Баба Яга, уютно устроившись в кресле, вязала себе шаль из козьего пуха и между делом вела беседу с Котом.

За окном шумел лес, стемнело. Кот зажёг лампу и пошёл наливать чаю с медом себе и Яге. Тут в дверь заскреблись.
— Матвей, ты? Не заперто, входи, — окликнула старуха.
Дверь чуть приоткрылась, и в избушку вошёл волк.
— Бабуль, там это… — волк замолчал.
— Чего стряслось? Аль загрыз кого? Так не полнолуние вроде.
— Да нет… Мальчишка там у озера…
— Какой мальчишка?- не сразу поняла Баба Яга.
— Ну какой… Маленький. Плачет.
Старушка отложила вязание и посмотрела на часы. Кукушка спала.
— Машка! Подъём! Который час?
— Двенадцатый пошёл, — зевнув, сообщила кукушка, и снова уснула.
Яга задумчиво почесала нос.
— Сколь мальчику-то? Лет десять небось?
— Нет, — тихо проговорил волк, — Года три-четыре.
— Сколько?!- ошарашено воскликнула Яга. — Так ты чего не привёл-то сразу?
— Так я ж волк теперь, не оборотень больше.
— Ну и что с того?
— Так напугается ведь, — убито сказал Матвей.
— Такие не боятся, мал ещё. Ладно, показывай, — и старушка, накинув старую шаль и велев Коту разжечь печь, выскочила за дверь.
Яга, несмотря на возраст и негнущееся колено,была весьма шустрой, до озера добрались быстро. Мальчик сидел,прижавшись спиной к дереву,и доверчиво смотрел на пришедших.
— Ох ты ж, да он же босой!- покачала головой Яга. — Где обувь-то твоя,малец?
— Там птица страшная была. Я испугался, побежал и потерял, — шёпотом сказал мальчик.
— От беда-то. Как звать-то? Лет сколько?
— Никита. Пять.
— Ладно,пойдём ко мне, не в лесу же ночевать будешь, — и Яга подняла Никиту на ноги.
— Бабушка,я не могу идти,у меня ножки болят, — и Никита заплакал.
Яга, присев, посмотрела на ноги мальчика. Они были сильно поцарапаны, в грязи и крови.
— От ить горе-то… Матвей,иди сюда. Повезешь на спине Никитку,сам не дойдёт.
Добрались уже заполночь. Кот успел поставить горшок с кашей в печь и нагреть воды. Постелил мальчику на сундуке чистую постель.
— От помощник, молодец!- похвалила Яга. — Мазь мою зеленую достань, ранен немного ребёнок.
Сама,не мешкая, принялась помогать Никите помыть ноги. Матвей топтался у двери.
— Ну чего застыл? Обутку сыщи сбегай,чай недалеко где должна быть, — распорядилась бабка.
Волк бесшумно исчез за дверью.
Пока Никита умывался и ел, Яга расспросила,как он в лесу один на ночь глядя оказался. С бабушкой за грибами пошли, то ли сам отстал,то ли бабушка потеряла.
— Эти мне бабушки!- вполголоса ругнулась старушка.
Уложила спать спасеныша,и вышла на крылечко. Матвей уже принёс ботинки мальчика, мокрые и грязные,но вполне целые.
— Забеги хоть пьёшь,а то и на охоту не успел, — пригласила волка Яга.
Засиделись допоздна, обсуждая нерадивых родителей да бабушек.
Утром Никита был совсем здоров,от ран на ногах остались тоненькие шрамики.
Яга, угощая ребёнка яичницей, расспрашивала его обо всём. Никита оказался очень разговорчивым, не смущал его ни убогий вид избушки,ни огромный Кот.
Ближе к обеду прибежал Матвей.
— Нашёл! У Старого Бора ищут, — сообщил волк.
— Ну что, Никита, домой хочешь?
— Хочу!
— Ну вот и хорошо, Матвей тебя проводит. Не страшно?
— Нет!- и мальчик обнял старушку, — Спасибо тебе, бабушка!
Вместе с волком Никита пошёл туда,где его искали. Отойдя метров на десять, мальчик обернулся, чтобы помахать старушке, но избушки уже не увидел.
— Не смотри, не найдёшь, — сказал Матвей, — Её только я могу найти да сама бабушка. Пойдём.
Когда крики людей стали отчётливо слышны, волк велел Никите идти в ту сторону. Сам незаметно наблюдал из чащи, как двое людей, увидев мальчика, побежали к нему, подхватили на руки и радостно закричали:
— Нашли!
Вечером Яга, Матвей и Кот пили чай.
— Бабушка, а может уйдём куда,где людей поменьше, — сказал волк.
— Да куда уж, Матвей? Кто ж их выручать будет?- и Яга сделала очередную запись в заветной тетрадке: «26 837 — Никита, 5 лет.»
Никиту искали почти двое суток. Рассказам ребёнка, что он ночевал «у бабушки, у которой есть огромный кот и говорящий волк», никто не верил, списали на стресс. Но врачи не нашли у Никиты ни переохлаждения, ни истощения, ни стресса, ни каких-либо травм…
#опусыирассказы
©️ Юлия Каташевская
«Вот ведь знат, что болею, и ехидно эдак – хворашь, пади!?
Баба вредности необнаковенной! Язык змеючий! Похмелиться ж надо!»
Кряхтя намеренно сильно, дед отвернулся от стенки и оказался лицом к занавеси, которая закрывались полати. Снизу от печи шло пряное сытое тепло, которое он любил с детства.
- Оклемался маненько, пенёк трухлявый?! – донеслось снизу.
Дед отдёрнул занавесь и бросился, было, в словесную атаку.
- Кто б говорил, курица безмозгая!
- Молчи, уж, петух общипанный! Нализался вчерась на пару с Федькой, вот и кряхти тепрь, попукивай! С какого перепугу нахрюкались-то?!
- Так Фёдор же зимний был! Этот… как его… Стратилат!
- Во-во! Насратилатились в зюзю! А всё Федька, поганец, сманыват…
- Не говори, чего на знашь! Я чё те, телок на верёвочке…
Дед со злостью задёрнулся и возмущенно засопел.
- Крепше сопи до первой сопли! – засмеялась бабка, не переставая передвигать кухонную утварь возле устья печи.
«Вот скважина! Наказанье по жисти! Смолоду мной крутит, как хотит! Вот чё я тада на Лизке не обженился?! А всё Федька, гад!
Гармонист хренов! И сам не ам, и другим не дам! Дуська-то его сама нагнала, вот он к Лизухе и прислонился, было. Ан, нет! Покружился
с ней, и взад обратно. А Дуняху-то ужо мне присватали! Как он опосля подбивался, вьюном увивался! Так и кружил коршуном, пока я ему оба глаза не подсветил!... О, Господи, как хреново-то! Попить ба!»
- Дууунь!
- Плюнь! Чё надо?! Лежишь, и лежи до поры! – был ответ.
Хлопнула выходная дверь. Затем послышался скрип творила - уже в сенцах.
«О! В погреб лезет! Мож рассолу? Да, рази она достанет! Так и будет гнобить из вредности! Хоть бы за хлебом ушла! У меня там в сенях припрятано! Да, навряд!»
По звукам, возникшим в горнице – что-то ставили на стол, что-то звякало, он понял, бабка вернулась.
- Эй, страдалец! – послышалось из-за занавески. – Не суетись зазря! Я твою заначку перепрятала.
- Дура старая! – с досадой ответил дед, тоскливо смотря в потолок.
«Бросить её чё ли!? Накой она мне? Одиннадцать натикало, а я - ни похмелиться, ни пожрать!.... А куды идтить-то?! К Лизке!? Эээ! Там враз ноги протянешь… Фугуру всё блюдёт… кубики каки-то глотат… «Кнор»… Ужасть! … Тут, тока брось! Энтот, пердун старый, мигом обернётся… Моргнуть не успешь, как здеся Федька валяться будет!
А чё!? Если честно, так Дуняха любой старухе сто очков вперёд даст! И хозяйка, и готовить – за уши не оттащишь! А уж деньгу беречь?! Сейф! Молодым делом, в бане крыша трещала, как мы махались…. Сладко вспомнить! Эх, Дунька, хороша твоя прунька!...»
- Да, кому ты нужон-то!? Хрен мочёный! Ишь чё… махалки вспомнил! Када это было-то!? Вылазь из рогожи на свет Божий!
Дед, кряхтя, сел на полатях, свесив ноги в шерстяных носках.
- Аппарат флюрогра… - он осекся и вытаращил глаза. – Мать честна! Это што за чудо!?....
Евдокия стояла у накрытого стола, вытирала руки белым расшитым полотенцем и улыбалась.
На блюде - нарезанное сало, буженина, окорок. Слегка пари́л картохой небольшой чугунок. По отдельным плошкам горкой были разложены соленые огурцы, помидоры, мочёные яблоки и квашеная капуста с клюквой. В центре стола ножками вверх торчала варёная курица. Рядом красовался мочёный арбуз. А возле запотевшей бутылки водки поблескивали в миске солёные рыжики, обложенные кружками репчатого лука.
- Бааа! Водка! – опять изумился дед и начал торопливо слезать с печи. – С чего тако застолье!?
- Эх, ты! Вася-василёк! Рубин ты мой, в стопку огранённый! Нынче ж годовщина свадьбы нашей!
- Иди ты!... Это ж скока… Ё-моё! Шейсят годов чё ли!?
- Золото справили, теперь очередь рубина!
- Ах, Дуняха, разлюбимая моя птаха! Брильянт ты мой бесценный!
Они обнялись, расцеловались, прослезились и чинно уселись за стол, пировать.
«Хрен те, Федя, а не Дуня! Оботрись!» - подумал дед, разливая водку.
- Уж, скока годов минуло, а ты всё не угомонишься! Будем здоровы! – ответила Евдокия, поднимая стопку.. #опусыирассказы
©️ Владимир Серов
Мама, я хочу кушать
— Мама, я кушать хочу... - пролепетала маленькая Настя.
Старший брат Антон строго посмотрел на неё и сказал:
— Настя, прекрати. Маме и так тяжело, ты же знаешь, что еды нет, всё закончилось. Потерпи, как-нибудь выкрутимся. Я пойду попробую книги отцовские продать.
— Антон, спасибо тебе. Сынок, хоть одну продай, но долго не сиди, стемнеет скоро.
— Не переживай, мам, ты полежи. Настя, а ты не мешай, пусть мама поспит. У неё сегодня плохой день был.
Когда-то они были обычной счастливой семьёй, мама Фая, папа Виктор и они, детки, Антон и Настя. Жили они в малогабаритной двушке на пятом этаже, хоть и тесновато, но зато все вместе. Папа у них был замечательный, работящий, всегда маме помогал, у неё здоровье слабое было давно уже. Врач сказал, что ей нужно постоянно принимать дорогие препараты, тогда можно себя получше чувствовать, но откуда им такие деньги взять...
Папа Виктор много работал, нашёл вторую работу и какое-то время маме стало легче, потому что он приносил ей нужные лекарства. Но потом папа не вернулся с работы... Ждали его все вместе до самой ночи, но не было ни звонка, ни весточки. На следующий день только узнали, что коллега подвозил его с работы и они разбились.
Это было очень тяжёлое время. Для всех них. Сначала надо было выдержать то, что отца больше не будет рядом. А потом и маме стало намного хуже, да и жить стало не на что... Работать мама не могла, ей становилось всё хуже и хуже.
Антон часто выходил на базар в соседней улице, пытался продать хоть что-нибудь. Телевизор ушёл сразу, потом папин фотоаппарат. А больше ничего особо ценного и не было. У отца была большая коллекция книг разных жанров, он всегда любил читать. Если покупали хоть пару книг, то можно было купить хлеб и молоко.
* * *
— Мама, прости, я знаю, ты говорила, что с незнакомыми нельзя разговаривать. Но дядя сказал, что ему поговорить с тобой надо. Вот он.
Высокий мужчина разулся и прошёл в комнату.
— Добрый день, Фая. Вы меня не знаете, но я работал с вашим мужем. Я и не знал, что у вас вот так... Простите, сына вашего расспросил, увидел его с книгами, да начал заваливать вопросами, кто такой, почему стоит на базаре. Ну и по разговору понял, что он сын Виктора... Вы простите, что пришёл вот так. Я вот вам продукты принёс, сколько донести смог. Антошка, разбери-ка. Завтра ещё приду, принесу, что нужно, только скажите. Мы с коллегами вас не оставим, будем помогать чем сможем.
— Спасибо вам огромное... Вы нас спасли... Я ведь уже и встать не могу...
* * *
Коллеги Виктора стали помогать продуктами, по дому, с детьми. Купили лекарства для Фаи, определили ее в платную клинику на лечение, и спустя несколько месяцев она стала чувствовать себя намного лучше. А вскоре даже смогла выйти на работу, находясь постоянно на поддерживающей терапии.
Так жизнь стала налаживаться... К сожалению, Фая всё равно не долго прожила, отошла ко Господу когда Антон закончил 9 классов. Но она и об этом мечтала - хотя бы до этого момента дотянуть.
Опеку над детьми взял коллега Виктора, который помог тогда Антону на базаре...
Екатерина Русина.
Больше интересных рассказов читайте в нашем телеграм канале , ссылка в комментарии ⤵️
ОПУСЫ И РАССКАЗЫ
Судьба
-Сынок, а я замуж выхожу - тихо сказала Люба. В трубке повисло молчание . А потом грянул гром - Мама, ты ведь только полгода назад отца в последний путь проводила - возмутился сын - Имей хоть капельку уважения к его памяти - Люба осторожно сказала - Алеша, я все таки взрослая женщина и могу сама решать, как мне поступать, не правда ли? У тебя семья, а я одна. Мне так одиноко - Сын сменил тон на насмешливый - И кто же этот счастливчик? Я хоть его знаю или ты за первого встречного замуж собралась? - Люба обиделась - Хорошего же ты мнения о своей матери - укорила она его - А выхожу я за Петю Голубева и ты его прекрасно знаешь - Сын поперхнулся - За дядь Петю? Ну ты, мать, даешь. Ведь отец его всю жизнь ненавидел. Вот что, я приеду и во всем разберусь - Люба перебила его - Приезжать не надо и скандалить тоже. Я тебе сообщила о своем решении, будь добр прими его - и нажала на отбой.
Петр сидел на крыльце и судя по окуркам, скопившимися в пепельнице, очень нервничал. - Ну, как? - спросил он, когда Люба вышла из дома. Она пожала плечами - А ты как думаешь? Он сильно Гришу любил и поверить не может, что я так быстро замуж собралась - Он покачал головой - Если бы он знал всю правду, может все по другому было, а Люб? - Она положила ему на плечо голову - Нет, Петь, не хочу я, чтобы он все узнал. Для моего мальчика, это ударом будет - Он глубоко вздохнул и обнял ее за плечи - Может ты и права, к чему старое ворошить. Пусть все своим чередом идет - Они замолчали и задумались, вспоминая свое сокровенное.
Любе тогда уже девятнадцать было, когда в их село Петр приехал. Молодой, красивый агроном. Все незамужние девчонки всполошились. Холостой, одет по городскому. Всегда отглаженный, вежливый. Подарок , а не мужчина. Но быстро пришло разочарование. В клуб на танцы не ходил, на заигрывание только улыбался. "С червоточиной мужик" вынесли всем селом ему вердикт. Но глаз с него не спускали, искали слабину какую, изьян.
И стали замечать, что он в библиотеку часто ходит. А там как раз Люба то и работала. Ну и пошли сплетни по селу, что библиотекарша ему приглянулась. Люба чуть не плакала, они почти даже и не разговаривали. Он прийдет, книжек кучу возьмет специальных и целый день в тетрадке что то записывает. А ведь она не одна, у нее Гриша есть. Между ними все решено уже было. После уборочной свадьбу сыграют.
Люба Гришу с детства знала. Был он старше ее на лет пять. В детстве бывало и обижал, а как выросла, влюбился. Взял он ее считай измором. Разогнал всех ее кавалеров, сговорился с ее отцом. Хоть и нравился он Любе, но прям большой любви к нему, она не испытывала. Рассудила так, мужем он хорошим будет, а чего ей еще желать. Тем более, что ничего лучше она все равно не найдет.
А вот Петя, покой ее поколебал. Не встречала она еще таких мужчин. К примеру Гриша ее книг вообще не признавал. А когда видел их у нее в руках, пренебрежительно говорил - Наши деды и без книжек этих, все знали и умели. А счас взяли моду, все по ним поучать - Люба обижалась, сама она читать очень любила и без книги жить не могла.
И как то в один прекрасный день, когда Петр сидел и привычно писал в тетради, ворвался Гриша. - Ты не зачастил сюда, дружок? - воинственно #опусыирассказы начал он. - Гриша, перестань - попробовала успокоить его Люба. - Не лезь в наши разборки, выйди - отодвинул он ее. - Вставай, давай, пошли на улицу разбираться - потянул он Петра за рубашку. - Ну пойдем - усмехнулся он. Через три минуты вернулся. - А где Гриша? - спросила Люба. Он хохотнул - Пошел домой, одежду менять. Он просто неудачно в навозную кучу упал - Она засмеялась - Вы помогли или сам? - Он улыбнулся - Сам -
Вот после этого инцидента, они и стали общаться. Сначала все о книгах разговаривали, а потом не до этого стало, Люба влюбилась. Да и Петя, как он потом признался, давно к ней приглядывался. И в библиотеку поэтому так часто ходил. И Люба призналась Грише, что влюбилась в другого. Тот недобро сплюнул - Не будет этого, я не позволю -
И у Пети начались проблемы. То комбайнеры загуляют на ровном месте, то машины сломаются все разом. А потом беда случилась Кто то поджег одно из полей. Обвинили во всем Петра. Что не доглядел, что национальное добро не уберег. Посадили за халатность.
А Люба поняла что в положени она и никому же не скажешь. Будут все пальцем тыкать, что не сберегла она чести девичьей. А тут еще Гриша активизировался, проходу не давал. Все замуж звал. Она и не вытерпела, высказалась - Так я не одна теперь, дитя ношу. Нужна я тебе такая, с прицепом? - Он побледнел сначала, а потом выдал - Я тебя любую возьму. И ребенок твой моим будет. Подумай сама, как ты родителям своим скажешь? Я твоего батю знаю, он мигом тебя из дома погонит. И куда ты потом? А твой Петя, может сюда и не вернется - И она сдалась и согласилась.
Алешка родился, Гриша его принял, как родного. Все повторял, что ждет от Любы еще пяток детишек. Но у нее не получалось, так Алешка единственным в их семье рос. Петя все таки вернулся. Встретил Любу как то на улице и сказал - Поздравляю вас, Люба, с замужеством и рождением сына - Она затравленно на него поглядела и буркнув - Спасибо - убежала.
Так они и жили. Она с Гришей и сыном. Он один всю жизнь. Гриша поначалу психовал - И чего тут прицепился? Ехал бы отсюда куда подальше. Ты смотри, Люб, спутаешься с ним, не пожалею никого. Алешка все равно со мной жить будет, он мой сын. Так что думай головой, а не другим местом. Поняла? - Но годы шли, ничего не менялось, только ненависть мужа к Пете не проходила, а с каждым годом все сильнее делалась.
И вот когда его не стало, Петя пришел к ней. Долго говорил ей о своих чувствах, которые со временем не ослабели. Люба тоже уже не сдерживалась и рассказала ему о сыне. Он обрадовался и сразу предложил - Люба, хватит нам уже страдать, пора и счастья попробовать. Сколько нам еще отведено? Неведомо. Давай вместе жить - И Люба согласилась. Ведь и вправду, надо попробовать по зову сердца пожить.
Сыну они все рассказали, спустя год. Он их не понял и не принял. Сказал -У меня был отец, он им и останется. И другого мне не надо - А Люба с Петей счастливо остаток жизни прожили. В любви и нежности к друг другу.Видно судьба у них такая была, под конец жизни только вместе быть.
#опусыИрассказы
Ваша Наташа
Гулящий
✨
Идти домой не хотелось. Ну, что там?.. Опять баба Нина будет пилить, ругаться и грозить своим шершавым, похожим на картофелину кулаком. А если она к тому же устала за день, ведь грядки-то кроме нее никто не пропалывает, и воду в парник таскает лейками тоже она, то Тарасу достанется втройне. Еще и по спине огреет тапкой или вообще ужин отнимет. Соседки на Тараса нажалуются, баба Нина верит, гневится, метает молнии…
Баба Нина - она такая - суровая, правильная и очень несчастная.
Тарас жил с ней квартирантом уже полгода. Однажды в дождливый, серый и грустно-промозглый осенний день он появился у ее калитки, потоптался немного, потом толкнул дверцу и зашел внутрь.
Нина тогда выскочила на крыльцо, только принялась вытряхивать коврик, а тут он... Тарас был симпатичным, хотя тогда этого было не видно. Дождь напрочь прилепил красивые, дымчато-каштановые волосы к коже, мышцы как будто сжались, стараясь протащить тело между каплями холодного дождя.
— Чего? Дома нет у тя? - протянула, застыв с поднятым ковриком женщина. Тараса она вовсе не испугалась, сразу видно, истосковалась по мужскому плечу. - Ну, заходь, коль пришел. Да вытри, вытри следки-то! Только порядок навела!
Тарас тогда скромно кивнул и юркнул мимо старушки в теплую, пахнущую только что вымытым деревянным полом и березовыми вениками, кои были развешены тут же, под потолком, избу. В печке щелкали, перемигивались искорками поленца, на подоконнике цвела хилыми, последними цветами облезлая герань.
— Не умеет вы, милая женщина, цветы выращивать, - как будто мимоходом, на цыпочках проходя в уютную комнату и присаживаясь на стул, сказал Тарас.
— Поговори еще у меня! Впустила, так скажи "спасибо" и помалкивай. Цветы не умею я выращивать, а ну подними седало своё мокрое! Вот, подстелю те подушечку, что ли. От мужа осталась. Любил сиднем сидеть тут, всё в окошко глядел. Теперь вот ты пристраивай, пристраивай туловище. А потом обсушишься, тогда другое дело, свободно расположишься. Ужинать будешь?
Тарас кивнул, он, действительно, очень проголодался. Там, откуда он ушел, не было ни ужина, ни обеда, ни завтрака, ничего там не было.
— Из Матрешкино ты к нам, где деревня сгорела? - баба Нина, погрузив свои одутловатые, обмотанные бинтами ноги в теплые валенки, подрезанные по самые щиколотки, ловко метнула на стол посуду. - Много там вас таких... Слыхали мы! Теперь поползете неприкаянные по окрестным деревням. А с чего пожар-то начался?
Тарас неопределенно скривился и, жадно пережевывая еду, аж зажмурился - так было вкусно, и так он давно не ел...
— Ладно, наедай шею, я пойду, воды подогрею, ты помылся бы. Несет от тебя, парень, ох, дышло у меня переперло!
И выйдя из дома, засеменила по залитой лужами дорожке, загромыхала ведрами, поскользнулась, прилегла у грядки, поохала и, отжав мокрую юбку и тихо чертыхнувшись, потащила ведро в дом.
— Помочь? - услышала она из форточки.
— Обойдусь. Еще тебя потом собирать по косточкам!..
Тарас, действительно, был худоват. Ничего, за эти полгода наладилось у них с Ниной всё, подлечила, подлатала его добрая женщина, он тоже в долгу не остался.
— Как-то с тобой и веселее, - то и дело повторяла старушка, когда, вернувшись откуда-то вечером, Тарас спокойно, мирно садился рядом с ней, пристраивался всё на ту же подушечку, уплетал, что дадут, скупо благодарил и удалялся к себе.
Хорошо жили, правильно. Ну, пошумит иногда Нина для порядку, пожурит его, чтоб помнил, кто его на груди пригрел, кто обласкал и крышу над головой подарил. Тарас, покряхтев от засевшего в суставах ревматизма, глядел на Нину влюбленными, чуть мокрыми от слез глазами. Может, это и есть последняя женщина в его жизни? Тогда и хорошо, тогда можно не трепыхаться...
…А как стаял снег, как пошли оголтело щебетать на ветках воробьи, разладилось у квартиранта с Ниной.
Тарас за зиму поправился, похорошел. Нина даже иногда называла его завидным женихом.
А из соседнего окошка наблюдала за Тарасом Машка.
— Ай-яй! Опять она тебя караулит! Вот ведь бесовская девка! Так и сидит, глазюки свои вперила. Тарас! Слышь, Тарас! Ты от окошка-то отринься. передвинь тело свое, для чужих женщин вожделенное, подальше. От греха!
Тарас, метнув на Маньку быстрый, многообещающий взгляд, послушно брел в уголок. Нина - хозяйка, ей решать, как кому жить...
А дней через десять пришла к Нине соседка, что жила под одной крышей с Маняшей. Манька у нее заместо дочки была, что ли. Тарас этого так и не понял, да уж что тут разбираться в хитросплетениях судеб.
— Это что же, Нинка, получается?! - Тамара Николаевна, женщина большая, рослая, и в плечах что гренадер, заняла собой весь дверной проем, оттеснила старушку и встала посреди комнаты.
— А что получается, голуба моя? - поправив фартучек с вышитыми на нем вишенками, спросила растерянно Нина.
— А то, что квартирант твой Маньку нашу теперь должен любить и жаловать. Уж не уследила я! Теперь хлопот не оберешься, теперь житья не будет! Тебе–то, Нина, хорошо, живешь дальше, а мне как быть? Куда Манькин приплод девать? У, бешеный! - погрозила она кулаком бродившему по двору Тарасу. - Попадись ты мне только! Ох, три шкуры спущу! Такая девочка у меня, хорошая, скромная, а твой, Нинка, Тарас, всю жизнь ее женскую искалечил!
Нина, низко опустив голову и безвольно положив руки на колени, кивала.
— Да... Да... Как же это он... Что же это... Стыдно, ох, стыдно... Ты извини, Тамарушка, не доглядела я...
Соседка ушла рассерженная. Тарас, спрятавшись за плетень, проводил ее взглядом, потом, гордо задрав голову, вошел в избу.
— Ты что ж такое натворил, а?! Ты зачем к соседям ходил?! Я велела даже не думать! Даже не мыслить, а ты... Приютила на свою погибель! Мне ж теперь Тамарка житья не даст, а я не могу, понимаешь, она мне дитя-то твоё подкинет, а я ж не смогу... Твоё дитя, слышишь, Тарас!..
— Обойдется, - буркнул квартирант. - Манька толковая, придумает чего.
Долго еще, до самого утра Нина стонала и охала на своей панцирной кровати, скрипели пружины под ее ворочающимся телом. Не спал и Тарас, переживал...
А потом, дней через пять–шесть, приходила Агата Петровна, Улька прибегала, что на другом конце деревни живет, даже батюшка из церковки тяжело прошаркал по двору, о чем-то шушукался с Ниной, а, замолкнув, осенил себя крестом т ушел.
Все жаловались на Тараса, требовали усмирить его, оградить деревенских красоток от его дурного влияния.
Баба Нина только разводила руками, мол, весна - время такое, у всех голова кругом, надо подождать. Да и ей самой некогда - посевная, грядки поползли, надо править, рассаду кто-то поел, надо новую растить, а тут еще крыша потекла в доме, свет подорожал... Забот полон рот, некогда ей за Тарасовы похождения отвечать. Выгнать бы его, пусть идет восвояси. да как-то рука не поднимается, будто родную душу со двора гнать нужно. Не смогла Нина, решила еще подождать…
Беспокойным стал и сам Тарас. Шикали на него везде, гнали, стоило пройтись по улице. Молодки-то, те спрячутся, да глазки Тарасику строят, а их дуэньи, все эти Тамары, Агаты, Ульяны и прочие - те руки в боки упрут, глазами молнии мечут, что только громы не гремят над головой, и топают ногами, сотрясая грешную землю, приговаривают, чтобы шел Тарас подобру-поздорову отселе...
Девчонки усмехаются, наблюдают, как припускается Тарас по дороге, чтоб не прилетело в самое темя, чем не попадя...
В общем, не стало никакой жизни мужичку.
А в начале июня, вернувшись с вечерней гулянки домой, Тарас и вовсе сник.
Стоит баба Нина у крыльца, рядом с ней - корзинки, в корзинках - пищат Тарасовы дети, все, как один, коштанчикового цвета, симпатичные, с белым пятнышком за правым ушком.
— Твоя работа?! - закричала издалека Нина. - Твоя, спрашиваю? Люди мне говорили, я не верила! Думала, лгут на тебя, думала, обознались. А ты, значит, по чужим домам да сеновалам ходишь?! Вот, встречай, многодетный ты мой папочка! И куда девать всё это добро будем? Ты гляди! Нет, ты лик-то свой не вороти, уж понаделал дел, так держи ответ!
Она устало опустилась на лавку, опрокинула лицо на ладони и заплакала, горько так, тоскливо.
— Да что ж мне с вами не везет, а? Муж был, любила его, окаянного, боготворила, пылинки сдувала, баловала, а он, затейник, на стороне детей себе завел, штук десять. Они как все знакомиться-то пришли, я так и села... А Мишенька мой только вахает, мол, какие складные детишки получились. У! Негодник!.. — вздохнула, утерла лицо платком. — Да об умерших либо хорошо, либо никак. Ладно, пусть там у себя, в облачных пеленках теперь кувыркается Мишка мой. А ты-то! Ты-то, Тарас, что же? И ты такой же?! Я тебе повелевала во дворе сидеть?
Тарас кивнул, отвел взгляд, тайком рассматривая пищащую детвору. — Повелевала я тебе себя в узде держать? — не унималась Нина. — Пригрела, отмыла, вон, заблестел, как медный таз, да только внутри ты прогнившая трухлявая головешка!#опусы Да, головешка, вот мой тебе сказ. А дальше будет так — ты уйдешь, навсегда уйдешь из нашей деревни. Куда? Что, испугался? Не хочется от тепла-то уходить, от молока свежего да кушанья вкусного? Раньше нужно было думать. Теперь прочь! С глаз моих! Иди, а то оглоблей как огрею, лопатой вон со двора прогоню! Детей твоих продам. Завтра же на рынок увезу и продам. Не нужно нам таких.
Нина грозно поднялась, замахнулась на кота, но тот не двинулся с места. Тарас строго, прищурившись и брезгливо поджав лапу, встретил взгляд женщины.
Детей она его продавать вздумала! Ишь ты! Когда Михаилом он был, в своей прошлой, человеческой жизни, так она ему ни одного дитенка не родила, всё что-то там выгадывала, тянула, а потом и вовсе пустоцветом стала. Котом пришел он к ней — опять плохо, опять ни к чему ей дети. Да что ж это такое!
А ведь так хорошо им было эти полгода... Жили душа в душу... Тарас на лавочке спал, вытягивался, пузом к теплым доскам прижимался, Нина у себя в комнате ворочалась, по-домашнему так, по-родному...
Теперь гонит, прочь гонит из дома...
Тарас, обнюхав котят и лизнув каждого, словно благословив, отвернулся и зашагал по тропинке к калитке. Медленно шел, всё думал, окликнет его Нина, раскинет руки и велит вертать обратно...
Нет, скрипнула дверь, ушла Нина к себе, даже щелки не оставила, чтоб юркнул жилец ее в комнату. А корзинки, что нанесли женщине соседи, так и стояли, пища и трепыхаясь.
Тарас обреченно вздохнул. Не было ему счастья семейного в человеческой жизни, не будет, видать, и в кошачьей...
… Кот брел по дороге, не прячась от проезжающих машин, от едущих по обочине велосипедов. Зачем?.. Пусть уж лучше разом всё закончится!
Но окликнул кто-то его, поманил к себе, мягко потрепал лапой по спине, уткнулся носом в горячий бок. Манька... Соседская Манька. А при ней, под кусточком, котята лежат, всех перетаскала, за Тарасом шла, еле догнала...
… Бродяжками они все стали, в деревню не вернулись. Окрепли, одичали, превратились в ловких охотников…
Тарас однажды пришел к дому Нины своей, постоял, наблюдая, как тягает она ведра, переступает своими перебинтованными ногами, кряхтит. жалко ее стало — одинокая, даже Тарасика нет рядом... Только… Чу, кто это там, на подоконнике сидит?
Тарас прищурился. Его копия, только махонькая, котенок еще, один в один Тарас, сидит, с солнечным зайчиком играет, Нину ждет! Выходит, не всех продала Нина на базаре. Одного всё же себе оставила, не смогла одна быть...
Баба Нина, словно почувствовав на себе взгляд, обернулась, всмотрелась в заросли, вроде Тарасов бочок там показался.
— Тарасик! Мальчик, ты? Погоди, не убегай, ты подойди сюда! - стала она уговаривать кота, но тот только покачал головой и ушел. Его ждала Манька, другой семьи ему больше не нужно.
Нина вздохнула, снова заскрежетала ведрами по краю колодца, потом побросала всё и ушла в избу. Молодой кот, которого она назвала Тимошкой, встречал хозяйку у двери, ластился, урчал.
— Вот, Тимка, батя твой приходил. Видал?
Котяра кивнул.
— Мировой мужик твой батя. Только уж больно гулящий оказался, ты таким не будь, ты при мне сиди, понял?
Тимка снова кивнул - зачем расстраивать старушку, пусть думает, что кроме белого пятнышка за ухом Тимке не передалось от отца более ничего, ни одной черточки характера...
Блог: Зюзинские истории в группе #ОпусыИрассказы
Возмездие
Наталья Артамонова
Стоя перед иконой, Марфа спрашивала у Бога, за что он её наказал, почему у неё родился сынок хромоножкой. То-ли, будучи беременной не доедала, то-ли от того, что муж избивал, а может потому, что поднимала тяжести, но что-то повлияло на формирование плода. Егор родился с ножками разной длины. Повитуха сразу сказала, что корявый родился сынок, «недоделанный по ходовой части». А свекровь Марфы успокоила, что из ноги не стрелять. Сила мужика в мозгах. На том и согласились, что горевать нечего. Муж в отличие от свекрови ходил хмурый, злой и все норовил упрекнуть жену в рождении дефектного ребёнка. С самого рождения сына Марфа каждую свободную минутку отдавала сыночку, очень его любила... Когда, ковыляя, сделал первый долгожданный шаг, Марфа заголосила, тем самым разозлила мужа. Не порадовался Микола вместе с женой, не успокоил её, а ударил кулаком, оттолкнув от сына. Марфа многое ему прощала, а этого не могла простить. Ведь она так боялась, что сынок не сможет ходить, что вдруг ему больно будет наступать на укороченную ножку. Бывало развернет в пеленках сыночка и целует эту ножку, гладит своей мозолистой рукой до покраснения кожи, а сама плачет. Свекровь подойдёт сзади, положит свою голову ей на плечо и вместе носами шмыгают. А муж наоборот, начинал кричать и если замечал, как Марфа плачет, то подходил и готов был ей сделать ещё больнее своими упреками и оскорблениями. В душе она ненавидела мужа и не хотела больше рожать, боялась опять рождения инвалида. Поэтому если и беременела, то своим непосильным трудом не давала укорениться плоду, и всегда были выкидыши. Муж гневался, орал, но по хорошему не просил себя беречь. Видел её беременную за плугом, за вязанкой сена, за тяжестями и молчал, не отстранял от работы, а как выкидыш происходил, то кричал, что она пустая дура, сука, что не жена, а посмешище людское. Забил, затравил он её окончательно. Попадало и матери, пьяный отталкивал мать от Марфы с такой силой, что она летела из угла в угол, разбиваясь до крови. Однажды так толкнул, что она упала на чугунок с картошкой, приготовленный для корма скотины. Так и осталась лежать в луже крови. Ничего не стала скрывать от милиции Марфа, да и скрыть было трудно. Синяки на лице, на руках, заплывший глаз говорили без слов, что не было у Марфы мужа, а был тиран, зверь. На похоронах матери он не был, но попрощаться ему разрешили. Он сказал жене: — Я знал, что ты тварь, могла бы сказать, что старая сама убилась. Выйду, тебя добью, спи и думай, что не жить тебе в моей хате и хромому выродку тоже не жить Марфа тихо ответила: -Не выйдешь, а если выйдешь, то сын к тому времени вырастет, он меня защитит, он человеком большим станет, а ты был собакой, и сдохнешь под забором как псина. Смерть свекрови сноха очень тяжело перенесла. Она все представляла, какие же мысли, какая боль охватывала её нутро, когда она получала удары от сына. Что она в этом момент чувствовала? Удар, полученный от сына, наверное, в тысячу раз больнее удара от мужа. «Бедненькая, ведь хотела меня защитить, а себя не смогла уберечь. Господи, прости наши грехи, наше озлобнение и прими её душу в рай». Марфа плакала и молилась, стоя по часу на коленях около икон. Свекровь любила невестку и понимала её. Хотела, чтобы в семье был лад, и сына всегда наставляла на доброе, ласковое, сочувственное отношение к жене. В душе она понимала, что сын пошёл весь в отца, который только печью её не бил, а об печь ударял, бил будучи пьяным, а трезвым молчал и скрипел зубами. После очередного скандала убежала, а когда вернулась, то нашла его повешенным. Как в селе говорили, что верёвка наверное радовалась, когда подвешивала его грешную душу. Так и похоронили его за пределами погоста. Зная, что сын мало будет её слушать, она все-равно его учила, подсказывала, объясняла, порой нарываясь на его крики, маты и сученые кулаки. Когда пошёл внучок, и, видя, что сын его ни разу на руки не взял, она сказала Марфе: -Плохо, что нам некуда идти, а ведь не идти надо, а убегать от этого изверга. Сирота ты моя горькая, доля твоя бездольная... Марфа думала, что война его таким сделала, только мама знала, что, уходя на фронт, он сгоряча сказал: -Эх, знать бы кто победит, а то переметнулся бы в нужную сторону. Долго мама плакала, и не только из-за того, что проводила сына на фронт, но из-за сказанных им слов. Иногда Марфа думала, что свекрови там лучше, ведь она не жила, а мучилась всю жизнь. Детство — голод, замужество — избиение, война — голод, холод, страх, после войны — лютый сын. Не дала ей жизнь спокойно вздохнуть, может смерть принесет спокойствие. С такими убеждениями самой себя на душе у Марфы становилось легче. К Марфе приходил несколько раз следователь, совсем молодой парень, только что закончивший институт. Сразу после убийства свекрови он, увидев лицо Марфы, задал вопрос: -Это сделал ваш муж? Расскажите все подробности произошедшего. Долго все подробно записывал, одно и то же спрашивал, что-то в мозгах кумекал, и опять вопросы, вопросы, вопросы. Микола все время молчал и только иногда выкрикивал, что он бил фашистов, что он воевал и победил войну не для того, чтобы гнить в тюрьме. Один раз сказал, что жена во всем виновата, что он должен её был убить, что она даже родить сына настоящего не смогла, а родила урода. В очередной раз на допросе Марфа сказала следователю, что могут её не ловить во лжи, она помнит каждую минуту, каждый последний вздох и последние умоляющие слова матери, что каждую ночь у неё перед глазами разъяренный муж и лужа крови под свекровью. А потом она подвела следователя к боковой стороне печки и показала вмятины кирпичей и осыпавшуюся побелку в местах ударов кулаков мужа. Так он успокаивал свои нервы. Когда жена с сыном убегали, он долбил кулаками в печь, пока в кровь не разобьёт руки, не успокаивался, а потом уставший так и засыпал с кровавыми руками. Марфа, увидев кровь на побелке и осыпавшуюся глину, думала, какой же он зверь, неисправимый гестаповец, надо убегать, а как же мама, он же её убьёт. Рассказав в подробностях про свою жизнь с мужем, Марфа заметила в глазах следователя неподдельную жалость и желание как можно на больший срок и подальше упечь злодея за решётку. Сказал, что его ждёт тюрьма не менее, чем на десять лет. Постепенно жизнь вошла в свое русло, все шло по плану. Работа в колхозе, хозяйство дома, соседи и подруги при возможности помогали справиться с тяжёлой мужской работой. Малыш рос крепким, одно огорчало, что ходил он, заваливаясь на короткую ногу, и не мог бегать. Но по характеру был очень спокойным, ласковым, заботливым и очень жалостливым. Он не помнил отца, бабушку, но когда подрос, люди как-то сказали Марфе, что сын пошёл или в бабку, или в неё, ничего от зверя у него нет. Не стала скрывать мама от сына ничего, ведь знала, что рано или поздно, все расскажут люди. Очень сильно плакал Егор, он спрашивал: -Мама, а бабушка не мучилась? А тебе больно было? А как ты думаешь, отец вернётся? Ну ты не бойся, посмотри какие у меня сильные руки, скручу и пикнуть не успеет. Егорка рос широкоплечим, коренастым. В руках был очень сильным. В детстве с ним дружили все ребята, он также играл в футбол, хоккей, только всегда стоял на воротах. Если играли в войну, то он всегда сидел в засаде, его друзья никогда его не обижали и не указывали на физический недостаток. В школе учился очень хорошо, так как был достаточно усидчив и любознателен. После школы хотел пойти учиться на следователя. От спокойной счастливой жизни с сыном Марфа превратилась в красавицу. В глазах не было того страха, испуга, а был лучик счастья, спокойствия, умиротворенности. Они порой забывали, где находится отец, и, что года отсидки подходят к концу, и он должен вот-вот вернуться. Ему дали срок одиннадцать лет, сыну шёл тринадцатый год. Никто в селе Егора к инвалидам не относил, его просто считали косолапым, хотя все видели, как он приседал при ходьбе на одну ногу. Первое время Марфа получала письма от мужа, все они были с угрозами, с оскорблениями, сыном никогда не интересовался, как будто его и не было. Потом прислал письмо, чтобы собрала посылку, что он думает о ней, что снится ему постоянно мама. Марфа ни на одно письмо не ответила. Она хотела вспомнить его веселым, ласковым, заботливым и не могла. Перед глазами вставал образ зверя. Когда Микола видел здоровеньких бегающих детей, у него злость могучей лавиной вырывалась и обрушивалась на голову жены и сына. Вот это лавина и душила все хорошие воспоминания. Ещё в самом раннем детстве областные хирурги, ортопеды говорили, что не понимают, что происходит. -Если выпрямить ножки, то они вроде как ровные. Согнутость в коленочке, образовавшийся сектор круга не даёт свободы колену, как будто сзади колена жилы не дают ноге выпрямиться, разогнуть полукруг. Снимки показали, что дело не в кости, а именно в связках сзади колена. Но никто не хотел браться за операцию, боялись сделать хуже. Поставили Егора на учёт и успокоились. Сколько ни искала, ни ездила по врачам Клава, не могла найти опытного специалиста. И вдруг пришло письмо. Не читая, хотела Марфа выкинуть, но печать здравоохранения её насторожила. В письме было велено приехать на консультацию в открывшейся медицинский хирургический центр в Москве. Всё село провожало Марфу с сыном. Уж сколько она платков поперемерила, платьев, сколько дум передумала, сколько волнений. Ночь простояла на коленях перед образами. Бог услышал её молитвы и словно за ручку повёл по врачам- спасителям. Одно сказал профессор: -Бывает и хуже. Кости целы, мышцы как у спортсмена, а вот сухожилия заминировали колено, сжали со всех сторон. Мы послевоенных с такими ранениями, с такими последствиями на ноги ставим, а тут подрежем, подошьем, ушьем, — объяснял доктор понятным Марфе языком, — и пойдёт ваш сын в футбол гонять. А вы езжайте домой. А что отец-то не привёз? Ведь издалека вы, наверное, и Москвы сроду не видели? Посмеялись вместе, и Марфа отправилась назад в путь. Ей показалось вечностью дни лечения сына. Раз в неделю он звонил в контору и разговаривал с мамой. Московское время не совпадало с их поясом, она ночь сидела, ждала звонка. Со слов Егора операция прошла хорошо, разрешили вставать и тренировать помаленьку ногу, но предстояло ещё одна операция через два года. Врач, смеясь, сказал, что колесо подмазать, подтянуть надо будет. Все смеялись над словами врача, а Марфа плакала, причитая. Через два месяца Егор, чуть-чуть прихрамывая, красовался перед друзьями. При выписке профессор сказал, что может и не понадобится операция, но приезжать на консультацию надо каждый год, надо посмотреть на поведение донорского сухожилия. Сколько было разговоров, радости, объятий мамы с сыном. До зари не могли наговориться. Две родных души переплели руки и не хотели освобождать друг друга. Стук в окно разбудил Марфу. В окно увидела сгорбившегося старика с палкой в руках. Что-то толкнуло в сердце, словно ушат кипятка вылили на голову, словно стальные оковы надели на ноги, Марфа не могла пошевелиться. По взгляду зверя поняла, что вернулся муж. В хату зашёл вприпрыжку на одной ноге. Присев на скамью, поздоровался и сказал: -Сдыхать я вернулся, не жилец я. На лесопавале деревом ногу придавило, раздробило впух и прах, срослась как срослась, не могу ходить, болит сил нет, да и зубы все повыпадали, ничего есть не могу, силы неоткуда брать, руки дрожат как у старика, помыться мочи нет, вши съели. Помоги, не прогоняй, мне угол нужен. Я не помешаю. Нет Миколы, клюка от Миколы и скелет остался. Он постучал палкой по полу. На стук выбежал Егор. -Вот видишь каким твой урод красавцем вырос. Посмотри на хромоножку, вот тот ненавистный малыш. Нет его. Есть мой сын, моя гордость, моя радость, моя надежда. Тебе надо угол? Нет тебе угла, мы не хотим видеть тебя, как ты не хотел видеть нас. Только в отличие от тебя бить не будем, и швырять, как ты свою мать, тоже не будем. Ты нам никто, и знать тебя не хотим. Вон старая баня, живи, а к нам на глаза не попадайся. Накормить все же смогла Марфа своего изверга, дала постельное белье, и он ушёл молча, наклонив голову, только был слышен тихий вой страшного зверя. Через неделю нашли его в бане повешенным. И все село говорило, что туда ему и дорога. Похоронили рядом с отцом. Егор после школы поступил в медицинский. Когда лежал в больнице, то восхищался врачами и захотелось самому стать врачом и быть нужным для таких детишек, как он. Захотел делать счастливыми несчастных. Маму он тоже сделал самой счастливой, а в дальнейшем самой счастливой бабушкой.. #опусыирассказы
Автор: Наталия Артамонова
#краснаяБусинка_опусыирассказы
#Хельга
Рассказ основан на реальных событиях.
2008 год
Женщина укладывала шестилетнюю внучку в кровать и уговаривала ее закрыть глаза хоть на мгновение. Умаялась же девчонка, а спать ни в какую не желала.
- Бабуль, расскажи про деда, а? Ну когда он маленький был, - попросила Настена, широко распахнув свои ясные голубые глазенки.
Она улыбнулась. Уже год, как ее мужа Николая не было в живых. Раньше он рассказывал Насте о своем детстве, которое пришлось на тяжелые военные годы. С грустью и нежностью вспоминал он о матери, именем которой назвал свою первую внучку.
Маняша и сама слушала рассказы мужа, затаив дыхание. В них было столько невыразимой боли…
Когда Коля говорил о матери, лицо его светлело, в голосе ощущалась теплота. А в иные моменты взгляд становился жестким. Он плотно сжимал челюсти, будто стремился справиться с яростью, руки его дрожали, а из глаз предательски текли слезы.
1942 год
Анастасия увидела синяк под глазом Кольки и ужаснулась. Опять ее несносный пятилетний сынишка подрался во дворе. Что за буйный характер у мальчишки?
Мать взяла Кольку за подбородок и осмотрела «боевое ранение». Глаз цел и ладно. Женщина вдохнула, потрепала мальчика по светлой макушке и поспешила в дом. Сегодня у них «гости».
Еще утром Вайс выложил на стол жирную курицу, два пакета крупы и какие-то консервы типа паштета. На банках было что-то написано по-немецки и нарисована корова.
Настя наскоро почистила морковь и лук, которые выкопала в огороде. Нужно торопиться, ведь люди, которые придут в ее дом на званый ужин, церемониться с хозяйкой не станут. Соседки шепотом рассказывали, что творят немцы если проявить непокорность или недостаточное почтение.
Впрочем, и абсолютное подчинение не гарантировало спокойной жизни. Кровь в жилах застывала, как вспоминала Настя, что они творили…
Деревня, в которой жили Анастасия и Колька Морозовы уже больше года находилась под немцами. Солдаты расселились по домам и чувствовали себя здесь абсолютно уверенно. Морозовым еще повезло. В их домишке поселился молодой и, на удивление даже не злобный Вайс, который не трогал женщину и ее сына. А если рядом не было других солдат, то выражал хозяйке почтение, даже иногда помогал, чем мог, в быту.
Между ними не было дружбы, её и не могло быть. За такое Насте и Кольке худо бы пришлось. Еще неизвестно, что страшнее – наказание от фрицев или лютый гнев своих же односельчан.
Вайс не первый раз принимал у них дома сослуживцев. В такие дни от Насти требовалось приготовить еду повкуснее да пожирнее и обслуживать гостей аккуратно и расторопно.
Когда «званый ужин» планировался в первый раз, Вайс подозвал к себе хозяйку и внимательно посмотрел на нее. Жестом он показал, чтобы Настя собрала волосы в пучок. Затем повел ее к ящику с одеждой и указал на нечто совсем бесформенное.
Только потом Анастасия поняла – Вайс заботился о том, чтобы женщина не привлекала лишнего внимания. Накормить солдат и убрать со стола – вот все, что от нее требуется.
С Колькой было сложнее, уж больно шебутным оказался пацаненок. Но управа нашлась и на него. Вайс протянул парнишке ладонь. Увидев то, что было у немецкого солдата в руке, Колька ахнул от изумления. Это была машинка – самая настоящая, крохотная, железная!
Дыхание у мальчика перехватило. Он протянул руку и взял это чудо. Ах, какая она была великолепная и прохладная. Колька тихонько коснулся пальцем маленькое колесико. Оно было настоящим и крутилось!
- Иди туда, - сухо произнес Вайс и показал пальцем на задний двор.
Мальчонка кивнул и послушно отправился за дом. В тот момент для него ничего не существовало.
Анастасия приготовила куриный суп, овощи и напекла лепешек. На плоские пресные блины она намазала ароматный паштет. Получилось очень красиво. Вайс увидел блюда, приготовленные хозяйкой, и с удовлетворением кивнул.
На мгновение он задержал взгляд на лице Анастасии. Двумя пальцами он взял один кусочек лепешки с паштетом и поднес ко рту женщины. Первым порывом Насти было, конечно, откинуть руку врага.
В её голове пронеслись воспоминания о муже, который погиб в первый месяц войны. Ей хотелось укусить до крови эту руку и расцарапать солдату лицо. Однако запах мясного паштета сводил с ума. Противиться ему не было сил. Настя приоткрыла рот и с наслаждением съела угощение.
Голова просто кружилась от потрясающего вкуса. Разве может быть что-то чудеснее? Ей, наверное, следовало вытащить лепешку с паштетом изо рта и оставить Кольке. Но зубы сами жевали лакомство и не желали останавливаться.
Вайс задержал взгляд на лице Насти. На мгновение он залюбовался ею. Никогда еще он не видел такого выражения женского лица – в нем читалось неописуемое наслаждение. Ему даже хотелось прикоснуться к Насте тихонько, но он сдержался.
- Еще принесу, - коротко сказал он и отвернулся.
Званый вечер проходил вполне спокойно. Вайс и трое его друзей угощались тем, что приготовила хозяйка, и пили трофейный ликер. Его принес один из офицеров. Компания быстро прикончила бутылку, и солдаты приступили к шнапсу. Привычный шнапс был у немцев в изобилии.
Заметив, что друзья заметно опьянели, и стали бросать взгляды на Анастасию, Вайс поспешил выпроводить хозяйку из дома. Его сослуживцы принесли солдатский провиант на закуску. Вайс взял две банки паштета, сунул их Насте и велел идти на задний двор. Женщина не возражала.
У неё не было с собой лепешки, чтобы намазать паштет на хлеб. Возвращаться к стремительно пьянеющим гостям она не желала.
Женщина заметила, что сынишка играет с какой-то новой игрушкой. С первого взгляда поняла она, что машинку подарил Коле немецкий солдат. Но как бы ни хотелось ей вырвать проклятую игрушку из рук мальчонки, не смогла она этого сделать.
Ладно, потом. Незаметно заберет у мальца машинку и вернет ее Вайсу. А пока… Женщина открыла обе упаковки с паштетом, и снова с наслаждением ощутила мясной аромат. Одна протянула Кольке, а вторую ела без хлеба сама. А потом вылизывала остатки и урчала, как большая кошка.
А Колька был счастлив. В одной руке он сжимал машинку, подаренную Вайсом, а во второй у него был паштет. Парнишка вылизывал содержимое языком и рычал, словно волчонок.
Денек выдался хороший, солнечный. Колька думал о том, какое же это удивительное чувство – хорошо и в животе, и на душе. Он и не помнил, когда такое бывало.
Мальчонка не обращал внимания на то, что делала мать. Она была рядом, и это главное. Вот она подставила большой старый стол к сараю, вот достала старую краску. Наверное, собралась что-то красить. Она всегда вставала на этот стол, когда мыла или красила что-то на высоте.
Ловкая и смелая у него мать! Старый стол шатался, а она совсем не боялась забираться на него.
Мать стала красить сарай, и Колька снова отвлекся. Время будто перестало существовать для мальчика – так ему было хорошо. Опомнился он лишь тогда, когда услышал немецкую речь совсем рядом.
Это были солдаты, которые пришли к ним на ужин. После ликера и шнапса их развезло, голоса были пьяные, развязные. Среди них был и Вайс.
Было очевидно, что внимание немцев привлекла Анастасия. Колька притаился – он наблюдал за немцами, затаив дыхание. «Гости» смеялись и что-то выкрикивали в адрес хозяйки. Но Настя продолжала красить сарай, стоя на высоком шатающимся столе.
Мальчик знал, что мать немного понимает немецкую речь. Он и сам научился некоторым словам, даже целым фразам. Поэтому не удивился, когда на одну из реплик мать обернулась и резко ответила на их языке.. Звучало это дерзко, даже как-то по-нахальному.
Разгневанный солдат достал оружие и выстрелил по ножке стола. К нему подскочил Вайс. Он что-то кричал и пытался отобрать пистолет, но тот упирался. Более того, он сделал еще два выстрела.
Высокая конструкция тут же рухнула. Настя вскрикнула и упала на землю. Колька, забыв о обо всем, выскочил из «засады» и заорал что есть мочи. Он побежал к матери, но Вайс перехватил его и взял на руки.
Он что-то шептал перепуганному мальчонке по-немецки, но Коля не слышал его. Он извернулся и укусил Вайса за руку. Тот вскрикнул и выпустил парнишку из рук.
***
Колька не присутствовал на похоронах матери. Его сразу же забрали к себе дальние родственники. Морозовы никогда не ладили с ними, но, когда в семью пришло горе, мальчонка нашел приют именно у них.
У Иваницких в доме было десять детей разных возрастов. На Кольку никто не обращал внимания, слезы ребенка, потерявшего мать, никого не трогали. Пока фрицы были в селе, никто нежности не проявлял. Самое главное было - это выжить…
Родные дети были пошустрее, потому еду разбирали первыми. Порой Кольке не хватало даже похлебки. А вот зуботычин, подзатыльников и оплеух хватало вполне. Глаша Иваницкая не была ласковой матерью – она и своим-то детям щедрее раздавала шлепки, нежели поцелуи. И все-таки Кольке хотелось быть частью этого многолюдного шебутного семейства.
****
Сколько помнил себя мальчик, они всегда жили с матерью вдвоем. Отец военный, его и в мирное-то время в основном не было дома. И раньше он с завистью поглядывал на семьи с большим количеством детей. А теперь, наблюдая за «зверинцем» Иваницких, Колька чувствовал страстное желание быть таким, как они.
Несколько месяцев мальчонка провел практически на лавке в темном углу. Порой и засыпал там. Изредка Глаша обнаруживала там мальца, грубо будила и отправляла в постель.
А потом, когда село освободили, за Колькой пришли какие-то люди и увезли его далеко-далеко. Заплакал он, когда грузная женщина в сопровождении двух молодых солдатиков выталкивала его из дома Иваницких. На прощание взглянул мальчишка на тетку Глашу и прочитал в ее глазах еле уловимое тепло и даже какое-то сожаление.
Но не сделала тетка ни одной попытки, чтобы забрать Кольку из чужих рук. Она небрежно, даже грубовато потрепала по вихрастой голове и отвернулась. Только потом парень догадался – сама Глаша и вызвала людей из детского дома, чтобы его увезли подальше. Не хотела тетка, чтобы лишний рот стал частью их большой семьи.
В детском доме жизнь шла по распорядку. Тут его учили грамоте и арифметике. Несмотря на то, что детей было много, ни с кем не подружился Колька. Те ребята, что кучковались, были словно волчьей стаей – от них мальчик интуитивно держался подальше. Веяло от них какой-то опасностью…
С одиночками тоже дружбу водить не получалось. Ни с глухонемым Глебом, ни с нелюдимым Борькой. Иногда случалось перекинуться парой слов с Маняшей. Это была очень худая девочка с неестественно бледным лицом. Огромные глаза выделялись на тонкой белой коже - это выглядело даже немного жутко.
И все-таки день за днем Коля с Маняшей становились все ближе к друг другу. Оба были из тех детей, у кому никто и никогда не приезжал. Вместе они мечтали о том, что однажды тетка Анна войдет и сообщит, что к Морозову или Антиповой посетитель. Однако этого никогда не случалось.
Когда Колька впервые услышал свою фамилию от дежурного, ему показалось, что он ослышался. Или произошла ошибка. Но никакой ошибки не было – на улице парня, действительно, ждали.
Вайс был в гражданской одежде, потому и не узнал его сразу Колька. У него была внятная русская речь, хотя и с акцентом – много месяцев он прожил на русской территории.
Увидев солдата, Колька попятился назад. Во рту пересохло, в голове проносились воспоминания – как приятель Вайса стрелял по ножкам стола, как мать неуклюже упала на землю и издала свой последний предсмертный крик.
Вайс пытался её защитить, но это не имело значения. Его друзья, его гости стреляли по столу и по его матери.
Слезы брызнули из глаз Кольки, хотя хотелось ему держаться смело и холодно. Не смог… Вайс кинулся к мальчонке, присел на колени и заключил его в объятия.
- Не хотел, слышишь? Не мог. Пытался удержать, не мог, - шептал он порывисто, сжимая Кольку.
Парень заметил, что на глазах Вайса тоже были слезы. К чему это?
- Помогать буду, слышишь? Я любил ее, не мог спасти, - продолжал говорить Вайс отдельные фразы, не выпуская парня из объятий. - Знаешь, я отомстил за твою маму, никто не выжил тогда…
Колька вырывался, но Вайс продолжать удерживать его и шептать что-то в ухо. Он говорил о том, что теперь его зовут Василий, что он не враг ему…Что он шпионил за немцами, что он был внедрен русским генералом.
Держал он парня одной рукой, а второй вынимал конфеты и какие-то мелочи из своих карманов и заталкивал в карманы Кольке.
В какой-то момент парень все-таки вырвался и побежал обратно в здание детского дома. Но он чувствовал, что Вайс стоит и смотрит ему вслед.
Маняша ждала Кольку, ей было очень интересно, кто же навестил ее друга. С изумлением она разглядывала яркие фантики, в которые были завернуты конфеты, орехи, шоколад. Это было что-то неописуемое. Орешки в шоколадной глазури, вишенки в сахарной пудре, клюквенный грильяж. И все в таких красивых бумажках!
От души наелись сладостей ребята. Колька рассказал Маняше, кто такой Вайс,. Девочка прониклась историей и горячо посочувствовала другу. Но, доедая последнюю конфету, она сказала, что, должно быть, этот самый Вайс не такой уж плохой человек. А может он и не врал, когда говорил, что был внедрен к фрицам?
Не раз и не два приходил он к Кольке. Каждый раз приносил подарки. Уже не сопротивлялся Колька, когда Вайс набивал парнишке полные карманы конфет. Правда от объятий по-прежнему уворачивался, предпочитая мужское рукопожатие. Для всех в детском доме он был Василием, якобы другом Колькиного отца.
2020 год
25 мая Маняша собиралась на кладбище. Это был день памяти ее мужа Николая. Его не стало в 2007 году, умер он в возрасте семидесяти лет.
Маняша и Николай прожили счастливую жизнь. С улыбкой женщина вспоминала, как юный пылкий парнишка настаивал, что у них непременно будет большая семья. Так и вышло. Один за другим родились их дети – Олег, Алла, Лена, Варя и Мишка.
В 2002 году родилась их первая внучка Настенька. Она вспоминала, как муж просил Аллу назвать девочку именем его матери. Как только дочь показала отцу свидетельство о рождении малышки по имени Анастасия, Николай протянул ей банковскую выписку со счета, на котором лежала кругленькая сумма.
Он потребовал, чтобы завтра же его отвезли в банк. Вклад был переоформлен на имя Настеньки.
Всех своих детей и внуков Николай любил нежно и трогательно. С особым трепетом он относился к супруге своей Маняше, которая была с ним всю его жизнь. Ни разу он не повысил на любимую голоса, окружал уважением, почтением, баловал по мере возможностей.
В течение жизни Николай поддерживал связь с семьей Вайса-Василия. В пятидесятых он женился на русской девушке Тане и увез ее в ГДР. Когда у Морозовых родился первенец, ребёнок серьезно захворал. В советской стране не было медикаментов для эффективного лечения, но оно было в Германии. Вайс сумел его достать и передать старому другу.
Однажды им удалось встретиться. Жена Вайса была родом из Крыма, семьей они приехали к ее родне из Германии в 1998 году. Здесь же отдыхали Морозовы. Встреча получилась трогательной и теплой.
Вайса не стало через месяц после смерти Николая. Именно тогда Маняша и Татьяна по-настоящему сдружились. Они постоянно переписывались и созванивались. Таня призналась женщине, что до конца жизни Вайс вспоминал с горечью тот злополучный день, когда не смог спасти Анастасию.
Страдал из-за того, что был тогда беспомощен, потому что у него было задание и нельзя было выдать себя. Но всегда перед ним стояли глаза той красавицы, которую он любил всем сердцем втайне, боясь даже ей сказать об этом. Той, которую он не уберег… https://dzen.ru/id/5ce684868a9ef700b21a18c7