Дворничиха Зинаида на минуту остановилась, чтобы поправить волосы и устало обвела глазами чисто убранный двор.

В конце двора она увидела сына Лешку, который возвращался из школы. Но против обыкновения он шел медленно, и портфель нес, словно неподъемную тяжесть. Он не кинулся к матери с объятиями, как делал это каждый день, а только кивнул ей головой и прошел в подъезд, где они жили в маленькой служебной квартире.
-Наверное, двойку получил,- с улыбкой подумала Зинаида,- или замечание какое-нибудь от учителя.
Ее сын Лешка учился в третьем классе, двоек практически не получал, учился с охотой, но как и все мальчишки был неугомонным, активным, очень общительным. ОН всегда бросался навстречу матери, на ходу вываливая все новости, хвастаясь оценками, рассказывая о друзьях и об учителях.
-Ничего, - решила про себя Зина,- вечером отец придет с работы, и мы за ужином все решим, разберемся во всех проблемах.
И Зинаида, и ее муж Степан работали дворниками, хотя оба имели неплохое образование. Степан сам был из другого города, выучился в университете на инженера-мостостроителя, ехал по распределению, там встретил Зину и женился. Вскоре родился Лешка. Через пять лет Степан решил, что теперь можно вернуться в родной город, по которому очень скучал. Но сразу же встал вопрос с квартирой. Его родители жили в небольшой хрущевке с сестрой. Она за это время успела выйти замуж, потом развелась, вернулась к отцу с матерью с ребёнком. И в той квартире для Зинаиды и Степана с Лешкой просто не было места. Снимать жилье в крупном городе очень дорого.
И тут ему на глаза попалось объявление, что требуются дворники, дается служебная жилплощадь, которая спустя десять лет становится личной.
В тесном семейном кругу было решено Степану идти в дворники, чтобы получить квартиру. Зинаида по профессии была бухгалтером, но почти без опыта работы. Она помыкалась пару месяцев в поисках работы, но без знакомства никуда не брали, в госучреждениях была копеечная зарплата, да и там не особо хотели принимать девушку почти без опыта, без рекомендаций, да еще и без прописки.
И тогда Зинаида тоже по примеру мужа пошла дворником. Степан взял на себя два участка, чтобы зарабатывать побольше, а Зинаида один, чтобы хоть немного работать на удаленке. Степан со временем тоже нашел себе работу по специальности на удаленке и потекла их трудовая жизнь.
Эту супружескую пару в доме уважали, все знали, что это не опустившиеся люди, а порядочная семейная пара, которая честно выполняет свою работу, никогда и никому не откажет в помощи. Но, честно говоря, при слове дворник возникает в уме и памяти какое-о существо неопределенного пола, вечно пьяное, грязное, матерящееся. Подобной профессией трудно гордиться.
Вечером за ужином Лешка сидел молча и вяло ковырялся в тарелке с вкусным тушеным мясом. Степан как всегда ел с аппетитом и лукаво поглядывал на сына, а потом не выдержал и спросил:
-Леха, что случилось? Что так вяло жуешь? Тебя, что, мать пирожным закормила и теперь ты картошку с мясом есть не хочешь?
-Ничего не случилось,- тускло ответил сын, а потом спросил:
-Папа, скажи, а дворником работать стыдно?
-Почему это стыдно, сынок? Работать не стыдно никогда и ни при каких условиях. Воровать стыдно, бездельничать стыдно, а работать очень даже хорошо.
-А у нас сегодня в классе говорили о профессиях. И многие ребята сказали, что дворником или техничкой работать стыдно.
-Почему они так сказали?
-Ну, они сказали, что учиться этому не надо, работа грязная, противная, мусор убирать, грязь за всеми, а денег платят мало. А потом говорят, что дворники пьют водку.
-Сынок, ты меня когда-нибудь пьяным видел?
-Нет, не видел.
-А маму?
-Ты что папа, разве женщины пьют водку.
-Ну наверное, раз все дворники пьют, то и женщины должны пить. НО ведь мы с мамой не пьем, работаем честно, не воруем, имеет, кстати, образование, но работаем тут ради квартиры. Через год я уволюсь и вернусь в инженеры, хотя, может быть, один участок все-таки оставлю.
-Почему?
-Сынок, а я люблю свою работу, даже эту. Я встаю рано утром, часов в пять, когда почти все еще спят и начинаю убирать снег или мусор, или сгребать литья, чтобы люди, когда пойдут на работу шли по чистому двору. Я хочу, чтобы наш двор был чистым, уютным, чтобы цветы на газонах цвели, чтобы мусорные баки вовремя увозили.
-Папа, а вот у Кольки Иванова папа юрист, а у Вики из нашего класса мама банкир, а еще у ребят есть родители врачи, министры даже есть, А мне как-то стыдно сказать, что вы с мамой дворники.
-Постой, Лешка, у Кольки Иванова папа юрист? Какой же он юрист? Он же работает водителем у адвоката, просто личным водителем. Он и образования никакого не имеет.
-А Колька сказал, что папа- адвокат. И большие деньги получает.
-Врет твой Колька, да и министров у нас в классе нет никаких. Ты не забывай, мы же с мамой ходим на родительские собрания и всех родителей знаем, они же живут в нашем доме и в соседних домах. Ты говоришь, что у Вики мама- банкир, да она действительно работает в банке, но завхозом.
Лешка молчал и во все глаза смотрел на отца, а потом задумчиво спросил:
-Папа, а зачем же ребята тогда все это врали?
-Наверное, они как ты считают, что работать дворником, водителем, продавцом, завхозом стыдно, а вот юристом или министром престижно.
-Да, наверное, они же хвастались, что у их родителей большие зарплаты, что их воязт на машине, что их все уважают.
-А что сказала ваша учительница на все эти выступления?
-она сказала, чтобы иметь престижную работу, нужно хорошо учиться, много стараться, выполнять все домашние задания.
-А что она про профессии сказала?
-Она сказала, что нужно искать, к чему лежит у тебя душа, какие есть в тебе задатки и тогда найдешь свое место в жизни.
-Да я, сынок, не про это спрашиваю. Вот вы стали говорить, что министром, банкиром, юристом, врачом быть почетно, а дворником, техничкой, завхозом, шофером стыдно. Это же неправильно. Нет постыдных профессий, каждый труд почетен, если человек трудится честно, добросовестно.
-Папа, учительница про это ничего не сказала. Но она сказала, что почти на все хорошие профессии нужно получать образование. Папа, а на дворника же не нужно учиться? Значит, это плохая профессия?
Сын с надеждой смотрел на отца. Степан понял, что его Лешка, подобно всем детям, хочет гордиться родителями, говорить об их достижениях.
-Сынок, знаешь, что, я приду завтра в школу и поговорю с твоими одноклассниками и учительницей. Я объясню, как я понимаю. Я даже диплом свой принесу, покажу, что я инженер по профессии, но я и эту свою работу люблю. И главное, вовсе не место, а отношение человека к этому месту. И незачем выдумывать своим родителям престижные профессии, нужно любить их такими, какие они есть. И плохо, если вы будете думать, что только министры да юристы достойны уважения. Уважать можно и нужно любого человека, который честно выполняет свой долг.
#опусыирассказы
Автор Теток.нет
В нашем дворе жила женщина по имени Зайна, ночь с которой можно было купить. Необязательно за деньги. В трудный для родины час, пускала она к себе чеченских боевиков, вывесив на окно квартиры ичкерийский флаг, как опознавательный знак.
Флаг был красивым, зеленым, с лежащим посередине пушистым волком. Брала за свои услуги Зайна недорого: миску муки да банку солений.
А после того как гости покидали ее покои, Зайна надевала платок, прикрыв рыжие локоны, и спешила поделиться частью заработанной еды с детьми и стариками, которые жили по соседству.
Когда неприятельские силы, в лице русских военных наступали, а боевики вынуждены были уйти за границы своих территорий, Зайна с таким же радушием принимала захватчиков у себя. Русские мужчины несли Зайне мясные консервы и джем в маленьких баночках, а после их ухода, женщина поступала, как привыкла: делилась продуктами с инвалидами и многодетными семьями.
Поэтому, постоянно перешептываясь, называя ее за глаза «Шлюхой», и, в общем-то, не считая за человека, весь наш район проявлял терпимость к Зайне.
Большая часть мужского населения пользовались ее услугами: такие женщины представляют собой огромную редкость в Чечне, ибо за подобное поведение полагается – смерть.
Убивает такую мусульманку брат, дядя или отец. Никто никогда не осудит убийц. Наоборот, в народе они будут пользоваться всеобщим почтением и уважением. А полиция придет к ним руку пожать и сказать раскатисто: «Ассаламу Алейкум!».
Но у Зайны родных не было. Не было ни отца, ни матери, ни братьев-сестер кто бы мог ее убить. Или защитить от такой жизни. Известно было, что родилась она в горах Дагестана, говорит на чеченском языке, и меняет флаги на своих окнах согласно территориальным изменениям в Российской Федерации. Даже сколько лет ей – была загадка. Опытным взглядом местные праведницы оценивали ее как пережившую четвертый десяток.
– Красивая, потому, что детей она не рожала! – зло говорили кумушки в длинных платьях и халатах.
И лица их искажались, словно в стекле, которое не выдержало ударов мужской руки и треснуло вдоль и поперек. Зайна носила брюки, единственная, чуть ли не на весь город. Это тоже считалось неслыханным позором!
Родить ребенка Зайне никто бы не позволил: по местным традициям недостойна такая женщина, носить в чреве ребенка.
В обычных семьях, к сорока годам, женщина как старуха. А как иначе? Восемь-девять детей. В пятнадцать лет надо идти замуж, значит в тридцать с хвостиком уже – бабушка.
Другое понятие о времени, о молодости. Другие нравы. Горские.
Пережила красавица Зайна и времена суровых шариатских гонений: другую бы расстреляли, конечно, забили бы камнями или палками, но не ее. Суровые мусульманские проповедники забредали в наш двор для разбирательств, но увидев синеглазую хохотушку Зайну, начинали улыбаться в ответ, и пропадали в ее маленькой квартире на несколько часов.
Худенькая, словно миниатюрная статуэтка, красавица околдовывала их с первого взгляда. Она любила танцы и музыку. Быстро и вкусно готовила восточные блюда.
Выйдя от продажной женщины, проповедники старались как можно быстрее унести ноги, чтобы люди не приметили их лица с длинными бородами и не стали сочинять про них непристойные шуточки.
– Даже у стен есть уши! – сказала как-то тетушка Марьям: – Все про всех все знают: кто, откуда приехал, кто на кого посмотрел...
– А как в нашем дворе появилась Зайна? – спросила я, рассматривая рыжеволосую хохотушку из окна на кухне, где мы с соседкой Марьям готовили плов.
– Привел ее Рамзес. Нашел где-то. Она счастливая была, думала, может он женится. Но родные ему запретили даже думать об этом! А если родные не дадут согласия, никто против их воли не пойдет.
Рамзес был чеченцем, нашим соседом со второго этажа. Он пожил с Зайной какое-то время как с наложницей, и передал ее друзьям, как передают пачку недорогих сигарет.
Зайне дали чужую квартиру, откуда сбежала в смутные времена какая-то русская семья, и жила она в этой квартире, как в своей собственной, а Рамзес иногда с ней здоровался, если был уверен, что никто из соседей не видит. Но, такого, у нас в Чечне, конечно, еще не бывало: у всех глаза как плошки.
Особый обычай в Чечне – незапертая дверь. Даже если есть на ней замок – запирать бесполезно. Никто не стучит, так заходят. Соседи ведь!
– Тетя Марьям, нам утюг нужен! – забежали с верхнего этажа девочки-аварки, и, не дожидаясь, что скажет хозяйка утюга, схватили вещицу и понесли к себе.
Только дверь хлопнула...
– Это, я. За водой пришел! – громыхает ведрами старик Ахмед, идя в ванную комнату мимо нас.
– Марьям, я тут сумку положу в коридоре – кричит кто-то невидимый: – А брат через час зайдет, заберет!
По голосу мы догадываемся, что это соседка Залина из дома напротив.
И так целый день.
– Когда мы переехали – вспоминала мама, нарезая лук для плова: – Мы дверь не запирали вообще. Только если шли в магазин, а дома никого не было. Замучаешься открывать: стучат каждые пять минут. Дети и взрослые! То забегут, спросят как дела, то еды принесут, то что-то попросят. Никогда и нигде так дружно я не жила! Полюбила всем сердцем этот обычай.
Я, признаться, маминых восторгов, не разделяла. Мне казалось, что каждый – должен жить, наслаждаясь покоем, каждому нужно свое пространство, но боясь получить тумаков, свои рассуждения прятала глубоко внутри.
Плов в тот летний день получился изумительным на вкус, и взрослые решили угостить Зайну, которая хлопотала около своего подъезда.
В чужом доме Зайна вела себя тихо, и только если ее спрашивали о чем-то, начинала рассказывать маленькие веселые истории, будто вся ее жизнь была одним нескончаемым праздником, а все остальные жили в войне и грусти.
– Ах, какая я глупая была – рассказывала Зайна с улыбкой: – По молодости, бывало, забывала дверь закрыть. Только мой гость приготовится к радости земной, штаны снимет, как на пороге соседка появится, вбежит без стука, чтобы сахару попросить или соли. Один сердешный господин из министерства так перепугался, увидев родную тетку, что спиной о стол ударился... Что-то внутри него хрустнуло.
И унесли горемыку друзья на носилках, а тетка родная бежала следом и носками лупила несчастного....
– Как ты дошла до жизни такой? – моя мама удивлялась: – Ведь обманул тебя кто-то. Подлец попался. Вышла замуж, развелась, а родные назад не приняли?
Но Зайна только смеялась и ничего про юность свою не отвечала.
Во Вторую чеченскую, которая на самом деле была Третьей, Зайна опять повесила флаг с волком на окно. Флаг глубокой осенью изрешетило осколками, но она не убирала, так как нового не было. Снаряды разрывались прямо у подъезда, и мы иногда ждали затишья, чтобы выбежать и набрать снега для питья.
Однажды стреляли так сильно, что казалось, снаряды идут на дома непрерывающимся пунктиром и сотрут жилища вместе с нами в пыль. Что в это время чувствует человек, задыхаясь от летящей от стен и потолка побелки? От взрывов дом трясется как при шести бальном землетрясении и вздрагивает, подобно битому псу. А ты лежишь внутри этой конструкции на дощатом полу, вспоминая какие-то моменты из жизни. Пытаешься закрасить ими черную пустошь мрака, поглощающего все живое.
На соседней улице, в момент этого обстрела находились муж и жена: чеченец Ахмед и русская жена Ирина жили вместе уже тридцать пять лет. Вначале, до Первой войны никто не знал, кто из них какой национальности: никогда таких разговоров не было. Знали только, что их единственный сын погиб в автокатастрофе.
А потом вдруг выяснилось, что жена у дедушки Ахмеда – русская. Некоторые соседи после такого открытия, стали ехидно интересоваться, не прогонит ли он ее за порог? Но, получив от дедушки Ахмеда кто – помоями, кто – костылем, примолкли и почтительно здоровались при встрече.
Их улица, состоящая из частного сектора, переходила из рук в руки: боевики отступили за гаражи со своей переносной пушкой, а русские солдаты заехали на БТРах, открыв огонь из всевозможного оружия. Старики не могли потушить свой загоревшийся дом и прятались в коридоре, где более прочные стены.
А Зайна лежала на снегу, не добежав до двери подвала, где собиралась спрятаться: нельзя было поднять голову и проползти на четвереньках, такой был обстрел. Женщина видела, что дом стариков горит, но позвать на помощь при таком грохоте не было возможным. Никто не слышал собственных слов.
Старуха Ирина в горящем халате появилась на пороге внезапно. Она что-то прокричала, размахивая руками, и вновь пропала в своем маленьком тоже горящем, доме.
БТР навел на этот дом пушку. Солдаты, выскочившие из военной машины стали стрелять по дому стариков из автоматов, предполагая, что именно оттуда, вероятно, велся огонь боевиками.
Люди из подвала увидели происходящее через маленькое отверстие в стене, и застыли, понимая, что старики сейчас погибнут. И в эту секунду Зайна вскочила, и, не обращая внимания на разрывающиеся рядом снаряды, побежала к БТРу.
– Стойте! Там живут люди! – закричала она: – Не стреляйте!
Приникнув к отверстию в стене, выжившие жители наших домов не могли поверить в происходящее. В неизменных брюках, в легкой куртке нараспашку, потеряв в суматохе платок, Зайна закрывала собой чужой горящий дом.
Рыжие волосы ее упали крупными кольцами на худые плечи, синие глаза горели, и она показалось необыкновенно красивой посреди этого ада.
Русские военные даже стрелять перестали от неожиданности, и боевики со своей пушкой затихли за гаражами.
Зайна бросилась в дом и вытащила дедушку Ахмеда, задыхающегося от дыма, а затем и бабушку Ирину, которая смогла сбросить с себя охваченный огнем халат, и теперь куталась в старое пальто темно-зеленого цвета.
– Здесь живут люди?! – как-то ошарашено переспрашивали друг у друга военные.
Потом один из них подошел поближе к старикам и прокричал:
– Где ваши документы?
– Там! – показала бабушка Ирина рукой на потрескивающий черный остов: – Если хотите поискать, не стесняйтесь, идите прямо туда!
И воспользовавшись затишьем Ахмед, Ирина и Зайна, поспешили в подвал. Их никто не останавливал.
Русские солдаты и боевики продолжили воевать.
Через время весть о храбром поступке продажной женщины прогремела по всем дворам.
– Ты такая смелая! – говорили люди при встрече Зайне, а когда отворачивались, шептали: – Все равно все знают, кто она. Одно хорошее дело не перевернет историю молодости.
А Зайна все так же пела песни и хохотала, и однажды пришла к моей маме погадать на картах. Мама давным-давно не гадала, но Зайна ее упросила. Сказала, очень важное дело: жизни и смерти.
– Скажите, я умру молодой? Я не хочу дожить до старости! – твердила Зайна: – Старуха доживает свой век в окружении внуков, а из меня какая старуха? Не получится! Не способна я на это!
Мама раскладывала карты веером, и внимательно на них смотрела.
– Вижу, жизнь была у тебя суровая. Но, все пройдет. Изменится. Ты встретишь хорошего человека. И будет у тебя дом, и будешь ты старая, и будут у тебя внуки-правнуки.
– Неправда!
– Правда! Еще ни разу карты меня не обманывали. Из-за тебя грех взяла, а ведь обещала больше не гадать.
– А внуки точно будут? – Зайна задумалась.
– Точно. Вижу, мальчик будет маленький, но не сын твой, внук. Любить тебя будет сильно. Будешь с ним играть! И девочка, в розовом платье. Совсем крошка...
Подожди-ка, ты беременная?!
Зайна надкусила печенье, которое лежала рядом с ней на стуле. И тут мы заметили, что она плачет. Правда, она тут же начала улыбаться сквозь слезы, чтобы никто о ней дурного не подумал. Спряталась за стаканом воды.
– Хочешь, прочитаю тебе свои стихи? – спросила я.
Зайна кивнула.
Шум, проходящий сквозь тишину.
Время, которого нет.
Кто-то зачем-то придумал войну,
Длиною в сто тысяч лет.
Кто-то зачем-то дал имена,
И разделил века.
В мире, в котором всегда война,
Прокляты облака.
Каждый рожденный тянул билет,
И каждый из нас умрет.
Ты выбираешь – идти на свет,
Или упасть на лед.
Наступила тишина.
– Топай отсюда! – порекомендовала мне мама: – Поэты в России жили и писали лучше тебя, и все умерли в нищете. Твои стихи никому не нужны.
– Я просто хотела...
– Спасибо! – сказала Зайна. И улыбнулась. А потом, смущаясь, добавила: – Меня в тринадцать лет замуж выдали, я жизни не знала. Старалась старшим угодить. Били. За непослушание муж ребра сломал, не понравилось ему, как ответила соседу. В больнице лежала. Потеряла ребенка... Помню, муж бил меня ногами, а в другой комнате были его сестры и мать. Никто мне на помощь не шел. А я все кричала: «Я тебя не люблю! Я тебя никогда не любила!». Так и потеряла сознание... К родным я, после больницы, не вернулась, сбежала. Не простила их. Скрываюсь с тех пор. На самом деле, меня зовут Аминат.
– Никому не расскажем! – сразу сказала мама, внимательно посмотрев на меня.
– Теперь, когда жизнь прошла, это уже ничего не изменит.
– Изменит! Карты говорят, все будет у тебя хорошо. Во второй половине жизни будет свет, а в первой была тьма.
Зайна побыла еще немного и ушла. Шли недели. Соседи спрашивали друг у друга, куда делась наша хохотушка? Никто не знал. Мы, занятые своими делами, тоже стали забывать ее золотисто рыжие локоны и синие глаза, пока однажды не увидели на рынке стариков Ирину и Ахмеда. Они переехали к дальним родственникам в село, и в городе редко появлялись.
– Пропала Зайна! – сообщили мы.
Старик вздохнул, но перевел разговор на другую тему. А старуха не выдержала, сказала:
– Зайна изменила имя, родила ребенка. Смутные сейчас времена. Но и в них есть нечто хорошее, можно затеряться, начать жить заново. Мы, чем смогли, поддержали ее.
И старики, пожелав нам добраться без обстрела домой, пошли к своему авто.
#опусыИрассказы
автор рассказа ПОЛИНА ЖЕРЕБЦОВА, "Зайна" из книги рассказов о Чечне "Тонкая серебристая нить
Блог - неправильные люди.
- Колёса диктуют вагонные.., - донеслись до Сергея слова песни из соседнего купе. Там было шумно и весело – звучала гитара, слышался оживлённый разговор и заразительный смех... «Студенты развлекаются», - недовольно подумал Сергей и снова уткнулся в книжку. Но читать расхотелось. Тогда он стал смотреть в окно на мелькающие деревья, пустые заснеженные поля, редкие полустанки. Вскоре, сам того не заметив, Сергей задремал.
Проснулся он оттого, что поезд внезапно тронулся с места. За стенкой кто-то чертыхнулся, и снова всё стихло. Часы показывали полночь. Он застелил постель, и собрался было раздеться, как в дверь купе осторожно постучали. Сергей открыл и увидел старика с окладистой седой бородой.
- Не помешаю? – спросил вошедший и улыбнулся так ласково, что все мрачные мысли Сергея о нежданных попутчиках сразу же куда-то улетучились, уступив место любопытству.
- Нет, заходите, пожалуйста! – Сергей отодвинулся к окну, освободив проход, и принялся внимательно изучать гостя.
На старике был надет тулуп из овчины, подпоясанный кушаком. На ногах – валенки. «Катанки» - так их называла когда-то бабушка. Вспомнив это слово, Сергей вдруг почувствовал расположение к незнакомцу, словно он был его родным дедом.
Старик между тем разделся и, оставшись в белой рубахе навыпуск, сел на своё место, всё так же улыбаясь в бороду. Поклажи у него не было, не считая небольшого узелка с едой.
- Повечеряете со мной? – спросил он у мужчины, раскладывая на столике варёные яйца, соль и нарезанный ломтями хлеб.
- Нет, спасибо, я недавно ужинал, - соврал Сергей, стараясь не смотреть на еду. В животе предательски заурчало.
- Бери, бери, не стесняйся, - попутчик вдруг перешёл на «ты», и Сергей, перестав скромничать, взял кусок хлеба.
Старик, будто фокусник, выудил откуда-то бутылку с водой и пару кружек.
- Водичка чистая, родниковая, - подмигнул он Сергею, - такой в городе не сыщешь.
Трапезничали молча. Хлеб оказался тёплым и на удивление вкусным, как будто его только что вынули из печи. Сергей откусывал маленькие кусочки, и они таяли во рту, словно лакомство. Вода тоже была необычная - прозрачная, мягкая, без привычного запаха хлорки.
- Спасибо! – поблагодарил Сергей попутчика, почувствовав себя слегка охмелевшим от сытости.
- На здоровьечко! – откликнулся старик и добавил: «Что ж, поели, пора и на покой».
Он убрал остатки еды в узелок, а потом разобрал постель, разулся и лёг.
Сергей последовал его примеру. Некоторое время они лежали молча, слушая монотонный стук колёс.
- Тяжело тебе? – неожиданно спросил старик, и Сергей сразу не понял, что обращаются именно к нему.
- А почему Вы спрашиваете? – он слегка напрягся и сел, бросив испуганный взгляд в сторону попутчика.
- Потому и спрашиваю, что вижу, как мучаешься, а держишь в себе. Оно, конечно, дело твоё – держи, но поездка эта пустой окажется. А ведь ты осознать хотел, так? – спокойный голос старика придал Сергею уверенности. Неожиданно он почувствовал себя маленьким мальчиком, который пришёл к деду, чтобы излить свои детские обиды, облегчить душу.
И тогда, поддавшись этому чувству, отбросив все сомнения, Сергей заговорил. Рассказал про холодность жены, её вечные придирки и недовольства, поведал о частых ссорах с родителями, пожаловался на ненавистную работу, наглых коллег, норовящих сделать ему пакость по любому поводу. И эта командировка, в которую он напросился, была для него лишь возможностью отдохнуть, понять что-то важное, решить, что делать дальше. Вот только не получилось…
- Вы правы, пустая поездка, - глухо проговорил Сергей, закончив рассказ. Странно, но выплеснув из себя всю боль, ему стало гораздо легче. Недовольство и раздражительность куда-то улетучились, прислав взамен спокойствие и уверенность в своих силах.
- Ну, это ты потом решишь, - откликнулся старик, немного помолчав, - не зря же мы встретились… помогу, чем смогу.
- Поможете? – с надеждой в голосе спросил Сергей. – А как?
- Совет тебе дам. А ты, уж, сам думай – следовать ему или нет, - старик приподнялся и сел, внимательно заглянув мужчине в глаза. – Все твои проблемы от того, что много берешь, а отдавать не торопишься. Жена суп давеча сварила, а ты только буркнул что-то под нос и на работу убежал. А мог бы и сказать что-нибудь приятное, а то и цветы подарить… Халяву любишь… Книжку, вон, перед дорогой скачал в Интернете, а мог бы купить – автора порадовать, а потом отзыв оставить. Коллеги тебе не нравятся… А что ты для них хорошего сделал? Ведь от любой дополнительной работы открещиваешься, дескать, самому хватает... А сам всё стараешься домой пораньше уйти, а то и на больничный удрать. Мать с отцом тебе давеча посылку отправили – отблагодарил их? Вот и мотай на ус! В мире всё так устроено – сколько отдал, столько тебе и вернётся. А ещё лучше – отдать на порядок больше, тогда и мир к тебе будет благосклонен... Дерзай, Сергей!
- А откуда Вы про жену знаете… и про всё остальное? – мужчина, словно очнувшись, поднял голову, но никого не увидел.
Старик исчез. Ни узелка, ни овчинного тулупа – ничего не было. Сергей ущипнул себя за руку и громко ойкнул. Это был не сон. Мужчина встал и осторожно выглянул в коридор, но там тоже никого не оказалось. Тогда он подошёл к купе проводника и пару раз стукнул.
- Кому там не спится?! – послышался недовольный голос, и через минуту дверь отъехала в сторону, явив заспанное лицо проводницы.
- Простите, а мой попутчик… когда ему выходить?
- Место какое? – раздражённо спросила проводница, открывая журнал.
- Семнадцатое…
- Семнадцатое – свободное. Что Вы мне голову морочите, молодой человек? – она с шумом задвинула дверь, злобно щелкнув замком.
Сергей вернулся в своё купе и долго лежал, стараясь восстановить в памяти события ночи и найти хоть какую-то зацепку. Измучившись в догадках, он неожиданно заснул и проспал до утра.
Поезд пришёл вовремя. Сергей соскочил с подножки и направился к автобусной остановке. Неожиданно в толпе людей он увидел Нину Александровну – свою первую учительницу. Как ни странно – она его тоже узнала.
- Помните, как Вы нас учили самолёты из бумаги делать? А походы – помните? – только сейчас Сергей осознал, как много тепла и доброты подарила Нина Александровна ему и всем остальным. Ему захотелось отблагодарить её, сделать хоть что-то приятное.
- Подождите меня, я сейчас! – Сергей забежал в магазин, стоящий неподалеку и купил там коробку самых дорогих конфет.
- Это Вам! – он протянул конфеты учительнице, - а если что-то понадобится – вот мой номер телефона. Звоните, не стесняйтесь!
- Спасибо, Сергей! – женщина слегка растерялась, но приняла подарок. – Приятно видеть галантного мужчину, особенно бывшего ученика.
Квартира встретила его молчанием. На плите стояла кастрюля с борщом, в холодильнике – пюре и котлеты. Сергей пообедал и тут только сообразил, что не предупредил о своём приезде жену. Он тут же набрал номер.
- Таня, здравствуй! Приехал, да… Пообедал. Ты знаешь, всё забываю сказать…какая ты у меня хозяюшка! Спасибо тебе, милая…нет...не пьяный, ты что?! Да, а сейчас буду говорить это чаще…До встречи!
Сергей почувствовал, как изменился голос жены, в нём будто зазвенели серебряные колокольчики. А ведь позавчера они так холодно расстались…
Он прошёл в гостиную и включил телевизор. Неожиданно затренькал телефон. Звонили с незнакомого номера.
- Добрый день! Это Сергей Николаевич Крехалев? Меня зовут Наталья, я представитель компании «Барс». Мы ознакомились с резюме, и нас заинтересовала Ваша кандидатура. Если вакансия для вас еще актуальна, просьба подойти завтра…
Сергей не верил своим ушам, это была работа мечты, должность, к которой он всегда стремился, хотя и не надеялся на успех.
…Прошло полгода. Жизнь Сергея изменилась. В ней больше не было места злости, недовольству, отчуждённости или обиде. Это был совершенно иной мир, наполненный радостью и любовью. Вселенная изобилия, главным законом в которой была благодарность.
Простое человеческое чувство...
#опусыирассказы
Автор: Виктор Подъеьных
Нахлебница
✨
- Ты что, зараза, масло сливошное на хлеб то мажешь? – тётка Маруся нависла над Асей с искажённым от злобы лицом, - Маргарин на что? Ишь, нахлебница, и куда в тебя лезет, прорва?
- Я немножко, тётя, совсем чуть-чуть, маргарин невкусный такой, - Ася зажмурилась и втянула голову в худенькие плечики. Тётка попрекала её каждым куском, невзирая на то, что Асина мама регулярно присылала деньги с лихвой, и на еду, и на одёжку с обувкой.
- А ну сгинь с глаз моих, - распалялась тётка, - Хлев нечищеный, двор не метён, а она расселась, барыня, вон отсюда, приблуда.
Ася прошмыгнула мимо красной от злобы родственницы, выскочила во двор и разрыдалась. Ну за что? За что она так с ней? Десятилетний Генка, Асин ровесник и старший тёткин сын, единственный, кто не гнобил девочку в этом доме, ухватил её за руку и потащил в сторону сарая.
- Поешь, Ась, - Генка протянул сестричке кусок хлеба, стянутый у матери из-под носа, - В хлеву я почистил, а двор мы с тобой вместе быстро подметём, ешь, не плачь.
Семья Завьяловых была большущей. Родители Петра и Алёны сговорились поженить их, когда те ещё пешком под стол ходили. А как подросли, так и сами уверовали в то, что по судьбе друг другу. Была ли про меж них любовь? Да кто ж его знает, но плодились и размножались они регулярно, двенадцать деток на свет произвели. Жизнь в деревне трудная, кто деревенские, соврать не дадут, да такую ораву прокормить попробуй. Что с тех колхозных трудодней, слёзы одни, так что хозяйство держали большое, только успевай поворачиваться. Дети, конечно, помощники. Старшая из дочерей, Клавдия, третья по счёту, с измальства за остальными детьми ходила, нянчила, да по дому хозяйничала, пока мать с отцом в поле управлялись. Последышем Маруськой Алёна разродилась, когда за сорок ей было. Ну на кой? Уж ни сил, не желания с лялькой маяться у родителей не было, а посему кормить не стала, Бог дал, он и возьмёт. Клавдия мать журила, да только, как об стенку горох, поэтому забрала она ни в чём не повинную малышку в свою семью. Муж, Андрей, не возражал, тем более к тому времени, схоронили они уже трёх своих сыночков, что рождались, да почти сразу помирали. Маруська подрастала, сестрицу старшую мамой звала, а с родной матерью и знаться не хотела. Умер Андрей внезапно, когда пять девчонке было. Убивалась Клавдия сильно, уж больно любила мужа, но Маруську на ноги ставить кроме неё некому было. Так что беду в памяти схоронить пришлось. Только через десять лет снова замуж пошла. В семнадцать и воспитанница её замуж подалась, тяжёлая уж. Так, с разницей в пару месяцев и рожали, Клавдия дочку, Асеньку, а Маруся сына, Гену.
Мужа Клавиного, Степана, на должность в район перевели, так и разъехались сестра-мама с сестрой-дочкой. Толи за грехи родительские, толи судьба такая Клавдии выпала, но и Степана она похоронила, когда Асеньке девять было. Родственники мужа заставили её похороны и поминки за свой счёт справлять, да так, чтоб честь по чести. Продала Клава всё, что хоть какую-то ценность представляло, да ещё и должна осталась. Вот тогда она на поклон к сестрице, которой в своё время помереть не дала, как родное дитя выпестовала и поехала. В ноги упала, просила, чтобы Асенька у них пожила, пока она в богатом доме работать станет, да долги отрабатывать. Губы Маруська поджала, но отказать не посмела, хоть своих ребятишек уже трое у неё было. Так Ася в ад к родственничкам и попала.
- Аська, а ну подь сюда, - тётка, с утра пребывавшая в дурном настроении, позвала девочку во двор, - Давай, скидывай галоши, штаны, да полезай в корыто.
Ася оторопела. Зябко на улице, начало октября, корыто, полное глиной, даже чуть коркой ледяной взялось. И что тётке в голову взбрело в такую пору дом подмазывать?
- Тётя Маруся, может, хоть в баню перетащим, холодно, ноги застынут, - девочка, пытаясь вразумить тётку, таращилась на неё во все глаза.
- А ну поворачивайся, лентяйка, - замахнулась на неё злющая баба, - Ещё баню угадить не хватало. Давай-давай, я воду горячую подливать стану, авось не околеешь.
Закусив губы и сдерживая слёзы, Ася разделась и забралась в корыто. Ноги застыли тут же, но тётка пообещала подгонять её палкой, ежели чего и девочка стала топтать глину, утирая украдкой слёзы. Генка, уже тащивший во двор вёдра с водой, попытался влезть в корыто, подменить Асю, но мать отвесила ему такую звонкую оплеуху, что стало понятно, в этот раз помочь сестрёнке не получится. Вечером Ася слегла с температурой. Тётка, обозвав её дерьмушкой, зло сунула девочке какую-то таблетку и скрылась за дверью.
- Мамочка…, - шептала Ася, кутаясь в ознобе в тоненькое одеяло, - Родная, милая, забери меня, мамочка, не могу я тут больше. Я работать пойду, я помогать буду, мамочка…
Толи во сне, толи наяву, ей слышались весёлые голоса из кухни. Дядька Яков, тёткин муж, относившийся к Асе, как к мебели, приехал с работы. Младшие брат с сестрой, Катька с Толиком, визжали от восторга, видимо, одаренные отцом.#опусы Тётка, гремя тарелками, что-то монотонно бухтела. К Асе она больше не заглядывала. Когда все в доме уснули, девочка услышала, как приоткрылась дверь и в проём протиснулся Гена. Он приволок ей своё одеяло и ещё что-то прижимал к груди. «Что-то» оказалось пряником и конфетой.
- Папка привёз, - отдавая сестрёнке дары, он избегал её взгляда, - Мамка сказала тебе не даст, сказала, чтоб сами втихую ели, а я вот…, - он помог Асе развернуть конфету.
Тётка влетела в комнату внезапно, словно караулила под дверью.
- Так и знала, гадёныш, я что тебе велела? – мать схватила Генку за ухо и с силой потащила к двери.
Захлопнув за сыном дверь, она вернулась и влепила Асе такую пощёчину, что из её глаз брызнули слёзы. Пряник выпал из её ладошки и покатился по полу. Тётка тут же стала топтать его ногой, размазывая в крошки по полу. А Асе казалось, что ведьма топчет не пряник, а её саму, злясь и изрыгая проклятия.
Утром Ася проснулась от ласковых маминых прикосновений и поцелуев. Она приехала! Услышала и приехала! Тётка топталась у двери, исподтишка поглядывая на след от пощёчины, на лице племянницы. Пыталась что-то лопотать, но Клавдия её осадила:
- Да, Маруся, я к тебе с подарками и гостинцами для твоих ребятишек, а тут… такое. А может права была тогда наша мамка, бросив тебя на лавку, на погибель? Может, ещё тогда почуяла, какую гадину на свет белый произвела? Нет у тебя больше ни сестры, ни матери, и племянницы тоже нет. Бог тебе судья.
Асины вещички собрали быстро. Больше ни словом не обмолвились. И ушли восвояси из Маруськиной жизни, не оглядываясь. Генка стоял за воротами, глядя им вслед, пока они совсем не скрылись из виду.
- Асенька, это ты? – Женщина услышала в телефонной трубке незнакомый, старческий голос.
- Да. А Вы кто? – Асе почему-то вдруг стало не по себе.
- Так тётя я твоя, Маруся, - закашлялась на том конце звонившая, - помощи у тебя просить звоню. Одна я совсем осталась, болею. Генка с шестнадцати лет носа домой не кажет, даже не знаю, жив ли. Катька всё гуляла-гуляла, да сгинула совсем. А Толик в тюрьме, ни за что посадили. Яша помер, а я вот…, приезжай, дочка, помоги, прошу.
- Номером Вы ошиблись, женщина, нет здесь Ваших родных, разменяли Вы их когда-то на грошики сиротские и пряник мятный. А у Гены всё хорошо, вовремя он из вашего осиного гнезда съехал. И не звоните сюда больше, Бог в помощь, - Ася повесила трубку и помотала головой, словно стряхивая грустные воспоминания из детства.
Источник: Житие не святых
СЕРДЦЕ БЛУДНИЦЫ. Рассказ-быль.
✨️
Отец Евгений не был святым. Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.
– Но, знаешь, хорошо, что есть память, – говорил он. – Ты уже признал, покаялся, встал, отряхнулся, а все равно перед глазами встают картинки из прошлого. Где ты был неправ, струсил, смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно, это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной.
… Давно это было. В том маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было, мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать.
Верка осталась с бабушкой. Еще со школы пошла она по кривой дорожке. Сначала спала с какими-то похотливыми сальными мужиками за ужин в дешёвом кафе, потом – за шмотки. Иногда и деньжат могли ей подкинуть. Нет, была у неё и нормальная работа – на рынке торговала мясом. Но все знали, что и другое продать она может.
Когда Верке было восемнадцать, умерла бабушка. Не выдержало сердце, изболевшееся сначала за дочь, потом за внучку. И осталась она одна.
***
А потом забеременела. От кого – сама сказать не могла.
– Рассказывала мне Верка, что тогда это известие о беременности как молнией ее ударило, – вспоминал отец Евгений. – Ведь спала она со всеми подряд не от жизни хорошей. Что мать ее делала, то и она. От осинки не родятся апельсинки. Только не пила, в отличие от матери. До тошноты насмотрелась на попойки. А ещё хотела от одиночества убежать. Только не знала, как. Не научили ее. Ни о каком аборте даже не думала. Хотя врачи сразу сказали: «Тебе-то зачем?» И заниматься Веркой особо не хотели, брезговали. Но все равно ей было, что они там говорят. На обследования не ходила. Думала о том, что наконец-то закончится ее одиночество, будет любить этого ребёночка, и он ее будет любить. И станет теперь у неё в жизни всё по-другому. Не как у них с матерью. Странно, да? Но ведь даже «потаскухам» нужна любовь. Блудницам последним. Она всем нужна. И ведь, Лен, подумай, что-то внутри у неё было чистое, настоящее, раз малыша оставила. Мы, люди, ведь оболочку только видим… А сердце видит Господь.
… Но тогда, в начале истории, этого никто не знал. И в один из дней завалилась к ним в храм пьяная в драбадан Верка. Она то рыдала, размазывая по опухшему лицу дешевую тушь, то заходилась каким-то зловещим сумасшедшим хохотом. И толкала перед собой коляску, в которой лежал ее, наверное, уже трёхмесячный малыш.
«Верка-потаскуха», – прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем – вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием. Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец Евгений.
Молодой батюшка был не в духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут #опусы ещё крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он знал, кто это.
Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть было чему.
– Я смотрел тогда на ее ребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почему? – спрашивала она меня заплетающимся языком. И перегаром от неё разило противно так. – Делать-то что?»
Отец Евгений замолчал и несколько раз вытер ладонью лицо. Как будто хотел смыть навязчивое воспоминание. Но оно не уходило.
– А я… – опять заговорил он и схватился за голову. – Знаешь, что сделал тогда я? Я же знал про ее похождения, городок-то маленький. Я сказал: «А что ты хотела? Всю жизнь грешила, теперь всю жизнь терпи!!!! Пойди проспись сначала, потом поговорим». И пошёл по своим делам. Понимаешь, Лена?! По своим делам пошёл! Мимо прошёл…
– А разве не так? Разве не за грех? – спросила я.
– Так или не так, знает только Господь!
… Вера тогда молча повернулась и, шатаясь, пошла прочь со своей коляской. Тяжело, медленно, как будто придавленная бетонной плитой. Это была какая-то чёрная безысходность. Она шла в пустоту. А сзади шипела какая-то бабушка: «Ишь, удумала! Пьяная приперлась. И хохочет ещё…» Сторож Степан шёл за Веркой по пятам. Как будто боялся, что она вернётся. И гнала, гнала ее какая-то волна прочь от храма. Да что там от храма – из жизни. Нет ей места в жизни этой. Нет!
Отец Евгений обернулся и посмотрел ей вслед. Вроде бы всё правильно сказал, но жгло всё внутри. «Не вернётся ведь, – шептало сердце. – Ну, значит, не нужен ей Бог. Ладно, пора крестить».
– Я ни бабушке той шипящей ничего тогда не сказал, ни Степану, Лен, – почти простонал отец Евгений. – Почему? Да не до того мне было. Чиновник большой сына крестил. Спонсор. Опаздывать нельзя.
***
Ночью отцу Евгению не спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался…
– Ты чего не спишь-то? – сонно пробормотала матушка его Ирина.
Он рассказал. Она помолчала, встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне.
Вспоминали, как «залетела» без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт. А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и дом полная чаша, и всё равно.
– А девочка эта, блудница, на самое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри – сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»… Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батюшка… Ладно, идём спать, тебе рано служить…
***
Утром отец Евгений пришёл в храм задолго до службы. Там уже была Лидия Ивановна – одна из старейших прихожанок.
Она почти всегда была в храме. Уходила позже всех, приходила раньше. А иногда и ночевать оставалась – в строительном вагончике. Нечего ей было дома делать, после того как потеряла одного за одним сына и мужа. И сама еле выжила. Спас ее тогда отец Евгений. Но это уже другая история.
– Лидия Ивановна, здравствуйте! Вы Верку знаете? Ну эту…
– Благословите, батюшка. Да кто ж ее не знает!
– А где она живет, знаете?
– Где живет, не знаю, но сейчас спит она у меня дома с Мишуткой своим-бедолажкой. Я и питание ему купила.
– Как это?..
Вчера, вослед уходящей Верке смотрел, задумавшись, не только отец Евгений. Смотрела и Лидия Ивановна. Услышала она случайно их разговор и пошла следом за еле волочащей ноги женщиной с ее коляской.
– Вера, Вера, постой!
Верка остановилась и зло посмотрела на неё мутными глазами.
– Что, тоже про грехи? Сама знаю…
Лидия Ивановна помолчала, а потом обняла эту пахнущую водкой молодую женщину и начала гладить по голове. Как когда-то своего сына.
Верка сначала пыталась вырваться, а потом обмякла и прижалась к Лидии Ивановне. Как мечтала всегда прижаться к матери, но не обнимала та ее. И разрыдалась. И рыдала, рыдала. Как ребёнок.
– Он, он-то за что страдает? Это из-за меня, да? Из-за меня? Я же хотела всё по-другому. Жизнь изменить хотела, счастливым его сделать. Любить. А он вон какой, Мишутка мой. Врачи говорят, долго не протянет. Ест из шприца. Не видит. Лицо вон, как через мясорубку…
– Ты уже изменила жизнь, девочка, – прошептала Лидия Ивановна. – Ты просто сама ещё не понимаешь. И люби его, люби. Ему это нужно. И тебе тоже.
«Девочка»… Так Верку не называла даже мать. А потом все только и звали потаскухой. Она плакала и плакала… И как будто легче ей становилось.
Лидия Ивановна позвала Веру к себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное.
***
… Лидия Ивановна тихонько закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать.
– Прости меня, Вера, – не то я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки.
Вера рассказывала ему, как родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет теперь хорошо!» – думала она.
А потом были слова врачей про то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что «потаскуха» такого ребенка-урода не бросит.
Рассказывала, как в реанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…». Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше», – и всё.
– Мне страшно на него было смотреть, больно. Непонятно, как жить. Но бросить-то как?! Живое же… Уж какой есть. Сама виновата.
Из роддома врачи провожали ее молчанием.
– Надо же… Кто бы мог подумать, – сказала вдруг старенькая акушерка. – Тут здоровых бросают. А эта…
Рассказывала Вера, как дома пила с горя. Впервые в жизни. В себя приходила, только когда Мишутка от голода кричал. Молоко у неё пропало, и она давала ему дешёвую смесь. Сил сосать у него не было, и она кормила его из шприца, как научили в роддоме. Он срыгивал, а она опять кормила. И так часами. Как гулять с ним не выходила, людей боялась. Как из окна с сыном чуть не выбросилась. Жить-то как и на что? Но что-то остановило ее.
***
– А я, Лен, сидел, слушал всё это, и мне казалось, что я прикоснулся к чуду, – говорил отец Евгений. – Вот грешница передо мной, видавшая виды, прожжённая, всеми презираемая. Нами – такими чистыми, порядочными. А ведь шелуха всё это, случайное, наносное. Под этой грязью – сердце, светлое, доброе. Смелое сердце. Которое не побоялось ношу такую на себя взвалить. Ни на секунду ведь не задумалась она аборт сделать или бросить своего Мишутку. А ведь никто от неё не ожидал. Как же мы ошибаемся в людях, Лен. Как ошибаемся! Это так страшно! Душа какая у неё! Больная, а живая, любящая! И я со своим: «Нагрешила…». Ох, Господи!
«Сначала полюби, а потом учи»
А ещё вспоминал отец Евгений слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же, священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела, требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!»
***
На следующий день несколько женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире. Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье, ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание. Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять.
Верка сначала все больше лежала и плакала. А потом начала в себя приходить. Подолгу на руках с сыном сидела, что-то говорила ему. Целовала в невидящие глазки, в изуродованное лицо. Ловила мимолётную его улыбку. И страшно ей было, и хорошо. Что-то незнакомое, горячее подкатывало к горлу и заставляло биться сердце. Она, наконец, была нужна. И был тот, кого она любила.
– Да, любовь всем нужна, – повторил отец Евгений.
… Мишутка умер в десять месяцев. Рано утром. Так же у Верки на руках. Когда в обед зашла к ним Валентина Петровна, она все так и сидела с ним. Что-то бормотала и целовала, целовала. В глазки, в носик. Еле забрали у неё маленькое тельце.
Хоронил мальчика приход. Верку увезла скорая. Подумали все, что сошла она с ума.
– Но ничего, через месяц выкарабкалась, – рассказывал отец Евгений. Мы ее сначала у себя с матушкой поселили. Все равно боялись, что сделает с собой что-то. В храм с собой за ручку водили. Одну не оставляли. А потом она домой ушла. На рынок свой вернулась. Но в церковь приходила, в трапезной помогала. На могилку каждый день бегала. К тому, кому она была нужна. И кто ей был нужен. Иногда срывалась, пила. Много всего было за это время. Больше десяти лет прошло. Долго рассказывать.
– А сейчас она как? Посмотреть бы на неё.
– Так ты же ее видела.
– Я?
– Помнишь, в прошлом году к отцу Димитрию в село на храмовым праздник ездили? Она же тебя своими варениками угощала… Что глаза-то вытаращила? Верка это была.
… Я вспомнила ту женщину. Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них.
– Это его дети. Он вдовец. Как-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она же…». Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все давно. Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен! Страшно! Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить, да. Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна. Просто согреть. Поплакать вместе. Не на шелуху смотреть, а на сердце. Не побояться испачкаться. Сердцем сердца коснуться. Полюбить. Любовь меняет всё. Жизнь, мир, судьбы. Она всё может. Главное – не оттолкнуть.
#опусыирассказы
Автор Елена Кучеренко
На вокзале
Ждaл нa Куpcкoм вoкзaлe Мocквы элeктpичку. Пoдoшлa жeнщинa и cпpocилa у мeня мeлoчь нa пoкyпку xлeбa. Нa вид oдeтa oнa былa нopмaльнo, oпpятнo и ничeм нe былa пoxoжa нa вoкзaльныx бpoдяг, cтpeляющиx ceбe нa пoxмeльe. Тaк кaк я пoпaл в пepepыв бoльшoй, чaca нa пoлтopa, я cпpocил у нee, чтo у нee cлучилocь? Взяли в лapькe чaй c пиpoжкaми и ceли в пуcтую элeктpичку, чтoбы oнa мoглa cпoкoйнo пoкушaть. Oнa paccкaзaлa мнe иcтopию cвoeй жизни.
Eй 60 лeт. Вcю жизнь paбoтaлa пpoвoдницeй нa пoeздax, oднa pacтилa cынa. Пoкa былa живa ee мaмa, бaбушкa пpиcмaтpивaлa зa cынoм. Ну кaк - тo тaк cлучилocь, cын cвязaлcя c плoxoй кoмпaниeй, cтaл пoтpeблять нapкoтики. Ceл в тюpьму, вышeл, выгнaл мaть из дoмa, cпуcтил "пo вeнe" квapтиpу мaтepи, ceл пo нoвoй в тюpьму и гдe-тo тaм умep в paзбopкax... Жeнщинa пoexaлa в Мocкву, дoмa нeт, жить нeгдe, poдныx нeт. Жилa пo вoкзaлaм. Гдe выгoнят peтивыe oxpaнники, oнa нa дpугoй вoкзaл пepeбиpaлacь, блaгo иx в Мocквe мнoгo. Нa paбoту ee нe бpaли, мoл вoзpacт нe пoдxoдит. Кудa нe глянь, oткудa нe пocмoтpи нa эту иcтopию, вeздe пoлнaя бeзнaдeгa и oгpoмнoe нeвeзeниe. Чтo дeлaть и кaк eй мoжнo пoмoчь в этoй cитуaции я нe знaл. Eдинcтвeннoe, чтo cмoг cдeлaть нa тoт мoмeнт, пpeдупpeдил cвoиx дpузeй из милиции Куpcкoгo вoкзaлa, чтoбы нe гoняли ee из зaлa oжидaния. И пoкaзaл eй мecтa, кoгдa и вo cкoлькo пpиxoдят кopмить бeздoмныx люди из блaгoтвopитeльныx opгaнизaций. Гдe пoмытьcя, гдe мoжнo пoлучить мeд. пoмoщь. Ocтaвил eй cвoй нoмep тeлeфoнa. И нa этoм мы paccтaлиcь.
Нa ocнoвнoй paбoтe пoexaл пo дeлaм, виcит oбъявлeниe нa ocтaнoвкe: "ТPEБУEТCЯ КOНCЬEPЖ", copвaл бeз вcякoй мыcли и пoлoжил в cумку.
Дoмa нaшeл cнoвa этo oбъявлeниe и вcпoмнил пpo эту жeнщину c Куpcкoгo вoкзaлa. Пoexaл, нaшeл ee нa вoкзaлe и пoзвoнил paбoтoдaтeлям, пoexaли нa coбeceдoвaниe. Oбъяcнили cитуaцию и ee пpиняли нa paбoту. Мoжнo жить в этoй кoнcьepжнoй кoмнaтe, вce жe лучшe чeм нa cкaмeйкe и пoд бубнeж гpoмкoгoвopитeлeй. Oнa тaм cмoглa уcтpoитьcя нa двe cтaвки и eщe взялacь мыть пoдъeзд и лecтничныe мapши. Oнa oкaзaлacь oчeнь тaлaнтливoй xудoжницeй-caмoучкoй, pacпиcaлa кapтинaми xoлл cвoeгo пoдъeздa, вeздe paccaдилa нa этaжax цвeты и cдeлaлa пeпeльницы для куpящиx житeлeй. Пoдъeзд был выcтaвлeн нa кoнкуpc лучшeгo пoдъeздa в paйoнe. Мoя знaкoмaя нa oчeнь xopoшeм cчeту у aдминиcтpaции ТCЖ, и глaвнoe, oнa вcтpeтилa в этoм жe пoдъeздe тaкoгo жe oдинoкoгo cтapикa и oни peшили пoжeнитьcя. Кoгдa я cмoтpю нa cудьбу этoй жeнщины, я вepю, чудeca eщe cлучaютcя, и ecть нa нeбe Бoг!
Я нe мoг cпaть нoчaми, думaл ну кaк мoжнo eй пoмoчь? Чтo тут мoжнo cдeлaть для нee? Пpoйди я мимo oбъявлeния, былa бы oнa eщe живa? Вeдь oнa пpизнaлacь мнe, чтo былa гoтoвa кинутьcя пoд пoeзд oт бeзнaдeжнocти и тщeтнocти уcтpoйcтвa cвoeй cудьбы. Нe пpoxoдитe мимo нуждaющиxcя cудeб, дpузья! Будьтe внимaтeльны вoкpуг ceбя!
А.Кузнецов
Георгий Жаркой
Когда продолжается жизнь
Дочь замуж вышла, через два месяца пришла к одинокому отцу, прошла на кухню, плачет, просит, чтобы не спрашивал ни о чем.
Заварил чай, ушел. Вечером постелил на своем диване, себе – надувной матрас. А она на кухне – чай остыл.
Ночь наступила, уснула дочь – тихо в однокомнатной квартире. Отец на кухне, тяжелые думы: «Господи, как сложно. Если бы жена была жива, по-женски все поняла бы и помогла. Как быть? Взрослая дочь, что могу сделать? Удел – сидеть и мучиться от неизвестности. Эх, если бы жена жива была».
Нет сна, какой сон, когда у девочки неприятности? Два месяца, как отгремела свадьба, и вот такое. Конечно, к кому она еще пойдет? Роднее отца никого на свете нет. Только вот беспомощный отец.
Глубокая ночь нагнала много горестных мыслей: что муж с ней сделал? Как обидел? Такая несчастная, на кухне плакала, спрашивать не велела, и не покушала. Известное дело: кусок в рот не лезет.
И был душевный порыв – выйти тихонько из дома, пойти к этому подлецу и ударить кулаком по столу: что с моей дочерью? Что?
Даже приподнялся с горестного своего места, но снова сел: «А что, если дров наломаю? Драться с ним? Он вон какой сильный, а я с болячками. Чего добьюсь? Вдруг дочь обидится, что пошел разбираться»?
Нет, такова отцовская доля – ждать.
Вспомнилась бабушка. Когда он, маленький, приезжал, то она приготовит постель, подойдет, благословит иконой Николая Чудотворца, и сразу ясен и спокоен сон, и утром живительные силы.
Оставил полуоткрытой дверь на кухню, неслышно снял со стены святую икону, держал над дочерью, крестился и шептал еле слышно: «Помоги, Батюшка Николай, видишь, один я, без жены, ничего не вижу, как в темной комнате, куда идти, не знаю. Помоги, Родной, протяни нам Твою руку, на Тебя надежда».
Ясное утро – ни облачка. Сквозь сон слышит отец, что кто-то позвонил. Сорвалась дочь, побежала на кухню, дверь плотно закрыла.
Встал, накинул домашний теплый халат, сел на неубранную постель – ждет.
Появилась дочь: «Извини, папочка, что напугала. Это все эмоции, с ними не справилась. Все у меня хорошо, не беспокойся. Спал, наверное, плохо? Давай, суп тебе сварю и домой пойду».
- Что ты, родная, какой суп? Сам сварю, сам. Мне важно, чтобы ты счастливой была, ничего больше не надо.
Чмокнула в щечку – улетела доченька, а он стоял, смотрел, как по двору идет.
К иконе подошел: «Спасибо, что помог, на Тебя вся надежда».
Долго пил чай, как бабушка когда-то, сердце успокоилось, значит, жизнь продолжается.
#ГеоргийЖаркой_