Фатима

Фатима, не открывая глаз, нащупала на тумбочке будильник и хлопнула по нему, чтобы прекратить этот надрывный, резкий звук.
За окном было черно, солнце только-только, как будто пугливо приникнув к тяжелой зимней туче, высунуло свою макушку из-за усыпанных снегом, лохматых елей.
Пять утра. Коммуналка еще спит. Фатима живет здесь недавно, сняв маленькую комнату через знакомых. Соседи не особо привечают ее.
-Вот еще новости! Торгашку приютили, а, кто знает, может, она и по кошелькам горазда лазить! Все они там такие! Одной рукой тебе товар показывают, а другой деньги вытаскивают! – слышала она как-то разговор на кухне.
Старички из соседней комнаты, Николай и Надежда, сразу замолкали, стоило Фатиме зайти, чтобы налить себе воды или разогреть ужин. Фатима была чужой, неизвестно откуда взявшейся, соседи не признавали ее.
Странный мужчина привел ее однажды, поставил на пол чемодан и сказал, что она будет жить в свободной комнате.
-А кто она такая? Кем приходится владельцу? - сунулась, было, с расспросами Надежда Михайловна, но мужчина так посмотрел на нее, что женщина тут же захлопнула дверь в своей комнате и не показывалась, пока гость не ушел...
Ночью Фатиме часто снились кошмары. Женщина давно уже не знала своего дома, кочевала с места на место, пытаясь хоть как-то прожить на этом свете. Она никому не рассказывала о себе, никто не знал, как когда-то она потеряла семью в сгоревшем доме, как ее выгнали с фабрики, потому что предприятие закрылось, как она маялась, просила родственников приютить ее, но у тех и у самих было мало места. Помыкавшись по родным, Фатима все же решила начать жить своей жизнью, нашла работу, договорилась о комнате.
Однажды, на вокзале, куда Фатима устроилась уборщицей, ее окликнул мужчина. Черные, коротко стриженные волосы, густые брови, из-под которых блестят суровые, злые глаза, широкие плечи и крепкие руки испугали женщину.
-Что вам нужно? – удивленно спросила она, стараясь не смотреть на чужака.
-Я знаю, что ты ищешь хорошую работу и разбираешься в одежде, - хрипло сказал незнакомец. – Я предлагаю тебе хороший заработок.
Фатима выпрямилась, облокотившись на швабру, которой размазывала по вокзальному полу снежную грязь.
-Что за работа?
-У меня свой бизнес! – гордо ответил мужчина. – Я продаю одежду. Женскую, красивую. Будешь стоять за лотком, поделюсь выручкой.
Он обещал платить в два раза больше, чем Фатима получала, работая уборщицей.
Женщина задумалась. Здесь у нее есть крыша над головой, она живет в двух минутах от своей работы и точно знает, что завтра получит столько же, сколько и вчера.
А довериться этому странному дельцу – значит, рискнуть и, возможно, опять оказаться на улице. Кто он, откуда берет ту самую одежду?
-Подумай, я подожду, - сказал он, видя замешательство на лице женщины, и ушел.
Мужчина велел подумать, она думала, ночью, когда ее смена закончилась, а за окном все также стучали колеса поездов, днем, когда перед ней опять мелькали люди, дорого одетые, счастливые, или, наоборот, тревожно озирающиеся по сторонам, такие же потерявшиеся на перроне жизни, как она.
-Что ты решила? – незнакомец вернулся через несколько дней. – В город партию одежды везу. Продавщица на точку мне нужна. Ну, ты как?
Фатима остановилась, вытерла руки о подол платья, подняла глаза и молча кивнула…
Так женщина попала на рынок. Каждое утро она развешивала на решетках, которыми был обит ее контейнер, вещи. Платья, брюки, юбки, широкие балахоны, рубашки. Фатима вздыхала, глядя, как покупатели выходят из-за ширмочки и выжидательно смотрят на нее.
-Ну, что скажете? Идет мне? Или нет?
А что она могла сказать? Если правду, то человек уйдет, не заплатив Фатиме денег, она останется без зарплаты, если соврешь, расхвалишь странно сидящую на человеке вещь, то он все равно потом, придя домой и посмотревшись в зеркало, заметит никчемность покупки, и, не дай Бог, принесет ее обратно…
-Вы тут сами смотрите, как вам! – уклончиво отвечала она. А руки так и просились схватить одежку, распустить нитки, переделать, перекроить… Фатима умела шить, хорошо шить, так, что глаз любовался ее изделиями.
Простая работница швейной фабрики, она с детства смотрела, как мать, расчистив стол и протерев его, разворачивала приносимые клиентками рулоны тканей. Потом мелок белой мышкой бежал по васильковым полям или лазурному небу, оставляя свой тонкий, четкий след. Блестели ножницы, скользила рука матери, ловко выкраивая нужные кусочки.
Отец Фатимы не разрешал жене выходить на работу, то ли ревновал, то ли боялся за нее – обидят, обманут, устанет… Мама работала дома.
Фатима тоже хотела бы сидеть в уютной комнате, под оранжевым, с бахромой, абажуром, и шить наряды.
Но не было дома, давно сгинул в пепле тот мир, разлетелся по воздуху яркими, трескучими искрами…
-Берете? – моргнув, спрашивала Фатима и заглядывала в лицо покупателю. – Положить вам в пакет?...
Человек вздыхал, и соглашался…
Хозяин, Мурат, ругался на свою Фатиму, что мало продает, что торговля идет не бойко, что не улыбается продавщица своим гостям.
-Не радушная ты хозяйка! Нет! - корил он ее. – Человек чувствует это и бежит от тебя.
-Но я всего лишь продаю тряпки! – огрызалась Фатима. – Мне холодно, ноги стынут даже в валенках, товар ужасный, ты, что, сам не видишь?...
Мурат видел, но закупать лучшее у него не было возможности. Мужчина крутился, стараясь прокормить троих детей, мать и жену…
…Зарево восходящего солнца отразилось в висящем на стене зеркале.
Фатима поежилась. Ей так не хотелось вылезать из-под теплого, ватного одеяла, коленки последнее время нещадно ломило.
Женщина вздохнула и, набросив на теплое платье кофту, тихо повернула ключ в замке и вышла в коридор.
Старая мебель, стопки книг, велосипеды, такие же потертые, как их владельцы, соседи Трофимовы; ванночки для мытья детей, неизвестно зачем здесь хранимые, ведь жильцы коммуналки были в большинстве своем пожилые или просто одинокие, - Фатима осторожно пробралась в ванную. Из крана текла холодная вода, обжигая пальцы.
-Да будь ты проклята! – прошептала Фатима, обращаясь не то к самой воде, не то к конторе, что никак не могла залатать трубу в подвале, дав, наконец, в квартиры тепло.
-Ладно, зато помолодею! – женщина окатила лицо ледяной водой, охнула от того, что свело скулы и заломило зубы так, как будто иглы воткнули в каждый из них, и быстро растерла лицо полотенцем.
Кухня встретила жилицу гулкими каплями в раковине, сырым, плесневелым запахом тусклых обоев и таращащимися со стен кастрюлями, сковородками и полотенцами.
-Ой! Время-то! – Фатима суетливо нарезала хлеба, густо, щедро намазала его маслом и, вскипятив чайник, заварила крепкий, медово-смоляной, почти янтарный на просвет, чай.
Грея руки о чашку, женщина на миг закрыла глаза.
Нет, мамина кухня была не такой! Светлая, с салфетками и расшитыми полотенцами, с побеленным потолком и чистым, деревянным полом, с большим столом посередине, на котором мама, рассыпав пудровым веером муку, готовила пироги. Ее руки ловко мелькали, поглаживая и похлопывая пухнущее, податливое тесто, а губы пели тягучие, как мед, песни.
-Ой, ты полюшко родимое, ой, ты, реченька журчистая, ты беги к моему милому, - шептала мать.
А потом из печки выпрыгивал на стол румяный, хрусткий пирог. Начинка сочилась соком, по дому шел сладкий, коричный аромат яблочного пирога или сочный, чуть чесночный запах мясного, или ни с чем не сравнимый, домашний, с капустой…
Вот где было тепло – от маминых песен, от родного запаха тишины и покоя, от томящихся угольков, что прячутся за заслонкой в большой печи…
Фатима, услышав, как часы пробили шесть, встрепенулась, быстро доела завтрак, сполоснула посуду и кинулась в прихожую.
Света там не было, лампочка перегорела, приходилось одеваться на ощупь.
-Фатима, это ты там? – скрипучий, как старое колесо, голос Надежды, раздался из коридора.
-Я, я. На работу опаздываю.
-Что, нет воды горячей?
-Нет.
Надежда вздохнула и пошла на кухню греметь ведрами.
-До свидания, Надежда Михайловна! – на всякий случай сказала Фатима и ушла.
Соседка чаще всего даже не слышала ее прощания, тонущего в шуме падающей в металлическое ведро воды. Надежда Михайловна вообще была женщиной суровой, немногословной, всегда искоса смотрела на чужих, словно ища в них неминуемую угрозу. Фатима, с ее миндалевидными, карими глазами, окаймленными густыми, пушистыми, как хвостик белки, ресницами, с длинными пальцами на тонких, изящных руках, с точеной фигуркой, которую не портили даже самые убогие наряды, с любовью к пряностям и приправам, которые щедро сыпались в суп, была для Надежды Михайловны чем-то диковинным, странным, а потому совершенно неприемлемым. #опусы Коммуналка, в которой Надя прожила всю свою жизнь, должна была оставаться такой, как раньше, без этих ненужных перемен …
…Николай и Надежда, в теплых душегрейках и валенках выходили из своей комнаты, долго сидели на кухне на правах старожилов и кляли, на чем свет стоит, службы, что пригоняли экскаваторы, людей, копали, сверлили и резали ржавые, прогнившие насквозь трубы, а горячей воды все равно не было.
Другой сосед, одинокий и молчаливый Евгений Петрович Потемкин, или, как его звали в коммуналке, Женька-художник, вообще редко выходил из своей комнаты. Но вот к нему часто приходили какие-то подозрительные личности, надолго оставались в комнате, а потом выходили с холстами, завернутыми в бумагу.
Женька, всегда чуть навеселе, провожал их у двери, кланялся и все твердил, что талант не пропить.
Евгений Петрович, когда-то подающий весьма неплохие надежды художник, победитель нескольких конкурсов, поселился в коммуналке, когда в его жизни произошла трагедия. Женщина, что украшала до последнего времени большинство холстов, варившая ему кофе акварельно-нежным, весенним утром, целующая на ночь, жарко дыша в лицо, вдруг ушла. Ей вдруг захотелось земного, простого счастья, распланированного на годы вперед, захотелось примитивной мужской силы в доме.
-Рита, ты куда? – Женя смотрел, как его женщина, его муза собирает вещи. – Что произошло?
-Я встретила человека, Женек. Мы хотим пожениться.
-Я тоже хочу жениться на тебе! – Евгений попытался остановить возлюбленную, но она оттолкнула его руки.
-Нет, милый. Ты не хочешь. Ты хочешь только рисовать. Ты малюешь свои картины с утра до ночи, а я лишь соскребаю лишнюю краску, капнувшую на пол. Я для тебя только образ, который в любой момент готов сесть и замереть, потому что к тебе пришло вдохновение. Но я живая, Женек. Мне нужно другое. Мне нужна семья, стук молотка, когда муж вешает полку, запах щей из кухни, дети… А ведь они перетрогают все твои тюбики, испортят их… Нет, милый, я лучше пойду.
Она ушла, тихо закрыв за собой дверь. Связка ключей осталась лежать на полу. Женя так и не сделал для них крючок на стене в прихожей…
Евгений переехал в коммуналку, отдав ставшую ненужной квартиру своему брату.
И вот теперь, Евгений Петрович, укутавшись в широкий, вязаный шарф, появился на кухне, кивнул чете Трофимовых, очередной раз предложил им нарисовать портреты. Те только отмахнулись.
-Вы бы, Женечка, лучше бы шли работать! – Николай черпал ложкой густую, разбухшую кашу и искоса наблюдал, как художник заваривает себе то ли Иван-чай, то ли еще что-то, и заедает травяной напиток вчерашней булкой с изюмом. – И польза от вас, и зарплата бы была.
-Нет! Я готовлю новую выставку! – качал головой Евгений. – Вот допишу, и вы увидите, как все будут восторгаться моими полотнами!
-Ну-ну! – Надежда аккуратно завернула в сальную бумагу остатки колбасы и запрятала ее в холодильник. – Поглядим, какая такая выставка будет! Лет через десять… - подмигнула она мужу и стала убирать со стола.
Евгений поморщился, но отвечать не стал.
Вот придет вечером Фатима, уж она-то выслушает его, а, может быть, и заглянет в комнату полюбоваться картинами. Они должны ей понравиться. Цепкий, внимательный, наметанный глаз художника заметил и грусть в глазах новой жилицы, и то, как она слегка улыбается, когда по радио передают знакомую песню, и то, как нежно ложатся ей на плечи волосы, освободившись от косынки. Женя все хранил в памяти, а потом, чаще всего утром, когда солнце дерзко заглядывало в его окно, ныряя в стоящие на подоконнике, на полу и шкафу полотна, брал кисть в руки и писал – жадно, размашисто, горячо, не жалея краски. Он писал Фатиму, женщину, грациозную, как пантера, с глазами, в которых разлилась печаль…
…Фатима шла по городу, укрытому пушистым, тонким покрывалом, сотканным из снежинок. Она ныряла в метро, потом ехала на автобусе и, наконец, попадала на рынок. Мурат уже ждал ее у закрытого контейнера.
-Ты что-то поздно сегодня! Давай, скорее, пора начинать торговлю..
Он снимал тяжелый, ржавый замок с двери, приподнимал ее, заставляя уноситься куда-то вверх.
Из разбуженного контейнера ветер гнал тьму, сырой, крепкий запах синтетики, пластмассы и мерзлого металла.
-Смотри, Фатима, если так и будешь торговать, я найду другую женщину. Мне говорили, что ты хорошо разбираешься в одежде, поэтому я привез тебя сюда, нашел комнату, плачу деньги, а ты даже улыбаться покупателям не хочешь! Не нравится, уходи, или оставайся, но старайся!
Фатима вздохнула.
-Вы же сами видите, что такие вещи никто покупать не хочет. Они слишком простые, топорные, что ли. Как будто без души сшиты. Где вы только их берете! Вон, у соседей – и платья, и брючки какие стильные, а у нас…
Работница кивнула на других продавцов. Их товар, действительно, был намного лучше.
-Молчи и работай! – огрызнулся Мурат. – Не твое дело, где я все это беру.
Незачем знать глупой Фатиме, что его товар ворованный, нечестный, что идет он прямиком с фабрик, откуда его выносят такие же женщины, как она сама…
…Зима уже перевалила за середину, забрезжила надежда, что скоро станет теплее, люди отогреются под мартовским солнцем и захотят купить себе что-то новенькое.
И тогда Фатима взялась за дело. Она раздобыла где-то огромный лист ватмана, развернула его на полу Муратового контейнера и большими разноцветными буквами написала, что она может подогнать любую одежду, какая приглянется клиенту, под его фигуру, что нет ничего невозможного, стоит только захотеть…
Продавцы смеялись над простушкой-Фатимой, а между тем покупатели останавливались, усмехались, читая самодельное объявление, а потом вдруг заходили, Фатима колдовала над их обновками, садилась за швейную машинку, которую Мурат поставил тут же, в уголке, и вот уже брюки сели чуть лучше, а платье подчеркнуло фигурку новой хозяйки…
-Я не могу перешить все целиком, - сокрушенно качала Фатима головой, вертя в руках очередной наряд.- Но мы можем хоть немного исправить ситуацию…
-Давайте, что сможете!
Низкая цена и практически бесплатные услуги портного подкупали клиентов, и они соглашались на покупку.
Мурат довольно кивал, подсчитывая выручку.
-Молодец, Фатима! Я знал, что не зря взял тебя с собой!...
…Сегодня Фатима особенно сильно замерзла. Не помогал обогреватель, стоящий прямо у ног, чай, который можно было купить у крикливой Анны, что возила свою тележку с угощениями по торговым рядам. Мороз, казалось, проникал под кожу, стягивал мышцы толстым, упругим жгутом, втыкал лезвия своих льдинок в самое сердце.
И покупателей сегодня было мало.
Мурат, злой, как будто сорвавшийся с цепи, пришел после обеда и сказал Фатиме, что она уволена.
-Но мы же договаривались на год! Сегодня просто такой день, холодно, никто не хочет выходить на улицу, - пыталась оправдаться она.
-Уходи! – кричал он и швырял в нее вещи. – Уходи, вот, на, вот это забери и вот это!
Фатима подбирала с пола платья, кофты, пиджаки, до этого аккуратно развешенные по стенам.
-Бери и уходи! И думать забудь сюда возвращаться! – Мурат вдруг вытолкал ее на улицу и потащил к автобусной остановке.
-Да что такое? Мурат, что случилось? – испуганно прошептала Фатима.
-Не надо тебе этого знать, беги и не оглядывайся!...
Уже сидя в автобусе, женщина заметила, как к Мурату подошли какие-то люди, показали документы, он что-то сбивчиво объяснял им, а потом контейнер вдруг заполыхал, выпуская вверх густой, черный дым. Горело ворованное тряпье, горели деньги, что Мурат не успел забрать из тайника, спрятал в одном из железных ящичков за швейной машинкой.
Когда Фатима, прижав руку ко рту, смотрела на бывшего хозяина, на людей, бегущих за ним по ледяной улице, она вдруг почувствовала, что карман ее пальто стал необычно тяжел.
-Что такое? – женщина удивленно сунула руку и нащупала пачку банкнот, крепко сцепленных резинкой. – Зачем?! Откуда?
Она, поразмыслив, выскочила из автобуса и, жадно вдыхая носом морозный воздух, побежала по тротуару. Переулки, дворики, снова большая улица, заполненная людьми. Вот, вот он, дом Мурата. Ветхая трехэтажка, где он, как говорил, живет со свей семьей.
Фатима быстро толкнула тяжелую железную дверь подъезда, поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка.
Дверь открыла худая, бледная женщина, очень похожая на Мурата. Это была его мать.
-Что вам нужно? – тихо спросила она, оглядев лестничный пролет цепким взглядом.
-Я Фатима, я работала у Мурата. Там, на рынке, что-то произошло, я не поняла, я вот вам деньги принесла. Он мне сунул их в карман.
Женщина вдруг быстро схватила Фатиму за воротник, втянула в квартиру и прикрыла дверь.
-Слушай внимательно, девочка! Никакого Мурата тут нет, и ты его не знаешь. Если хочешь ходить на свободе, конечно, - усмехнувшись, добавила она. – Иди отсюда, дорогу забудь ко мне. Нет больше Мурата. Говорила я ему, что воровать плохо, да только, видимо, у нас у всех это в крови. А ты иди, нечего с нами знаться. И деньги эти ты забери. На доброе дело используй. И за нас словечко перед Богом замолви.
Женщина, так похожая на Мурата, влившая в него со своим молоком тягу к нечестной наживе, перекрестилась и вытолкала гостью обратно на лестницу.
Фатима кубарем скатилась со ступенек и выскочила из подъезда. Краем глаза она заметила, как со стороны улицы, через арку соседнего дома к трехэтажке идут люди в форме. Женщина подняла голову и заметила, как в одном из окон дернулись шторы. Мать хозяина знала, что к ней сейчас придут, она ждала этого…
…Фатима долго бежала по улицам, останавливалась, выдыхая ртом густой, белесый пар, а потом бежала опять.
-Что делать с деньгами? – стучало в висках. – Что с ними делать? Выкинуть? Жалко, Мурат хотел помочь, он бы мог оставить их в огне, отдать матери, перепрятать, но он поступил по-другому.
Фатима вспомнила, как однажды рассказала ему, что хочет открыть свое ателье, шить одежду, как когда-то мама…
Этой пачки денег, что сейчас тяжело плюхала о бок, на мечту не хватит. Но хватит, чтобы сделать жизнь Фатимы чуть-чуть лучше…
…Надежда Михайловна выглянула из своей комнаты, наблюдая, как соседка снимает сапоги, вешает на крючок пальто, стряхивает с шапки снег.
-Что-то ты сегодня рано! – старушка удивленно подняла брови. – Заболела?
-Нет, просто выходной.
Надежда Михайловна пожала плечами и захлопнула дверь. Они что-то долго обсуждали с мужем, тот поддакивал, громко работал телевизор.
-Здравствуйте! – Женечка как раз шел с кухни, где отмывал от густой, смолянистой, пахнущей льняным маслом краски руки.
- Вам помочь?
Фатима кивнула и пошла за художником на кухню.
-Поставьте пакеты здесь, пожалуйста! – Фатима указала на пол. – А теперь идите. Если хотите, конечно! – она залилась краской под пристальным взглядом соседа.
-Фатима, вы что-то задумали! – весело сказал он. – Ведь, правда?
Она только пожала плечами и кивнула на двер
По телевизору показывали новости, потом Надежда и Николай переключили кнопку и стали смотреть концерт. Сидя на диване, они укрывались тяжелым, ватным одеялом. И все равно было холодно.
И тут Николай слегка повернулся. Ему вдруг показалось, что нос уловил какой-то знакомый, но давно забытый запах.
-Что это? – спросил он жену.
-Что?
-Понюхай!
Оба принюхались еще раз. Точно! Капустный пирог, да еще какой ароматный!
Мать отлично научила Фатиму выбирать самый лучший кочан капусты. А еще она научила ее делиться теплом с теми, кто тебя окружает. Даже когда жизнь идет прахом, и завтрашний день рисуется лишь смутно, скомкано.
Фатима, засучив рукава платья, нацепив фартук и повязав косынку, рассыпала на кухонном столе пудровым облаком муку, и мяла, гладила, месила тесто, превращая его в податливое, нежное, упругое, с легким сливочным запахом.
-Ты что здесь грязь развела? – Надежда Михайловна застыла в дверях. – Вон, мука так и летает везде!
-Да вы садитесь, садитесь, Надежда Михайловна! – Фатима улыбнулась. – Теперь здесь тепло, давайте вместе песни петь!
Николай подтолкнул жену вперед, зашел сам.
Горячая духовка, словно печь, нагрела воздух, сделав его мягким, жарким, заставляющим сбросить теплую кофту, почувствовав легкое прикосновение тепла к голым рукам.
-Фатима, а можно, я тоже посижу? – Николай примостился в уголке. – Я тихонько! Так тепло тут!
Впервые за те несколько недель, что квартира жила без горячей воды и отопления, в ней вдруг стало уютно. Окна запотели от жара, выплеснувшегося из духовки, когда Фатима вынимала большой, румяный, пышный пирог. И жильцы, словно бабочки на вспыхнувшую лампу, потянулись туда, где было хорошо…
-И вы! И Евгения позовите! – женщина подняла глаза и улыбнулась. – Сегодня у нас праздник.
-Какой же?
-Будем считать, что у меня сегодня День рождения. Вот так.
-А как же подарок? Мы не готовы! – засуетился Николай.
-Что вы! Мне ничего не нужно. Просто сегодня я могла погибнуть, но меня спас один человек.
-Кто? Может, его тоже позвать?
-Я думаю, что я его больше не увижу, - пожала плечами Фатима…
Соседи, разрумянившиеся от кухонного тепла, разомлевшие от вкусного ужина и такого случайного праздника, сидели за сдвинутыми столами. Фатима, на правах хозяйки, разливала чай и раскладывала пироги по тарелкам.
Кто-то позвонил в дверь.
Фатима замерла, напряженно глядя на соседей.
Вот сейчас придут и за ней. Мурат или кто-то другой наверняка рассказал о глупой женщине, что помогала сбывать ворованный товар. Ее заберут, и эта квартирка больше никогда не услышит будильника, трезвонящего в пять утра, когда солнце только едва-едва высовывает заспанную макушку из-за темных елей…
-Я открою, - Евгений быстро встал и ушел в коридор. Он как будто почувствовал, что может случиться что-то страшное…
-Извините, - услышали жильцы женский голос. – Мне нужна Фатима.
-Зачем? – Женька-художник прищурился.
-А вы кто? – вопросом на вопрос ответила гостья.
-Я ее сосед.
-Тогда это вас не касается. Позовите Фатиму.
Та, кого так хотели видеть, сама пришла в прихожую.
-Да, я вас узнала, - довольно кивнула гостья. У меня к вам дело!
…Женщины долго говорили о чем-то. Надежда Михайловна все прислушивалась, но слов было не разобрать.
-Ну, что там? – то и дело спрашивала она.
-Не понятно,-Николай пожимал плечами.
Наконец, гостья, улыбаясь, вышла из комнаты.
-Значит, договорились! Жду завтра к десяти!
Фатима кивнула и закрыла входную дверь.
-Что она хотела? – Евгений мрачно смотрел на соседку.
-Она предложила мне работу. В театральное училище требуется портной.
Фатима растерянно развела руками…
…Прошло много лет. Дом с коммунальной квартирой давно сломали, построив на его месте высокий, стеклянный небоскреб; Николай и Надежда, совсем старенькие, теперь жили в отдельной квартире. Они иногда звали Фатиму к себе в гости. Захаживал к ним и Евгений, устроившийся художником-оформителем в одно из дизайнерских бюро.
Про Мурата Фатима больше не слышала. Те деньги, что он тогда сунул ей в карман, она так и не потратила. Берегла «на черный день». Фатиме не суждено было узнать, что Мурат был причастен к гибели ее родителей, И то, что он помогал ей потом, было не случайностью.
Жизнь сталкивала и разводила, знакомила и прятала друг от друга своих персонажей, словно малое дитя играло с фигурками и, походя, изменяло их судьбы. И только две ниточки так и не завязались в один узелок.
Как-то Евгений принес Фатиме ее портрет, портрет женщины с глазами – океанами печали. Мужчина уговаривал ее выйти за него замуж, но Фатима отказалась, уж очень разными людьми они были…
Зюзинские истории
Ванькa вжимaлся в стаpoе, потёртoe кpeсло, словно пытаясь слиться с выцвeтшей oбивкой, лупал глазёнками, полными страха и отчаяния. Жуткoe слово «приют», не раз слышимoe им в разговорах взрослых в последние дни, доводило его до такого cтупора, что ни есть, ни пить парнишка просто не мог, так и существовaл в полуобморочном coстоянии.
Тpи года назад, когда Ваньке было четыре, его мать Наталья вышла зaмуж за Андрея, мужика доброго, малопьющего, работящего. Андрей caм настоял на том, чтобы усыновить мальца, а потом повёз семью в деревню, к своей матери. Бати к тому времени уже не было в живых, а мать, Агриппина Лукьяновна, хоть и была ещё крепкой женщиной, но в сыновней помощи по хозяйству нуждалась. Да и дом, отцом построенный, был добротным, просторным, так что всем и места, и хлопот хватало. Баба Граня по началу встретила сноху настороженно, городская, да с готовым «приплодом», а потом увидала, что сыночку Андрюшеньке та по сердцу, да затолкала свой норов подальше, в закрома, чтобы жизни молодым не портить. Мальчонка ей понравился, приветливый, ладненький, глазастый, нет, ну не так, чтоб сразу «люблю не могу», но и не обижала. Конфетку ему совала когда-никогда, оладьи стряпала, булками сладкими баловала по случаю, штанцы с рубашонками строчила на машинке, ещё от матери ей доставшейся. Ванька платил бабе Гране той же монетой, рядышком хвостиком крутился, всё помочь норовил. Бабка ввечеру вёдра из колодца тянет, огород полить, Ванюшка и свои махонькие ведёрочки подставляет. Помидоры подвязывает, малец тут же с вязочками стоит, подаёт. Малину бабка собирает, он тут как тут, с туесочком, комары его жучат, он только отмахнётся, мордаху серьёзную состроит и помогает. Даже в баню Ванюшка повадился с ней ходить, мать с отцом дюже мочалкой дерут, а бабулька ласково так, даже веничком берёзовым пройдётся по спинке, ох как хорошо и совсем не больно. Улыбается, правда, Ванюшке баба Граня редко, ну так жизнь у неё не сахар, тяжёлая, деревенская, ещё с военного детства так повелось.
А неделю назад папку Андрея деpeвом в лесу пришибло, насмерть. Баба Граня так кричала, так выла, чтo вой тот до сих пор у Ванюшки в ушах стоял. Мамка плакала тихо, когдa случилась беда, да на похоронах, а потом ничего, молчком тoлько по дому ходила. А к бабке ни-ни, даже поесть не предложила ни разу. Так Ванюшка сам уже взрослый, что ж он бабушку не покормит что ли?! Только она, окаменела будто, в его сторону и не смотрела. Он её по щеке гладит, или за руку держит, а та, как изваяние, только что тёплая. Очень уж боялся парнишка, что бабушка вслед за папкой помрёт. А потом мамка исчезла. И след простыл. Бабушка в то утро поднялась, наконец, Ванюшка проснулся, а мамки, как не бывало. И вещей её тоже. Бумажка только на столе белела. Баба Граня её как прочитала, так и запричитала. А потом села, да в стену уставилась. Ванюшка опрометью за соседкой ринулся, тётей Лизой. Та прибежала, тормошила бабушку, а записку прочла и расплакалась. Вот тогда мальчонка в первый раз слово «приют» и услыхал. И другие соседи приходили, всё про долю тяжкую говорили, мамку называли плохими словами, тихонько называли, но Ванюшка слышал. А его всё сироткой кликали, жалели, и опять про приют.
На папкины девятины, когда народ по поминальной рюмке выпил, да кутьёй закусил, встала баба Граня из-за стола, все аж притихли. Встала и сказала, что вдвоём они теперь с внучком Ванечкой остались, что в казённый дом она его не отдаст, сама на ноги ставить будет, покуда сможет, а добрых людей просит, чтоб помогли ей мальца при ней оставить, бумаги нужные справить. Что такое «казённый дом» Ванюшка не понял. Он понял, что бабушка не отдаст его никаким «приютам». Клубочек ледяной, что у сердечка рос и душу холодил все эти дни страшные, вдруг растаял, а слёзы, что Ванька сдерживал, прорвались на волю. Баба Граня голову его руками обхватила, да к себе прижала, только и сказала, что мужики не плачут.
Ходоки, конечно, до бабушки ходили, всё толковали про времена лихие, голодные, 90- е на дворе были, про обузу, что та себе на шею повесила, но баба Граня быстро всех словоохотливых отвадила, так отбрила, что те долго к ней в дом не казали носа. Ишь, нашли обузу! Да её Ванюшка помощник первый! Да кто кому ещё обуза?! А то, что времена лихие…так её саму в войну соседка от голодной смерти спасла, нешто она в мирное то время одного мальчонку не прокормит?! Председатель, дай Бог ему здоровья, помог с бумагами, благо Андрей, в своё время мудро поступил, Ваньку усыновив. А они и не тужили, не голодали, в лохмотьях не ходили. Скотинку держали, огород сажали, всё вместе, как не глянешь, словно иголка с ниткой. Ванюшка и соседям помогать успевал, тот ему копеечку сунет, другой, вот уже, глядишь, и башмаки новые себе справил, и бабушке родной платочек купил, в её любимую ромашку. И в школе поспевал, каждый год Агриппине Лукьяновне грамоты вручали за воспитание внука. Почётные! #опусы Баба Граня срок себе отмерила – как Ванюшку в люди выведет, так и помирать можно. В город, к нотариусу съездила, зaвещание на дом написала. Ваня школу закончил, в институт поступил, вeтеринаром стать решил. Рано помирать, подсобить надо чуток внyчку. Как выходные – спешит Ваня до бабушки, в деревню, помочь, да приглядеть, чай не молода уже, с подарками едет, подрабатывает, не бeдствует, уж «дунькины радости» всегда везёт, уважает их бабушка, с чaйком душистым.
А тут и срок подоспел, вроде, занемоглa баба Граня. Видала она как-то по молодости часы песочные, у фeльдшерицы такие были. Вот, как тот песок, и годы её просыпались, поpa и честь знать. Помирать то уже не страшно, вывела она Ванюшку в люди, как и обещала сыну покойному на его могиле в те памятные дeвятины. А внучок, как почуял, в тот же день нагрянул, да не один. Дивчина с ним, Ирочка, молоденькая, шустрая. Детдомовская. Оба по paспределению в деревню приехали, она – медсестрой, он – ветеринаpoм, насовсем, значит. У Ирочки всё в руках спорится, раз – порядок в дoме навела, два – обед сварила, три – укольчик бабушке поставила, ожилa старушка. Обузой себя назвала, так Ирочка отчитала, но уважительно, сpoду у неё бабушек не было, только появилась, да сразу помирать собралacь, ну уж нет! Пришлось отложить. Вышла на завалинку, лицо coлнышку подставила, слезинку накатившую утёpла. «А чeм чёрт не шyтит, может и правнуков дождусь, как же oни, молoдые, без бaбушки то?!»
вечерние_истории
Счастливый конец
...-Она, знаешь, худющая такая, вот в обморок и падает постоянно. Прям, беда с ней.
-Не кормят, что ли?
-Как не кормят, кормят. Просто такая вот, «кожа да кости». Мож, что со здоровьем… А одевается хорошо, очень мне нравится! – Мария Георгиевна, сутулясь, с усердием нажимала на швабру, размазывая по полу серый, с отпечатками подошв, снег.
Поликлиника медленно просыпалась, тянулись к гардеробу редкие посетители, шурша бахилами и вздыхая; захиревшие, какие-то желтовато-серые цветы на подоконниках, истосковавшиеся по солнцу, сидели в своих одинаковых, глиняных с глазурью горшках, насупившись и растопырив листья.
-Что-то вы сегодня поздновато! – главврач, высокая, прямая, как флагшток, устремленный ввысь, в непокорное и холодное январское небо, Анна Петровна переступила через распластавшиеся по кафелю тряпки. – Скоро народ придет, а вы только убираетесь.
-Ничего, успеем! – напарница Марии Георгиевны, маленькая, юркая, вся как будто хорошенько сбитая из мышц и силы воли, бывшая пловчиха, Дарья Михайловна, уверенно кивнула. – Осторожно, Анна Петровна, пол-то скользкий!
Главврач кивнула, поджав губы, и застучала каблуками по лестнице.
-Вот что ей?... – неопределенно пожала плечами Маша. – Ведь сядет у себя в кабинете, чай заварит, или этот свой, ну, как его…?
-Кого? – Даша нырнула распаренными, красными руками в ведро с водой, бултыхая тряпку. Та, словно пойманный сом, нервно подергивалась и била хвостом по поверхности.
-Ну, цикорий. Да, точно, цикорий.
-Да и пусть ее! Сама знаешь, какая у бабы судьба. Пускай отдохнет хоть на работе.
Все в поликлинике знали, что муж Анны Петровны дома не бывает, ездит по командировкам, присылая время от времени пламенные приветы и ценные бандероли, а Аня одна воюет с сыном, что так не вовремя повзрослел, решив попробовать все самое запретное, самое-самое, чем богат мир вокруг. Сколько слез Анна Петровна пролила в своем кабинете, сколько телефонных разговоров, громогласных, звенящих потом в ушах тревожным набатом, разносилось по пустой поликлинике, заползая во все уголки вверенного Анне зданию… А потом женщина спускалась вниз и, отводя от охраны глаза, чтоб не видели размазанную по щекам тушь, быстро уходила, поглядывая на часы…
…-Да… Ну, вот. Дальше-то… -Мария Георгиевна решила продолжить свой рассказ.
Дарья Михайловна подхватила ведро и направилась на второй этаж.
-Пойдем, там доскажешь!
-Ага…
Женщины в одинаковых, когда-то синих, а теперь посеревших от усердных, почти каждодневных, во имя санитарии, стирок, халатах, звеня связками ключей в карманах, зашагали по ступенькам.
Второй этаж был пока пуст. Только один мужчина, весь сжавшись, сцепив руки в «замок» до белесоватости больших, шишковидных костяшек, поджав ноги и втянув голову в плечи, сидел на банкетке у кабинета кардиолога, напоминая обиженного грифа, притихшего на ветке какого-нибудь засохшего дерева высоко в горах.
-Мужчина! – Даша бодро плюхнула ведро на пол, дождалась, пока звон, зародившийся в нержавейке, пролетит по всему этажу, затихнув где-то в густой, жирной листве фикуса, Дашиной гордости, и громко продолжила. – Мужчина, вы что так рано? Врач с одиннадцати сегодня!
-Да? А? Что? – посетитель как будто проснулся, вздрогнул и уставился на уборщицу. – Я… Я посижу, подожду.
И клацнул челюстями, ну, точь-в-точь стервятник, какого Дарья Михайловна видела с внуками в зоопарке.
-Ну, сидите. Только ноги-то! Ноги-то подберите!
-В смысле?
-Капает с ваших ботинок, говорю! Вы в медицинском учреждении! – Даша строго подняла вверх указательный палец.
-Хорошо, я вытру, посижу немного и вытру… - и продолжил все так же сидеть на банкетке, постепенно втягивая голову обратно в плечи, словно прячась в панцире.
-Ну, Маш! Рассказывай! – Дарья Михайловна, наконец, обернулась к напарнице. – Что там у тебя случилось-то?
-Так вот, - подхватилась Мария Георгиевна. – Она ж из маленького городка приехала, вся такая непутевая. Ты знаешь, привезла с собой банку огурцов. А кому она нужна, эта банка? В городе-то?! Ее, эту банку-то, и клацнули в автобусе. Рассол пролился на пол, кондукторша, видать, беременная, прям вся исстрадалась. Ей с этим укропчато-чесночным ароматом еще целую смену катать…
-Да… - протянула Дарья Михайловна. – Помню, тоже, Мишку когда носила, еду и думаю, как зайду в гастроном и куплю себе огурцов. И что?!
-Что?
-Пока ехала, все раскупили. Я домой пришла, слезы градом, так обидно стало, а муж так тихонечко полотенчико со стола поднимает, что-то там у него прячется. Вижу, трехлитровая банка маринованных, любимых… Ты не представляешь, как я тогда взвизгнула!
-Ну-ну! Ладно, уймись. Взвизгнула она… Люди кругом, ты потише говори. Так вот, я продолжу! – Мария Георгиевна набрала побольше воздуха в легкие. - А кто нашей-то худышке поможет? Денег нет, жилья нет. Ну, она на завод устроилась. То ли вахтером, то ли лифтером, я уж не помню. Дали ей место в общежитии.
-Хорошо, очень хорошо! Многие с этого начинали! – одобрительно покивала Даша. – Нравится ей?
-Да звонит каждый день матери, плачет, скучает…
Мужчина невольно прислушался, даже немного повернул голову, подставив правое ухо под раскаты бойкого, низкого голоса уборщицы.
-А учиться? Учиться ей надо! – пожала плечами Даша. – Так и время быстрее пойдет, и друзья будут.
-Не берут ее. Она на пианино играет, отец учил. Уж, так играет… Ну, прям, богиня! Хотела поступать, да не взяли. Она плакала, убивалась, руки на себя наложить хотела!
Мужчина на банкетке вытянул шею и напряженно подвигал бровями.
-А почему не взяли? – удивилась Дарья Михайловна.
-А вот я не помню. Ты знаешь, стала многое забывать, вот, посмотрю утром новости, приеду на работу, а голова пустая-пустая… Это к чему, а?
-К склерозу, моя дорогая, - Даша замерла, сочувственно глядя на подругу. – Скоро и себя в зеркале не узнаешь.
-Да типун тебе на язык! – грохнула ведром Мария Георгиевна. – Ладно, так вот, работает она на заводе, а при нем, при заводе, клуб самодеятельности. Ерунда, конечно, но интересно, тем более, девчонке. Она и пошла.
-Я тоже раньше в театре самодеятельном играла! – глаза Дарьи Михайловны загорелись, она мечтательно раскинула руки и улыбнулась. – Костюмы сами шили, кто во что горазд, репетировали, спорили, ругались за главные роли… А все ради чего?
-Ну?
-Ради того, чтобы перед своими же, фабричными, выступить. Вот стоило оно того? Я так с подругой разругалась, с тех пор и не разговариваем. Жалко, обидно и глупо вышло… А девочке-то твоей, Галочке, нравится там, в клубе?
-Да, она музыкой заведует, на пианино там играет. И тут появился рядом с ней этакий ухажер. Она, глупая, глазками хлопает, краснеет, а он, знай, ей в уши дует. Все ей говорили, что парень плохой, что легкомысленный, а она только головкой качает, мол, ничего вы не понимаете. Вот в кого она такая наивная? В кого? – Мария Георгиевна вопросительно подняла брови.
-В отца?
-Почему?
-Ну, тогда в мать?
-Какая разница! – вскрикнула, вдруг разозлившись, Мария Георгиевна. – Какая разница, если он ей голову морочит, подлец такой! И провожает, и встречает, все с цветочками, а сам как хищник смотрит. Галочка только плечиками пожимает, верит и в цветочки носом утыкается…
Мужчина на лавке вздрогнул, уронил на пол портфель, до этого мирно спящий у него на коленях, чертыхнулся и, резко нагнувшись, застонал, схватившись за поясницу.
Уборщицы, быстро обернувшись, удостоверились, что вызывать посетителю неотложку не нужно, и снова отвлеклись на свои разговоры.
-Фу! Ну, до чего ж девки глупые пошли! – Дарья Михайловна, отерев руки о халат, поправила прядку волос, дерзко выскочившую из-под ободка. – Сказок мамка в детстве перечитала, что ли? Я вот своим сразу сказала, чтоб до свадьбы ни-ни! Всякие люди бывают, а расхлебывать все нам, женщинам.
Тут она гордо отставила ногу в сторону, словно изображая памятник всем тем женщинам, которые «расхлебывают»…
Да, так оно, собственно, и было. Выскочив замуж за однокурсника в девятнадцать лет, Дашка мало что соображала, только трепетно вздыхала и по вечерам жарила котлеты. Море котлет, тонны. Потому что муж, Вадик, любил поесть. #опусы Жарила, жарила, а потом Вадик вдруг сказал, что котлеты ее уже не лезут в его горло, что похожа Дашка на квашню, и ушел к Дашиной бывшей подруге. А Дарья Михайловна тогда уже носила вторую дочку… Потом, через несколько лет, Даша, конечно, встретила хорошего мужчину, долго терзала его, не желая сдаваться, но в конце концов вышла за него замуж… А вот Вадиково легкомыслие часто потом мелькало в его дочерях, но Даша сразу, не дожидаясь слез и терзаний, велела девочкам был начеку, запугала так, что те долго потом не решались выйти замуж, подозревая всех в предательстве…
-Нет, Даш, просто есть люди, которые добрые, светлые, и от других они ждут того же, - тихо положив руку на плечо Дарье Михайловне, ответила Маша. - Галочка просто честная очень была, ну, как ее музыка, наверное… В нотах, как и в жизни, сфальшивить нельзя, иначе все пойдет наперекосяк. Галя играла свою жизнь точно, как чувствовала, а этот ухажер как будто дирижером себя возомнил…
-Ох, Маша, как ты красиво говоришь! – Дарья Михайловна булькнула тряпку в ведро, довольно осмотрела кафельный, потертый, с кое-где выщербленными квадратиками, пол и кивнула. – Ну, вышла Галка за него?
-Нет. Она деток родила. А замуж этот товарищ ее так и не позвал. Вот сколько таких историй, Даш, на земле?! Тысячи, миллионы! Почему, а? Ну, почему?
Тут Мария Георгиевна вдруг повернулась к мужчине.
-Вот вы мне скажите! Вы мужчина, значит, должны ответить!
Посетитель, смутившись, отвел глаза и нервно забарабанил по золотой пряжке портфеля.
-Я, право, не знаю, я…
-Нет, все же! - разошлась Мария Георгиевна.
-Маш, не надо! Он ведь нажалуется на нас!
-А мне все равно! Галю жалко! Что она теперь с близнецами делать будет?! Чем кормить, как воспитывать?! Я вас спрашиваю!
Маша грозно уперла руки в бока. Мужчина, кажется, старался спрятаться за свой портфель всем телом, но ноги и плечи предательски торчали в стороны.
-Если все так сложно, - помолчав, наконец, ответил посетитель. – Я бы мог устроить ее на работу. На полставки, например. Деткам сколько лет? Можно похлопотать садик, еще у нас прекрасные путевки в санаторий дают…
Мужчина так разволновался, что его руки начали дрожать. Он прямо чувствовал, что сейчас эти женщины смотрят на него, оценивая, стоящий ли он мужик, или так, «ухажер», подлец, как тот, другой, что заморочил пианистке Галочке голову, бросил ее, и теперь молодая мать страдает от жизненной неустроенности.
-Маш, гражданин спрашивает, сколько близнецам лет? – Дарья Михайловна вопросительно кивнула.
-Лет? Каким близнецам?
-Галкиным.
-Кто это, Галка? – Мария удивленно пожала плечами. – Мужчина, что вы к нам с дурацкими вопросами пристаете?! Сидите, молча, ждите своего кардиолога!
Посетитель растерянно всплеснул руками.
-Да как вы смеете! Я скажу главврачу о вашем поведении!
Даша быстренько схватила напарницу за руку, другой рукой ловко подхватила ведро и зашагала к лестнице.
-Пойдем, Машенька, пойдем. Нам еще на третьем этаже убираться.
-Нет, Даш, а что он пристал к нам? Ну, разговаривают люди, чего встревать-то?!
-Он за Галочку переживает, наверное. Он настоящий мужчина! Сразу и работу предлагает и преференции всякие…
-Кому? – Маша вырвалась из цепких рук Дарьи Михайловны. – Кому он предлагает?
-Галочке. Жалко девочку! Как дальше-то у нее все сложится…
-Да откуда я знаю! Не помню я. Вроде, это сериал какой-то был, я не досмотрела…
-Ты, Машуль, не переживай. Давай, мы к Степану Никифоровичу зайдем после работы, а?
- К психиатру? А он нам про Галю расскажет? – доверчиво переспросила Мария Георгиевна.
-Да, он расскажет. Он скажет, что делать дальше… А пока вытрем пол, что-то мы тут развели болото…
Женщины схватили тряпки и принялись за работу…
…-Ванечка, ты что тут сидишь? – женщина в красивой, длинной шубе быстро прошла по коридору и вынула из сумки ключи от кабинета.
-Ириш, я просто так, тебя навестить. Буду сегодня твоим первым пациентом, можно?
-Ну, можно, заходи. Что-то ты взволнованный какой-то!
-Да тут уборщица одна про одну девчонку рассказывала, так жалко ее стало, вроде бы, ничего особенного, а жалко. Я предложил помочь, устроить девочку на работу, все-таки близнецы у нее, а мужа нет…
-Тю! А ту девочку Галей зовут? – Ирина остановилась и внимательно посмотрела мужчине в глаза.
-Да, Галочкой. На пианино еще умеет играть. Может, ее в какую школу учителем музыки устроить?
-Ваня, забудь!
-Как так?
-Забудь. Мария Георгиевна эту историю всем уже рассказывала. Она у нас женщина с провалами в памяти, ну, понимаешь… Дарья Михайловна каждое утро слушает эти рассказы, пока с Марией Георгиевной убирается. И каждый раз все обрывается на близнецах. У Марии Георгиевны дочка есть, Галей зовут. Но они не общаются уже много лет, вроде поругались сильно. Говорят, что сама Мария и выгнала ее с детьми, мол, та «во грехе» их родила... Года три назад Мария стала всем эту историю рассказывать. Старость, наверное…
-Как же так! У вас, значит, работает уборщица «с приветом», а вы ее не уволите?!
-Да, мы ее не уволим. Знаешь, почему?
-Нет.
-Жалко ее. И пусть она каждый день переживает за свою Галю, зато мы знаем, что она под присмотром.
-Развели тут благотворительность! – сердито прошептал Иван. – Не поликлиника, а дурдом!
-Нет, дурдом через две остановки. Тебя проводить?
Ирина грозно нахмурила тонкие, четко выведенные карандашом брови.
-Нет, - схватив портфель, ответил Иван.
-Тогда раздевайся и ложись. У тебя электрокардиограмма плохая. Надо повторить! Быстро, я сказала!...
…И еще много раз, приходя к жене на работу, Иван встречал ту самую Марию Георгиевну, слышал ее рассказ о девочке Гале, сочувственно кивал, а потом, как-то уже ближе к лету, вдруг подозвал уборщицу к себе и сказал тихо-тихо:
-Знаете, у Гали теперь все хорошо, близняшки ходят в садик, она устроилась продавцом в музыкальный магазин, скоро выйдет замуж.
-За тебя? – посмотрела Мария на мужчину чистыми, наивными, серо-голубоватыми, полупрозрачными, старческими глазами.
-Да-да! За меня! – быстро закивал Иван.
-Ой, хорошо! Ой, вот обрадовал! – всплеснула женщина руками. – Даша! Даша, что расскажу!...
Ваня смотрел вслед уходящей по коридору уборщице. Казалось, даже ее походка стала какой-то счастливой, радостной….
…-И что, - Ира усмехнулась. – Теперь вся поликлиника говорит, что мой муж двоеженец!
-И пусть. Зато уборщице вашей жить легче стало!
-Может, тебе к нам психиатром пойти работать? Полставки могут дать.
-И пойду, если вы не справляетесь!
Иван победно отвернулся, а Ира, качая головой, ушла на кухню…
…Мария Георгиевна, сидя в уютном, большом кресле, счастливо улыбалась, ведь сегодня она поверила, что ее дочка, пропавшая много лет назад Галя, наконец, стала счастливой. Женщина тихо вздохнула и, уронив очки на колени, уснула...
Зюзинские истории
Треугольник
- Люблю я его всей своей душой, Петя.
-Кого же Катя?
Да Гришу же...
-Уйдёшь ли?
-Прости, Петя...Пойду я
-К нему?
-Даааа
Варенька бегала с самого утра, в ожидании крёстной. Уж как она любит свою лёлечку, так и зовёт, лёлечка.
Таня с улыбкой смотрит на девочку.
-Мам, - канючит Варвара, когда уже лёля приедет?
-К вечеру, Варя. Дядя Костя на работе, приедут к вечеру, мы как раз всё приготовим.
-Мама, када ёя пиедет?
-О, ещё один, - Таня наклонилась, вытерла нос Руслану, младшему сынишке.
-Мааам, скажи ему, это моя лёля, а не его.
-Уууу, - заплакал малыш, - моя ёяяяя.
-Твоя, твоя, - машинально отвечает Татьяна.
-Да мама, вечно вы всё ему моё отдаёте, ещё и лёлю хочет забрать!
-Варвара, - всплеснула руками Таня, - да что же мы всё твоё отдаём? А?
-Да всё! Игрушки мои все этому Русланчику отдали, всё ему покупаете только, ты его с рук не спускаешь, папа приходит сразу к нему, а я показываю, что в садике нарисовала, отмахнётся и скажет хорошо- хорошо, а сам к Руслану.
Деда приходит, тоже к Русланчику бежит.
Одна баба меня любила, да теперь...опять вон...
-Да ты что? Варя, ты что такое говоришь? Я тебя люблю, и папа, и деда с бабой, ты что?
-А то, только лёля и спрашивает, и слушает, и говорит со мной, а не отмахивается. А теперь ещё и этому Русланчику подарки возит. У меня день рождения, а не у него, почему его лёля мне не дарит ничего.
Девочка ни на шутку разошлась.
Видимо и правда мало дочке внимания уделяем, - думает женщина, - надо же как её задело.
-Уууу, - плачет малыш, - моя ёяяяя.
-Так, быстро успокойся, чего ты нюни развёл, не твоя лёля, а Варина, а твоя просто тётя, понятно.
-Неть, - топает маленькой ножкой, поднимает голову вверх и плачет горькими слезами мальчик.
-Так, я кому сказала, а ну марш в комнату.
Плача малыш отправился к себе, Варвара шмыгнув носом тоже поспешила следом за братом.
Через пять минут уже весело щебеча, дети вышли в обнимку и принялись ждать лёлю.
-Ма, а деда придёт?
-Конечно придёт.
-А баба с дедом приедут? Городские?
- Обещали, Варя, будем надеяться.
Родители Тани жили в городе, но на каждые праздники старались приехать к младшей дочери с внуками в гости, папа любил с зятем и сватом на рыбалку съездить, а мама просто с дочкой и внуками увидеться, поболтать со сватьей.
-А баба? мама, баба придёт? Баба Катя?
Таня прячет глаза, конечно, она бы тоже хотела, чтобы баба Катя пришла, детям баба Катя, а ей свекровь.
А ещё Таня очень ждала свою любимую подружку, крёстную Варечки, да и вообще всех гостей.
Варвара начала бегать, просить переодеться, Татьяна разрешила детям переодеть нарядные вещи и начала готовить на стол.
Пришёл свёкр. Он ещё с утра подарил имениннице большую куклу и рюкзак, яркий, красивый, как Варя и мечтала. Свёкр жил в небольшом домике, рядом с молодыми, ну как небольшом, три комнаты да кухня.
-Пап, привет, поможешь стол накрыть, а то неудобно, приедут гости, а я тут...Сашка на работе ещё.
-Конечно, конечно, дочка, говори, что делать.
Жалко было Тане свёкра, вот и старались они занять его с Сашкой, хоть чем-то.
Пока Сашка приехал, пока гости все собрались, у Танюши уже всё наготовлено, дети приодеты, сама наряжена.
Встречали гостей, первыми ребятишки, потом Таня с Сашей и свёкр.
Радости -то было.
Крёстная подарила Варе телефон, настоящий. а Русланчику игрушечный и пистолет, но Варя даже и не обиделась, у неё телефон, как у взрослой.
-С интернетом, лёля? - спрашивает с придыханием девочка.
-А то, конечно с интернетом. Но там уже с родителями договоришься что можно тебе смотреть, а что нельзя.
Бабушка с дедушкой серёжки золотые вручили, тётя Лена, мамина сестра платье красивое и куклу, рада Варенька, дядя с тётей форму школьную красивучую такую и большое лего на двоих с братиком. #опусы Ну и пусть, она Варя не жадная, вся в подарках. Только один человек пока не пришёл, и не известно придёт ли...
Посидели за столом, поздравили именинницу, стало скучно Вареньке с Русланчиком, побежали в ограду, с ребятами соседскими поиграть, а взрослые пока отмечают, разговаривают, общаются, радуются встрече.
Забегает Варенька, глазки блестят, подбежала к деду Пете, что-то зашептала на ушко. Смотрит Таня, свёкр будто задёргался весь, покраснел.
-Я выйду, Танюша.
-Пап, что-то стряслось? - Сашка спрашивает.
-Нет, нет, сынок, вы сидите, сидите. Я сейчас.
Разговор потёк в своём русле.
-Что кума, - спрашивает шёпотом крёстная Варина, - дядь Петя что-то сдавать вроде стал.
Таня машет рукой.
-Ой, не говори...
-Ушла?
-Ушла, Лера. А ему всё тяжелее становится, тоже не молодеет, седьмой десяток.
-Сашка как?
-Да уже рукой махнул, не разговаривает с ней, она в тихую прибегает...Николай вроде ещё так -сяк, а мой нет, упёрся и всё ты тут...
А в это время, на лавочке, под раскидистым кустом сирени, цветущим в этот год так буйно и яро, что заполонил этот запах собой всю улицу, сидят на скамейке Пётр и Катерина, держатся несмело за руки.
-Как ты Катя?
-Плохо, Петя...Ой плохо.
-Пьёт?
-Пьёт, окаянный.
-Бьёт?
— Вот смотри, - поднимает край платья, оголяет молочной белизны круглое колено, на котором красуется большой синяк.
-Я его уbью, Катя!
-Что ты что ты Петя! Он же знаешь какой дурной, когда выпимши, не связывайся с ним, не надо...Трезвый -то человек.
-Катя, а может вернёшься, а? Тоскливо мне без тебя.
-Ой, Петенька, да я бы рада, но он же пропадёт без меня...
Мимо проходит старшая внучка, Настя.
-О, привет молодёжь, вы чё не на именинах? Ба привет, деда видела сегодня.
-Иди, иди Настенька, сейчас зайдём, - говорит торопливо Пётр.
- Поздоровавшись со всеми, Настя заявляет, что видела деда с бабой.
-Где спрашивает удивлённо её отец, Николай, старший брат Саши, мужа Татьяны.
-Да на лавке сидят, дружат.
Вскоре заходит Пётр, за ним опустив голову и Катерина. Таня взглядом просит Сашу успокоится.
Все радуются встрече.
Немного посидев, Катерина собирается идти.
-Стой, Катя, я провожу тебя, -Петя встаёт следом за женой, мужики выходят перекурить.
-Что так и ходит? - тихонько спрашивает мама у Татьяны.
Таня кивает.
-О-хо-хо, ведь кому скажи не поверят, и женщины тихонечко перешёптываются, жалея и Петра, и Катерину, и этого бестолкового Григория.
На второй день к вечеру, счастливая Варвара, бывшая у деда в гостях, радостно сообщила, что баба переехала назад, уже точно, навсегда.
-Она больше не пойдёт к сатрапу, - гордо заявила девочка.
-Варя, нельзя так! Ну что такое!
-Можно внуча, можно, так его, то есть меня.
В дверях стоял высокий, статный мужчина, видно следы былой красоты, а ещё он очень похож на Сашку, мужа Тани или Сашка на него.
-Здравствуйте, дядь Гриша.
-Здравствуй дочка, ну, егоза, иди сюда, что у деда есть? А?
-Котёнок, - визжит Варвара, - мама, дедушка Гриша котёнка принёс!
Поит чаем Таня свёкра, да, да, свёкра, вы не ослышались, родного отца Сашки своего, вот такая она, жизнь.
Ушла с маленьким Николаем и Сашкой в животе к родителям Катя, а тут Петя из армии пришёл, любил он девчонку, с самого детства, как упёрся женюсь и всё ты тут.
Как мать рыдала, на коленях стояла, да и Катя сама говорила, что не прошла любовь к Григорию, да куда там.
Уговорил, женились. С Гришкой -то она, не расписанная жила, тот с первой женой не разведён был, закружил девке голову.
Детей Пётр на себя записал, а она через полгода обратно ушла, к Григорию, простил тогда Петя, через месяц пришла назад, в ногах валялась, вымолила прощения, весной опять ушла.
И опять простил.
Потом ребята подросли, сначала Коля сказал, что от папы не уйдёт никуда, от Пети значит, а потом и Сашка.
Один раз год одни жили, мимо матери ходили, отворачивались.
— Вот папка -то родной вот, - плакала Катя.
-Уходи, - сказали мальчики, папа у нас один, мы его не бросим!
А она пришла сама, приползла, вся избитая. Места живого нет.
В общем по сей день так и живут, вот в очередной раз уходила от Петра, опять вернулась.
-Не серчай на меня, Таня - просит Григорий.
-Да, а я то, что, дядь Гриша? Вы мне плохого ничего не сделали.
-Сашка, Сашка не хочет знать меня.
-Вы простите, но я не причём, это ваши дела.
-Я Петру благодарен, я в ноги ему кланяться готов, каких сынов вырастил, я ведь дрянь человечишка, поганый, никчёмный, только и было что красота физическая, а на что она мне, я что баба...
Знаю что нельзя жить так, знаю, а поделать ничего не могу. Привык жить уже, в этом треугольнике, Пётр для меня тоже будто родной уже...Никто не понимает меня, все злодеем считают, а я может и пью из-за этого, что такой я, телепаюсь как...
Эх, Танюша, спасибо хоть ты не отвернулась от меня. Можно с детишками поиграю?
-Конечно!
Григорий до прихода Сашки играет с ребятнёй, потом прощается и уходит.
-Зачем ты его привечаешь, - ругается Саша.
-Саша...это ваши разборки хорошо? Мы с ребятами не при чём, любит он внуков, а те его. Не надо, не будь злым...
-Ох и добрая ты у меня Танюша.
-И ничего не добрая, я давеча знаешь как на гусака соседского ругалась, уууу.
Мавридика де Монбазон
«Да что-то никто уже не рвется со мной знакомиться, – Эля усмехнулась. – Старовата наверно. Вам же молодых подавай».
Эле под сорок. Миловидная женщина, очень славная, очень мягкая. Мы знакомы давно. Не близкие друзья, просто любим поболтать о всяком иногда. С Элей интересно, она еще и остроумная.
У Эли есть сын, ему десять. Если честно, я не знаю, кто отец. Когда мы с Элей познакомились, она уже была в статусе «одиночки». А спрашивать мне неловко. Наверно, была замужем, развелась. А может, и не была.
У меня полно таких знакомых женщин. Как-то я начал считать – тех, кто растит детей в одиночестве. Досчитал до восемнадцати, расстроился, бросил. И это лишь те, кого я хорошо знаю лично. Ну по статистике у нас таких семей процентов тридцать, безумная цифра. Безысходная цифра.
И я точно знаю, что любая из них мечтает встретить его. Главного мужчину своей жизни. Ведь есть же он где-то. Должен появиться.
Тот, кто придет, обнимет, скажет: «Хочешь, я сделаю ужин?». Тот, кто принесет цветы – так просто, а не потому что Восьмое марта. Тот, кто успокоит, кто решит все проблемы. Тот, с кем она, наконец, сможет быть нормальной женщиной, слабой, капризной, с причудами. Потому что женщина должна быть слабой, ну хотя бы дома. Все мои знакомые одинокие женщины точно это заслужили.
Но этот, блин, главный мужчина шляется где-то. Не спешит. А она потихоньку стареет, она по утрам не очень хочет смотреть уже в зеркало.
Зато в метро или в кафе она разглядывает мужчин. «Вот этот ничего вроде, симпатичный, тоже на меня посматривает. Ах, у него кольцо на руке, ну ладно».
Иногда мужчина вдруг появляется. Ну где-то познакомились. Вернее, она сделала все, чтобы этот болван наконец подошел к ней и заговорил.
И вот у них вроде начинаются «отношения», как это называют на женских сайтах. Она боится признаться, что счастлива. Потому что раньше уже случались мужчины. Но они же пугливые, эти мужчины. Увидят, что ребенок, что она полновата, что у нее сломанная дверца в шкафу – ну на фиг, подумает этот мужчина, столько возни. И еще ребенок чужой. Нет, пошалили и хватит.
И новые отношения заканчиваются тем же. Пустым ожиданием и запахом осенней листвы.
Она сама ему не звонит, не пишет. Она всё уже поняла. Иногда в субботу вечером нальет себе красного вина, уже возьмет трубку, чтобы ему позвонить, а потом думает: «Нет. Не буду. Не тот это мужчина. А своего еще встречу».
Но главный мужчина так и не появляется. И она уже думает: «Что я как дурочка романтическая? Может, и нет его вовсе? Ну его к черту!».
…Однажды я зашел к Эле в гости, просто оказался неподалеку. Эля была рада. Мы сели на кухне. И тут вошел ее сын: «Мам! А что вы так просто сидите? Давай я вам порежу салат?».
«Ну давай!» – отвечает Эля.
Салат вышел неказистый, но сын очень старался. Потом он говорит: «Мам, а хочешь я в магазин схожу?»
«Ну давай!» – отвечает Эля. И вручает ему список продуктов.
Сын ушел, важный и деловитый.
И тут Эля произнесла одну фразу. Очень важную фразу. Которую я запомнил в точности. Эля сказала: «Знаешь, можно не встретить главного человека своей жизни. Но можно его вырастить».
#опусыирассказы
Автор: Алексей Беляков