- Алименты?

- Николай округлил глаза, - у меня нет детей.
Николай Митрохин собирался улететь в отпуск, но неожиданно узнал, что он должник и обязан выплачивать алименты. Больше всех была удивлена жена.
Уверенный в том, что это ошибка, Митрохин отправился к судебному приставу. Но его ответ ещё больше удивил Николая.
У рассказа неожиданный конец, впрочем, как всегда у меня. Приятного 10 минутного чтения.
Отпуск. Какое-то магическое слово из шести букв. Оно отпускает все проблемы и погружает тебя в радость и безмятежность, а иногда погружает в море, самое настоящее.
Голубой новенький чемодан стоял в прихожей, дожидаясь своего часа. Второй красный чемодан жены, с которым Митрохины путешествовали в предыдущие годы, стоял тут же рядом и тоже ждал. Почти все вещи были упакованы, оставалось три дня до отлёта. Отпуск. Море.
- Коля! - подойти ко мне, - попросила жена из другой комнаты. - Николай! - требовательно воскликнула Алёна.
Митрохин заглянул в комнату, дожёвывая бутерброд.
- Я тут решила проверить перед вылетом наши долги, а то вдруг что...
- У меня точно долгов нет, а ты что втихаря три купальника за полтинник купила и до сих пор кредит не отдала? - пошутил Николай.
- Не смешно. У меня нет кредитов и долгов. А у тебя есть.
- У меня? - Николай удивился и подошёл к жене, которая сидела за столом перед компьютером.
- Вот, смотри, алименты на тебе числятся.
- Алёна, это шутка какая-то, ну там шараш-монтаж.
- Нет, Коленька, до такого я точно не додумаюсь. Это дети на стороне я так понимаю?
Николай от услышанного перестал жевать бутерброд и, вытолкав жену со стула, сел перед компьютером.
- Долг. Небольшой, по решению суда, но есть. Алименты.
- Бред какой-то. Ошибка какая-то.
- Ко- ля! Если до пятницы ты не решишь вопрос, мы никуда не полетим. Там в аэропорту ты никому не докажешь, что детей у тебя нет. Или нет, не так. Не полетишь ты. Билеты я думаю надо отменить, хоть какие-то деньги сэкономим.
- Завтра всё узнаю и решу вопрос. Полетим вместе, - ответил Николай.
Но до пятницы вопрос так и не был решён. Выловить судебного пристава, чтобы ознакомиться с делом оказалось той ещё задачей.
Жена благополучно улетела отдыхать одна, оставив Митрохина решать свои вопросы в полном одиночестве.
- Как только разрешат, сразу вылетай, я буду ждать, - кокетливо подмигивала Алёна мужу.
- Отдыхай за нас двоих, я скоро прилечу, - с явным разочарованием высказался Николай, подавая жене соломенную шляпку.
***
Через знакомых Митрохин всё же добился встречи с неуловимым приставом и, разглядывая необычный рисунок простенькой штукатурки в рабочем кабинете последнего, представлял, что сейчас он всё перепроверит и скажет: "Извините, были неправы" и отпустит плескаться в солёном море.
- Ошибки нет, всё верно, - спокойно подтвердил пристав.
Ошарашенный Митрохин только и выдохнул.
- Как?
- Так. Ваш отец Митрохин Яков Вениаминович подал на вас в суд на алименты. Вы уклонялись, на запросы не отвечали, ему не помогали, а он нуждается. Сыновний долг никто не отменял.
- Подождите... Какой он мне отец. Они с матерью развелись, когда я ещё и не родился. Другой у меня отец. И не получал я ничего.
- Ну, не знаю. Все документы вам были направлены по адресу регистрации: Мичурина, 17. Знаю только то, что вы обязаны каждый месяц теперь выплачивать своему отцу определённую сумму.
- Я там не проживаю, только прописан в общежитии, поэтому и не получал ничего. А если я не хочу ничего платить?
- Идите в суд, оспаривайте. Или решайте полюбовно у нотариуса, так тоже можно.
- Копию постановления можно мне получить на руки, я его не видел даже.
- Да, конечно, - ответил пристав.
***
По дороге домой Николай ещё раз посмотрел на адрес регистрации отца и, задав его в навигаторе, сменил маршрут. "Какая разница сегодня или завтра я туда поеду, всё равно выходные придётся сидеть дома".
Ситуация казалась Митрохину какой-то нелепой. Вот алименты на детей - это понятно, от этого самого отца алименты он получал, мать говорила об этом как-то. Но чтобы алименты выплачивал сын, с таким он столкнулся впервые.
В ярко освещённом переулке Николай остановил машину и вышел на улицу. Двухэтажный дом, окружённый кирпичным забором, удивил. Большой, добротный. Не вязалась нужда и алименты с таким домой.
Николай нажал на кнопку звонка. Собака поддержала доносившиеся откуда-то из дома трели. К воротам вышла женщина и сказала, что Николай ошибся. Здесь адрес 51/2, дом 51 находиться чуть дальше за следующим поворотом.
Николай завернул за угол и пошёл вдоль улицы. За заросшими кустами просматривался покосившийся дом, скорее напоминающий сарай, состаренный временем. Обшарпанный номер указывал, что это тот самый дом.
Калитка была распахнута и, видимо, никогда не закрывалась. Повсюду лежал старый мусор, заросший травой, какие-то кучи хламья, грязные трёхлитровые банки, которых было много.
Дверь в дом была открыта. Коля поднялся по скрипучим ступенькам и вошёл. Тухлый запах вперемешку с чем-то непонятным вызывал отвращение.
- Есть кто дома? - громко спросил Митрохин.
В углу за накренившейся печью кто-то зашевелился и закашлял.
Николай сделал несколько шагов вперёд, так и не вынимая руки из карманов.
- Вы Митрохин?
- Я-я-я, - захрипел обросший мужчина на кровати, чуть пристав на локтях.
- Я Николай.
Мужчина молчал, не понимая ничего.
- Я Николай Яковлевич Митрохин.
- Ого, - отреагировал мужчина и попытался сесть. - Николаша, какими судьбами?
- Как какими? Вы на меня в суд подали на алименты, с чего вдруг? Я вам ничего не должен.
- Сын же ты мне, а я тебе отец.
- Отец? Отец мне Борис Александрович Агеев. Он меня вырастил, выучил и женил. Он мне читал сказки на ночь, водил в детский сад и школу, учил рисовать, пилить, возил на рыбалку, рассказывал что хорошо и что плохо. Он отец. А вы не знаю кто, но точно не отец.
- По документам отец.
- По документам..., - усмехнулся Николай. - Знал бы я, что так сейчас выйдет, я бы отказался от фамилии и отчества. Я буду оспаривать в суде решение. Алименты платить не буду.
- Рад я, что ты пришёл. Повидал хоть в конце жизни.
- Для этого не нужно было подавать на алименты, надо было приходить, когда я нуждался в родном отце. Мать не была против, сказала, что ты пил сильно, поэтому и развелась.
Митрохин старший закашлялся.
- Ты присядь, я на тебя посмотрю. Последний раз в 10 классе видел, вырос то как.
- В каком 10?
- Ну так, в 10.
Мать твоя не разрешала мне с тобой видеться, поэтому я тайком, чтобы ты не заметил. Не хотел пугать. У тебя же был отец... Боря... зачем тебе ещё один...
Мы с Борисом дружили в юности, вместе поехали отдыхать в Сочи. Познакомились на берегу моря с двумя девушками. Одна из которых и была твоя мать. Сначала Боря всё за ней ухаживал, но потом он как-то переключился на подружку, уже и не помню, как её звали, потом ещё на кого то. Так получилось, что я за твоей матерью стал тоже ухаживать, сначала вроде как утешил, потом больше, ну и утешил так, что ты родился. И тут Боря... мой сын и всё тут. Бросай Якова. А мы с матерью уже поженились. Она в слёзы. Призналась, что когда со мной встречалась, то и к Боре бегала. Да. Борин сын и всё тут. Я и подал на развод. А когда ты родился, стало ясно, что мой ты. Ни на мать, ни на Борю не похож, вылитый я.
Но куда уж там. Назад дороги нет. Лезть в семью не стал. Боря и, действительно, тебя принял как родного, вырастил, за что ему спасибо. Говорил и буду говорить спасибо, пока живу. Думаешь, не хотелось мне тебя за руку в детский сад водить? Хотелось. И на рыбалку и в кино. Помнишь, вы все вместе ходили в кинотеатр "Победа" на улице Ленина? А я тихонько сидел за вами выше и смотрел на тебя.
Мать ни в какую. Не надо нам жизнь портить. Живём и хорошо. Не мешай Яша. Я и не мешал. Только наблюдал. Писал всё тебе. Но верно ты письма не получал.
- Не получал, - тихо сказал Николай.
- Ну это ничего. Главное, что ты хорошим человеком вырос, теперь можно и помирать. Болею я. Давно уже. Недолго осталось. Но ты мать и Бориса не ругай, не сердись на них. Они как лучше хотели. Так и вышло.
А я. Ты прости меня, что я на алименты подал, думал, что не придётся тебе их платить, думал, что узнаешь обо мне хоть так. Сильно захотелось, чтобы хоть после смерти знал, что я у тебя был. Не подумал о последствиях. Деньги на карточке будут, я с них ни копейки не возьму, если взыщут.
Ну, посмотрел на тебя и хорошо, не буду задерживать. Мне ничего не надо. Ни продуктов, ни условий никаких. Ничего. Не бери в голову.
Николай от такого объёма информации даже растерялся. Всё, что он знал раньше - никак не вписывалось в его представления о кровном отце.
- Телефон у тебя есть?
- Есть старенький. Медсестра приходит уколы ставить с ней созваниваюсь.
Николай достал из бумажника визитку и положил на тумбочку рядом с кроватью. Потом сел рядом с отцом на кровать и обнял его.
- Если бы не обнял, не простил бы себя никогда... А может ко мне?
- Нет. Не надо. Зачем всё это, я никуда не поеду, один хочу, я всю жизнь один, - ответил старший Митрохин. - Ты иди, я посплю, устал сильно, - и Яков лёг на кровать.
- Звони, если нужно будет... или не нужно, а просто так, - уже в дверях сказал Николай и вышел из дома.
По дороге домой он набрал телефон матери.
- Вы с отцом дома?
- Дома, сыночек.
- Я заеду.
Разговор был тяжёлый. Отец с матерью не отпирались. Рассказали всё, как было, всё подтверждая и подтверждая слова отца Яши. Пытались даже оправдываться, уверяя, что так было лучше.
Николай молчал. Он слушал и думал, что ему делать. Как жить дальше и как поступить. Обижать родителей не хотелось, но хотелось справедливости.
Уже собираясь домой, Николай вдруг спросил:
- Мам, а раскладушка осталась моя?
- Да, Коленька, на балконе за шкафом.
Доставая раскладушку, Николай уже знал, что будет делать дальше.
По дороге он заехал в магазин и купил продукты.
- Пап, спишь?
- Николаша, ты?
- Я, я тут продукты привёз.
- Спасибо, сынок, не надо было. Я не ем почти.
- Свет есть?
- Есть, слева от двери.
Николай включил свет.
Тусклая жёлтая лампочка осветила небольшую комнатку.
Николай поставил посередине комнаты раскладушку, разложил её и кинул одеяло с подушкой.
- Я сегодня у тебя ночевать буду, можно?
Митрохин старший зашёлся кашлем, потом ответил:
- Можно, зачем спрашиваешь.
- Ты прости, что грязно. Но сил у меня убираться уже нет. Зимой со мной бомж местный живёт, топит, готовит, убирает. А летом у него отпуск. Уходит в вольную жизнь.
- Завтра приберу немного.
- Никому эта уборка не нужна, сынок, - так протяжно и сладко словно пропел последнее слово Митрохин отец.
- Подожди, забыл совсем, сейчас мысль уйдёт, забуду. Шкаф в той комнате. Там в левом отделении под постельным документы все.
- Хорошо, пап.
- Медсестра ещё знает где документы и карточка. Она там же в документах. Оля хорошая, строгая, но хорошая. А теперь ты. Расскажи о себе. Всё расскажи, всё хочу знать.
Николай кашлянул в кулак, собираясь мыслями, и потом начал свой рассказ. Рассказывал не спеша, смакуя смешные случаи и обстоятельства. Иногда прислушиваясь и посматривая, не спит ли отец. Но он лежал на боку с открытыми глазами и тяжело дышал, иногда пытаясь прокашляться.
Было далеко за полночь, когда Николай понял, что сам заснул. Он встал, посмотрел спит ли отец, и выключил свет. Утром встал пораньше и принялся за уборку.
- Николаша, неудобно просить тебя. А баньку сможешь затопить, хочу помыться?
- Не вопрос! - обрадовался Николай.
- Вы кто? - в дверях на него чуть не налетела девушка.
- Николай, - ответил Коля.
- Оленька, это сын мой, помнишь, рассказывал? - опередил сына отец.
- А-а-а, это хорошо, - протянула девушка и вошла в дом.
Николай же отправился топить баню. Вечером, после бани, сын с отцом сидели за столом и пили чай. Опять долго разговаривали.
- Кота съезжу, покормлю и ночевать к тебе, - засобирался Николай. - Потерял меня, наверное.
- Поезжай, конечно.
Николай вернулся поздно, отец уже спал. Приоткрыл глаза, когда тот копошился на своей раскладушке.
А утром. А утром Николай понял, что Митрохина старшего больше нет.
Долго сидел на кровати рядом, забыв о времени. Потом пришла Оля. Проверила и молча села на стул рядом.
- Хорошо ушёл. Счастливым. Там документы в шкафу.
- Я знаю.
- Ему врачи и года не давали. А он почти пять лет ещё прожил... И ключи, сейчас я отдам, они в другом месте.
- Ключи?
- Ну да. Он свою квартиру давно ещё продал, вложился в новостройку и вот эту хибарку купил. Вам квартиру отписал. Трёшка вроде. Все документы есть. В той папке.
Николай взял ключи и опустил глаза в пол.
Отец...
Автор рассказа: Сысойкина Наталья
В небольшой раздевалке детского дома №7 на низенькой скамеечке сидел мальчик лет четырех.
Рядом возились двое взрослых: молодая женщина и мужчина чуть постарше.
Они нервно стаскивали с ребенка мокрые ботинки, комбинезон и вязаную шапочку. Затем женщина ловко втиснула его в миниатюрную джинсовочку, а мужчина попытался надеть сандалии.
Да все не на ту ногу. Мальчик безропотно подставлял то одну, то другую...
— Ну, вот Тема! — тарахтела без умолку дама. – Вон, видишь, ребятки твои уже обедать сели! Давай, быстрее...!
Мальчик медленно поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза:
— Ле-на! — прошептал он, едва шевеля губами. — Когда заберете? А...? После сна ...!?
— Ну вот... опять ты! – застегнул, наконец сандалии мужчина. — Сколько говорить! Сегодня не получится. Нас не будет в городе.
— А когда! — перевел на него взгляд мальчик. — Когда получится?
— Надо машину переставить! — засуетился мужчина и исчез в дверях. — Лена! Поторопись, ради бога!
Самолет ждать не будет! — крикнул он с порога.
Еще мгновенье назад излишне суетившаяся дама как-то сразу обмякла и присела, будто лишившись сил. Руки ее безвольно упали на колени. Мальчик прижался к ней маленьким теплым тельцем и сомкнул ее руки уже за своей спиной.
— Мы же ненадолго! А ты тут с ребятами побудешь денька три-четыре! А мы тебе позвоним...!
— И подарок, и подарок..., конечно! — еще крепче прижала его к себе женщина. По щеке ее лениво сползла первая слеза.
— Ты чего, Лена? — принялся размазывать уже побежавшие тонкими струйками слезы мальчик. — Три дня же...!
— Три дня! Три дня! — затрясла головой женщина и подтолкнула мальчика в общую комнату.
Он не спеша вошел, чуть припадая на правую ногу, осмотрелся и присел за свободный столик. Все шестнадцать детей перестали греметь ложками и разом обернулись на него.
Пожилая женщина в белом халате поставила перед ним тарелку с первым. На второе – макароны по-флотски. Рядом стоял уже наполненный стакан компота.
— Вернулся... Степа? — чуть шевельнула она рукой его русые шелковистые волосы.
— Да..., да, конечно...! Три дня...! — прошептала нянечка, прошла в раздевалку и прикрыла за собой дверь.
Из коридора появился давешний мужчина. Рядом стоял объемистый чемодан на колесах.
— Вот! — повторила вслед за ним женщина. — Накупили...всего! Куда их?
— Шкафчики у нас ..., сами видите! – пробурчала, не глядя в их застывшие лица нянечка. — Самое необходимое, остальное забирайте!
— Не знаю! Думать надо было! Прежде чем покупать...
Мужчина положил чемодан на скамеечку, расстегнул молнию. Женщина торопливо, путаясь в детских одеждах, принялась перекладывать вещи в шкафчик. Тот быстро заполнился до отказа, дверцы не закрывались.
— Нельзя! Вы не должны... так! Год по больницам, ночи бессонные, уколы, капельницы…, приступы эти жуткие! Мы пытались...! Не всем дано!
— ...Я мужа потерять боюсь!..Он говорит...! Я не могу...!
Нянечка молча напирала всем телом, пытаясь прикрыть дверцу шкафчика. Наконец у нее получилось.
— Про три дня... — зря это! — посмотрела она в окно. — Ждать будет, минутки считать! Зря...! Не по-людски это!
— Не могли мы, вот сразу..., с плеча! — прохрипел уже из коридора мужчина. — Мы ..., как учили, постепенно. Через три дня позвоним, мол, задерживаемся. Потом... еще как-то!
— Не судья я вам, решили так решили! Чего теперь? Да и поздно уже. Директор приказ подписал. Степа ваш назад принят, на довольствие поставлен и все такое!
— Степан по документам! Чего имя коверкать. ... Летите уже! И... не звоните! Не надо! Чем быстрее он поймет, тем лучше будет! Летите, самолет ждать не будет!
Мужчина и женщина, не сказав больше ни слова, не попрощавшись даже, тихо вышли. Входная дверь чуть скрипнула, послышался шум отъезжающей машины и все стихло.
Дверь в раздевалку слегка приоткрылась. Нянечка обернулась. Мальчик молча смотрел в щелочку.
— Уехали...?
— Уехали! Поел!? Иди милый, иди раздевайся. Тихий час скоро!
Мальчик вернулся в группу, не спеша разделся, аккуратно повесил на спинку стульчика одежду и забрался в кроватку.
Два часа пролетели как один миг. Он так и не заснул, просто лежал глядя в потолок. Прозвенел колокольчик. Дети повскакали, напяливали на себя костюмчики и платьица, шумели, проказничали. Мальчик встал вслед за ними, оделся, подошел опять к дверям, ведущим в раздевалку и заглянул в щелочку.
Потом раскрыл дверь побольше, еще шире, и наконец, распахнул совсем прямо настежь.
— Тема! — воскликнула женщина. – Ну, сколько можно спать!?
— Мы уж тебя заждались! — гремел чемоданом мужчина.
— Рейс отменили! — хором воскликнули мужчина и женщина.
Нянечка, повернувшись к ним спиной торопливо перекладывала вещи из шкафчика обратно в чемодан. Плечи ее мелко подрагивали...
Автор: Игорь Гудзь
Шептуха
Ура! В нашей семье пополнение! В начале февраля 1956-го года жена родила нам сынишку! Радость-то какая! Но все по порядку. Тогда мы вместе были в командировке в Бийске. Радости было много, но ненадолго. По вечерам сынишка плакал, даже кричал, вытягиваясь, и спустя полмесяца я повез жену с сынишкой в больницу. Врачи, осмотрев младенца, установили, что у мальчика паховая грыжа, которая тревожит малыша по вечерам. Удалять грыжу можно будет через два-три года. Малышу надо будет терпеть, а нам, родителям, мучиться, глядя на его страдания.
Командировка заканчивалась в конце апреля. В предварительной железнодорожной кассе я взял два билета на нижние полки на поезд от Новосибирска до Москвы. В положенное время мы заняли свои места в вагоне и отправились в Москву. В Барабинске к нам в вагон зашла маленькая старушка, хотела подыматься на вторую полку, на свое место, но, глядя на ее возраст, я предложил ей поменяться местами, уступив ей нижнюю полку, а сам взобрался на верхнюю полку.
Вечером, перед закатом солнца, наш сынишка начал плакать, всё время плакал. Старушка спросила: «Что с малышом?» И когда жена объяснила, что у него грыжа и что врачи заявили, что через два-три года надо будет ребенка оперировать, старушка ответила: «Не надо резать ребенка, я сейчас его вылечу!» У нее, рассказывала старушка, четыре сына – офицеры, у троих из них были грыжи, и она сама их вылечила. Затем послала меня на стоянке купить каких-нибудь яиц, безразлично вареных или сырых, после чего достала из сумки столовый нож, распеленала нашего малыша, взяла яйцо и начала водить ножом по мошонке младенца, якобы что-то соскабливала и, намазывая ножом на купленное яйцо, постоянно что-то шептала. Затем заставила меня выбросить это яйцо и не смотреть, куда оно упадет. Я это сделал благодаря тому, что окно против туалета в вагоне было приоткрыто. После этого ребенок успокоился и уснул.
Наутро старушка повторила свою процедуру, ребенок был спокоен. Поздним вечером мы уже спали, эта старушка взяла малыша, распеленала, повторила свой обряд, пошла выбросить яйцо, запеленала нашего малыша, положила под руку мамаше, взяла свои вещи и тихонько на остановке вышла из вагона. За всем этим наблюдала женщина, лежавшая на второй полке против меня, и утром нам рассказала о вечерней процедуре.
Что это была за старушка, для нас осталось загадкой. Сынишка рос нормально, сейчас ему уже 57 лет, операции не делали, грыжи нет, человек живет и здравствует. Вот и не верь бабушкам-шептухам! Этим немногим людям матушкой-природой даны способности помогать людям. Большое им спасибо!
📖🌺__꒒ ০ ⌵ ୧ ♡__🌺📖
Молодая учительница, девятнадцати лет от роду, приехала по распределению в красивое живописное село и пришла с небольшим чемоданчиком заселяться на квартиру к одинокой старушке.
Старушка та оказалась ещё очень моложавой, ей тогда было всего-то лет шестьдесят пять. В доме чисто и просторно. Из небольшого коридора Лидия Ивановна, так звали учительницу, попала в комнату с печкой-голландкой. Там же стоял стол, накрытый светлой клеёнкой в мелкий голубой цветочек . Направо была дверь в комнату хозяйки, а прямо - в зал, где и стала жить Лидия Ивановна, а попросту - Лидочка.
В комнате была кровать со взбитыми подушками и круглый стол посередине, за которым квартирантка писала свои планы и конспекты.
Старушка оказалась очень компанейской, разговорчивой. Вечерами, когда Лидочка не ходила в кино или не читала свои любимые книжки, они садились пить чай и бабулечка, как называла её Лидочка в разговоре со своими подружками, ей рассказывала о своей жизни. Вообще - то звали её Ариной. Себя она предложила величать тётей Аришей. Несмотря на пожилой возраст, она была настоящей красавицей: статная, с великолепным взглядом тёмно-карих глаз, которые могли сравниться разве что со спелыми черешнями. К тому же тётя Ариша была необычайно мудрой, и её обороты речи иногда становились для квартирантки настоящими откровениями. К примеру, в описании чьего-то образа, старушка применяла такие эпитеты, как: "он был умный - хитрый" или, "она была красивая - полная". Лиду такие сравнения приводили в сущий восторг, потому как они были лаконичными и содержали в себе глубокий подтекст.
Сидят они однажды вечером, и тётя Ариша рассказывает, кусая от маленького кусочка сахара и с шумом прихлёбывая чай из цветастого блюдечка.
- Вот ведь раньше как, Лидуня, было! Никто нас не спрашивал, кто нам мил, кто не мил; кто по сердцу, кто - нет! За кого хотели родители, за того замуж и выдавали! Когда мне было пятнадцать годков, к нам на посиделки из других деревень парни приходили. И был среди них один такой высокий, красивый. О, как хорошо он за мной ухаживал, какие слова говорил! На него многие девчонки зарились и завидовали мне, а он, как подсолнушек, только в мою сторону поворачивался. Сядет, бывало, подле меня, а я носки вяжу: то тятеньке, то сестрёнкам с братишкой, а он смотрит на меня, не отрываясь, и улыбается уголками губ. А взгляд такой тёплый, добрый, приветливый. И так я к нему привыкла, привязалась, что больше и думать ни о ком не могла. А он никогда с пустыми руками ко мне не приходил: то орехов, то семечек, то пряников, то конфет, - полные карманы приносил. Я, конечно, с подружками щедро делилась. А уж, сколько безделушек - то он мне надарил: и бус, и серёжек, и платков! Я, было, начну отказываться от подарка, а он говорит:
- Возьми и вспоминай обо мне!
- Да я и так не забываю!
А когда возьму, я ему: «спасибо» и он мне - «спасибо». Я тогда спрашиваю:
- А мне-то за что?
- За то, что не отвергла любовь мою!
А мне и обидеть его не хочется и знаю, что мои родители его ухаживания никак не одобряют.
Вот он как-то и говорит:
- Я своим сказал, что жениться на тебе хочу, пойдёшь?
А у меня всё в душе замутилось, слёзы на глаза навернулись, и говорю ему:
- Не быть нам вместе!
- Почему?!
- Не отдадут меня из-за брата твоего.
К слову сказать, был у моего ухажёра старший брат. Ох, он раньше до того красивым был, что многие девушки из всей округи о нём тайно мечтали, и невеста у него была, да случилась беда с этим парнем. Пахали они с дедом лошадиным плугом свой надел. Одна из постромок запуталась у задней ноги лошади, а Федя – Мишин брат, стал её распутывать. Что-то лошадь напугало, она и ударила парня копытом в лицо. Врачей тогда не было в деревне, надеялись, что всё пройдёт само как-нибудь. Да не прошло, началась гангрена. Повезли его в областную клинику, врачи были в ужасе, но постарались: жизнь ему сохранили, а внешний вид совсем испортили.
От носа ничего не осталось, из-за этого разговор у него стал гнусавым, невнятным, а на лице, чтоб не пугать людей, он стал носить занавесочку, и прозвище к нему прикрепилось - Фарисан. Фёдором его уже никто не называл, всех смущал его вид, и каждый при встрече с ним поспешно отводил глаза.
Тятька с мамкой как узнали, чей брат за мной ухаживает, сразу сказали, что пусть даже не надеется жениться на тебе. Сейчас ты, Ариша, красавица, не каждый может мечтать о тебе, а выйдешь за этого замуж, станут тебя в народе фарисановой невесткой называть и думать, что всё-таки есть в тебе какой-то изъян, раз в такую семью тебя отдали.
Мне всего этого тогда было не понять, я же не за Фарисана замуж-то собралась. Но мои слова для Миши стали настоящим ударом.
Он смотрел на меня во все глаза и чувствовал, что не ослушаюсь я родителей и придётся нам расстаться, но всё равно пытался объяснить мне невиновность своего брата в беде и больше всего свою невиновность в этой странной и безысходной ситуации.
Что я могла сказать ему в ответ, ведь хоть и была я по возрасту невеста, да полностью зависела от родительской воли...
- Жалко мне твоего брата, и с тобой расставаться, всё равно, что в омут головой, но не отдадут за тебя мои родители, лучше не засылай сватов, не позорься.
Посмотрел он на меня, а у самого глаза тёмные стали, как небо перед грозой. Потом резко повернулся и вышел. Я целую ночь проплакала. А мать с отцом, как узнали, по ком плачу, так на меня прицыкнули, что я смолкла и смирилась со своей участью.
А через два дня другой жених ко мне свататься приехал. Стала я мужней женой, и как жене положено, и любила, и жалела и заботилась о нём - об Андрюше, Андрее Ивановиче, ставшим мне близким и родным. Он, конечно, был и ростиком пониже, и душой помельче, а всё равно, любил меня. А я стеснялась, что роста он небольшого. Соберёмся в гости, я ему в валенки соломы подложу, чтоб он повыше был, а он заметит, выкидывает и приговаривает:
- Опять ребятишки, наверное, соломы натолкали!
Так-то он меня не обижал, а вот один случай забыть не могу. Как-то заболела наша первая дочка, сижу я с ней, с печки ноги свесила, сама простоволосая, слёзы по щекам катятся, боюсь, что помрёт, а он, проходя мимо, говорит мне:
- Брось! Об чём ты плачешь, такого добра у нас ещё много будет.
А я сижу, реву, обидно мне! Но, слава Богу, поправилась она, потом ещё одна родилась, а потом сынишка - Васенька. Он так сыночку был рад, так рад! А перед войной в сороковом году голод был, всё зерно у населения для государства забирали. Как семью прокормить? Вот Андрюша с артелью на мельнице помогал муку молоть, работали днями и ночами, лишь бы хоть что-то заработать. Закончили помол, мельник заплатил им за работу по пуду зерна каждому, а кто-то на него донёс, (вот ведь, что делает зависть человеческая!), и осудили их всех за хищение. Вместе с мельником по этапу пошли на каторгу, на Колыму, в рудники.
Дали Андрею Ивановичу – мужу моему - с семьёй попрощаться. Как сейчас помню: присел он на корточки, а Васятку на колено посадил, ему тогда всего-то полгода было, гладит мальчонку по головке, плачет и приговаривает:
- Прощай, Васенька, прощай, сыночек, забирают меня, не знаю, вернусь или нет, а ты тут мамку слушайся!
Там он и сгинул. А потом уже после войны, какой-то большой начальник, был в нашем селе проездом, у нас на квартире останавливался и оказался из тех мест. Я его попросила о муже узнать, он обещал. Через месяц письмо прислал. Описал он в нём, что труд у ссыльных был непосильно тяжёлым, голодом их морили, умер Андрей Иванович от сердечной недостаточности, там и похоронен.
Старушка горестно вздохнула и добавила, - «Жалко его, сердешного, совсем молоденький был! Для семьи старался, а его за это покарали!.. Какая его судьба немилосердная! И я с тремя ребятишками осталась, хлебнули мы горюшка!"
Квартирантка слушала с замиранием сердца эту необыкновенную историю про стародавние времена из уст самой главной героини. А чтобы возобновить повествование, иногда подбрасывала какой-нибудь вопросик, потому что старушка, задумавшись о своём, вдруг умолкала.
- А замуж-то больше не выходили?
- Да, какое там! После войны в деревне совсем мужиков мало было. А забот-то сколько, некогда обо всём этом было думать.
А Лиду всё подмывало спросить про того паренька, чувствовала она, что не зря старушка начала о нём рассказывать, ох, не зря!
Лида помешала ложечкой чай, и, пытливо посмотрев на собеседницу, тихонечко спросила:
- Тётя Ариша, а как у того-то парня жизнь сложилась, за которого вас не отдали? Не знаете?
Хозяйка разгладила на скатерти какую-то ей одной видимую морщинку и попросила:
- Плесни - ка мне, Лидушка, ещё чашечку, уж очень у нас с тобой чай вкусный получился!
- А какая это заварка?
- Смородиновый лист и мята!
- Очень ароматный! Мне очень нравится!
Потом старушка провела ладошкой по лицу, и оно будто просветлело.
- Довелось, довелось встретиться! Я уже к тому времени одна жила. Дети мои семьи завели, детей. Вот и зовёт меня, однажды, сынок в гости к себе в Москву. Приехала я к нему, живу. Он меня, то в кино, то в цирк, то в зоопарк, то по музеям.
А в это самое время приезжает в наше село, кто бы ты думала?
- Он?
- Да.... он, голубчик! И спрашивает у своих родственников, мол, как тут Арина поживает? Сколько лет прошло, а никак, мол, первую любовь забыть не могу.
А ему говорят:
- Да как? Она в войну овдовела, детей подняла, так одна и живёт!
А он тоже к тому времени вдовый был. Жена его умерла, детей у них не было. Вот он и спохватился:
- Я, - говорит, - хочу её увидеть!
А ему говорят:
- Да она к сыну, кажется, в гости поехала.
- А где же сын-то живёт?
- А ты у дочери спроси, их дом на той улице, что вдоль речки, с голубыми ставнями.
Ну, он в тот же день у дочери адрес взял и переговоры заказал. Я пришла на переговоры, думала, что дочь звонит, и вдруг слышу:
- Арина, Аринушка - любовь моя ненаглядная!.. Это я – Михаил… Миша, помнишь меня? Нас с тобой разлучили, а я тебя всё равно нашёл.
Стою я, Лидочка, в этой кабинке - четырежды бабушка, а на весь переговорный пункт вот это всё разносится! И сын рядом, и люди. Стыдоба – то, какая! Я ему в трубку кричу:
- Миша, я тебя не забыла, но очень плохо слышно, ты мне лучше письмо напиши, - и положила трубку.
- Вот так вот, Лидочка, вот так, милок, свела- таки меня судьба с любимым, хоть на старости лет.
Двенадцать годков мы с ним вместе прожили душа в душу. Он меня ни разу «дурой » не назвал, не то что, ещё как, а всё Аринушка да Аришечка, а я его - Мишенька. Жалко, что болезнь на него навалилась, не отстала. Но до конца дней своих помнить буду эти светлые годы, прожитые с желанным, милым, данным мне судьбой за терпение.
Она посмотрела на квартирантку, как бы проверяя, не показался ли той её рассказ каким-то неправдоподобным, и добавила:
- Если бы мне кто такую историю рассказал, я бы не поверила, ей-Богу!
- А я верю, потому что это было бы неправильно, если б вы больше не встретились!
- А разве есть такие правила, деточка? Нету их, просто нам повезло: обратный ветер подул.
Раньше Лидочка не слышала, что такой ветер бывает, но, ни переспрашивать, ни уточнять, ни в словари лазить не стала. Я вам тоже не советую: всё равно все слова о жизни в словари не умещаются!
Давно миновали те годы, но будто сейчас перед глазами квартирантка, старушка, веранда, аромат свежезаваренного чая, вишнёвого варенья с лёгкой горечью полыни из открытого окна обещают, что всё хорошее к нам ещё вернётся, если подует обратный ветер.
Автор: Татьяна Марюха
📖🌺__꒒ ০ ⌵ ୧ ♡__🌺📖
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ──
🍃☘🌺⋆· ༘ *📚📚📚⋆· ༘ *🌺☘🍃
ТАНЬКА-ЛОШАДЬ
Я запомнила этих сестер на всю жизнь. И хотела бы не возвращаться к тем дням, но как? Память сама регулирует, что надо оставить в архивах и периодически доставать, стряхивая пыль времени, а что забыть.
Эти две женщины несли в себе что-то нечистоплотное и низменное, что никак не соответствовало представлению о жизни десятилетней девочки, воспитывающейся в любви и чистоте.
Мама получила комнату в коммунальной квартире, и мы переехали в город из рабочего поселка. Три комнаты, три семьи. Одна кухня и одна ванная. На кухне - три стола. На нашем столе и на полке над ним - посуда, приборы, две вазы для цветов. На втором - старый обгоревший по низу чайник. На третьем - ничего.
В первые дни мама оставляла для нас еду ( она готовила в пять утра до ухода на работу) на кухне. Но супы и котлеты исчезали еще до того, как мы просыпались. Правда, кастрюли и сковородки были чисто вымыты и стояли на своих местах. Но даже и после того, как мама стала заносить кастрюли в комнату, они опустошались еще до нашего пробуждения.
Самую большую комнату занимал дядя Слава - высокий, стройный и, как я теперь понимаю, молодой интересный мужчина.Тогда он мне казался очень взрослым и очень умным - в больших очках и с большим портфелем. Суровый и неразговорчивый - он даже здоровался, не разжимая зубов. Видимо, хотел полностью отгородиться от своих соседей, поэтому в комнату к себе поставил электрическую плитку и изредка что-то готовил. Места общего пользования дядя Слава не убирал - он же не пользовался ни кухней, ни ванной - может быть, он мылся глубокой ночью или ходил в баню. Изредка к нему приходила женщина - светловолосая и голубоглазая. Молодая. Я не слышала, когда она приходила и уходила, но иногда видела её в приоткрытую дверь, когда дядя Слава выходил. Такая вот невидимка. Они прятались в комнате, там же готовили еду. А ночью я слышала шум воды - наверное, мыли посуду. Потом из разговоров взрослых услышала, что у него есть жена. А, так это жена... Красивая.
Но как-то пришла женщина - невысокая, смуглая, с черными длинными локонами:
- Привет! Меня зовут Галина. А тебя как, девочка?
Я спросила:
- А вы кто?
- Я жена дяди Славы.
Это так странно. Две жены? Галина приходила редко. Иногда было слышно, как они с дядей Славой негромко спорили, часто ссорились. Все это мне было непонятно, но маме вопросов я задавать не стала.
Во второй комнате жила Марья Степановна. Она тоже почти не убирала места общего пользования, но по другой причине. У нее была сестра. Её почему-то все называли Танька-Лошадь. Видимо, за высокий рост, худобу и черные густые волосы по плечам. Лицо Марьи Степановны - бесцветное (словно гипсовая посмертная маска - такую я видела в журнале, посвященном Пушкину), на нем забыли дорисовать брови, ресницы, раскрасить гу_бы; волосенки - жидкие и пегие, в каких-то немыслимых мелких кудряшках, сквозь которые светилась неприятная бледная кожа. Иногда кудряшки были тугие, как скрученная проволока, иногда они разматывались и неряшливо падали на лоб грязными рваными тонкими тряпочками. Танька, по сравнению с ней, была красавица: блестящие волосы и четко очерченные брови, но глаза водянистые - без мысли и чувства. И я думала:" Ну какая же она лошадь? У лошадей такие прелестные темные глаза с поволокой и влажным блеском, умные и грустные".
Обе курили. В то время для меня это было невероятно странно. Женщины курят?!
Еще они пили и устраивали "сборища" - так судачили соседи по подъезду.
Однажды я услышала, как Танька, еще трезвая, говорила сестре в коридоре:" Маня, не пей больше. У тебя сердце". А через некоторое время сама выходила из комнаты, покачиваясь, роняла трофейный чайник, поднимала, еще раз роняла уже в раковине. И я со страхом замирала, когда она несла его, уже с кипятком, в комнату...
В дни, когда у них собиралось "общество" ( так говорила Марья Степановна), еды у них было много. Но они не готовили, а откуда-то приносили. Звучала музыка, слышались громкие разговоры, потом грубые слова...
Хорошо, что наша комната не граничила ни с одним из наших соседей. Вечерами мама не разрешала нам выходить в коридор и на кухню. Однажды я увидела, как из комнаты Марьи Степановны вышла гол_ая белая женщина и шатающийся сквернословящий мужчина (но он был одет),нежно держащий даму за локоток. Мне стало противно, меня тошнило. Мама пыталась объяснить сестрам, что детям не надо этого видеть, требовала прекратить попойки, иначе она заявит в милицию. Но не заявляла. Вызвал милицию дядя Слава. Милиционеры о чем-то поговорили в комнате у хозяйки и ушли. И все осталось по-старому.
На следующий день после таких собраний "общества" в коридоре висел противный запах табака, спиртного и еще чего-то такого мерзкого, что мы, дети, затыкали носы - и бегом в свою комнату. Все это долго стояло в воздухе - даже настежь открытые окна в морозные дни не сразу могли очистить пространство от этого, словно намер_тво впитавшегося в пол и стены, липкого тошнотворного запаха.
Сестры выглядели весьма тускло и болезненно после бурной бессонной ночи. Марья Степановна, дымя папиросой, растрепанная и опухшая, брела на кухню за водой. Младшая уходила и возвращалась с каким-то аптечным флаконом.
Я знала, что Танька Лошадь живет одна. У нее была однокомнатная квартира, но почему-то все собирались у старшей сестры.
Марья Степановна вызывала у меня брезгливость, её младшая сестра - неприязнь, ей я отвела роль жертвы.
Как-то Танька, я слышала, долго уговаривала сестру не общаться "со своим сбродом". Но та отвечала, что это настоящие интеллигентные люди, просто очень несчастные.
- Давай куда-нибудь уедем, - предлагала Танька.
- Куда? - спрашивала Марья Степановна. - Ты забыла, почему мы не можем выехать из этого города? Ты забыла, почему мы здесь?
Однажды я услышала, как Марья Степановна спросила Таньку:
- Ну, как твой дорогой Витюша? Увидишь, он тебе дорого достанется. Он партийный и никогда не оставит жену. А ты так и будешь ловить искры от его костра.
Танька ничего не ответила, но от сестры ушла заплаканная и несчастная. Да и Марья Степановна, казалось, всплакнула и потом долго ходила из комнаты в кухню и обратно, нервно попыхивая папиросой.
Как-то осенью я увидела Таньку и Витюшу в парке. Мы с подругой шли по центральной аллее, а справа на тропинке я их и заметила. Они стояли очень близко к друг другу, казалось, им хотелось прижаться, обняться, но в то время были иные нравы... Он, высокий и стройный, в длинном черном кожаном пальто, казался мне романтическим героем из какого-то фильма; она - в сером по фигуре пальто, терракотовых туфлях на среднем каблуке, с черной лакированной сумочкой с короткой ручкой и с гвоздиками в руке была воздушна и красива. Он ей что-то говорил, она грустно качала головой, не соглашаясь с ним.
В следующий раз я встретила их в этом же парке летом. Сухо. Пыльно. Душно. Все изнывали от жары и ждали дождя. Они шли по своей аллейке и ели мороженое. В руке у нее опять были гвоздики. Они прошли мимо, никого не замечая. И я поразилась: глаза Татьяны были небесно-голубые, большие и красивые. Я услышала: "Дорогой Витюша, давай поедем на море!" В этот раз она мне показалась маленькой девочкой, которая хотела получить долгожданный подарок.
Осенью наша мама попала в больницу, ей сделали операцию. "Много потеряла кр_ови, доживет ли до утра, неизвестно," - я ненароком услышала эти слова медсестры. К маме меня не пустили, и я в слезах побежала домой. Я горько плакала на кухне. Подошла Марья Степановна:" Не плачь! Если мама не выживет, в рай попадет. Она у вас чистая." Я крикнула:" Замолчите!" И убежала в свою комнату, упала на колени и стала просить Бога спасти маму и вернуть её нам. Я читала молитву, хотя никогда ни одной не слышала - как и все( почти все) мы были атеистами. Откуда шли слова - я не знала. Я не помнила, сколько длилась моя молитва, но я так обессилела, что упала на кровать и заснула. А утром - снова в больницу. К маме разрешили зайти. Она была слаба, бледна, но могла тихо разговаривать.
Когда я вернулась домой, то поняла, как я голодна. Я сутки ничего не ела! На столе увидела яблочный пирог - такой иногда мама покупала в кулинарии. Брат и сестра его не тронули. "Это тетя Таня принесла,- сообщили они. - Мы не знали, можно ли его есть." Я дала им по большому куску, сама тоже немного съела. Но я была уверена, если бы пирог принесла Марья Степановна, я бы его в рот не взяла.
Однажды Марья Степановна сказала мне, сверкнув золотым зубом, глазным, как она его называла: "Ты все читаешь? Хочешь быть самой умной? Ну-ну..." И резко замолчала. Потом позвала меня к себе. В комнате стоял специфический запах - я вздрогнула и почему-то подумала, что так, наверное, пахнет сме_рть: холодно и сладковато-гнилостно. Я задержала дыхание - но надолго не хватило. Да и сам этот замученный воздух хотел вырваться в приоткрытую форточку, очиститься и более уже не возвращаться в эту страшную комнату.
Но надо сказать, что в трезвые дни у Марьи Степановны была идеальная чистота ( если бы не этот запах!) Бывшая медсестра, а теперь, как её называли соседи по дому, тунеядка, после сборищ наводила у себя идеальный порядок. Она вычищала свою комнату какими-то медицинскими веществами ( мне казалось - ядовитыми), их запах разносился на всю нашу коммунальную квартиру и выползал в подъезд.
На столе я увидела фонендоскоп. На окне - большую банку с жидкостью цвета чая, в которой плавало что-то неприятно-скользкое. "Это такой полезный гриб," - негромко сказала Марья Степановна. У неё действительно было много книг( как потом узнала - это малая часть того, что осталось после конфискации и что её семье, высланной на поселение в наши степи, разрешили взять с собой ). Книги, я заметила, завидные, но мне не хотелось их ни потрогать, ни тем более попросить почитать. Мне казалось, что и от них исходит тот же неприятный запах. Она предложила взять любую книгу (я даже знала, какую я хочу), но я отказалась.
- Понятно, - произнесла она. - Ну-ну, посмотрим, что из тебя вырастет.
Она рассказывала о себе и о родителях, и я узнавала иную жизнь, про которую ничего не знала, сопереживала интеллигентной семье, перенесшей донос, тюрьму, ссылку в степной край. Родителей нет в живых, а они с Таней до сих пор не могут вернуться в родной Ленинград. Я никому не стала говорить о том, что узнала, но с тех пор жалела сестер. Я думала о том, какими они были девочками, в какие игры любили играть... Тогда их волосы были чистыми и шелковистыми и пахло от них свежестью и ландышевыми духами. Мне казалось, что это полынная степная пыль окутала девочек и заколдовала и теперь они не могут от нее избавиться.
Я не раз представляла, какими они будут в старости. И виделись сестры мне в пуховых серых платках, в неопределенного цвета широких пальто, обтягивающих их располневшие тела спереди и скомканных на спине некрасивыми валиками. На больных ногах - мягкие бесформенные башмаки с выпирающими уродливыми косточками больших пальцев.
Но они не дожили до преклонных лет. Об этом я узнала, когда приехала домой на каникулы.
Марья Степановна ум_ерла прозаично ( так сказала соседка) - сердце не выдержало череды бессмысленных дней, наполненных кутежом, а потом туманным возвращением к действительности - на короткое время.
Татьяна уто_нула в ванной ( правда, мне сказали "сварилась",но это так страшно представить). Как это произошло? Я видела картину, как она , забыв открыть кран с холодной водой, лежала в забытьи после очередного "собрания". А может, её сердце тоже не выдержало? Кто знает! Кипяток наполнял чугунное белое лоно сме_ртельного ложа, но она уже ничего не чувствовала. Море другой жизни звало её - не масса адского кипятка, обжигающего бесчувственное лицо и тянущего в огненную пучину, - а море голубых грез, безмятежного существования и безмерного счастья. Море цвета её глаз.
Рассказывали, что дома у нее на столе увидели фотографию прелестного мальчика с грустными голубыми глазами, похожего на неё; в вазе - засохшую гвоздику, рядом письмо, в котором было только начало:" Дорогой, Витюша!"
Автор: Мила Суркова
─── ⋆⋅☆⋅⋆ ──
🍃☘🌺⋆· ༘ *📚📚📚⋆· ༘ *🌺☘🍃
🌹🦋🌹🦋_____________________________________
Вот в январе 1943 года одна ленинградка, Зинаида Епифановна Карякина, слегла. Соседка по квартире зашла к ней в комнату, поглядела на нее и сказала:
— А ведь ты умираешь, Зинаида Епифановна.
— Умираю, - согласилась Карякина. - и знаешь, Аннушка, чего мне хочется, так хочется - предсмертное желание, наверное, последнее: сахарного песочку мне хочется. Даже смешно, так ужасно хочется.
Соседка постояла над Зинаидой Епифановной, подумала. Вышла и вернулась через пять минут с маленьким стаканчиком сахарного песку.
— На, Зинаида Епифановна, - сказала она. - Раз твое такое желание перед смертью - нельзя тебе отказать. Это когда нам по шестьсот граммов давали, так я сберегла. На, скушай.
Зинаида Епифановна только глазами поблагодарила соседку и медленно, с наслаждением стала есть. Съела, закрыла глаза, сказала: «Вот и полегче на душе», и уснула. Проснулась утром и… встала.
Верно, еле-еле, но ходила.
А на другой день вечером вдруг раздался в дверь стук.
— Кто там? - спросила Карякина.
— Свои, - сказал за дверью чужой голос. - Свои, откройте.
Она открыла. Перед ней стоял совсем незнакомый летчик с пакетом в руках.
— Возьмите, - сказал он и сунул пакет ей в руки.- Вот, возьмите, пожалуйста.
— Да что это? От кого? Вам кого надо, товарищ?
Лицо у летчика было страшное, и говорил он с трудом.
— Ну, что тут объяснять… Ну, приехал к родным, к семье, привез вот, а их уже нет никого… Они уже… они умерли! Я стучался тут в доме в разные квартиры - не отпирает никто, пусто там. Что ли, - наверное, тоже…как мои… Вот вы открыли. Возьмите. Мне не надо, я обратно на фронт.
В пакете была мука, хлеб, банка консервов. Огромное богатство свалилось в руки Зинаиды Епифановны. На неделю хватит одной, на целую неделю!.. Но подумала она: съесть это одной - нехорошо. Жалко, конечно, муки, но нехорошо есть одной, грех. Вот именно грех - по-новому, как-то впервые прозвучало для нее это почти забытое слово. И позвала она Анну Федоровну, и мальчика из другой комнаты, сироту, и еще одну старушку, ютившуюся в той же квартире, и устроили они целый пир - суп, лепешки и хлеб. Всем хватило, на один раз, правда, но порядочно на каждого. И так бодро себя все после этого ужина почувствовали.
— А ведь я не умру, - сказала Зинаида Епифановна. - Зря твой песок съела, уж ты извини, Анна Федоровна.
— Ну и живи! Живи! - сказала соседка. - Чего ты... извиняешься! Может, это мой песок тебя на ноги-то и поставил. Полезный он: сладкий.
И выжили и Зинаида Епифановна, и Анна Федоровна, и мальчик. Всю зиму делились - и все выжили.
#рассказы
🌹🦋🌹🦋_____________________________________
💕🪻🌿🍄___________________💕🪻🌿🍄
Дoчь прeдложила своим родителям пeреехать к ней. Потoму что им по 85 лет. Она живeт где-то под Ворoнежем. С сeмьeй. Там у нее трехкомнатный дом. Участoк. Чистый вoздух. А стаpики на Урале. Одни.
Она мнoго думала на эту тему. Размышления тревогу вызвали. Думала так: я живy в мягкoм климате. Всякие овощи, ягоды, яблoки-груши, а они в миллионном горoде. И каждую мoрковку пoкупают.
Сoбралась перед нaчалом огoродного сезoна и прикатилa к ним – угoваривать.
А рoдители живyт так, как жили. Как старoсветские пoмещики у Гоголя. По утрaм бабушка кoрмит своего дедушку кашей. Кружка кaкао. Или чай с лeпешкой.
После брeдут на прoгулку, медленно, никуда не торопясь. По давней привычкe покупают в киоскe газeту. Приходят домой. Жена что-то разoгревает к обeду. Или готовит новое. Он прoсматривает газету. Стaвит карандашом галочки напрoтив тех матeриалов, которыe будyт интeресны его бабушкe.
Затем обeд. Отдых. Так прoходит дeнь. Вечерoм, если по тeлевизору нечего смотреть, то дeд читает своей жeне пoмеченные стaтьи.
Каждый текст oбсуждается. Особенно любят на рeлигиозные тeмы. Такие статьи в «Рoссийской газeте». Или прo судьбу чeловека.
И с утренним чаем, и на прoгулке тоже хорошо - лепешечка
Прoчитают, как кто-то замаялся с крeдитом, или у кого-то жилье мошенники выманили, и радуются оба, что их Бог миловал. И дружно мошенников oсуждают. Говорят, что у них «совести нет». Вoзмущаются.
Жизнь тихая и размeренная. Без нeожиданностей. И это очeнь хорoшо.
На уговoры дочери переехать ответили решительным отказом. Пусть под Воронежем хорошо. Пусть там чистый воздух и яблоки. Пусть! Им и здесь неплoхо. А яблок много не съешь – живот заболит. Так, одно в день, может.
Сидят вечером за чаeм. И мудрый дед рассказывает уже немолодой дочери про жизнь. Говoрит, что она, дoчь, их с матерью не пoнимает. Может, после поймет. В шкoле учишься – ждешь каникул. И выходных. В училище или в институтe – диплом. Нравится учиться – но все равно диплoма ждешь.
На рабoте ждешь отпуска и получки. Большинству работа не нравится. Днем ждешь, чтобы домой пойти. Деньги копишь – ждешь, когда можно то или сё купить. Все ждешь, ждешь и ждeшь. И постоянно разные желания терзают душу. Отсроченная жизнь.
Люди думают, что на пeнсии – дoживание. Ничeго подoбного! На пенсии – жизнь. Тoлько в чистом виде. Потому что желания подавлены, устранены, выгнаны из жизни. Это потом поймешь, не в молодости. Живешь на пенсии сиюминутным. Находишь радость в тeкущем моменте. Если ты не бoлен, кoнечно. И это утeшение.
Дoчь спрoсила: «А eсли»? И не смoгла закончить вoпрос. То eсть если кто-то рaньше помрет. Как тогда? Это имeла в виду. Но осeклась.
Умные старики пoняли. И дeд сказал: «Что будeт, то и будет. Чeго сейчас-то перeживать»?
А пока они будyт стряпать лепешки и пить какaо. И читaть вслух гaзету. А ехать к дочери? Зaчем? Чтобы почувствовать сeбя в гостях? Ходить и бoяться, что кому-то мешаeшь?
И со стариковской прямoтой oтрезал: «Пoнимаешь, я могу в своeм туaлете хоть час сидеть. Потому что это мoй туалет. А в твoем я издeргаюсь. Потoму что это не мой туалет. Пoняла»?
Дoчь тoлько головoй кивнyла.
А что? Этo и есть мyдрость. Не дoживание, а жизнь.
Автор: Гeoргий Жapкoй
💕🪻🌿🍄___________________💕🪻🌿🍄