♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️

Зов
Впервые Зов я услышал на даче моего друга, в беседке, из которой было видно, как ели тянутся к звездам. Друг сам в это лето туда приехать не мог и попросил меня с девушкой за дачей приглядеть. С Виолой мы встречались давно, и все вокруг все чаще намекали, что пора бы скрепить наши чувства чем-то более официальным, чем обещание вечной любви. Я, признаюсь, уже начал присматривать колечки. Эта поездка на дачу должна была стать демо-версией нашего совместного проживания. Я облокотился на спинку кресла, перед глазами уже мелькали ее заманчивые «кадры».
- Дима, Дима, смотри, - восторженный голос Виолы вырвал меня из мыслей. Мраморные глаза девушки на секунду стали пронзительно-голубыми, в них отражался и огромный дачный коттедж, и небо, и лес. Я мысленно пообещал подогнать своему другу бутылку коньяка по возвращению.
- Но самое красивое, на что здесь стоило посмотреть, это, конечно же, ты, - я слышал эту фразу в каком-то фильме, на мой вкус она была слегка банальна. От этого я поморщился (не люблю штампы), но Виола, конечно, ничего не почувствовала, и заткнула мой рот поцелуем.
Тут было все, что можно пожелать: на чердаке притаился гамак (мы тут же повесили его на двух могучих дубах); в шкафу гостиной сложена куча книг на любой вкус от Бальзака до Дена Брауна; речка буквально через два шага, в которой мы набултыхались сразу же после обеда, но самое потрясающее – это, конечно, беседка. Стеклянная, удобная, с раскачивающимся креслом внутри! Сидишь — а перед глазами панорама леса, сливающегося со звездным небом! Что может быть прекраснее?
«По вечерам я буду уходить сюда и писать», - понял я, как только беседку увидел. Да, я писал роман, уже два с половиной года. К несчастью, в самом начале я умудрился разболтать о том, что его пишу и теперь каждый считал своим долгом при встрече язвительно поинтересоваться, как там поживает моя «нетленка»? Я мучительно краснел и мялся, понимая, что никто не верит, что я когда-нибудь допишу, а тем более, издам. Даже Виола. Даже я сам. Но тем не менее каждый день с упорством маньяка садился за письменный стол.
Она не давала мне его бросить. Ее звали Наталья. Она была моей главной героиней со всеми соответствующими атрибутами: стальными нервами, сильным характером, привычкой никогда не останавливаться на достигнутом и мечтой стать актрисой, и грудью третьего размера. Она гордо вышагивала со страницы на страницу, сводя всех встречных героев с ума. Я же описывал, как методично разрушается ее брак. Ее муж любил ее. Любил ее, но злился от малейшего ее успеха, любил и ревновал к каждому даже гипотетическому зрителю, любил и запрещал даже думать о театре.
Короче, говоря, моя Наталья представляла собой набор штампов, как и весь мой роман. Сколько таких книг про крушение брака пылится на книжных полках? «Эту тему раскрыли тысячи со времен Флобера,» - с разочарованием понял в тот вечер, когда сидел в беседке в священной тишине леса и наблюдал как верхушки сосен целуются со звездами. И это было ужасно, учитывая то, что когда начинал все это писать, идея казалась мне оригинальной и свежей. Все, что я написал, годилось только на макулатуру, или для того, чтобы я его похоронил прямо тут, перед этой чудесной беседкой.
И от этого мне стало больно, и я не про боль в моем нежном сердечке, меня ударило в висок так, что я чуть не взвыл. Лес стал иссиня-темным, солнце почти село за горизонт. «Ну, пора и честь знать! Не получилось, с кем не бывает», - успел подумать я. И тут услышал Зов. Он тихо-тихо доносился откуда-то из глубин леса, и в тоже время звучал в моей голове. Это был ее голос, моей Натальи, я сразу это узнал. Конечно, это была лишь игра воображения, но я ухватился за него как за путеводную ниточку и начал писать. Слово за словом, фразу за фразой, и вдруг почувствовал, что она совсем другая. Настоящая Ната. И все, что я писал до этого, можно смело выкинуть в мусорную корзину. Начать нужно с того момента, как она ночью приняла решение перестать вариться в этом семейном котле и уехать в Санкт-Петербург. Слова, что лились из меня, не поспевали за ручкой.
Домой я вернулся поздно. И, как ни странно, довольный собой. Виола, кажется, уже привыкла, что каждый раз выходя из-за писательского стола, я испытываю отчаяние.
- Ну что, рыцарь печального образа, закончил свой труд? Теперь мне можно наконец-то почитать? Не будешь сбегать от меня лунными вечерами, - невеста игриво ущипнула меня.
Я не знал, как ей сказать, что вообще-то я только начал.
***
Это случилось где-то через неделю. В ту ночь я впервые за время наших отношений ночевал не рядом с Виолой. Меня разбудило чье-то дыхание, которое щекотало щеку.
- Дима, Дима, - раздалось над ухом. Это была она. Моя героиня.
Виолетта вздрогнула во сне и инстинктивно приобняла меня, словно не желая выпускать. «Только бы не разбудить», - я тихонько выбрался из-под ее теплой ручки.
- Ты куда, котик? - недовольно пробурчала любимая во сне.
- В туалет, - сморозил первое, что пришло в голову. А сам пробрался в беседку. На небе появились первые звезды, небесные светлячки. Где-то там чуть слышно текла река, сливаясь с черным небом. А мне вдруг стало совершенно неважно, что происходит вокруг. Я писал, и как будто бы видел ее глазами, чувствовал, что у меня женское тело. Смотрел на искаженное яростью лицо мужа, когда она объявила ему, что уходит. Да, я чуть не заплакал, когда плакала она! Пожалуй, у меня самого не было таких ярких чувств!
- Я провел эту ночь с Натальей, - пошутил я, не соображая после бессонной ночки, на гневный вопрос любимой и быстро уточнил, - Это персонаж повести.
- Покажи! – подруга недоверчиво нахмурилась. Я не мог, мне было страшно пустить ее в свой мирок. Словно Ви, как бы меня ни любила, могла там что-то разрушить. Роман был еще не сформировавшимся, новорожденным ребенком, которого я лелеял его и баюкал, и если вдруг кто-то начнет говорить, что у него, к примеру, кривые пальчики или слишком большой нос, я просто не выдержу.
Как оказалось, моя Ви не пропустила все это мимо ушей. Она развернула целое расследование, чтобы докопаться до «истины», с кем же я мог встречаться здесь, в этой беседке. Я не знал, смеяться мне или плакать от того, что меня ревнуют к вымышленному персонажу! Если бы я был собой, то не обратил бы на это никакого внимания. Теперь, в тот миг, когда я писал, я не просто чувствовал, как Наталья, я был Натальей, а она не могла не услышать шелест шагов по траве, едва слышное дыхание, не почуять ревнивый взгляд.
Какого же было Виолино удивление, когда она просто увидела, что я просто сижу и пишу! Я не обманывал её ни разу за все это время. Мы вместе посмеялись над ее паранойей и разожгли камин (правда не настоящий, электрический) скрепили наш союз в спальне, где я несколько раз доказал ей то, что мне никто другой совершенно не нужен. Потом мы пили чай с бергамотом. Ви лежала, уткнувшись в мое плечо. «Все будет как раньше? Из-за моей глупости ничего не изменилось?» - шептала она, и от прикосновения ее губ у меня бежали мурашки, да не по телу, по душе. «Нет, конечно», - заверил я, запуская руку в ее волосы, и впервые за всю историю нашего союза соврал.
***
Пока моя Ви ушла на речку, пишу здесь. Вид пишущего меня почему-то все еще не вызывает у нее ничего, кроме раздражения. Я ощущаю себя наркоманом, который, как только у него появляется хоть чуть-чуть личного пространства, даже в туалете, вкалывает себе дозу писательского кокса. Ви преследовала это, как будто бы я занимался чем-то дурным, реально наркоманил, или, по крайней мере, злоупотреблял алкоголем.
- Представляешь, моя подруга купила себе такие великолепные босоножки. Серебряные с изящной застежкой. Я подумала, тоже такие хочу. А вот еще в интернет-магазине видела…
В это время у меня в душе звучал Зов, повествующий о чем-то другом, Настоящем. О том, как Натали светилась во время первого выступления, как по ее рукам бежали мурашки, а в ее в висках стучало: «Боже, быть не может, я наконец-то на сцене! Боже, не может быть!». О том, как она всю жизнь отстаивала право заниматься любимым делом, в то время как вся семья хотела, чтобы она шла в технический ВУЗ. Я уже видел, как буду описывать сцену, где муж ее ударил. Я видел, как она сидит в чужом подъезде, прямо в ночнушке, в которой, наконец, убежала из дома и пытается унять дрожь в трясущихся коленях. Я ЧУВСТВОВАЛ ее негодование, обиду, и в то же время лютое желание двигаться вперед. Доказать им всем, чего она стоит!
- Знаешь, у меня чувство, что ты сравниваешь время, проведенное с Ней там, в беседке, и время, когда мы вдвоем. Я, настоящая и живая, все время соревнуюсь с выдуманной героиней, и при этом постоянно проигрываю, - Ви подняла на меня глаза из грустного хрусталя. Обычно после этого взгляда мне хотелось куда-то лечь, потому что огромная обволакивающая Вина придавливала сверху. Я мог думать только о том, как заслужить прощение. Но тогда я вдруг почувствовал приступ злобы. Я что, клоун? Почему я должен все время ее развлекать, и выслушивать сотни претензий, просто потому, что она не знает, чем занять свое время, когда я работаю?
***
В тот день я не пошел ни на речку, ни по грибы. Я не мог найти свой блокнот. Его не было нигде – ни в беседке, ни в кресле, ни в гамаке. Я побежал к Ви. Девушка сидела на крыльце, угрюмо уткнувшись в книгу. (Обещал же, что сегодня мы пойдем за грибами! В смысле, иди одна, если так хочется?! Если бы я хотела пойти одна, я бы одна сюда и приехала). - она не произносила это вслух, это сказала мне ее чересчур гордо выпрямленная спина.
- Я твои вещи не трогаю, - отрезала Ви, будто ее обвиняли. Я развернул девушку к себе лицом. Несмотря на истерично-претензионные нотки она не смогла посмотреть мне в глаза, - Ищи сам.
И я его нашел, самое страшное, я нашел его! Обрывки нервно исписанной бумаги валялись в печке. Она сожгла его, сожгла, как Иван-дурак сжег лягушачью шкуру, кожу своей Василисы.
Что было дальше, я помню смутно. Ви плакала, некрасиво размазывая тушь по щекам. Кричала о том, что сделала это ради наших отношений. Ну, почему ты молчишь? Ну скажи хотя бы что-нибудь! Хотя бы накричи на меня! Ты — бездушный камень. Из ее перекошенного рта вырывался штамп за штампом.
Я ничего не ответил (наверное, это было самым худшим), ушел в беседку, прихватив ноутбук. Его-то Виола точно не разбить не посмеет. Ту ночь в беседке я почти не помню. Зов не замолкал ни на секунду, каждое слово стучало по вискам раскаленным гвоздем, он стал невыносимым. Наталья мучила меня, когда я пытался отвлечься, но когда я писал, давала неземное наслаждение, секс по сравнению с которым – лишь жалкая пародия на удовольствие. Я колошматил по клавишам, даже не предполагая, что умею так быстро печатать, подчиняясь силе, которая была больше меня.
Я написал 40 страниц всего за одну ночь. Когда я вернулся, то завалился спать. Проснулся - Виолиных вещей уже не было. Она не оставила даже записки. Я знал, она ждет, что я брошусь ее возвращать, и в другое время я непременно бы бросился, но строчки вновь нахлынули к горлу, и если я не сяду писать прямо сейчас, мне будет просто физически плохо. Может быть, я даже умру. «Ах, если б знал, что так бывает, когда пускался на дебют, что строчки с кровью убивают, нахлынут горлом и убьют», - вспомнились строчки из Пастернака.
Но Виола это не поймет. Еще какой-то месяц назад и я бы не понял.
***
Мы с Натальей проводим почти все время в беседке. Я все время слышу ее гипнотический Зов, весь окружающий мир для меня как будто перестал существовать. Я вспоминаю о еде, когда желудок напоминает о том, что я голоден, недовольным бурчанием, о сне - когда буквы на мониторе начинают двоиться и сознание погружается в липкий туман.
Вначале ко мне еще приезжали друзья. По официальной версии, которую любезно предоставила всем Виола, я тут схожу с ума, стал одержим токсичным хобби. Поразительно, как, тот, кто еще пару недель назад клялся в неземной любви, начинает настраивать против тебя все окружение. Ко мне периодически заглядывал то один «друг» то «другой» — это ведь так любопытно: посмотреть на спятившего товарища, но убедившись, что я не бегаю по дому голышом, не поджигаю дом, а мирно сижу себе в беседке и печатаю букоффки, они быстро разочаровывались. «Как складно ты сочиняешь», - похвалил один приятель, взявшись почитать черновик. По правде сказать, я ни слова не сочинил. Они просто льются через меня в этот мир. Никогда еще я не ощущал себя настолько пустым, я всего лишь проводник, сосуд, через который проходят слова.
Интерес мира ко мне угасал по мере того, как угасал мой интерес к миру, и все оставили меня в тишине и блаженстве. Тогда, с Натальей я испытал лучшие моменты своей жизни. Все удовольствия прошлого — секс с когда-то любимой девушкой, человеческие победы, прочие мелкие человеческие радости не могли даже сравниться с тем мучительным счастьем, что я испытывал сейчас.
***
Когда нужно написать страшное для каждого автора слово «конец» я понял сразу. Однажды я проснулся и не почувствовал, как в голове звучит ее голос. Наталья ушла, она целиком перешла в Книгу. «Признаюсь, я немного буду скучать,» - шепнул и почувствовал, как душу нахлынула горечь, будто бы прощался с настоящим человеком.
Потом рукопись «нечаянно» попала издателю. Это была очень смешная история, учитывая то, что многие рукописи ждут очереди в издательствах месяцами, а то и годами. В тот вечер я ходил на выставку и встретил молодую женщину в рыжей шапочке с забавным помпоном. Начался дождь, помпон намок и съежился. Я раскрыл над ним зонтик, мы шли, чуть соприкасаясь локтями, как в старомодном кино. Потом я узнал ее имя, и в тот же вечер нашел ее в соцсетях. Она долго не отвечала мне, потому что, как выяснилось, читала фрагмент Книги, выложенный на моей страничке. «Я хочу увидеть это целиком!» - Алла говорила по телефону, но я готов был поклясться, при слове «хочу» - ее глаза нетерпеливо блеснули из-под очков. Она оказалась издателем и настоящей книжной блудницей, хорошие истории привлекали ее больше, чем любое накачанное тело.
Я знал, это Наталья таким образом хочет ожить. Чем больше людей о ней прочитают, прочувствуют ее никогда не протекавшую жизнь, тем реальнее она становится. «Мавр свое дело сделал, мавр может уходить,» - улыбался я, зная, что от меня больше ничего не требуется. Наталья сделает все сама. Не зря же она родилась у меня такая сильная и волевая!
***
Второй роман я начал писать без Зова, его не было, как ни пытался я хоть что-то расслышать. Написал пятьсот с лишнем страниц и вынес все в помойное ведро, даже не перечитывая. Потому что знал, он — не сравнится с первым. Наталья пробралась на экраны телевизоров и компьтеров. По книге снимают сериал. Теперь она, истинная актриса улыбалась с мониторов всей страны.
Недавно я снова начал слышать Зов. Он нашептывал, заманивал, звал, угрожал, что если я не сяду за комп, сведет меня с ума. Когда я пробовал не писать, я столкнулся с дичайшей головной болью, больно было даже дышать, не работали ни таблетки, ни шепотки, ни заговоры, врачи не могли объяснить, откуда такая боль. Блокнот теперь — главное мое лекарство и наслаждение.
Писатель - это антенна, - закончил свою исповедь Писатель, - всего лишь антеннка, слышишь, наша главная цель – как можно лучше принять сигнал.
***
Я слушала и молчала. Мне было немного страшно снова садиться писать. Пару раз до меня доносился чуть слышный Зов. Пару раз я испытывала пьянящее чувство Силы. В голове крутился один вопрос: «Кто этот Зов подает?»
⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️
♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️
Она
Глеб совсем не скучал по бывшей жене. Одному ему лучше. Света все время забывала помыть посуду снаружи. Мыла только внутри. Дурацкая привычка. Он перемывал за ней по два-три раза.
— Енотик-полоскун, — смеялась Светка. В начале это казалось безумно милым. Затем начало раздражать. Еще она постоянно ходила дома босиком, даже зимой (чоп-чоп, чоп-чоп), сколько он ни покупал ей носки. А когда замерзала, приползала греть лапки о его спину (именно лапки — так он называл ее маленькие ладони). Потом, правда, снова шастала босиком. Видимо, чтобы он ее грел. Ей бы ходить в спортзал (бочка чуть-чуть убрать, фигурку подтянуть), а она тратила свои сбережения сосем не разумно, на дурацкие подарки. Например, в феврале подарила фонарик. Дорогой, фирменный. Вот и зачем Глебу в городе этот глупый фонарь?
Так вот, эта история случилась на второй год после того, как она ушла. Тот день был таким же, как все остальные. Глеб вернулся с работы поздно. Сел читать, но слова никак не хотели складываться в текст. То и дело отвлекался на мысли о работе (Алексей Валерьевич сказал — еще чуть-чуть так же попашет — выйдет на повышение). В конце концов захлопнул недочитанную книгу на первой главе, врубил сериал. Это помогало занять уставший мозг.
Ему снилось — Она вернулась под серое хмурое утро. Будто бы ничего не случилось и не было тех ужасных слов. Про ненавижу. Будто она не колотила маленькими кулачками по груди: «Да ты! Да ты!» Будто он не кивнул с притворным равнодушием на ее «ухожу»: «Катись!»
Так вот, ему снилось — в ту ночь кто-то тихонько прокрался в его спальню. Чоп-чоп. Чоп-чоп. Юркнул в постель, обхватив его со спины холодными «лапками». В ту ночь к нему в кровать и правда шмыгнуло что-то теплое. Оно дышало. Прижималось к нему. Когда стало совсем плохо, это что-то согрело его в ночной темноте.
На следующую ночь Глеб чувствовал себя не таким одиноким. Он даже хотел набрать Светин номер, спросить, не забегала ли она часом. А сейчас куда делась? Ушла перед самым рассветом, в шесть утра?! Растаяла в утреннем тумане?
Конечно, логика бывшей жены оставалась за пределами его понимания. Порой она могла накраситься перед ужином (хотя какой в этом смысл: перед сном макияж снова смывать, и нравилась она ему больше настоящей, без косметики) или постричь ногти на ногах перед походом на педикюр. Но это было слишком даже для его Светы. На всякий случай он зашел на ее страничку. Была онлайн три часа назад с домашнего компьютера. Снова полночи не спала.
«Наверное, просто приснилось», — думал Глеб, собираясь на работу. Впервые за два года он не испытывал желания, чтобы его ауди ненароком сбил внедорожник.
***
Она пришла и на следующую ночь. И на следующую. Когда у него сползло одеяло, Она осторожно поправила его. Ему нравилось просыпаться и чувствовать, что кто-то невидимый его обнимает.
— Ты что, новую бабу завел? — все подкалывал Толик из отдела набора кадров.
Глеб лишь загадочно улыбнулся:
— Да что вы, какие женщины! Я весь в работе!
— Так и надо, — одобрительно кивали коллеги и приятели. — Нечего из-за твоей так переживать. Не стоят они того!
Она была его маленькой тайной. Он не говорил о Ней даже не потому, что любой бы покрутил у виска. Скорее, боялся впускать кого-то в их сакральный мирок. Ему казалось, что, как только впустит, Она не вернется. И больше он не почувствует и Ее прикосновений. Не ощутит, как Она тихонько пробирается в его постель и греется лапками о спину.
Глеб приручал ее, как приручают маленького дикого зверька. Сначала она отстранялась, как только чуяла, что он ее чувствует. Потом немного осмелела. Однажды даже отважилась робко прижаться к его щеке. Так нежно, будто умоляя не выгонять. Будто прося о защите.
Ночью, когда не верить в ее существование (как тут не поверишь, когда Она прижимается теплым боком) было особенно сложно, ему нравилось мечтать, что это Ангел. Нет, всерьез он, конечно, не верил ни в Бога, ни в дьявола. Но бабушка в детстве рассказывала, что Ангелам порой тоже бывает холодно там, на небесах, сидеть по ночам и вырезать снежинки. Глебу нравилось мечтать, что Ангел прилетел на Землю погреться. И нашел приют в его доме.
***
Это случилось внезапно. Наверное, Она все-таки не Ангел. Он не испытывал такого ни с одной девушкой. Все, что у него было, до этого казалось жалкой тенью. Она словно познавала его изнутри. Она была невидима, но Ее руки гладили по-настоящему. Ее поцелуи были настоящими. Все было по-настоящему.
Когда-то ему казалось — слово «экстаз» лишь дурное словечко из дамских романов, но как еще описать этот переполняющий грудь восторг? Утром Глеб снова чувствовал себя влюбленным. (Как в день, когда они со Светой вешали замочек с надписью «Глеб + Свет =»на каком-то мосту.)
Не покидало ощущение, что он, Глеб, снова жених. По дороге на работу даже ругань других, по-утреннему сердитых шоферов он отвечал улыбкой от переполнявшего его счастья. Был словно окутан чудесным дурманом легкости и чуть заметной сладкой усталостью. Люди казались улыбчивее. Даже официантка в кафе, где он брал кофе, строила глазки:
— Вам кофе со сливками! Сейчас сделаю, и скидочку, как постоянному клиенту! Сейчас принесу сдачу.
— А можно на сдачу Вашу улыбку? — зачем-то брякнул он, любуясь внезапным сиянием, озарившим ее мягкое личико (его как будто бы подсветили фонариком). Она, хихикнув, убежала за сдачей — Глеб быстро вышел из кафе. В другое бы время он непременно бы взял телефонный номерок но ему показалось, Ангелку это не понравится.
***
Впервые за долгое время он хотел возвращаться домой. Она ждала его. Прижималась к губам поцелуем (это было похоже на мягкое прикосновение ветра), как только он входил в квартиру. Тихонько обнимала сзади, когда он готовил. Работу он воспринимал как восьми- девятичасовой перерыв между встречами с Ней.
Но она была ненасытна. Глеб был уже не молод. В свои тридцать восемь он теперь чувствовал себя на пятьдесят. Все больше ценил сон, а Ангелок (так он по привычке ее называл).... Где-то через месяц, когда ночью ощущал прикосновение ее притворно-робких, умелых рук, он впервые ощутил вместе со ставшим привычным возбуждением раздражение.
Ей же хотелось снова и снова. Ему — выспаться. В день, когда их отношения дали сбой, он задержался на работе дольше обычного. Безумно устал. По дороге домой вдруг вспомнил, как давно не виделся с друзьями. Что они по сравнению с космическим счастьем, что он испытывал в Ее объятьях?! С трудом дойдя до постели, Глеб рухнул в надежде уснуть. Тут же почувствовал легкое поглаживание Ее руки.
— Только не это, дорогая, только не сейчас, — сонно забормотал Глеб. Впервые ему приходилось отказывать девушке. — Не обижайся, ты прекрасна.
«Но сейчас меня больше привлекают восемь часов полноценного сна», — добавил он про себя. Если бы ему раньше довелось слышать что-то про изнасилование мужчины, он бы долго смеялся. В тот вечер она словно назло потянулась к его губам. Глеб попытался скинуть ее, но тело вдруг парализовало. Он все чувствовал. Все понимал. Сознание не дремало. И ничего не мог сделать. Среагировал как обычно. Потом еще раз и еще. Его тело, его предательское тело ему не подчинялось!
Вдоволь набаловавшись, Она отстала. Глеб чувствовал себя выдавленным и выброшенным, как тюбик с зубной пастой. На утро он долго полоскал рот, пытаясь избавиться от гадкого ощущения, как будто бы он отравился, съел что-то не то. С восходом солнца ее присутствие в его жизни, привычно казалось игрой воображения. «У тебя год не было девушки — вот и разыгралась фантазия!» — угодливо подсказывало сознание. «Что-то давненько у тебя оно разыгралось», — хмыкнул внутренний голос.
На столе все лежал подаренный Светой фонарик. Глеб открыл интернет и долго читал. Британские ученые мудро и слаженно объясняли подобные явления сонным параличом. Мозг просыпается, тело же остается неподвижным. Это каким-то образом вызывает галлюцинации, в том числе и эротического характера (если кто-то долго воздерживался). Про сонный паралич Глебу очень понравилось. Просто и логично. Прекрасное объяснение, очень правдоподобное.
...Почему тогда она могла дотрагиваться до него, когда он не был парализован? Ему вспомнилось, как она легонько дышала ему на ухо, как гладила его по спине. Так нежно…
Глеб выругался. Куда бежать? К психологу, психиатру? Но он чувствовал ее прикосновения! «Я не верю в русалок, домовых, леших и прочий бред! — упрямо подумал он. — Это были глюки подвыпивших деревенских мужиков!».
Меньше всего ему хотелось звонить Вике, к тому же она была подругой Светы. Она занималась мифами. Правда, еще она постоянно смеялась и болтала, еще называла его «Глебушек-Хлебушек», считая это остроумным. Глеб не знал, что в ней раздражало его больше.
— О, какие люди! Хлебец позвонил, — противно захихикала Вика.
— Слушай, а как называется нечисть, которая приходит по ночам к мужчинам. Обнимает, парализует и…
— И что? — судя по игривым ноткам она все поняла, но хотела его помучить. Где-то минут надцать, во время ее «наводящих» вопросов, Глеб чувствовал себя школьником, которого застали за просмотром неприличных картинок. Наконец Вика смиловалась:
— Демоны, которые питаются похотью, называются суккубы, — снова взрыв хохота. — Бойся: они охотятся на мужчин! Изолируют их от общества и питаются сексуальной энергией бедняжек. Могут даже насмерть «залюбить»! Неконтролируемые приступы агрессии и одержимость объектом страсти — идет в комплекте. А-ха-ха, страшно? Вот только зачем эти знания Хлебушку?
Он не стал говорить ей, что на него покусился суккуб. Она и так расскажет подруге об этом звонке, но чтобы Света узнала о том, что беднягу-бывшего после ее ухода одолевают эротические галлюцинации, Глебу не очень хотелось.
— Для работы над творческим проектом, — замялся Глеб, не придумав что-то получше (какие, к черту, в его фирме творческие проекты). — Извини, у меня на другой линии звонок, — нашелся он и, чтобы не давать заинтригованной Вике пищу для болтовни, повесил трубку.
***
На работе он то и дело допускал ошибки, отвлекался на статьи по эзотерике. Сегодня он был очень хреновым специалистом по бухгалтерским отчетам. Зато — хорошим в демонологии. Она делала все, как описывали книгах: соблазняла, угодливо потакая его догадкам-фантазиям, втиралась в доверие. Занимала все возможное пространство. И медленно убивала, вытягивая жизнь тихими нежными поцелуями. Даже сейчас, после того, что она сделала, он не мог избавиться от мыслей об ее запахе, о прикосновении ее холодных «лапок».
— Глеб, ты знаешь, сколько тебе страниц еще писать осталось? — вырвал его из сладкого морока голос Толика.
— А ты знаешь, чем суккуб отличается от лярвы, — еле удержался, чтобы не заорать на него, Глеб. Господи! За что ему все эти знания! «Вот и вспышки агрессии подкатили!» Больше всего ему хотелось вырубиться. Но Глеб заставил себя пойти в спортзал. Хочет отстранить меня от людей? Пусть попробует!
— Неважно выглядишь, бро, — заметил приятель, с которым они вместе часто болтали после тренировок. Впервые в жизни Глеб не был благодарен ему за честность. Да что вы все на меня! Что вы знаете о моей жизни! Достали! Сволочи!
— Эй, эй, полегче, — тот, видимо, почувствовал что-то не то, сделал шаг назад. «Я чуть его не ударил. Человек сказал, что я неважно выгляжу. А я чуть не ударил его по лицу!» Дико болела голова. Казалось, он вырубится и проспит часов двадцать, как только коснется подушки.
Пришел домой, заварил чаю, пытаясь продержаться до ночи. Если он вырубится до десяти, ночью он точно не заснет. Глеб пытался доделать отчет по работе (почему-то все время посматривая на Светкин фонарик), но уже через двадцать минут, когда написал слово отчет через «д», понял, что от него не то что мало толку — много вреда.
Включил какой-то сериал про адвокатов. Он вообще-то не очень любил бытовуху на экранах, больше нравилось фэнтези. Сейчас хотелось чего-то адекватного. Глеб не прогадал: на третьей серии рутинных баталий между адвокатами и судьями далекого Нью-Йорка все, что с ним произошло, казалось совсем нереальным. Бредом воспаленной фантазии. «Какой нафиг суккуб?! Примерещится же такое!»
Сериал все еще шел, когда появилась Она. На небе уже проснулись звезды, как будто бы разлетелись брызги с кисточки небрежного художника. Глеб почувствовал, как что-то тяжелое сдавило грудь. Она напиталась его энергией так, что он вполне мог различить ее полупризрачный силуэт. Она была, конечно же, прекрасна. Кожа сияла в темноте, образ угодливо подстраивался под все его фантазии. Глеб зажмурился. Перед внутренним взором тут же замелькали непрошенные видения. Он сопротивлялся и ласкам грудастых актрис и современным инстаграм-девочкам, которым время от времени ставил лайки.
— А так, енотик-полоскун? — вдруг зашептал на ухо Светиным голос. Это были ее руки, ее слова. Глеб не понял, что повлияло: бессонница ли, затуманенное ли мороком сознание. Но в один момент он перестал понимать, что Она не Света.
***
На этот раз она отстала в пять утра. До этого лежала рядом, тихонько поглаживала его, шептала на ушко всякие глупости, как влюбленная девочка. Как влюбленная Света. На каждое её прикосновение предательское тело отзывалось мурашками. Когда небо начало сереть, Она прижалась к его щеке губами, поставила вульгарный засос. Пометила.
«Как же с таким приду на работу?» К счастью, он быстро прошел: через десять минут от засоса остался лишь маленький след. Это нужно было, чтобы он знал. Чтобы помнил, кому он принадлежит. На работе Глеб умудрился поссориться с бухгалтером и уборщицей одновременно.
— Бугородский! Зайди-ка ко мне.
Начальник начал издалека, но с первых слов Глеб понял речь идет не об обещанном повышении. Конечно, он все понимает. У всех бывает сложный период. Но он когда-нибудь должен заканчиваться, а у Глеба что-то не кончается. И его личные проблемы не должны влиять на дела фирмы. Видел он последний отчет… На этих словах Глеб задремал. Очнулся, когда Алексей Валерьевич грозился уволить его если он в этом месяце хоть раз допустит нечто подобное.
«Конечно-конечно», — промямлил Глеб, утонув в извинениях. Он сел за руль. Она подмигивала ему со всех уличных плакатов. Когда Глеб включил радио, из него вместо привычных шуток доносился Ее голос. От неожиданности Глеб чуть не врезался в столб. Выругался.
Черт подери, готов был поклясться, ей было выгодно, чтобы он врезался! Чтобы его выгнали с работы! Нет, не Свете, а той, что нагло надела ее личину, той, что прокрадывалась в его спальню, притворяясь то заблудшим ангелом, то возлюбленной. Ей выгодно, чтобы он испытывал ужасные эмоции. Она за ними и прилетает.
***
Настала ночь. Глеб зачем-то взял подаренный Светой фонарик с собой. Он знал, что Она придет. Но не ожидал, что явится в том образе, в котором пришла к нему впервые. Не блистательной демоницы, а робкой девочки, которая ищет тепла, хочет погреть «лапки». Чоп-чоп. Чоп-чоп. И от этого все было еще сложнее. Она дотронулась до своих волос, будто бы прихорашиваясь. Привычным жестом приняла Светины черты. Черты ее улучшенной версии...
А Глеб вспоминал Настоящую Свету. Ее улыбку. Глаза (голубые с чуть заметной зеленой крапинкой), родинку на губе. Щербинку. Ее неидеальную фигуру. И пухловатые бедра, и короткие ноги. Вдруг почувствовал свет в груди. Наверное, он был от того давнего глупого дорогого подарка. Фонарика. Его было так много, что он заполнял все пространство комнаты и квартиры.
Она все кричала и кричала, растворяясь в февральском холодном воздухе. Порождение одиночества, холода и пустоты. Глеб долго смотрел в окно и думал, что ему больше ничего на этом Свете не страшно.
Света спала в пустой квартире на другой стороне города. Чуть подмерзала, куталась под два одеяла, чтобы согреть «лапки», не зная, что для Глеба она фонарик. Что каждый для кого-то фонарик.
⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️
♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️
Я сама разберусь💖
— Жить будете у нас! Что по съёмным квартирам мыкаться? — улыбнулась мама. — Боже мой! Как быстро время летит! Вот и наша девочка замуж выходит!
Зоя Сергеевна смахнула слезу и обняла дочь.
— Я поговорю с Ильёй, — сказала Олеся.
— А что тут говорить? Ну, скажи, Дима! — Зоя Сергеевна обернулась к мужу, ища поддержки.
— Да, дочь… Ты… это… ну… куда ж деваться-то! И нам и вам! На квартиру ж разве сразу накопишь? — Дмитрий Георгиевич неловко пошутил.
Зоя Сергеевна укоризненно посмотрела на него и картинно вздохнула, возведя глаза к потолку.
***
Илья обрадовался предложению Олесиных родителей. Его самого и двух младших братьев воспитывала мама: с отцом они были в разводе. Чтобы жить там после свадьбы и речи не было, им самим было тесно в той крохотной двухкомнатной квартире.
— Спасибо им большое! Они у тебя классные! — сказал Илья.
— Да… И я их очень люблю. Только вот…
— Что? Что тебя тревожит? Всё будет хорошо!
Олеся сомневалась. Не так она себе представляла супружескую жизнь. Конечно, страшновато было прямо вот сразу окунаться в самостоятельность и здорово, что мама решила «подставить плечо», но Олеся считала, что всё же лучше жить отдельно. А на что? Вчерашние студенты, они с Ильёй зарабатывали очень скромно. На съём жилья будет уходить кругленькая сумма. И так мало что останется, а хотелось бы ещё и скопить на своё жильё. Илья уговорил Олесю.
— Будем усердно копить. Постараемся найти работу с большей зарплатой. Не переживай! Всё решим! А пока будем жить вместе с твоими родителями.
Сначала все вчетвером жили очень дружно. Готовили по очереди: то мама, то Олеся. Убирались все вместе, посуду мыли, пылесосили. Молодые жили в бывшей Олесиной комнате. Квартира хоть и двухкомнатная была, но просторная, с хорошим коридором и кухней. Зоя Сергеевна особо не вмешивалась в их жизнь. Чаще всего она проводила вечера вместе с отцом за просмотром телевизора в своей комнате. Ещё мама Олеси очень любила вязать. Дня не проходило у неё без любимого занятия. И как только выяснилось, что Олеся ждёт ребёнка, Зоя Сергеевна принялась вязать вещи для малыша.
— Пока неизвестно кто будет, мальчик или девочка, я свяжу пледик и носочки желтенькие! А потом, когда УЗИ сделаешь, тогда и решу, какого цвета буду вязать остальные вещи! — улыбалась Зоя Сергеевна, — Счастье-то какое! Внуков дождёмся скоро!
Родился мальчик. Упитанный здоровенький карапуз. Назвали Юрой. Деятельная натура Зои Сергеевны, которая недавно вышла на пенсию, не давала ей усидеть на месте. Она то и дело брала внука, пыталась его качать, одевать, купать. Отстраняя Олесю, она брала всё в свои руки. При этом не забывала вздохнуть и сказать, что молодые, мол, неопытные, дайте уж я сама сделаю. А то натворите тут.
Олеся переживала и пыталась поговорить об этом с мужем. Но тот не понимал:
— Леся! Зоя Сергеевна же помогает! Она, и правда, лучше знает, как правильно всё нужно делать. Тебя же вырастила! А мы с тобой ещё нет. Радоваться надо, что такие родители золотые у тебя.
— Она скупила все магазины. Игрушки, пелёнки, распашонки. Илья! Я сама хочу всё это выбирать. На свой вкус. Но как ей объяснить? И Юру я хочу сама растить. Ну, прямо из рук вырывает! Я что безрукая и безмозглая совсем? Не справлюсь? — Олеся плакала.
— Ты поднимаешь бурю в стакане воды! Не понимаю, что плохого в том, что мама помогает? — удивлялся муж.
В этот момент, до поры мирно сопящий в кроватке малыш, сморщил носик, закряхтел и громко заплакал. Хоть они и сидели в тёмной комнате на диване, рядом с кроваткой и говорили шепотом, видимо, всё же разговоры его разбудили. Громко раскрылась дверь комнаты и вошла Зоя Сергеевна.
— Ты моя рыбка золотая! Иду-иду, — она кинулась к малышу и вытащила его из кроватки. Потом посмотрела на Олесю и Илью и сказала:
— Чего сидите, успокоить надо, покачать! Можно ведь было не допустить до крика! Видели же, что забеспокоился Юрочка, надо было кроватку покачать или соску дать. Ох! Всему вас учить надо… Как мы сами растили, не знаю! Иди, Олеся, доделай борщ, я уложу малыша.
Олесе было стыдно и обидно. Казалось, что, и правда, она, ну ничего не может сделать правильно. Мама с каждым днём попрекала её всё больше. Хотя, вроде и не её… Но звучало это всё как-то…
— В шкафу бардак! Кто так положил всё комком? Я же учила тебя складывать вещи всегда. Пыли полно… Ох, солнце выглянуло сегодня, как глянула! Мама дорогая, а окна–то, какие грязные у нас! И кухню запустили. Хоть скобелем скреби: жира сколько на полках. Иди, притри что-ли, пыль чуть-чуть, пока Юрочка спит. Потом гулять пойдём, некогда будет.
Олеся вздохнула и взяла тряпку. Она всё время прибывала в какой-то растерянности, зато мама носилась, как ураган. Вот вроде и помогает она, а вроде и упрекает этой помощью. Вот вроде говорит про всех, что запустили дом, а выходит, что про Олесю. «Или мне так кажется уже? Не пойму. Я схожу с ума, — думала молодая женщина, уныло возя тряпкой по шкафу, вытирая пыль. — Странно. Всегда дружно мы жили с мамой. Я помогала, убиралась, мыла посуду. Даже готовить научилась, ну, конечно не так, как она, но вполне сносно… Но таких претензий вроде ко мне раньше не было. В чём дело? Я чувствую себя какой-то нерадивой растяпой…»
— Ох! Макароны разварились теперь! Кто их есть будет такие?! Олеся! Ты что?! Ну, на минуту нельзя оставить! Хотела в магазин сбегать, пока Юрочка спал, пора уже ему детское питание покупать, творожок, вот хотела выбрать сама. А то никому поручить ничего нельзя.
Олеся вышла из комнаты, держа на руках Юру.
— Мама! Тихо… — попросила она шёпотом, — Качать пришлось, плакал, никак спать не хотел, вот я убежала с кухни и забыла про макароны. Ничего, сейчас промою их.
— Ладно уж, — Зоя Сергеевна снисходительно посмотрела на дочь, — Хозяйка… А плачет Юрочка наверное оттого, что животик беспокоит. Говорила тебе, не давай ему этот банан! Надо тыквенное пюре или из цветной капусты!
Муж никак не защищал Олесю. Да и выговаривала Зоя Сергеевна всё это дочери в основном без него. И не понимал он, что её так тревожит.
В конце концов, придирки и претензии стали перерастать в ссоры. Высказывания мамы становились резче. Она уже в открытую отчитывала дочь. И при муже и при отце.
— Сама дитё ещё! Рано вам рожать. А я… ох… я уж не молодка, что б так бегать, а куда деваться? Помогать-то надо! Дети же и внук, все родные кровиночки.
— Мама! Я не дитё! — громко сказала Олеся, — Мне двадцать шесть лет! Я сама разберусь, как мне воспитывать своего ребёнка! И если бы ты не лезла со своими поучениями, то…
Они сидели за столом и праздновали Восьмое марта. Олеся сама не знала, с чего так завелась. Мужчины подняли тост за женщин, а потом долго-долго хвалили и превозносили Зою Сергеевну. Что какая, мол, она молодец, что мать и бабушка она идеальная и хозяйка бесподобная. Муж, Илья, долго благодарил её за помощь и называл «наша мамочка». Олеся, было, подумала, что это про неё — «мамочка». Ведь это она недавно стала мамой и думала, что муж, говоря тост про нашу мамочку, имел её ввиду. Но, нет. И так ей обидно стало, прямо слёзы готовы были брызнуть из глаз, но опять сдержалась, не подала виду. А потом мама завела всё тот же разговор про помощь свою незаменимую. Вот она и не выдержала…
— Я лезу?!! Я? Да вы… да без меня… — Зоя Сергеевна аж дар речи потеряла от возмущения. Потом всхлипнула и выбежала из-за стола.
Праздник был испорчен. Все молчали. Олеся сидела и вяло перекладывала с места на место нарезанные огурцы на тарелке. Мама опять сказала ей, что толсто она их порезала, ломтями. Так не делается. Для украшения стола надо тоненько резать и красиво укладывать. И зелень она забыла купить. Потом купила. Но вялую. Как такую на стол подавать? — сказала мама.
— Иди. Извинись перед матерью, — промолвил, наконец, отец. Муж тоже смотрел на Олесю укоризненно.
На следующий день Олеся собрала вещи и отправилась к подруге. Перед этим она позвонила мужу на работу:
— Ты как хочешь, а я больше не выдержу. Марина как раз вчера звонила мне и спрашивала, нет ли у меня знакомых, желающих снять квартиру. Недорого — однушка же. Вот я и решила. Возьму пока только самое необходимое. А ты потом привези остальное…
Муж был очень удивлён такому решению. И родители тоже.
— Доченька! Ну, зачем ты так! Ну, в сердцах чего не скажешь! Простила я тебя уже давно! Зачем уходить на съём, деньги платить? Я что? Такая ужасная? — всхлипывала Зоя Сергеевна.
Мама всегда первая шла на примирение с Олесей. Оттого той было ужасно стыдно. Никогда она не грубила родителям, даже будучи подростком, а тут… Но Олеся твёрдо решила отстоять свою самостоятельность.
— Марина говорила — на полгода квартиру сдаёт. Вот поживем отдельно, может, и научусь всему сама. А то видишь, прямо ничего у меня не получается, — Олеся опять сказала не то, что хотела. Оттого слёзы снова наполнили глаза. Она их решительно вытерла и, положив сумку с вещами в коляску, в которой уже мирно посапывал Юрочка и открыла входную дверь. — Не беспокойся за меня. Не такая уж я и нерадивая. Справлюсь.
***
Живя самостоятельно, Олеся немного «расправила крылья». Теперь можно было распределять домашние дела самой, без указки. И готовить тогда, когда она считала нужным, и в магазин ходить, и убираться, и покупать тоже всё самой и решать, что покупать. В этом Олеся находила много приятного. Как будто она, наконец, как подросший птенец, вылетела из гнезда и, замирая от страха и восторга, совершает свой первый полёт.
— Олеся… Ты извини, конечно, но… не могла бы ты не готовить больше борщ? Он какой-то странный получается у тебя. Не съедобный. Вот мама твоя готовила такой наваристый, ух! Ты, может, спроси её, вдруг какой секретный ингредиент нужен? И рубашку ты мне вчера забыла погладить… — сказал как-то вечером муж, придя с работы.
— Ой… и правда, забыла, извини Илюша, — Олеся виновато посмотрела на мужа, — А борщ…
— И вот ещё что, — перебил её Илья, — Давно хочу тебе сказать. Может… вернёмся? Всё же лучше нам было у твоих родителей. И деньги уходят впустую. Так мы не скоро скопим на свою квартиру.
— Ни за что! — ответила Олеся, — Я только жить начала нормально, успокоилась! Опять эти придирки? Неееет!
— Всё равно через полгода придётся возвращаться. Так мало, как твоя подруга, никто не будет просить за аренду. Мы не потянем.
Но Олеся твёрдо стояла на своём.
Однако муж, как будто специально то и дело стал находить поводы для претензий. Или ей это казалось? Олеся и сама не знала. Всё у неё выходило не так, как у мамы. И он это подчёркивал, совершенно не заботясь о чувствах супруги. По ночам Олеся плакала.
Мама тоже часто звонила и звала обратно. Однако Олеся на уговоры не поддавалась. Прошло полгода. Надо было съезжать. Малыш Юрочка подрос и скоро должен был отправиться в ясли. Конечно, тут уже без помощи бабушки было бы трудно — Олеся собиралась выходить на работу. Илья неплохо зарабатывал, и им удавалось даже немножко копить, но Олеся тоже рвалась поскорее вносить свою лепту.
Когда они вернулись на квартиру к родителям, то зажили по-прежнему. Сначала Зоя Сергеевна сдерживалась и не делала так много замечаний, как раньше. Да и Олеся уже кое-чему подучилась и стала более смелой и умелой, однако вскоре всё вернулось «на круги своя». Олеся только и жила мыслями о предстоящем выходе на работу, пока однажды не обнаружила, что беременна.
В сметенных чувствах она рассказала об этом мужу. Тот обрадовался.
— Уж не думаешь ли ты, Леся, что это плохо? Ведь мы хотели ещё детей! Разве нет? — он внимательно посмотрел на свою супругу. За время их брака она сильно изменилась. Перестала следить за собой, давно не делала стрижку, ходила чаще всего в джинсах и футболках и, чего греха таить, он часто вспоминал, что были и другие времена в их жизни такие, что глядя на Олесю у него захватывало дух от её красоты и оттого, что он так любит её, а сейчас… Нет, он любил Олесю по-прежнему, но очень хотел, чтобы она стала прежней.
— Я вообще ничего не думаю. По-моему здесь все думают за меня. И я не представляю, что буду делать, когда родится ещё один малыш. Хотя к тому времени ты, наверное, сам будешь со всем этим управляться, потому что мама, наконец, окончательно меня сведёт с ума.
— Ну-ну… Не говори так, — Илья обнял жену, — Всё будет нормально. И знаешь, у меня для тебя есть небольшой сюрприз: кажется, скоро я стану получать намного больше! Идёт речь о моём назначении на очень ответственную должность. Но и зарплата там ого-го какая!
— А ты справишься? — с сомнением посмотрела на мужа Олеся.
— Я буду стараться! — улыбаясь, пообещал Илья, — Ведь скоро у нас будет очень большая семья. Я уже взрослый мальчик и понимаю, какая на мне лежит ответственность! Я вообще очень ответственный, если ты заметила…
Олеся улыбнулась и счастливо прижалась к мужу.
Вскоре после рождения второго ребёнка — дочки, Олеся и Илья смогли взять ипотеку. И денег скопили и материнский капитал добавили. Сложилось всё наилучшим образом. Квартирку выбрали не большую, но уютную.
Олеся была счастлива жить отдельно. Она с радостью кинулась наводить уют и налаживать быт в своём «гнезде». Однако мамины советы всё же иногда вспоминала. С улыбкой. Какой же она была наивной, совсем молоденькой девочкой когда-то! Может, и правда, всё у неё тогда «криво» выходило? И мамина помощь была очень кстати? Однако жить отдельно своей семьёй всё-таки ей нравилось больше. Всему она научилась ничуть не хуже мамы. И борщ и котлеты, и чистота в доме теперь, и за собой следить успевала и дети в порядке. Всё пришло со временем.
А Зоя Сергеевна с Дмитрием Георгиевичем тоже живут хорошо. Только теперь наоборот — отец Олеси вышел на пенсию, а мама отправилась на работу. Ну не может она дома сидеть! Тяжело ей без дела. В центр детского творчества устроилась. Ведёт кружок вязания.
— Вот и хорошо, что мама при деле, правда? — сказала как-то Олеся мужу, — С её неуёмной энергией грех дома без дела просиживать. И хорошо, что мы отдельно теперь живём. Лучше уж сохранить тёплые отношения на расстоянии, чем ругаться с родным человеком каждый день и, в конце концов, возненавидеть друг друга. Мне всё время хотелось крикнуть ей: «Отстань! Я сама разберусь!»
— А что поделать? Квартирный вопрос всему виной, — вздохнул Илья, разведя руками…
⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️
♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️
Слишком хороша✨
— Понимаешь, меня раздражает то, что у тебя есть деньги!
— Раздражает?!
— Да!
Аделина ничего не ответила, молча повернулась на каблучках и зашагала прочь от этого места. Она была крайне возмущена, но ничего не могла поделать. Да и зачем?
Аделина всего в жизни привыкла добиваться сама. В школе всегда старалась получать одни только пятёрки, чем иногда удивляла и учителей, и одноклассников. Ведь она была из тех, кто плачет над четверкой. Сверстники крутили пальцем у виска и втихаря завидовали полученным Аделиной четверкам. Они бы и им были рады. А учителя вздыхали и говорили, что нельзя так зацикливаться и что иногда бывают ошибки, ничего страшного, и пятёрку можно получить в следующий раз. Но Аделине нужно было получить её немедленно. Сейчас.
Приходя домой из школы, она тут же принималась за уроки. Мама и бабушка удивлялись, глядя на неё.
— Поди, погуляй, Аделька! Погода вон, какая хорошая, — говорила бабушка.
— Завтра контрольная. Надо готовиться, — отвечала девочка.
И откинув за спину свою прекрасную косу, она бралась за учебники. А ещё она очень любила читать книги.
— Зрение испортила! Говорили же тебе, нельзя столько сидеть за книжками! — сетовала мама.
— Ну, ещё немножечко! Ну, очень интересно, — просила Аделина, прижимая к себе книгу, которую только что взахлёб читала.
Мама покачает головой и идёт на кухню. Там они с бабушкой разговаривают о том, какое блестящее будущее ждёт их девочку.
— Но только бы не в ущерб здоровью! — неизменно добавляет бабушка. — Дал бы Бог…
Конечно же, школу Аделина окончила с золотой медалью. Поступила в хороший вуз, выдержав высокий конкурс. Отучилась на отлично и там.
Работу девушке искать не пришлось. Её тут же пригласили на работу, едва она защитила диплом. Аделине даже пришлось выбирать из двух мест. Она выбрала то, которое было ближе к дому.
С её трудолюбием и упорством дела на работе тоже пошли замечательно. Её старания замечали, поощряли и доход повышался. Вскоре Аделина купила себе квартиру и съехала от мамы и бабушки.
— Ох, внучка, — вздыхала бабушка, — Ты давно взрослая, хочешь жить одна, я понимаю… Но мы по тебе будем так скучать!
— Не переживай, бабуль! Я буду часто приезжать, всё же мы в одном городе жить будем, а не за сто километров, — с улыбкой говорила Аделина и обнимала бабушку.
— Только если какой жених появится, смотри, приводи к нам в гости на смотрины, — улыбаясь и одновременно смахивая слёзы, говорила бабушка. — А то ты девка видная, при деньгах, мигом облапошат. А у меня глаз алмаз, я их за версту чую, жуликов-то.
— Ну что ты, бабуль, я же тоже не дурочка. Я и сама их разгляжу.
— Гляди что, разглядела одна, — хмурится бабушка и многозначительно смотрит на маму Аделины Ольгу, а та возмущается:
— Мам, ну что ты, в самом деле! Всю жизнь мне будешь припоминать?!
Мама Аделины не любит говорить о своем бывшем возлюбленном. Том самом, от которого она когда-то потеряла голову, и от которого родилась Аделина. Она скрыла от матери факт знакомства и общения с ним, а он обманул девушку и оказался не тем, за кого себя выдавал. А потом и вовсе загремел в места не столь отдалённые. Оттуда и подал он весточку Ольге. Думал, что она любит его до сих пор и простит, но она не простила. А Аделину решила рожать, о чём ни разу не пожалела. У девочки было всё, ведь Ольге помогала мама…
Вопреки наставлениям бабушки, Сергея Аделина с семьёй знакомить не спешила. Он ей нравился. Просто нравился. Ей было ничего от него не нужно, что в свою очередь, подкупило в ней самого Сергея. Умная красивая девушка, уверенная, знает, что хочет и как, сама за себя платит и вообще полностью независимая. Кроме того, Сергей недавно расстался с девушкой — полной противоположностью Аделины. Звёзды сошлись.
Сергей — свободный художник, из тех, кто пока ещё «не нашёл себя». Практичной и прагматичной Аделине как раз не хватало такой романтики в жизни. А Сергей был очень романтичный. Дарил цветы, покупал подарки, часто на последние деньги, так как денег у него вечно не хватало. Заказы, то были, а то нет. Но одно было понятно совершенно точно — Сергей талантлив. А Аделина стала его музой. Он писал её портреты, и они очень хорошо продавались, а временами он терял вдохновение и впадал в депрессию и тогда совсем ничего не писал. Аделина часто говорила ему, чтобы он не ленился. Для успеха в жизни ему не хватало только упорства, ведь талант у него был. А он всегда отшучивался и говорил, что для счастья ему не хватает её, Аделины. И они шли в спальню…
Сергей часто ночевал у Аделины. В его однушке разместилась мастерская. Там всё было завалено холстами и красками, а маленький старенький диванчик, на котором иногда спал Сергей, стоял на кухне.
Жить вместе Аделина не предлагала, а он и не настаивал. Сергея она не контролировала, жениться не требовала, о семье и детях не мечтала, дорогие подарки не выпрашивала, как его предыдущая девушка, да и зачем? Она сама могла себе купить всё, что захочет.
Аделина часто платила не только за себя, но и за него: романтический ужин в ресторане, поездки и прочие развлечения, прощая ему очередной «безденежный период», однако всегда предлагая решение. Она пыталась помочь Сергею улучшить продажи картин и увеличить заказы, иногда она предлагала ему место работы, где он мог бы зарабатывать, не бросая писать картины. Но Сергею нововведения не нравились, а касаемо работы его, как правило, что-нибудь не устраивало. Либо заработок, либо график. Он грустно усмехался и говорил, что он вольная птица и очевидно так тому и быть. Аделина не соглашалась и пыталась помочь любимому.
Однако, несмотря на всё это мужчина устраивал её полностью, никаких претензий она ему не предъявляла. И ей было хорошо с ним. Только с ним она отдыхала и душой и телом.
Но однажды, во время очередной прогулки после ничего не значащих разговоров о погоде и событиях в мире культуры, которыми обычно интересовался Сергей, он вдруг заявил о том, что им надо расстаться. Аделина была поражена. Они остановились и присели на лавочку. Аделина уже мысленно планировала сегодняшний совместный ужин, даже заранее приготовила еду и напитки. После прогулки они собирались пойти к ней. Ничего не предвещало такого развития событий…
Сергей начал путано объяснять, что она слишком хороша для него, а он в жизни пока ещё ничего значительного не достиг, финансовое положение у него не стабильное, ему нечего ей предложить. А Аделина она такая вся крутая и самодостаточная. Сама решает свои проблемы, ничего ни у кого не просит, держится уверенно и независимо и у неё есть деньги.
— А меня это раздражает! Понимаешь, раздражает! — заявил Сергей. — Ты сама решаешь как и куда их потратить, ни в чём себе не отказываешь. Ты можешь купить себе всё, что захочешь, а я считаю копейки. Я же вижу твое выражение лица, когда ты получаешь мои подарки. Ты вежливая девочка, говоришь спасибо и прочие нежности, однако то, на что я собирал два месяца, ты можешь купить прямо сейчас, одним движением руки, просто достав из сумочки карту. И да, у тебя всё такое крутое! Сумочка эта одна твоя сколько стоит! Чтобы её купить, мне три месяца работать надо.
— То есть тебя раздражает мой достаток?! — Аделина была поражена. — Как ты можешь так говорить? Ведь кому, как не тебе известно, как мне эти деньги даются! Я очень много работаю для этого. И попрекать меня моим же достатком? Я же тебя ни словом, ни делом не упрекнула. Ни к чему не принуждала, не высмеивала…
Сергей молчал и сидел, отвернувшись от неё.
Аделина просто поднялась и пошла прочь. Зачем разговоры, к чему? Вместо того чтобы попытаться дотянуться до её уровня мужчина просто спрятался, сошёл с дистанции. Он бы мог поделиться с ней своими переживаниями, и они бы обязательно придумали, как быть. Но нет. Он решил расстаться. Деньги его раздражают! Да кто тебе мешает заработать? Мозги есть, талант, руки золотые, работай, твори! Нет! Ну ладно. Пусть живет сам по себе. Он же вольная птица…
Аделина была невероятно зла на Сергея. Права была тогда бабушка, кругом полно любителей поживиться за чужой счёт. А потом ещё и претензии предъявить.
***
— Ну что же ты всё никак нас не познакомишь со своим женихом? — спросила бабушка во время очередного визита Аделины.
— А нету его, жениха, бабуль… — грустно ответила внучка.
— Как нету, девочка? Не может быть.
— Может. Придётся мне, вероятно, одной куковать. Как там говорят, с сорока кошками, — улыбнулась Аделина.
— Не горюй, дочка, какие твои годы! — сказала мама. — Надо просто искать себе ровню.
— Может и надо. Только мне, почему то не хочется. Я поняла, что могу всё делать сама, зачем мне лишняя обуза? Нервы трепать?
Несмотря на упадническое настроение, Аделина через некоторое время всё-таки смогла встретить свою любовь. Точно такой же целеустремлённый молодой человек полюбил девушку, а она полюбила его.
Они понимали друг друга с полуслова, потому что были очень похожи. Упорным трудом они планомерно добивались своих целей. Вместе, сообща. Они обсуждали свои планы и делились достижениями.
А Сергея Аделина однажды видела на улице. Он рисовал какую-то девушку, сидя перед мольбертом на бульваре. Рядом с ним сидели и другие художники, которые рисовали с натуры. Аделина не сразу узнала его. Сергей выглядел каким-то уставшим и немного осунулся. А её он узнал сразу, и быстро отвел взгляд, будто бы был с ней не знаком.
Аделина, проходя мимо в своих новых туфлях, стоивших, как некогда говорил Сергей, две его зарплаты, подумала о том, что каждому своё. Очевидно, ему было комфортно на его уровне. И выше он не собирался. Как говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе…
Жанна Шинелева
Дорогие друзья! В издательстве АСТ вышла моя печатная книга. Называется она «Счастье по-житейски».
Книгу можно купить на сайтах Читай город, Лабиринт, Озон, Вайлберриз, и многих других! А также в обычных книжных магазинах.
⚜️♥️⚜️♥️⚜️♥️⚜️
Клеёнка
Осенью, в конце октября, к нам в магазин привезли клеёнку.
Продавец Пётр Максимыч как получил товар, сразу запер магазин, и в щели между ставен не было видно, чего он делает.
— Клеёнку, наверное, меряет, — толковал дядя Зуй, усевшись на ступеньке. — Он вначале её всю перемеряет, сколько в ней метров-сантиметров, а потом продавать станет… Постой, ты куда, Мирониха, лезешь? Я первый стою.
— Кто первый? — возмутилась Мирониха, подлезая к самой двери. — Это ты-то первый? А я три часа у магазина стою, все ножки обтоптала! Он первый! Слезай отсюда!
— Чего? — не сдавался дядя Зуй. — Чего ты сказала? Повтори!
— Видали первого? — повторяла Мирониха. — А ну слезай отсюда, первый!
— Ну ладно, пускай я второй! Пускай второй, согласен.
— Что ты, батюшка, — сказала тётка Ксеня, — за Миронихой я стою.
— Эх, да что же вы, — огорчился дядя Зуй, — пустите хоть третьим!
Но и третьим его не пускали, пришлось становиться последним, за Колькой Дрождевым.
— Слышь, Колька Дрождев, — спрашивал дядя Зуй, — не видал, какая клеёнка? Чего на ней нарисовано: ягодки или цветочки?
— Может, и ягодки, — задумчиво сказал Колька Дрождев, механизатор, — а я не видал.
— Хорошо бы ягодки. Верно, Коля?
— Это смотря какие ягодки, — мрачно сказал Колька Дрождев, — если чернички или бруснички — это бы хорошо. А то нарисуют волчию — вот будет ягодка!
— Надо бы с цветочками, — сказала тётка Ксеня, — чтоб на столе красота была.
Тут все женщины, что стояли на крыльце, стали вздыхать, желая, чтоб клеёнка была с цветочками.
— А то бывают клеёнки с грибами, — снова мрачно сказал Колька Дрождев, — да ещё какой гриб нарисуют. Рыжик или опёнок — это бы хорошо, а то нарисуют валуев — смотреть противно.
— Я и с валуями возьму, — сказала Мирониха, — на стол стелить нечего.
Наконец дверь магазина загрохотала изнутри — это продавец Пётр Максимыч откладывал внутренние засовы.
А в магазине было темновато и холодно. У входа стояла бочка, серебрящаяся изнутри селёдками. Над нею, как чёрные чугунные калачи, свисали с потолка висячие замки. За прилавком на верхних полках пасмурно блистали банки с заграничными компотами, а на нижних, рядком, стояли другие банки, полулитровые, наполненные разноцветными конфетами. При тусклом свете ириски, подушечки и леденцы сияли за стеклом таинственно, как самоцветы.
В магазине пахло клеёнкой. Запах селёдки, макарон и постного масла был начисто заглушён. Пахло теперь сухим клеем и свежей краской.
Сама клеёнка лежала посреди прилавка, и, хоть свёрнута была в рулон, верхний край всё равно был открыт взглядам и горел ясно, будто кусок неба, увиденный со дна колодца.
— Ох, какая! — сказала тётка Ксеня. — Поднебесного цвета!
А другие женщины примолкли и только толпились у прилавка, глядя на клеёнку. Дядя Зуй дошёл до бочки с селёдками да и остановился, будто боялся подойти к клеёнке.
— Слепит! — сказал он издали. — Слышь, Колька Дрождев, глаза ослепляет! Веришь или нет?
И дядя Зуй нарочно зажмурился и стал смотреть на клеёнку в узкую щёлочку между век.
— Кажись, васильки нарисованы, — хрипло сказал Колька Дрождев, — хоть и сорная трава, но голубая.
Да, на клеёнке были нарисованы васильки, те самые, что растут повсюду на поле, только покрупнее и, кажется, даже ярче, чем настоящие. А фон под ними был подложен белоснежный.
— Поднебесная, поднебесная, — заговорили женщины, — какая красавица! Надо покупать!
— Ну, Максимыч, — сказала Мирониха, — отрезай пять метров.
Продавец Пётр Максимыч поправил на носу металлические очки, достал из-под прилавка ножницы, нанизал их на пальцы и почикал в воздухе, будто проверял, хорошо ли они чикают, нет ли сцеплений.
— Пяти метров отрезать не могу, — сказал он, перестав чикать.
— Это почему ж ты не можешь? — заволновалась Мирониха. — Отрезай, говорю!
— Не кричи, — строго сказал Пётр Максимыч, чикнув ножницами на Мирониху, — клеёнки привезли мало. Я её всю измерил, и получается по полтора метра на каждый дом. Надо, чтоб всем хватило.
Тут же в магазине начался шум, все женщины стали разом разбираться, правильно это или неправильно. Особенно горячилась Мирониха.
— Отрезай! — наседала она на Петра Максимыча. — Кто первый стоит, тот пускай и берёт сколько хочет.
— Ишь, придумала! — говорили другие. — Нарежет себе пять метров, а другим нечем стол покрывать. Надо, чтоб всем хватило.
— А если у меня стол длинный? — кричала Мирониха. — Мне полтора метра не хватит! Что ж мне, стол отпиливать?
— Можешь отпиливать, — сказал Пётр Максимыч, чикая ножницами.
Тут же все стали вспоминать, у кого какой стол, а Мирониха побежала домой стол мерить. За нею потянулись и другие женщины.
В магазине остались только дядя Зуй да Колька Дрождев.
— Слышь, Колька, а у меня-то стол коротенький, — говорил дядя Зуй. Нюрка сядет с того конца, я с этого — вот и весь стол. Мне клеёнки хватит, ещё и с напуском будет.
— А у меня стол круглый, — хмуро сказал Колька Дрождев, — а раздвинешь — яйцо получается.
Первой в магазин вернулась Мирониха.
— Режь метр восемьдесят! — бухнула она.
— Не могу, — сказал Пётр Максимыч.
— Да что же это! — закричала Мирониха. — Где я возьму ещё тридцать сантиметров?
— Да ладно тебе, — сказал дядя Зуй, — останется кусочек стола непокрытым, будешь на это место рыбьи кости складывать.
— Тебя не спросила! — закричала Мирониха. — Сам вон скоро свои кости сложишь, старый пень!
— Ишь, ругается! — сказал дядя Зуй добродушно. — Ладно. Максимыч, прирежь ей недостачу из моего куска. Пускай не орёт. Пускай рыбьи кости на клеёнку складывает.
Продавец Пётр Максимыч приложил к клеёнке деревянный метр, отмерил сколько надо, и с треском ножницы впились в клеёнку, разрубая васильки.
— Бери-бери, Мирониха, — говорил дядя Зуй, — пользуйся. Хочешь её мылом мой, хочешь стирай. От этой клеёнки убыли не будет. Ей износу нет. Пользуйся, Мирониха, чашки на неё ставь, супы, самовары ставь. Только смотри будь осторожна с ней, Мирониха. Не погуби клеёнку!
— Тебя не спросила, — сказала Мирониха, взяла, кроме клеёнки, селёдок и пряников и ушла из магазина.
— Твой кусок, Зуюшко, укоротился, — сказал Пётр Максимыч.
— Ладно, у меня стол маленький… Кто там следующий? Подходи.
— Я, — сказала тётка Ксеня, — мне надо метр семьдесят.
— Где ж я тебе возьму метр семьдесят? — спросил Пётр Максимыч.
— Где хочешь, там и бери. А у меня дети малые дома сидят, плачут, клеёнки хочут.
— Пускай плачут! — закричал Пётр Максимыч. — Где я тебе возьму?
Тётка Ксеня махнула рукой на Петра Максимыча и сама заплакала.
— Вот ведь дела, — сказал дядя Зуй, — с клеёнкой с этой! Ладно, Максимыч, прирежь и ей недостачу, мне небось хватит. А то клеёнка, дьявол, больно уж хороша, женщине и обидно, что не хватает… Теперь-то довольна, что ль, тётка Ксеня, или не довольна? А клеёночка-то какая — прям искры из глаз. Какая сильная сила цвета. Постелишь её на стол, а на столе — цветочки, ровно лужок… Кто там следующий? Манька Клеткина? А какой у тебя, Манька, будет стол?
— Не знаю, — тихо сказала Манька.
— Так ты что ж, не мерила, что ль?
— Не знаю, — тихо сказала Манька.
— Так ты что ж, не мерила, что ль?
— Мерила, — сказала Манька ещё тише.
— Ну, и сколько получилось?
— Не знаю. Я верёвочкой мерила.
Манька достала из кармана верёвочку, узлом завязанную на конце.
— Вот, — сказала она, — у меня такой стол, как эта верёвочка.
— Как верёвочке ни виться, — строго сказал Пётр Максимыч, — а концу всё равно быть.
Он приложил деревянный метр, померил Манькину верёвочку и сказал:
— Опять нехватка. Метр семьдесят пять.
— Эх, — махнул рукой дядя Зуй, — прирезай недостачу от моего куска, режь на всю верёвочку. А ты, Манька, горячие кастрюли на клеёнку не ставь, ставь на подложку. Поняла, что ль? Сделай подложку из дощечки.
— Поняла, — тихо сказала Манька, — спасибо, батюшка.
— Или того лучше, Манька. Ты ко мне забеги, я тебе готовую подложку дам… Кто следующий-то там?
Дело в магазине пошло как по маслу. Пётр Максимыч только чикал ножницами, и через десять минут от дядизуевой клеёнки почти ничего не осталось.
Но эти десять минут дядя Зуй не терял даром. Он расхваливал клеёнку, жмурился от силы цвета, сомневался: не заграничная ли она?
— Ну, Зуюшка, — сказал наконец Пётр Максимыч, — у тебя осталось двадцать сантиметров.
— Чтой-то больно мало.
— Так выходит. Двадцать сантиметров тебе, полтора метра Кольке Дрождеву.
— Может, какие-нибудь есть запасы? — намекнул дядя Зуй. — Для близких покупателей?
— Запасов нету, — твёрдо сказал Пётр Максимыч.
— Видишь ты, нету запасов. Ну ладно, давай режь двадцать сантиметров.
— На кой тебе двадцать-то сантиметров? — хрипло сказал Колька Дрождев, механизатор. — Отдай их мне.
— Не могу, Коля. Надо же мне хоть маленько. А то ещё Нюрка ругаться будет.
— Уж очень мало, — сказал Колька Дрождев. — Двадцать сантиметров, чего из них выйдет?
— Я из них дорожку сделаю, постелю для красоты.
— Какая там дорожка, больно узка. А Нюрке мы конфет возьмём, чего ей ругаться?
— Это верно, — согласился дядя Зуй. — Когда конфеты — чего ругаться? Забирай.
— Если б валуи какие были нарисованы, — толковал Колька Дрождев, — я б нипочём не взял. А это всё ж васильки.
— Верно, Коля, — соглашался дядя Зуй. — Разве ж это валуи? Это ж васильки голубые.
— А с валуями мне не надо. Ну, с рыжиками, с опёнками я б ещё взял.
— Ты, Колька, береги клеёнку-то, — наказывал дядя Зуй. — Не грязни её, да папиросы горящие не клади, а то прожжёшь, чего доброго. Ты папиросы в тарелочку клади, а то наложишь на клеёнку папирос — никакого вида, одни дырки прожжённые. Ты лучше, Колька, вообще курить брось.
— Бросил бы, — ответил Колька, заворачивая клеёнку, — да силы воли не хватает.
К ужину в каждом доме Чистого Дора была расстелена на столах новая клеёнка. Она наполняла комнаты таким светом и чистотой, что стекла домов казались чисто вымытыми. И во всех домах стоял особый клеёночный запах краски и сухого клея.
Конечно, через месяц-другой клеёнка обомнётся. Колька Дрождев прожжёт её в конце концов горящей папиросой, пропадёт особый клеёночный запах, зато вберёт она в себя запах тёплых щей, калиток с творогом и разваренной картошки.
©️ Юрий Коваль