Ради дома

1930 год
- Петруша, как жить мы теперь будем? - заплаканная Вера поняла на мужа глаза.
- Как все, ласточка моя. Как все... - он погладил ее по голове. - Лучше сейчас пожертвуем тем, что имеем, чем отдадим вообще все, вплоть до исподнего. Ты Кривцовых видела? Видела их взгляд, когда отказались они отдать нажитое колхозу? Дрались за каждую курицу? И где они сейчас? По дороге в Казань... Нет, здесь мы родились, здесь и умрем.
Вера, вытерев слезы с заплаканного лица, отвернулась к окну. А может быть им и правда повезло? Вот тетку ее раскулачили еще в двадцать седьмом, а они с Петей с тех пор тряслись, но их не трогали, пока в селе не начали образовывать колхоз. Вот тогда ее муж Петя сам лично отвел три коровы, две лошади и стаю различной птицы, которая была в подворье. Себе оставили они с десяток кур, одну корову стельную, да жеребенка Барса. И Петр и Вера вступили в колхоз одни из первых. Верочка сразу пошла в доярки, потому что привыкла с ранней зорьки вставать и заниматься хозяйством. А Петя плотником стал, с приходом новой власти стройки в селе прибавилось, особенно нужно было строить амбары и скотные дворы. Большую часть из того, что оставили им родители, супруги сдали государству, за что их поставили в пример, хотя соседка Глаша и кричала, что могли бы всем пожертвовать, как она. А Петруша насмехался. Чем пожертвовала Глаша? Хромой кобылой, да старой коровой?
Но тем не менее, влившись в коллектив колхоза, Петр и Вера зажили спокойно и растили сына Прохора.
1932 год
- Лаптевы! - председатель сельского совета вызвал их на разговор и, сидя напротив, перебирал бумаги, нервно стуча карандашом. - Вы ударники, передовики, гордость нашего колхоза. Но вот из города позавчера проверяющий приезжал, помните?
- Как же не помнить, Захар Ильич, - усмехнулся Петр. - Все сальными глазками по селу смотрел, все про какую-то оптимизацию говорил да про потеснение. Что имел ввиду, Егор Фомич?
- Велено нам клуб организовать до конца года. А как я это сделаю? Леса пока не выделили, да и времени мало.
- Ну так у нас в селе дом пустующий стоит, как Кривцовы выехали оттуда, так и не живет в нем никто.
- Не живет... Да вот только врача нам присылают, Бориса Леонидовича с дочкой, велено жилье им найти, а так как дом единственный пустует, то туда и планировал подселить.
- Егор Фомич, от нас чего хочешь? - подался вперед Петр.
- В общем, распоряжение сегодня пришло из города, не иначе как Захар Ильич постарался. Не стоило тебе насмехаться над ним, Петр Иванович, да снисходительно над его городскими привычками шутить. И вот бумага, читайте...
- Что там, Петруша? - Вера была неграмотной, но ее муж Петр умел читать и считать, отец его покойный научил, обедневший купец, перебравшийся в небольшое село.
- Это что, шутка? - Петр поднял глаза на председателя сельского совета когда прочитал бумагу.
- Какие уж тут шутки? Петя, да ты не шуми, не злись. Опять же, найди в этом и хорошее - врач под боком будет.
- Да что там? - не выдержала Вера.
- А там, Верунчик, написано, что мы потесниться должны. Дом у нас слишком большой для нашей маленькой семьи.
- То есть как? - Вера посмотрела на председателя и часто заморгала.
- А вот так. Дом Кривцовых отдается под сельский клуб, а Бориса Леонидовича с дочкой велено подселить к вам.
- Вот те раз! - выкрикнула Вера. - Да где же справедливость? Почему мы должны делить дом родителей Петруши с чужими людьми?
- Потому что, Вера Михайловна, по меркам нашего села вы слишком богато живете и для многих это будто бельмо на глазу.
- Но мы же сдали поголовье, птицу..- промямлила Вера. - И работаем по более многих на благо новой страны.
- Но за глаза вас все равно буржуями называют, - усмехнулся Егор Фомич. - Тут же родственники Кривцовых до сих пор живут, вот они-то Захару Ильичу и нашептали, что, мол, ту семью из-за десятка кур да две коровы в Казань отправили, а вы в большом доме жируете. Он вроде и подкопаться ни к чему не мог, у нас все бумаги оформлены как положено и с доски почета ваши фамилии не сходят, но еще раз говорю - соглашайтесь, если не хотите с врачом и его дочкой в доме Кривцовых жить, или того хуже, строить себе по весне новый дом.
- А что делать? Придется согласиться, иначе наш дом под клуб отдадут, так ведь, Егор Фомич? - Петр усмехнулся.
- Так, Петр Иваныч, так, - председатель отложил бумаги и тихо произнес: - А вообще, не нужно так переживать. У вас ведь Прошке сколько годков?Тринадцать уже? А дочке Бориса Леонидовича девять лет, мать у нее померла при родах, отец сам воспитывает ее. Подрастут дети, пожените их и вот дом весь снова в вашем распоряжении.
- Ага, пока новый проверяющий не приедет и не решит, что наш дом уж под школу хорошо подходит, - рассердилась Вера.
- Ну это ты зря, - улыбнулся Егор Фомич. - Ее с весны строить начинаем. Так что, Петр, мотай на ус, бригадиром поставлю тебя и с первой травой зеленой начнете строить для детей школу.
Но уже через полгода Вера и Петр смирились с тем, что в их доме появились новые жильцы. Будто родственниками они стали, будто всегда с ними жили...
Вера не могла больше родить Петру ребенка. Четыре раза после Прошки беременела, да все скидывала на разных сроках. Она мечтала о дочери и вдруг увидела в Настеньке ту самую, из своей мечты. Девятилетняя девочка с косичками и нежными голубыми глазами вызвала в ней такие теплые чувства, которых она не проявляла к сыну, растив из него настоящего мужика в строгости да в крепкой узде.
Врач, Борис Леонидович, постоянно был в разъездах. Единственный специалист на четыре села, он мало спал, много работал и порой ходил как тень, чуть ли не падая от усталости. Сперва он брал везде с собой свою дочку, пока однажды она не подцепила простуду и не слегла с жаром в кровати. Вот тогда Вера и обрушила все свое негодование на ее отца.
- Виданое ли дело дитятку по хворым таскать? Гляди, во что все обернулось!
- А что же мне делать? - развел он руками. - Одну ее оставлять? Она же приготовить себе не может, никто ее не научил. А там, в чужих домах, хоть тарелку супа нальют.
- Глупа голова, а еще образование имеешь!- уперев руки в боки, распекала его Вера. - В девять лет ребенок уже самостоятельный! Мой Прошка с малых лет один в избе оставался и ничего! А твоя девица уже скоро невеститься начнет! Все, хватит ее везде водить за собой, пущай со мной остается. Коли нет у девки матери, сама ее всему обучу.
- Спасибо вам, Вера Михайловна.
- Да было бы за что!
Вот с тех пор раз в месяц Борис Леонидович отдавал львиную долю своего жалования Вере Михайловне, а та приглядывала за его дочкой и учила как вести хозяйство. Учила готовить, покупала ткани в районе и учила девочку шить. На реку белье стирать водила за собой, показывала как правильно мыть полы и белить потолки.
Злобная соседка Глаша только смеялась:
- О, буржуи новую прислугу себе растят! Верка, не надоело на девке ездить и по избе ее гонять?
- Язык без костей, - покачала головой Вера. - Девочка, к твоему сведению, очень трудолюбива и сама вызывается помочь и научиться чему-то. А вот коли тебя бы кто в детстве гонял, да научил хозяйству, глядишь, и огород бы стоял без сорняков, и простыни бы драные на веревке не колыхались, и в избе не было бы пыли больше, чем на проселковой дороге. Ты и дочку свою к труду не приучаешь, посмотри, на кого Валентина похожа? Оборванец, а не девочка!
Глаша фыркнула и с недовольным лицом скрылась за калиткой.
- Здорово ты ее, - рассмеялся Петр.- Пусть в своем доме порядок наведет, прежде чем к другим за советами лезть.
****
1940 год
Прохор сидел перед матерью и кривился в ухмылке.
- Ты чего, мать? Настька мне как сестра. Как же я женюсь на ней?
- Но ведь не сестра она тебе, Петруша, чужой человек по крови. Вы же росли вместе, неужто ты не полюбил девчонку? А она-то на тебя как смотрит своими голубыми глазищами!
- Вот именно, мама! Потому что росли вместе, оттого она мне как сестра. Ну как я на ней женюсь?
- А ради дома, Проша. Ради дома.
- То есть? - непонимающе посмотрел он на нее.
- Ну чего ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем речь? Прав был наш покойный председатель, Егор Фомич, царство ему Небесное. Он тогда мысль дельную подал, когда говорил нам о вселении врача с дочерью в наш дом. И я как девку увидела, чувства к ней материнские проснулись. Вот с тех пор и стала мечтать о том, чтобы вы поженились. Тогда бы и невестка любимая была рядом, которую я, считай, воспитала будто дочь родную, и домом бы только наша семья распоряжалась. Ведь этот дом еще дед твой покойный строил, крепкий, на пять комнат, ни у кого такого в селе нет. А вот представь, что выйдет она замуж, да за голодранца какого-то и приведет в наш дом чужого мужика, дети у них пойдут? И чего? Будем жить, как твоя двоюродная сестра в городе, будто в коммуналке?
- А почему ты не думаешь, что Настя за парня с жильем замуж выйдет? - усмехнулся Прохор.
- А потому что на нее Степан Шишков заглядывается. Ежели добьется ее и замуж позовет, как думаешь, куда они жить придут? В его хибару, где еще трое его братьев и две сестры, или в этот дом, где половину отдали Насте и ее отцу? Прошка, ради дома ты должен жениться на Насте. И она тебя любит, я ведь вижу.
- А если я другую люблю? - усмехнулся он.
- Кого? Вальку-оборванку? - закричала Вера.
- А хоть бы и ее.
- Не бывать тому, да чтобы Глашкина девчонка в наш дом невесткой вошла? Да ни за что! Так, сын, или ты женишься на Насте, или женишься на Вальке, но жить будете в ее свинарнике. Глашка как раз недавно шестого ребенка родила, вот весело тебе будет! Все, Прошка, вырос уже, о будущем думать надо. Вы с Настькой выучились, пора и семью создавать.
Прохор выучился на механизатора, а Настя освоила сестринское дело, пошла по стопам отца в медицину. Только врачом становиться не хотела, мечтала отцу помогать, рядом с ним быть медсестрой.
На следующий день Настенька стояла перед Петром, Борисом Леонидовичем и Верой и краснела, когда Прохор замуж ее звал.
- Вот восемнадцать тебе исполнится по весне и свадебку сыграем, а пока зима, не до гулянок. Будет время подготовиться да созовем колхоз на гулянку, - произнес Прохор с тяжестью на сердце. Валька по душе ему была, но мать с отцом слышать о ней ничего не хотели. А Настю он тоже любил, но как сестру.
А в апреле 1941 года играли свадьбу. Жители села желали молодым счастье, долгих лет в браке и побольше детишек. Никто не знал, что через два месяца жизнь людей в стране разделится на до и после...
Борис Леонидович вошел в дом и устало опустился на стул.
- Что, Борис Леонидович, голоден? - захлопотала рядом с ним Вера.
- Голоден, Вера Михайловна. И устал как собака.
- Не дают тебе покоя, за каждой ерундой за тобой посылают, и как мы без врача раньше обходились? Только когда крайность какая, в Семеновку за Тамарой посылали. С жаром сами справлялись, детей бабки-повитухи принимали, а порезы друг другу сами обрабатывали и перебинтовывали старыми тряпками.
- И что? Смертность маленькая была? - Вера вздохнула, отведя глаза, а Борис Леонидович усмехнулся. - Вот о чем и речь...
- И чего теперь, помирать на этой работе? Ходишь как Кощей, прости Господи, ни кожи ни рожи. А ведь молодой мужик, но выглядишь как старик.
- Здорово всем!- в дом вошел Петр и протянул руку Борису, кивнув жене и сыну с невесткой. - Сват, а чего это за фря такая с председателем в медпункт пошла? Идет, морщится, туфельками своими боится на дорогу ступить.
- Приехала, значит, - вздохнул Борис Леонидович. - Это смена моя. Вроде Ириной Николаевной звать.
- Как смена? - Настя подалась вперед. - Зачем?
- Смену мне прислали из города, потому что меня забирают на фронт. Я нужнее там. Ты не забыла, дочь, что я хирург и не только жар и порезы лечить умею, но и операции провожу? Вот Ирину Николаевну и прислали вместо меня.
- Но как же?.. - Настя подскочила и, заплакав, выбежала из дома.
- Вот это новости!- присвистнул Прохор. - И чего, ее тоже к нам подселят?
- Нет, - покачал головой Борис Леонидович. - При медпункте жить станет, там комната есть рядом с процедурной. Да что я объясняю, ты ведь, Петр Иваныч, три года назад сам руководил стройкой, знаешь... А мне через три дня отбыть положено, как введу Ирину Николаевну в курс дела.
Вера прижала руки к лицу и заплакала, представив себе ее тихого и интеллигентного свата среди окопов или в лесу в полевом госпитале. Вот там уж точно будет без сна и отдыха.
****
После отъезда Бориса Леонидовича все село было в замирании, сердце каждой женщины сковывал страх. А ну как завтра повестка придет на ее мужа, брата или сына?
Боялась и Вера за сына. Муж ее был не пригоден к службе - два года назад лишился двух пальцев на правой руке, ну какое оружие ему? Ладно хоть руководить бригадой оставили. А вот сын ее здоровый молодой парень, которому недавно двадцать два года справили...
Однажды июльским летним вечером, спустя две недели после того, как Борис Леонидович уехал на передовую, в доме Веры и Петра случилась большая неприятность.
- Да чтобы провалился ты со своей Валькой! Ненавижу! Ненавижу тебя и ее! - кричала Настя во дворе.
Петр и Вера, переглянувшись, выскочили во двор и увидела Настю, красную от злости и растерянного Прохора, который заправлял рубаху в брюки. А в соседнем дворе Глаша кричала на Валентину, обзывая ее разными словами.
- Что случилось, дети? Отчего шум на все село? - Удивился Петр и вдруг догадка озарила его лицо, когда он посмотрел на сына.
- А ничего, мама и папа! - сжав кулачки от ярости, прошипела Настя. - Ничего, кроме того, что ваш сын сейчас с Валькой в ее сарае грешил!
- Это правда? - Петр подошел к сыну и схватил его за грудки.
- Отец, я... - промямлил он, но тут же кулак отца сбил его с ног.
- Петруша, - ахнула Вера.
- Иди в дом, мать, и Настьку с собой забери.
Отец с Прохором ругались во дворе, а в доме Настя, сев на пол, рыдала.
- Я.. Я любила его..
- И сейчас любишь, дочка, - опустилась рядом с ней Вера и погладила невестку по голове.
- После того, что увидела, я ненавижу его. Он.. Он с ней там...Я чувствовала, я подозревала. Она так на него смотрела, а он с ней о чем-то в поле шептался. А сейчас вышла из дома и вижу, как наша курица забежала во двор к Глашке. Я же за ней бросилась, знаю, что эта семейка быстро ее на суп пустит. Слышу, в их дворе в сарае смех Прошки, отворила дверцу, а они там... - плечи ее затряслись в рыданиях.
- Ну, ну, - Вера прижала голову невестки к себе, ругая про себя сына. - Ну гульнул мужик, бывает, но ты за счастье свое борись, не отдавай его Вальке.
- Не буду бороться! Что это за счастье такое, что ради него надо мужика за портки держать и бояться, что опять с бабы какой сниму?
- Ну не разводиться же, - пробормотала Вера. - Сейчас отец его научит уму-разуму, ни на одну девку больше не глянет.
Два дня Настя и Прохор не разговаривали, а на третий день утром Валя увидела Настю, стирающую белье в реке.
- Что, Прошкины портки стираешь? Стирай почище, чтобы ни пятнышка не было, когда он ко мне на сеновал придет, - усмехнулась Валя.
- Пошла вон, блудная девка, - процедила сквозь зубы Настя.
- Ты думаешь, по любви он женился на тебе? Да как бы не так!- рассмеялась Валя. - Ради дома.
- Что? - не поняла Настя.
- Ради дома он женился на тебе. Ты вспомни, как вы с отцом сюда вселились, тетя Вера от тебя не отходила ни на шаг, готовила в невестки, чтобы Прошка на тебе женился и дом вновь семье Лаптевых полностью принадлежал.
- Ты врешь! -выпрямилась Настя во весь рост и посмотрела на разлучницу.
- Я вру? - насмешливо подняла бровь Валька. - А ты иди, спроси у Прошки, каким образом замуж он тебя позвал. Мать его настояла.
Настя побросала белье в тазик и пошла наверх по склону в дом, чтобы услышать, что Валя все наврала.
- Мама Вера, скажи правду, - тихо попросила она свекровь. - Это правда, что Прошка женился на мне ради дома..
- Что? Кто тебе сказал такую глупость? - испугалась Вера этого взгляда.
- Это не глупость, - покачала Настя головой. - Зачем Прошка на мне женился? Он ведь не любит меня, как к сестре относится.
- Настенька, в ее словах есть доля правды, но лишь доля... Понимаешь, я и правда полюбила тебя как дочь. И когда ты выросла, я решила - а почему бы и нет? Я видела, что ты любишь Прошку, вот и уговорила его жениться на тебе. Ну посуди сама - привел бы он в дом другую, ту же Вальку. И что? Как бы вы жили? Ты бы сгорала от любви неразделенной, а эта девица хозяйничала бы тут в доме на правах жены Прошки. Ругались бы вы с ней, делили бы кухню. А ну как дети бы пошли? А ты бы замуж вышла и вдруг мужа в дом бы привела? Какие бы страсти тут творились?
- Поэтому вы заставили Прошку жениться на нелюбимой? Ради спокойствия? - прошептала Настя, глотая слезы.
- Я считала, что так для всех будет лучше. Я счастья вам хотела, я мира и спокойствия хотела в доме. И ты ведь всегда мне была как дочь...
Настя ничего не сказала, она развернулась и ушла. Ее не было дома до самого вечера, а когда невестка приехала, Вера испугалась, увидев, что та собирает вещи.
- Ты куда собралась, дочка?
- К отцу. Я в городе была сейчас, попросилась добровольцем, обещали помочь и определить меня к отцу, он сейчас под Москвой.
- Не пущу!- заорала Вера, загораживая собой дверной проем. - Не пущу! Дочка, опомнись, не для бабы эта война!
- Я все равно уеду.
- Нет, - Вера упала на колени и зарыдала, представив себе Настю в форме среди разрывающихся снарядов. -Отец! Отееец!
Петр прибежал с огорода, услышав крики жены.
- Что случилось, мать!
- Настька в добровольцы записалась, к отцу едет.
Глаза Петра потемнели от боли и страха.
- Не бывать тому! - он ударил кулаком по дверному косяку.
- Завтра за мной приедут, - тихо произнесла Настя. - Мне нужно быть на станции в десять часов утра.
Она схватила мешочек с вещами и ужом проскользнула мимо Петра и Веры. Она решила заночевать у председателя, с дочкой которого они подружились еще со школы.
Прохор, услышав от родителей о том, что Настя уезжает, испугался и бросился к дому председателя, но жена не вышла и его на порог не пустили. А на следующее утро Настя огородами пошла к станции. Она соврала, не в десять утра ее ждали, в семь...Просто не хотела ни с кем из близких прощаться, в сердце ее была рана.
****
В сентябре и на Прохора пришла повестка. Его провожали мать с отцом, а Вальки уже в селе не было...
Едва Настя уехала, прошел месяц и в августе глупая Валя соврала, что ждет ребенка. Прохор за голову схватился - как быть? Женат он на Насте, да и любовь к Вале прошла. И не любовь то была, а страсть юношеская, глупость несусветная. После отъезда жены он вдруг понял, что натворил. В этой разлуке ему не хватало больших голубых глаз Насти и ее белокурых локонов. Какие всё же разные они были с Валей, и каким же глупцом он был! Разве можно сравнить неряху Валентину, готовую принять его в свои объятия по первому свисту, с порядочной Настенькой, хорошей хозяйкой и любимицей родителей?
- Пущай моя дочка к вам перебирается! А ежели Настьку не убьют, вернется, развод оформят. Дочка моя не будет посмешищем села, пущай у ее ребятенка отец будет, - кричала Глаша, едва Валя сказала Прохору и матери, что ждет ребенка.
- А разве она не посмешище в селе? Глупая девка, все село у виска пальцем крутит да Настьку жалеет. А что мой сынок в позорниках ходит, так поделом ему, - сердилась Вера.
Но уже на следующий день Валя с узлом постучала в дом Веры и Петра и супругам ничего не оставалось, как принять девку, которая носила их внука или внучку.
А Прохор запил. Отец давал ему затрещин да тумаков, постоянно сравнивая Вальку и Настеньку, да только Проша, пожив с Валей некоторое время понял, какую ошибку совершил. И вдруг Валя стала жаловаться на плохое самочувствие и выселила Прохора спать в комнату Бориса Леонидовича.
- Воняет от него махоркой да самогоном, фу, дышать нечем.
Вера сквозь зубы это проглотила. Бывает у беременных такое, сама пять раз брюхатой была, хоть и выжил лишь один ребенок.
Но вдруг на третью ночь, когда Вере не спалось, она вышла на улицу подышать свежим ночным воздухом. Думая о Насте, женщина опечалилась. Полтора месяца прошло, а от нее ни строчки, ни письма. Зато теперь Валька тут хозяйничает. И вдруг она увидела силуэт, спускавшийся по склону к реке. Вера узнала ее. Это Валя... Зачем к реке пошла? Тихонько пробираясь, она пошла вслед за ней и вдруг, застав ее за делом, громко крикнула:
- Так вот отчего тебе вдруг стал невыносим Прошка в постели? Ах ты лгунья! Тряпки свои по ночам застирываешь!
- Я..Я.. - Валя растерянно посмотрела на Веру. - Я не знаю почему пошла кровь.
- Зато я знаю почему! Время наступило, вот и пошла. Ты на что рассчитывала? Что соврешь, станешь жить с Прошкой и вмиг забеременеешь? Ах ты змеюка! - сняв косынку с головы, Вера хлестнула ей девушку по спине. - Завтра же к Ирине Николаевне пойдем, пущай тебя обследует и скажет, брюхата ты, али нет!
- Да, я соврала! - вскинув голову, ответила Валя. - А что мне делать оставалось? Прошка ваш поигрался со мной, да стал все о Насте говорить...
- Нечего было перед женатым мужиком своими прелестями светить! - перебила ее Вера.
- Вам, буржуям, хорошо говорить. Живете в избе, куда десяток человек поселить можно, а мы ввосьмером в двух комнатах ютимся.
- И ты решила таким образом Прошку на себе женить и в нашем доме хозяйничать? Пошли, пошли в дом!- подталкивая девушку вперед, Вера задыхалась от злости.
Через несколько минут Петр и Прохор уже знали правду. Валя заливалась слезами и просила прощения, но Прохор взял наволочку и запихал в нее все вещи Валентины, выбросив их на крыльцо. На следующий день Глаша приволокла Валентину к председателю, а тот вызвал Лаптевых и стали они решать наболевший вопрос.
- Он мою дочку обесчестил, а теперь кто ее замуж возьмет?
- Ты, Глаша, не шуми, - Петр насмешливо посмотрел на несостоявшуюся сватью.- Твоя Валька сама не берегла девичью честь и знала, что Прохор женат. Так чего теперь? Коли каждый женатый мужик на полюбовницах начнет жениться, так гарем получится, а это у нас запрещено.
Глаша стояла пунцовая от стыда и гнева, Валя робко пыталась увести мать из сельского совета, а председатель, глядя на людей, стоявших перед ним, произнес:
- Ваш вопрос решается легко. Вы, Прохор и Валентина, завтра на собрание придете. Будем выносить на общее обсуждение ваше поведение. Что касаемо женитьбы, Глаша, так и тут вопрос закрыт. Жена у него имеется, Анастасия Лаптева. Надо было лучше дочь воспитывать.
Но на следующий день обсуждать было некого - Валентина сбежала из села ранним утром, поняв, что в родном селе на ней теперь всегда будет клеймо позора блудницы. Будто она не слышала, что уже давно так о ней говорят....
А Прохору и еще семерым парням повестка пришла...
1943 г
Прохор прощался жизнью, глядя в голубое ясное небо. Неужели это все? Неужели он никогда не обнимет мать с отцом и не увидит свою жену, не попросит у нее прощения и не упадет к ней в колени? Жену, которая всю его юность была ему как сестра, и любовь к которой пришла лишь когда он ее потерял?
Глаза его закрылись. Кроме него было еще трое раненных, их полевой госпиталь разбили снарядами, поэтому было принято решение перевезти оставшихся в живых ребят за шестьдесят километров на юго-восток, где был еще один полевой госпиталь. Погрузив их в уцелевший каким-то чудом санитарный автомобиль, водитель и медсестра молились про себя, чтобы их довезти.
Рядом в кузове сидела медсестричка Олеся и обливалась слезами.
- Держитесь, миленькие, держитесь. Вы выжили, а значит, не умрете. По крайней мере не сейчас.
Но Прохор не был в этом уверен. Последнее, что он почувствовал - слезы на своих щеках, чувствовал запах крови и услышал стоны Алешки и Григория. Сергей молчал, Прохор уловил движение руки Олеси - она накрыла его лицо шинелью. Значит, Сергей не выживет, значит, на него похоронка придет его родителям...
Он закрыл глаза и провалился в небытие.
.. Он умер, потому что этого не может быть. Открыв глаза, он увидел склоненное над ним лицо Насти. Ее ясные голубые глаза тревожно смотрели на него. Ее белокурый локон щекотал щеку, а губы шептали ласковые слова. Но ведь это не может быть правдой, он умер, поэтому сейчас он видит тех, кого обидел...
- Проша, Прошенька... Открой глаза еще раз, я умоляю тебя.
Настя потрясла его и заплакала. И вот эти жгучие и соленые слезы, которые попали на его лицо, будто пробудили его. Прохор открыл широко глаза и понял, что он не умер. Рядом с ним его жена. - Папа! Папа!
Борис Леонидович подошел к носилкам, на которых лежал в углу Прохор после операции и улыбнулся.
- Ну что, очнулся, зятек?
- Я выжил? Отец...
- Выжил, выжил. И жить будешь, куда ты денешься? Я еще морду тебе набить успею.
Прохор улыбнулся и закрыл глаза. Судьба соединила его с женой и тестем, теперь остается молить их о прощении. И если он выжил, то значит судьбе так будет угодно.
***
- Товарищ Лаптев, вы комиссованы! - командир достал трубку и затянулся, затем протянул бумагу Прохору.
- Нет, - он помотал головой. - Нет!
- Вы больше не боец. Ваша правая рука не скоро восстановится, так Борис Леонидович сказал. На это может уйти не один год.
- Значит, пока я буду дома на печи лежать, моя жена и мой тесть будут здесь, на передовой?- Прохор хотел плакать от бессилия.
- Насколько я наслышан, жена ваша не слишком стремиться к воссоединению семьи. Вы уезжаете домой, а как восстановитесь, вернетесь. Хотя, надеюсь, к тому времени мы освободим нашу страну от фрицев.
- Я останусь, - упрямо ответил Прохор. - У меня есть еще одна рука. Да и правая, хоть не полностью, но все же работает. Я хочу остаться в госпитале и помогать тестю. Рук не хватает, раненных надо кормить, перевязывать, переодевать и хотя бы мокрыми тряпками обтирать. Ну не Настьке же к мужикам в исподнее лезть!
- Да черт с вами! Если Борис Леонидович позволит, останетесь, - командир махнул рукой, понимая, что так просто от парня не отделаться. Все бы такими были. Вон вчера поймали трех дезертиров из его отряда. Испугались обстрела, рванули в село и прятались там. Хотели отсидеться в погребе, да не вышло.
Прохор написал письмо родителям, где написал, что его хотели комиссовать, но он остался рядом с женой. Настя тоже смягчилась, поняла как была резка с людьми, которые, по сути, ее вырастили и вместе с Прошкой стала писать письма. Но ни в одном из них не было и слова, что она его простила. Ему иногда казалось, что привиделось, будто она плакала, увидев его в первый раз в госпитале. Но она потом объяснила, что ей было просто жаль его, все же не чужой человек... От этого Прохору было больно, но он знал - сам виноват.
Год Прохор работал рука об руку с Борисом Леонидовичем. Морду он ему так и не набил, понимая, что нет в этом смысла, парень раскаялся и бегает теперь за его дочерью точно привязанный. Прохор был хорошим помощником, и так как его руки всегда были при деле, он пошел на поправку и к лету 1944 года вновь взял в руки оружие.
- А вы комиссовать меня хотели, - смеялся он, принимая в свои руки винтовку.
- Молодец, боец. Вот это сила духа. Ну теперь береги себя!- пожал его руку товарищ капитан.
В марте 1945 года, когда в воздухе пахло не только весной, но и победой, вдруг случилось страшное. То, что не могли себе представить даже в кошмарном сне Прохор и Настя. Сразу после операции Борис Леонидович вышел из палатки и рухнул возле умывальника, прибитого к березке. Его сердце остановилось, не выдержав бешенного ритма работы...
Настя рыдала и кричала, билась в истерике и Прохор, сжав ее в свои объятия, крепко держал, не замечая, как у него самого слезы льются из глаз.
Смерть Бориса Леонидовича была общей болью для тех, кто его знал.
- Что мне теперь делать? У меня никого нет теперь. Отец был моим единственным родным человеком... - шептала она, сидя на холмике на траве, сжав лицо руками.
- У тебя есть я. Я твой муж, но ты всегда об этом забываешь... - Прохор обнял ее.
- Это ты забыл в сорок первом, что женился на мне, когда с Валькой-оборванкой кувыркался. - всхлипывая, ответила Настя.
- Я был глупым мальчишкой, не ценившим то, что имею.
- Не лги себе и мне. Ты женился на мне ради дома. Но теперь не переживай, я не вернусь туда.
- Я люблю тебя.. - произнес он сквозь зубы. - Я люблю тебя, слепая и глупая девчонка! Мне никто не нужен, кроме тебя.
Она молчала, глядя на свои коленки. Прохор подскочил, схватил ее на руки у унес подальше от любопытных глаз в одну из землянок. Расстелив шинель, он опустил на нее Настю. А та молчала, не проронив ни слова, не отвечала ему на ласку и не сопротивлялась.
Май 1945 год
Они праздновали победу, опустошая свои фляжки, и только побледневшая Настя отказывалась от горячительного напитка. Вдруг она отбежала и согнулась пополам в ближайшем кусточке.
- Похоже, Настюшка брюхата, - громко рассмеялась повариха Лида. - Третий день за ней такое замечаю. На еду ее тошнит, бледная ходит, как поганка лесная. Прошка, когда ты успел жену обрюхатить, вроде же нос она от тебя воротит!
Прохор, услышав, что сказала Лида, бросился к жене, которая уже спустилась к ручью и умывалась.
- Ты ребенка ждешь?
Она кивнула и подняла на него свои глаза:
- Еще не уверена, но скорее всего...И что это меняет? Я все равно не вернусь.
- Вернешься! Я не дам тебе развод!- упрямо посмотрел в ее глаза Прохор.
- Ты хочешь, чтобы я жила с тобой из-за ребенка? - насмешливо подняла она бровь. - Хочешь почувствовать то же, что и я чувствовала?
- Мне все равно! Из-за ребенка, или нет, но ты будешь жить со мной. Потому что ты меня любишь, и потому что я люблю тебя. Я никогда тебе не дам развод и не позволю, чтобы мой ребенок рос без отца.
Она поднялась и в глазах ее застыли слезы.
- Я боюсь...
- Чего? - Не понял он.
- Что ты опять меня предашь.
- Я клянусь, чем хочешь клянусь тебе - я больше никогда тебя не предам. Ты навсегда будешь моей единственной и любимой женой. Прости меня только, Настя, прости.
Она обвила его руками и уткнулась ему в грудь.
- Я поверю тебе...
****
Вера выбежала на дорогу и бросилась вперед, спотыкаясь о камни. Ноги несли ее навстречу двум самым любимым и дорогим ее сердцу людям. Домой вернулись Прохор и Настя.
- Мама!- услышала она два голоса и все тревоги и волнения будто рукой сняло. Она буквально нырнула в их объятия.
- Как я счастлива, дети мои, как я счастлива!
Тут и Петр подошел и обнял сына с невесткой. Они шли к дому и болтали без умолку. Войдя в избу, Настя села и обвела глазами стену. Она вся была в их фронтовых фотографиях - вот отец ее, Борис Леонидович, вот она с медалью на груди, вот Прохор.
- Я каждый день на вас смотрела и молилась, мольбы были мои услышаны. Наш дом снова обрел покой и любовь, так ведь, дети мои? - с замиранием спросила Вера.
- А скоро этот дом наполнится детским смехом, мама, потому что Настя ждет ребенка... - улыбнулся Прохор.
- Ох, шельмец! - смеясь, произнес отец. - Везде успел!
- Эх, мама, если бы не этот ребенок, сколько бы я еще за Настей бегал...
- Недолго бы, - ответила Настя, покраснев. - Потому что я тебя простила уже давно, но мне нужна была от тебя клятва верности.
- И сейчас при родителях я еще раз тебе ее даю, - обнял ее Прохор.
ЭПИЛОГ
Настя родила сына, которого назвали Борисом. В будущем он станет врачом, как и его дед, чье имя он носил.
После Бориса у Насти и Прохора было еще две дочери Люда и Надя. Прохор носил жену на руках и хранил ей верность. Валентину они видели лишь однажды, когда она приехала в 47 году навестить мать вместе с мужем. Каждый все же нашел свое счастье и свой дом...
Хельга
Женщина с причудами
Автор:Хельга
#Хельга
Ленинград.
Таечка кричала так, что кровь леденела в жилах.
- Мама! Мама! - она бросилась к булочной, на которую упал снаряд, но ее кто-то оттащил и поволок по снегу в подвал.
- Там моя мама! - кричала она. - Там мама!
- Тише, тише, Таечка, это я, твоя соседка тетя Даша. Тише, ласточка моя, - женщина прижимала ее к себе и удерживала, насколько хватало ее сил.
- Тетя Даша, мне к маме надо! - от ее визга закладывало уши.
- Пойдешь, обязательно пойдешь.. Смотри, кровь у тебя на лице, вытереть надо.
Только сейчас Тая почувствовала жгучую боль на лице, видно, когда она упала, обо что-то порезалась.
Через несколько минут Тая знала - лишь двое человек из тех, кто стоял в очереди у булочной, остались в живых. Тае повезло, она обронила варежку и вернулась назад, ища ее в снегу, когда раздался гул самолета, а затем грохот.
Вечером она сидела у кровати больной бабушки и плакала. Пожилая женщина гладила ее голову, а у самой стояли слезы.
- Тайка, ты же иди в детоприемник, иди, внученька. Там хоть как-то, но кормят. Глядишь, может и найдут способ вывезти...
- Нет, - помотала головой Тая. - Я ведь не сирота какая, у меня есть ты, есть папка.
Людмила Леонидовна отвернулась к стене. Нет у ее десятилетней внучки папы, еще в августе похоронка на него пришла. Не стали девочке ничего говорить, и так сложно ребенку, кричит по ночам, да слезы льет, а сейчас скажи, что отца ее любимого нет, и вовсе угаснет девка. Вот и матери у нее сегодня не стало... Людмила Леонидовна едва сдерживала крики отчаяния и боли. Боли физической и душевной. Нет, не скажет она своей внучке, что отца у нее больше нет, хватит того, что мать сегодня схоронила, да и не сегодня-завтра Людмилу Леонидовну на старых санях люди добрые, кои таковые найдутся, увезут в сторону кладбища.
- Я с тобой лягу, - клацала зубами Таечка от холода, прижимаясь к бабушке. - И тебя согрею.
- Ты лучше сходи, набери снега и растопи его, выпьем горячей воды, хоть изнутри согреемся. Сходи, родная моя, сходи...
Тая пошла с ведром на улицу, чтобы набрать снега. Она уж и забыла когда последний раз вода бежала с труб, когда в последний раз было так тепло, что можно было не в шубке спать....
- Тая! Зайди ко мне! - услышала она голос соседки Дарьи с пятого этажа.
- Что случилось? - спросила Тая.
- Суп налью, бабушку покормишь. Я сегодня смогла выменять сапоги и шубу на кусочек сала и пшено. Вот и наварила похлебки. Приди, возьми немного, бабушку покормишь.
- Скоро зайду, спасибо тетя Даша, - крикнула Тая и побежала вниз за снегом. Набрав полное ведро, она вошла в квартиру, оставила его в коридоре и поднялась на этаж вверх. Тетя Даша налила ей большую тарелку супа полную до краев.
- Поешьте с бабушкой. Бедная девочка моя... - печально посмотрела на нее Дарья. - Я попозже зайду. Как у бабушки с лекарствами?
- Нет их, - пожала плечами Тая. - Ходила в больницу, но мне сказали, что больше ничем помочь не могут.
- Ну, ступай, я попозже спущусь...
Тая вошла в квартиру и громко позвала:
- Бабушка! Бабушка! Я суп принесла, Маленкова поделилась. Так что не кипятком, а горячей похлебкой согреемся!
Ответом ей была тишина. Поставив на стол тарелку с супом, Тая прошла и увидела, что у ее бабушки глаза закрыты.
- Спит.. Ну пусть спит...
Взяв ложку, она съела половину, а остальное перелила в маленькую кастрюльку, чтобы, когда бабушка проснулась, подогреть суп на печурке.
Зайдя в родительскую комнату, Тая печально посмотрела на стеллаж с книгами. Осталось всего с десяток, остальные все в печь ушли.
Взяв три книги, она подошла к печурке и увидела, как рука бабушки свесилась с кровати. Что-то было не так, что-то терзало детскую душу Таечки, что-то казалось ей странным, когда она только вошла. Но острое желание поесть отодвинуло остальное на второй план.
Подойдя к бабушке, она поняла, что та не дышит. Она кричала так, что Дарья в квартире услышала этот детский крик отчаяния...
****
Тая собрала вещи и сама решила пойти в детоприемник. Какой бы доброй и хорошей не была тетя Даша, но они с дочкой Варей и сами порой по два дня без еды были. Неделю назад тетя Даша упала на улице, оттого, что у нее закружилась голова. В свои десять лет Тая была девочкой рассудительной, знала, что тетя Даша ее не прогонит, но не хотела быть лишним ртом в такое непростое время. В голове звучали слова бабушки о том, что в детском доме хоть как-то кормят. А еда - это то, что не хватало людям осажденного города. Все мысли были только о том, как бы поесть и согреться...
Тая огляделась, стоя в спальне родителей. Она возьмет с собой вон ту книгу, автором которой был Александр Сергеевич Пушкин. Его сказки она знала наизусть, отец каждый вечер ей читал на ночь. Еще вчера с болью она думала о том, что и это потрепанное издание уйдет в топку, но теперь их печурку в квартире больше не кому будет топить...
Когда она брала книгу, упала та, которая стояла рядом, а вместе с ней и желтый листок. Подняв его с пола, Тая внимательно вчиталась в строчки.
-Извещение... Ваш муж Лебедев Андрей Геннадьевич, в бою за Социалистическую Родину... Что?
Девочка держала в руках листок и глаза ее наполнялись слезами. Она несколько раз прочитала этот страшный документ, но не верила, вчитывалась в каждое слово, боясь упустить какую-то букву, которая вдруг каким-то чудом развеет ее горе. Но нет... Вот почему ранней осенью, едва пришел почтальон, мать убежала куда-то и несколько часов ее не было, а когда она вернулась, глаза ее были опухшими от слез.
Почему ей ничего не сказали, почему скрыли правду?
Тая села на пол и завыла как щенок, которого выбросили на улицу в безлюдном месте. У нее никого не осталось, совсем никого...
****
- Почему ты пришла сюда? - Тетя Даша сидела на кровати и согревала ее руки своим теплом. - Почему? Неужто бы в моей квартире для тебя не нашлось бы места?
- У вас есть Варечка, вам ее кормить надо. А я сильная, тетя Даша, я справлюсь. Нас тут кормят.. - вздохнула Тая.
- Что давали сегодня?
- Хлеб и кашу серую. Она жидкая, как первое и второе сразу, - девочка слегка согнулась, чтобы соседка не услышала бурчания в ее животе. Да, их кормили, хотя бы раз в день, но случалось это чаще утром или к обеду, а вот вечером в желудке было пусто. Но зато перестала кружиться голова...Вот уже три дня она здесь, а сегодня пришла тетя Даша, которая бегала и искала ее по району, пока наконец не догадалась навестить ближайший детский дом.
- Таечка... - Она сжала легонько ее пальцы. - Через три дня мы с Варей эвакуируемся. Я хочу, чтобы ты поехала с нами.
- А можно?
- Я сейчас пойду к заведующей и попрошу ее, чтобы она тебя отпустила со мной. Мы постараемся добраться до Кирова, там, в шестидесяти верстах от города, в небольшом селе живет моя мама. А когда все закончится, мы вернемся в Ленинград, будем ждать твоего отца.
Тая помотала головой.
- Что? Не хочешь?
- Нет, я поеду. Просто папа.. Его больше нет, вот похоронка, - Тая сунула руку под подушку и вытащила желтый лист бумаги.
- Значит, нашла.. - Даша прижала руки к лицу и всхлипнула.
Ее не было больше часа, затем Даша вошла в комнату и велела Тае собирать вещи. Лицо ее было опухшее от слез, а голос дрожал.
- Теперь ты больше не сиротка, Таечка. Теперь по документам я твоя мама. Собирайся, пошли отсюда.
*****
- Дашка, ты всегда была женщиной с причудами, но вот это... Зачем?- услышала Тая ворчание матери тети Даши.
- Тише, мама. А что, по-твоему я должна была оставить ее там? Не чужие люди.
- Чужие, как есть чужие. Если соседи - то не значит, что родня. Лишний рот семье. Оставалась бы девка в детском доме, глядишь, эвакуировали бы их. Тебе все это зачем?
- Эвакуировали, говоришь? На моих глазах две машины под воду с детьми ушли. А если бы и она так же?
- Ну тебе какое дело до нее? - ворчала женщина. - Чудная ты, как есть чудная.
Тая тогда сразу поняла, что мама тети Даши не такая, какой она себе ее представляла. Она рисовала в своем видении пожилую добрую женщину, как ее бабушка, а увидела перед собой женщину лет пятидесяти, худую, как палка, с поджатыми губами и суровым взором. Тая сразу поняла, что Фаине Васильевне она пришлась не по нраву.
- Помнишь, мама говорила, что у бабушки есть коза? Пойдем в сарай, посмотрим, - шестилетняя Варя потянула Таю за руку.
Когда Тая вышла из комнаты и проходила мимо тети Даши и ее матери, первая погладила ее по голове и ласково, хоть и печально, смотрела на нее.
Тая понимала, что Фаина Васильевна терпит ее ради дочери, но все же понимала - здесь, в глубоком тылу, было спокойнее. А еще была еда. Хоть какая, но она была.
Тетя Даша пошла работать в МТС, Таю она определила в школу, а Варенька была еще мала, ей только в сентябре предстояло пойти учиться.
Хоть Фаина Васильевна и старалась, но Тая видела, как она любит свою внучку и с каким пренебрежением относится к ней. Зато тетя Даша не делила родную дочь на приемную, за что Таечка была ей благодарна.
****
В 1945 году, в августе месяце Дарья с двумя девочками вернулась в Ленинград. Им дали комнату в коммуналке, потому что дом, в котором они жили, был разрушен в марте сорок второго.
Таечка, которой было 14 лет, уже думала о том, кем станет в будущем. Варваре было десять лет, она была привязана к старшей сестре. Девочка будто бы забыла, что Тая им не родная, все воспоминания ложились лишь отрывками в голове, а Дарья приложила максимум усилий, чтобы Варвара как можно скорее забыла обо всех трудностях, которые им пришлось пережить до эвакуации.
Зато у Таи ничего не получалось забыть. Ни смерть матери и бабушки, ни найденную похоронку на отца, спрятанную в книгах, ни голод, ни холод, ни те несколько дней, которые она провела в детском доме, отвоевывая свой кусок хлеба и громко вопя во всеуслышание, когда ей брили голову.
Когда они приехали и устроились, Дарья сводила ее на кладбище. Даша знала, где похоронены ее родные, ведь сама провожала в последний путь свою соседку и ее мать, сама всем занималась.
Через год, когда Тая окончила школу, приехала Фаина Васильевна навестить свою дочь, да, как она выразилась, пройтись по улицам величественного города, в котором она провела лучшие годы своей жизни. Правда, он был в руинах, но постепенно возвращал свой утраченный облик и обещал вновь, как птица Феникс, воспрять из пепла...
Тая отнесла документы в училище. Мама Даша посоветовала ей поступить учиться на повара. Тая и сама об этом думала, боясь сознаться другим, что после проведенного голодного времени, старается держаться поближе к теплу и еде.
Документы у нее приняли быстро, Тая успела прыгнуть в уходящий трамвай и уже скоро была дома. Открыв дверь квартиры, еще стоя в коридоре, она услышала зычный голос Фаины Васильевны.
- Дашка, вот чудная ты, как есть чудная. Да если бы я всех детей твоего отца, прижитых от любовниц, в избу бы к себе тащила, полна горница была бы! Отправь ее в общежитие, пусть теперь этот приблудыш сама о себе заботится.
- Мама, я тебе тысячу раз говорила и сейчас скажу - Тая не приблудыш, как ты ее называешь, перестань так говорить о ней! Смирись с тем, что она член нашей семьи, что она моя дочь! Я вообще не понимаю, как ты можешь так говорить? Как у тебя язык поворачивается, мама? Я смотрю на тебя и не узнаю. Ладно там, в деревне, в тяжелое и голодное время у тебя не было слова доброго для девочки, но сейчас что? Что происходит с тобой, мама?
Тая слушала затаив дыхание. Да, подслушивать нехорошо, но может быть Фаина Васильевна обмолвится об истинной причине ее нелюбви к ней?
- У меня просто в голове не укладывается. Неужто у тебя нет ревности и гордости?- громкий строгий голос вопрошал недоуменно.
- О какой гордости ты говоришь, мама? Я ее давно утратила... - едва различила Тая слова Дарьи. - Ты ведь лучше других знаешь, что она не приблудыш, и не надо сравнивать ее с детьми моего отца. Это не Тая нагулянная, а Варя. Тут все наоборот. И когда-нибудь я скажу Тае и Варе, что они родные сестры...
- Что? - Тая от неожиданности громко выкрикнула и открыла дверь. Мама Даша вдруг как-то сжалась и глаза ее забегали. Она покраснела, зато Фаина Васильевна как-то усмехаясь посмотрела на дочь. - Что ты сказала, мама Даша?
- Ты..ты давно здесь? Ты что, подслушивала?
- А что, разве не понятно? - усмехнулась Фаина Васильевна.- Стоит под дверью, шпионит, взрослые разговоры слушает.
- Почему вы сказали, что мы с Варей родные сестры? - глядя на Дарью, спросила девочка.
Дарья напряглась и отвернулась к окну, подбирая слова.
- Папка у вас один на двоих, - ответила за дочь Фаина Васильевна.
- Мама!- Даша встала и заметалась по комнате. - Выйди, прошу тебя, я с Таей поговорю с глазу на глаз.
Фаина Васильевна, вскинув голову, гордо вышла из комнаты.
- Мама Даша, что происходит? Как мы можем быть с Варей родными сестрами?
- Таечка... - медленно произнося ее имя, Даша судорожно сжимала пальцы. - Ты сядь, я тебе все расскажу. Ты уже взрослая, может быть, ты поймешь меня и в тебе найдутся силы простить... Хотя... Такое простить сложно. Только если сама когда-нибудь совершишь такую же ошибку, но я желаю всем сердцем, чтобы такого не произошло.
- Что не произошло? - Тая уставилась на нее, не мигая.
- Понимаешь, мне нравился твой отец, я влюбилась в него, несмотря на то, что он был женат на твоей маме Екатерине. Я гнала от себя эту любовь, но в какой-то момент поняла, что твой отец ко мне тоже неравнодушен. Однажды наши взгляды встретились, мы объяснились друг другу в чувствах. У твоего отца уже была ты, он безумно тебя любил. И маму твою тоже любил, но по-другому.. Как друга, как спутницу жизни. А потом я поняла, что жду ребенка... Вот тогда мне стало по-настоящему страшно, что я не выдержу, расскажу обо всем Екатерине и разрушу семью. Я и хотела, чтобы Андрей ушел из семьи, и в то же время понимала, что не хочу отлучать его от дочери, не хочу, чтобы он страдал. Я знаю, что любовь разлучниц бывает кратковременной, ведь на чужом несчастье счастье не построишь. Я не сказала ни о чем Андрею, просто исчезла, сдав квартиру двум братьям...
- Степану и Григорию? - вспомнила двух молодых соседей Таисия, которые потом ушли на фронт.
- Да, именно так. Я разорвала свою связь с Андреем и переехала жить к отцу. Мой отец жил здесь, в Ленинграде после развода с мамой. Ты знаешь, наверное, что Фаина Васильевна тоже раньше здесь жила, но потом бросила отца и уехала к своим родителям.
- Слышала, - кивнула Тая.
- Отец жил с другой женщиной, та помогла мне с Варей, когда я ее родила. В сороковом году отца не стало. К Елене приехали ее дети и я решила вернуться туда, где была счастлива с твоим отцом. Степан и Григорий как раз покинули квартиру. Я не успела Андрею сказать, что Варя его дочь, его через два дня после моего возвращения призвали служить Родине. Тогда я решила молчать, быть рядом с Екатериной и хотя бы из ее рассказов знать где он и что с ним. Твоя мамой была прекрасной женщиной и мне до сих пор стыдно за то, как я поступила с ней...
- Поэтому вы помогли мне? - тихо спросила Тая.
- Да...Я чувствовала свою вину перед твоей матерью. Я знала, что Андрея больше нет в живых, и в память о нем я взяла тебя под свое крыло...
- И тем не менее... - Тая поднялась. - Вы гуляли с моим отцом, прижили от него дочь...Вы поступили подло по отношению к моей матери! Как мне оставаться рядом с той, которая может предать и воткнуть нож в спину?
Тая подбежала к шкафу и вытащила свои вещи, покидав их в мешок.
- Тая, что ты делаешь? - Даша подскочила к ней и пыталась забрать платье из ее рук.
- Я ухожу! Я не останусь здесь! Не трогайте меня!
- Но куда ты пойдешь?
- Это мое дело. И не ищите меня!
Тая выскочила из квартиры и на лестничной клетке увидела Фаину Васильевну, которая стояла и пускала дым из трубки. Тая поморщилась - разве можно вести себя как мужчина? От Фаины Васильевны всегда неприятно пахло табаком.
- Чего летишь как угорелая? - насмешливо подняла бровь женщина.
- Радуйтесь, я ухожу из вашей жизни!
Тая шла по улице, размазывая слезы по щекам. Она пойдет сейчас к однокласснице, которая жила с бабушкой, а потом уж что-нибудь решит.
Оля пустила к себе подругу, а на следующий день Тая забрала свои документы, потому что решила вместе с Олей ехать в Москву.
1951 год
Сегодня 10 лет как нет в живых ее матери. Перед глазами навсегда останется та картина...
Тая вышагивала по кладбищу, держа в руках сверток с хлебом. Она хотела положить его на мамину могилу. Ведь ее не стало тогда, когда она стояла в очереди у булочной... Или даст хлеб кому-то, пусть помянет.
5 лет Таи не было в Ленинграде. Уехав с Ольгой в Москву, она устроилась на стройку. В тот год Тая не поступила, только в следующем году пошла учиться на повара.
Неделю назад ее жених Арсений позвал девушку в Ленинград, чтобы познакомить со своими родителями. Тая согласилась, ей хотелось сходить на кладбище к бабушке и маме, помянуть, да посмотреть на состояние могилок, может быть там все заросло, прибраться надо бы...
Подойдя к двум холмам, Тая удивленно посмотрела на оградку. Откуда она здесь? И что это? Памятник с Красной звездой? На памятнике была круглая фотография на эмали. Снимок ее отца. Как это может быть? И кто здесь все убрал?
- Я не знаю, в какой братской могиле лежит твой отец, вот и подумала, что можно поставить здесь памятник и приносить сюда цветы.. - услышала она голос и обернулась. Позади нее стояла мама Даша. Тая не слышала, как та подошла.
- Это вы здесь все убрали? - удивилась Тая.
- Да, два дня назад пришла, все убрала. Я два раза в год сюда прихожу. А сегодня вот принесла пирог сторожу, чтобы помянул, да хлеба на могилки.
- Я тоже хлеб принесла, - тихо произнесла Тая.
Они обе положили куски хлеба на холмики и у памятника, затем отошли и молча стояли, каждый думая о своем.
- Спасибо вам.. - нарушила тишину Тая.
- За что?
- За то, что у моих убираете...
- Тая... - Дарья подошла к ней и дотронулась до ее плеча. - Как ты? Я знаю, что ты в Москве живешь, но как ты и что с тобой, мне неведомо.
- Вам и правда интересно? - повернулась к ней Тая.
Слеза соскользнула по щеке Дарьи.
- Ты можешь считать меня подлой разлучницей, но я твоего отца из семьи не уводила. Да, между нами были чувства, но я до сих пор себя виню, хотя... Если бы не твой отец, у меня бы не было Вари. Но что бы ты не говорила, а я без тебя скучаю и думаю постоянно о тебе. Тая, я ведь тебя почти пять лет воспитывала, может быть, для тебя это ничего не значит, а для меня это означает многое.
Тая посмотрела на Дашу и вздрогнула. Какое она имеет право ее судить? Как она может судить женщину, которая делила с ней свой суп в голодное время? Как она может судить женщину, проводившую в последний путь ее мать и бабушку? Как она может судить женщину, которая вывезла ее из осажденного города и воспитывала как родную, переживая за каждую ее болячку и радуясь вместе с ней успехами? Как она может судить ту, которая приходит на могилки ее близких чаще, чем родная дочь и внучка?
- Я чувствую тоже самое. Да, во мне взыграла обида, я вела себя и продолжаю вести по-детски, - Тая подошла к ней и обняла. - Простите меня, мама Даша. Простите.
Стоя у оградки Даша и Тая плакали, обнявшись. Они простили друг друга и поняли, что нужно отпустить прошлое и жить настоящим.
ЭПИЛОГ
Свадьбу Таи и Арсения играли в Ленинграде. А следующим летом молодые вернулись в своей родной город. Тая работала поваром на заводе, куда устроился Арсений токарем.
Варя тоже пришла работать на этот завод и познакомилась там с молодым парнем.
Перед рождением первенца Тая стала называть Дарью просто мамой и обращаться на "ты". Дети Таисии узнали, что она им не родная бабушка, лишь когда им было за тридцать. И были очень удивлены, ведь бабушка никогда не вела себя так, как Фаина Васильевна - она не делила внуков на родных и не родных. Варя тоже молчала, они были очень дружны, самые родные сестры...
В память о сильных людях блокадного города Ленинграда
Бабушка Соня…
Нина как раз сидела в своей комнате и делала уроки, когда услышала за дверью знакомое шарканье. Дверь скрипнула и открылась, послышался голос бабушки Сони:
– Ниночка, тебе ужин разогревать?
Нина, едва сдерживая себя, резко обернулась и, сверкнув глазами, посмотрела на Софью Тимофеевну с недовольством:
– Ба! Сколько раз я просила тебя стучать в дверь, прежде чем входить! Неужели так тяжело запомнить?
По лицу пожилой женщины пробежала тень, дружелюбная улыбка сползла с губ:
– Но я все равно бы не услышала, можно входить или нет. Глухая я уже почти.
– Ну и что! Зато я бы услышала, что ты идешь! А вдруг бы я без одежды была?
– Ну ничего страшного, я бы отвернулась. Вижу-то я тоже плохо.
– Ба, это все отговорки. Если уж мы с тобой живем вместе, давай уважать друг друга и личное пространство каждого. Я не вламываюсь к тебе в комнату с дурацкими вопросами.
– Ужин, - пробормотала старушка, - греть?
Нина сжала губы, да так, что скрипнули зубы. Ну как можно быть такой деревянной! Бабушка Соня ужасно раздражала Нину своей неповоротливостью, наивностью и глупостью. Женщине было восемьдесят, она ничего не понимала в современных технологиях, не умела пользоваться телефоном, с трудом разбиралась в пульте от телевизора. Но все равно всегда и все хотела знать, ставя порой свою внучку в неловкое положение перед подругами.
– Грей уже. Ешь сама, я попозже поем.
Софья Тимофеевна обиженно поджала губы:
– А я думала, что мы с тобой поедим. Я же не люблю есть одна.
– А я люблю есть одна! – возразила Нина, чувствуя, что начинает закипать. Бабушка помешала ей с уроками, мысль была упущена, теперь придется заново читать задание и вдумываться в него. И все из-за чего? Из-за старухи, которая, видите ли, решила разогреть ужин.
– Хорошо, детка, пойду греть, - отозвалась бабушка и, шоркая тапочками, отправилась в сторону кухни, - ты приходи, я буду ждать.
– Не жди! – крикнула вслед ей Нина, но уже не была уверена в том, что Софья Тимофеевна ее услышала.
Нине было шестнадцать, и последние два года она жила с бабушкой. Мать уехала на заработки куда-то на север, моталась по вахтам, регулярно высылая деньги. После ее отъезда с финансами стало попроще, теперь Нина могла покупать нравящиеся ей вещи, а не те, на которые денег хватало. Зато мать она теперь видела от силы пару раз в год, когда та приезжала в отпуск. Приезды эти были хоть и редкими, но очень радостными: Светлана Игоревна привозила гору подарков, а потом они с Ниной ехали в областной центр, шопились, катались на речном трамвайчике, посещали музеи и выставки, тратя деньги в свое удовольствие. Но проходило две недели, и мать снова уезжала, оставляя внучку на попечении бабушки.
– Мам, а я не могу с тобой поехать? – время от времени спрашивала Нина у матери, а та только руками разводила.
– Я же работаю на объекте, там рядом ни одного населенного пункта нет. Где ты будешь учиться? Да и условия там ужасные, погода жуткая, ветра и холод. Ты посмотри на мои руки, они все обветрились, волосы начали выпадать, витаминов в таком месте не хватает. Тебе лучше будет с бабушкой, да и мне так спокойнее.
– А мне с ней тяжело, - пожаловалась Нина, - она глухая совсем, готовит отвратительно, заставляет меня генеральную уборку каждую неделю делать, к ней еще постоянно подружки приходят, такие же старухи. Обсуждают болячки, политику, соседей, несут всякий бред. Я как в доме престарелых. Мам, ну сил уже нет!
– Потерпи, - мягко ответила Светлана Игоревна, - закончишь школу, переедешь в областной центр учиться, станет легче. Пока вот так. Зато у нас денежки есть, можем себе ни в чем не отказывать. Да и бабушка под твоим присмотром.
– Да уж, навязала ты мне ее, - буркнула Нина, - я ей и нянька, и медсестра, и уборщица. Как ты раньше с ней жила?
– Ну, так же как и ты генеральную уборку раз в неделю делала, питалась жирным, зато спокойно существовала. Бабушка у тебя одна, ты постарайся с ней не конфликтовать.
– Она почти глухая, толку с ней конфликтовать, - отозвалась Нина, - у меня уже горло болит с ней разговаривать, орать приходится.
– Дочка, надо потерпеть, - умоляющим голосом произнесла Светлана Игоревна, - я не могу оставить тебя тут одну, а бабушка за тобой приглядывает, а ты за ней.
– Больше я за ней, чем она за мной, - хмуро ответила Нина.
Ее раздражало то, что приходилось жить с пожилым человеком в одной квартире, видеть, как дряхлый и почти потерявший способность делать что-то самостоятельно человек вечно что-то роняет, разбивает, громко разговаривает и хлопает дверьми, смотрит телевизор на полную громкость, чавкает за едой и пьет лекарства, от которых по квартире разливается удушливый запах.
– У тебя тут как в аптеке, - подметила как-то подруга Нины, и девушке на какой-то миг стало стыдно.
Но и это было еще не всеми проблемами, с которыми приходилось сталкиваться Нине. Софья Тимофеевна страдала артериальной гипертонией, и с завидной регулярностью ей приходилось вызывать то скорую помощь, то участкового врача. Нина устала от этого, квартира превратилась для нее в дом престарелых, и девушка никак не могла дождаться, когда же она закончит школу и переедет в другой город подальше от бабушки.
После того, как Нина сделала уроки, она прошла на кухню, где на столе стояла тарелка, накрытая другой тарелкой. Подняв ту, что лежала сверху, Нина поморщилась. На ужин ее ждала жареная картошка, которая превратилась в кашу с огромным количеством растительного масла, вытекающего по краям. Рядом лежала вазочка с нарезанным хлебом, а еще свежий огурец и отварная сосиска. Это и был тот самый ужин, на который Нину заманивала Софья Тимофеевна – сплошные канцерогены и убойная доза калорий.
Нина поковырялась вилкой в тарелке, съела огурец и половину сосиски, а картошку выбросила в мусорное ведро. Софья Тимофеевна прошаркала на кухню в тот момент, когда Нина уже мыла тарелку, с трудом отмывая от нее остатки растительного масла, толстым слоем покрывшего посуду.
– Ну как тебе? Вкусненько было? – спросила бабушка, а Нина сморщила нос, стоя к старушке спиной.
– Ба, куда ты столько масла кладешь?
– Сколько? Там капелька всего была.
– Ничего себе капелька, полбутылки вылила и рада. Это же для сердца и сосудов вредно. Я-то молодая, мне ладно, а тебе в твоем возрасте и с твоей гипертонией не очень полезно так питаться.
– А что же еще готовить, деточка? - жалостливо спросила Софья Тимофеевна. – Картошку только могу, капусточку потушить, супчик сварить или борщ.
Нина закатила глаза, вспомнив то блюдо, которое бабушка называла борщом. Это была вода с тушенкой, с пережаренными на растительном масле свеклой и капустой, а потом перед подачей на стол еще щедро залитой жирной домашней сметаной. От одной мысли об этом блюде Нине стало дурно.
– Ба, давай я сама буду готовить.
– Ты? – Софья Тимофеевна искренне удивилась. – А ты умеешь?
– В интернете полно блюд, я смогу готовить все, что угодно. Ты, главное. Деньги мне выделяй.
– Ну, хорошо, деточка, попробуй, - неуверенно ответила старушка, а на следующий день из своего кошелька выделила Нине тысячу рублей.
– Ба, ты смеешься? – Нина раздраженно схватила купюру и посмотрела на Софью Тимофеевну с возмущением. – Что на тысячу купить можно? Мне не хватит.
– Тысячи не хватит? – бабушка испуганно посмотрела на внучку. – На тысячу столько всего купить можно: и овощи, и мясо, и сыр с колбасой.
– Я не буду покупать колбасу, - отозвалась Нина, - и мясо я хочу купить хорошее, а не то, что покупаешь ты.
– Говядинка на кости, чем же плохо? – обиженно спросила бабушка Соня. – На ней такой наваристый бульон получается.
– Давай еще тысячу, ба, не жадничай, - и Нина осторожно вытащила из кошелька Софьи Тимофеевны еще одну тысячную купюру.
– Ой, как дорого выйдет, - причитала старушка, - что же ты готовить собираешься?
– Вечером узнаешь.
Нина купила в супермаркете все по списку. В меню на ужин был салат из овощей с рукколой и перепелиными яйцами, запеченная говядина под сырной шапочкой, спагетти из твердых сортов пшеницы и морковный сок. Все, как было положено для правильно и качественно питающегося человека.
– Что это, Ниночка? – бабушка рассматривала причудливо украшенные Ниной блюда.
– Говядина, бабушка. Ешь, это вкусно.
– Говядина? Нин, так у меня уже и зубов для говядины нет.
– Ни зубов, ни слуха, ни зрения. Ешь салат тогда со спагетти.
– Макароны длинные шибко, я такие не проглочу, - снова пожаловалась Софья Тимофеевна, а Нина начала еще больше раздражаться.
– Разрежь их напополам. Что же ты такая привередливая!
Софья Тимофеевна разволновалась, потому что хотела угодить внучке, но у нее не очень хорошо это получалось. Старушка то и дело роняла на пол дорогие продукты, Нина кричала на бабушку, а потом вышла из-за стола и ушла к себе в комнату, чтобы не видеть, как столь любовно приготовленные ею блюда вдруг оказались не по вкусу старухе, ничего не понимавшей в правильном питании.
Отсидевшись в комнате, Нина вернулась в кухню через минут сорок. Тарелка Софьи Тимофеевны была вымыта, а по количеству салата в салатнике было ясно, что старушка его не ела. Выходило, что бабушка Соня осталась голодной.
«Ну и что!» - злясь, думала про себя Нина. – «Так ей и надо! Будет еще нос воротить от моих блюд!»
Девушка убрала все в холодильник, вымыла посуду и ушла к себе в комнату. Утром случилось вполне ожидаемое событие – у Софьи Тимофеевны поднялось давление, и Нине пришлось вызвать скорую.
– Что же это такое! – ругалась Нина. – У меня экзамены на носу, а ты решила разболеться. И ведь не оставишь тебя дома!
– Иди в школу, деточка, - пробормотала Софья Тимофеевна, - со мной соседка Лида посидит.
– Оно ей надо! – раздраженно проговорила Нина. – У нее своих дел полно. Все, лежи, сейчас врач приедет, укол сделает, станет легче.
Нина еще долго бубнила себе под нос о том, как же она устала от старушечьих болячек, и как ей надоело жить в этом доме престарелых. Софья Тимофеевна смотрела на внучку полными слез глазами, все слышала, но не спорила с ней, потому что ни сил, ни аргументов у нее не было.
Приехавшие врачи забрали Софью Тимофеевну в больницу, а Нина, не ожидавшая такого исхода, вдруг разволновалась.
– Что с бабушкой? – спросила она у фельдшера.
– Подозрение на инфаркт. Позвоните после обеда, врач точно скажет.
Нина позвонила матери, но Светлана Игоревна, как обычно, была вне зоны доступа сети. Нина металась по дому, собирала вещи в спортивную сумку, чтобы отвезти их в больницу после обеда, а сама все время вспоминала вечер накануне: глаза бабушки, которыми она смотрела на приготовленные Ниной блюда, ее расстроенное лицо, шаркающие шаги, удалявшиеся в сторону комнаты.
После обеда Нина поехала в больницу. По пути к такси она столкнулась с соседкой, которая дружила с Софьей Тимофеевной.
– А где Сонечка? – спросила Анна Никитична.
– Бабушка в больнице, - ответила Нина, - еду к ней.
– Ой, горе-то какое! Бедная Сонечка! А что с ней?
– Не знаю еще, поеду на разговор с врачом.
Врач сказал Нине о том, что инфаркта избежать не удалось, и что Софья Тимофеевна находится в реанимации.
– А что вы хотели? Возраст уже большой, лишний вес, давление повышенное. Все это сыграло свою роль и, как результат, мы имеем то, что имеем. Прогноз неутешительный.
Нина похолодела:
– Что это значит?
– Значит, что шансов выжить у вашей бабушки немного. Опять-таки, в силу возраста и сопутствующих заболеваний.
В ту ночь Нина попросилась с ночевкой к своей подруге. Весь вечер девушка плакала и почему-то вспоминала бабушкины блины, которые Софья Тимофеевна в последние месяцы почти не пекла: они то и дело подгорали, а Нина ругалась на бабушку. А до этого девочка обожала блинчики бабушки, могла съесть по несколько десятков, то со сметаной, то с вареньем, то со сгущенкой. И ведь как радовалась тогда бабушка, видя, с каким аппетитом уплетает за обе щеки ее кулинарные шедевры любимая внучка.
Потом Нина вспомнила о том, как на прошлой неделе, когда бабушка заговорила о генеральной уборке, девушка ответила старушке категорическим отказом:
– Ты и мать допекла своей генеральной уборкой, и меня хочешь допечь? Мама только из-за этого от тебя сбежала в леса и степи, чтобы деньги зарабатывать и полы твои не мыть!
– Я ведь никогда не заставляла ее, - пыталась возразить Софья Тимофеевна, – Светочка сама…
– Сама? – почти закричала Нина. – Да ты ведь не отстанешь до последнего, пока человеку печень не проешь! Делай так, делай эдак. Ты тут не главная, чтобы командовать.
Тогда Софья Тимофеевна плакала, и Нина видела это и злилась еще больше. Нет, не на себя, а на пожилую женщину, которая делала жизнь Нины скучной и однообразной. Ну разве можно было считать себя счастливой, когда рядом живет пожилой человек, больной и вечно жалующийся на здоровье, цены и соседей?
Теперь Нине было стыдно. Она хотела попросить прощения у бабушки Сони, успеть бы сделать это. Утром она позвонила в больницу, но там ей сообщили о том, что ночью Софьи Тимофеевны не стало.
И тут Нину прорвало. Она рыдала навзрыд, кляла себя за низкие поступки и грубые слова в адрес бабушки, но было поздно что-либо изменить.
– Отмучилась Сонечка, - грустно констатировала новость бабушки соседка Лида, - такая женщина светлая была, такая отзывчивая.
– Да, и внучку под крыло взяла, когда дочь к хахалю ускакала.
Нина, услышавшая разговор соседок, сначала подумала о том, что ослышалась.
– Вообще-то мама работает, - сказала она.
– Конечно, работает, - согласно кивнула Анна Никитична, - только работу ей эту хахаль подогнал, с которым твоя мать работает и живет. А бабка тебя отвоевала, чтобы ты не знала ничего про материны похождения, да про ее разгульную жизнь.
– Мама живет одна, - пробормотала Нина, а потом почувствовала, как разболелась голова. В квартире были заперты все окна, зеркала занавешены тряпками, горели свечи и было очень трудно дышать.
Только к обеду мать позвонила. Узнав о смерти Софьи Тимофеевны, плакала в трубку и пообещала приехать первым же поездом.
– Мама, - тихо сказала Нина, - это правда, что у тебя какой-то мужчина есть?
– Приеду – поговорим, - слегка помедлив, ответила Светлана Игоревна.
– Значит, правда. Значит, бабушка мне не говорила ничего, чтобы я на тебя не обижалась.
– Приеду – поговорим.
И связь прекратилась. Нина вышла на балкон, вдохнула свежий весенний воздух и поежилась. Слезы уже перестали бесконечно бежать из глаз, но вот чувство вины не покидало. Самым неприятным было то, что попросить прощения у бабушки было уже нельзя. Сколько бы Нине хотелось сказать Софье Тимофеевне, во скольком признаться, во многом покаяться и попытаться исправить прошлые ошибки, но это уже было невозможно. Оставалось жить с этим, смириться и тихо сожалеть о нехорошем отношении к такому хорошему человеку, который был в жизни Нины. Человек был, а она не оценила.
Автор Юлия Б.