Степан Косов

Электричка, фырча и вздыхая, медленно подползла к станции, растянула в стороны пыльные двери, выпуская наружу пассажиров, постояла еще немного, будто не решаясь продолжить путь.
На перрон из неё вышел всего один человек – паренёк с рюкзаком за плечами, этюдником на ремне, перекинутым через плечо, и стопочкой книг, перевязанных бечёвкой.
Пассажир остановился у скамейки, облезлой, в шершавинах от полопавшейся краски, поставил на неё книги, снял со спины рюкзак, вынул оттуда фляжку, сделал пару глотков и, прищурившись, посмотрел на солнце.
— Да уж заходит, знамо дело! — станционный смотритель, дядя Егор, остановился рядом с приезжим, осмотрел его багаж. — Куда путь, я извиняюсь, держите? Здравствуйте! Да, поприветствовать вас забыл… Извиняйте опять!
Странная манера говорить, сам вид пышноусого, седого старика–смотрителя в запыленном кителе, широких брюках и картузе с блестящей звёздочкой над козырьком заставили паренька улыбнуться, протянуть руку и ответить:
— Добрый день. Да я в Филимоновку. Говорят, виды там отличные, а мне бы работ, штук семь, написать. Для выставки, ну и так, для тренировки… Пока каникулы.
— Ишь ты! Художник значит? Ну добро, добро! Филимоновка отсюда с версту. Пешком до темноты не управишься. И как звать тебя, творец прекрасных полотен?
— Михаил Некрасов, — представился парень, застёгивая верхнюю пуговицу рубашки.
— Да ты «вольно», «вольно» прими позицию! Жарко, чего укупареваешься! — засмеялся смотритель. — Михаил… Напоминаешь ты мне когой–то… Не пойму. А ну–ка сбоку погляжу.
Миша послушно повернулся в профиль.
— Не, с фланга непонятно, давай с фронта зайду…
Старик внимательно разглядывал юношу, приложив к глазам очки, наконец пожал плечами, махнул рукой.
— Эх, не знаю. Потом, может, вспомню, кто ты есть. Ну так вот, Михаил Некрасов, тебе надо сесть вон в ту машину, видишь, трофейная «Эмка» стоит, ты скажи, что от меня, от Егора Ивановича ты, водитель тебя довезёт до Филимоновки. А там везде красиво: поля – золото, овсы колосятся, пшеница тоже уродилась, сам колосья щупал, потом луга у них, у филимоновцев, что россыпи драгоценных каменей… А уж река, если на холм зайти да вниз глядеть – так то лента голубая, так и блестит, так и переливается… Неужели написать можно этакую красоту–то?!
— Ну я попробую, на то и художественная академия, чтобы учиться, — пожал плечами Миша. — Значит, сказать, что от Егора Ивановича?
— Да. Ты тока не пугайся, там с тобой две девчонки поедут, внучки мои, Маня и Таня. Они у нас эти… Ну похожие которые… Как их по–медицински?
Егор тер пальцы друг о друга, подыскивая слово.
— Близнецы? Двойняшки? — подсказал Миша.
— Да, вот, точно. Они говорливые, хохотушки, забияки окаянные. Нарожала дочь девиц, теперь и знать не знаем, как воспитывать! Ты с ними построже. А в Филимоновке есть тебе, где жить?
— Нет, я думал, может в школе или клубе разрешат, я готов, не сахарный, не балованный, — тоже чуть нараспев, перенимая манеру Егора, ответил Миша.
— Не, не дело. Надо, чтобы гостя такого и кормили, и поили. Ты вот что, как приедешь, иди к пятому дому слева вдоль главной дороги. Забор ещё там коричневый, а на избе сова сидит деревянная. Там живёт Косов Степан Николаевич, одинокий мужчина, не скажу, чтобы уж очень приветливый, но зато изба у него пустует, места много, да и раньше, годков …дцать назад он, наш Стёпа, тоже мазюкать любил, занятно получалось. Но давно уж это было, еще до войны, сейчас и Стёпка стар, и руки нет, в общем, художник художника поймёт, я так полагаю. Попросись к нему, на меня сошлись, если что, а вот ещё, передашь ему, тут у меня мёд… Погоди, принесу!
Егор Иванович сходил в свою каморку, вернулся с небольшим бочонком, передал его Михаилу. Тот кивнул, пообещал сделать всё, как надо, и поспешил к машине. Та уже ворчала заведённым мотором.
Объяснив все шофёру, Миша сложил свои пожитки в багажник и юркнул на заднее сидение, потому что впереди уже сидела то ли Маня, то ли Таня, с интересом поглядывала на городского гостя, прыскала смехом, оборачиваясь на сестру.
— Здравствуйте! — чуть покраснев, сказал Миша. — Мне с вами по пути в Филимоновку. Дедушка ваш разрешил поехать…
Девчонки пожали плечами, как по команде, дружно и ладно, потом повернули головки к окну, поглядели на деда. Тот помахал им.
— Ну что же! Очень даже хорошо. Тогда, пока едем, расскажите–ка нам, Михаил, чем вы занимаетесь, чем живёте?
Водитель нажал на педаль газа, машина тронулась с места, поскакала по ухабам, мимо редких построек, полей, рощицы, где бранились хриплыми голосами вороны, мимо одиноко стоящих деревьев, вдруг выскочивших, как мальчонка любопытный, в поле, да так и вросших в землю молодыми корнями.
Машина двигалась вперед, а девчонки не отставали от попутчика, как комары набрасывались на него, заваливали вопросами, уточнениями, домыслами и удивлёнными: «Ого! Правда? И так могут люди?».
А Миша, глядя на профиль Тани, что сидела впереди, на круглое личико Мани, устроившейся слева, изучал, подмечал, забрасывая в память, как в свой походный рюкзак, кучу мелочей – веснушки, рыжеватые, выгоревшие на солнце ресницы, чуть кривоватые зубки в обрамлении кораллово–красных губ, румянец на щеках, бледность кожи на шее… Это потом сложится в образ, образ ляжет на холст, отпечатается на нём красивой копией, покроется лаком и сохранится на века… Или нет, потому что работа выйдет неудачной, плоской, никуда не годной и будет сожжена, как многие до неё…
Шофёр помалкивал, девчонки трещали сороками, Миша улыбался, вежливо отвечал. За беседой не заметили, как доехали до Филимоновки.
— Девушки, а где тут Косов Степан Николаевич проживает? Мне Егор Иванович сказал, что у этого человека можно остановиться, что дом большой…
Сёстры переглянулись, пожали плечами.
— Да вон его изба. Только он гостей не больно жалует. Странно, что дед вам его порекомендовал. Идите лучше в клуб. Там есть комната!
— Ну, я сначала к Косову, а там посмотрим. А почему не жалует–то?
— Сам увидишь. Ну, до свидания, художник. Надумаешь нас писать, приходи. Да и так просто приходи, будем рады, — вдруг посерьезнев, сказала Татьяна, протянула свою руку.
Миша пожал её, кивнул Маше и, ухватив поудобнее бочонок мёда, зашагал по дороге к дому Степана Николаевича.
Подойдя к калитке, Михаил поискал хозяина глазами. Но участок был пуст, не было Степана и на крыльце. Окошки в доме занавешены шторками, на ступеньках лежит топор, блестит на солнце лезвием, правее от входа в избу свалены в кучу дрова.
Михаил толкнул калитку, покашлял, позвал хозяина, тот не ответил.
— Степан Николаевич! Извините, вам тут посылка от Егора Ивановича… — громко сообщил Миша, дошёл до крыльца, поставил бочонок на землю и постучал костяшками пальцев по дереву. — Есть кто дома?
Внутри, за занавесками, завозились, кашлянули, потом послышался скрип половиц, дверь распахнулась, и Миша увидел однорукого, коренастого мужичка, взлохмаченного, белобрысого, широкоскулого, голубоглазого, с красным от проступающих капилляров лицом, в рубахе с длинным рукавом и полинялых штанах. Босые ноги с кривоватыми, шишковидными пальцами топтались по полу, переминались с пятки на мысок, как будто щупая доски.
— Раз дом есть, то и хозяин найдётся, — чуть сварливо ответил Степан, вышел из избы, придирчиво оглядел Михаила, его рюкзак, этюдник, стопку книг, потом, принюхавшись, повёл носом. — Манькой и Танькой пахнет. Где прячутся? А ну выходи!
Мужчина топнул ногой, чуть покачнулся, схватился за перила.
Некрасов замотал головой.
— Нет–нет! Мы просто вместе ехали в машине…
— Ну гляди, я бабье племя это не люблю. На дух не переношу, вот так. Ну а что от меня требуется? За мёд спасибо, уважил. Живописец? — кивнул Степан на вещи, стал сыпать вопросами.
— Студент художественной академии, — с готовностью пояснил Миша. — Егор Иванович сказал, что у вас можно снять комнату, что вы располагаете…
Михаил вдруг смутился под пристальным взглядом старика. Тот сошёл с крыльца, встал напротив Некрасова, внимательно разглядывая его лицо, почесал выбритый подбородок, скривился.
— То есть пожить хотите? — наконец уточнил он.
— Ну да. Я на неделю–две. Я буду помогать по хозяйству, дрова сложу, в общем, что скажите, буду делать, вы же… Вам же…
Миша кивнул на висящий вдоль туловища пустой рукав рубашки Степана Николаевича.
— Ах да! Спасибо, мил человек, что напомнил! А я–то думаю, чего–то во мне не хватает! А оно вот чего! Рука куда–то подевалась!..
Степан вдруг разозлился, шагнул вплотную к гостю, задышал ему в лицо, прищурился.
— Я не убогий какой, понял? Я председателем был много лет, как с войны вернулся, колхоз поднял, хозяйство, вон, у меня, гляди – куры, коза есть, то–сё, ты тут из меня инвалида–то не делай, сделали уж до тебя, покромсали так, что мама не горюй. Но я не инвалид! Я сам за себя постоять могу. И не надо мне никакой помощи, понял?!
Миша растерянно кивнул.
— Извините, я не так выразился… В общем, я, наверное, пойду в клуб, там есть комната…
Парень уже взялся за ремень этюдника, но Степан строго осадил его.
— Куда собрался?! Егор что приказал? Здесь тебе быть, поступаешь в моё распоряжение, на паёк определён, на довольствие, и угол для тебя найдётся, только одно условие – не перечить мне, не терплю я этого. Маслом пишешь? Али акварелью? — без какой–либо паузы поинтересовался хозяин, ловко подхватил этюдник, понёс его в дом.
— Маслом.
— Хороший материал, большие возможности для работы даёт, на лен хорошо ложится, на хлопок тоже. Сохнет тока долго, зараза такая, ну это дело терпения... А я вот сколько не пытался своих односельчан к культуре приобщить, не хотят кисточку в руках держать, им бы только заборы да ставни красить, дальше таланта не хватает… Ну, что замер? Оробел? Прости, — Степан вдруг подобрел, слегка улыбнулся. — Суров я, со всеми такой. Характер испортился совсем. Ну, проходи, дорогой гость. Как звать–то тебя, студент художественной академии?
— Миша.
— Тьфу! Миша… Ты не кролик какой и не тетёрка на суку! Ты мужчина, так и называйся по всей форме!
— Некрасов Михаил! — отчеканил парень, встал по стойке «смирно», вытянул руки по швам.
— Другое дело. Вот теперь уважаю. Да проходи, вон там твоя комната будет, справа. Располагайся, потом на речку сходи, искупайся, с дороги полезно. А я пока ужин разогрею.
— Помочь вам? Ну с едой? — опять встрепенулся, было, Миша, но под грозным взглядом старика втянул голову в плечи. — Понятно. Ну, я купаться. Где, вы говорите, речка?
Степан объяснил, точно указав, куда и сколько шагов сделать, сунул в руки парню чистое полотенце и велел хорошенько закрыть за собой калитку.
— Куры разбегаются, потом лови их по всей деревне! — пояснил он.
Миша, кивнув, аккуратно запер за собой калитку, улыбнулся и зашагал по тропинке вниз, к змеящейся между холмами реке.
Тёплый воздух обволакивал тело будто покрывалом, ветерок нёс запах сухой травы, переспелой земляники, костра, еловой смолы и рыбы.
Михаил, раздевшись, осторожно зашёл в воду, постоял, ожидая, пока тело привыкнет к чуть прохладной, местами даже студёной от разных течений воде, потом, захватив побольше воздуха, поплыл, не поднимая головы и чувствуя, как щекочут грудь росшие по дну водоросли, как пугливо бьются о кожу растерянно заметавшиеся мелкие рыбёшки. На песчаном дне, будто на скатерти, были рассыпаны золотистые кружочки солнечных бликов. Они дрожали, вытягивались, потом исчезали вовсе, накрытые Мишкиной тенью.
Нет, всё же хорошо, что он сюда приехал, что попались такие хорошие люди на пути, подсказали, дали приют, что стоит такая хорошая погода…
О Филимоновке парню рассказала педагог из академии, велела непременно поглядеть, какие у нас есть красивейшие места, не хуже Ниццы или римских развалин. Миша сначала скептически отнёсся к её предложению. Ну что он не видел тут? Полей, домишек этих бревенчатых? Колодца со скрипучей ручкой и громыхающим о стенки ямы ведром? Уж сколько написано таких картин, не пересчитать!..
Но вот теперь, сидя на прогревшемся за день камне и глядя на полоски облаков, окрасившихся в нежно–розовые, пастельные оттенки, Мишка понял: не обманула его учительница, есть тут всё, за что глазу зацепиться, а уж руки напишут, как полагается, по всем законам живописи…
Парень вернулся к Косовской избе часа через полтора.
— Ну где тебя носит?! Я уже думал – утоп ты! — сварливо отчитал его Степан, хотел даже дать подзатыльник как будто, но одумался, отдёрнул руку. — Садись за стол, ужинать пора. У меня бабы нет, я дотемна возиться не буду, сам посуду помоешь тогда.
Миша кивнул, пробурчал что–то извиняющееся, надел рубашку, сел за стол.
Нехитрый ужин – варёная картошка вприкуску с перьями сочного, злого лука, солёные, хрусткие, с палочками укропа огурцы, тушёнка из консервной банки, ломоть чёрного хлеба с запечённой, тугой коркой, — всё было вкусно. Только досаждали комары. Степан Николаевич, то и дело бросая на стол вилку, размахивал своей единственной рукой, хлопал по шее, прогоняя пищащих кровопивцев, чертыхался, называл насекомых вражинами и клялся, что сейчас дымом их всех потравит.
— Ладно, будя, — быстро встал хозяин, задев головой свисающую с крыши беседки, где ужинали, лампочку. — Тару на кухню несли, Михаил. Ты по хозяйству–то умеешь? Хотя что вы там умеете! — с досадой покачал он головой, — городские, холёные, краны – души у вас, я слыхал.
— Ну уж справлюсь! Не такой я и пропащий, как вы думаете! — вдруг обиделся на мужчину Миша. — И в походы ходил, и в колхозах работал, не надо думать, что молодежь не такая боевая, как были вы! Да если надо будет, если…
Парень встал, гордо вскинул голову, тоже ударился о лампочку, почувствовал, какая она горячая, испуганно отпрянул.
— Нда… Боевые вы… Ох, боевые!.. — усмехнулся Степан. — А я вот, когда у немца в плену был, так об меня головешки тушили, я не пикнул. Ожогов на теле – тьма, а я молчал. Сможешь ты так?
Степан понимал, что несёт что–то не то, что мальчишка перед ним, совсем пацан ещё, и не дай Бог, выпадет на его долю то ,что пережил Степан и сотни таких же Степанов, Иванов, Фёдоров из городов и сёл, что бок о бок шагали с ним в сорок первом по матушке–земле, но что–то в Мише раздражало мужчину, что–то неуловимое, не ухватишь, не поймёшь, заставляло ворошить память, тревожить прошлое, которое надо было уж сто раз забыть.
— Смогу! — упрямо ответил Мишка, собрал со стола посуду, пошёл мять тарелки в тазу.
— Ладно, орёл! Ты гляди, какой закат у нас нынче! — примирительно кивнул на горизонт Степан Николаевич. — Запоминай, дружок, такое написать – чудо чудное выйдет!
И правда: за тёмно–вишнёвыми, переходящими во что–то буро–фиолетовое облаками горело золотым диском солнце, пуская в стороны широкие, распластанные по воздуху лучи. Те, протыкая облака, вонзались в верхушки ёлок, зажигая вокруг них нимбы и еще больше зачерняя и без того сумрачный лес.
— Ну, покурю я пока, ты не серчай…
Степан ловко пристроил на коленке газетный обрывок, высыпал туда табак, закрутил.
— Да что же, у вас тут папирос нет? — удивился Мишка.
— Есть, только кашляю я от них, горло дерут. Мне так привычнее, — пожал плечами мужчина, выпустил вверх дым, зажмурился и вдруг зашёлся глухим, сухим кашлем. — Легкое навылет прострелили мне, теперь вот с одним живу. Ты, Мишук, прости меня, злой я, людей не люблю… Прости…
Степан встал и медленно зашагал к калитке.
— Пройдусь малость, а ты ложись. Устал, я же вижу! — бросил он гостю и исчез в темноте…
Миша сквозь сон слышал, как Степан вернулся, затопал по полу, закряхтел, приминая пружины матраса, потом мерно задышал, а дальше вскрикнул, выругался, перевернулся на другой бок и замер…
Весь следующий день Миша в компании бездельниц Машки и Татьяны ходил по окрестностям, делал какие–то наброски, то и дело выдергивая из рук девчонок то кисть, то маслёнку, то тюбик с ультрамариновой краской.
— Но Миша! Нам же интересно! Дай посмотреть! — роптали девчонки, мило надув губки. — А это что? Шпатель? А почему такой махонький? — хватали они очередную занятную вещицу.
— Мастихин это, им тоже писать можно. Ну вот, покажу! Дайте сюда! — Миша вырывал из тонких, веснушчатых рук Маши инструмент и ловко наносил на холст плотные, маслянистые мазки, как будто вылепливая рисунок.
— Ой, здорово! Ну как же вы, Миша, так научились? — тянула слова Таня, улыбалась и поправляла выпавший из прически цветок.
— Ну вот как–то так. А вы чем занимаетесь? — сменил тему паренёк.
— Мы–то? Да вот тут на каникулах. А вообще Маруся у нас медик, ну пока будущий, а я архитектор, тоже будущий. Так что не хуже тебя, Мишка! — показала ему Таня язык и побежала вдруг по траве, стараясь поймать рукой бабочку.
— Извините её, она у нас такая… Ну, невоспитанная… — покачала головой Маша.
— Да ну что вы?! Нормально всё. А может, на «ты» перейдём? — улыбнулся художник.
— Давай. Что там наш Степан Николаевич? Лютует? — пожевав травинку, осведомилась девушка.
— Ну как сказать… Не пойму, что он такой злой… — пожал плечами Миша.
— Рука… — шепнула девчонка. — Она, знаете, как будто у него до сих пор есть. Фантомные боли, чувства… Он мне говорил, что даже мозоль на большом пальце до сих пор чувствует, а уж ни пальца, ни руки той нет. Да и вообще, одиноко ему, вот и срывается. Он очень несчастный человек, Миша! Очень!
— Ну да, я понимаю, инвалид…
— Нет, не поэтому. Он к своей особенности давно приспособился, умеет всё делать. Он был у нас в колхозе председателем, такие дела вершил, говорят, что в передовики нас вывел. Сейчас, конечно, на пенсии, куда уж тут руководить. Но не родные ему это места, не наш он, пришлый.
— А где же его семья? Ну есть же кто–то?!
— Ну как есть… Мать с отцом еще в войну погибли, сестра была, старше него лет на семь, приезжала пару раз, но она где–то далеко живёт, то ли в Сибири, то ли ещё где, письма иногда присылает Степану Николаевичу. Но, говорят, была еще жена у него, только бросила…
Маша хотела ещё что–то сказать, но тут их окликнула Таня. Она упала, подвернула ногу, теперь охала и верещала где–то в высокой траве, пришлось идти выручать…
Вечером опять сидели в беседке. Степан наварил щей, принёс сметаны, угощал гостя. Он был сегодня непривычно тих и как будто рассеян, а потом, когда уже наелись и убрали со стола, предложил Мише посидеть на крыльце.
— Скоро вечера станут холодные, росистые, так уже не будет, как сейчас. Прогревайся, сынок, на всю зиму солнца загребай, — тихо сказал он. — У тебя девушка–то есть? — вдруг спросил он.
— Ну… Ээээ… Нет, — вздохнул Мишка. — Пока нет.
— А и не спеши. Бабье племя – оно такое суровое, злое, ты не гонись за ними. Вот я видел ты с этими нашими гуляешь… Хорошие девочки, умные, учатся, но им, как и всем, нужен только полноценный мужчина.
От выпитой на ужин водки Степана чуть повело, язык стал заплетаться, глаза увлажнились.
— В смысле полноценный? — не понял Миша.
— А вот в таком смысле, что если ты где слабину дашь, то выбросят тебя, как тряпку, прогонят, и всё, — буднично, спокойно ответил Степан.
— Ну не знаю… У меня мать с отцом много чего прошли –и болезни, и всякие трудности, но никогда она его не прогоняла.
— Значит, не те трудности были.
Степан Николаевич вдруг в упор посмотрел на гостя, вынул из кармана фотокарточку.
— Извини, у тебя на столе лежала, я прибирал, заметил. Кто это? — ткнул он крючковатым пальцем в стоящую рядом с Мишей на фотографии женщину.
— Это бабушка, а это мать, отец, я вот тут тоже… — пояснил Миша.
— А дед? есть у тебя дед? — зло, отрывисто спросил Степан.
— Дедушка, родной? Баба Аня говорила, что он ушёл. Не знаю подробностей, ну, что бросил её, а она уже беременная была моей мамой.
Степан вдруг вскочил, затопал, заходил кругами, потом стал смеяться, всхлипывать и стучать кулаком по перилам крыльца.
— Бросил? Я Аньку бросил?! Вот гнилая она! Гнилая! Ненавижу! Слышишь, ненавижу её! — мужчина схватил Мишу за рукав, стал теребить, рвать ткань.
Парень оттолкнул его, испуганно отпрянул.
— Да при чём тут вы?! Напились, перепутали всё, а теперь срываетесь!
— Перепутал? Да, перепутал, когда после взрыва, сам себя не помня, думал, что ползу к своим. По окопам, залитым водой, по болоту, по полю, где был, как на ладони, полз. А впереди всё жена мне мерещилась, ради неё землю ел, кору жевал, думал, ну как она без меня, ведь умру, она не переживёт тоже! А как выполз на позиции, гляжу, там немцы… Перепутал, когда у них за решёткой сидел, темно, только два пятна света через окно, как два волчьих глаза, на полу светятся. Помер бы, но ради Ани своей не позволил себе такой роскоши! Выдержал! И в госпитале потом, не том, что сейчас, а так, одно название, палатка да свеча рядом, когда мне руку чекрыжили, я в зубах ветку еловую держал и ради Ани на тот свет не спешил… А как вернулся, она посмотрела, молчала сначала, потом видит, что я неловкий, что трудно, что болит всё, стала презрительно так губы кривить. Я ж ей был нужен прежний, молодой, красивый, а я седой и хворый вернулся… Она–то моложе меня на пять годков была, еще цветение своё не упустила, стала на других мужчин заглядываться, а я что… Я так… Ночами уходила от меня, отдельно ложилась, брезговала. Другие бабы своих мужей всякими принимали, хоть кусок вернулся, хоть полкуска, плакали, целовали, нежили, а моя нос воротила. Не поняла, что я ж ради неё тогда, под Вейно, когда в штыковую пошли, победителем вышел… И тогда, когда нас бомбой разметало, вагон в узел завязало, все погибли, а я к Ане хотел вернуться, потому и остался на этом свете… И… Да что говорить! Бросил я её, конечно! Когда обрубком меня назвала, когда тарелку мне в лицо швырнула, которую я помыть не мог, тогда и бросил. Я, Миша, гордый, я — человек, понимаешь, я чувства имею, а она меня как будто второй раз без наркоза порезала. Вот так я её бросил… Ушёл, новую жизнь начал, меня друг подобрал, прямо на станции тут, я пьяный валялся, грязный, заросший. А меня друг… Председателем сделали, я новые машины нашёл, я людей обучал, станки всякие в артели завёз, передовым колхоз сделал, а внутри всё пусто, понимаешь? Пусто, нет радости. Один я, всю жизнь один! И не любил я больше никого, так и прожил бобылём, женщин, как огня боялся, шарахался. От них только боль, они, Миша, зло! Зло… Зло…
Степан осел на ступеньки, комкая в руке фотокарточку, упёрся головой в балясины, тихо заплакал.
Михаил, сглотнув и потерев руками лицо, отпил из стоящей рядом кружки воды, остаток вылил себе на голову – уж очень та болела и пульсировали от чего–то виски. Потом, легонько потрогав старика за плечо, сел напротив него, подогнув колени, испуганными, широко открытыми глазами посмотрел на седые, желтовато–белые волосы, на кустистые брови, закручивающиеся прямо к ресницам, на голубые глаза, сейчас наполненные злыми, горячими слезами, и сказал громко, кажется, на всю деревню:
— Так, выходит, ты дед мой? Дед! Дед Степан!
Мужчина застыл, только плечи ещё вздрагивали от рыданий, моргнул, тоже потянулся к кружке.
— Подожди. Налью, я всё выпил! — Мишка вскочил на ноги, помчался к колодцу, вытащил ведро, зачерпнул кружкой холодную, прозрачную воду, прибежал обратно. — На, вот!
Степан жадно выпил, вытер рукавом губы, потом затрясся, захватил сильной, жилистой рукой Мишу за шею, притянул к себе.
— Внук… Внук… — всё повторял он, гладил парня по волосам, по мускулистым, поджарым плечам. — Художник мой! От меня, значит, это, от меня!..
Они еще долго сидели на крыльце, Миша рассказывал, как поступил в художественную школу, как ругалась мать, что вся одежда в краске, что пахнет, что не комната, а развал… А потом, когда стали Мишу хвалить, говорить про талант, бабушка выступила, мол, нечего ерундой заниматься, надо мальчика в математику отдавать. Миша тогда хитрый был, окончил школу, подал документы туда, куда мать просила, сказал, что приняли, а сам художником решил стать, тайно учился, если дома надо было что–то сделать – наброски, работы какие–нибудь, — то у друзей кантовался, потом и вовсе в общежитие ушёл. Бабушка узнала первой о проделках внука, шум подняла, но Миша уже не сдавался, гнул своё.
— Она всё говорила, что муж её, то есть ты, такой же был, как я, ну, глупый что ли… — прошептал Михаил.
— Да и не слушай её, Мишка! Не слушай! Анька, она дурная сама! Ну надо же!.. Завтра на холм пойдём, научу тебя реку писать. И не спорь! Не спорь! А потом по грибы, по ягоды! Велосипед завтра из сарая достанем, я тебя научу… Или ты умеешь? — смутился Степан.
— Умею, но ты все равно достань, интересно же! А расскажи, как ты жил, как молодой был… — попросил Михаил.
Степан, глядя вдаль, прищурившись и покашливая, стал говорить. И голос его слышался едва–едва, потому что никак не унималось сердце, рука, та, которой давно не было, всё на плечо к Мишке хотела лечь…
— Значит, бабка твоя замуж так и не вышла? Мы ж с ней не расписаны были… — спросил уже потом Степан.
— Был муж. Умер недавно, сердечный приступ. Но мама звала его отчимом, — ответил Миша.
Степан Николаевич сжал кулак, пряча возникшую вдруг в руке дрожь. Вот жизнь – два колеса, одна оглобля! Да он теперь богатый человек! Самый богатый в этом мире – дочка есть, внук, вон, какой! Да…
Всю оставшуюся ночь Степан проворочался на кровати, вставал, ходил по комнате, подходил к приоткрытой Мишиной двери, слушал, как дышит внук, и улыбался, наконец поняв, что он, Стёпка, однорукий инвалид, не зря живёт на свете, ему надо ещё многое сделать, успеть…
Мишина побывка в Филимоновке закончилась слишком быстро, но он успел написать и закаты, нежно–пепельные, дымчато–парные, клубящиеся теплом от воды, и рассветы, яркие, холодные, росой усыпанные, точно бусинами, и поля, и реку, серебряной змеёй уходящую за горизонт, и Машку с Танькой, сидящих на завалинке у родного дома, и Степана, в пиджаке, кепке и с самокруткой в зубах…
Михаила провожали всей деревней, девчонки взяли его городской адрес, обещали навещать. Степан долго еще стоял на перроне, махал вслед уехавшей давно электричке…
Мать Миши, Катя, приехала в Филимоновку осенью, нерешительно топталась у калитки, потом уже хотела уйти, но сын подтолкнул её вперед.
— Ма, ну зря что ли ехали? Иди уже, ждёт ведь он!
Степан, принарядившийся, чисто выбритый и причёсанный, вышел на крылечко, постоял немного, пожал плечами, мол, вот он я, чего уж теперь бояться!
Катя кивнула, тоже пожала плечами…
Только Анна не искала встречи со Степаном, стыдно ей было за себя, да уж не вернуть ничего…
Долго ещё жил Стёпа, из последних сил жил, чтобы правнука увидеть. Он как будто назад проживал всю жизнь – получил взрослого внука, дочь, а теперь смотрел на розовенькое, крошечное личико маленького Стёпки и улыбался, гладя малыша по кулачку.
— Живи, родной, живи хорошо, славно живи. Добра тебе, милый! — шептал Степан, наклонившись над люлькой. Младенец улыбнулся во сне, схватил прадеда за палец, за сердце схватил и больше уж не отпускал…
Автор Зюзинские истории
#ЖитейскиеИстории
ЛИШНЯЯ
-Кого ты в дом привел? Да она же тебе в дочки годится, а ты... Негодяй! Когда же ты угомонишься?
Аглая с ненавистью смотрела на мужа. Женщина такого позора не переживет, ведь Макар привел свою зазнобу к ним в дом. Раньше он к ней просто ездил время от времени, прикрываясь работами в соседней деревне, а сейчас с собой забрал.
-Ой, не кричите! Вы что, матушка! - девица, сидящая в повозке, ласково обратилась к Аглае, - дядька Макар меня подвез просто. На дороге увидел, решил подобрать. А то я ноги совсем стоптала.
-Ты кто такая? - зашипела Аглая, - Макар, кто это?
-На подходе к деревне встретил её. Бродяжка это. Марьяной зовут, - буркнул Макар, ему давно были безразличны крики жены.
-Ой, матушка, а может вам работница нужна? - с надеждой в голосе спросила Марьяна, - я смышленая и шустрая. Шью, готовлю, за животными ухаживать могу. Лечить умею!
-Правда, умеет, - согласился Макар, - я ногу зашиб, она чем-то помазала, пошептала, даже синяка теперь нет.
-Значит, ты лишний рот нам привез, так? - уже более дружелюбно сказала Аглая.
А работница им и правда не помешает. Хозяйство большое, она одна уже не справляется. А если еще и лечить может, так совсем хорошо. У них в деревне была одна лекарка, так померла.
Женщина уже прикидывала, какую плату можно будет брать за услуги этой Марьяны, а Макар тем временем разгрузил телегу.
-Так что? Можно мне остаться? Я совсем одна теперь на свете. Мать, отец померли. Перед смeртью они мне наказали по свету идти, счастье свое искать. Вот я и пошла… Только никак свое счастье не найти мне. Куда не приду, везде лишняя. Может, здесь найдется мне местечко.
-Да как-то много в последнее время бродяжек, - уже немного подобрела Аглая, обратившись к мужу.
-Ну, - кивнул тот, - а что, старуха еще тут? Обещалась после половодья уйти. Видать, тут ей мягко стелют наши добросердечные соседи.
Несколько месяцев назад, в разгар половодья, в деревню пришла старушка. Ни к кому в двери не стучалась, ничего не просила. Просто сидела на пригорке под деревом. Ее там заприметили, стали еду приносить. Кто-то к себе приглашал. Так бабушка кочевала из одной избы в другую, уверяя, что уйдет, как только сойдёт вода. Но земля стала сухой, а старушка все еще жила в деревне. Теперь пришла Марьяна.
-Ну, матушка? Могу я остаться? - снова спросила девушка.
-Какая я тебе матушка! Аглаей зови. Иди в дом, сейчас поедИм, да на боковую. А утром придумаем, что тебе делать.
***
Марьяна долго не могла уснуть. Маялась. Тревожно было и неспокойно. Сердце заходилось в быстром стуке, а потом будто совсем замирало. Девушка ворочалась и тихо вздыхала. Потом поднялась. Аккуратно на цыпочках подошла к Аглае и Макару. С ненавистью посмотрела на супружескую пару. Медленно обвела взглядом лицо каждого. Сжала кулаки.
-Этот вы лишние на этом свете… Ну ничего, я с этим скоро разберусь.
Аглая застонала во сне и ее веки задрожали. А Марьяна неожиданно запела колыбельную:
-Кот Баюн мурлычет сон,
Придет к чаду угомон…
Аглая перевернулась на другой бок.
-Откуда я знаю колыбельные? - шепнула себе девушка, отходя от спящих, - наверное, где-то услышала, пока искала этих…
Следующим днем Марьяна занималась делами, которые поручила ей хозяйка. Девушка суетилась и все добросовестно выполняла. Присела только к обеду. Запыхавшаяся, с растрёпанной косой, Марьяна устроилась на завалинке и опустила голову.
Жарко. Спасают только редкие порыва свежего ветерка. Под ногами у девушки ползают блестящие муравьишки. Над головой стоит беспощадное солнце.
-Марьянка, ты чего расселась, давай-ка за работу! Сейчас Макар вернется, иди, на стол собирай, сейчас обедать будем, - Аглая недовольно посмотрела на работницу.
-Ой, хозяюшка, сейчас! Дай минутку передохнуть, - устало улыбнулась Марьяна, поднявшись на ноги.
Нейросеть Кандинский
-Лишнее это! Отдыхать все могут. А ты в работницах у нас ходишь, так что лениться тебе не положено.
С лица девушки сразу сползла улыбка, как только Аглая скрылась в избе. Ей придется хорошо постараться, чтобы войти в доверие к Аглае и Макару. Поэтому сейчас нельзя показывать свой нрав. Марьяна глубоко вздохнула и пошла за Аглаей.
Так Марьяна прожила у супругов неделю. Девушка все время занималась делами и старалась показаться хозяевам с лучшей стороны. Она не жаловалась на тяжелый труд и усталость. И частенько к концу дня делала целебные отвары, чтобы и ей, и Аглае с Макаром слаще спалось. А утром давала жевать медовые соты с травами, чтобы сила и энергия прибавились.
Хозяева стали потихоньку привыкать к работнице. Им была по нраву кроткая и добрая девушка. Но Аглая частенько замечала, как смотрит Макар на Марьяну. Совсем не по-отечески. Женщина отгоняла от себя дурные мысли. Да и понимала, что молодой девушке седобородый Макар не глянулся. Но только муж никак не угомонится. Как смотрел на сторону, так и смотрит.
Как-то за обедом Марьяна решила немного поразвлечься. Она специально завела разговор о детях.
-Да… Работы у вас тут много. И как вы сама справляетесь, а? Были бы детки, так помогли вам. Или что, не нажили?
-Детки… Нажили. Сын у нас, - Аглая глянула на мужа, - только он в другой деревне живет. Видимся редко. Уж не помню, когда с ним говорили в последний раз.
-Неблагодарный! – рявкнул Макар, отрывая ломоть хлеба, - мы для него все, а он… На ноги поставили, вылечили…
-Угомонись ты, - шикнула на него Аглая, - а то наговоришь лишнего, потом жалеть будешь. Сын наш, Ванька, девушку встретил. Так мы думали, он ее к нам приведет. А оно вон как получилось… Сам к тестям перебрался.
-Да где такое видано, чтобы мужик за бабой шел, а не наоборот, - снова подал голос Макар.
-А может, сильно любит! Не думал об этом? - обиженно отвернулась Аглая.
-А хоть и так! Мы ради него… Да ради него вообще все было! – никак не мог успокоиться Макар. В его глазах заблестели слезы обиды, а голос стал сдавленным, будто обед встал поперек горла, - вспоминаю, как мы намучались с Ваней, так кажется, что и жил только для этого. А теперь все… Уже и не нужен я на этом свете.
Аглая закрыла глаза и судорожно всхлипнула. Макар уткнулся в свой кулак. Марьяна силилась не рассмеяться. И у нее даже получилось изобразить сочувствие.
-Ой, беда… Как же так? Неужели разругались вы со своей кровиночкой? – тихонько шепнула девушка.
-Нет. Не ругались, - откашлялся Макар, - как-то так само вышло.
«Ну, да. Само собой так получилось, - подумала про себя Марьяна, - вы ничего плохого не делали. И зло вам не вернулось»
-Я иной раз думаю, болел бы дальше наш Ванечка, так хоть с ним рядом были, - сказала Аглая, - уже и не уверена в том…
-А ну! – стукнул кулаком по столу Макар, - ребенок здоров и хорошо!
-А чем болел-то? – спросила Марьяна у Аглаи, - что с Ваней было?
-При рождении ручки и ножки повернуты были. Ходить только в восемь лет научился. А до этого все лежал, даже не разговаривал. К каким только лекарям мы его не возили. Толку не было. Но потом…
-Потом все получилось, - сурово посмотрел Макар на жену.
-Пока мои папка и мамка живы были, все переживали, что их не станет, и я одна буду. Ведь ни сестренок у меня, ни братьев не было. Об этом только сожалели, - подлила масла в огонь Марьяна.
Аглая остолбенела. Макар поднялся с места и сурово сказал:
-Засиделись мы. Пора делами заниматься.
***
Под вечер Аглая собралась навестить соседку. Марьяна все упрашивала взять ее с собой, ведь она тут еще ни с кем не знакома, а так хоть на людей посмотрит, себя покажет.
-Лишняя ты там будешь, - угрюмо сказала Аглая, - нам с ней о своем поговорить надо.
Однако хозяйка вернулась очень быстро. Нервная и обеспокоенная.
-Марьяна, ты ведь лечить умеешь! Давай-ка, собирайся. Соседка животом мучается, помощь твоя нужна.
Марьяна схватила свою котомку, где хранились разные травы и с готовностью отправилась за Аглаей.
Соседка, действительно, выглядела плохо. Пот крупными каплями выступил у нее на лбу. Сама кожа пожелтела и была похожа на восковую корку. Женщина тяжело дышала, пытаясь поймать как можно больше воздуха приоткрытым ртом.
-Все вон из избы, - рявкнула Марьяна, только увидев хозяйку дома.
Нейросеть Кандинский
-Марьянка, ты.., - удивленно начала Аглая.
-Все вон! – повторила девушка, - кто в окошко подглядывать будет, тому ее болячка передастся.
Домашние спорить не стали. Они вышли сами и вывели Аглаю. К этому моменту к дому подошла старушка, что пережидала половодье в этой деревне. Она тут же все выяснила: и про больную, и про Марьяну, и про то, что девушка тут живет совсем недавно.
-Счастье какое, - старушка благостно улыбнулась, - я-то знаю, мне говорили, что у вас в деревеньке никого нет, кто мог бы человека на ноги поставить. А тут такая удача.
-Сначала посмотрим, как эта девчонка мою жену вылечит, а уж потом об удаче говорить будем, - хозяин дома поежился от вечерней прохлады.
-И я посмотрю, - кивнула старушка и отошла немного в сторону. Она присела под большой куст и казалось, просто уснула.
Когда Марьяна осталась наедине с больной, то сразу принялась за дело. Только ей не нужны были травы и снадобья, которые она с собой принесла. Девушка взяла лишь горящую головешку из печи и бросила ее в котелок. А его поставила прямо на живот хозяйке.
Марьяна закрыла глаза и тихонько начала читать заговор. Девушка не смолкала, пока из котелка не перестал валить дым. Хозяйка тем временем приоткрыла глаза. Взгляд ее был уставший, но ясный. Марьяна поняла, что ей все удалось. Однако заканчивать ритуал было рано. Поэтому девушка продолжала шептать особые слова.
Ближе к утру, когда котелок полностью остыл, Марьяна достала из него золу и вымазала ею живот хозяйки. Та сразу проснулась.
-Ой, - сразу запричитала женщина, - что же это было…
-Лежите. Вставать можно только завтра, - Марьяна подошла к окошку и поманила в избу всех ожидающих, - вот травка, заваривайте и пейте весь день. Ничего, кроме отвара ни пить, ни есть нельзя. Завтра будете полностью здоровы.
Пока девушка давала указаниям домочадцам больной, Аглая удивленно наблюдала за ней. Какая все-таки полезная работница у них. И труда не боится, и лечить умеет, и сама по себе хорошая. Но вот ведь странно… Как Марьяна изменилась, когда велела всем выйти. Будто другой человек. Не было в ней былой мягкости.
-Устала, Марьянка? – подхватила девушку под руку Аглая, - пойдем домой, пойдем. Тебе отдохнуть надо, а то лица не тебе совсем нет. Какая ты… Вот уж не думала, что ты такая умелица. Тебе надо не репу сажать, а людей лечить. Кто тебя этому мастерству обучил?
-Отец мой умел. И меня научил, - ликовала в душе Марьяна, наконец, ей удалось устроить все так, как надо.
-Работа по хозяйству теперь лишняя для тебя будет. У нас ведь много, кто болеет. Старики и дети. И взрослые. Всех их вылечишь!
Слухи о чудесной лекарке быстро пробежали по деревне. К девушке выстроилась очередь на исцеление. Кто сам к ней приходил, а к кому и Марьяна захаживала. Всем им помогала. Народ не обижал девушку, которая еще недавно бродяжничала, всегда старались отплатить добром и звонкой монетой.
Как-то Марьяна возвращалась вместе с Аглаей от очередного больного. Девушка была довольно тем, как сейчас живет. Она даже подумывала над тем, чтобы оставит в покое Аглаю и Макара. Но потом ярость и злость в ней снова просыпались, и Марьяна понимала, что все еще хочет отмщения.
-Доброго дня, - послышалось за спиной Аглаи и Марьяны, - это ты знаменитая лекарка? Может, меня полечишь?
Марьяна оглянулась. Под деревом, посреди кустов, спряталась от полуденного солнца старушка. Бродяжка, которая обосновалась в этой деревне, радушно улыбалась.
-Ой… Здрасьте, - от неожиданности вздрогнула Аглая, - если вам надо, то к нам приходите. Но позже. Марьянка устала. Все ночь, все утро над больным провела. Сейчас ей поспать и отдохнуть надо. А уж потом снова приниматься за…
-Аглая, вы идите, - вдруг сказала Марьяна, - а я позже подойду. Поговорю с бабушкой и вернусь.
Аглая, которую дома поджидали дела, кивнула и удалилась. А Марьяна подошла поближе к старушке присела возле нее и прошипела.
-Ты чего тут ходишь? Что тебе здесь надо? Полечиться? Так сама себя и полечи. Я знаю, ты умеешь. Чую, какая ты сильная.
-Не надо, девочка, - устало сказала старушка, - брось ты эти свои мысли. Живи. Ведь хорошо живется? Так живи.
Марьяна вскочила на ноги. Что эта за старуха и почему она так говорит, будто все знает?
-Ты всю жизнь лишней была, ведь так? А теперь посмотри, как все обернулось. Сердце очисти от злобы. Так правильно. Так должно быть.
-Да, была лишней. А теперь, ох какая нужная! Только что мне до этого, если они… если они живут и здравствуют, - голос Марьяны дрогнул, горячая слеза покатилась по разгоряченным щекам.
-Кот Баюн мурлычет сон,
Придет к чаду угомон…
Старушка тихонько запела, ласково глядя на Марьяну. Девушка замерла на мгновение. Та самая колыбельная, которая ей недавно вспомнилась. Откуда старуха ее знает? Почему поет?
-Ты кто? – сдавленно спросила Марьяна, вытирая щеки.
***
-А я смотрю, ты все ходишь вокруг нее, хвостом вертишь. Не стыдно? При живой жене на молодую девку заглядываешься. Я так и знала, что ей тут не место. Лишняя она здесь. Пригрела на грyди змею. Ты с ней даже о своей зазнобе позабыл, ведь так?..
Аглая, наконец, решила выяснить отношения с Макаром. Она знала, что вокруг ее мужа постоянно вертятся деревенские женщины. Но он не дyрaк. Всегда выбирал себе кого-то подальше от родного дома. Так было и в начале их супружеской жизни, так продолжается и сейчас, когда уже внуков пора нянчить.
Марьяна, конечно, совсем молоденькая. Она в сторону Макара и не посмотрит. Дядька он для нее. Как отец. А вот сам Макар с интересом засматривался на шуструю девушку. Аглая замечала, какие взгляды он бросает на их работницу.
- Жаль, что я сразу не прогнала Марьяну… Теперь-то как… Она ведь мне, как родная стала. Да и помощь от нее не только нам, но и всей деревне. Благодарные люди нам закрома доверху набили. Уже и не выгнать девицу. Что потом скажут, - не унималась Аглая, - как сама без нее буду.
-Ничего не я смотрю на нее, - покраснел Макар, не желая признавать правоту жены, - просто спросил, где она ходит. Вы ведь вместе ушли. И смотрела бы ты сама за ней получше! А то найдется какой-нибудь парнишка, охмурит ее и все… Уедет Марьянка, а ты опять одна останешься.
Вот смотри, сейчас лишней считаешь ее, а потом плакать будешь.
-Не буду. Плакать не буду. У меня в груди камень теперь. Сама его туда засунула много лет назад. Просто так уже не вынуть… Так что, пусть она замуж выходит и уходит от греха подальше… Ой, и правда, где она?
-Что, все-таки переживаешь, как за дочь родную?
***
Марьяна в упор смотрела на старушку, а та продолжала петь колыбельную. Девушка, поняв, что ответа от нее не дождаться, медленно отошла. А потом бросилась прочь. Сама не поняла, как оказалась в лесу. Тут ей всегда спокойно. Тут ей хорошо. Можно привести в порядок мысли, подумать о своем, поплакать.
А плакать очень хотелось. В глазах щипало, будто кислой ягодой брызнули. Воздуха не хватало. Сейчас Марьяна не знала, что ей делать. А вдруг старуха эта права и стоит оставит все, как есть. Аглая и Макар уже наказаны. Сын с ними знаться не хочет. Так может, на этом стоит остановиться?
- Но ведь это не я сделала! Это высшие их покарали. А я сама хочу! За себя! За себя хочу отомстить! За то, что лишней оказалась!
Марьяна повалилась на колени и сжала кулаки. Между пальцев у нее застряли травинки, а под ногти забилась земля. Девушка громко заплакала, зарываясь лицом в полы платья.
- Работницу приняли лучше, чем дочь родную. От труда оградили, заботятся и… любят. Любят? Как это? Как это любить?
Марьяна подняла голову. Слезы сразу высохли на щеках. Боль в груди унялась, дышать стало легче. Девушка посидела еще какое-то время, а потом поднялась и побрела домой.
Внутри сейчас у нее пусто. Все вынула. Отдала. Кто теперь наполнит? Чем?
-Решу потом. Пока думать буду. Время есть, - Марьяна поднялась с земли и побрела домой.
Девушка надеялась, что вещие сны, которые ей часто снятся, станут подсказкой. И тогда она поймет, как поступить: отомстить или простить.
А дома Марьяну ждала злая Аглая и пристыженный Макар.
-Ты где ходишь, а? – с порога закричала хозяйка.
-Так я с той бабушкой, - еле выдавила из себя виноватую улыбку Марьяна, - ей ведь помощь нужна была.
-А чем она тебе заплатила? Спасибом сыт не будешь! Монетки и припасы лишними никогда не будут.
-Так у нее нет ничего, - Марьяна уже начинала закипать.
Это ведь она умеет лечить, это ведь ей несут подарки и благодарность. А Аглая ими распоряжается, как собственными. Нет, тут и думать не стоит. И старуха, кем бы она ни была, не может ни запрещать, ни уговаривать, ни наставлять на путь истинный. Это только ее, Марьянино дело. И она его завершит.
-Только снадобья на нее потратила. А закончатся, что делать будешь? – продолжала бубнить Аглая.
-Да, кстати, они и правда скоро закончатся. А травку одну особую собирают один раз в год, в определенное время. Найти ее тяжело, а собрать много надо. Она почти во все зелья добавляется, - Марьяна кротко посмотрела на хозяев, - вы мне поможете? Втроем в лес пойдем, я научу, как эту травку искать. Так мы больше наберем… Да и раньше, мы с матерью и отцом всегда втроем ходили. А теперь вы мне, вроде как, семья.
-Вот еще! У меня и так дел полно. Тоже мне, семья. Тоже мне, дочь нашлась…
-А я пойду, - воодушевился Макар.
Аглая злобно посмотрела на мужа. Вот негoдяй, что удумал. Нет, их одних она не пустит! Все вместе пойдут.
Не успела Марьяна придумать причину, по которой Аглае тоже надо обязательно идти, как хозяйка резко сказала:
-Ладно уж! И я пойду.
Девушка улыбнулась. Внутри бешено билось сердце. Ее план близится к завершению. Скоро все свершится.
***
На рассвете следующего дня все трое вышли из избы. Марьяна повела их в лес, зная, что выйдет оттуда только она сама. Девушка предвкушала, смаковала в уме подробности своей мести. Она знала, что перед тем, как расправится с Аглаей и Макаром, им придется еще помучатся, вспомнив все, что произошло много лет назад.
Марьяна так увлеклась своими размышлениями, что не заметила, как завела супругов в глухую чащу.
-А мы точно обратно выберемся? Я тут не бывала, - нервничала Аглая.
-Так Марьянка хорошо в лесу ориентируется. Выведет, - равнодушно сказал Макар.
Он вообще мало интересовался тем, что происходит вокруг него. Мужчина обычно делал то, что ему велят, не задумываясь, зачем и почему. Привык так. Сначала мать его поучала, потом за сына взялся отец. А потом появилась Аглая. Миловидная девчушка только с виду была кроткой и ласковой. На деле она оказалась хваткой и дотошной. Сразу прибрала мужа к рукам и вертела им, как вздумается.
У Макара не было той хитрости, какая была у жены. Справиться с ней у него не получалось. Аглая всегда могла приструнить мужа одним лишь словом. Поэтому, когда какая-то деревенская вдовушка лукаво подмигнула мужчине, тот вдруг воспрял духом. Заглянул к ней как-то. Конечно, ничего общего у этой женщины не было с Аглаей. Совсем другая. Мягкая и податливая. С ней Макар быстро сладил. Да ума хватило все это дело быстро завершить. Иначе бы Аглая их обоих со свету сжила.
Но Макар решил, раз жена его за мужика не считает, то он найдет других. Только надо искать подальше от родного дома. Мужчина не считал, что поступает дурно. Ведь всегда домой возвращается. К крикливой Аглае и больному сыну. С мальчишкой он жене помогал и верил, что ведуньи и знахарки, к которым они возили ребенка, совершат чудо.
Аглая, конечно, знала, что Макар тот еще ходок. Но ведь он всегда возвращается. А как ей одной да с больным сыном? Так что пусть лучше ходит к другим. Главное, чтобы навсегда не ушел.
***
-Вот, пришли, - наконец, сказала Марьяна, оглядывая темную чащу, - вот здесь мы с вами простимся.
-Что? Простимся? Марьяна, ты что такое говоришь, дочка? – Макар испуганно посмотрел на девушку.
-Нет, я не твоя дочь.
Хоть ты так и думал, - улыбнулась Марьяна, - ты так думал много лет назад.
Аглая застыла на месте. Из глаз у нее тут же потекли слезы. Женщина замотала головой, пытаясь прогнать из памяти детское личико.
-Что, матушка, вспомнила родную дочь? Вспомнила, как нарекла меня Ольгой? – Марьяна обратилась к Аглае и достала из своего поясного мешочка порошок.
Пока супруги испуганно молчали, пока Макар с немым вопросом глядел на Аглаю, Марьяна высыпала порошок на землю, щелкнула пальцами и прошептала какие-то слова.
-А теперь никто из вас с места не сдвинется. И соврать мне не сможет. Скажет все, что спрошу.
Супруги попытались пошевелиться, но ничего не получилось.
-Матушка, давай-ка, расскажи все, как было. Открой свою тайну мужу. Пусть знает. Думаю, ему и дела до этого никакого нет и не было. Но я хочу, чтобы все встало на свои места. И я сама хочу все знать, все полностью!
-Ольга не была твоей дочерью, - выдохнула Аглая, не в силах сдерживать поток слов, - а как ты хотел? Ты мог гулять, а я что, дома должна страдать? Я все расскажу, все, как было!
***
Аглая смотрела на сына. Тот спал и казался совсем обычным ребенком. Но стоило ему встать, все сразу понимали, с ним не все в порядке. Да и стоять долго он не мог без поддержки, а уж ходить и подавно. К кому только они с Макаром его не возили. И все разводили руками. Никто помочь не мог. Но как-то одна знакомая шепнула про черного колдуна.
-К нему опасно ходить. Он такую цену заломить может, что глаза на лоб полезут. Хочет, одному здоровье подарит, а у другого заберет. А еще рассердиться может и тогда все, поминай, как звали. Но чудеса творит! Все может сделать.
Аглая, ухватившись за соломинку, все рассказала Макару. Но тот испугался. Посчитал, что за жизнь и здоровье ребенка, колдун заберет что-то не менее ценное.
-А если он твою жизнь захочет? Или калекой сделает? Или вообще наврет. Сначала Ванечке поможет, а потом опять… Или ему ручки и ножки поправит, а заберет что-то, ну, например, голос. И так, и так калека будет… Нет, к черному не пойдем.
Аглая сделала вид, что согласна. Но как только Макар поехал на работы в соседнее село, тут же начала сборы. А на рассвете сама запрягла телегу, уложила туда сына и отправилась к черному колдуну. Нашла она его быстро. Добрые люди подсказали. Изба колдуна была в лесу, но к ней уже протоптали дорожку страждущие.
-Хозяин, можно? – опасливо заглянула Аглая в избу колдуна, - помощь твоя нужна.. Не гони только, погляди на сына моего...
Из темноты вышел высокий мужчина. Жесткий и холодный взгляд серых глаз пригвоздил Аглаю к месту. Женщина испуганно сжалась и пискнула:
-Сынок не ходит. Ножки, ручки вывернуты. Никто не помог, одна надежда на тебя. Я отблагодарю. Целую телегу добра собрала…
Колдун без слов кивнул, и они вдвоем вышли на улицу. Мужчина посмотрел на беспомощного мальчишку и перевел взгляд на тюки, что привезла с собой Аглая.
-Это все лишнее. Мне дочь нужна, чтобы ей потом мою силу оставить.
-А где же я тебе дочь возьму-то, - пролепетала женщина, - у меня же сын.
-Так мне не просто девчонка нужна, а моя плoть и крoвь, понимаешь? – колдун сурово глядел на Аглаю, - кто матерью будет, не важно. Выносить ее надо, а по достижению пяти лет мне отдать.
Аглая отшатнулась. Женщина никак не могла уложить в голове бесчеловечные слова колдуна. Сможет ли она пойти на такое ради сына? А как Макару сказать? Хотя с мужем она легко справится. А вот как ей самой быть? А сыну что потом сказать: была сестренка, да сплыла? А соседи? Что они-то скажут?
-Решай, женщина. Вот такая плата моя. А чтобы тебе думалось лучше, я сейчас кое-что покажу, - колдун поднял на руки мальчишку и понес его в дом.
Аглая семенила рядом, не понимая, что происходит. Колдун Ваню у нее заберет? Или как?
-Я обряд проведу. Сын твой ходить сможет. Да только до заката. Потом снова прежним станет. А ты вот посмотришь на здорового ребенка и быстро решение примешь.
Аглая хотела отказаться. Но промолчала. Уж больно она хотела поглядеть, как Ванька будет бегать. Колдун, увидев, что Аглая не против, приступил к обряду. Несколько часов он нашептывал что-то на ухо мальчику, водил вокруг него черной свечой и опаивал какой-то мутной жидкостью.
А потом Ванька встал на ноги. Обошел избу колдуна, выглянул на улицу и с опаской вышел. Сначала медленно ходил, притаптывая травку. А потом побежал. Все быстрее и быстрее. Трехлетний мальчишка был занят только собой, не смотрел на мать.
А Аглая плакала, растирая по щекам крупные и горячие слезы. Как она теперь сможет отказаться? Как она снова повезет домой неходячего сына? Не забыть ей уже, как весело он бегал, наслаждаясь свободой от больного тела.
-Если согласишься, то я снова проведу обряд. Но только после того, как ты мне дочь приведешь. Так что твоему Ваньке придется пока больным остаться. Зато ты увидела, ради чего все это будет.
-Что же, я ребенка за ребенка отдам? Как же?..
-А ты себя уговори! – колдун усмехнулся, - я вижу, ты умная женщина, я чувствую, что ты уже придумала, что мужу сказать, как потом от ребенка избавится, чтобы все гладко прошло.
Аглая закрыла глаза. В голове у неё, действительно, родился план. И она внутри себя уже смирилась с тем, что придется родить дочь и отдать ее. Она уже отказалась от нее ради сына.
-Согласна, - кивнула женщина!
На рассвете Аглая уехала с сыном обратно домой. А потом поняла, что скоро во второй раз станет матерью. Макар воспринял новость холодно. А самой женщине такая реакция мужа была на руку.
Проще будет потом, когда дочери пять лет стукнет.
Через девять месяцев на свет появилась Ольга. Но ни Аглая, ни Макар к ней любви не испытывали. Мать убедила себя, что это чужой ребенок. Дочь не принадлежит ей. Она лишняя в этой семье. И скоро её надо отдать. А Макар будто чувствовал, что Ольга не его. Оттого сторонился ребенка.
Близился пятый день рождения Ольги. И Аглая решила, что пора действовать...
***
-Я тебя обманула, понял? Ольга не твоя дочь. И я все сделала правильно! Не жалею. Не собираюсь просить прощение. Ты ведь тоже виноват. Ты добровольно дал согласие на то, чтобы я дочь отдала.
Макар гневно смотрел на жену. Потом перевел взгляд на Марьяну.
-Так ты Ольга? – мужчина нахмурился, - ты точно Ольга?
-Да, только мой настоящий отец назвал меня Марьяной.
С этим именем я и живу. А что же, Макар, неужели у тебя сердце совсем не щемило, когда ты отдавал пятилетнюю малышку колдуну?
-Нет, - выдохнул мужчина, ведь он не мог лгать, - не щемило. И даже сейчас, вспоминая все, что было, мне не жаль.
-Ну, конечно, - отвернулась Марьяна, - я всегда была лишней.
Я вообще не должна была появиться. Это все из-за того, что моему отцу нужно было кому-то передать свою силу... Рассказывайте дальше!
***
Аглая уже несколько раз заводила странные разговоры о дочери.
-...Почему все так несправедливо? Несносная девчонка здорова, а Ванечка болеет. Вот бы взять немного здоровья у Ольги и отдать его сыночку...
-Как же это сделать? - Макар искоса глядел на жену, - ведь никто из известных знахарок не станет этим заниматься.
-Они не станут, верно. А вот черный колдун... Тот, к которому ты меня не пустил, - тихонько шепнула Аглая.
-И что ты хочешь сделать? - Макар встрепенулся, решив, что жена говорит дельные вещи.
Аглая замолчала, делая вид, что размышляет. Она несколько дней ходила задумчивой, а потом сказала:
-К колдуну поеду. Ольгу и Ванечку с собой возьму. На месте что-то придумаю. Только ведь он, колдун, может высокую цену заломить. Что будем тогда делать?
Макар опустил глаза. Ему было все равно. Мужчина не испытывал никаких чувств к ребенку. Будь его воля, он собственноручно отдал бы в жертву дочь, чтобы спасти сына.
-Я тебе доверяю. Как скажешь, так и сделаем.
-Хорошо! – выдохнула Аглая, - тогда завтра на рассвете поедем.
На следующий день женщина привезла детей к черному колдуну. Она без лишних разговоров отдала Ольгу.
Не тронули ее сердце слезы дочери.
Не дрогнула рука, понукая лошадь. Аглая возвращалась домой со здоровым сыном. В избе колдуна плакала Ольга.
Соседям Аглая и Макар сказали, что дочка убежала в лес, пока колдун лечил мальчика. Сказали, что найти ее не удалось.
***
-Колдун обещал, что никогда не расскажет тебе, откуда ты родом, - плакала Аглая, глядя на Марьяну, - соврал, значит!
-Нет! Обо всем я узнала уже после его смeрти. Отец меня хорошо обучил. Так что я смогла заглянуть в свое прошлое. Пелена, которой он меня покрыл, была сброшена. Ведь, зная отца и понимая, что в памяти есть пробелы, можно было догадаться, что на мне какие-то заклятия. Поэтому я и провела ритуал. Я вспомнила тебя, Макара и даже Ваньку.
Марьяна закрыла глаза, пряча слезы.
Она не могла дать волю эмоциям, не хотела, чтобы эти люди видели ее боль. А как ее было много!
Девушка мысленно снова и снова возвращалась в прошлое и каждый раз чувствовала тот страх и безысходность, разочарование и душевную боль. Мама оставила ее. Макар не помешал. Ее променяли на здоровье брата.
Когда пелена забвения ушла, то жгучая ненависть, раскаленная до бела, заполнила сердце девушки. Именно тогда она захотела отомстить. Она решила, что оставит Аглаю и Макара одних, обездвиженных и беспомощных в лесу. Они умрyт здесь, в глуши. И никто за ними не придет.
-Я пошла, - Марьяна сурово посмотрела на Аглаю и Макара, - вы будете тут. Никто вас не услышит. Никто не найдет. А я вернусь в деревню только через день. Уставшая, оборванная, обессиленная. Буду горько плакать и рассказывать, как мы заблудились в лесу. Как потерялись друг от друга в чаще. Все будут жалеть меня и радоваться, что лекарка осталась жива. А Аглая и Макар... Ну, видать, судьба у них такая. А я буду жить в вашем доме. Благодарные люди всегда помогут. А потом найду хорошего мужа. Стану хорошей женой. Деток нарожаем. И будет у меня, наконец, семья.
Теперь я не буду лишней.
Марьяна щелкнула пальцами и голоса супругов стихли. Стали приглушенными и далекими.
Девушка сделала все, как хотела. Только радости почему-то не было. Горечь и боль никуда не делись. Даже хуже стало. Марьяна медлила с уходом. Она смотрела на обездвиженных супругов, могла различить отдельные слова, которые они выкрикивали. И никак не могла понять, почему ей так не хочется уходить.
Марьяна села на землю, спиной к Аглае и Макару. Девушка закрыла глаза и уперлась лицом в ладони.
-Кот Баюн мурлычет сон,
Придет к чаду угомон…
Марьяна подняла голову и огляделась.
-Кто здесь? – девушка встала на ноги и сжала кулаки, - кто поет?
Из-за деревьев вышла старушка-бродяжка, которая уже несколько месяцев живет в деревне, пользуясь добром жителей.
-Ты? Зачем за мной ходила? Что за песню ты поешь? – девушка дрожала от злости.
-Помнишь, как засыпала, слушая про кота Баюна? – старушка подошла ближе и протянула руку девушке.
Марьяна мотнула головой. Но в памяти все равно всплыли это строки, ласково напетые кем-то, кто гладил по голове и укрывал одеялом. Девушка силилась вспомнить что-то еще, но мутный дым в голове не давал ничего рассмотреть.
-Я тебе пела песенку, укладывая спать. Я расчесывала тебе волосы и заплетала в косу. Я учила и заботилась.
-Это неправда. Я жила с отцом. Вдвоем. Больше никого не было. Я все вспомнила. Все, что он скрыл от меня. Я смогла заклинанием развести пелену. Тебя в моей жизни не было.
-Была. Только моя пелена оказалась плотнее и сильнее, чем пелена твоего отца. Поэтому ты меня не помнишь. Но я могу все убрать, и ты вспомнишь. Хочешь?
-Да, - кивнула Марьяна, чувствуя, как по щекам потекли слезы.
-Тогда смотри, - старушка провела рукой перед девушкой и тихо шепнула несколько слов.
Марьяна упала на колени.
В голове разом появились обрывки новых воспоминаний. И уже через мгновение они выстроились ровненько, возвращая девушке ее память.
***
-Как ты будешь дочь воспитывать? Это же дитё, ей забота нужна. Она в этом лесу помрeт, и останешься ты без наследницы, некому будет силу передавать.
Старушка села рядом с испуганной девочкой и ласково погладила её по голове.
-Не бойся, Оленька. Я позабочусь о тебе.
-Её Марьяной теперь зовут. Я так решил, - колдун сурово посмотрел на дочь и потом перевел взгляд на старуху, - она привыкнет. Только первый день у меня, я даже не успел пелену завесить, чтобы она свою прошлую семью забыла. Сейчас все сделаю и заживем с ней!
-Не сумеешь с ребенком сладить, - старушка внимательно посмотрела на колдуна, - ты и сам понял это. Чувствую, что боишься.
Колдун отошел в сторону и запустил руку в волосы. Он точно знал, сколько ему осталось жить на этом свете. Времени мало. Надо успеть обучить Марьяну. Но как подступиться к этой маленькой девочке?
-Пелену завешу, там посмотрю! - топнул колдун ногой, - приходи через два дня.
Этой же ночью колдун, уложив девочку спать, приступил к делу.
Каменный очаг перед избой горел всю ночь. Колдун подкладывал в огонь пучки трав, и мутный дым, собираясь в причудливые узоры, расползался вокруг. Он просочился в щели избы и словно паутина окутал спящего ребенка. Колдун в это время читал заклинание и завязывал в воздухе невидимые узлы из дыма. Он будто ткал пелену, которая закрыла от девочки воспоминания.
Колдун надеялся, что дочь будет все делать, как он велит, станет ему помощницей. Но девочка хоть и забыла прошлую жизнь, все равно боялась темного леса, огромных деревьев и диких зверей. Марьяна быстро и не стараясь делала все, что велел ей отец и пряталась в избе.
Так прошло два дня. И колдун облегченно вздохнул, когда к его избе подошла старушка.
-Что, сынок, трудно? – спросила она у колдуна.
-Трудно, мама, - не стал спорить он.
-Я помогу. Я внучку к себе заберу. Взращу, с лесом её познакомлю, с землей и небом.
Колдун кивнул. Его мать, древняя ведьма, уже давно отошла от дел. Она ушла в самую глухую часть леса и жила там в развалившейся лачуге. К сыну приходила редко. Не жаловал он ее. Но почувствовав, что в его доме живет ребенок, старушка явилась без промедления. А когда она увидела девочку, сердце ее сжалось. Такая маленькая, а такая несчастная. Рожденная без любви, а от отчаяния. Не долгожданная, а для дела.
Лишняя была у своей матери, лишняя до поры будет и у настоящего отца.
Теперь же старушка позаботится о Марьяне. Научит уму разуму. Отдаст ей последние крупицы любви, что еще хранятся в ее сердце.
Так девочка прожила у своей бабушки два года. Они часто ходили к колдуну, чтобы Марьяна привыкла к своему отцу. Девочка научилась жить в лесу и перестала его бояться. Старушка понимала, что она сделала все, что могла.
Теперь пора передавать Марьяну колдуну.
В ночь перед приходом сына, старушка не ложилась. Она сидела рядом с Марьяной и пела ей колыбельную.
-Кот Баюн мурлычет сон,
Придет к чаду угомон…
Бабушка ласково гладила внучку по волосам, стараясь не заплакать. Ах, как ей не хотелось отдавать внучку.
Утром пришел колдун, однако его дочь уверенно заявила:
-Нет! Я останусь с бабушкой. К тебе не пойду, не сможешь меня заставить!
-Собирайся! – отчеканил колдун, сжав кулаки.
Марьяна нахмурилась и выскочила из лачуги своей бабушки.
-Это ты виновата, мама. Настроила ее против меня… Наводи завесу забвения, - прошипел колдун, - хочу, чтобы она не вспоминала тебя. Ты сама прекрасно знаешь, что нашу родовую силу могу передать ей только я. Если этого не сделать, так и уйдет вся магия в землю, растворится и превратится в черный уголь.
Старушке ничего не оставалось делать. Она провела ритуал и сделала завесу. Так Марьяна забыла свою бабушку и стала жить у сурового отца.
Колдун видел в дочери лишь ученицу, поэтому окружил её знаниями и трудом, а не заботой и любовью. Ласковых слов Марьяна не слышала. Хвалил отец её редко. Это закалило девочку, но сковало её сердце льдом. Растопить его теперь не просто.
***
Марьяна тяжело задышала и открыла глаза. Рядом стояла старушка, она виновато смотрела на внучку. Неподалеку продолжали приглушенно кричать Аглая и Макар.
Девушка вытерла слезы с лица и злобно спросила у бабушки:
-А почему ты не пришла ко мне, когда отца не стало? Ведь ты могла мне все рассказать!
-Не могла. Ведь и я предала тебя! Бросила, как и все остальные. Стерла из твоей памяти и себя и все, что вложила тебе в голову и сердце. Не смогла я противостоять твоему отцу, своему сыну. А как его не стало, так я испугалась. Ты узнала правду о себе. Узнала о предательствах. Если бы еще и моя вина вскрылась… Поэтому я просто наблюдала за тобой. Сначала подумала, что ты к свету тянешься, людей лечишь. А когда черноту увидела, поняла, надо тебя из беды выручать, пока не поздно.
-Поздно! Уже поздно!
Марьяна искривилась от гнева. Внутри неё закипела обида. На весь мир, на всех. Везде она была лишняя.
Так и дальше будет. Не вернется она в деревню. Уйдет. Подальше от людей, подальше от тех, кто сможет сделать больно.
-Ты раньше только зло видела, - старушка подошла чуть ближе и положила свою теплую руку на лоб девушки, - пинки и оплеухи… Но сейчас, пожив здесь, поняла, что люди могут быть благодарными. Открой сердце, впусти туда любовь. Вспомни, как это, когда ты нужен и важен.
Марьяна затряслась, в глазах у неё защипало и заболело в грyди. Она почувствовала. Она вспомнила.
Теплым взрывом любовь вырвалась из сердца, разбив ледяные оковы. Окутала Марьяну с ног до головы.
Девушка упала на колени заплакала.
-Бабушка… Но почему же так больно?
-Всегда так, внученька. Всегда. Когда делаешь выбор, делаешь шаг, с другой стороны тебя тащат обратно. Разрываешься. Потому и болит. Прости меня, внученька. Прости, если хватит сил!
Марьяна еще долго рыдала, обняв старушку.
Потом встала, шепнула заветные слова и освободила Аглаю и Макара.
-Уходите. Вас уже наказали, сердца у вас в камень заточены. Эту оболочку не проломить. Знать вас не хочу. Видеть не хочу.
Марьяна махнула рукой в сторону деревни и трава на земле расступились.
-С этой тропинки не сворачивайте. По ней до дома дойдете.
Аглая и Макар без лишних слов бросились прочь. Они боялись, что Марьяна может передумать, поэтому бежали так быстро, как могли.
-Пойдем домой, внучка, - ласково сказала старушка.
-У меня нет дома. И никогда не было. Но я сама его себе построю. Найду место, где мне будет хорошо. Одна пойду дальше. А с тобой мы еще свидимся, - Марьяна обняла бабушку и медленно пошла вглубь леса.
ТРИ ГОДА СПУСТЯ
-Ах, ты ж моя невестушка, умничка! Вот ведь повезло на старости лет, заслужила я дочь, - полная женщина заключила в объятия хрупкую Марьяну, - все она успевает! И по хозяйству, и с малышом, и сама красавица!
-Ну что вы, матушка, - засмущалась Марьяна, взяв на руки сына, - это вы все крутитесь, а я так, на подхвате. Вы посидите, передохните, а мы пойдем папе нашему обед в поле отнесем.
Молодая мать вышла из дома. В одной руке у нее узелок с припасами, второй ребенка держит. А малыш все капризничает. Лето, жарко, мушки кусают. Марьяна идет, сына качает.
-Что ты, малышок, устал? Спать охота, да, - женщина ласково глядит на ребенка, - давай-ка, я спою тебе…
Марьяна только успела рот открыть, как услышала позади себя знакомый, ласковый голос:
-Кот Баюн мурлычет сон,
Придет к чаду угомон…
Автор Что-то не то
#ДеревенскиеБайки