ВРЕМЕННОЕ ПРИСТАНИЩЕ

| Мария смотрела в окно, за которым сгущались сумерки и испытывала беспокойство. Где же их носит? Октябрьский вечер был холодным, густые тучи нависали над домом и вот-вот польёт дождь. Беспокойство сковало её душу леденящим страхом. А вдруг что-то случилось?
Село под Костромой. 1941 год
Мария увидела через окно как к её калитке подошла Лидия, которая в последнее время разносила почту вместо Захара, призванного на службу. Только вот, почему она отошла? Однажды ей пришло письмо от Гриши и Лидия с радостью вручила ей заветный треугольник. А тут как-то тихо и, будто крадучись, она подошла к калитке и тут же быстрым шагом направилась вверх по улице.
Маша вышла из дома, открыла калитку и увидела сложенный между досками листок.
Развернув его, она чуть не упала навзничь, прочитав документ:
" Ваш муж, рядовой Фадеев Григорий Степанович....погиб...30 июля 1941 года"
Она читала, но не могла прочитать слова по порядку, все плыло перед её глазами.
- Машка, чего ты застыла, как изваяние? - бабушка Прасковья вышла из сарая и направилась к внучке. - Ну чего ты? Как будто смерть увидала!
Маша молча протянула ей листок.
- А чего тут? Глаза мои совсем не видят.
- Гриша.. - всхлипывая, и подергивая плечами, пробормотала Маша. - Погиб.
Прасковья тут же начала креститься, схватила внучку под локоть и усадила на лавочку.
- Ты, девка, только в руки себя возьми. Переживать сейчас не надобно, дитя под сердцем носишь. А может, ошибка вышла?
- А почему он мне тогда не пишет? За три месяца только одно письмо, в самом начале.
Бабушка села рядом и стала её утешать. Что такое потерять любимого мужчину, Прасковья знала. Муж её умер еще в молодости, нехорошие люди на дороге сгубили его. Молодая тогда еще женщина только одну дочь успела родить, Евдокию, мать Марии.
- Бабушка, а как я буду растить ребенка одна, а? - шептала Мария.
- Ну отчего одна-то? А мы с мамкой на кой тебе? И батька вот тоже дома, считай, мужицкое воспитание дитё получит. А коли девка будет, так и вовсе сама воспитаешь...
Мария проплакала всю ночь, не помогали уговоры матери, бабушки и отца. А под утро она проснулась от боли в животе и закричала, увидев кровь на простыне.
Так Мария потеряла ребенка, будучи на четвертом месяце беременности...
Отца Марии призвали в сорок третьем году, он был еще молод, всего 46 лет и вполне подходил для пополнения армии.
Евдокия все глаза проглядела, выглядывая в окна и подстерегая Лидию. Когда приходило письмо от Павла, все три женщины садились за стол и читали, выделяя каждое слово. Эти письма были им очень нужны и каждая весточка говорила о том, что он жив, что он скоро вернется домой, ведь все эти письма были наполнены надеждой.
А в мае месяце, за четыре дня до объявления Победы, Евдокии пришла похоронка на Павла. На женщину страшно было смотреть. Две вдовы - мать и дочь, поддерживали друг друга и оплакивали своих мужчин. А рядом с ними была умудренная жизненным опытом женщина, которая находила слова утешения для них.
1946 год
Он появился в селе в начале лета. Хмурый и угрюмый мужчина, которому на вид было за тридцать. Федор прибыл в село с мальчишкой лет семи. Мальчика звали Аркадием - как и отец, он был молчаливым, тихим и чурался людей.
Федор появился в селе, когда начали расширять молочное производство и нужно было строить дополнительные фермы.
Федора и его сына поселили в барак с такими же приезжими строителями, как и он. Этот барак на ладан дышал, все называли его просто "времянкой", потому что сюда, как правило, заселись на лето строители, молодежь по распределению или те, кто приезжал по обмену опытом.
Дом Марии соседствовал с этим бараком и она видела не раз, как Аркадий качал головой, когда его звали ребятишки гулять. Он был таким же нелюдимым, как и его отец...
Август в тот год выдался прохладным, лили проливные дожди и дул сильный ветер. Порой разыгрывалась такая погода, что хороший хозяин собаку из дома выпускать боялся. Вот в такую смурную пору и заболел Аркадий, промочив ноги в луже. Так как дом Марии стоял рядом, Федор обратился к молодой женщине за помощью:
- Фельдшер в городе, не знамо когда вертается, подсобите, женщины, дайте травки какой заварить или советом помогите.
Мария отправилась сама посмотреть на состояние мальчишки. Он лежал весь в поту, лоб его горел, мальчишка стонал и было видно, что ему плохо. Он жаловался на больное горло и на боль в голове.
- Вот что, Федор... - Мария оглянулась, оценивая ситуацию. - У вас тут сквозняки со всех щелей дуют, крыша прохудилась, да и в целом вид вашего жилища, прямо скажем, выглядит удручающе. Бери Аркашку и тащи ко мне в избу.
- Неудобно как-то, - Федор стушевался. - А что ваши мама и бабушка скажут?
- Что негоже в таком сарае мальчонке лежать, - сказала, как отрезала Мария.
Федор подхватил мальчика на руки и понес в дом Маши. Там Аркадия уложили на русскую печь, которая, как известно, лечит многие болезни. Прасковья и Евдокия тут же закружили наседками вокруг Аркаши и уже к вечеру жар спал.
- Пусть у нас отлеживается, а вы можете его навещать, - сказала Маша Федору и тот кивнул, поблагодарив.
Через три дня Аркаша уже бегал по дому, он был отогрет и обласкан тремя женщинами, и было видно, что не очень хотелось ему возвращаться обратно в барак. А тем временем Федор вдруг стал краснеть и заикаться рядом с Машей, она же, которая ранее была замужем и может различить симпатию, просто при очередной встрече спросила:
- Не хотите ли вы пригласить меня погулять?
- Я? Д-да.. Если можно. Ой, то есть, а вы согласитесь, если позову?
- Если позовете, соглашусь, - улыбнулась Мария.
- Тогда приглашаю вас на прогулку сегодня вечером. Погода вот уж второй день стоит чудесная, по настоящему летняя...- выдавил из себя робкий Федор.
- В восемь часов у моего дома. А Аркадий пусть у нас побудет пока.
Мария и Федор начали встречаться. Маша узнала, что Федя не сдал паспорт в колхоз потому что у него и у Аркаши прописка городская. Но в город его не тянуло, он говорил Маше, что хочет остаться в деревне. А женщина убедила его в том, что Аркадия надо в школу записать.
В конце сентября Федор и Маша тихо и без всякой свадьбы пошли и расписались в сельском совете. Федор из барака перешел жить к Марии и Евдокия с Прасковьей не могли нарадоваться, что наконец дома мужик появился. Уж давно крыша ремонта требовала, забор покосился, крыльцо скрипит, да и в баньке печку бы подправить.
Только вот одно беспокоило Марию - Федя не говорил о своем прошлом. Он никогда не рассказывал о своей жизни. Все, что Маша знала - это то, что родители Федора умерли, братьев у него нет, есть комната в коммуналке, в которой он прописан, но живут там сейчас соседи, у которых родилась двойня и ему вроде как неудобно возвращаться и выселять их. Маша гордилась его порядочностью и добрым сердцем, вон какой у нее мужик - жилье свое другим дал.
Она знала, что Федор воевал с 1943 года, вернулся в 1945 году. Но и про это он ничего не рассказывал, а Мария и не расспрашивала об этих двух годах, знала она, как вчерашние фронтовики не очень любят вспоминать это время. Боялась и боль воспоминаниями добавить.
О матери Аркадия Маша тоже ничего не знала - не было никаких документов, не было фотографий или памятных вещей. Федя просто сказал, что она умерла и все... Ни обстоятельств смерти, ничего. Да и Аркаша про мать ничего не знал, мал он еще.
В 1949 году Маша родила Полину, а в 1950 с разницей в один год появилась ее вторая дочь Варвара. Аркашку она любила как сына, да и как могло быть иначе? Ласковый тихий мальчик, не бегал по улицам, не озорничал, а по дому помогал, да что-то строгал из дерева во дворе. И к Федору у нее была любовь. Она давно смирилась с потерей первого мужа, его не вернешь, а вот жить дальше надо. Она молодой еще была и сердце ее хотело любви. Такой вот тихой, спокойной и размеренной...
1955 год
- Маша, ну чего ты все в окно выглядываешь? - Евдокия закуталась зябко в старую шаль. - Садись ужинать.
- Мама, не до еды мне. Вот вернутся Федя с Аркашей, тогда все вместе сядем и поедим.
- И правда, куда запропастились? До колхоза рукой подать, уже и бригадир с председателем должны были по домам разойтись.
- Может, в лесу заплутали?
- А чего в нем плутать? - удивилась Евдокия. - Три сосенки, да и те Федор как свои пять пальцев знает.
Федор и Аркадий уехали в колхоз сдавать капусту. Часть тогда оставляли себе, а "излишек" сдавали.
Два дня до этого Федор, Евдокия, Аркадий и Маша готовили "зеленку" - верхние капустные листья рубили, складывали в кадку и заливали водой, после выносили в сени или в сарай. Зимой просто рубили и из "зеленки" варили щи.
Аркадий, который учился на машинно-тракторной станции после семилетки, даже два дня прогулял, чтобы помочь отцу и приемной матери.
Прасковья к тому времени умерла, едва успев увидеть двух своих правнучек.
И сегодня, когда заготовка "зеленки" была окончена, оставив положенное себе, Федор с Аркашей погрузили капусту в телегу. Федя привел колхозную лошадь и они с сыном отправились на разгрузку. Их не было уже несколько часов, Мария все глаза проглядела в ожидании сына и мужа.
- Мам, а где Кеша и папа? - спросила ее Полина.
- Не знаю, дочь. Уж воротиться должны были.
- А если дождь пойдет, а Кеша простудится и заболеет?
- Успеют до дождя вернутся, - улыбнулась Мария.
Сестры горячо любили своего брата. К отцу они тоже испытывали нежные чувства, но не было от него той ласки и любви, которую они от Аркаши получали. Федя как-то не баловал их, считал, что девочками должна больше мать заниматься...
И вот сейчас они вместе с матерью сидели, затаившись, ожидая когда вернутся брат и отец.
Их не было... Всю ночь две женщины и две девочки не сомкнули глаз, под утро Полина и Варя все же задремали, а Маша решила идти к председателю, пусть поднимают мужиков да прочесывают лес.
- Ты чего спозаранку пришла? - щурясь и протирая глаза, спросил председатель колхоза.
- Куда моих мужиков дел, Ефим Петрович?
- Каких мужиков? Ты про Федьку и Аркашку, что ли?
- А у меня другие есть? - сверкая глазами, спросила Мария. - Вчера капусту в колхоз потащили, так и не вернулись.
- Их не было, - испугался Ефим Петрович. - Случилось чего? Я прождал, но их не было, а потом нет-нет, да дождь накрапывал, вот я и подумал, что сегодня капусту привезут, что побоятся лошадь гонять под дождем, правда, он вчера так и не хлынул.
- Нет их, - развела руками Маша. - Как уехали вчера в четыре часа, так до сих пор и нет.
- Ты, Мария, иди домой, а я сейчас в колхоз, мужиков подниму, да лес прочешем. Куда они могли подеваться?
Маша пришла домой, она намеревалась переодеться, обуться в резиновые сапоги да тоже отправиться на поиски мужа и сына. В комоде должен быть компас, она решила на всякий случай взять его с собой. Этот лес она знает, но дальше за лесом не была ни разу, а то одни рощи кругом, да места есть болотистые, авось, компас пригодиться.
Открыв комод, она вытащила компас, закрыла шкафчик и вдруг почувствовала беспокойство. Что-то не так, чего-то не хватает...
Снова сдвинув шкафчик, она обомлела - не было документов Феди и Аркаши. А они тут хранились. Документы Евдокии и Марии были в сельсовете, а вот муж, как прописанный в городе, свои и сына документы дома хранил.
Она стала искать по всему комоду, может, убрал в другой шкафчик, но бумаг не было. Не было и золотого крестика и царского червонца, которые как память хранились от дедушки.
Прижавшись к стене, Мария закрыла глаза. Что происходит? Где документы, крестик и червонец? Где Федя и Аркадий?
Мария пошла по дороге, ведущей в колхоз через небольшую полосу леса. И вдруг увидела толпу людей- они стояли у распряженной телеги с капустой.
- А, ты уже здесь? - вздыхая, подошел к ней председатель. - Вот, погляди - телега есть, капуста есть, но ни лошади колхозной, ни мужиков твоих..
Мария, глядя на телегу, все поняла - Федор и Аркадий уехали. Недаром пропали червонец и крестик, недаром не нашла она документов. Но почему сейчас? И как Федя мог бросить ее и дочерей? Нет, наверняка что-то случилось.
Ее мысли путались в голове - то она считала, что произошло несчастье, то разумом понимала, что муж ее бросил...
***
Их искали. Приезжали следователи, прочесывали лес, были по месту прописки Федора, но муж Марии и приемный сын будто сквозь землю провалились.
Первое время Мария ходила как тень, Полина и Варвара постоянно плакали, скучая по брату и отцу. Но прошло несколько месяцев и Мария смирилась с участью брошенной женщины. Она уже давно поняла, что Федя сбежал, напоследок обокрав ее.
А еще она узнала от следствия то, что скрывал ее муж - Федор сидел за кражу, но в 1943 году из лагеря на фронт уехал. Служил не в штрафбате, а в обычной линейной части, так как кража была не крупная, а он не убийца. Вот последних в штрафбаты чаще отправляли. Только вот выходило, что женат он не был, а в июне 1945 года он усыновил мальчишку.
- Скорее всего зазноба у него была ранее, ведь Федора осудили в 1939, вполне мог заделать ребенка, а потом отправился лес валить, - задумчиво произнес следователь. - Только вот о матери ничего не известно, будто ее и не было.
Мария тоже подумала о том, что скорее всего была у Федора женщина до судимости, она родила сына, а потом с ней что-то произошло и Федя забрал его, усыновив. Ничего необычного, сколько таких случаев было. Через полгода поисков их перестали искать и следователя она больше не видела.
Прошло 13 лет.
Евдокия умерла в 1960 году, Полина и Варвара, когда подросли, уехали в город на учебу, так что Мария осталась одна.
Вдруг однажды, в осеннюю ноябрьскую ночь она услышала стук в окно. Мария испугалась - кого принесло в такой час?
Накинув старенький потрепанный халат, женщина вышла в сени и громко спросила:
- Кто там?
- Мама, открой, - услышала она мужской голос и ноги ее подкосились.
Руки едва её слушались, когда Мария открывала шпингалет и распахивала дверь.
Перед ней стоял мужчина, в котором она с трудом узнала Аркашу.
- Сынок... -выдохнула она.
Аркадий упал на колени и тихо заплакал.
- Сынок, в дом пойдем. Пойдем, мой хороший, - одной рукой она поднимала его, другой шире распахивала дверь.
Как будто не было этих тринадцати лет, перед ней был вновь её, пусть и не родной, но сын. Ласковый, ищущий в ней помощь и поддержку. Только вот в лице изменился, худой сильно, да обросший. Страшно смотреть. Глаза... Вот глаза остались прежними, только боль и страдания в них читаются.
- Где же ты был? - спросила она, наливая ему суп, который подогрела пока Аркадий переодевался в вещи, оставленные еще с прошлых времен Федором. Мария их не убирала и не выкидывала, просто сложила в сундук под кроватью. - И где отец? Немедленно расскажи мне, куда вы тогда делись и, главное, почему нас бросили?
- Мама, я все тебе расскажу. Сейчас, поем и все-все расскажу. Ты меня не прогонишь? - с надеждой спросил он.
- Почему я должна тебя прогнать, сынок? - спросила она.
- Ты по прежнему считаешь меня своим сыном? - слеза скользнула по его щеке.
- А как иначе? Я девять лет тебя растила... - она погладила его по косматой голове. - Так где отец?
- Умер. И не отец он мне вовсе. Пёс поганый, все из-за него!
Мария вздрогнула и уставилась во все глаза на Аркадия. А тот, когда доел, рассказал ей, что произошло.
Оказывается, Федор незадолго до их побега встретил беглого из лагеря, который был не так далеко от села. Он узнал его, они когда-то вместе воровали, ходили на дело...Вот и решили они продолжить "вольную жизнь", не зависеть от председателей колхоза, не быть привязанными к одному месту, летать вольной пташкой. А еще... Они мечтали уехать к морю, где тепло и толпы отдыхающих, которых можно "пощипать".
В тот день, когда они повезли капусту, Федор и рассказал о своих планах Аркадию.
- Но почему ты с ним уехал? - удивилась Мария. - Ты был уже взрослый, чтобы отличать хорошее от плохого!
- Потому что... Он не отец мне. Летом сорок пятого он выкупил меня у бродяг, к которым я прибился. Я в детском доме был, ни отца ни мать не помню, плохо там было, вот и сбежал. Ребенку чаще подавали, а еще я мог пролезть там, где взрослому трудно, вот и пригрели меня те бродяги. А Федор выкупил. Он тогда велел мне его отцом называть.
- Странно это как-то, - пожала плечами Мария. - Уголовник, потом солдат, возвращается домой и выкупает у бродяг ребенка.
- Наверное, он меня пожалел, потому что те, к кому я прибился, побили меня сильно. Я не помню за что уж...Да и как он потом сказал - мужчине с ребенком доверия больше. Сказал, чтобы звал его отцом, вот я и звал. Я молчал о своем прошлом, боялся, что узнает кто правду, то в детский дом меня отправят. А там ничем не лучше, чем у бродяг, - Аркаша повесил голову.
- Тем более, раз не отец он тебе, зачем с ним поехал?
- Голову они мне, мальчишке семнадцатилетнему задурили. Мол, работать буду за три копейки в колхозе, после в армию отправят, вернусь и продолжу дальше спину гнуть чуть ли не забесплатно. Мне все равно было страшно, хоть они и расписывали, какая жизнь роскошная нас ждет. Я сомневался, но тут отец, то есть Федор, сказал, что я должен быть ему благодарен за свое детство сытое, которое он мне подарил. А ежели я все равно решу вернуться, то пристрелит на месте, потому что я тайну его знаю. У того беглого два ружья с собой было, остается только догадываться, откуда у него это добро.
Мария чувствовала озноб от его рассказа. Ей жаль было Аркашу, какое детство у него было... И что же это, получается, она с уголовником жила? Сидельца в дом пустила?
- И что же дальше с вами произошло? - медленно спросила она.
- А дальше... Мы прошли два села, углубились в большой лес и жили месяц в землянке. Лошадь ту съели.. Потом продали червонец и крестик, на эти деньги уехали к морю в Одессу. Там воровали, - Аркадий залился краской от стыда, а Мария только вздохнула. Не совсем пропащий, значит, стыдно ему.
- Так где Федор? Ты сказал, помер он.
- Да. Спустя три года нашей вольной жизни мы попались на краже денег из кассы гастронома. Федор и тот беглый, которого Василием звали, получили по полной, мне дали десять лет. Человек, которого я много лет называл своим отцом, умер в лагере спустя семь лет. Я вышел два года назад по амнистии, но мне так стыдно было к тебе идти. Я и письма не писал из лагеря, боялся, что проклянешь меня. Да и кому нужен вор? Скитался по чужим углам, у нас ведь комнату отобрали сразу после суда и передали соседям. Я подрабатывал, где только можно, но потом здоровье совсем стало подкашиваться, я понял, что так и умру, не попросив у тебя прощения.
Маша встала и подошла к Аркаше.
- Я не таю на тебя обиду. А что касаемо Федора... Бог ему судья. Видимо, он никогда меня не любил, я для него была лишь временным пристанищем.
ЭПИЛОГ
Аркадий остался в ее доме, Мария никуда не отпустила больного пасынка. Он не прожил и года. Все знали, что помер он от чахотки, а по сути, у него был туберкулез. Мария ухаживала за ним, сама она не заразилась, хотя многие и обходили их дом стороной.
После смерти Аркадия она уехала в город к Варваре.
Умерла она в 1984 году, хоронили её в родном селе, рядом с Евдокией и Прасковьей. Неподалеку была могила Аркадия. Полина и Варвара, несмотря на то, что знали правду о том, что Аркаша им не родной брат по отцу, все равно ухаживали за его могилой. В память о том нежном детстве, когда он катал их на своих плечах и брал с собой на рыбалку.
История основана на реальных событиях.
Автор Хельга
#ЖизненныеИстории
ТИМОХА
Самым ходовым транспортом в станице Должанская был велосипед. На работу, в магазин, к морю — милое дело прокатиться. Мотоцикл, а тем более «Жигули» или «Нива» были для станичников роскошью. На владельцев этих видов транспорта они поглядывали с некоторым укором.
Приехав сюда отдыхать, я первым делом купил велосипед. И нисколько не пожалел об этом. Он не только экономил время и силы, но и доставлял удовольствие. Я без устали гонял по гладким песчаным дорогам и тропинкам, делал стремительные броски на пустынную охровую косу, которая гигантским серпом вдавалась в море, а иногда навещал знакомых пасечников (их ульи были вблизи гречишного поля).
Станица, а особенно море так мне понравились, что я задержался до конца сентября; для меня, северянина, лето ещё как бы продолжалось, и я купался почти каждый день. Вскоре, однако, подул северный ветер, и, к большому сожалению, купания пришлось прекратить.
— Домой собираешься? — спросил меня знакомый пенсионер Андреич (мы ехали на велосипедах по центральной асфальтированной улице станицы).
— Да.
— А велосипед?
— На нём и поеду.
— До самой Москвы?
— Конечно.
Я, разумеется, пошутил — велосипед я решил оставить в станице до следующего года. Мой собеседник шутки не понял и сказал:
— А что, дней через…— он, соображая, наморщил лоб…— дней через семь будешь дома! Ну, не через семь, так через десять! Молодому, оно в охотку прокатиться… Один мой годок в Краснодар катался. Триста километров — не фунт изюму! Да ещё с одной ногой!
— Неужели?
— Да.
— А что если и мне прокатиться по этому маршруту? — неожиданно для самого себя сказал я. — Для тренировки. На юг ехать приятнее, чем на север. Тем более у меня ещё целый месяц свободного времени.
— Прокатнись, — одобрил Андреич. — Не пожалеешь! Может, и на Чёрном море побываешь, от Краснодара до него рукой подать.
— Действительно.
Идея мне нравилась всё больше и больше.
— Там ещё тепло, успеешь позагорать. Загляни к моему годку — он тебе дорогу обскажет.
— А где он живет?
— На краю станицы. Да тебе любой пацанёнок укажет; мол, где живет Тимоха?
Его дом я нашел быстро, он стоял в проулке, вблизи обрыва, откуда открывался прекрасный вид на море. Я прислонил велосипед к палисаднику и подошёл к калитке. Хозяин столярничал под деревянным навесом. Я кашлянул. Тимоха оставил работу и, припадая на протез, подошёл ко мне; среднего роста, сухощавый, мускулистый, он походил на подростка; загорелое, почти коричневое, морщинистое лицо, светло-синие, как две морские капли, глаза смотрели пытливо, но доброжелательно; он сразу расположил меня к себе.
— Оторвал, небось, от дела?
— Ничего, — махнул рукой Тимоха, — работа не медведь — в лес не уйдёт.
Узнав о цели моего приезда, он сказал:
— За милую душу прокотишься. Сухо, тепло, крути да крути. Остановился, отдохнул чуток в тенёчке, под шелковицей, и дальше…А может, и мне с тобой? — загорелся вдруг Тимоха, его лицо оживилось, он стал как бы выше ростом. — Хотя, — он глубоко вздохнул, — и рад бы в рай, да грехи не пускают — я человек занятой, маслобойню сторожу…
— Дорога сносная? — спросил я.
— Накатанная. По-над морем проедешь, а дальше и вовсе асфальт начнется. Домчишься в два счета. Я ехал вдоль железной дороги, по тропинке — одно удовольствие!
— Часто останавливался?
— Часто. Я люблю погуторить с людьми. Человек — что книга: погуторил — прочитал книгу.
— А ездил для чего?
— Землю посмотреть. И людей — чем они дышут. Да… —Тимоха поскреб затылок. — Скрозь всё изменилось супротив прежнего… При Сталине и Брежневе было терпимо. А счас… ни коня, ни возу, ни что на воз положить…
— Н-да, подзанесло нас…
— А знашь, паря, станичники не озлобились, шутят: была шуба — шубу нашивали; нет шубы — в шубе хаживали. Вот это мне пондравилось…
На дороге появилась фура с бидонами; пегая кобыла еле плелась, но возница её не подгонял, хотя и держал кнут в руке; Тимоха кивнул ему, тот ответил тем же.
— Я люблю эту землю, потому и ездил, — продолжал мой собеседник. — Я за неё кровушку проливал; она мне дороже собственной жизни… А то, что всё кругом скособенилось… —Тимоха распрямил плечи, посмотрел поверх моей головы. — Зато я не скособенился! Как мать любит увечного ребёнка больше здорового, так и я — мою землю. Так-то, паря…
— До Берлина, наверно, дошёл? — полюбопытствовал я.
— Не привелось. В южной Польше забуксовал.
— Как, если не секрет?
— Какой же тут секрет? — Тимоха взялся обеими руками за перекладину калитки. — Дело было вблизи Кракова. Наша рота расчищала путь к переправе через Вислу и попала под перекрестный огонь; многие наши полегли; а Федюху, моего лучшего дружка, тяжело ранило в живот; я взвалил его на себя и пополз — а он дюже грузный, да ещё боекомплект. «Брось ты меня, — говорит Федюха, — оба пропадём». «Нет, — отвечаю, — не брошу. Сам погибай, а товарища выручай». Кусаю губы в кровь, но ползу — метр за метром, сантиметр за сантиметром; а пули так и свистят. «Господи, — выдыхаю, — помози!» До ольховой рощицы бы дотянуть, там, среди деревьев, спасение; остановился, сил больше нет, только свалил Федюху на бок, чтобы чуть-чуть отдохнуть, а неподалеку взрыв как бабахнет — мои ноги буквально изрешетило…
— А дальше?
— Думал, конец, но Господь помиловал. Подоспела подмога, и нас обоих доставили в полевой госпиталь. Я за Федюху больше всего волновался, но ничего — откачали. И я жив остался: одну ногу спасли, а другую — нет.
Мы помолчали.
— В Краснодар частенько ездишь? — спросил я.
— Не так уж часто, но бываю.
— И всё время на велосипеде?
— На нём. Смальства, можно сказать, не слезаю. Не надоть мне ни мотыциклета, ни «Жигулишек», ни «Побед»… велик — вот это да! Самая лучшая техника: ничего не пропустишь, всё увидишь; куда надо, завернёшь; посидишь, подумаешь о жизни; никакой спешки: тише едешь — дальше будешь. И переночевать есть где — у меня почти в каждой станице кореш. Утром встал пораньше – и в путь.
— А не боишься?
— Чего?
— Ну, разные лихие люди…
— А чего мне бояться — я же с Богом; ну, а если, не дай Бог, приставят нож к горлу и пинджак снимут, я и рубашку отдам.
Он расстегнул на рубашке две верхние пуговицы, словно готовясь отдать её прямо сейчас.
Я поблагодарил Тимоху за беседу, пожал его сухую мозолистую руку, вывел на дорогу велосипед. Мой собеседник уходить однако не торопился. Отъехав на некоторое расстояние от его дома, я оглянулся: старый солдат смотрел мне вслед; он (я догадывался об этом) по-хорошему завидовал моему предстоящему путешествию…
Автор: Николай КОКУХИН.
МЫ ЖЕ РУССКИЕ ЛЮДИ..
Директор небольшой мебельной фирмы Игорь Петрович Ко­стин, офицер-отставник лет пятидесяти пяти, решивший попытать счастье в бизнесе, уже с самого утра изрядно устал. Последнее вре­мя дела фирмы складывались неудачно: то качество сырья низкое, то перебои с комплектующими, то фурнитура ненадёжная. И, как следствие, выработка готовой продукции снизилась, спрос на ме­бель упал.
Директор всячески стремился в короткий срок исправить положение. Он вставал чуть свет, вызывал машину. Едва успевал выпить чашку кофе, как «Ауди» уже стояла у подъезда.
– На износ работаете, Игорь Петрович, – предостерегал шефа водитель.
– Ничего, Серёга, на том свете отдохнём, – мрачно шутил Костин, стараясь держаться бодро.
С раннего утра директор обходил все производственные участки, дотошно вникал в процесс, проверял качество продукции, следил за параметрами приборов, за произ­водственной дисциплиной. Нерадивым работникам давал накачку:
– Сам разорюсь и вас по миру пущу, если не будете отда­ваться работе.
Метод закручивания гаек давал определённые результа­ты. Однако Костин понимал: чтобы кардинально изменить положе­ние дел, надо срочно переходить от дедовских методов к современ­ному производству. А это значит – вкладывать солидные финансо­вые средства в строительство нового производственного корпуса, в новое автоматическое оборудование. Словом, перевооружать про­изводство, вводить новые мощности и благодаря этому добиваться высокого качества продукции.
Меж тем средств катастрофически не хватало, и директор вынужден был взять очередную ссуду в банке под высокие процен­ты. Теперь необходимо было проследить, чтобы каждый рубль, вложенный в дело, не пропал, а окупился сторицей.
Почувствовав усталость, директор решил немного отдох­нуть – поработать с документами. Костин прошёл в офис, поднялся в кабинет, предупредив секретаршу:
– Марина! Ко мне пока никого.
– Хорошо, Игорь Петрович. Сейчас принесу кофе и све­жую почту.
Костин тяжело опустился в кресло, задумался. Вошла Марина – поставила на стол чашку дымящегося кофе, аккуратно сложила прессу на край стола и тихонько удалилась.
Костин сделал несколько глотков кофе и, взглянув на письма, остановился на одном из них. В письме шла речь об опто­вой закупке офисной мебели. Настроение мигом поднялось, спал груз усталости.
Напевая лёгкий мотивчик, Костин переключился на об­ластные газеты. Отдельные только полистал, другие пробежал глазами.
Добрался до старейшей газеты – патриарха областных СМИ. Он полюбил её ещё с той поры, как молодым лейтенантом был направлен на службу в военный гарнизон неподалёку от областного центра. Уважал за принципиальность, за неизменную нравствен­ную позицию, за близость к простым людям. Костин был глубоко убеждён, что настоящая газета должна чувствовать людскую боль. На таких принципах всегда держалась русская журналистика. Не­даром же ещё Александр Герцен считал, что она есть «не врач, но боль».
Ныне любимая газета переживала нелёгкие времена. На рынок СМИ хлынул поток низкопробной печат­ной продукции, смакующей всё, что пахнет жареным, играющей на низменных чувствах читателей. Его же избранница, как бедная ин­теллигентная женщина, знающая себе цену, и в горьком унижении не роняла достоинства. Костин как мог, поддерживал газету: давал рекламные объявления, посылал для публикации празднич­ные поздравления своего коллектива, поощрял лучших работников фирмы подпиской на газету.
Всех журналистов газеты Костин узнавал с первых строк, не заглядывая в конец статьи, где стояла подпись автора. С некоторы­ми из них был знаком лично, других знал только как читатель, но уважал тех и других – все были профессионалами своего дела.
На второй полосе в глаза бросился очерк Таисии Крестинской «Не разлучайте нас с мамой». Это была корреспонденция из тех, что раньше выходили под рубрикой «Письмо позвало в дорогу». Очерк захватил Костина, и он с головой ушёл в чтение.
В редакцию пришло письмо от молодой женщины из дере­веньки Соколья Гора, давно забытой богом. Женщина жаловалась на бездушных чиновников, которые хотят отнять у неё детей за то, что они живут в нищете. Это был крик погибающего человека: «Муж в бегах – скрывается от алиментов, сама бьюсь, как рыба об лёд, но не могу свести концы с концами. Работы в селе нет – колхоз давно распался. Доход от домашнего хозяйства с гулькин нос, по­собие на детей мизерное – на хлеб не хватает. Хата прохудилась, одежонка поизносилась, а чиновники вместо того, чтобы оказать помощь, собираются отобрать детей, которым нечего есть. Но разве я виновата, что оказалась в столь плачевной ситуации?! Неужели им неведомо, что ныне так или почти так живёт пол-России?!»
Корреспондент газеты выехала в Соколью Гору и ознакоми­лась с положением дел на месте. В публикации сообщалось, что факты, изложенные в письме, подтвердились. Женщи­на не пьёт, ведёт небольшое хозяйство. Бывший муж алименты не платит, местонахождение его не известно. В старой хибаре поддерживается относительный порядок. Трое детей одеты в чистую одёжку и худы настолько, что светятся. Чиновники действительно проверяли положение детей, угрожали матери забрать их и направить в приют.
Зацепила Костина эта статья – чуть слеза не прошибла. Сам он выходец из села, родился в трудную послевоенную пору и не пона­слышке знал, что такое нужда. Отец рано скончался от фронтовых ран, мать в одиночку тянула нелёгкий воз – поднимала чет­верых детей. Игорь был старшим. Едва подрос, стал помогать ма­тери – подрабатывать подпаском. А позднее – пахал, сеял, косил и стоговал сено каждое лето наравне со взрослыми. Когда приходи­лось неделями голодать – выручали соседи. Кто блинков даст, кто хлеба горбушку, кто картошкой поделится, кто кружку молока нальёт. Особой жалостью отличалась бабка Арина – видя голодные глаза детей, сама не съест, а их накормит. Урожай соберёт – часть выделит соседям за помощь. На всю жизнь запомнил Игорь, как простыл, провалившись в полынью, тяжело заболел, и бабка Арина спасла его растирками и сиропом из кускового сахара. Мать, быва­ло, всплакнёт: «Как я с тобой, Семёновна, рассчитываться буду?». А она в ответ: «Успокойся, Ульяна! Мы же русские люди и должны помогать друг другу. Иначе нам не выжить».
В военное училище Игоря Костина провожали всей деревней. Бабы плакали, напутствовали парня: «Хотя бы тебе, старшему, по­везло выбраться из нищеты. Тогда и других вытащишь». Повезло. Училище окончил с отличием и всегда добрым словом вспоминал своих душевных земляков. Потом, когда уже крепко встал на ноги, хотел собрать всех за общим столом, сказать им тёплое слово. Но было поздно – неперспективная деревенька приказала долго жить: старики померли, а молодёжь покинула отчие дома…
Костин встал, нервно заходил по кабинету, о чём-то напря­жённо думая. И вдруг решительно шагнул к столу, нажал кнопку внутренней связи:
– Марина, срочно вызови Сергея.
Не успел Костин как следует обдумать своё решение, на поро­ге уже стоял водитель.
– Слушаю вас, Игорь Петрович.
– Вот деньги, – протянул ему несколько крупных купюр шеф, – срочно поезжай в универмаг. Купи три комплекта детской одеж­ды на три, семь и девять лет. Двое последних – мальчики, малышка – девочка. Куртки, брюки, рубашки, платьица, спортивные костю­мы, кроссовки. А ещё – продукты: хлеб, сыр, колбасу, пельмени, тушёнку – всё качественное. И обязательно сладости: конфеты, пе­ченье, пирожное, вафли, лимонад. Возьми себе в помощь Лену Гу­сакову из планового отдела. Жду тебя через пару часов.
Не прошло и двух часов, как Сергей докладывал шефу:
– Игорь Петрович, задание выполнено. Машина наполнена под завязку. Всё качественное, по моде и со вкусом. Куда прикаже­те доставить?
– Поехали, – сказал Костин и на ходу бросил секретарше:
– Марина, все вопросы к заму. Буду к вечеру.
Стояла ранняя осень. За окном машины проносились деревья, одетые в нарядный убор. Проплывали серебристые паутинки бабье­го лета, цеплялись за придорожное быльё. «Много паутины – доб­рый знак. Осень будет ядрёная», – вспомнил Костин слова матери. На дальнем поле ярко зеленела свежая, молодая озимь. На опу­стевших лугах виднелись высокие стога. Рядом с дорогой, на голой стерне, золотились копны пшеничной соломы. Среди них разгули­вали стаи журавлей, собирающихся в дальнюю дорогу.
В Сокольей Горе гости без труда отыскали старую деревян­ную хибару: журналист описала деревню так, что ошибиться было трудно. Тропинка к избе пролегала через высокий колючий бурьян.
Водитель подъехал почти вплотную к хате, поднялся на крыльцо, постучал в дверь. На стук вышла хозяйка, довольно моло­дая, но с лёгкой проседью на висках. Озабоченным взглядом широ­ко распахнутых глаз она посмотрела на гостей. На лице мелькнуло удивление, быстро сменившееся страхом. «Наверное, приняла нас за тех, кто грозился отнять детей, – подумал Костин. – На мою мать в молодости похожа – русская стать, гордость, красота, несмотря на невзгоды».
– Мир вашему дому! Вас, кажется, Людмилой зовут? – шагнул к крыльцу Костин. – Не пугайтесь – мы к вам с добром. Узнали, что вы попали в сложное положение и хотим вам помочь, если вы, ко­нечно, не против…
Хозяйка удивлённо вскинула брови, некоторое время молчала. Похоже, в горле застрял горячий ком.
– Проходите в дом, – наконец взволнованно произнесла она.
– Сергей, открывай багажник – доставай подарки, – распоря­дился шеф.
Водитель стал вынимать сумки, пакеты, коробки и осторожно складывать на лавочках у крыльца. Хозяйка стояла на крыльце в окружении ребятни, словно вкопанная. По её впалым щекам текли слёзы. Костин смотрел на её худенькое лицо, на грубые пальцы, то нервно теребящие концы платка, то поглаживающие волосы дочур­ки, и думал о её нелёгкой доле.
– Ну что же вы стоите? Помогайте, – обратился к детям гость.
Дети посмотрели на мать, и та в знак одобрения кивнула голо­вой. Ребята тотчас несмело подошли к сумкам, стали таскать их в хату.
Подарки сложили на старом проваленном диване, неподалёку от печки. Часть коробок разместили на полу. Прежде, чем распако­вать их, Костин окинул взором внутреннее убранство избы.
Из всех углов на гостя смотрела своими грустными глазами бедность. Несколько табуреток, кровать с панцирной сеткой, старая детская кроватка, источенный сундук, стол в святом углу – вот и вся мебель. На стенах – жёлтые фотографии. На потолке пятна под­тёков, половицы прогнулись, подоконники покосились.
Когда вышли на крыльцо, Костин спросил у хозяйки:
– Есть ли поблизости добротный дом на продажу?
– Вы, верно, под дачу ищите? Тогда в посёлке на центральной усадьбе посмотрите кирпичный дом. Там старенькая учительница жила. Дочь забрала её в город. Узнав о продаже дома, администра­ция выкупила его, а теперь задумала продать. Говорят, что дорого просят, но я уверена – покупатель найдётся. Место там красивое – бывшее дворянское поместье, старинный парк с вековыми деревь­ями, живописное озеро. Думаю, вам понравится.
– Поедем, Сергей, – позвал водителя Костин. И обратился к хозяйке:
– Мы не прощаемся. А вы пока продолжайте распаковывать сумки, доставайте продукты и вещи, угощайтесь, примеряйте обновки.
В пути Костин упрекнул водителя:
– Ну что же ты, Серёга, ничего хозяйке в подарок не подобрал?
Тот в недоумении посмотрел на шефа.
– Игорь Петрович, так мы же вели речь только о детях.
– Ладно, – улыбнулся Костин, – будет подарок и хозяйке…
Несколько часов спустя иномарка вновь мчалась в Соколью Гору по просёлочной дороге. В поле было тихо и покойно. От пест­роты красок осеннего дня, от бордовой вечерней зари, что догорала далеко на западе, от запаха горькой полыни, что врывался в окно машины с прохладным воздухом, было немного грустно и в то же время легко на душе. Костин поймал себя на том, что давно не ис­пытывал такого приятного состояния. Хотелось остановить машину и остаться здесь на весь вечер и на всю ночь. Но надо было спе­шить, чтобы успеть в деревню до темноты.
У знакомой избы шофёр нажал на тормоза. Всё семейство вы­сыпало на крыльцо встречать добрых волшебников. Ребята были в обновках.
– Ну вот, какие вы нарядные и ещё более красивые! – сдержи­вая волнение, восторженно произнёс Костин. – А коль так, соби­райте свои пожитки и едем в ваш новый дом. Там уже всё готово для приёма новосёлов.
Людмила сразу ничего не поняла, а когда до неё дошло, что гость интересовался новым жилищем для неё, она решительно от­странила детей и, не помня себя, бросилась Костину в ноги:
– Господи милостивый, уж не с неба ли вы свалились? Назо­вите же своё имя, чтобы я знала, за кого мне теперь молиться до конца жизни, – сквозь слёзы произнесла она.
– Ну-ну, – остановил её Костин, обняв за плечи. – Вот этого не надо. Да и имя не обязательно. Мы же русские люди и должны по­могать друг другу…
По весне, когда дела мебельной фирмы резко пошли в гору, Костин открыл свежий номер любимой газеты и на развороте ему бросился в глаза заголовок заметки «Мы же русские люди!»
«Уважаемая редакция! Пишет вам женщина, о которой вы написали осенью в статье «Не разлучайте нас с мамой». Может, моё письмо покажется нескладным, потому что я очень волнуюсь – столько всего на меня свалилось за последний год. Хорошего. У меня теперь есть свой добротный дом. Местного вдовца с ребён­ком приняла в семью. Надёжный человек. Не пьёт, работает. О детях заботится. Живём дружно. Недавно родилась доченька – моя прекрасная принцесса. Назвали её Таей, в честь вашей журна­листки Таисии Крестинской, благодаря которой мне помогли при­обрести дом, мебель, одежду для детей, продукты на зиму. Хочу через газету донести слова благодарности и низкий поклон до за­мечательного русского человека большой души, который проявил неравнодушие и принял живое участие в моей нелёгкой судьбе, по­дарив мне прекрасный дом, а вместе с ним – веру в людей. Я не знаю его имени – он даже не представился. Просто сказал: «Мы же русские люди и должны помогать друг другу». Дай бог ему и всем моим благодетелям здоровья и благ земных и небесных. Спа­сибо большое от меня и моих детей вашей замечательной газете». С глубоким уважением, Людмила Ивушкина.
Автор Любестовский Пётр
РЫБНЫЙ ДЕНЬ
Алёшка не любил читать. По математике у него всегда были твёрдые четвёрки, а иногда и пятёрки. Но вот за чтением книг он не любил проводить время.
- Столько читать снова задали! Два рассказа и большие к тому же…- расстраивался он, жалуясь матери.
- Так всем так. И ты должен читать, если не хочешь неучем вырасти, - упрекала мать Алёшку.
Чтобы подтянуть его по литературе, к Алёше прикрепили отличницу Алёну. Уже начиналось лето, все ребята взяли в школьной библиотеке новые учебники на шестой класс, а по литературе прилагался целый список – перечень произведений, которые нужно было прочитать за лето.
Алёшка скривил лицо и бросил листок со списком на стол.
- Всё лето читать… Каникул не увидишь. Всё коту под хвост… - вяло промямлил он.
А мать в ответ погрозила ему кулаком. Алёшка вздохнул и взял первый рассказ и положил на нужной страничке закладку.
- Имей ввиду, пока не прочитаешь норму за день, плакала твоя рыбалка. Не пущу, - заявила мама.
Алёшка сел за чтение, но мысли его были далеко. Там, где-то у тихой заводи на небольшой реке, ставили они с отцом на ночь небольшой сетчатый мешок, этакое устройство для приманки рыб. Клали в него подкормку. А утром несколько рыбёшек, попавшие туда, плескались, сверкая чешуёй.
Бати не стало два года назад после скоротечной болезни. Теперь Алёшка, обещавший беспрекословно слушаться мать, не мог нарушить обещание. Он читал рассказ, а воспоминания бередили душу и виделись руки отца, когда он ловко вынимал из ловушки рыбу.
Посёлок их был красивым и многолюдным. На лето приезжали ребята из города и становилось весело. Но место для рыбалки Алёшка хранил втайне от своих друзей, чтобы порыбачить в тишине, как раньше с отцом.
Лишь Алёнка знала, где пропадает её подопечный, отстающий по литературе, одноклассник. Поэтому, когда Алёнка появилась на берегу, он оглянулся и кивнул.
Она присела рядом на бревно и стала смотреть на воду. На рогатины, вторнутые в песчаный берег, облокачивались две удочки. Поплавки мерно покачивались на слабой речной волне от лёгкого ветерка.
- Зачем тебе две удочки? – спросила Алёнка.
- Глупости спрашиваешь, хоть и отличница, - строго сказал Алёшка, - одна моя, другая батина. Рыбы много не бывает.
Алёнка кивнула и раскрыла книгу.
- Ты рыбачь и слушай. А я негромко читать буду. И рыбалка, и польза, - сказала она и начала читать.
Алёшка обречённо вздохнул. Он не смотрел на девочку. А она с выражением и даже актёрским артистизмом читала тихо, как и обещала. Вскоре Алёшка с удивлением отметил про себя, что ему нравится слушать. Вроде как радио рядом работает. И главное – самому в книгу смотреть не надо.
Он за время чтения вытащил три рыбёшки. Клевало хорошо. Алёнка, закончив читать, захлопнула книжку и задала пару вопросов по содержанию прочитанного.
- Ты что, мне сразу тут экзамен устраивать собралась? – Алёшка недовольно поморщился, но ответил на вопросы правильно и быстро.
- А что я, по-твоему, зря тут распинаюсь перед тобой? Должна же я знать, что ты слушаешь, а не дремлешь. Скажи спасибо. А в следующий раз я на удочки буду смотреть, а ты почитаешь. К тому же научишь меня рыбу ловить. В жизни всё пригодится…
Девочка повернулась и пошла к дому.
- Ладно… - буркнул Алёшка, - так и быть, научу тебя рыбачить.
На следующий день Алёшка обьяснил Алёнке азы подсекания и вытаскивания рыбы из воды. Ушло около получаса, пока девочка несколько раз пробовала закидывать удочку и поправлять наживку, регулировать грузило.
- Ух, интересно, - улыбалась Алёнка, - теперь ты давай читай. Сегодня я буду только за поплавком следить, а если клюнет, сам вытащишь.
Алёшка нехотя взял книгу и прочитал небольшой рассказ, иногда искоса поглядывая на поплавок.
Чтение было закончено, и Алёшка сказал:
- У тебя лучше получается читать. Давай ты читать будешь, а я ловить.
- Ишь ты какой! – засмеялась девочка, но согласно кивнула.
- Ну, что? Припёрли тебя с книгами на рыбалке? – подтрунивала над сыном мать, когда он вернулся домой, - молодец Алёна, нечего тебе спуску давать.
- Ага, - нахмурился Алёшка.
- Ты бы хоть с ней рыбой рассчитывался. Девчонка на тебя время своё тратит. А могла бы своими делами заниматься, - посоветовала мать.
На следующий день Алёнка после чтения не сразу собралась домой, она с интересом следила за тем, как Алёша вытаскивает рыбёшку и считала улов.
- Надо же, как сегодня клюёт! Кажется, рыба тоже приплыла сюда косяком, чтобы рассказы слушать… - шутила она.
- Ты вот что, - деловито сказал Алёшка, - сегодняшний улов домой себе понесёшь. А то у нас уже от рыбы холодильник ломится.
- Да неудобно, что твоя мать скажет? – застеснялась Алёнка.
- А ничего и не скажет. Раз я решил, значит так и будет, - строго ответил Алёшка и добавил:
- Ты же для меня стараешься, а долг платежом красен.
Алёнка согласно кивнула и взяла мешочек с рыбой. Теперь через день Алёнке отдавался улов и девочка была очень довольна.
- У нас сегодня снова рыбный день благодаря тебе, Алёша. Спасибо!
Алёшка деловито сматывал удочки, кивал. Ему было очень приятно слышать благодарность. Он в этот момент чувствовал себя взрослым, кормильцем, мужиком. Почти таким же как был его отец…
Следующая неделя выдалась дождливой. Алёнка отмечала в списке что должен прочитать Алёша и сказала, что будет задавать вопросы по прочитанному.
- Так что не надейся меня обмануть. Всё сам прочитай, раз погода такая, - сказала девочка.
Алёшка, как ни странно, с удовольствием каждый день стал читать, удобно расположившись на веранде на подушках дивана. Он читал и ему представлялось как бы этот рассказ читала Алёна. Он даже внутренне слышал её голос и интонацию, и представлял выражение её лица.
Когда дожди сменились солнечной погодой, практически весь список был уже прочитан. Алёнка всё же с настойчивостью учительницы задала вопросы по всем прочитанным без неё рассказам. Она осталась довольной и засмеялась.
- Ты что? – не понял Алёшка.
- Жалко, что заканчиваются мои рыбные дни. Всё прочитано у нас почти.
- А это к рыбе не относится, - сказала Алёшка, - рыбы у нас в речке полно, хоть и не особо крупная, но жарёху нам с тобой всегда хватит. Мы же не чужие люди, а одноклассники, считай - друзья.
- Это так, - согласилась Алёнка, - я ведь могу тебе и просто так читать. Не по программе, а своё любимое. «Денискины рассказы» Виктора Драгунского, например. Обожаю!
- Давай, я их тоже когда-то брал в библиотеке, тоже обожаю! – обрадовался Алёшка.
Через несколько дней он принес для Алёны новую удочку, срезанную из ивы, гибкую, небольшую, с приделанными леской, крючком и грузилом.
- Вот тебе подарок. Под твою руку и рост, учись, раз рыбу любишь.
Алёнка довольно улыбнулась. После чтения она вставала рядом с Алёшей, и они рыбачили, тихо поговаривая о скорой учёбе, товарищах и новостях села.
Первые выловленные самостоятельно рыбки вызывали у девочки бурную радость. Она клала свой улов отдельно, в маленькое ведёрко и говорила:
- Ну, вот, и я со своим уловом домой пойду.
А когда она приседала, чтобы насадить наживку, Алёшка незаметно за её спиной подкидывал в её ведро свою рыбу.
Прошло лето. Учительница литературы сразу заметила, что Алёша стал лучше читать, заслуженно ставя ему пятёрки. Алёнка радовалась этому больше, чем своим пятёркам.
Удивительно, но Алёша пристрастился после этого к чтению. Он читал «запоем», как смеясь говорила мама, смотря на то, как сын по несколько часов не выпускает книгу из рук в выходные дни.
- Иди ты погуляй. Снег надо почистить, - просила она.
- Я сейчас быстро почищу, - обещал Алёшка, - а после обеда мы с Алёной на лыжах пойдём.
- Хорошо, потом сразу к нам, я тесто на пироги поставила, - говорила мама и улыбалась.
Она смотрела как сын чистит снег и вздыхала, переведя взгляд на фотографию мужа на стене.
Солнце слепило глаза, отражаясь от белоснежных сугробов, мать смотрела, как парочка лыжников торопится по лыжне вдоль домов к перелеску.
- Счастья тебе, сынок. И невесту потом хорошую… Вот такую, как Алёнка. Чудо-девка…Наверняка учительницей будет.
Автор Елена Шаламонова
КАРТОШКА
Семён Петрович, военный в отставке, и Саня – почти дед, седоволосый жилистый мужичок, подружились в садоводческом товариществе. Оба пенсионера уже не первое лето проводили на дачных участках, расположенных на окраине городка.
Вначале активно занимались посадкой саженцев плодовых деревьев на своих 4 сотках, устанавливали нехитрые теплицы и парники. Жёны их сажали не только зелень и ягоды, а и оформляли прекрасные цветники.
Наконец, когда на участках было всё занято посадками, товарищи решили разработать немного земли и за забором садоводства. Жёны их отговаривали, но Семён Петрович и Саня были непреклонны – «уж очень хорошая земля пропадает».
Всю весну мужики трудились на новых своих наделах: из перепаханной трактором земли они таскали камни и корни травы и кустов, облагораживая участок.
Получилось хорошее поле – длинные борозды тянулись ровными рядами и вскоре зазеленели первыми всходами картофеля.
Работа сблизила мужиков. Они оставили межу между своими участками, как и положено. Тщательно выбирали сорта картошки, спорили о преимуществах сортов, обменивались посадочным материалом и строили прогнозы на урожай, задумчиво глядя на небо и слушая сводки погоды.
Вместе они дважды окучивали свои рядки, идя бок о бок, и поговаривая – так веселее работать. Жёны поражались на них.
- Глянь, Наташ, наши-то два пахаря. Откуда что в человеке берётся? Ведь никогда не сажали раньше… А тут, на тебе – интерес.
- Конечно, не для продажи, разве ж мы голодные? Именно интерес. Да что говорить: земля притягивает. Это такое приятное занятие. Отдача радует. Подумать только: сажаем в грязь. А появляется такая вкуснотища. Вон хотя бы ягоды. И вкус, и сладость какая, а уж красота…
Женщины улыбались и шли готовить нехитрый обед: на костерке готовили суп в котелке, кипятили чай. Удобств в те 70-е годы на их скромных садовых участках не было. Маленькие домики, больше похожие на сарайчики, не были пригодны для проживания, поэтому люди после трудового дня уходили на конечную остановку автобуса, чтобы успеть затемно домой.
Так жил весь садовый кооператив. Те, кто работал, приходили поливать свои грядки после работы вечером. Работали по 2-3 часа и тоже торопились к автобусу.
Близилась осень. Саня и Семён спорили, чей урожай будет лучше. Выпив однажды по рюмочке, они чуть было не заключили пари: чей урожай будет больше. Жёны смеялись над ними, а мужики, раззадорившись, шли к своему полю делать контрольную выборочную копку по одному кусту.
Погода стояла хорошая в те дни золотой осени, когда и работать хорошо, и сушить картошку можно на тёплом обеденном солнышке. Договорились в субботу начать копать.
Однако, придя рано утром на своё поле, мужики ахнули…
До них тут кто-то «поработал». И довольно хорошо. Видимо ночью. Поле было утоптано чьими-то сапогами, картошка выкопана небрежно, видимо брали самые крупные кусты, тина, словно всклокоченное мочало, торчала повсюду в беспорядке. Похоже, что её даже не выкапывали, а поспешно вырывали… Грабили.
Мужики молча ходили по полю, всматриваясь в месиво ботвы, брошенной мелочи и потревоженной земли. На окраине поля они увидели на росистой траве слабые следы мотоцикла с люлькой.
Наконец, Саня и Семён понуро вернулись на участки, поведав жёнам о своём урожае. Женщины поспешили к полю. Там они дали волю своим чувствам и высказали со слезами всё, что думают о воровстве и гнилости людишек, укравших их картошку.
- Да перестаньте вы, - успокаивал женщин Семён Петрович. – Дело не в самой картошке, а в принципе. Не жалко мне этой картошки. Обидно за свои труды, потраченное время. Да и не молоды мы, а труд он есть труд. Физический.
- Верно, - поддержал его Саня. – Если голодный ты, что не можешь сам заработать, то подойди, попроси, я и сам тебе дам. Своей рукой. Ведро, два, бери, ешь не жалко. А тут… Переворошили всё поле, как кабаны дикие. Истоптали. Передавили впотьмах больше, чем собрали. Эх, люди… Людишки…
Старики, постояли ещё около поля, глядя на него, словно извиняясь перед землёй, что не могли уберечь своё полюшко от варваров-негодяев, и повернувшись, побрели к домикам.
В этот день уже ничего не делали – руки ни к чему не лежали. Саня предлагал вызвать милицию, на что вся компания замахала на него рукой.
- Что ты. Какая милиция? Что за забором, то наша самодеятельность. Тут-то никто не охраняет наши грядки и кусты, а уж в поле и подавно – подходи и бери. Так люди и сделали. «Помогли» собрать.
- Верно. У милиции преступления покруче не расследуются. А тут кто будет искать мелких воришек? А и найдут, так не накажут – хулиганство. На картошке не написано, что она твоя.
Долго ещё не могли успокоиться старики. Хорохорились друг перед другом, мол, ничего, ладно, не обедняем… Однако в глубине души очень было больно всем. Обидно. И объяснить невозможно, отчего так жаль было этой картошки.
Перед глазами у Сани и Семёна всплывали картинки цветущих рядов: вот синеглазка, а вот луговская, а тут – красная. И наворачивались слёзы...
В этот день ушли домой рано. Стали приходить на дачи реже. Осень. Похолодало. И в душе похолодало…
На следующий год мужики не засаживали своё поле. «Пусть земля отдыхает. А там посмотрим… Время покажет, как быть».
Через десяток лет садовые участки стали перепродавать, а вскоре многие садоводы вовсе забросили свои сады и огороды. Случаи воровства с участков стали нередки. А зимой грабили содержимое домиков, уносили всё вплоть до посуды и инвентаря…Были случаи, когда домики и сжигали.
Вот такие были времена. Но это уже в прошлом.
Автор Елена Шаламонова
ДРУГОЕ ЗРЕНИЕ
В трехкомнатной квартире жили муж и жена, а также сын и невестка – недавно поженились.
Друг другу не мешали, и два поколения отлично ладили. Это называется – характерами сойтись.
Невестка хозяйственная – ни минуты без дела не посидит. Вместе со свекровью возится по хозяйству. Веселая громкоголосая хохотушка – очень милая.
Отец в дела молодых не лез. Для него важно одно: вернешься с работы, и чтобы покормили и не лезли – в покое оставили.
Сыну хорошо в родном доме – все привычно.
И матери тоже спокойно, что молодые рядом.
Никто друг друга не раздражает.
И вот пришла подруга матери, чтобы взглянуть, как они живут после женитьбы сына.
Затеяли чаепитие. Гостья улыбается, ласково на всех смотрит, слушает, кто что говорит.
Так прошло минут пятнадцать. И подумала гостья: «Как умело притворяются, что у них все хорошо. Прямо не семья, а спектакль в театре. Забавно! Никогда не поверю, потому что не бывает так в жизни.
Невестка смеется не по делу. Сразу видно, что дура. Сын настоящий увалень – сунул палец в нос при всех – чурбан неотесанный. И не стыдно ему. Отец как в гостях. Видно, рот ему затыкают, слова сказать не дают. И она сама делает вид, что счастлива».
Мать тоже подумала: «Пусть убедится, что все у нас хорошо. А то уж больно подозрительна. Мальчик у меня умный, учился хорошо, и невесту замечательную нашел – чистюля, трудолюбивая, простая в лучшем смысле этого слова. Мирно у нас, слава Богу».
Отец подумал: «Невестка отлично готовит, лучше нашей матери. И быстро получается. Сочные какие котлеты, и овощи вкусно потушила».
Сын тут же: «Надо ноутбук поменять, старый плохо работает. Может, попросить деньги у родителей? Дадут, никуда не денутся».
Невестка на гостью взглянула: «Какая тетка противная. Притворяется доброй, а глаза злые и колючие. Побыстрее бы ушла».
Поели, отец встал и пошел отдохнуть – тишины захотелось.
Невестка начала посуду мыть. Подошел к ней молодой муж, шептаться стали, потом громко рассмеялись.
Мать сказала: «Эх, молодость-молодость беззаботная. Давно ли и мы такими были»?
Гостья согласилась: «Да, быстро время пролетело». И задала вопрос: «С невесткой не ругаетесь»?
Хозяйка быстро ответила, что нет, все хорошо. И услышала: «Это только начало. День без года. Еще нахлебаешься. Они сначала все тихие и хорошие. Подожди еще».
И ушла – недовольная.
У нее убеждение: нет в жизни ничего хорошего. Зятья не ладят с тещами, невестки ругаются со свекровями. Притворяются люди – такова их природа.
Я не раз замечал: есть такие особы, которые не верят в хорошее. И всегда скажут: не бывает такого. Что вы глупости рассказываете?
А причина проста: обошло их хорошее стороной – вот и все. Поэтому и зрение у них такое, исковерканное.
Автор Георгий Жаркой
Некоторые соседи считали бабушку жадной.
На самом деле она была экономной и рачительной хозяйкой – у неё не выбрасывалась ни тряпочка, ни нитка. Дом вела одна, без мужской помощи. Потом, правда, стали помогать сыновья и зятья.
Жизнь научила бабушку делать всё: и пахать, и косить, и дрова рубить, и скотину резать, и хлеб печь, и шить, и ткать, и детей растить…
Все летние каникулы я проводила в деревне. Когда училась в старших классах, бабушка уже была на пенсии: в поле не ходила и по нарядам не работала. А вот в «правлении» убиралась; выращивала, как и все в колхозе, на отведённых ей сотках, свеклу или морковь. Положенную от урожая норму сдавала, а остальные корнеплоды использовала для себя. Около дома был также сад и огород. Хозяйство у бабушки было большое: корова, овцы, куры, гуси или утки, поросёнок. Так как всё это она умела пустить в дело, самое необходимое у неё было.
Бабушка считала, что жить нужно по средствам, хозяйство вести, согласно приходу и расходу. Денег у соседей она никогда не одалживала, а вот у неё занимали многие, в том числе и продукты и вещи. Но была принципиальна: чужое надо беречь лучше, чем своё, возвращать в срок, чтобы хозяева об этом не просили и за своими вещами или деньгами не ходили. А это, понятно, не всем нравилось. Бабушка считала, что в чужой двор ходить и что-нибудь просить – последнее дело: всё должно быть своё.
Соль, сахар, спички, крупу, муку и другие предметы первой необходимости бабушка запасала помногу и в свой срок, то есть там и тогда, где и когда это было дешевле всего. «Не вовремя купишь – вдвое деньги отдашь»,- учила она меня. И нередко запасы её оборачивались прибылью: если что-то дорожало, она могла излишки продать или обменять на нужную ей вещь. Одним словом, кто в магазин, а она – в клеть за припасами.
Мне кажется, что на каждый случай у бабушки были особые знания, которые помогали ей жить и избегать ненужных хлопот. Например, меня, когда я уже вышла замуж, жила самостоятельно и жаловалась ей, что денег не хватает, учила:
-не одалживай денег во вторник, будешь всю жизнь в долгах, как в шелках;
-деньги вечером не занимают, не отдают и не считают: водиться не будут;
-никогда и нигде не поднимай мелочь: на неё часто сводят разную порчу. Без мелочи ты проживёшь, а подняв её, можешь потерять здоровье и силы;
-взяла у соседей какую-нибудь посуду, не возвращай пустую, положи что-нибудь, у самой от этого прибавится достатка;
-дадут в магазине или на рынке случайно сдачи лишние деньги, обязательно верни, иначе больше потеряешь…
Бабушка была рукодельницей. У неё получались красивые вещи, которые делали дом неповторимым. Но об этом я расскажу в следующий раз!
Автор Мария Абраменкова