Тамара париться с дочками, пригласив с собой внучек Пантелевны. Начала она девочек расчёсывать и выяснилось, что у обеих полные головы вшей... Второй этап мытья прошёл уже в доме, Тамара занялась уничтожением этих вшей. Вся изба провонялась керосином, одолженным у Емельяна. Вымыла она девочек, перестирала их одежду и развесила сушиться около печки. Оставила она их у себя ночевать, заслав свою старшую к Пантелевне, чтобы предупредить.
Мест было мало. Нюрку Тамара положила около себя. И вроде бы ничего такого Тамара не сделала, обращалась также, как со своими детьми... А Нюрка лежит тихонько, как мышка, а сама нет-нет, да придвинется к Тамаре.
- А можно я буду называть вас мамой? - вдруг спросила она.
Тамара опешила, но сразу сообразила, что девочка с четырёх лет о материнской ласке не ведала, никто за ней толком не ухаживал, не следил. Что могла та Пантелевна? У неё уже ни сил, ни желания особого нет, устала женщина. Растут сами по себе полусироты.
- Конечно называй, Анютка.
Зачастили к Тамаре девчонки, привязались к ней всей душой. Уже не столько к подругам приходят, сколько к ней. Сидят, в глаза заглядывают, во всём помочь готовы, лишь бы не прогоняли. Бедные дети. Так и стала Тамара мамой для четверых, старшая тоже повадилась её так называть.
Уж декабрь вовсю. Тамара идёт на работу, а мороз так и шпарит по щекам! А на ресницах иней! Нос изнутри слипается, слёзы наворачиваются на глаза... А Тамаре хорошо! А ей, как сумасшедшей, радостно! Посёлок укутался в белую шубу, из всех труб печных завивался в небо дымок... Удивительная, суровая в своей красоте природа окружала Тамару со всех сторон. Холод, конечно, собачий, но тепло было в душе оттого, что люди вокруг золотые, добрые, не знающие, что такое предательство, сплетни, ложь.
В один из таких морозных вечеров, когда снег так и скрипит под ногами, пришли к Тамаре девчонки Пантелевны, да не одни, а с отцом. Так и облепили его обе. Увидев Тамару, "перелепились" к ней.
- Здравствуйте, - улыбался мужчина, один в один он был на лицо с Нюркой (если сбрить покрытые инеем усы), - вот пришёл посмотреть что это за мама новая появилась у моих дочек.
- Какая есть! - ответила приятно удивлённая Тамара, поглаживая Нюркину голову, - Вы проходите, здесь недолго и навсегда к крыльцу приморозиться.
Мужчина был симпатичным, даже видным, только в глазах его сидела печаль, тающая, как льдинка.
- Владимир, - представился он, - можно просто Володя.
- Знаем уже, - отвечала Тамара, хлопоча, разрываясь между девочками и думами о том, чем же угостить гостя. - А я Тамара.
- Тоже знаем, - ответил со смехом Володя.
Вручил он Тамаре набор конфет, извинился, что без стоящего подарка.
- Не знал ведь, что теперь мама у нас... В следующий раз привезу нечто особенное.
- В следующий? - со стальной ноткой переспросила Тамара. - Значит, опять вскорости девочек бросите?
- Что поделать! - отвечал Володя, садясь за стол на табурет. - Работа!
- Работа, работа, иди на Федота... - проворчала Тамара, включая электрический самовар.
Девчонки сгрудились вместе в комнате. Сидят на кровати, перешёптываются и поглядывают на родителей. Нет, нет, да прыснут от заговорщицкого смеха. В умах они уже сосватали Тамару и Владимира.
- Сердитесь на меня, да? Что дома не бываю?
- Это ваша жизнь, - поджала губы Тамара.
Посидели весело, хорошо, но недолго. Стал Володя искать встречи с Тамарой, провожал её после работы домой. Все в посёлке как-то само собой решили, что они теперь пара. А эти и правда идут, смеются, ходят друг к другу в гости. Пантелевна, бывая в магазине, рассказывала, что наверно доживёт до ещё одного правнука. Дошёл слух и до Семёна. Как-то встретил он их на улице.
- Ну здравствуй, зятёк! А не хочешь со мной на охоту? Тетерев и глухарь ловятся. Мне одному за ними несподручно.
- Не охочусь, зверушек жалею, - отвечал Володя.
- Эх-ма, всех не ужалеешь. Я тут тебе, дочка, принёс кое-что, - протянул Тамаре берестяную котомку Семён. - Свежатинка, тушить можно, уже разделал.
Владимир незаметно для всех скривился.
- Вы зайдите в дом, папа Сёма, я специально для вас напекла сердечек! И дичь там заодно оставьте, мы погуляем ещё.
- Вот спасибо, дочка, балуешь старика.
Разминулись они.
- Так он отец тебе?
- Нет.
- Так вы же...
Тамара засмеялась и рассказала ему историю о том, как она стала для Семёна дочкой.
- А подробностей никто не спрашивал! Ты первый! А теперь ты скажи - почему охоту не любишь?
Владимир размял в рукавице рассыпчатый ком снега. Посуровел.
- Ходил я парнем ещё... на оленя. Гоним мы, значит, его, в западню, а он скрылся. Вместо него зажали мы между пригорков каменных олениху с детёнышем. Со всех сторон камни, никак ей не выбраться. Наставили ружья. Оленёнок между ног у ней прячется, а та стоит чуть жива, ноги до того сильно дрожат, вся трясётся... Пытается защитить собой оленёнка. И вдруг мы увидели, что она заплакала - натурально. Слёзы как брызнули из глаз. У меня чуть сердце не разорвалось от жалости. Никто не решился выстрелить, оставили мы их и ушли. С тех пор я не могу убивать. Даже кроликов возьми, они же верещат перед смертью, точно дети-младенцы, невозможно слышать...
Минут пять шли они молча. Наконец спросила Тамара:
- Раз ты добрый такой, почему бабушку свою не жалеешь и дочек? Скоро бросишь их...
- Море держит меня. В рейсах как-то забывается многое, о чём здесь начинаешь задумываться.
- Например?
- Что нет у них матери, не знают они женской ласки, только с тобой узнали... Спасибо тебе. И за ласку ко мне тоже спасибо. И вообще: выходи за меня замуж, Тамара.
- Что? - сильно удивилась его спутница.
- Выходи! Заживём одной семьёй, по-настоящему! Ради такой семьи я и море брошу! Устроюсь здесь. Полюбил я тебя.
- Я подумаю, - улыбнулась Тамара.
- А долго думать будешь?
- С минутку.
- Слишком долго!
Тамара засмеялась, кинула в него снегом, отбежала:
- Ладно, пойду, уговорил!
Изловил её Володя в свои объятия и больше никогда не отпускал. Так и зажили одной дружной семьёй, в доме Семёна.
- Эх как славно живут, - накручивал бороду на палец Семён во время семейного праздника, клюкнул он водки изрядно, - может и мы с тобой того... а, Пантелевна? Породнимся на полную.
- Ишь чё удумал, развратник сопливый! Я тебя лет на пятнадцать старше! - отвечала порозовевшая и посвежевшая Пантелевна. Тамара уговорила её подлечить старые болячки, ожила старушка.
- Да мы просто... вместе будем. Чтоб не скучно.
- Нет, Сёмушка. Я ещё одного внука дождусь и помру, хватит мне. Ищи себе помоложе, не смеши людей.
И дождалась внука Пантелевна - родился у Тамары и Володи общий сын. Да что там общий... Все дети стали у них общими, не делили на чужих и своих. А Пантелевна помирать не спешила... Жила, укутанная заботой невестки и внучек, ещё лет двадцать точно. Тёплая старость стала ей наградой за терпение и удары судьбы.
Художник Кугач Ю.П.
А что же бывший муж Тамары? Мать писала ей, что он тоже завербовался на Север. Только до Тамары он по официальной версии не дошёл. Да как-то вышел Семён на дорогу с ружьём на плече, на то самое место, где когда-то встретил Тамару, и встретил доброго молодца.
- Дед! Здесь фельдшер проживает по имени Тамара Овсянова?
- Овсяновой больше нет, есть Берёзкина. А тебе зачем? - склонил голову набок Семён.
- Жена она мне. Проводишь?
Семён медленно начал снимать ружьё, не сводя глаз с мужика, как с добычи. Знал он о страхах Тамары насчёт бывшего мужа - рассказывала она.
- Я тя щас провожу, голубчик... Я те щас так укажу дорогу...
И наставил на него ружьё.
- Ты чего, дед? - поднял вверх руки молодец.
- Чтоб духу твоего здесь больше не было! А я думаю - чем воняет? А это ты здесь... Явился. Другой у неё муж, у дочки моей, другая семья. А ты улепётывай, пока цел. Считаю до трёх... Раз, два...
Мужчина попятился. Семён сделал предупреждающий выстрел в небо. На том и исчез бывший муж Тамары - уже навсегда.
Анна Елизарова
Я научу тебя работать
— Лешка, глянь, какая мамзель к нам приехала, — тыкал сальным пальцем мастер в стекло экрана. Камера видеонаблюдения смотрела прямо на водительницу в новеньком «шевроле» — блондинку в солнцезащитных очках, со слегка надутыми гелем губками, в стильной майке и белых штанах.
— Беги, открывай ворота, научу тебя, как деньги зарабатывать, — расплывался в самодовольной улыбке мужчина. — И смотри, чтобы она тут ничего не сшибла, пока заезжать будет! — крикнул он вдогонку.
Лешка распахнул ворота, включил прожекторы, и машина аккуратно вкатилась в бокс под руководством студента.
— Мальчики, добрый день, мне бы масло поменять. В кои-то веки решила маникюр сделать, а тут, как назло, компьютер запищал, мол, пора бы уже и свеженького залить, — она смотрела на Лешку, который только было открыл рот, как его перебил начальник:
— Не проблема, мэм, — широко улыбался толстенький, низенький, лысенький, пахнущий жженым сцеплением мастер. — Вы пока отведайте кофе в зале ожидания.
— Спасибо большое. Масло, если что, вот, — достала она канистру дорогого масла из багажника и вручила Лешке. — И фильтр, — сунула она ему в руку пакет.
— Сделаем, — любезно откланялся мастер, и Лешка тоже сделал что-то вроде реверанса, с маслом и фильтром в руках.
— Не, ну ты видал? Маникюр она только сделала, хы-хы-хы, а так бы, конечно, сама поменяла.
— Тащить ведро для отработки? — поинтересовался Лешка.
— Погоди ты с отработкой. Сейчас я тебя научу, как деньги зарабатывать, — повторил мужчина.
Мастер загнал машину на подъемник, походил под ее днищем, пошевелил колеса, пошкрябал металлической щеткой, потянул за разное, а затем протяжно зевнул:
— Тащи, Леша, тормозуху!
— Это зачем?
— Ты вопросов лишних не задавай — вредно для головы.
— Почему для головы? — Лешка не успел договорить, как ему прилетел подзатыльник — да такой, что кепка слетела на грязный пол.
— Теперь понятно почему?
— Понятно, — обиженно буркнул Лешка и отправился за тормозной жидкостью.
Мастер взял бутылку и аккуратно полил сзади на один из дисков.
— Работать, Лешенька, нужно не по двенадцать часов в сутки, а мозгами, — по-учительски произнес мастер и закрыл бутылку. — Так-с, — почесал он несуществующую бороду, — теперь тащи масло из бочки.
— Так ведь там совсем другое масло, оно в три раза дешевле.
Мастер посмотрел на него так, как смотрит кот на хозяина, когда тот говорит ему, что нельзя ходить по цветам. Лешка тяжело вздохнул, а затем принялся менять масло. Мастер тем временем убрал полную канистру в сейф, а рядом с машиной поставил точно такую же, но пустую. Последнее, что сделал мастер, это поменял одну из свечей зажигания на старую, а потом включил на всю мощность кондиционер.
Через полчаса Лешка пригласил девушку в бокс. Парень был бледный, лицо искажено от мук совести и холода, который царил теперь в помещении.
— Ой, а чего это у вас тут такой дубак? — спросила девушка, обнимая себя за плечи.
— Разве? А вроде ничего, мне вот даже жарко, — искренне удивился мастер, стоя в бушлате.
— Все готово? — поинтересовалась клиентка.
— Почти, — мастер состроил очень озабоченную гримасу, подвел девушку к висящей на подъемнике машине и показал на колесо. — У вас тут тормозная жидкость вытекает. Надо бы цилиндр поменять, а то опасно. Тормоза коварны, могут отказать в любой момент.
— Странно. Все же новое, — нахмурилась девушка.
— Ой, сейчас так делают, что новое хуже старого, — махнул мужчина рукой, а затем добавил: — Лишь бы народ развести.
— Так-то оно так, но все равно странно. Можно попросить вас тряпочкой протереть?
Мастер тяжело вздохнул, а затем крикнул:
— Лешка!
Лешка появился сразу.
— Протри тряпкой, — указал он на жидкость.
— Вы же понимаете, что так делу не поможешь? — улыбался мужчина, глядя на девушку как на наивную дуру.
— Понимаю. Но вдруг это не тормозная жидкость. Алексей, — обратилась она к парню, когда тот насухо вытер диск, — залезьте, пожалуйста, в салон и понажимайте на тормоза.
Лешка вопросительно посмотрел на мастера, на котором не было лица. Тот кивнул, и Леша повиновался. Пять минут он усердно давил на тормоза, но диски по-прежнему были сухими.
— Сухо, — указала на очевидное девушка.
Мастер утвердительно кивнул.
— Тут еще кое-что, — замялся он. — Леша, заведи двигатель.
Через секунду машина завелась.
— У вас в двигатель попадает охлаждающая жидкость. Видите, дым белый валит из глушителя?
— Да.
— Ну вот. Да и работает она неровно, слышите?
— Ага.
— Скоро греться начнет, а потом раз — и двигатель стукнет, — он ударил кулаком по столу так, что девушка подпрыгнула.
— Хм, — она подошла к выхлопной трубе и некоторое время наблюдала за белым дымом, параллельно растирая плечи. — Может, это из-за холода парит?
— Да какой же холод? Плюс двадцать!
— Скажите, а правда, что антифриз на вкус сладковатый? — спросила ни с того ни с сего девушка.
— Правда! — крикнул вылезший из машины улыбающийся Лешка, который решил блеснуть умом.
Она посмотрела на мастера, и тот неохотно кивнул. Тогда девушка сделала то, чего от нее никто не ожидал — поднесла руку к белому дыму, а затем лизнула свои пальцы. У мастера и Лешки отвисли челюсти.
— Вы знаете, что-то не отдает сладостью. Может, вы попробуете?
Мастер надулся. Лицо его стало каким-то бордовым, на лбу начали пульсировать вены.
— Лешка, попробуй.
— Да, Алексей, попробуйте, пожалуйста.
Лешка проделал ту же операцию, что и клиентка, а затем сделал заключение:
— Нет, не сладит.
— Значит, я думаю, стоит глянуть свечи?
— Я гляну, обязательно гляну, — затараторил мастер, боясь, что девушка полезет под капот.
— Масло поменяли? Все в порядке?
— Да! — гордо заявил специалист. — Вот ваша канистра!
Девушка взяла канистру и перевернула ее вверх дном:
— Это не моя.
— Ваша! Чья же еще?
— А я говорю — не моя. На моей снизу фамилия написана, я масло у своих поставщиков беру.
В этот самый момент у мастера резко зазвонил телефон, вернее, мастер сделал вид, что телефон зазвонил, и убежал куда-то в угол, где громко заговорил о каких-то деталях.
— Алексей, я думаю, что масло все же нужно поменять. И залить на этот раз то, что я вам дала, — улыбнулась коротко девушка.
Лешка кивнул и достал канистру из сейфа. Мастер глядел на него из угла и кипел от злости. Он уже представлял, как Лешка стоит у тисков и прокручивает плашкой заржавевшие болты, коих в сервисе скопилась целая бочка.
Когда масло поменяли, а заодно вернулась на место и родная свечка, девушка поблагодарила мужчин и завела двигатель.
— Леш, а не хотите работу сменить? — обратилась она к парню, приоткрыв окно. — У меня папа — гонщик, в ралли участвует. У нас свой бокс, новый инструмент, машин много, постоянно требуются ремонт и уход. Мне сейчас некогда помогать — я ведь и за слесаря там, и за менеджера, да и сама, в конце концов, катаюсь.
У мастера и Лешки глаза вылезли из орбит, а девушка продолжала:
— Работы много, даже очень, но и зарплата соответствующая — мы не обидим. Вы подумайте. Папа через две недели из отпуска возвращается. Если согласны, я пока никого больше искать не буду.
— Да он же студент еще, — улыбался виновато мастер. — А вам наверняка опытные люди нужны, — намекал он на себя.
— А ничего, что студент — зато еще не испорчен, — холодно улыбнулась девушка в ответ и, протянув Лешке визитку, спокойно выехала из бокса задом — без посторонней помощи.
Александр Райн
ЗАМУХРЫШКА
— Муж назвал меня «убогой замухрышкой», когда я захотела купить новое пальто. Сказал, что мне оно уже не нужно. Всю ночь проплакала от обиды, — рассказала женщина в почте — я ведь тащила на себе всех тот год, что он не мог найти работу! Да, отказывала себе во всем, да, смотрю в зеркало и понимаю, что превратилась в «замухрышку», но неужели только я в этом виновата? Ведь все делала ради семьи, а оно, выходит, никто и не ценит… Смешно? Вовсе нет. Таких историй — масса, и каждая начинается просто «я отказалась от всего ради близких».
У меня был похожий период. Году в 2009 случилась большая финансовая попа. Народ начал стремительно нищать, покупательская способность снизилась, и маленький семейный бизнес, который сытно кормил, пришлось закрывать. Рассчитывая и надеясь выйти хотя бы в ноль, а не минус… В результате к осени единственным доходом стал мой не слишком большой официальный заработок в редакции, расходы пришлось ужать до минимума, жить стало скучно и грустно, а я… Ну, как и любая женщина, поставила себе целью семейство вытаскивать из ямы, потому как дети, потому как мама…
Подозреваю, с похожей ситуацией хотя бы раз в жизни сталкивалась каждая женщина. И каждая женщина начинала действовать по отработанному миллионами товарок до нее сценарию: найти подработки, урезать собственное финансирование даже в жизненно важных вопросах до минимума, каждую копейку и каждое зернышко нести в клювике домой, любимым детям.
Вот и я оказалась настоящей русской бабой. Уезжала из дома в понедельник рано утром, возвращалась — в пятницу вечером, потому как жили за городом и проезд туда — обратно позволить себе не могла. Чаще всего в понедельник утром в кошельке лежало сто рублей. После официального завершения рабочего дня отправлялась мыть полы и тарелки, ночевала на диванчике в нашей редакции, изображая появление на работе раньше всех… Питание — трехразовое, пирожок во вторник, среду и четверг. Большего себе позволить не могла.
Вспоминать смешно и грустно одновременно: глядя на улыбающуюся физиономию, намакияженную старательно, на шмотки, оставшиеся с «тучных» времен, мало кто мог увидеть за спиной страшный призрак нищеты. Хватило запала до середины зимы. В январе начала…сдуваться. Силы терять, да и желание вообще что-либо делать. В зеркале наблюдала стремительное превращение в самую что ни на есть натуральную «замухрышку», и если поначалу это расстраивало, то…с каждым днем становилось все глубже и глубже на себя наплевать. Основная цель — накормить детей и хоть как-то их одевать — поддерживалась, а сама… Ну, сама вроде как уже отжила свое. Как-никак тридцать лет, да все так живут…
И вот тут я поняла: на меня смотрят, как на пустое место. Все. Коллеги, которые типа не только коллеги, но и подчиненные, потихоньку, а то и в открытую саботируют работу. Заказчики и рекламодатели начинают потихоньку хамить. Дома работа моя на износ воспринимается как само собой разумеющееся. Недомогания возмущают, редкие попытки хотя бы привести себя в порядок у собственной мамы вызывают усмешку — мол, куда уж тебе брыкаться. Апофеозом всему стало ее предложение поужинать оставшимися в детских тарелках макаронами. Она их для собачки соседской оставила, но раз уж я приехала домой, больше все равно ничего нет, а готовить — поздно…
Знаете, у меня случилась истерика. Перебила драгоценный мамин хрусталь, который она таскала за собой всю жизнь. Орала, что я человек, и требовала, чтобы ко мне относились как к человеку. Мама потом оправдывалась, мол, помутнение какое-то нашло. Я только потом заметила — такие «помутнения» постоянно случаются у тех, чьи близкие сами ставят на себе крест. Как только мы начинаем добровольно отказываться от каких-либо ресурсов в чужую пользу, окружающие непроизвольно пытаются лишить и остатков. Неосознанно, не со зла. Просто на уровне подсознания, ведь человек, по сути, животное, и закон джунглей суров: выживает сильнейший, а не тот, кто поставил на себе крест. Слабого добивают, даже если он — близкий и родной человек.
Потому будьте эгоистами. Любите себя и заботьтесь о себе. Иначе — беда. Вам, в первую очередь. Ваших жертв никто не оценит, наоборот, примут как должное, и потом будут удивляться — как, неужели тебе что-то еще надо?
Автор неизвестен
Электрика Ермолаева ударило током и он умер. До этого его било током более двухсот раз и ничего. У него, он говорил, иммунитет на электричество, как у факира на змеиный яд. Он даже на спор пальцы в контакты разводки на триста восемьдесят вставлял, чтобы показать, какой у него иммунитет. Его ударит, он упадет. Лежит уверенный в себе. И только сквозняк волосы шевелит. Потом встанет, отряхнется, назовёт Вольта нехорошим словом и все дела. А тут чего-то умер. И, неловко даже говорить, как какой-то первокурсник пэтэу, от двухсот двадцати.
Пока ждали труповозку, прибегала вдова. Кричала, что отходили его ноженьки. А после выясняла у прохладного Ермолаева, на кого он её бросил. Но тот демонстративно отрицал её существование и лежал под электрощитком небритый и напряженный.
Вскоре приехали двое молодых людей, еще более молчаливых, чем Ермолаев. Уложили выпрямившуюся жертву энергетического кризиса в чёрный мешок, вжикнули молнией и унесли вниз. Через четверть часа старшая по подъезду мадам Либерман обошла все квартиры, чтобы собрать на похороны. Было заметно: делает она это не без удовольствия.
Вдова тем временем наполнилась нездоровой энергетикой. Она нараспев убеждала бригаду кардиологов, что индукционный ток имеет такое направление, что его магнитное поле препятствует изменениям того магнитного поля, которое вызывает этот индукционный ток. Этому её научил, сообщила вдова, электрик Ермолаев во время первой близости. Вспоминала самые лучшие годы с ним. Из пятнадцати, выяснилось, их оказалось полтора. Те, что он сидел за уничтожение загородного дома Либерманов. Он там резетки переставлял, евростандарт соблюдая. Чтоб двадцать сантиметров от пола. Потом что-то там вспыхнуло, и дальше об этом лучше не рассказывать... Во время ЭКГ порывалась мыть посуду и гладить, но кардиологи были категорически против. Они хладнокровно приживляли к вполне ещё груди вдовы присоски, которые с чпоками отлетали обратно.
Воскрес электрик Ермолаев вовремя. Задержись он ещё на пару секунд, и можно было уже не воскресать. Открыв глаза, он увидел свет мощного софита и сел на столе прозекторской. Одновременно с этим упали на пол двое из пяти практикантов из мединститута. Осмотревшись, обнажённый Ермолаев соскочил со стола и спросил человека с ножом в руке, в чем, собственно, дело. Чего это он без трусов, кто эти игрушечные врачи и почему он видит перед собой нож из фильма про Рэмбо. Патологоанатом судебно-медицинской экспертизы сначала психанул и попросил Ермолаева прекратить это безобразие. Здесь занятия идут, между прочим, сказал он. Потом вдруг успокоился и с ножом в руках пошёл кому-то звонить.
Решив, что третья жалоба на него в УК за одну неделю перебор, Ермолаев снял с головы одного из интернов колпак. Прикрыл им бесстыдно обнаженную грудь и покинул морг в невскрытом виде.
Первым человеком, с которым его свела судьба, оказалась белокурая девушка с васильковыми глазами. В этих глазах совсем недавно, вчера или позавчера, пустила побеги любовь большая и непредумышленная. Возлюбленный только что читал ей Бернса по телефону. Сопровождал чтение обещаниями достать с небосвода пару-тройку космических тел. Она шла и грезила дамами в кружевах и кавалерами в рейтузах, приседаниями в менуэте и целованием написанной им записки о тайном свидании у собора.
И тут, как назло, Ермолаев. Со стоящими как у ирокеза, пахнущими жженой резиной волосами. Она — с Бернсом в голове, он — с надеждой украсть где-нибудь трусы. Шанс встретиться этим двоим в морге с такими непохожими мыслями был один на миллион. Но он состоялся. Решив отвлечь васильковый взгляд от своих подкопченых томатов, он провел рукой вдоль стен и похвалил евроремонт в морге. Заметив при этом, что проводка сделана всё-таки неправильно.
— Ваши монтеры – убийцы, — дохнул он в лицо юрисконсульту больницы вонью сгоревших проводов. И добавил несколько неосмотрительно: — Что для вас свет, для нас — смерть!
Этого оказалось достаточно. Сумасшедшая девка включила сигнализацию и выбежала в дверь до того, как та открылась.
Домой покойный Ермолаев прибыл в гламурном розовом медицинском костюме и женских сланцах. Судя по всему, его не ждали. И опять какой-то скот щиток расковырял... Отнеся отчего-то потерявшую сознание жену из прихожей в спальную, он взял отвёртку. Вернулсч на площадку и стал заковыривать всё обратно.
Принесшая соболезнования в квартиру Ермолаева председатель УК держала поручень лестничного пролета долго. Потом не выдержала и произнесла с драматизмом Комиссаржевской:
— Ермолаев, а мне сказали, что тебя потеряли…
— Чего врать-то? — пробурчала штатная единица товарищества, прикручивая что-то на своё место. — Потеряли… Я с восьми на заявках!
Упрямая мажордом добралась до Ермолаева, рассмотрела его спецовку и добавила:
— Говорили, мол, током тебя убило, дескать…
Ермолаев выпрямился и выглянул из бойниц полуприкрытых век со снисходительно иронией.
— Меня? Дескать, током? Смотрите сюда и не говорите, что не видели...
Через двадцать минут электрика Ермолаева упаковывали в чёрный мешок двое молчаливых молодых людей. Сначала не хотели упаковывать. Их что-то останавливало. Они что-то вспоминали. То ли адрес, то ли профиль. То ли чёрные, разведенные указательный и средний пальцы покойного. Потом всё-таки вжикнули молнией и унесли. Старшая по подъезду хотела было пуститься по второму кругу, но ей напомнили.
В восьмом часу вечера Ермолаев, одетый в голубой врачебной костюм, прошел вдоль стены дома до подъезда. Докурил резкими затяжками сигарету и вошел в подъезд. Уже там, на первом этаже, допил бутылку портвейна, поднялся на свой этаж и позвонил в свою дверь.
— Опять вставлял?! — причитала, бегая по кухне с полотенцем в руках, жена Ермолаева. — Сколько можно? Людям как в глаза смотреть?!
Ермолаев, вымытый, с причесанными влажными волосами сидел за столом и светлым взглядом смотрел в окно. Он ел котлетку, держа её в руке, и смотрел туда, где сходились в алую полоску темнеющий небосвод и крыши домов…
Автор : Вячеслав Денисов
МАЛЕНЬКИЙ БЕГЛЕЦ.
Когда-то давно, ещё в начале 80-х, была в городе Комсомольске-на-Амуре традиция воскресных выездов на природу. Формировали поезд, и за небольшие деньги он отвозил в тайгу, в такие места, куда на машинах не добраться. Да и машин-то тогда было всего ничего. И я ездил в такие поездки с будущей супругой золотой осенью. Наверно, осенью и устраивались такие лёгкие прогулки, когда уже не было гнуса, и тайга раскрашивалась, казалось, во все цвета радуги. Воздух звенел, как струны арфы от малейшего ветерка. Крики детей, радостный смех и тишина сплетались в какую-то тугую косу с запахами прели, опавших листьев и солнца. А как счастливо было целоваться, зайдя за ствол таёжного исполина от посторонних взглядов и постоянно меняя дислокацию из-за бродящих повсюду любопытных пассажиров этого осеннего поезда счастья.Маршрут был популярным. И мы часто обсуждали с друзьями приключения, произошедшие во время таких поездок. Вот так мы и услышали эту историю от моих друзей. Сегодня они звонили мне и в разговоре вспомнили этот случай. А я спешу рассказать вам.Приехали, народу было много, поэтому мы уходили всё дальше и дальше, собирая по пути букет из разноцветных листьев и редкие грибы. Через какое-то время появилось стойкое впечатление, что за нами кто-то наблюдает. То, когда мы неожиданно остановимся, листья продолжали шуршать под чьими-то ногами, то шаги переходили на бег, то ощущение, будто кто-то смотрит в спину, начинало раздражать. Мы договорились с моей девушкой, и я, оставив её собирать листья, пошёл вперёд, представляя себя хитрым тигром из рассказов про Дерсу Узала. По большой дуге я вернулся на нашу тропинку позади шпиона, который шёл за нами. Это был мальчишка лет 13-14, одетый в какой-то полуформенный костюм, с вихрастыми спутанными волосами и качественным фингалом под левым глазом.
— Стой, стрелять буду, — прошептал я ему на ухо, кладя руку на плечо. — Чего ты за нами следишь? С какой целью? Кто тебя нанял? Ты работаешь на ЦРУ? – сыпал я, вдохновлённый смехом подруги.
— Не бейте меня, — неожиданно заплакал пацан, — я заблудился, думал, если за вами пойду, то выйду к поезду.
— Ну вот, довёл человека до слёз своими плоскими шутками, — укорила меня девушка, — ты, наверно, голодный, парень, давно ел?
— Давно, — ответил паренёк, утирая сопли.
Мы раскрыли сумку и достали свои припасы. Парень рассказывал, не сводя глаз с еды, что он из детдома, что они приехали на природу с воспитательницей и что она ударила его за то, что он отвлекал всех и не слушался. Поэтому он и убежал в лес.
Больше всего нас удивило то, что он отказался есть с нами.
— Можно я возьму немножко и пойду к своим, вы мне только скажите куда.Мы сложили еду в пакет, дали дополнительно две булочки и показали куда идти. Да и блудить уже было сложно, со стороны поезда голоса становились громкими, и к арфе осени присоединилась гармошка горожан.
Мы погуляли ещё немного и пошли к поезду.
Когда подошли к поезду, обнаружили чуть заметную суету. Два милиционера заносили в бригадирский вагон что-то тяжёлое, завёрнутое в вагонное одеяло.
Через какое-то время раздался гудок, и примерно через час мы ехали уставшие, но счастливые, по домам.Через некоторое время началась нелюбимая часть осени со слякотью, грязью и заморозками, и мы стали ходить в гости к друзьям. Вот в один из таких визитов и узнали мы продолжение истории о маленьком беглеце. У нас в друзьях была пара, работавшая на вокзале, мало того, они и жили в одной из построек, принадлежащих железной дороге, недалеко от вокзала. Когда они узнали, когда именно мы ездили на экскурсию, то рассказали, что этим рейсом привезли труп мальчика-детдомовца, который потерялся недели две или три ранее. Неделю милиция и солдаты прочесывали район остановки поезда, но никого не нашли. А в этот раз прогуливающуюся семью привлёк ярко-синий лоскуток, торчащий из-под листьев. Когда его вытащили, то оказалось, что это пакет, в котором лежали пара варёных яиц, бутерброд с колбасой. Разворошив листья, обнаружили разлагающийся труп мальчика, рядом две свежие булочки.
Мы были в шоке. Мы дали ему синий пакет, но это было в тот день, когда его нашли.
.- Бабушка, бабушка, там какой- то дедушка тебя спрашивает, - забежал в дом внук Андрейка....🙋‍♂🍂
Валентина не спеша вытерла руки, вышла на крыльцо, приложив ладонь козырьком ко лбу, начала всматриваться кто там её зовёт.
В калитке стоял мужчина, пожилой, видно, что стоять ему было нелегко, он опирался на трость.
- Вам кого? - спросила Валентина, - ищите кого-то?
Мужчина стоял и смотрел на Валю глаза его были мутными, веки будто вывернутые, морщинистое коричневое лицо кого-то напоминало.
Одет старик был небрежно, будто с чужого плеча хоть и чисто.
- Клава, - прошептал он, - Клавушка.
Валя смотрела на старика, а тот открыл калитку и пытаясь шагнуть повалился набок.
- Мишутка, а ну помогите, Андрейка...
- Баба, а кто это? - спрашивают внучата с любопытством.
- А мне откуда знать, вы его откуда-то приволокли, - отзывается Валентина, где-то там в глубине души она догадывается кто это, но пока не хочет этому верить, не может принять...
- Баба, а мы его не тащили ниоткуда, он сам пришёл и просил тебя позвать.
- Меня? Точно?
- Ну да...
- А вы что же, пострелята, не знаете как бабку родную у вас зовут?
- Отчего же, знаем.
- Да ладно... Андрейка, беги, воды принеси. И как бабушку -то зовут, а Миша?
- Баба Валя, ты что, ба?
- А то, в сыщиков они играют, тоже мне, Шерлок Холмс и доктор Ватсон, а как этот старик назвал меня? Андрейка, да осторожнее ты, пейте...пейте...
- Никак не назвал, попросил хозяйку позвать...Ой, баба, а это...а почему он тебя Клавой назвал?
Валя пожала плечами.
- Ба, я за дедом, Мишка, оставайся с бабушкой, - сообразил быстро Андрейка, - не выпускай его. это шпион, - шепнул Андрейка Мишке, мальчик кивнул и во все глаза уставился на странного старика, сидящего на скамейке.
- Клава, - отошёл дед, - Клавушка.
- Хватит комедию ломать, отлично знаешь, что я не она, мамы лет пять уж как нет.
Или забыл, как дочь родную зовут?
Ах, да...Точно...
У тебя же новая семья и дети там, здоровые не больные, ну и что же что чужие, ты их вырастишь, они своими станут, маленькие ещё, не понимают да...отец? Называть -то можно так?
- Валя...Валюша...не сердись на меня, ну что было, то прошло, нам ли родным людям ругаться, лучше в дом проводи старика - отца, накорми напои, расскажи, как живёшь, внуков покажи. Плохо тебя Клавдия воспитала.
- Так воспитывал бы, что же сбежал -то?
Выполнять указания гостя Валя не спешила.
- Ты, девка, не перечь отцу -то, а не то...
- Что? Наследства поди лишишь? Или может в угол поставишь.
Не хотела вспоминать, да вспомнила как ты меня маленькую тряс за плечи и в угол ставил пока мама не видит, бить боялся, тело у меня белое было, синяки оставались, а так бы ты и наподдавал бы...
- А то ты своих детей никогда не наказывала.
- Наказывала, - соглашается Валентина, - за дело, но в угол не ставила на колени, за плечи не трясла, не трепала как куклу, кулачищи над головой не заносила, что дети от страха писались бы...
-Да ладно тебе, не убыло от тебя, подумаешь...Я воспитывал, старался человека из тебя сделать, а не нюню.
-Ага, забыла упомянуть, что температура у меня была, стоять не могла, а ты меня в сенки холодные, чтобы спать, не мешала...
-Ну ладно тебе ладно...дочка. Все наворотили делов, и я, и мать, и ты. Давай забудем старые обиды, что же ты старика -отца держишь -то у ворот.
Валентина стояла, скрестив руки на груди детские обиды, которые, казалось бы, лежали глубоко на дне покрытые толстым слоем ила, вдруг всколыхнулись и вынырнули наружу.
Она не могла справится с обидой. Видела причину своих детских страхов и слёз перед глазами и негодовала да как он смел...
- Я не приглашу тебя в дом.
- Что? чего? С ума спятила, не видишь, еле стою.
- Я сказала своё слово.
Помнишь, как ходил с пацанами за руку, мимо наших окон, когда в С*** жили, помнишь, папа?
Я сижу на окне, а ты мимо идёшь, я зову тебя, а ты глянешь так равнодушно и мимо идёшь.
Мать твоя, помнишь, бабка моя, сказала маме моей, что ты наконец-то счастлив, и жена у тебя хорошая. к сердцу пришлась, и мальчики, как ты и хотел здоровенькие ещё такие. Ну и что же что по крови не родные, зато по душе пришлись, так ведь бабушка говорила, да...папа.
Что же ты вдруг вспомнил обо мне почти пятьдесят лет прошло, целая жизнь, вся жизнь...Я тебя и знать не знаю, кто ты? Зачем ты здесь?
- Я к тебе дочь приехал, прости меня...
- Простить? Да за что же? За те детские обиды? Так забыла давно, сейчас просто вспомнилось, всколыхнулось что -то, да и осело опять, уже навсегда.
А ты молодец, молодец... Жил где -то не тужил, чужих детей воспитывал, а теперь видимо не нужен стал никому, да? Выпнули за ненадобностью?
Вспомнил про дочь, да отец?
Да только не отец ты мне. Так, дядька чужой, что с сыночками своими за руки мимо проходишь.
Другой человек мне отцом стал, и на руках носил, на мотоцикле катал, учил сдачи мальчишкам давать, за уроками со мной просиживал, в футбол учил играть, на выпускном мной гордился, потом сумки с продуктами все шесть лет мне в город возил, замуж меня отдавал, внуков нянчил, а ты...ты никто, уж извини.
Хотя извиняться мне не за что...
- Прости, Валя, прости, дочка.
- Да что ты заладил, прости, да прости. Не прощу, не проси, потому что не за что тебя прощать. никто ты мне. На чужих людей обиды не держат. Передохнул и иди с богом. Иди туда, где ждут и любят.
- Да некуда мне идти, Валя, Зины как не стало...жены мммоеей, - начал заикаться старик, - так житья не стало, снохи с ума посходили, никому не нужен стал, как пёр сумками, деньги вваливал, так всем хороший был, а тут видишь...ослаб, они и задумали избавиться от меня. Я им сказал, что дом на тебя перепишу...
А они, они Валюша, посмеялись, мол давно всё сделано уже, я никто и звать никак. Неужели так можно, Валюша? Ты подмогни мне, только, с этими сатрапами разобраться, а уж я в долгу не останусь, мне бы этих наказать.
У тебя ведь парень адвокат какой-то, помогите, в долгу не останусь, мне бы этих к ногтю прижать, я им покажу кто хозяин, ишь ты, головы подняли, шшшкуры.
Глаза старика заблестели, спина распрямилась.
- А я, ведь, уже было чуть не поверила, чуть не оттаяла, я ведь реально подумала, что тебе помощь нужна. О душе пора думать, а ты всё...о корысти своей.
Иди, отдохнул, пора назад.
-Не поможешь?
-Нет.
Старик резво соскочил и опираясь на свою трость пошёл на выход, чертыхаясь и сыпля проклятиями на Валентину.
Вся немощь куда-то пропала, старик бодро зашагал по улице, пообещав Вале что подаст на неё на алименты.
Женщина смотрела ему в след, да уж.
Она вернулась в дом, села к телефону в записной книжке нашла номер телефона, набрала цифры.
- Алё, Александр, здравствуйте, это Валентина, вы номер оставляли. Он действительно был у меня, сейчас пошёл куда-то видно на остановку, всяко меня проклял, да... я думаю на автобус, да сто десятый от нас ходит до города, да, сейчас внука пошлю, чтобы проконтролировал.
Валя положила трубку, подозвала Мишку, что-то шепнула ему, тот кивнул и убежал.
Прибежал через минут пять, доложил, что злой дед, распихивая всех, залез в автобус, сел к окну и что-то бурчал.
- Баба, а он колдун?
- Колдун? Да прям, Мишутка, какой с него колдун, так…жалкий фокусник.
Валя вспомнила, что, когда отец был в хорошем настроении, он показывал смеющейся Валюшке фокусы.
Доставал монетку или карту у неё то из-за уха, то из носа, ещё какие-то, Валя уже плохо помнила. это было редко.
Она опять позвонила по тому же номеру, там поблагодарили и извинились за неудобство.
Прибежал запыхавшийся муж с Андрейкой.
- Валюша, что случилось?
Андрейка прибежал, шепчет что шпиона с Мишкой поймали, прямо во дворе, я куму сказал, что бежать надо, а этот всю дорогу жути мне нагоняет, мол, баба с Мишкой его держат, шпиона -то, ой не могу. Фух, вон даже в мазуте весь, рук не вытер, побежал.
-Всё. хорошо, - Валя задумчиво посмотрела на мужа, погладила внучат по голове, - шпиона, шпиона. Иди руки мой, поешь заодно, расскажу потом.
-Да что происходит-то?
-Нормально всё руки мой. Обедать пора.
Крутя головой, Валин супруг пошёл мыть руки.
Она пошла в дом, старик, что смотрел телевизор, повернул свою седую голову и улыбнулся Валентине.
-Что дочка?
-Ничего, пап, идём обедать.
-Да я и не работал ещё, чтобы есть-то.
-Папка, чего выдумываешь. Идём, Володя пришёл.
- Починили, трактор-то?
-А вот у него и спросишь, идём, давай помогу. Вот так. Идём. Ты у меня ещё о-го-го, мы с тобой ещё за грибами пойдём, а этих фокусников в топку...
-Каких фокусников, Валюша?
-Да разных, пап, ходят тут, людям настроение портят.
Вечером супруг обнял стоящую у окна Валю за плечи.
-Что посеешь, то и пожнёшь, милая. Родной отец пожинает плоды своего отношения к тебе, а тесть, а я считаю, что у меня один тесть, твой отчим, тот тоже пожинает плоды своего воспитания.Ты всё для него делаешь, хотя по крови и не родная.Так что ну его, этого фокусника- шпиона.
-Да, - сказала Валя отворачиваясь от окна, ты прав. Папку за грибами свозить надо.
-Свозим!
Сам хотел предложить...
Да пацанов по лесу поводить, пусть тесть пока может расскажет им что -нибудь.
-Да!...
Мавридика де Монбазон
Физику я прогуливала, потому что не любила Ирину Петровну. За снобизм, за разделение учеников на "перспективных" и не очень, а также за откровенный интерес к социальному статусу семей. Это проскальзывало в отдельных фразах и высокомерной манере общения. А иногда просто висело невидимым свинцом в воздухе.
В середине учебного года Ирина Петровна придумала унизительный опрос. Зайдя в класс перед уроком, она попросила поднять руки тех, у кого родители имеют высшее образование. Я как-то сразу сообразила, что к чему и моя тощая, длинная плеть сама потянулась вверх. Учитель обвела взглядом класс и немного споткнулась на мне. К тому времени я уже зарекомендовала себя махровым крeтинoм, поэтому выбивалась из системы координат Ирины Петровны.
Затем она выдала бумагу и попросила написать профессии родственников.
Я почувствовала, как маленькая ложь растёт и превращается во что-то огромное, но очень тёплое и приятное для меня. Склонившись над белоснежным листом, я красивым почерком вывела "хирурги". Немного подумав, дописала "оба". Придумывать каждому родителю престижную профессию мне было лень, а отливать пули про династию хирургов – это пожалуйста.
Весь следующий месяц Ирина Петровна удивлялась, как в семье хирургов выросла бестолковая лань, но, тем не менее, отношение ко мне стало более лояльным. В конце концов любопытство взяло верх, и зацепившись за какой-то незначительный повод, она вызвала в школу маму. Недели две я тянула кота за хвост, рассказывая, что мама ежедневно оперирует и прийти пока никак не может.
– Ну, пусть тогда придёт отец, – не унималась Ирина Петровна.
Папа в то время ходил в море, поэтому я почти не соврала, сказав, что он в командировке преподаёт хирургию арабским студентам. На самом деле папа писал в письмах, что гоняет шваброй по кораблю двух арабов, которые всё время молятся и не хотят работать.
Можно было послать в школу бабку Иллюзию Андреевну, но я боялась за хрупкий мир интеллектуалов. Поэтому мы с подружкой Ленкой решили отправить Колю. #опусы Коля – это Ленкин дядя. Художник и по совместительству рaздoлбaй. Он был старше нас всего лишь лет на десять, но как говорится, сгорел сарай - гори и хата. Пусть у меня будет молодой, талантливый отец, заведующий кафедрой хирургии.
Если я вам скажу, что беседа Ирины Петровны с Колей приняла максимально неожиданный поворот, то, наверное, не скажу ничего. Немного посетовав, что Елена не хочет учить физику, она перешла к своему племяннику, которому требуется операция на печень. Печень Коля мог только нарисовать, поэтому записав диагноз и пообещав посовещаться с коллегами на кафедре – свалил в закат. Дома, выложив передо мной и Ленкой анамнез больного, Николай попросил уволить его с кафедры хирургии.
Что дальше? Спросите вы меня. А ничего интересного. Если бы не мой классный руководитель, мы бы скорей всего каким-то образом прооперировали бы племянника Ирины Петровны, но Людмила Ильинична знала моих родителей. Когда она позвонила к нам домой, мама обещала на правах практикующего хирурга вырвать мои ноги без наркоза, но обещание своё не сдержала, потому что тоже врушка.
Автор : Елена Евдокименко
Картина: "Девочка за роялем". Масло, холст. 60-е гг ХХ века. Закарпатский художник Степаньян Г. Л.
С января группа все авторские рассказы будет публиковать только в своём телеграм канале ОПУСЫ И РАССКАЗЫ