Мы все уже умирали...

– Опа! Котлетку бабушкину жуём? – верзила второгодник Вовка Жуков ловко выбивает из рук мальчика Сени булку с котлетой. Она делает кульбит и летит на грязный пол. Сеня ничего не говорит, а Вовка ждёт действий. Что, он зря старался? Рядом стоят одноклассники и наблюдают конфликт интеллектов.
– Надо бабушкину котлетку поднимать! Подними и съешь! Бабушка ведь старалась.
Никто не заступается за Сеню. Все стоят и ухмыляются. У Сени от волнения краснеют уши, он с трудом ловит ртом воздух, а на носу выступают капельки пота.
Другой бы уже начал драку. Но Сеня не начнёт, а Жуку хочется унизить мальчика тем, что он не умеет драться, быстро бегать, от физкультуры освобождён. Дистрофан узкогрудый! Прыщавый двоечник наслаждался ситуацией. Вовка начинает пинать котлету ногами.
– Вставай на ворота, Жидкий! – обращается он к Сене. Котлетку бабушкину лови!
Все ржут. Обида усугубляется. Стоящим любопытно, что же будет. А ничего не будет. Всем смешно. Жидкий – это значит тощий жид! Умора! Котлета разломившись от удара ноги, улетает в угол коридора, за ней летит булка. Звенит звонок. Позабавившее всех зрелище закончилось.
Сергей, симпатизировавший Сене, переживает, что не заступился, не поставил на место Жука. Получается, что он соучастник его подлости. На перемене Сергей купил в буфете пирожок с повидлом и принёс его Сене, но тот, поблагодарив, взять отказался.
Жук увидел, начал ржать на весь класс: «Ему нельзя жареное! Ему можно только пареное!» Всем опять стало весело, все хихикали. Седьмой «Б» – трудный класс, в него собрали всех неучей, чтобы не мешали нормальным детям. Почему здесь оказался Сеня, непонятно. Мальчик сидел за первой партой. Сергей смотрел на тощую шею и его выбритый затылок.
В то время, когда все ребята в классе были вихрасты и стремились завести причёску под «битлов»,
у еврейского мальчика Сени Кипермана был образцовый полубокс и этим раздражал. До пятого класса бабушка Лидия Соломоновна приходила забирать Сеню со школы и несла домой его портфель. В пятом перестала – внук проявил твёрдость. Лидия Соломоновна была очень красивой
и абсолютно невозмутимой. При любой несуразице повторяла: «Ну, что вы хотите? В трамвае не может пахнуть утренним садом!» и жила себе дальше. Она не сомневалась, что её умный внук получит золотую медаль в любой точке земного шара.
Сеня Киперман был умным, аккуратным и вежливым. Образец для подражания. Мечта любого учителя. И этим бесил одноклассников. На уроках он запоминал самые сложные формулы и теоремы – сразу и навсегда. Книги он читал странные – энциклопедии, словари, философов и практическую медицину. У него был самый лучший гербарий после лета, самые лучшие сочинения
и первый разряд по шахматам. Он мечтал изобретать космические корабли, которые летали бы на далёкие планеты подальше от недалёких одноклассников. Однажды он написал сочинение об осени в стихотворной форме. Выпендрился. Учительница ахнула и отправила его на городскую олимпиаду, которую он выиграл. Его портрет долго висел на доске почёта, и был снят, когда ему пририсовали усы и рога. Сенененавистники ставили мальчику кляксы в образцовые тетради, пачкали мелом парту, плевали из трубочки слюнявыми промокашечными катышами, подкладывали на сидение кнопки, выливали чернила из авторучки и мутузили на переменах, отрабатывая боксёрский удар. Но Сеня никогда не жаловался. В этом была его воля и сила духа. Сергей хотел с ним дружить, но настоящей мальчишеской дружбы не получалось, потому что Сеня дружил только с бабушкой, которая не играла в футбол и не курила за гаражами.
На следующее утро Сеня в школу не пришёл. Он отсутствовал два месяца. Жук скучал: он теперь мучил девчонок, но это было не так интересно, потому что они жаловались.
Приходила Лидия Соломоновна, сказала, что у внука обострение астмы. Возможно из-за стресса.
Вовке Жукову стало смешно. Сергей подошёл и ударил Жука в лицо. Тот опешил: «Ты чего это?
Из-за Кипера? Ах, ты гад!» Завязалась драка. Лупили друг друга сильно и больно. Обоих с разбитыми носами доставили к директору. Жука грозились отчислить из школы. А куда его отчислять – на улицу? Все остались на своих местах. Сеня вернулся, начал учиться и получать заслуженные пятёрки. При нём теперь всегда был баллончик с аэрозолем. Иногда он снимал крышечку и фукал себе в рот. Этот факт Жука очень веселил.
Как-то Сеня не нашёл в портфеле баллончика. Вместо него там лежала записка, а в ней корявым почерком написано, куда надо пойти, чтобы этот баллончик найти. И что-то типа карты. Жук поиграть решил в«Остров сокровищ», который и не читал сроду. Сеня протянул Сергею записку.
– Пожалуйста, найди лекарство. Без него я могу умереть.
Жука в классе не было, прогуливал уроки. Сергей бежал на стройку, что была в двух кварталах от школы. На пятом этаже стоял Жук, ухмыляясь и держа в руках баллончик.
– А ты молоток! Клёво вскарабкался. Я думал, Кипер покажет какой он ловкий.
– Сволочь, отдай лекарство! Он может умереть!
– На! – Жук показал неприличный жест и цыкнул слюной в сторону Сергея. Плевок цели не достиг, лёг в цементную пыль.
– Ты – гнида последняя! – Жук побагровел и кинулся в драку. Они катались по полу среди обломков кирпича, досок и кулей с мусором, – грязные и в крови.
Оторвавшись от Сергея, Жук швырнул баллончик в окно. Сергей помчался вниз, баллончик с лекарством был разбит.
Подбегая к школе, парнишка увидел скорую, которая увозила Сеню с бабушкой.
Утром, с сиренево-зелёной припухлостью под глазом, Сергей пошёл в больницу.
– Это Жук постарался? – Сергей кивнул. – Извини, Серёга, не дождался я тебя.
– Да это я не успел. На стройке лекарство было, а потом оно упало и разбилось.
– Жаль, что не я там по стройке лазил... Мне ведь не разрешают. Никогда не разрешали ничего
такого... опасного. У меня особая жизнь, не такая как у вас. Меня бабушка очень бережёт. А я её.
Мы одни друг у друга. Она умная, говорит, что «самое непростое в жизни – понять, какой мост
следует перейти, а какой сжечь».
– Хорошо сказала.
– Это не она, это Эрих Мария Ремарк, немецкий писатель. Ты, Серёга, читай больше, наполняйся информацией. Чужие жизни многому учат. Легче делать выводы и избегать ошибок.
– Тебе что, сто лет? Какие ты выводы сделал? – улыбнулся Сергей.
– Вот, например: потерять можно только жизнь, всё остальное поправимо. Или вот: люди всегда отрицают явления, которые не могут объяснить.
– Я не замечал... Скажи, а почему ты терпишь этого подлого Жука? – Сеня пожал плечами.
– Я ему не нравлюсь потому, что я не такой, как он. Мы думаем по-разному. А ещё у него душа мёртвая, а она должна быть живой, тогда человек будет жить долго. Циолковский считал, что души – это неделимые атомы, блуждающие во Вселенной. Он предполагал, а я ЗНАЮ, что это так. У меня есть тайна. Только тебе скажу. Не проболтаешься? – Серега кивнул.
– Мы все уже умирали!
– В каком смысле? – вытаращил глаза Сергей.
– В прямом. Каждый из нас проживает много жизней: вторую, четвертую, седьмую... Мы все уже умерли, и не раз, но люди ничего не помнят об этом. Я помню. Так устроен мой мозг. Это интересно, но тяжело. В моих жизнях всегда было много горя.
Сергей остолбенело сидел перед астматическим Сеней и не верил своим ушам.
– Знаешь, даже наука такая существует – ксеноглоссия – доказательство прежних жизней.
– Что же ты помнишь? – спросил Сергей, не понимая, как реагировать.
– Мне приходят такие ясные картины, – продолжал парнишка. – Я знаю города, где я проживал, как меня звали, я помню моих детей, как я жил и кем я был. Я вижу даже то, что было очень давно, например, чумные еврейские погромы. Была эпидемия, и нас сжигали заживо. Лучше бы не знать об этом. Это очень страшно. Когда я вспоминаю, у меня обостряется астма, и я болею.
– Ты помнишь своих детей?! Разыгрываешь? Может, тебе сны такие снятся чуднЫе?
– Это не сны! Я как будто книгу листаю, где каждая глава – моя очередная жизнь. У бабушки, например, своя книга жизни, у тебя своя. Но я знаю только мои. – Сергей поёжился.
– Твоё дело – верить или не верить. Главное не проболтайся. Обещаешь?
– Я ничего никому не расскажу, Сеня!
– Так вот, представляешь, – я во всех своих жизнях всегда был евреем! Удивительно. Я не был эфиопом, калмыком, казахом... Я всегда был евреем. И меня всегда убивали.
Сеня закрыл глаза. Тонкие руки поверх простыни, на подушке голова с «полубоксом»...
– Сейчас ты будешь думать, что я сумасшедший. Я хорошо помню свой дом... Я жил в Саксонии, в Магдебурге, на улице Лейбницштрассе, 7, и шил сапоги. У меня было шестеро очаровательных ребятишек: Эстер, Эмилия, Давид, Соломон, Мойша и Наум. Я был классным сапожником. Вся знать шила у меня обувь, я был богат. Меня убил сосед, ненавидевший евреев. Он пробил мне голову подковой. Я провёл в муках три дня и скончался на руках любимой жены Софии. Шестеро детей остались без отца, – Сергей молчал.
– Ещё я помню, как я жил во Франции, и меня звали Иосифом. Я был хорошим ювелиром. Мою мастерскую сожгли, а меня задушили. Это сделал мой знакомый Кристиан. Он часто заходил, чтобы предложить мне распить с ним моего бренди. Он знал, что в моём буфете всегда стоит грушевый кальвадос. У меня было принято угощать им хороших заказчиков. Кристиан привёл бандитов, мою мастерскую стёрли с лица земли, а меня убили. Мне было сорок два.
Я помню как жил в Санкт-Петербурге, – продолжал Сеня. Меня звали Моисей. Я был профессором и преподавал физику в университете. О моих работах писала пресса, я имел государственные награды, мне казалось, что я делал важное и нужное дело. Мою жену звали Зоя, а дочь – Мира. Я был счастлив. Меня расстреляли чекисты в тридцать седьмом... Как врага народа.
Сеня умолк. Глаза его были закрыты. Он трудно дышал. Сергей боялся пошевелиться.
– В подвале, без окон, с толстыми стенами и тяжёлыми дверями стояла длинная серая очередь.
Все молчали. Был дикий колючий страх, он не помещался в груди. Я вошёл в помещение, пахнущее карболкой. Передо мной стоял человек в огромном клеёнчатом фартуке. Наверное, он был очень аккуратным и боялся испачкать одежду. Прятался за фартуком. Руки Клеёнчатого всё время двигались, вроде чего-то искали. Потом в меня выстрелили. – Сергей молча сглотнул.
– Ты не думай, Серый... Я не сошёл с ума, – продолжал Сеня. – И это не сцены из прочитанных книг. У меня так создан мозг. Он всё помнит, всё время записывает информацию. Но я ещё не закончил... Я расскажу свою последнюю жизнь, самую короткую.
Осень. Идёт мелкий дождь. Мне пять лет, меня зовут Давид, я держу свою маму за руку и стою в очереди. Слышны выстрелы. Мама красивая, в клетчатом платье. Помню её блестящие волосы и красные серёжки-ягодки. Мы шли умирать, в яме уже были мёртвые люди, они были свалены там, как вещи. Я был слишком мал – не понимал и не боялся. Люди двигались медленно, по дороге к яме они снимали с себя одежду и обувь. Вот мы уже идём босые. Мама поднимает меня на руки, чтобы согреть. Какая же она хорошая, моя мама – она всегда заботится обо мне. Я обнимаю её за шею. У неё холодные руки и мокрое лицо. Я замёрз, и мне хочется есть. Мама гладит меня по голове и говорит: не бойся, мой Доди, всё будет хорошо. Не бойся! Мы подходим к яме, мама прижимает меня к себе крепко-крепко. Потом мы летим в яму... Падать было мягко. Все пули достались маме и я не умер сразу. Я лежал в яме, и мне было очень тесно, холодно, и там плохо пахло. Я не знал, что так пахнет кровь. Сверху всё время падали люди. Я звал маму, но она молчала. На моём лице лежала чья-то рука, она была огромной и мешала мне плакать. Я не смог выбраться, мёртвых было очень много, а я был слишком мал.
Сеня сделал длинную паузу и спросил:
– Я вот думаю, почему меня всё время убивали?..
Зашла медсестра с капельницей, попросила Сергея покинуть палату.
С Сеней они больше не виделись.
Лидия Соломоновна оформила внука в интернат санаторного типа, для постоянного медицинского контроля. С тех пор он жил и учился там. Интернат находился за городом в лесу. Сенина бабушка, нарядившись в лучшее и надев шляпу, садилась в старый, дребезжащий стёклами автобус и тряслась в нём долго, ради того, чтобы увидеть внука, подарить ему свою любовь и накормить куриными котлетами.
Через десять лет на встрече выпускников Сени не было. По крупицам собирали сведения об отсутствующих. Оказалось, что Сеня Киперман раздумал строить космические корабли, а с красным дипломом закончил медицинский и работает в институте мозга.
Только Сергей знал, почему он сделал такой выбор.
Eй былo тpидцать.
Она уходилa в нoчную cмену, нa полу храпел пьяный муж, а дочка держала её за пaльто и плaкaла: - Не уходи!
Сын провожал мoлча - он стapше, взрослее сестры на целых 1,5 года. Через два дня узнaла, что в coседнем городке, в одно из отделений, нужна медсестра. Её взяли. Удaлось купить старенький домишко на окраине. В кредит. Всё это вpeмя она была словно танк, бульдозер: нельзя сворачивaть, только вперед, не думай о трудностях. Пришла в себя, когда уехал гpyзовик, оставляя за собой быстро оседающую пыль, а в комнатке с низкими потолками - башню из вещей. Когда подняла из колодца ведро чистой вкусной воды. Когда затопила печку и дом наполнился теплом. В этом маленьком старом домике они должны быть счастливы!
Счастья было много: солнце в маленькие оконца, утренние купания в реке, тёплое крылечко, на котором приятно стоять босыми ногами, первые всходы укропа и морковки на грядке, кофе на завтрак. И ничего, что кофе был самый дешевый, растворимый, а на ужин были пустые макароны. Зато на душе было спокойно. Она оберегала их маленький мир от пытавшегося вернуть семью мужа, вспоминая плачущую дочь. Никогда!
После ежемесячных платежей в банк, денег оставалось немного, но через пару месяцев "вошла в колею", стала планировать остатки зарплаты и на еду и на вещи. Она училась надеяться на себя, не хныкать, просто идти вперёд. А дети притащили бездомную собаку.
Щенок-подросток, он еле стоял на лапах, качался от слабости и смотрел на неё гноящимися глазами. Сделал два глотка тёплого молока и упал. Через десять минут, набрался сил и ещё несколько глотков. #опусы Выжил. Потом появился котёнок. С дыркой в умирающем тельце, с обугленными пеньками от усов. Тоже выжил. Все выжили.
Почти сразу, как только поняла, что они твердо стоят на ногах, что осенью у них будут свои овощи, посадила яблоню. Всегда считала, что если есть свой дом и клочок земли, обязательно должна быть и яблоня.
- Вам какую? - спрашивала женщина в питомнике.
- Не знаю, - ответила она и улыбнулась.
- Возьмите эту. Она несла домой веточку и даже не представляла, что через несколько лет все будут изумляться медовым до прозрачности яблокам из которых получается необыкновенно вкусная шарлотка и удивительное ароматное варенье.
Один из уголочков участка оказался заколдованным: он, не смотря на солнечность и открытость, был покрыт зеленым мхом. Ветки малины здесь становились рахитичными и засыхали, словно их посадили в пески Сахары, а не в удобряемо-поливаемую землю. Саженец кедра три года стоял там в состоянии глубокой комы, потом отрастил на тонком стволике огромную опухоль и скончался. Она плакала над ним, словно над близким человеком, а потом посадила сливу. Веточка сливы, придя в себя после шумной и многолюдной площади, где её выставляли на всеобщее обозрение, выпила много вкусной колодезной воды, огляделась, увидела вокруг зелёный моховой коврик и воскликнула, - То, что надо! На третий год жизни слива порадовала десятком первых плодов, а морозной малоснежной зимой замёрзла. Но не умерла. Последующим летом отрастила на оставшемся в живых остатке ствола толстые ветки, а на второй год так обвесилась сливами, что все удивлялись, не забывая при этом набивать свои карманы огромными плотными и сладкими плодами.
А ещё ей отдали саженец вишни: если не возьмёшь - выбросим. Посадила. За три года вишня превратилась в дерево, но плодоносила мало. Она подошла к нему ранней весной с топором, постояла... - Ладно, живи.
В августе дерево было так обвешано крупными, матово-блестящими на солнце свекольного цвета боками ягодами, что снова все удивлялись и изумлялись, не забывая сплевывать косточки.
В её жизни больше не было мужчин. Всю мужскую работу по дому взял на себя взрослеющий сын. И никогда, как бы трудно не приходилось, не сожалела о прошлой жизни. Мир, счастьe и покой в маленьком старом домике лучше, чем жизнь с алкоголикoм в квapтире с удобствами. Она это знает, как никто другой.
Сегодня она варит себе по утрам дорогой кофe. Самый лучший. Это ей дети покупают. А с чашкой в руках любит стoять у большого окна. Уже нет тех маленьких окошек, как нет и самого cтаренького домика с низкими потолками. Потому что дом теперь дpyгой: новый, с большими окнами. Другая собака лежит теперь на теплом крылечке, а в кресле - другой кот. Но всё те же деревья зацветут этой вecной, порадуют всех сладкими яблоками, огромными сливами и россыпью бордовой вишни. А она будет варить варенье и печь шapлотку. И в дoме будет сладко пахнуть вaнилью, корицей и счастьeм.
В жене Сергею нравилось решительно все. И то, что она худая и почти нет груди. И то, что она совсем, казалось, бескровная и бледная. И личико остренькое и скуластое. И длинноватый тонкий носик. И глаза такие зеленые и бездонные. И русые прямые волосы, всегда собранные в пучок. И то, что ее зовут необычным для деревни именем Поля. И несмотря на то, что с тех пор, как он привез ее из райцентра в свою деревенскую избу, прошло почти двадцать лет, он все еще с ума сходил в ожидании ночи с ней, когда она с утра, каким-то ведомым только ей способом, давала понять, что сегодня ночью ей хотелось бы близости.
Весь день он ходил радостный: и работал на своем тракторе радостно, и подмигивал всем подряд, и даже пытался шутить с односельчанами, что делать у него выходило плохо, неуклюже, и он это знал. Но все равно не удерживался и шутил.
С годами близость между супругами стала случаться реже, но совершенно не утратила привлекательности. Сергей млел при одной мысли, что он скоро поцелует жену в шею, а она громко выдохнет, и это будет означать, что вот, да, она любит и хочет его. Как всегда.
В деревне их браком реже восхищались, а чаще завидовали. Особенно женщины. Сергей не пил и много работал.
Хозяйка, в деревенском понимании этого слова, Поля была плохая. Ни скотины, ни огорода не держала. А только выращивала астры в палисаднике, да и все. Но Сергею было все равно. Все, что он любил, Поля готовила из продуктов, привезенных автолавкой. И готовила вкусно.
Она любила его и искренне гордилась сильным, трезвым и всегда влюбленным в нее мужем. Требуя от него только одного: чтобы он называл кетчуп - кетчупом, а не "кепчуком", как привык, и не смел называть табуретку "тубареткой".
Она была совсем слабенькой. Вместе с тем, местные врачи не находили у нее никаких болезней.
Поля любила ходить по ягоды. И однажды с полуупреком сказала Сергею: "Вот жаль, что у нас мостика нет. Трудно в поле ходить через речку-то". Сказала и забыла, пошла с ведром по ягоды.
А Сергей не забыл. Он скорее удивился. Ну, что такого трудного? Поколения и поколения деревенских женщин ходили вброд. А ей, видишь ты, трудно. Он покачал головой и задумался, глядя ей вслед, и, сам того не сознавая, привычно восторгаясь, как грациозно она несет ведро, держа его чуть на отлете...
Пока она ходила по ягоды, он съездил в совхоз и выпросил у директора досок. Немного - директор быстро уступил. Два бревна Сергей выпилил из брошенной покосившейся избы на краю деревни. И из этого всего сколотил для Поли мост.
И когда она возвращалась с ведерком малины, то увидела мост и сидящего рядом с ним Сергея и поставила ведро у речки, а сама медленно, словно модель на подиуме, прошлась по мосту. И на середине вдруг бросила на Сергея быстрый взгляд и подмигнула. Сергей сглотнул. Она выглядела так величаво-победно! Будто королева, которая благосклонно взирает на своего влюбленного пажа. И когда она подмигнула, то Сергей подумал, что, вероятно, у них опять будет замечательная ночь...
Но вечером случилось несчастье. Поля перебирала ягоды и вдруг упала в обморок. Упала тяжело, с таким грохотом, какой невозможно было предположить от падения худенькой женщины. Сергей почему-то сразу понял, что это не шутка, не женский обморочек, что случилась какая-то ужасная беда.
Он вызвал скорую из райцентра, а потом осмотрел Полю. Она дышала. Ровно и спокойно. Только глаза закатились, и видны были одни белки. Он поднял ее на руки и понес в баню. Там он снял с нее мокрый халат и стал обтирать теплой водой и полотенцем. Поля пришла в себя. "Что ты делаешь? - спросила она. - Что со мной?". И, увидев халат, заплакала: "Как стыдно! Ой, как стыдно!"
"Что ты, елки-палки! - Сергей не знал, что сказать и тоже заплакал. - Сейчас доктор приедет".
Он вытер ее и отнес домой. И она, такая хрупкая, лежала, прижавшись к нему всем телом и головой. И только ноги свисали безвольно с его руки.
- Ну, может, надо будет немного и полечиться, - сказал доктор из районной поликлиники и сделал укол.
Лечение заняло не больше года. После чего Поля умерла в больнице от рака крови.
Это был ужасный год. Обмороки стали частыми. Сопровождались они временной потерей памяти и многими другими неприятными последствиями, так что смерть стала облегчением для нее. А для него...
Поминки всей деревней кончились песнями и дракой. В которой Сергей не участвовал. Повинуясь какому-то трудно осознаваемому чувству, он пошел туда, где видел свою жену в последний раз здоровой. К мосту.
За тот год, пока Поля болела, он ни разу не был здесь. И вот теперь он увидел, что мост сожгли. Сделал это кто-то из тех, кто сейчас сидел на поминках. Обугленные остатки досок торчали, как гнилые зубы, черные бревна были сдвинуты и с одного берега упали в воду.
Вся боль, которая год копилась у него внутри, вдруг сосредоточилась здесь, и ее единым выражением был разрушенный и сожженный мост. Он быстро зашагал обратно к дому. Виновник сидел там. Оставалось узнать кто и...
Что будет делать и как узнавать, он не знал. Любой, любой мог сжечь, вся эта серая толпа за длинным столом.
Сергей распахнул дверь, и разговор сразу, в одно мгновение, умолк. Люди почувствовали: что-то неладное творится со вдовцом.
- Кто сжег Полин мост? - спросил он. И, когда ему не ответили, добавил, - Всех убью.
Сказал так просто, что каждый сидящий за столом понял - да, убьет.
Томительную тишину прервала бабуля по кличке Командир, бывшая бригадирша в совхозе:
- Вставайте, пакостники, кто сжег!
Сергей молча посмотрел на сидящих за столом. Пакостники боялись подняться. И каждый, почти каждый мог сделать это. Люди сидели серой массой, боясь поднять глаза от тарелок. И тогда Сергей вдруг почувствовал, что устал. Что Поле не нужен его мост. Что она не пойдет больше за ягодой. Что она умерла.
Он сел на лавку и, закрыв лицо руками, заплакал. Заплакал, как мальчишка, постанывая и всхлипывая. Громко. Навзрыд.
На следующий день он приехал на тракторе на склад, и ему без разговоров выдали еще досок. Бревна он выпилил там же, где и раньше. И когда он вез их по деревне, то люди кивали и здоровались с ним, как обычно. И он, как обычно, отвечал им.
К вечеру он сколотил новый мост. Вся деревня слышала, как он пилит бревна бензопилой, как шлифует доски и забивает гвозди.
Придя домой, он лег спать, и ему снилась Поля, идущая через мост, и он все хотел позвать ее, да не мог...
Сергей проспал почти сутки и, проснувшись, сразу пошел к мосту, сам не зная зачем. И когда он пришел туда, то, наверное, первый раз за год улыбнулся.
Кто-то, пока Сергей спал, приделал к мосту перила.
КАК МЫ С ВОВКОЙ БАБКУ ВЫЛЕЧИЛИ
Однажды мы с Вовкой посетили странное мероприятие. Оно повлияло на развитие некоторых событий в последствии. То, что оно было не странным, мы поняли совсем потом. Когда это было уже поздно. Как говорят – дорога ложка к обеду. Вот и нам надо было сразу всё сказать, а не беречь нашу детскую психику. Тем более, что наша психика по опыту покрепче, чем у бабки с дедом.
Взяла как-то нас с Вовкой бабка с собой в гости. Точнее это мы думали, что в гости идём. Зашли мы в дом. Народ слоняется без лишнего оптимизма. Все какие-то грустные. Дальше прихожей бабка нас не пустила, но и от сюда было видно, что какой-то поп в комнате машет чем-то, что выпускает из себя дым и что-то бормочет, глядя в книгу. Я до этого момента попов ни разу не встречал вживую. Но по телевизору видел и точно знал, что это он. Вот только как эта штука дымящаяся называется, вспомнить не смог. Я помню, что в этом доме живёт знакомая бабки и не так давно она заболела. Мы раньше ходили в гости к ней, но тогда нас пустили в комнату.
— Баб, — дёрнул я её за руку. — Это поп?
— Сам ты поп, — бабка постаралась сказать это строго, но тихо. — Это батюшка.
— Чей? – не понял ответа Вовка.
Бабка посмотрела на него и, судя по всему, сначала не поняла сути вопроса.
— Что чей? — переспросила она.
— Батюшка чей? — пояснил Вовка.
Бабка снова не поняла и посмотрела на меня, как будто я переводчиком был с Вовкиного на бабкин язык. Я тоже пожал плечами. Потому что сам понятие не имел, кто такой батюшка и чей он должен быть. В комнате был определённо поп.
— Батюшка — это чей-то батя, — пояснил нам Вовка. — Ну, папа.
— Это поп, — не сдавался я. — Я по телевизору и в журнале крокодил видел.
Бабка посмотрела по сторонам. Люди начали уже оглядываться на нас с явным осуждением.
— А зачем он дымом машет и поёт? — не унимался Вовка.
— Нечисть и заразу изгоняет, вроде вас. Так! Антихристы, — бабка развернула нас и подтолкнула на выход. — Зря я вас с собой взяла. Идите домой и носа на улицу не высовывайте. Хотела, чтобы вы с бабой Нюрой попрощались.
— А баба Нюра уезжает куда-то?
— Если бы у неё такие внуки, как вы были, то давно бы уже уехала. А так прожила долгую и счастливую жизнь, — бабка с сожалением покачала головой, видимо решив, что мы не готовы принять полную информацию.
А мы и не напрашивались. Уж лучше погулять в такой день, чем сидеть в душной избе у Никитичны. Тем более, что народу ещё набежало. Ну, уезжает соседка, а нам-то что с того?
По пути домой мы повстречали деда. Он шёл навстречу нам.
— Вы откуда? — поинтересовался он.
— От бабы Нюры, — ответил я.
— Бабка там?
Мы ответили, что бабка там и она провожает бабу Нюру, а нас выгнала. Ещё там куча народу и поп. Дед сказал, что правильно, и нечего нам там делать. Малы ещё. И не поп, а батюшка, как и бабка поправил он меня. На что Вовка задал снова свой резонный вопрос: Чей? Дед оказался сообразительней и ответил, что всех. Вовку это устроило.
— А баба Нюра выздоровела, раз она уезжает? — спросил я у деда.
Дед на секунду завис. Приподнял кепку и почесал макушку, обдумывая ответ. Судя по всему, сообразил он, бабка не вдавалась в подробности «отъезда» бабы Нюры. Он решил не бежать впереди бабки, чтобы не оказаться вдруг виноватым.
— Ну… — задумался он ещё на некоторое время, — можно сказать, что теперь она точно не болеет. И в некотором роде отправляется от сюда далеко.
Затем он вспомнил, что он уже опаздывает и велев нам отправляться домой, чтобы не гневить бабку, побежал к Никитичне. Мы же на всякий случай отправились домой.
Прошло несколько дней. Мы с Вовкой сидели дома. На улице второй день шёл дождь. Бабка приболела и тоже находилась постоянно дома. В основном лежала на кровати и дремала. Из-за дождя врачиху вызывать не стала, а от нашего лечения она категорически отказалась.
— Мир, конечно, не без добрых людей, но от добра добра не ищут. Я лучше сама. Надёжнее.
Но мы же с Вовкой не могли оставить бабку в таком состоянии. Хотя, скорее всего, нам скучно было сидеть без дела. И тут я вспомнил про Никитичну. Про то, как она болела, болела, а потом вдруг раз и уехала. Буквально в один день выздоровела. Вспомнил про дым целебный, который заразу изгоняет.
— У меня есть идея, — обнадёжил я Вовку.
Обнадёжил, потому что сидеть без дела было невмоготу. Я рассказал ему, что, несмотря на то, что бабка возражает против своего лечения, мы всё равно сможем ей помочь. Как минимум – попробовать. Это не зелёнка, и хуже точно не станет. Нужен только инвентарь.
Я уже давно заприметил в углу эту штуку. Она как раз подходила на роль той самой кадилки. В углу, где на полке стояли бабкины иконы, висела лампадка. Я, конечно, тогда ещё не знал, что она так называется. Это уже потом бабка всё популярно объяснила. Но на тот момент название было неважно.
Пока бабка спала, а дед отлучился по делам, мы с Вовкой сняли лампадку. На всякий случай взяли ещё икону. Я разумно прикинул, что хуже тоже не будет. Раз бабка с ней периодически разговаривает, то только на пользу пойдёт. Книгу мы нашли в шкафу. Взяли ту, что постариннее и потолще. Я так понимал, что главное соблюсти ритуал и дыма побольше.
Не скажу, что я прям верил в благополучный исход. Внутренне чутьё подсказывало, что будет всё как раз наоборот. Но намерение у нас было самое благое. Сила мысли затмевала разум. Иногда бывает такое, что самая дурацкая затея кажется гениальной. Ты даже наперёд представляешь уже все ещё необъявленные благодарности.
Итак. У нас с Вовкой было почти всё готово. Книжка, лампадка и даже икона. Нужно было ещё петь. Проблема была только в одном. Я не помнил, что там пел тот самый батюшка. Отдельные слова всплывали в памяти, но они перемешивались с другими из бабкиных молитв. И ещё надо было чем-то заправить лампадку, чтобы она дымила. Но тут как раз проблемы не возникло. Я взял из дедовского мешка махорки.
Через некоторое время мы на изготовке стояли возле бабкиной кровати. Вовка с лампадкой, я с книжкой. Сначала я хотел дымить, но Вовка сказал, что если дымить будет не он, то отказывается бабку лечить. Пришлось ему уступить.
Запалив махорку и чуть раздув её, Вовка начал раскачивать лампадку. Начало вонять так, как будто несколько дедов закурили одновременно. Я открыл книгу наугад и начал нараспев петь всё, что мог вспомнить. Главное слова специфически растягивать. Возможно, это важно.
— Отче-е-е на-а-а-а-аш. Да святи-и-ится имя-я-я-я твоё-ё-ё.
Вовка лыбился и увлечённо махал лампадкой, а я пытался ещё что-то вспомнить.
— Иже-е-е…. иже-е-е… — тут меня заклинило, так как больше вспомнить ничего не мог.
И я решил просто петь текст из книги. Ну, по сути. Какая разница? Перевернул страницу и начал.
— Мясо-о-о обмы-ы-ы-ыть, разруби-и-и-ить…
На слове «разрубить» бабка зашевелилась и открыла глаза. Повернула голову в нашу сторону. Тут я вспомни ещё слова того самого батюшки и продолжил, глядя на бабку.
— Вечный поко-о-о-ой. Вечная па-а-а-амять. Аминь, – закончил я обряд исцеления и захлопнул книгу.
Судя по тому, как у бабки округлились и выросли в размерах глаза, ей стало значительно лучше. Если до этого она их чуть приоткрывала и смотрела из-под век, то тут был явный прогресс.
В тишине только цепочка позвякивала на лампадке, которой размахивал Вовка. Но тишина эта была обманчивой. Что-то вроде затишья перед бурей. Я даже услышал, как у меня мурашки по спине протопали и убежали куда-то в район пяток. Судя по всему, пора было последовать их примеру.
Бабка приподнялась на кровати и проследила за колебанием лампадки, которой всё ещё размахивал Вовка. Судя по её растерянному виду, она пыталась собрать воедино всё увиденное и прийти к умозаключению. Затем она села на кровать, спустив ноги на пол. Посмотрела ещё раз на Вовку с дымящейся лампадкой в одной руке и иконой во второй. Затем она перевела взгляд в угол, где всё это висело до этого момента. Теперь ей, кажется, стало всё понятно.
— Вы охренели? — совсем не больным уже голосом промолвила она. — Какой покой? Какая вечная память? Да с вами никакого покоя! Мать вашу! Иже на небеси они собрались меня отправлять! Чуть дом не спалили ещё!
Мне так показалось, что миссию мы свою выполнили. Результат на лицо. Главное теперь вовремя ретироваться, чтобы не получить результатом по жопе. Бабка хоть и выздоровела одномоментно, но была чем-то недовольна. Что опять же указывало на её полное исцеление.
Я аккуратно положил книжку на пол и Вовка тоже последовал моему примеру. Он перестал размахивать лампадкой и поставил её на пол. Икону протянул бабке. Та одной рукой взяла икону, а второй попыталась схватить Вовку. Победила молодость. Вовка оказался резвее, и через секунду мы уже выскочили из комнаты.
— Вы же всё равно вернётесь, попЫ самозваные! — кричала нам бабка вслед. — Я вас так отлучу от церкви, что ваши пОпы распрощаются с вечным покоем!
Наш побег длился недолго. На крыльце нас перехватил дед. Он как раз возвращался домой. Услышав грохот и топот, он принял позу голкипера и когда распахнулись двери из сеней на крыльцо, он был уже готов.
Когда он вернул нас домой, бабка уже подняла книгу и лампадку. Со стороны это выглядело странно. Для деда странно.
— Я смотрю ты уже совсем выздоровела, — дед с подозрением посмотрел на бабку.
Та пыталась задуть дедову махорку в лампадке, но получалось только ещё хуже.
— Да чтоб вас! — встала она с кровати и прошла на кухню.
Затем она вернулась и взяла икону. Вернула её на место вместе с лампадкой. Взяла книгу, которую я использовал для исцеления и, сев за стол, открыла её.
— Может, скажешь чего-нибудь? — дед сел напротив. — Ещё утром валялась без сил, а сейчас…
— Выздоровеешь тут, — бабка листала страницы. — Когда тебя живьём отпевать начнут, вмиг выздоровеешь. Вечный покой вам только сниться теперь будет.
Бабка сурово посмотрела на нас с Вовкой, а дед всё ещё ничего не понимал.
— Вот оно где, — бабка остановилась на одной странице. — Рецептом борща отпевали, ироды.
Чуть позже бабка рассказала деду, что произошло. Затем мы с Вовкой рассказали, что мы именно делали. После нам уже объяснили, что Никитична умерла, а не уехала. И батюшка не лечил её дымом.
— Но я тебе вот что скажу, — наклонилась бабка и зловеще промолвила. — Ты нашёл самое страшное заклинание из всей поваренной книги.
Я ничего не понял. Вовка тоже удивлённо хлопал глазами, и даже дед ничего не понял. Бабка продолжила.
— Когда вырастешь, попадёшься ещё на него. Найдётся такая, которая так мясо обмоет и разрубит, мозгов тебя последних лишит, что душу свою отдашь.
Но я всё равно ничего не понял. Потребовалось ещё много лет, чтобы снова столкнуться с этим заклятием и вспомнить бабкины слова.
Mы тогда жили рядом с лeсом. В одно прекрасное и вполне обычное утро, наша сосeдка Галина, как водится, пошла на paботу. Необычным было то, что по дороге она нашла на земле замерзшую белку (мы потoм так и не выяснили, с какой целью она еe подобрала. Mожет на чучело, может на вoротник или же по принципу "в хозяйстве все сгoдится"). В общем, отнесла она белку дoмой, а сама yeхала на работу. Сын к тому времени уже был в школе, а муж в этот день из кoмандирoвки возвpaщался. Через пару часoв заглядывает в отдел начальник и говoрит нам, что звонит Гaлкин муж с какими-то странными вопpoсами, мол все ли с его женой в порядке, нe заметили ли мы чего-нибудь стpaнного и просит срочно отправить ее домой. В общем, оказалaсь та белка отнюдь не мepтвой, а oчень даже живой. Отогрелась в квapтире и pешила, что она тут хозяйка. А Галя наша, себе на беду, с утра блинов напекла и записку мужу оcтавила. Белка те блины по всей квартире на просушку и развесила. Особенно расстаралась в коридоре на лoсиных рогах. Ну а когда дверь в квaртиру стала открываться — спряталась. А теперь прeдставьте состояние мужа: дома неделю не был, заходит, а там... БЛИНЫ ВEЗДЕ и записка "Дорoгой, это для тебя! "
На третьем курсе студентка МГУ Соня выходила замуж. Шёл 1968 год. В моде битловско-хипповый минимализм. А потому образ для дворца бракосочетаний виделся следующим: простое белое платье, подходящее и для обычной жизни, а к нему туфли-лодочки. Платье удалось выбрать в магазине Гименей. А вот туфли были приобретены на Кубе. Точнее, на Куби́нке – ударение на второй слог. Бакинском квартале, где в советское время из-под полы продавали, практически, любой дефицит.
На каникулах незадолго до свадьбы Соня съездила к родителям в Баку. Собрались родственники. Пришёл и друг семьи дядя Мотя. Из глубокого кармана плаща он извлёк белую кожаную лодочку 36 размера. Благородство её происхождения недвусмысленно подчёркивали всего две золочёные буквы на стельках. Буквы, способные вызвать экстаз даже у современных женщин, не говоря уже о советских: CD.
«Christian Dior, Франция, - с торжественной скромностью сообщил дядя Мотя. – Достал через одного деятеля на Кубинке. Просил его, чтоб были как у Брижит Бардо в фильме... Ну, ты его смотрела… Это тебе на свадьбу от нас с Марой».
Через полчаса пришла и его жена тётя Мара – принесла второй туфель.
Туфли действительно оказались замечательные. Удобные, не говоря уже о том, что элегантные. Dior всё-таки.
Соня благополучно вышла замуж. А дальше одолжила туфли на свадьбу соседке по общежитию Миле. Потом Свете…
У Сони эти туфли просили на первые свидания, защиту диплома. Неожиданно, они приобрели славу счастливых. Ни один брак, в который невеста вступала в «тех самых туфлях Брижит Бардо» не распался - в отличие от многих иных, заключенных в те же годы. А потому спустя много лет эти туфли у Сони продолжали одалживать и одалживать. Нога значения уже не имела – их, как башмачок Золушки, натягивали и на 38, и даже на 40 размер. Главное было постоять в них в ЗАГСе. На счастье.
В этих лодочках выходили замуж и последующие поколения. Дочери тех самых подружек Сони из университетского общежития. Счастливые туфли увозили из Москвы в другие города Союза. Пару раз в 1990-х и 2000-х отправляли и возвращали из США.
Простые белые лодочки оказались вне времени и моды. Конечно, они разносились, потерлись, но держались. Наконец, спустя 50 лет, в 2018 году туфли понадобились уже внучке Сони. К тому моменту семья жила в Хайфе. Соня достала коробку. Потертая кожа. Скособоченная колодка, растянутые и одновременно смятые задники. Зато чётко проглядывающие золотые буквы CD на стельках.
«Надо б хотя бы колодку укрепить и набойки сделать», - решила Соня. Она направилась в ближайшую к дому обувную мастерскую, где по уверениям соседей работали русскоговорящие.
В небольшом помещении шуровали двое мужчин. По-русски они не понимали. Впрочем, сделав успокаивающий жест, позвали кого-то из подсобки. Оттуда вышел старик на вид даже старше Соня – явно за 80 лет.
- Чем могу служить, мадам? – приветствовал её с неподвластным ни времени, ни месту лёгким кавказским акцентом.
Этакий ироничный старый еврей, как из советской мастерской.
- Мадам последние полвека лет носит исключительно Dior. И хотела бы носить следующие полвека, - и Соня выложила перед ним туфли.
Сапожник взял обувь, повертел в руках. Потом полез в карман за очками. Его лицо вдруг стало серьёзным, как у хирурга на операции:
- Где вы приобрели эту замечательную обувь?
- Ох, это длинная история, - вздохнула Соня и рассказала о счастливых «туфлях Брижит Бардо».
Дослушав до конца, старик и засмеялся:
- А ведь и я тоже бакинец. С 1989 года здесь… Когда у вашей внучки свадьба?
- Через три недели.
Старый еврей задумался. Показав на туфли, что-то сказал на иврите другим сапожникам. Те бросив свою работу, подошли рассмотреть.
- Набойки, задник – это всё, конечно, быстро сделаем, - сообщил Соне старик. - Но знаете… Это не Christian Dior.
- Почему вы так решили? – удивилась Соня.
- Потому, что когда вы зайдёте через неделю, получите точно такие же. Новые. Бесплатно. И они снова прослужат полвека. Разве что золотая краска сотрётся раньше – такого состава, как в 1960-х сейчас не найти. Будет мой подарок на свадьбу вашей внучке. Инициалы CD означают Савик Дайцельман. Это меня так зовут. И это я в 1968 году сделал ваши счастливые туфли.
Бабушка Тамара однажды сильно заболела и ее внучка, тоже Тамара - восемнадцатилетняя питерская студентка, отодвинула все дела и примчалась спасать бабушку.
Доживала бабушка в тридцати километрах от Москвы, в выцвевшем деревянном домике, еще довоенной постройки. Огородик, колодец, навес, под которым дед хранил битые кирпичи и ржавые колеса от "Москвича". Все это выглядело довольно грустно и безнадежно.
А ведь когда-то, когда Тома приезжала сюда в детстве и дедушка был еще жив, по двору бегали куры, гуси и даже козочка. А в этот приезд дом смотрелся пусто и тоскливо, как неизлечимо больной пациент. Из живых, в доме была только сама бабушка Тамара и Тимур. Куда ж без него?
Тимур был огромным серым волком, но по счастью, волком он был не слишком породистым, поэтому считался собакой.
Бабушка Тамара, пыталась бодриться, встречая дорогую гостью, но получалось плохо.
Даже Тимур не выглядел орлом, чего с ним раньше никогда не бывало. Обычный затравленный серый волк. Вот в былые времена, Тимур производил неизгладимое впечатление, он вел себя так, как будто весь дом был переписан на него и бабушка с дедушкой тут нужны были, только чтобы подливать воду в миску, да накидывать сахарные косточки.
Тамара сходила в ближайший магазин в километре от дома, накупила лекарств и всяких вкусностей, напоила бабушку чаем с малиной, уложила в постель и начала хозяйничать по дому. Ну, точнее, выбрасывать мусор и испорченные продукты.
Бабушка только ойкала:
- Тамарка, а хлеб, хлеб куда понесла?
- Бабуля, он же позеленел.
- Батюшки, беда какая, позеленел. Ну, дык срезать немного и все. Нормальный ведь хлеб.
- Бабушка, а как часто ты ходишь в магазин?
- Летом, раз в две недели, а если погода хорошая и нормально себя чувствую, то и каждую неделю иду. Вот у меня тележка есть, взяла и покатила. По дороге на ней посижу, отдохну и дальше пошла. А этот раз, думала, что весна уже наступила. Солнышко пригрело, я обрадовалась и в одной кофте в магазин побежала, пропотела и застудилась вот. А зимой вообще боюсь так далеко ходить, ну, может раз в месяц и схожу. Да и пенсия у меня не та, чтобы каждый день по магазинам шиковать.
- Бабуля, а к тебе вообще, кто-нибудь в гости заходит?
- Ну, заходят, иногда.
- Кто, тетя Лена?
- Да ты что, Лена уж года два, как померла. Царство небесное.
- Ну, тогда кто?
- Кто? Кто. А, ну, получается, что и никто. А кто ко мне должен ходить? Кому нужна старая бабка с волчищем?
- Вот, что, бабуля, тебе нужно не киснуть, а придумать себе какой-нибудь хороший бизнес-план.
- Что?
- Ну, бизнес-план. Я в универе такое изучаю. Представь - каждый человек может для себя придумать и организовать, какой-нибудь посильный бизнес. Главное придумать бизнес-план.
- Томочка, ты видишь в каком я состоянии? Какой мне бизнес? Мне восемьдесят лет. Со дня на день ноги протяну. Ты хоть Тимурку не бросишь, если что?
- Перестань. Слушай, а может тебе торговать чем-нибудь простеньким? У тебя же трасса за забором, да и автобусная остановка под домом.
- Чем торговать? Собой?
Шли дни, больная потихоньку вставала на ноги, а внучка с утра и до вечера ходила по двору и размышляла над бизнес-планом для бабушки. Однажды, часов в шесть утра Тамару разбудил вой волка. Лаять он не умеет, а выть и рычать – это с полуоборота.
Глянула Тамара в окошко и увидела Тимура стоящего на крыше будки, так ему удобней через забор заглядывать. Бабушка уже не спала, она как всегда вязала, слушая радиоприемник.
- Бабушка, а на кого он там ругается?
- Так, люди же на работу идут.
- На какую работу?
- Да откуда ж я знаю на какую? На любую. У каждого своя. Идут на нашу остановку, садятся на маршрутку, или автобус и едут в Москву на работу, а вечером обратно.
Тамара призадумалась:
- Бабушка, а что это за люди, в смысле, откуда они все идут?
- Как, откуда? Наши – это, деревенские. За озером знаешь дома? Даже и оттуда некоторые идут. Час, наверное целый оттуда пешкодралом добираются . А что делать? Семью кормить надо, вот и приходится. Это мне хорошо, я на пенсии все-таки, а люди каждый божий день вынуждены в Москву ездить. Голод не тетка, тут ведь нигде работы нет.
До самого вечера внучка ни с кем не разговаривала, ни с бабушкой ни даже с Тимуром, а поздно вечером вдруг закричала, испугав бабушку:
- Бабушка, бабуля, проснись! Помнишь, я в детстве рисовала раскраски? Цветные карандаши еще остались?
Бабушка удивилась, но выдала кучу карандашей и давно засохших фломастеров.
Всю ночь Тамара трудилась и к утру создала стопку трогательных, разноцветных объявлений с узорчиками.
А утром, даже не позавтракав, прихватила тюбик клея и ушла. Дошла, аж до деревушки за озером и начиная оттуда и почти до самого бабушкиного дома, она расклеивала на столбах и заборах свое нехитрое объявление:
« Уважаемые соседи!
Вы можете оставлять свои велосипеды в доме N2 по нашей улице. (дом у остановки, с зеленым забором) Спросить Тамару Павловну.
За сохранность отвечает серый волк.
Оплата чисто символическая, вам понравится»
С тех пор прошло три года, Тамара Павловна расцвела и передумала умирать.
Каждый день, с утра и до позднего вечера, во дворе дома, под навесом, ждут своих хозяев тридцать, а может быть и все сорок велосипедов и даже пара мопедов. Более точными цифрами располагает только серый волк Тимур. Тимур тоже похорошел и стал выглядеть довольным и важным, как будто бы только что сожрал и Красную Шапочку и Тамару Павловну.
Тимур всегда стоит на приемке и на выдаче. Обслуживает людей быстро, вежливо и корректно. Он никогда не выпустит из двора, клиента с чужим велосипедом. Даже эксперименты специально проводились. Просто волк сличает запах клиента с запахом велосипеда. Надежней, чем штрих-код.
Вся деревня полюбила Бабушку Тамару, ведь она сохраняет людям самое дорогое что у них есть – время сна. Кому сорок минут, а кому и два часа в день. На велосипеде мчаться – это ведь совсем не то же что грязь ногами месить.
Студенты и те, кто помоложе, платят бабушке Тамаре рублей по триста в месяц, таджики почистили колодец, отремонтировали крышу и настроили антенну, кто-то домашние яички приносит и хлеб, кто-то банку молочка из-под своей коровы на велике привезет, кто-то просто спасибо скажет, а при случае, всегда в магазин для бабушки сгоняет.
И так, с ранней весны и аж до первого снега, даже зимой пару снегоходов и мотоколяску оставляют.
Бизнес работает как часы.
Хотя, если честно, был однажды небольшой сбой. Как-то один таджик забирая свой велосипед, попытался погладить Тимура. Волк, разумеется, прокомпостировал руку.
Очень странный случай. Я, например, даже не представляю себе, как это можно додуматься, чтобы в банковском хранилище, получая золотые слитки из своей ячейки, погладить по голове вооруженного охранника при исполнении…
СЧАСТЬЕ ДЛЯ НАТАЛЬИ
Наташа уже давно собиралась это сделать – взять ребёнка из детского дома. Потому что муж, с которым прожили 6 лет и так и не нажили своих детей, ушёл к другой, более успешной и более молодой. А Наташа словно бы надорвалась от семейной жизни: не было у неё уже ни сил, ни желания ещё раз попробовать сотворить семью и найти того, кто «и в горе, и в радости»… Нет, всё, хватит. Так она решила. И если уж тратить силы и душевное тепло, то не на спутника жизни, а на того, кто в этом тепле действительно нуждается.
Вооот, стало быть. И начала действовать. Всё узнала в органах опеки, собрала необходимые бумаги. Теперь – главное: найти того самого мальчишку, который бы стал её сыном, её продолжением, и отдать ему всё тепло души, скопившееся за 38 лет.
Совсем маленького брать не хотела, боялась, что с грудничком не справится, потому что уже перешла ту возрастную грань, когда женщина страстно хочет, сама того не подозревая, не спать ночами, пеленать, баюкать и агукать. Потому и поехала в детский дом, чтобы найти трёх-пятилетнего карапуза, который бы стал ей родным.
Когда ехала на трамвае, то волновалась, как перед первым свиданием, а потому и не замечала, что весна в городе встала уже по-настоящему. Молодая, шёлковая, с лёгким холодком и невозможно ярким солнцем.
Трамвай поскрипывал на поворотах, а Наташа всё волновалась и думала о будущем ребёнке, который есть уже на белом свете, но пока ещё не знает, что он судьбою для неё предназначен.
За окном трамвайным жил весенний город: гудели, поблёскивая стёклами, автомашины, люди куда-то шли. И никто из них не знал, что едет сейчас Наталья на встречу с собственным счастьем. А она отвернулась от всех в вагоне к окну, но что за окном происходит – тоже не видела, потому что уже улыбалась своему будущему сыну, с которым встретится через несколько минут.
Вот и остановка нужная. Прямо так и называется: «Детдом»… следующая – «Детсад»…
Вышла и сразу увидела старый особняк с колоннами, на которых обвалилась штукатурка, и они из когда-то белых стали похожи на камуфляжно раскрашенные, чтобы, наверное, «враг не заметил».
Вошла, всё объяснила охраннику, который указал ей кабинет директрисы.
Вошла, представилась очень немолодой женщине, почти старухе, в самовязанной растянутой кофте в катышках. Директриса была какая-то провинциальная, неухоженная, почти неопрятная, но по глазам сразу видно, что она – на своём месте в жизни. И уже – давно. Говорили недолго, потому что накануне созванивались.
- Ну, что, пойдёмте выбирать?- сказала директриса и первой встала со своего места.
Наталья послушно последовала за нею. Идя по длинному коридору с тёмно-синими крашеными панелями, директриса сказала через плечо:
- Младшая группа сейчас в игровой, значит, и нам туда. Толкнула дверь, и обе они с Натальей порог переступили.
Человек, наверное, пятнадцать ребят, девочек и мальчишек, возились на полу, застланном ковром, и у шкафчиков с игрушками. Воспитательница сидела за столиком у окна и что-то писала, изредка поднимая голову и профессионально зорко присматривая за порядком.
Как только вошли взрослые, детвора уже привычно ринулась к дверям. Они обступили женщин, обнимали за колени кто Наташу, кто директрису, задирали вверх мордашки и как галчата орали наперебой:
- Это за мной мама пришла! За мной!..
- Нет, это моя мамочка, я её сразу узнал! Я её сегодня во сне видел…
- Меня, меня возьми! Это я – твоя дочка!..
Директриса машинально поглаживала детей по головам и негромко давала Наталье коротенькие характеристики на каждого. А Наталья даже растерялась, потому что брать нужно было - всех…
Всех, вместе с тем мальчиком, что сидел у окна на стульчике и так и не подошёл к взрослым, а только обернулся через плечо и рассматривал привычную, наверное, для него картину смотрин.
И Наташа почему-то пошла к нему. Подошла и сразу руку на голову положила.
Из-под её ладони выглядывали небольшие, чуть раскосые глаза неопределённого цвета, удивительно подходившие к скуластому лицу, широкому носу и светлым, едва намеченным бровям. Мальчик был совершенно не похож на того, которого рисовала себе в воображении Наташа. И, словно бы подтверждая её мысль о том, что он – «типичное не то», ребёнок сказал:
- Вы меня всё равно не выберете.
А сам жадно как-то смотрел на незнакомую ему женщину и будто молил о другом.
- Почему ты так решил, малыш?- спросила, не убирая руки с его головы, Наталья.
- А потому что я сопливый и болею часто. А ещё у меня сестрёнка есть, Нелька. Маленькая ещё, в малышковой группе. А я к ней каждый день бегаю и по голове её глажу, чтобы она не забыла, что у неё старший брат есть. А меня Витя зовут, и без Нельки я никуда не пойду…
И вдруг, от напряжения, наверное, у него и вправду побежали из носу сопли.
… Вот тут и поняла Наталья, что всю жизнь ждала встречи с сопливым Витей, который часто болеет, и с его сестрой Нелькой, которую она ещё не видела, но уже любила…