Как мы разоблачили воровку..

Это история случилась очень и очень давно, я думаю, в 1962 году. Потому что мне тогда было лет 7, а моей двоюродной сестре Лене - 5 лет.
Лето я часто проводила у бабушки. Бабушка жила с младшей дочерью Тоней и внучкой Леной. Моя мать была старшей дочерью, и мы жили в другом городе.
Мы были детьми недетсадовскими, росли сами по себе, и развлекали себя тоже сами, как могли. Какие тогда были развлечения?
Телевизоров ни у кого не было. Мы и слова такого в то время не слышали. Может где-то в крупных городах и были, но только не в нашем ближайшем окружении.
Кинотеатр далеко. В кино нас одних не отпускали, а у взрослых не было времени сопровождать нас. Бабушке по дому дел хватало. У тёти был единственный выходной, как у всех в то время. Летом мы, в основном, пропадали на улице.
Любимая игра у нас была "в магазин". Настоящий продуктовый магазин находился напротив бабушкиного дома. Он и служил нам образцом для подражания.
На самодельных весах ( дощечка, положенная на ребро кирпича) мы взвешивали сахар ( его роль выполнял песок), конфетами были мелкие камушки, вермишелью служили мелкие веточки. Функцию гирь выполняли камни покрупнее. Деньги нарезали из газет. В общем, фантазия работала на полную катушку. Нашими "покупателями" были соседские ребятишки.
Однажды мы с Леной увидели, как техничка из магазина выносит пустые ящики, наполненные стружкой. Ящики она кидала около уличного туалета. Стружка была такая кудрявая и красивая! Мы не могли пропустить такой момент и решили набрать стружки для своей торговли.
Сказано - сделано. Мы с сестрой беспрепятственно прошли во двор магазина и стали набирать стружку в кульки из газеты. Полиэтиленовых пакетов тогда ещё и в помине не было. Неожиданно Лена нашла в стружке 10 рублей! Я, как сейчас, помню эту купюру, вся такая красивая, красненькая, новая!
Лена побежала с деньгами к бабушке, а мне так обидно стало, что она нашла, а я нет. У меня почему-то появилась уверенность, что я тоже найду. И с ещё большим рвением я принялась обследовать другие ящики. И... о чудо! В последнем ящике я нашла три рубля!
Я тоже поспешила домой к бабушке похвастаться своей удачей. Надо сказать, что в то время и 10 рублей, и 3 рубля были солидными деньгами.
Дома уже была, вернувшаяся с работы тётя Тоня. Она забрала "наши" деньги и отправилась в магазин. Нам строго-настрого запретила рассказывать кому-либо о наших находках.
Что было дальше, я знаю из разговоров взрослых. Они хоть и старались при нас не обсуждать эту тему, но мы всё-равно всё услышали и поняли.
Тётя Тоня деликатно подошла к продавщице и объяснила ей суть проблемы.
Оказалось, что у них в последнее время при ревизии стали выявлять недостачи. Продавцы все работают давно, коллектив дружный и вдруг такие неприятности.
Техничка была новенькая, но она клялась и божилась, что честная женщина. Уходили с работы все вместе, обиженная техничка даже сумку выворачивала, чтобы её не подозревали.
А сама незаметно прятала деньги в пустых ящиках, которые выносила на свалку, а ночью возвращалась и забирала. Муж у технички работал в этом же магазине сторожем, и деньги она выносила не каждый день, а только перед его дежурством.
Тётю Тоню поблагодарили. Техничку "прижали", и она во всём созналась. Возвращала ли она деньги? Я не знаю.
Мы быстро забыли эту историю. Тем более, бабушка запретила нам ходить в ограду магазина.
А деньги я больше никогда не находила. )))
Автор Простые люди - Сибирь
#ИсторииИзЖизни
Лекарь
Рядом с автостанцией красовался ларек, подставив деревянные бока яркому солнцу. Лучи были непривычно горячими, хотя еще только начало лета.
- Вот спасибо, я мигом, - пообещала Мария водителю, и, наказав детям, сидеть тихо, побежала искать воду. – Мам, ты лучше газировку купи, - крикнула дочка.
Мария кивнула и направилась к ларьку, но напитков не оказалось, просто еще не подвезли.
Поодаль стоял мужчина, спиной к Марии, рядом с ним какой-то ящик, а может сундук деревянный - в общем, непонятно было. Женщина окликнула незнакомца: - А не подскажите, где тут водички взять, или газировки купить.
Он обернулся, и Марии стало не по себе. Так бывает, когда увидишь что-то необычнее. И ладно если это нечто приятное, а здесь… лицо будто искорежено. Мария пригляделась: шрамы это, довольно грубые. Мужчина что-то сказал, растягивая слова и махнул рукой в другую сторону – через дорогу.
Мария поблагодарила и увидела небольшой магазинчик. Сбегала туда и купила детям напиток. А потом шла к машине, в кузове которой вещи до самого верха – весь их скарб уместился в грузовике. Снова взглянула на одиноко стоявшего мужчину, странным он ей показался. Непонятно было, что с лицом, откуда такие шрамы. Да и разговаривал как-то странно, словно подбирая слова и стараясь произносить четко, будто на уроке.
Проехали еще двадцать километров, как раз расстояние от райцентра, где Мария купила газировку, и вот оно село. Хоть и небольшое, но довольно уютное, компактно раскинувшееся вдоль берега реки. А позади лес, глянешь вокруг – красота. А главное - школа детям есть, хоть и начальная, и работа для Марии. Да и соседи, где дом купила, тоже понравились.
Единственное, хозяева показались подозрительными. Дом вроде недорого продали, даже скидку сделали, торопились продать. Говорят, бабушку забрали в город, ей уже девяносто было, и от дома решили избавиться. Хозяин, младший сын бабули, улучив момент после передачи денег, подмигнул Марии. «Дому хозяин нужен, звони если что».
Мария отпрянула от такого помощника, не ожидая, что со столь игривым расположением к ней обратится. «Спасибо, теперь уж сами», - ответила она.
А продавец пожал плечами и еще раз оглядел статную женщину и подмигнул.
Грузовик остановился у ворот. – Зови, хозяйка, людей, с кем там договорилась вещи носить, а то я, сама помнишь, не обещал тяжести таскать.
- Помню-помню, есть люди, сейчас подойдут.
Пока носили вещи, ребятишки стояли в сторонке, наблюдая, а если что мелкое нести, то подхватывали и сами помогали.
- Ну, вот дети, здесь мы и будем жить, теперь это наш дом. Заходите, только на крыльце осторожно... Леся, смотри за Валеркой, чтобы не свалился, а то уже пару раз споткнулся.
- Мам, я уже большой, скоро в школу пойду. – Белобрысый мальчишка никак не хотел признавать, что он еще маленький.
- Ладно, уговорил, - с улыбкой сказала Мария, - вырос уже, помощник будешь мне и Лесе. Старшую дочку Олесю называла Лесей, и десятилетняя девчонка уже привыкла, да ей и самой нравилось.
Дом был еще довольно крепкий, хоть и лет ему немало. И бревна массивные, наверняка, тепло в нем будет. А главное – три комнаты в доме. Это не то, что однокомнатная квартира в городе.
А ведь было время, вчетвером в одной комнате жили. Это когда еще муж Маши жив был. Денег в девяностые не хватало, а в семье двое детей. Работали оба, перебивались, когда зарплату задерживали. Сергей не выдержал и стал брать «левый груз», связавшись с мутной компанией. В одной из поездок остановили неизвестные, были разборки и перестрелка… Сергей погиб.
Да еще оказалось, что виноват, если бы выжил, срок дали бы.
Не успела Маша успокоиться, как появился у нее на пороге мужчина, назвавшийся знакомым ее мужа. Как потом поняла – это из той самой компании. Про какой-то долг говорил, намекал, как бы рассчитаться…
Вот тогда Мария и решилась уехать, хотя после гибели мужа два года прошло. Причем уволилась с птицефабрики тихо, без лишних разговоров. Быстро нашла дом в селе и купила на небольшие сбережения. Считала, что ей просто повезло. Денег было мало, в основном та часть, что за родительскую квартиру с сестрой выгадали. Продали ее еще до гибели Сергея, и деньги разделили. Вот их она и потратила. А квартиру оставила, вдруг вернуться придется, или может дочка, когда вырастет, в город поедет учиться… в общем, сберечь решила квартирку.
Работа тоже нашлась – на ферме. Мария сначала боялась, говорила, что на птицефабрике работала, а ей в ответ: "неужто, курицу с коровой перепутаешь?"
В общем, приняли ее с желанием. Кадров не хватало, а тут человек сам приехал, вот и схватили с радостью.
***
Первую неделю Мария не замечала усталости, все разбирала, мыла, за ребятишками смотрела, а к ночи падала на постель и засыпала почти сразу.
А через несколько дней как-то не было сна. Вроде, освоилась, а все равно – сна не было. Дети в одной комнате спят, а она в другой лежит и все звуки слышит.
Днем то машина проедет, то петухи у соседей кричат, то птицы под окном щебечут, то собаки лают, то дети телевизор включат. А ночью – тишина. Только скрип какой-то слышится.
Вот этот скрип и взбудоражил женщину. Так-то она не робкого десятка, но в новом доме как-то боязно стало. Знает, что никого нет, кроме ее и детей, а все равно, будто ходит кто. Встала Мария, свет включила, прошлась по комнатам - никого и ничего. К детям заглянула.
- Мам, ты тоже слышала? – спросила Олеся.
- Что слышала?
- Ну, будто ходит кто.
Мария решила дочку успокоить: - С чего ты взяла? Послышалось тебе.
- Ну, правда, будто скрипит что-то.
- Да это на улице калитка, наверное, завтра посмотрю, спи, доча.
А сама прилегла рядышком с детьми на краю, потому как и самой страшно.
На другой день обошла весь дом, забралась на чердак, и там все осмотрела, и в подполье спускалась. Вроде ничего подозрительного. А ночью снова те самые звуки, негромко, едва слышно, но жутко ей стало.
Заглянула к соседке. - Тетя Валя, вы давно тут живете, может, знаете, скрип какой-то по ночам слышу...
Валентина Терентьевна, лет семидесяти, ахнула: - Батюшки, еще не хватало!
- Чего не хватало? – испугалась Мария.
- Помнится, бывшая хозяйка дома тоже жаловалась… не так давно жаловалась. Она все на своего мужа покойного думала, он ведь дом этот строил, вот и решила, что приходит… да не бойся ты, чего побледнела? Вреда не будет.
- Вот уж успокоили: «вреда не будет», - ответила Маша, - жутковато как-то.
- Слушай, ну тогда к Нюре Алпеевой сходи, она насчет этого ушлая, может, подскажет чего… во-оон ее дом.
Нюра Алпеева, лет на пять старше Машиной соседки, но еще бодрая и шустрая.
- А-ааа, соседка новая, вот молодец, вовремя приехала… огород-то успела обработать?
- Да воткнула по мелочи, ну и картошку, конечно.
- Ага, у них там еще сад хороший был, да сынок младший как-то вырубил старые деревья.
- Малина есть, яблоня хорошая растет, - сообщила Мария, - я чего к вам пришла-то… может знаете… по ночам будто скрип какой, словно ходит кто-то…
- У-ууу, милая, а ты домового позвала с собой, когда уезжала?
- Конечно!
- Это может домовой шалить, угостить его надо, конфетки по углам разложи, пусть угостится, может успокоится.
Маша вздохнула. – Если бы так… которую ночь не сплю, под утро только и засыпаю, а потом на работе тяжело, от людей уже стыдно. Мне тут тетя Валя, соседка, сказала, что это может бывший хозяин, который строил этот дом, приходит…
- Не-ее, чего ему там делать, бабка-то его уехала, забрал сын… а может у тебя кто, - она посмотрела в глаза Марии, пытаясь понять, что с ней не так.
-А кто у меня? Муж два года как погиб…
- Во-оот! Мается, наверное…
- Ой, да не пугайте вы меня, в городе жили в квартире, не было такого, ни скрипа, ни стука, разве что соседи иногда гуляли.
- Ну, насчет домового не забудь – напомнила женщина, - сделай, как говорю, вдруг поможет.
Мария пришла домой расстроенной. Вновь оглядела подворье и сам дом. Усадьба была хорошей, видно, что строили раньше на совесть, к тому же огородик небольшой и сад. Олеся уже поглядывает на кусты малины, хотя еще не скоро созреет ягода. В общем, все Маше нравилось: и работа, и люди, и школа, и сам дом понравился, и место… вот только этот скрип…
- Маша, иди сюда! – Соседка ждала ее и позвала к себе. – Вот что я подумала: чего гадать, что там скрипит… ты лучше в храм съезди, это пять километров от нас село Житнево. Там церквушка заброшенная была, а недавно ее восстановили. Так вот там отец Матвей служит, спроси его, и попроси, освятить дом… глядишь, и поможет…
- А что делать, съезжу, - сказала Мария, - хотя надежды мало.
Ночью ей снова не спалось, как бы себя не уговаривала, скрип все равно проникал сквозь одеяло, словно вонзался в нее. Сквозь дрему причудился покойный муж, потом вспомнилось лицо сына хозяйки дома, который про хозяина намекал… «Может со мной что не так, - думала Мария, - может мне уже лечиться надо». – И твердо решила, что завтра же съездит в храм.
***
Служба окончена, и в храме никого не было, кроме пожилой женщины. – Отец Матвей на улице, там, за храмом, - подсказала она.
Мария обошла храм и застала священника возле груды кирпичей. Его абсолютно белая борода выделялась на фоне черной рясы.
Мария машинально наклонилась и подняла упавший кирпич. Поздоровалась и присоединилась, вдруг захотелось помочь хоть самую малость.
- А вы и есть отец Матвей? – спросила она.
Он выпрямился и посмотрел на нее. – Ты не ошиблась. Оставь кирпичи, отдохни.
И Мария, почувствовав тепло в его голосе, начала сбивчиво рассказывать. Почему-то решила, что прежде чем просить освятить дом, надо рассказать о себе. И она рассказала все: как овдовела, как переехала…
- И вот которою ночь слышу, будто что-то скрипит в доме, а ведь знаю, что дети спят, никого больше нет…
Он улыбнулся. – «Лекаря» твоему дому надо.
Мария опешила, не поняла даже, к чему это. – Какого «лекаря», отец Матвей? Я вроде здорова, хотя с этим скрипом, уже не знаю, что думать…
А он стоял и улыбался. – Освящу я тебе дом… и лекаря пришлю, если пожелаешь…
- Как это?
- Ну, это мастера значит, пусть твой дом посмотрит, - пояснил батюшка.
- А-ааа, мастер… это по строительству домов…
- Ну да, тот, кто разбирается. Ну, как? не против?
- Даже не подумала об этом. Только я не знаю тут никого…
- Я знаю. Вот хоть завтра подъеду, скажи, где живешь… и человека пришлю.
- Ой, ждать буду вас.
- Жди, и ничего не бойся.
- А как же вы…
- Привезут меня добрые люди, за это не переживай
***
Батюшка сделал все, как и обещал, Мария и притихшие дети с интересом смотрели на обряд освящения их нового жилища. – А мастер еще не приезжал? – спросил отец Матвей, когда закончил.
- Нет, батюшка, еще не было. Спасибо вам.
К вечеру она уже забыла про мастера, которого батюшка почему-то назвал "лекарем". А потом случайно посмотрела в окно и заметила, что мотороллер с прицепом остановился у дома. И мужчина в кепке и в рабочем достает инструменты. И снова Мария отпрянула, как в тот раз в райцентре, когда увидела лицо со шрамами. Это был тот самый человек, которого случайно встретила.
- Леська, бери Валеру и идите в комнату, не высовывайтесь… а я пойду, разберусь, чего ему надо.
- Вы разве ко мне? - спросила она и поняла, что он ее не узнал.
Он кивнул, посмотрел на адрес и снова кивнул. – Отец Матвей просил заехать сказал, что дом надо «полечить».
Говорил мужчина спокойно, но как-то выразительно, выговаривая каждое слово.
- А-аа, так вы и есть тот мастер…
Он улыбнулся, кивнул, и она разглядела его глаза – беззлобные глаза. И его шрамы на лице уже не казались столь ужасными, как первый раз.
- Знаете, ночью дом скрипит, ну, может не сам дом, но что-то скрипит.
- Показывайте, где скрипит… а может и трещит…
- Точно! Иногда, кажется, как потрескивает… я уже не знаю, на что думать… вас как зовут-то?
- Федор.
- А я Мария… Николаевна…
Он прошел в дом, обошел все комнаты, то постукивал, то осматривал, спустился в подполье, потом полез на чердак, обошел весь дом, осмотрел фундамент.
- Дом хороший, еще послужит, - сказал он, - но будет поскрипывать…
- Да вы присядьте, - Маша пригласила к столу, понимая, что вот сейчас этот человек с искалеченным лицом, рассеет все ее сомнения.
- Ночи-то холодные у нас? Холодные, тут ведь севернее… дерево скрипит, половицы скрипят… Давно переехали?
- Да вот недавно совсем, а до того, говорят, дом всю весну пустовал.
- Ну вот, а сейчас от тепла «расширяется» материал, вот и поскрипывает… да и ночи еще прохладные, вот и сужается… отсюда и скрип.
- И все? А я думала… кто-то ходит…
Он снова улыбается. – Ничего страшного… можно, конечно, половицы заменить, но надо ли вам это, когда они еще хорошие…
- Нет, теперь не надо, - Мария воспряла духом. – А знаете, Федор, вас почему-то "лекарем" назвали…
- Да это отец Матвей так назвал, говорит, что дома «лечу». А я ведь только по дереву, хотя, могу и дом подлатать. Там у вас перила у крыльца и ступеньки совсем обветшали, вот их бы заменить…
- Ой, согласна, замените, а то у меня дети… а я оплачу, как положено.
- Да это, ладно, как сможете, не тороплю. Мне только за материал, а за работу можно потом.
***
И застучал молоток, и завжикала пила во дворе у Марии, и запахло стружкой. Все дни, что приезжал Федор, Валерка крутился возле него, и никакими блинами не заманишь мальчишку.
- Не мешай работать! – просила Мария.
- Он мне не мешает, помощник растет, - отвечал Федор.
А потом они сидели вдвоем на новом крыльце, и Федор долго рассказывал, где какие бревна крепкие, и в каких местах крыша может прохудиться, и что он всегда поможет.
Мария смотрит на него, не боясь отвести взгляда, привыкла к его шрамам, потому как добрый характер все шрамы, кажется, скрадывает.
Он почувствовал, что спросить хочет женщина о его лице, и сам начал рассказывать. – Это я, дурак, по молодости в тайгу с дядькой пошел… поохотиться захотелось. А сам – совсем не охотник, не мое это. Моё – вон, - он показал на инструменты. – Медведь напал… и как раз лицо мне измял, кое-как собрали… даже заикался одно время…
- Лицо как лицо, - сказала Маша, - мне кажется, вы и, в самом деле, лекарь… с того дня, как осмотрели дом, больше скрипа не слышу…
- А может это отец Матвей помог? – улыбнувшись, спросил Федор.
- Может и отец Матвей! Но все равно, теперь уж не буду думать о том, что кто-то ходит…
***
- Слышала я про него, про этого Федора, - сказала при случае соседка тетя Валя, - он к нам заезжал частенько, много, кому помогает… и себе зарабатывает… хороший он… только не повезло ему. Говорят, в детстве долго не мог научиться говорить. А потом ничего, пошло дело. Женился Федор, помнится, и тут снова напасть: медведь покалечил… жена дождалась с больницы и ушла от него. Не смогла. На него страшно смотреть тогда было. А потом ничего, еще операции были, лучше стало.
- Тетя Валя, спасибо, что сказали про отца Матвея, это ведь он ко мне Федора отправил, а то бы я так и прислушивалась по ночам.
****
Урожай на малину в тот год выдался богатым, Маша с дочкой не успевали собирать. Помешивая варенье, стояла в раздумьях, угадала ли сахаром, а сама прислушивалась… только теперь не к скрипу, а к шагам Федора. Должен приехать, обещал ведь. А уж если Федор обещает, то не подведет.
Автор: Татьяна Викторова
Она не знала, что спасает будущего мужа...
Машенька, девочка из обычной рабочей московской семьи росла в атмосфере любви и заботы. Когда началась война, ей было 17 лет.
Маша, как и все остальные, девочки из её класса, пошла на военный завод. Работа была очень тяжелая, опаздывать на работу нельзя, и девчонки боялись опоздать, поэтому ночевали на заводе. Под «общежитие» им отвели угол со старыми матрасами. После смены падали на эти матрасы без сил. Нередко голодные, немытые неделю. Зато, как они гордились, что в пушках для армии есть доля их труда.
Они все рвались на фронт. Вместе с подругами Маша окончила курсы медсестер и, как только исполнилось восемнадцать, ушла на фронт.
Что такое фронт, вчерашние школьницы узнали, как только их привезли на передовую. Шёл бой, вокруг ревело, взрывалось и свистело. Страх и растерянность, первое впечатление от войны. Но назад дороги не было.
Своего первого раненого юная медсестра запомнила на всю жизнь. Он был молодой и красивый, лежал неподвижно без сознания. От жалости и собственной беспомощности она горько заплакала.
Подошел хирург , - Маша, у тебя не хватит слёз на всех. Им больше нужны твои руки. -
Понемногу втянулась. На фронте молодёжь быстро взрослела. Маша закалялась и приобретала опыт в таких боевых операциях, как Орловско-Курская дуга, Курская битва.
Последняя, для неё была самым тяжелым эпизодом войны. 30-градусная жара усугубляла горечь и едкость дыма. Не хватало медперсонала. Раненых было столько, что Маша цепляла им на грудь бирки с номерами, чтобы поддерживать некую справедливость судьбы. Хирурги работали сутками, но не успевали.
Однажды она бинтовала раненого и отключилась, упала и уснула на его груди. Её звали другие раненые, некоторые отпускали грязноватые шуточки. В другое время она бы за словом в карман не полезла. А в тот момент только подняла голову и услышала от того, на кого упала, - Пожалейте сестричку, она же сколько ночей не спит. -
Вот в таком аду она и вытащила с поля боя танкиста с тяжёлым ранением. Врач сказал, что у него большая потеря крови и операцию он не переживет. Запасов крови не было, оставалось прямое переливание.
Хирург спросил у Маши, - Ну что, будем его спасать? У тебя тоже первая группа с положительным резусом. -
Если бы она отказалась, время на операцию не стали бы тартить. Маша согласилась на прямое переливание. Сколько взяли крови, не видела, под конец потеряла сознание.
Когда пришла в себя, увидела, что рядом лежит парень, и он уже не такой белый, как раньше, немного порозовел.
Он выжил, и его отправили в госпиталь в Саратов. После выздоровления вернулся в свой полк. Надеялся найти свою спасительницу, но они разминулись. Потом было еще одно ранение, еще один госпиталь.
Он не знал фамилию медсестры. Знал только — Маша из пятой танковой армии.
Она тоже иногда вспоминала танкиста, которому дала свою кровь. Потом забылось.
Со своей частью Мария дошла до Берлина, расписалась на рейхстаге, вернулась домой.
Мирная жизнь шла своим чередом. Маша вышла замуж, переехала по месту службы мужа в Брест. Родился сын. Муж её принимал участие в учениях на Тоцком полигоне ( учения проводились с применением атомной бомбы). Муж, как и многие, получил свою дозу облучения. Умирая от ранних инфарктов, инсультов и онкологии, участники Тоцких испытаний даже лечащим врачам не могли рассказать об этом. Муж сгорел за месяц, и она стала вдовой.
На 35-летие Победы была встреча в Москве ветеранов 5-й гвардейской танковой армии. Маша, теперь уже Мария Петровна, сидела за столиком с однополчанами. Ей дали слово. Она выступила, ей было, что вспомнить и сказать.
Мария в годы войны. Фото из её личного архива. Сайт "Мы помним"
Когда уже заканчивался торжественный ужин, Мария подошла к столику напротив.
- Ребята, - спросила, - а вы откуда?
А у них на столе почему-то было не то, что всем подавали, а у них была икра! У них всё такое прям куском таким большим! Всё так обильно, и такой стол!
Они ответили, - Мы – сибиряки. Из Красноярска.-
- Боже ты мой! Интересно, как этот человек – живёт он или нет? Ну, я не знала ни фамилии, ни имени. Понимаете? Был такой сибиряк, танкист раненый, я ему сдала кровь, упала, когда закружилась голова. Прямое переливание было. Потом я пошла опять на дежурство – и больше его не видела, - рассказала Мария новым знакомым.
Они ответили, - Да, мы подумаем, кто же это такой был…-
А с ними вместе за столом и сидел тот самый раненный. Машу, он не узнал, но он вспоминал её! Когда вспомнил – кинулся за ней, а она уже в такси садится.
Николай Рязанцев вернулся в Красноярск и стал искать Марию. Он написал врачам в больницу, где работала Мария, узнал её адрес.. После войны Николай окончил институт и работал ведущим инженером КБ одного из закрытых военных заводов. К тому времени он тоже остался один, жена умерла, дети выросли.
Год целый они переписывались! В одном из писем он написал: «Машенька, если ты меня не спасёшь второй раз, то я погибну».
И стало ей жалко его. Он имеет два ордена «Красной звезды», орден «Отечественной войны I-й степени», орден «Отечественной войны II-й степени», медали, всё… Он такой боевой! Настоящий сибиряк и настоящий танкист.
Она подумала, - Чего мне одной тоже жить? Он вдовец, дети выросли. Я вдова. Он остался один, я осталась одна. -
И поехала Мария к нему.
Николай Иванович пригласил её «на огонек» на свое предприятие. Потом она поняла, что празднество затевалось ради неё. Нашелся даже человек, которого она, как и Николая, вынесла с поля боя. Его жена горячо благодарила Марию. Все было очень красиво.
Они расписались. Мария Петровна взяла фамилию мужа и стала Рязанцевой.У них даже свадьба была, необыкновенная свадьба. В самом красивом ресторане Красноярска собралось КБ в полном составе — 13 человек. Все очень любили Николая Ивановича, и каждый желал им самого лучшего.
Очень скоро после свадьбы Николай снова попал в больницу.
Доктор тогда сказал ей, - Зачем Вы выходили замуж? Он уже не жилец. -
Но Мария Петровна решительно заявила мужу, что вместе они одолеют все болезни, и он поверил. Полтора года прожила Мария с Николаем в Красноярске.
Потом они переехали в Брест и прожили вместе еще 22 года.
Годы с Николаем стали для Марии самыми счастливыми. Он был очень сдержанным, интеллигентным, мягким, скромным и уравновешивал её природную активность, энергичность. Им было хорошо вместе.
Мария Петровна пережила мужа на 14 лет. Её последние годы скрасила внучка, которая переехала к бабушке.
История реальная.
Использованы архивные материалы из газеты "Звязда" 12.08.20 г.
Автор Простые люди - Сибирь
ТРАВЛЯ
— Степанчук повесилась! — кричит Костя Карягин, залетая в кабинет физики на перемене.
Весь класс тут же притихает, с недоумением глядя на его раскрасневшееся от бега лицо. В тишине проходит несколько секунд, а потом поднимается шум. Одни взволнованно кудахчут, другие снисходительно посмеиваются, третьи стучат пальцами по экранам мобильников, выцеживая у знакомых подробности: «на ремне от своей сумки!», «ее дворник нашел!», «не оставила записки!», «в заброшенном бараке!».
Серега Сеньков щурится на всех исподлобья, подперев подбородок кулаком. Олеся Степанчук перешла к ним из другой школы еще в седьмом классе. Тощая, невысокая, с вечно грязными сальными волосенками, собранными в крысиный хвостик на затылке. На лице ни единого живого места — сплошь угри. От нее вечно несло кислой капустой, а на футболке подмышками темнели влажные пятна. Никто не любил Олесю Степанчук.
Если спросить, любой тут же расскажет, как Олесе портили канцелярским ножиком куртку в раздевалке и плевали в волосы на уроке. Как на физкультуре девчонки старались попасть по Олесе мячом, а пацаны одобрительно ржали. Ее мать несколько раз приходила почитать нотации о хорошем поведении. Она рассказывала, что это уже шестая Олесина школа и что у них больше не осталось сил и денег на переезды. Никто не проникся.
После звонка вместо учителя физики в кабинет забегает директриса собственной персоной. Часто стучат низкие каблуки, гремят на шее янтарные бусы. Тяжело дыша, она встает у доски и машет руками, призывая класс к спокойствию, но остается незамеченной: все носятся с места на место, показывая друг другу скрины переписок и что-то выкрикивая. Отдельных слов уже не разобрать — все слилось в бесконечный ор, взволнованный, нервный, но не лишенный радостного томления от такого яркого события.
— Девятый «Б», молчать! — наконец рявкает директриса, устав изображать мельницу. — Все по местам и слушайте внимательно!
Ученики тут же умолкают, усаживаясь за парты. Серега чертит ручкой каракули на полях тетради.
— Как вы… Как вам известно, произошел инцидент, — говорит директриса, — Одна… Одна из ваших одноклассниц… Короче, вы сами все знаете! В общем, в связи с этим сегодня у нас будут гости из полиции. Каждого из вас допросят.
По классу проносится испуганный шепоток.
— Я… Я хочу сказать… Сказать, что в ваших же интересах не усугублять ситуацию, — продолжает директриса. — Не стоит делать из мухи слона и рассказывать какие-то плохие вещи.
— Какие, например? — раздается с задних парт.
— Не прикидывайтесь дураками! У нас престижная школа, и никому не надо, чтоб в средствах массовой информации говорили про какие-то нападки на учеников в этих стенах. Любая мелочь сейчас может быть раздута до колоссальных размеров! Никому не известны мотивы Олеси Степанчук, поэтому рано делать однозначные выводы. Она была обычной школьницей, как любой из присутствующих. И относились к ней как к любому из присутствующих. Всем понятно?
Трясущимися руками она вытряхивает в ладонь пару круглых таблеток из прозрачного бутылька и закидывает в рот. Глаза бегают по сторонам, успевая пронзить колким взглядом всех поочередно.
— У нас новое крыло строится, мы расширяемся, — продолжает. — Зачем портить дела? Здесь нет виноватых, но некоторые будут требовать, чтобы их нашли. Давайте все вместе сделаем так, чтобы нашли подальше отсюда, подальше от нас с вами. Я… Я понятно все объяснила?
***
Молодой поджарый следователь сидит за столом школьного психолога, неустанно шурша карандашом по страницам блокнота. Темные волосы топорщатся в стороны, снятая фуражка лежит рядом.
— Итак, Сергей Сеньков, — говорит он, не поднимая глаз. — В каких отношениях вы были с Олесей Степанчук?
Кабинет психолога совсем тесный — едва помещается большой стол, шкаф с папками и пара стульев для посетителей. Наверное, поэтому его выбрали как место для допроса — зачем занимать целый класс, если допрашивают по одному?
— В нормальных отношениях, — отвечает Серега. — Обычная девчонка.
— Не дружили?
— Нет. Вообще не общались. У меня свои друзья, она к ним не относится. Не относилась.
— Никогда не замечал, чтобы кто-нибудь вел себя по отношению к ней агрессивно?
Держа перед глазами бледное лицо директрисы, Серега врет:
— Никогда не замечал.
— И сам не вел себя по отношению к ней агрессивно? — продолжает мент.
Руки невольно сжимаются в кулаки. Хорошо, что из-за столешницы не видно.
— Не вел.
Он наконец отрывается от блокнота и поднимает на Серегу проницательный взгляд:
— Тебе ведь уже есть шестнадцать?
— Да.
— Мы не в суде, конечно, но я бы все равно не советовал давать ложные показания.
Кулаки сжимаются крепче.
— В смысле?
Мент выуживает из кармана телефон:
— Я покажу.
Запустив какую-то видеозапись, он аккуратно кладет его перед Серегой. На маленьком дисплее видно один из школьных коридоров, забитый школотой — от совсем малолеток до старшеклассников. В центре внимания сам Сергей Сеньков, крепко держащий за локоть Олесю Степанчук. Она всхлипывает и вырывается, но тщетно.
— Расскажи им, Олеся! — издевательски ласковым голосом просит Серега на видео.
— Отвали!
Заметно, что Серега стискивает локоть Олеси сильнее, и она взвизгивает от боли. В толпе слышно смешки.
— Расскажи им, что я увидел?
Другой рукой он дергает Степанчук за хвостик, и она снова взвизгивает.
Сеньков в кабинете психолога хмурится, пытаясь отодвинуть телефон подальше, но следователь мешает, подставляя ладонь ребром. За окном ярко светит солнце, но, кажется, ни один луч не проникает внутрь.
— Я… Я в носу ковыряла, — хнычет Олеся, и кто-то тут же смеется.
— А потом? — широко улыбаясь, требует Серега, снова дергая за хвостик.
— Потом… Потом… Потом съела.
Все хохочут так, что с потолка сыплется известка. Серега наконец ослабляет хватку, и Олеся пытается убежать, но падает из-за чьей-то подножки. По бетонному полу рассыпаются ручки и разноцветные карандаши из открытой сумки, потом экран меркнет.
— Кто вам это скинул? — мрачно спрашивает Серега.
— Пацан, тут я буду спрашивать, а ты отвечать, — говорит мент, забирая телефон. — Помнишь, когда это произошло?
Серега опускает голову. В висках гулко пульсирует кровь, по спине струится пот, пропитывая кофту.
— Позавчера.
— Ну вот, — кивает полицейский. — Позавчера ты так некрасиво ведешь себя с девушкой, а вчера она сводит счеты с жизнью. Как думаешь, кто виноват?
— Сама виновата, — резко выплевывает Серега. — Ну или не сама, но не я точно. Это же просто шутка, откуда я знал, что так случится? Я не хотел, чтобы это случилось. Да и вообще, ее не только я… Ее вообще все кому не лень… Просто только этот случай засняли, а так…
Он осекается, снова вспомнив директрису. Мент выглядит довольным как рыжий лис, вынесший в зубах из курятника большого цыпленка.
— Так, значит, все, да? Кому не лень, да? А говоришь, никто не вел агрессивно. Как же так?
Серега молчит, уткнувшись взглядом в стол. Следователь берет карандаш и снова что-то чиркает в блокноте.
— Ладно, ступай, — говорит. — Тебе сильно повезло, что она не оставила записку.
***
Лучший друг Денис Демьянов ждет Серегу на школьном крыльце.
— А ты чего такой белый? — спрашивает.
— У мента то видео.
Поздний март исходит горячим, почти летним солнцем. Небо синее-синее, только крошечные черные точки парящих птиц разбавляют безупречное полотно. Почки на деревьях готовы вот-вот разродиться зеленью, чтобы залить все предвкушением лета. На фоне всего этого хмурые Денис и Серега выглядят если не чужеродно, то как минимум странно.
— Че ты зыришь? — бросает Денис какому-то второклашке, зазевавшемуся неподалеку. — Брысь отсюда!
Мелкого тут же как ветром уносит. В школе всем известно: с Сеньковым и Демьяновым лучше не ссориться. Они дружат с отморозками из училища, хотя и без этого способны навести страху. Оба высокие, крепкие и светловолосые как те молодцы из ларца. Почти все свободное время проводящие на улице в компании будущих уголовников, Денис и Серега всегда знают, как ответить на любой выпад в свою сторону. Даже директриса предпочитает их лишний раз не отчитывать, когда застает за спортзалом с сигаретами в зубах.
Заняв скамейку на школьной площадке, они безрадостно наблюдают, как малышня гоняет по полю мяч. Те, кто постарше, собираются небольшими группками, возбужденно обсуждая новость дня. Сквозь бесконечный бубнеж то и дело можно различить плохо сдерживаемый смех.
— Откуда у него видео-то? — спрашивает Денис через несколько минут, когда молчание становится совсем уж напряженным.
— Хотел бы я знать, — говорит Серега. — Уши бы поотрывал, ну что за стукачи?
— Надо выяснить. — Демьянов деловито чешет подбородок, ногти шуршат по жесткой щетине. — С кем она дружила?
— Да ни с кем не дружила, кто с ней дружить-то будет? Сразу же сожрут.
— Ну фиг знает, никто ж не следил. Может, после школы с кем-нибудь общалась?
Серега достает из кармана мобильник, пальцы привычно ползают по дисплею.
— Что делаешь? — удивляется Денис.
— Ищу страницу ее. Глянуть, кто в друзьях есть.
Демьянов склоняется над плечом друга, любопытно заглядывая в экран:
— Это она, да? У нее что, котенок на аве?
— А ты бы с такой рожей кого на аву ставил?
— Я бы с такой рожей вообще в соцсети не совался.
Оба ухмыляются, пока Серега прокручивает список друзей. Яркие фотографии сменяются одна другой, но не видно ни одного знакомого имени.
— Анимешники какие-то, ну и дичь. А этот типа гот, что ли? — бормочет Денис. — О, стой! Смотри, это же Карягин!
Конопатая физиономия улыбается с миниатюрного кружочка, словно насмехаясь. Демьянов сжимает кулаки:
— Если правда он скинул, зашибу!
Будто в прострации Серега закрывает список друзей, возвращаясь на страницу Степанчук. Глаза не отрываются от умильного шерстяного комочка на главном фото. Что-то не дает покоя с той самой секунды, когда первый раз зашел на страницу. Что-то цепляет взгляд, тревожа и настораживая.
— Она же онлайн, — говорит наконец Сеньков.
Денис снова склоняется над экраном. Кулаки растерянно разжимаются, дыхание делается частым. Они сидят так почти минуту, а потом из школы раздается звонок на урок, и Денис подскакивает.
— У меня контрольная, надо топать, — говорит. — А онлайн — и фиг с ней, кто-то из родни зашел, наверное. Или следаки переписки прочесывают, они же вроде должны, да? У тебя какой урок сейчас?
— Да я домой пойду, — тянет Серега, косясь на телефон. — Учиться вообще расхотелось.
— Ладно, тогда вечером позвоню. И не трясись так!
Денис убегает вслед за малышней с поля. Стряхнув оцепенение, Сеньков собирается убрать телефон в карман, когда тот вдруг вздрагивает, издавая звонкий короткий сигнал. Новое сообщение. Не веря глазам, Серега касается иконки с фотографией отправителя, этим тошнотворно милым котенком.
Олеся Степанчук пишет: «привет)».
Сглотнув, Серега набирает «не смешно», но стирает, не дописав. Это какая-то ошибка или провокация. В любом случае, лучше не подавать виду.
Он удаляет Олесин привет и роняет телефон в сумку. Подальше от глаз.
Вместо дома ноги сами несут Серегу в сторону заброшенного барака. Это приплюснутое одноэтажное строение на окраине города рядом с бетонным цехом и частным сектором. Когда-то барак был жилым, но администрация города всех выселила, признав здание аварийным и определив под снос. С тех пор прошло уже больше десяти лет, а он все стоит, догнивая свой век.
Сейчас здесь так тихо, что кажется, будто каждый шаг разносится на несколько километров вокруг. Со стен осыпается штукатурка, а в потолке зияют дыры, пропуская солнечный свет. Под ногами хрустят осколки стекол и шелестят пакеты из-под чипсов. Днем сюда никто не заходит, только по вечерам можно встретить пьяные компании подростков, да и то редкость. В городе есть более подходящие места.
Серега ступает осторожно, чутко прислушиваясь, хотя сам не понимает, к чему именно. Не надо было приходить. Как будто мало поводов для волнения.
Стены исписаны и изрисованы до самых потолков: названия рок-групп, схематичные изображения гениталий с подписями для непонятливых, номера телефонов и предложения различного рода услуг. Тут и там круглые смеющиеся рожицы. С трудом верится, что совсем недавно Степанчук болталась здесь на ремне школьной сумки. Мысль об этом гонит волну мурашек от макушки до копчика.
Сеньков замирает посреди большого коридора, оглядываясь. Дверные проемы похожи на разинутые беззубые рты, навсегда застывшие в зевоте. Откуда-то из глубин мозга всплывает туманное осознание, что именно все-таки привело сюда — чувство вины. Смутное желание отречься, отмыться от произошедшего. Поправить непоправимое.
— Мне жаль, — говорит он негромко. — Я правда не хотел, чтобы это случилось.
Голос звучит фальшиво. Стены внимают равнодушно, занятые собственным разложением. Им нет дела до какого-то школьника, разговаривающего с самим собой.
Постояв на месте еще несколько минут и окончательно убедившись в собственной бестолковости, Сеньков разворачивается к выходу, когда до ушей доносится звук шагов. Кто-то неторопливо шаркает с другого конца барака, но, обернувшись, Серега никого не видит.
— Кто тут? — окликает. — Я тебя слышу!
Шаги раздаются громче и отчетливее, словно кто-то приближается по коридору задумчивой расслабленной походкой. Вертя головой, Серега с каждой секундой все сильнее уверяется, что идущий должен находиться совсем рядом, но барак по-прежнему пуст.
— Кто тут?
Стеклянная бутылка из-под пива неподалеку перекатывается, будто кто-то неосторожно задел ее ногой. Глядя на нее широко распахнутыми глазами, Сеньков слышит, как скрипят старые половицы совсем близко. Кто-то невидимый останавливается около него и притихает.
Затаив дыхание, Серега осматривается, стараясь даже не моргать. Обострившийся слух улавливает шипение. Примерно такое бывает, если капля воды падает на раскаленную кухонную плиту. Перед лицом взвивается струйка дыма, ноздрей касается запах табака вперемешку с вонью паленой ткани. Выругавшись, ничего не понимающий Сеньков бросается к выходу так быстро, что рисунки на стенах сливаются в сплошную неразборчивую кашу. Никто не преследует: за спиной не слышно ни шагов, ни каких-либо других звуков.
Когда барак, бетонный цех и частные дома остаются далеко позади, Серега позволяет себе остановиться и перевести дыхание. Сердце готово выскочить из горла, в голове шумит, а в носу все еще стоит запах паленого.
Тревожно поглядывая на беззаботных прохожих, Серега осматривает и ощупывает себя в поисках чего-то необычного. Очень скоро пальцы находят источник запаха, споткнувшись об непонятные неровности на школьной сумке. Стряхнув ее с плеча, Сеньков поднимает перед собой. Несколько темных кружочков уродуют принт с Кобейном на большом кармане, где хранятся тетради. Кто-то гасил об него сигареты. Вот откуда шел дым.
***
Денис звонит вечером, когда Серега сидит у себя в комнате над сумкой как ученый над неразрешимой задачей.
— Приходи, — говорит. — Пойдем пытать Карягина.
— Сейчас? — без энтузиазма уточняет Сеньков.
— Ну а когда? В школе теперь особо не разгуляешься, я сегодня слышал, как учителя говорили, что, мол, им велели следить, чтобы все себя хорошо вели. Засуетились после допроса.
Ковыряя ногтем прожженную дырку, Серега пасмурно вспоминает, с каким равнодушием относились преподаватели к происходящему в коридорах. Никто из взрослых не вмешивался, разве что до тех пор, пока ученики не начинали крушить стены. Физрук Андрей Михайлович как-то сказал: «Это раньше мы могли и воспитывать вас, и наорать, и подзатыльник отвесить даже. А сейчас что? Чуть кому слово не то скажешь — сразу прибегут разгневанные родители, которые начитались в интернетах о своих правах, и начнут ставить всех на место. В итоге обиженный дитенок и дальше творит ерунду, а у учителя проблемы с руководством. Это в лучшем случае. Кто ж так захочет в ваши головы что-то хорошее вдалбливать?».
Карягин живет в одном доме с Денисом, только подъезды разные. Ежась от вечерней прохлады, Сеньков и Демьянов мнутся во дворе, выискивая взглядом нужное окно на четвертом этаже.
— Свет горит, — удовлетворенно кивает Денис, доставая мобильник. — Сейчас я ему звякну.
Уловив затылком непонятное дуновение, Серега оборачивается. Ничего, только сонный двор, накрытый сумерками. Покачиваются голые ветви, поблескивают лобовые стекла припаркованных автомобилей, одно за другим загораются окна в соседних домах.
— Але, Костян? — говорит в трубку Денис. — Выйди на минуту, я у твоего подъезда, поговорить надо. В смысле? А, да-да, насчет домашки. Да нет, тут лично надо, давай бегом, пока я не задубел.
Он убирает телефон в карман, глядя на Серегу с хитрецой:
— Теперь главное вопросов не задавать, сразу возьмем на понт, и все.
Пищит домофон. Дверь подъезда распахивается, выплевывая на улицу Костю Карягина. Кутаясь в легкую куртку, он переводит взгляд с Демьянова на Сенькова и вздрагивает, будто получил пощечину:
— Ч-что случилось?
— Что, что, — с наигранным разочарованием вздыхает Денис. — Это ты нам расскажи, для чего тебе скидывать менту видос. Нормально же общались, нет разве?
В одно мгновение кровь отливает от лица Карягина, и друзья понимают, что не ошиблись.
— А вы со Степанчук подружки, оказывается, — продолжает Демьянов. — В контактике переписывались, круто ты зашкварился. Теперь хочешь бороться за справедливость и помогать следствию?
Прижавшись спиной к двери, Костя тараторит:
— Пацаны, да нет, это не поэтому, я же просто...
Денис угрожающе нависает над ним, выглядя еще здоровее, чем обычно:
— А что нет-то, когда да? Думаешь, мы тупые, что ли?
— Ден, дай сказать, пожалуйста, я правда ничего такого не хотел, — пищит Карягин, совсем съежившись. — Этот следователь знакомый просто, у меня же батя в полиции работает, вот он и начал давить, типа если ничего не скажу, проблемы у нас всех будут, а у бати там и без того косяков дофига. А я...
Денис отвешивает Косте звонкую оплеуху и размахивается для новой, но Серега хватает его за руку:
— Погоди пока. Карягин, так вы правда дружили?
— Ну, как сказать. — Костя потирает щеку. — Переписывались иногда, да пару раз в кино ходили, когда мне некого было позвать.
— Думал, даст? — подмигивает Денис.
— Боже упаси. Просто общались, без всяких этих... Она интересная, на самом деле, хоть и странная. Про какие-то гороскопы все время втирала, то лунные циклы не те, то еще что. Звезды, звезды. Еще по ночам в барак этот ходила, потому что там с чердака звезды лучше видно. Типа из-за того, что он на окраине, высокие здания не загораживают обзор. Меня даже звала как-то.
— А почему она сегодня в сети была? — спрашивает Сеньков.
— Кто? — удивляется Костя.
— Ну Степанчук, кто еще-то?
Непонимающе хмурясь, Карягин достает телефон. Экран заливает веснушчатое лицо синим свечением, губы бесшумно шевелятся, пока пальцы что-то набирают.
— Не была, — говорит он наконец.
— Как не была? — не верит Серега.
— Ну так. Вот, глянь.
На дисплее Костиного мобильника пушистая кошачья мордочка с аватарки Олеси Степанчук, а рядом подпись «была в сети вчера в 18:46».
— Как так-то? Мне кто-то написал сегодня с ее страницы.
— Покажи, — просит Костя.
— Я удалил.
— Может, глюк какой-нибудь? — говорит Денис.
Все трое молча переглядываются, а потом Карягин медленно шепчет:
— Сеньков, ты, если что, поосторожнее теперь. Батя говорит, ее родители требуют найти виноватого. Там чуть ли не до президента это все дойти может. И следствие теперь мечется, чтобы подогнать кого-нибудь по статье за доведение до... Ну, до всего этого, понимаешь же?
Покосившись на побледневшего друга, Денис бросает:
— Сгинь уже отсюда, пока зубы целые.
Когда Костя скрывается в подъезде, Серега говорит:
— Это все как-то не круто.
— Да забей, — отмахивается Денис. — Причем тут доведение и ты? Ее кто только не доводил, так-то много виноватых найти можно. Помнишь, Янка ей сменку в раздевалке подожгла? А Ленка в карман высморкалась. А Толян вообще осенью ее кроссовки в окно выбросил, а она их не нашла и почесала на остановку в одних носках. Тоже, кстати, кто-то на видео заснял.
Сеньков качает головой:
— Меня сейчас больше всего напрягает то, что видео тут может быть не при чем.
Денис смотрит на него задумчиво и внимательно.
— Просто забей, — говорит после долгой паузы. — У меня родаки к тетке на днюху ушли, допоздна не будет. Хочешь ко мне?
— Не, пойду спать. Настроение вообще в ноль.
***
По пути домой странное дуновение снова нагоняет Серегу, и он вдруг понимает, что именно в нем странного — в отличие от вечернего ветерка это дуновение теплое. Как чье-то дыхание. Бегло оглядевшись, Сеньков накидывает капюшон и прибавляет шаг, но тут ухо снова обдает теплом.
— Отстань, — бурчит он, срываясь на бег.
Сквозь топот кроссовок и шум проезжающих мимо машин до слуха доносится едва уловимый металлический лязг, какой бывает, когда ребенок работает ножницами, вырезая фигурки из цветного картона. Что-то щекочет шею, ползет по спине, и Серега машинально хлопает себя по плечам в попытке прибить невидимых насекомых, хотя до мозга уже добралась догадка, что это совсем не насекомые.
Перед глазами мельтешат прохожие, уличные фонари, домофон, ступени, дверь дома.
— Иди ешь, пока не остыло! — раздается из комнаты родителей, когда Серега юркает в ванную, едва успев стряхнуть с ног ботинки.
Перед зеркалом он откидывает капюшон и прижимает ладони ко рту, чтобы сдержать крик. Последние полгода Серега забросил походы в парикмахерскую, решив отрастить хаер как у своего любимого Кобейна. Времени прошло не так уж много, но волосы уже начали закрывать уши, наполняя душу теплым ощущением гордости.
Теперь это в прошлом. Шевелюра обкорнана клочьями, неумело, как попало. Среди больших проплешин на голове торчат короткие островки, похожие на щетку для бритья. Редкие клочки рассыпались по плечам, упали за шиворот, колкие волоски липнут ко взмокшему телу, отзываясь зудом и раздражением.
Серега слишком хорошо понимает, что это значит. Тяжело осев на пол, он закрывает лицо руками и глухо рыдает.
***
Рано утром школа начинает потихоньку оживать. Со стороны остановки ползут маленькие девочки с большими портфелями, бегут звонко хохочущие сорванцы, размахивая палками. Тормозят у ограды машины тех, кто предпочитает лично отвозить чадо на учебу.
Не спавший ни минуты Сеньков прячется за спортзалом, смоля одну сигарету за другой. До начала уроков больше получаса, но сидеть дома без дела было слишком невыносимо. Теперь он снова и снова тыкает по дисплею телефона, отправляя Денису сообщения, чтобы поскорее пришел в школу.
Раздаются шаги и, прежде чем Серега успевает испугаться, в поле зрения возникает Андрей Михайлович. По-свойски кивнув, он достает из кармана беломорину и подкуривает от спички.
— Рано ты, Сеньков, — говорит, выдыхая в ясный утренний воздух струю густого дыма. — Жажда знаний одолела?
— Типа того, — мычит Серега, не отрываясь от экрана, где все сообщения остаются непрочитанными.
— Сам не свой какой-то, — продолжает физрук. — Случилось чего? Ах да, Степанчук. Вы ж в одном классе были…
Серега вскидывает на него покрасневшие глаза.
— Хоть кто-то нормально на это реагирует, — вздыхает Андрей Михайлович. — А то я вчера смотрел на всех, и сердце просто ноет, понимаешь? Никому же ее не жалко, вот прям вообще никому! Только носятся со своими телефонами и смеются как шакалы, хотя ведь сами же в этом виноваты. Сначала довели ребенка, а потом радуются. Это не естественно, не должно так быть. Животные какие-то. Но на тебя вот посмотрел сейчас и отлегло прям, хоть один еще не…
Серегин телефон заливается бодрой мелодией.
— Да?
— Что за паника? — слышно в трубке сонный голос Дениса. — Включаю телефон, а тут сообщений штук двадцать, ты там с ума сошел?
— Ты спишь еще, что ли? Скоро уроки начнутся!
— Ну и что? Проснулся только, сейчас собираться буду. Опоздаю на первый, по ходу. Что случилось-то?
Покосившись на физрука, Серега отступает подальше, негромко объясняя:
— Давай сюда бегом, мне нельзя теперь одному находиться.
— Это еще что за новость?
— Степанчук… Это она все, — шепчет Сеньков, оглядываясь на заспанных школьников, неохотно стекающихся в парадный вход. — Это Степанчук все.
Он заходит внутрь вместе с остальными, беспрерывно вертя головой. По вестибюлю носятся первоклашки, красуются у зеркала девчонки. Уборщица машет шваброй и прикрикивает на кого-то. Будничный беззаботный шум разбавляет тревогу, но она не исчезает полностью, а только прячется глубоко внутри острым осколком.
Голос Демьянова в трубке звучит настороженно:
— Что Степанчук?
— Она преследует меня. Это точно она. Я вчера еще сомневался, но вечером… Блин, не знаю, как сказать. Сначала днем мне кто-то испортил сумку, а вечером, когда мы разошлись от Карягина, мне срезали волосы. Прямо на ходу, хотя рядом никого не было! Я теперь лысый вообще, триммером пришлось все начисто убирать! Ты понимаешь?
— Как-то не особо…
— Пошевели мозгами! Помнишь, прошлой зимой Степанчук забыла свою сумку на скамейке, и я об нее бычок потушил? А когда она только к нам перешла, я выпросил у Янки ножницы эти для ногтей, маленькие, и на истории порезал Степанчук волосы. Это точно не совпадение, это как-то все…
— Серег, ты просто чуть-чуть тронулся, — Денис сменяет тон на сочувствующий. — Ты слишком себя накрутил после случившегося. Это все жесть, конечно, но не надо так себя гнобить. Тебе ничего не будет, я не допущу, понял? Я сейчас приду в школу, и мы…
— Твою мать!
— Что?
Сеньков замирает как вкопанный: у стенда со школьным расписанием стоит вчерашний следователь, задумчиво водя пальцем по таблице с подписью «9Б». Полицейская форма в школьных стенах выглядит как смертный приговор.
Попятившись на несколько шагов, Серега разворачивается и бросается к лестнице, продолжая прижимать телефон к уху одеревеневшей рукой.
— Да что такое-то? — выкрикивает Денис, услышав частое дыхание.
— Этот мент… Тут… Снова… Он за мной… Точно что-то нарыл… Я…
— Да не ссы ты! Я скоро буду, хватит истерить, а!
— Я спрячусь, понял? — пыхтит Сеньков. — Буду в каморке, пока он не свалит, а потом… Потом…
— Я понял, просто будь там!
Школьная каморка расположена на третьем этаже в закутке за актовым залом. Это не каморка даже, а крошечный кабинет, которому не нашли применения. Раньше театральный кружок использовал его для переодеваний перед выступлениями, но пару лет назад кружок прикрыли, и про каморку теперь мало кто вспоминает. Серега ныряет за старую рассохшуюся дверь и закрывается, пока кто-нибудь не увидел.
Собственное дыхание стоит в ушах бесконечным хрипом. Ватные ноги еле держат, по лицу струится пот. В голове все перемешалось: школьные лестницы, подъезд Карягина, двойные листочки для контрольной. Осыпающиеся клочками волосы. Ухмыляющееся лицо следователя. Прыщавая рожа Степанчук. Сейчас и не разберешься, кто из них пугает больше. Случайные неясные образы мельтешат и мельтешат, мешая сосредоточиться. Все вокруг стало слишком неправильным, слишком ненормальным.
Переведя дыхание, Сеньков оглядывается. Здесь старый стул без ножки, какое-то тряпье в углу и окно напротив входа. Побеленные стены сжимают в крепкий кулак, отчего тут же захлестывает душное ощущение клаустрофобии.
Серега прижимает пальцы к вискам в попытке успокоиться. Кажется, будто вокруг пляшет жаркое пламя: куда ни ступи — сразу пропал. Надо что-то делать, вот только от любых действий теперь толку не будет. Даже если сегодня скрыться от мента, он придет в школу завтра, или, что еще хуже, вообще домой явится. Что он узнал, что нашел? Все догадки похожи на ледяные иглы — колючие и холодные.
Задвижка на двери щелкает, и Серега оборачивается. Давно, еще до театрального кружка, каморку использовали как кладовку для хранения инвентаря техничек, поэтому закрыть ее можно только снаружи. Серега сам воспользовался этим в прошлом году, когда замкнул тут Степанчук, и она просидела взаперти несколько часов, пока кто-то из учителей не услышал крики.
— Вот блин, — шепчет Серега, мгновенно цепенея.
Он прижимается к двери ухом. Слышно беготню и смех, но слишком далеко. Можно было бы решить, что кто-то ради шутки закрыл каморку и убежал, но Сеньков уже уверен, что дело не в этом.
Отстранившись от двери, он обегает взглядом стены и потолок. Никого. Ни единого движения, ни звука, ни дуновения воздуха. Но при этом постороннее присутствие ощущается слишком уж явно, словно кто-то неотрывно смотрит в затылок.
— Прости меня, — тихо говорит Серега. — Прости меня, прости меня, прости меня.
Собственный голос кажется предательски чужим. Не голос будто, а блеянье застрявшей в ограде овцы.
— Я не хотел этого. Не хотел, не хотел. Я не хотел. Выпусти.
Застланный пеленой слез взгляд утыкается в окно, и в душе тут же вспыхивает надежда. Всего-то третий этаж. Не так уж опасно.
Как под гипнозом Серега раскрывает окно, закашлявшись от взметнувшейся с рамы пыли. Внутрь устремляется прохладный воздух вместе с чьим-то далеким радостным криком. Это задний двор, тут почти никого нет, только на самом краю обзора мельтешат яркие рюкзаки. Урок еще не начался, и малышня играет в догонялки. Тупые дети.
Взобравшись на подоконник, Серега смотрит вниз и стонет от досады: с этой стороны школы идет работа над пристройкой нового крыла, и внизу все сплошь завалено кирпичами, мешками и инструментами. А под самым окном лежит какой-то бетонный блок с торчащими прутьями арматуры. Даже если оттолкнуться ногами изо всех сил, перепрыгнуть вряд ли выйдет.
Сеньков стоит несколько минут, безнадежно прикидывая варианты, а потом разворачивается, чтобы слезть с подоконника, но кто-то сжимает его локоть. Чьи-то невидимые пальцы сдавливают сильно и уверенно, явно не собираясь отпускать.
Лоб мгновенно покрывается испариной, а сердце сжимается в тугой пульсирующий комок.
— Я не хотел, я не хотел, я не...
Еще одна невидимая рука хватается за другой локоть, и вместе они разворачивают Серегу обратно к окну. Стараясь не смотреть вниз, на торчащие будто иглы дикобраза арматурины, Сеньков окидывает глазами двор. Два пацана второго или третьего класса отбежали от остальных, чтобы отдышаться.
— Эй! — кричит Серега.
Они поднимают головы и глядят с недоумением.
— Позовите кого-нибудь!
Повторять не приходится: мелкие тут же улепетывают, переговариваясь о чем-то на ходу.
Изо всех сил стараясь не впасть в панику, Серега с трудом разводит руки в стороны, чтобы схватиться за раму. Если зацепиться покрепче, никто не вытолкнет. Чьи-то пальцы продолжают держать, но не предпринимают действий. Ждут чего-то.
— Степанчук, это ты, я знаю, — говорит Серега, почти физически ощущая, как ускользают из головы все вменяемые мысли. — Прости меня, пожалуйста, я правда не хотел.
Дети возвращаются, ведя за собой не меньше пяти одноклассников и запыхавшегося Андрея Михайловича. Заинтересованные происходящим, за физруком с сомнением тянутся другие. Тут уже и старшеклассники, и еще кто-то из учителей.
Бесплотные пальцы мгновенно сжимаются сильнее. Серега чувствует, как они продавливаются сквозь кожу, как пробираются через сплетения вен, чтобы коснуться костей. Тугая боль пронзает тело словно электрический разряд, и Сеньков вздрагивает, едва не разжав руки. Толпа внизу медленно разрастается, все смотрят с искренним недоумением.
— Я... Мне нужна...
Еще одна невидимая рука сжимает горло, не давая договорить. За ней появляются третья, четвертая, пятая. Десятки, сотни пальцев ползают по телу, проникая сквозь кожу под плоть. Чьи-то ногти царапают мясо, доставая до суставов. Чудится, будто попал в камнедробилку: все вокруг шевелится и суетится, мучая и разбирая на части.
Кто-то с размаху стучит в дверь каморки.
— Серега! — слышится голос Дениса. — Ты там?
— Помоги! — выплевывает Сеньков через сдавленное горло. — Она... о... она...
Внизу появляются директриса и следователь. Кажется, вся школа собралась поглазеть на торчащего в окне Сергея Сенькова. Застыв как статуя, он только корчится от боли, и никто не может понять, что происходит.
— Дверь не открывается, — пыхтит с той стороны Денис. — Задвижку заело, что ли?
Пальцы сползают с шеи, и писклявый голосок Олеси Степанчук шипит в самое ухо:
— Расскажи им, Сережа.
Она проталкивается через хрустнувшие ребра, чтобы добраться до пульсирующего сердца. Прикосновения осторожные, почти ласковые, но каждое отдается болью до самого мозга костей. Обливаясь потом, Серега переводит глаза с одного лица на другое: озадаченная директриса, хмурый мент, взволнованный Андрей Михайлович, испуганные одноклассники. Им нельзя знать. Никому нельзя.
За дверью тоже прибывает народ: кто-то вместе с Демьяновым толкает дверь плечом, но, судя по раздосадованным возгласам, тщетно.
— Расскажи им, Сережа.
Движения под кожей делаются резче и грубее, меся плоть как тесто. Словно утопающий, готовый на все ради глотка воздуха, Серега сдается, грезя хотя бы о секунде без боли.
Набрав в грудь воздух, он хрипло выкрикивает:
— Степанчук не повесилась!
В толпе кто-то охает. Кто-то изумленно вскидывает брови. Кто-то оглядывается на других, чтобы убедиться, что не послышалось. Сразу несколько умников поднимают телефоны, направляя глазки камер на Сенькова, пока он продолжает:
— Это я... Я задушил ее ремнем, а потом мы с Денисом... Мы... Сделали, как будто она сама...
Следователь тут же вынимает из кармана блокнот, и Серега почти слышит, как шуршит по бумаге карандаш. Андрей Михайлович недоверчиво качает головой. Директриса промокает лоб платком, что-то бормоча под нос. Блестят на солнце ее янтарные бусы.
Раздается звонок на урок, но ни один не трогается с места.
Олеся не отпускает. Кости трещат под незримыми пальцами, каждое нервное окончание раз за разом вспыхивает болью.
— Расскажи им, что я увидела.
— Нет!
Собрав в кулак всю волю, Серега пытается оттолкнуться от рамы, чтобы рухнуть с подоконника в каморку, но тут хватка на локте стягивается железными клещами. Раздается влажный хруст, боль неумолимо взрывается новой захлестывающей волной, мечутся перед глазами черные мушки. Словно откуда-то издалека Сеньков слышит собственный крик. Сломанная правая рука болтается вдоль туловища как тряпичная, и теперь Серега висит у края трехэтажной пропасти, едва удерживаясь за раму только вспотевшими пальцами левой.
Голос Степанчук становится непреклонно требовательным:
— Расскажи им, что я увидела.
Ее прикосновения ползают по костям, готовые в любой момент раздробить любую. Как будто голодный волк обнюхивает тушу, выискивая кусок повкуснее. Глядя, как тянется изо рта ниточка слюны вниз, к бетонному блоку, Сеньков скулит в сторону толпы:
— Она увидела нас в бараке... Застукала, когда... Увидела, как мы с Денисом... ц-целовались... Поэтому я не мог...
Степанчук исчезает. Все. Никакого чужеродного ощущения под кожей, ни единого касания, только опустошающее ощущение свободы. Словно кто-то несколько дней подряд держал в темном подвале, а теперь вдруг выпустил. Даже сломанная рука будто бы болит не так сильно.
Толпа внизу суетится и шумит. Сейчас каждый второй снимает происходящее на мобильник. Мелкие со смехом переговариваются, тыча пальцами в сторону Сенькова. Ленка шепчет что-то Янке, обе брезгливо морщатся. Следователь не перестает строчить, ежесекундно бросая недоверчивый взгляд наверх. Кто-то особо остроумный кукарекает на всю округу.
— Серега? — слышится из-за двери растерянный голос Дениса.
Никто больше не ломится внутрь.
Боль отцвела, перестала быть главной, теперь страх и стыд перемешиваются внутри, окрашивая все черным, марая гудроновой жижей — от такого не отмоешься. Тело будто побывало в мясорубке с тупыми лезвиями и кажется бесполезным куском мяса, дрожащим сплетением нервов.
Все еще хватаясь пальцами за раму, Сеньков рассматривает собравшихся. Раньше никогда не приходилось ловить на себе такие взгляды — наглые, презрительные, осуждающие. Никто не боится, никто не жалеет, и почему-то это кажется запредельно логичным, как прописные истины из букваря. Иначе и быть не может. Он сам один из них, поэтому точно знает, что происходит в этих головах, что каждый из них думает и чувствует. Пощады не будет. Выйдя из каморки через дверь, он навсегда станет для всех новой Олесей Степанчук.
Так что нет.
Закрыв глаза, Серега разжимает пальцы и шагает наружу.
Автор: Игорь Шанин