🌹✨🌹#МарияСкиба

- Ты, Федька, парень видный, горячий. Нравишься ты мне, но замуж за тебя я не выйду, - с усмешкой ответила красавица Галина Фёдору Макарову на его предложение руки и сердца, - Мне нужен муж состоятельный. Хватит мне бывшего моего, Захарки, мало того, что гулёной оказался, так ещё и за душой ни гроша. Больше я такой ошибки не сделаю, голубчик, если и выйду ещё раз замуж, то только за богатого, чтоб мог все мои прихоти исполнять. Надоело мне с бабкой жить хуже горькой редьки, это верно, но и в твою халупу я не пойду, - девушка брезгливо сморщилась, бросила на землю ветку сирени, подаренную парнем, и фыркнув, ушла в дом, оставив Федьку за калиткой. А парень скрипнул зубами от досады, отшвырнул трущегося об его ноги тощего рыжего кота и, не оглядываясь, побрёл домой. По дороге, подумав обо всём, он твёрдо решил найти способ разбогатеть и добиться согласия любимой. В том 1928 году Фёдору исполнилось уже двадцать шесть лет. Он не так давно пришёл со службы и встретил Галину, разведённую молодую красавицу, приехавшую жить в их станицу к своей немощной бабушке после развода с мужем. Встретил и голову потерял. Галя открыто насмехалась над ним, от себя не гнала, но и к телу не подпускала. А как Федька разговор о свадьбе завёл, так тут же его на место и поставила. - Сынок, ну зачем она тебе сдалась? – ворчала Петровна, мать Фёдора, когда он рассказал ей о неудавшемся предложении, - Она уже пожила с другим мужиком, а, может, и не только с ним, разве теперь узнаешь? Ребёночка мужу за два года не родила, значит, пустая она. Нужна тебе такая жена? - Нужна, мать, люблю я её! Красивей Галинки и не видал никого! Как в глаза её посмотрю, так словно ушат воды ледяной на голову. Помоги лучше советом, как разбогатеть? Не соглашается она в нашу хату идти, а построить новый дом я не могу, нет у нас с тобой на это грошей! – Федя нахмурился и опустил голову. - А что, если тебе на Таисии Сорокиной жениться? – вдруг выдала Петровна, немного подумав, - Таисия эта и раньше крепким здоровьем не отличалась, а как утоп её муженёк полгода назад, через месяц после свадьбы, так совсем ущербной стала. А девка-то из состоятельной семьи, единственный ребёнок к тому же, у еёных родителей даже лошадь своя есть и две телеги. Таська замуж когда вышла, они ей дом начали строить, потом эта беда случилась, забросили строку, а тут решили до ума довести, всё надеются, что найдётся ещё желающий её в жены взять, - женщина покосилась на сына, который стоял и морщился, тщетно силясь вспомнить, кто такая эта Таисия, - Не припомнишь её? Они рядом с бабкой Беляихой живут. Так вот, все говорят, что девка долго не проживёт, болеет чем-то с самого детства. У неё сестра была, тоже больная, так та ещё девчонкой померла. Возьмёшь Таську замуж, а потом, ну, после её кончины, останешься хозяином в доме. Вот тогда и женишься на своей Галине. Не думаю, что к ней очередь из богатеньких женихов тянется, так что дождётся она тебя, поверь матери. Фёдор крепко задумался, ночь не спал. А на следующий день, как бы невзначай оказался у дома Сорокиных. Прошёлся раз, другой, тут видит, молоденькая девушка, тоненькая, словно камышинка, вышла из дому с корзиной мокрого белья. Таисия, а это была она, выглядела очень бледной и подавленной. Фёдор сморщил лоб и вздохнув, подумал, что, уж точно, на такой можно жениться только ради выгоды. Тут он вспомнил Галину, решительно распрямил плечи и крикнул, игриво сверкнув глазами: - Хозяюшка, говорят, на вашей улице кто-то козочку продаёт, не подскажете, кто? Меня моя матушка послала, сама приболела. А я адресок запамятовал. Таисия поставила корзину на землю и медленно подошла к калитке.
Они разговорились. С того дня Федя каждый день стал приходить к дому Таси. Потом познакомился с её родителями, помог раз-другой её отцу по хозяйству, затем его стали приглашать поужинать, и уже в августе он пришёл её сватать. - Ты, Фёдор, знаешь, что Тасенька уже была замужем? – хмуро спросила его мать девушки, отведя парня в сторону, - Не её вина, что она вдо́вой осталась, всего месяц и побыла мужниной женой. С того времени совсем слабеть дочка стала, болеет сильно, возможно, долго не проживёт наша девочка. Готов ли ты беречь её, поддерживать? Парень яростно закивал, уверяя, что любит Таисию без памяти, поэтому готов даже сам всем хозяйством заниматься, лишь бы она рядом была. О своей любви говорит, а сам чуть не смеётся от радости, что всё как надо идёт. Свадьбу сыграли уже через две недели. Тихую, скромную, чай, не в первый раз девка замуж выходила. Сначала молодожёны у родителей Таси поселились, но вскоре дом новый достроили, и Фёдор с Таисией переехали в него, стали жить отдельно. Федя первую неделю всё ходил по дому, поглаживая стены, забираясь на чердак, да с гордостью выглядывая в большие окна. Он поверить не мог, что теперь это всё его, что он теперь хозяин добротного крепкого дома. Однажды встретившись на улице с Галиной, Фёдор успел ей шепнуть, что скоро останется вдовцом и первое, что сделает, сосватает её и тогда она станет хозяйкой всего этого богатства. Галина засмеялась так громко, что проходившие мимо односельчане даже с интересом оглянулись: - Дурень ты, Федька, ты на свою жену посмотри, она же влюблена в тебя, как кошка, а любовь штука сильная, многих уж с того света вытащила. Подожди, эта немощная ещё кучу спиногрызов тебе нарожает, зачем ты мне тогда, с грузом-то? – она фыркнула, закатив глазки, повернулась и ушла, а парень так и остался стоять на месте, крепко задумавшись и вдруг сообразив, что, и правда, Таська повеселела после свадьбы-то, про болезнь свою совсем забыла... Вернувшись домой Фёдор повнимательнее присмотрелся к жене. Она точно изменилась! Улыбаться начала, зарумянилась. Похорошела даже. А, вспомнив, какая ласковая она с ним в постели, так даже не смог парень сдержать довольную ухмылку. Тася умирать даже не думала, более того, всего через два месяца она сообщила мужу, что ждёт ребёночка. И в срок родила здорового сына Ивана. Через год ещё и Алёшу. Фёдор на такое не рассчитывал. Он всё надеялся, что его жена отойдёт в мир иной, а он останется с её домом и, наконец, женится на Галине. Но Таисия жила, и не только жила, она была счастлива. Пусть даже Федя оказался не таким, как она думала, долго притворяться влюблённым он, конечно же, не смог, но у неё теперь были её любимые мальчики. Ей теперь было ради кого жить, она не могла умереть, бросив их сиротами. То, что Фёдор далеко не лучший из отцов – это было понятно сразу, он никогда лишний раз не возился с сыновьями, только орал на них, да кормил подзатыльниками. Мужчину раздражали его собственные дети, которых он, вообще, не собирался заводить, а теперь приходится ещё и кормить-одевать их. Когда старшему, Ванечке, было три года, а Алёше два, Таисия, виновато улыбаясь, сообщила мужу, что ждёт ещё одного ребёнка. Тут уж Фёдор взбесился: - Ты что, решила десяток мне на шею повесить? Ты чем кормить этих оглоедов собралась? Я один, как вол пашу, с тебя же никакого толку нет! Как хочешь этого ребёнка вытравливай, не нужен он мне! – Фёдор рубанул ладонью по воздуху и быстро вышел из дома, хлопнув дверью так, что стёкла в окнах зазвенели. Таисия сжалась от страха в комочек, обняла подбежавших к ней испуганных мальчиков и тихо заплакала. Но тут же вскинула голову, слёзы вытерла и спокойно занялась уборкой. Конечно же, никого она вытравливать не будет! А Фёдор покричит, да успокоится. Когда родилась Маняша, Тася даже заплакала от счастья. Очень уж ей доченьку хотелось. Женщина старалась не отходить от малышки, всё боялась, что с ней что-то случиться может. Маленькая Маняшка всё время капризничала, по ночам почти не спала. Тася тоже не высыпалась, ночью дочку качала, днём за сыновьями-сорванцами приглядывала, измучилась вся, но Фёдор никогда помощь свою не предлагал, наоборот, всячески показывал, что дети его только раздражают. Однажды Таисия присела ночью у люльки малышки и немного придремнула, но тут услышала шаги, это к ней подошёл Федя. Таисия испуганно вскинула голову, от мужа она ожидала только чего-то нехорошего. - Слушай, жена, - тихо сказал ей Фёдор, - Может, подушку ей на голову накинешь? Никто ничего не поймёт, скажешь потом, что во сне замерла. Куда нам их столько? – мужчина не успел договорить, как Таисия вскочила, схватила его за рубашку и сквозь зубы зашипела: - Да как ты можешь? Ты же отец ей родной! Это же кровинушка твоя! Нет, не человек ты, ты чудовище! Только тронь Манечку, я тебя ночью топором зарублю, слышишь меня? И рука не дрогнет! А не зарублю, так зубами горло перегрызу! Фёдор не узнавал свою жену. Куда делась тихая покорная Таська? Вместо неё перед ним была озверевшая волчица. Мужчина попятился назад, вырвался из её рук и, словно испуганный пёс, убежал в свою спальню. С того дня он даже грубить жене боялся. А вдруг, и правда, ночью рубанёт, с неё станется! Жизнь продолжалась. Федя смирился с тем, что у него было уже трое детей, жена и не думала умирать, а Галина связывалась то с одним станичником, то с другим. Фёдор успокаивал себя тем, что живёт не хуже других, даже лучше, богаче, но к жене и детям не проявлял ни любви, ни заботы, которые считал проявлением слабости. Когда в июне 1941 года объявили, что началась Война, Ванечке было двенадцать лет, Алёше одиннадцать, а Маняшке восемь. Повестку Фёдору принесли в декабре, перед самым Новым годом. Прощаясь на вокзале, он, наверно, впервые за столько лет по-настоящему обнял своих детей. Впервые посмотрел им в глаза и вдруг рассмотрел в них любовь к нему, неподдельную детскую боль от расставания. Ребята стояли на морозном ветру, старательно делая вид, что не замёрзли, чтобы их не отправили домой. Мальчики, насупившись и шмыгая красными носами, а дочка громко рыдая, прижавшись к папиной ноге. Защемило что-то в груди Фёдора, да так, что глаза стали мокрыми от слёз. Он, стыдясь, быстро вытер их и, грубовато притянув к себе жену, поцеловал её в щёку. Мужчина был и сам очень удивлён тем, как много, оказывается, значат для него эти родные ему люди. Таисия и дети исправно писали Фёдору письма, рассказывали обо всём, что происходило в селе и дома и всегда писали только о хорошем. Каждое письмо было для него, словно заряд силы, словно важный оберег, надежда на то, что он выживет, вернётся к своей семье домой. Особенно трогательными были письма от Маняши. Девочка писала так нежно, что Федя не мог читать эти строчки без слёз.
Сослуживцы даже завидовали ему, не всем из дома приходили хорошие новости, не всем так часто писали. А в начале сорок пятого, когда Фёдор воевал уже в Польше, освобождая её от фашистов, письма вдруг перестали приходить. Он начал нервничать, переживать, писал тёще, но она тоже не отвечала, тогда мужчина не выдержал и написал письмо соседям, спросил, не случилось ли чего у Таисии и детей? Федина мама еще до Войны уехала жить в другую область к своей сестре, поэтому тоже ничего не знала. Через полтора месяца он получил ответ, в котором бабушка-соседка написала ему, что в их доме случился пожар. Таисия была на работе в ночную смену, а мальчики или не углядели за печью, или уснули с зажженной свечой. Когда тушили пожар, Таисия прибежала с работы и так рвалась спасти сыновей, что сама сильно обгорела и до сих пор находится в больнице. Ваню и Алёшу спасти не удалось, хорошо, хоть Манечка в ту ночь ночевала у бабушки. Так она у неё и живёт. Соседка сказала, что все письма Фёдора сгорели, а девочка не запомнила, куда писать, но теперь она обязательно напишет. Через несколько дней Федя получил письмо и от Маняши. Письмо, почти все буквы в котором порасплывались от капелек слёз. Фёдор так расстроился, что только и думал о детях, до боли в груди жалел, что мало говорил с мальчиками, ничему их не учил, даже на рыбалку вместе с ними ни разу не сходил. Да и Таисия, увидит ли он её, доживёт ли она до его возвращения? Удивительно, но теперь мужчина был в ужасе, представляя, что его жена может умереть, а, ведь, он еще не так давно просто мечтал о том, чтобы она поскорее отправилась на тот свет. Говорят, беда не приходит одна, вот и получилось, что всего через несколько дней после того, как Фёдор получил письмо от Манечки, его тяжело ранило в бою. Врачи долго боролись за его жизнь, спасли солдата, но пришлось ампутировать ему обе ноги. Домой Фёдор добрался только к октябрю сорок пятого. С вагона эшелона калеке в ящике с колёсами помогли спуститься другие солдаты. Фёдор, с вещмешком за спиной, стиснув зубы, катился, отталкиваясь руками от земли по пыльной дороге в сторону своего сгоревшего дома. Он знал, что Таисия и Маня жили теперь в доме его тёщи, но не мог он не пойти сначала туда, где погибли его сыновья. Односельчане, попадавшиеся ему навстречу, узнавали его, здоровались, спрашивали, как добрался, но Фёдор никого не слышал, не видел, он торопился. Когда запыхавшийся, усталый, въехал он во двор полуразрушенного сгоревшего дома, хозяином которого так жаждал быть, то не выдержал и заплакал. Вспомнил, как хохотали в этом дворе Ваня и Алёша, гоняя консервную банку вместо мяча, как вкусно пахло на всю улицу, когда Тася пекла свои пироги, вкуснее которых Фёдор и не едал, как маленькая Манечка просилась к нему на руки, но он делал вид, что не замечает её. Горькие слёзы так и лились из глаз калеки-солдата, а он их даже не вытирал, он давно уже хотел вот так, не стыдясь никого, поплакать. Сколько он так пробыл у пожарища, он не знает, но вдруг он услышал до боли знакомый голосок, зовущий его. Это Маняша бежала по улице и срывающимся от счастья голосом кричала: - Папочка, родненький, это ты? – девочка упала перед ним на колени, обняла крепко-крепко и тоже заплакала. Потом они вместе поехали к родительскому дому Таисии. Отец Таси ушёл на фронт в сорок третьем и пропал без вести. А её мама, бабушка Маняши, очень состарилась от горя, слишком тяжко было ей пережить смерть внуков, болезнь дочери и потерю мужа. Но она держалась, как могла помогала внучке справляться с хозяйством и ухаживать за матерью. Добравшись до тёщиного дома, Фёдор оставил во дворе свою каталку, сам, на руках, поднялся по крыльцу и торопливо двинулся в дом. Маняша показала отцу, в какой комнате лежала Таисия, он, опираясь на руки и резко перекидывая тело, добрался до лежавшей на постели жены и взял её за руку. Лицо Таисии было изуродовано шрамами, до сих пор полностью не зажившими, воспалёнными. Руки её были скрючены и мелко подергивали, жена Фёдора спала. Почувствовав его прикосновение, Таисия тяжело открыла глаза и некоторое время пыталась понять, кто перед ней? Когда же она узнала мужа, то грудь её затряслась от беззвучного рыдания: - Федя, это ты? Ты вернулся? Прости меня, ради Бога, муж, за то, что мальчиков наших не уберегла, – очень тихо проговорила она, - Прости, что сама обузой стала. Если хочешь, брось меня, только Манечку не оставляй, не прожить доченьке одной, она же еще ребёнок совсем, ей отец нужен, защитник. - Прости и ты меня, родная, - с болью в голосе ответил ей Фёдор, потом быстро вытер слёзы, чтобы жена не увидела его слабости, и уже твёрже добавил: - Я всегда буду рядом. Вы же самое дорогое, что у меня осталось. Но Таисия, видимо, отдав последние силы ожиданию мужа и, наконец, успокоившись, что рядом с дочерью будет её отец, тихо умерла через несколько дней после его возвращения. И осталась двенадцатилетняя Маня главной хозяйкой в доме. И прибирала она, и готовила, и по хозяйству управлялась. От старенькой немощной бабушки толку почти не было, а вот отец, чем мог помогал. Мебель новую сколачивал, на огороде, как получалось, возился. В колхоз устроился кладовщиком, трудодни стал зарабатывать. И старался как можно чаще дочери ласковые слова говорить, словно прощение у неё вымаливал за то, что была она для него нежеланным ребёнком, которого он даже хотел со свету сжить. От одной только мысли, что, если бы не родилась Маняшка и он остался бы никому не нужным одиноким калекой, его бросало в дрожь. Галина бы его таким не приняла, он это хорошо рассмотрел в её глазах, встретив однажды свою бывшую любовь у сельмага, когда прикатил туда на своей инвалидной тележке. Галина, увидев его, отшатнулась, как от прокажённого, и быстро ушла, даже не заглянув в магазин. Но Фёдор не расстроился, только с усмешкой покачал головой, да подмигнул бабкам, столпившимся у дверей магазина в надежде разжиться новыми сплетнями. Через семь лет Маняша вышла замуж за простого парня Гену Петрова. Бабушки тогда уже не было в живых, а вот отец с радостью благословил их брак. И прожил Фёдор ещё немало лет, окружённый заботой дочери, зятя и четверых внуков. А, ведь, этого могло бы и не быть...
🌹✨🌹Пустое место
Жизнь Зинаиды Петровны перевернулась в тот день, когда муж нашел у нее в кармане клочок с номером телефона и именем «Георгий».
Мужчина свел счеты с жизнью на кухне, оставив на столе предсмертную записку, где обвинил жену в измене…
Первым увидел отца трехлетний Димочка – так всю жизнь называет единственного сына Зинаида Петровна. Она говорит, что в пальто у нее лежал всего лишь телефон телевизионного мастера, который дала подруга. И сама, похоже, в это верит.
Свекровь со свекром – оба преподаватели, «потомственные интеллигенты» – поверили тому, что написал в записке сын. После похорон навсегда вычеркнули из своей жизни невестку вместе с внуком. Они и так были не в восторге, когда их первенец женился на девушке с торговым техникумом.
Пришлось Зине крутиться изо всех сил, чтобы Димочка ни в чем не нуждался. До поры до времени жили неплохо: во времена дефицита ей удавалось одевать сына как принца. Продукты покупала самые-самые.
Когда страна рухнула, Димочка был подростком. Себе стала во всем отказывать, но – сын не должен был чувствовать себя хуже других. Ради него Зина начала распродавать вещи. В первую очередь украшения, потом личный гардероб, мебель.
Замуж Зина больше не вышла, хотя предложения поступали. Трагедия, чувство вины и беспредельная любовь приковали ее к Димочке.
Сын вырос талантливым и красивым, поступил на дизайнера. После вуза в поисках лучшей жизни и интересной работы подался из родного Гомеля в Минск.
Через три года Зинаида Петровна имела уже группу инвалидности, часто со своей астмой лежала в больницах, с трудом ухаживала за собой. Но все равно умудрялась откладывать копейки с пенсии, чтобы хоть как-то помогать своей кровиночке оплачивать аренду жилья.
Приезжал сын редко, по большим праздникам, звонил раз в неделю. Однажды Димочка приехал к матери на целых три дня и не один, с будущей женой:
– Давай, мать, продаем квартиру. Будем вместе жить. На трехкомнатную не хватит, конечно, но мы возьмем кредит, и сваты обещали немного помочь. Марина ждет ребенка, так что дома теперь надолго. Заодно и за тобой присмотрит!
К этому времени Димочка сделал приличную карьеру, дослужился до заместителя директора… Перечить сыну Зинаида Петровна даже не думала. Сказал продать квартиру и переезжать, значит, так тому и быть. К тому же внучка будет! Такая радость.
Квартиру купили старую, зато в центре.
С первых же дней совместной жизни Зина Петровна поняла, что никому она в этой семье не нужна. Ей выделили комнатку и наказали дверь держать закрытой. Чтобы «вид бабушки не пугал ребенка». Подходить и прикасаться к внучке ей тоже запретили.
… Четвертый год больная женщина питается в основном растворимыми кашами, «Роллтоном», сахаром и белым хлебом. Воду греет у себя в комнате – чайник ей купили электрический. Не хочет лишний раз раздражать невестку своими визитами на кухню.
Просит доктора давать ей направление в больницу на время праздников – чтобы не мешать детям отдыхать, а то Димочка так редко дома бывает. Вечерами, и не только по пятницам, укрепляет с коллегами корпоративный дух.
Было дело, выпила бабушка горсть таблеток. Хотела уйти уже на тот свет. Откачали. Сын еще и накричал на нее, мол, «совсем старуха сдурела – такая тень на репутацию!».
Думаете, помягче стали молодые к ней? Куда там! Вообще почти перестали разговаривать, словно и нет ее. Пустое место. Тяжело это – чувствовать себя ненужной рядом с близкими. Понимать, что родная кровиночка ждет не дождется твоей смерти.
Однажды Зинаида Петровна не выдержала и попросила Димочку пристроить ее в какой-нибудь пансионат для стариков. Сначала сын обрадовался, а потом расстроился: оказалось, в государственные учреждения берут только совсем одиноких. А его мама – вроде как при семье. Цены для такой категории очень уж кусачие.
С тех пор в хорошую погоду Зинаида Петровна старается быть как можно дольше на улице – прямо у подъезда удобная лавка стоит. Радуется, что лифт в доме есть, а то и не могла бы спуститься с пятого этажа. С соседями любит поговорить. Вот и мне как-то пришлось невольно сыграть роль жилетки, в которую горько поплакалась старая женщина.
Спросила у нее:
– Может, зря вы тогда согласились переехать? Жили бы в своей квартире, кто-нибудь из старых знакомых помогал бы вам, или соцработника бы взяли себе.
– Так-то оно так, но разве могла я Димочке отказать? Мне для него, кровиночки моей, ничего не жалко. А что невестка меня не любит – разве ж он виноват?
Вот такая печальная история.
Кто знает, как оно там на самом деле? Хотелось бы даже думать, что Зинаида Петровна преувеличивает, что это обида в ней говорит, тоска по простому человеческому сочувствию.
Но однажды застала я неприглядную картину: «кровиночка» с женой и дочерью приехали откуда-то на такси. Нарядные такие, радостные. Вышли из машины и прошли мимо своей бабушки, словно и нет ее. Все трое. Даже голову никто не повернул в ее сторону. Так что – правда. Пустое место.
(с) Сушкины истории /Дзен Яндекс
#рассказы
🌹🌹🌹Непутёвый
| Витька был непутёвый. Он это знал с трёх своих лет, что непутёвый он, такой же, как и его папаша, что сдох под забором, как собака бродячая.
Ему об этом, то что непутёвый, бабка с матерью в глаза говорили и, что в отца он, такого же непутёвого, и то, что отец под забором, как собака бродячая...
Это они сообщили с особой радостью, прямо смакуя подробности, когда Витька спросил где же его папка...
Непутёвый он, Витька, непутёвый.
Пока бабка жива была, хоть какая-то любовь и ласка была у него, у Витьки...
Мать была вечно им недовольна, ну а как? Он же непутёвый.
Все дети, как дети в первом классе, сидят, учатся, а он...непутёвый, сидит и рисует.
- Что это?- держит двумя пальчиками листочек учительница, брезгливо отодвинув от себя, — что это?
- Это вы, — говорит Витька, очень уж ему понравилась учительница, красивая такая...
Учительница покраснела и кааак закричит...
- Уродище какое-то нарисовал и говорит что это я, издевается ещё...- жаловалась потом учительница вызванной матери, - что это за неуважение.
- Ой, да он у меня такой...непутёвый, — говорит мать, — не обращайте внимания...
Непутёвый он, Витька.
То в огонь полез, у соседей сарай горел, всю скотину вывели, а Витька видит, что маленького, беленького козлёнка нет, ну он и рванул туда, схватил малыша на руки и выволок.
Сосед конечно похвалил Витьку... Деньги совал, а тот не взял, да потому, что непутёвый, мать потом чихвостила его, что мол, непутёвый какой, ему деньги в руки суют, а он отказывается.
Ну непутёвый же...
Все парни на мотоциклах к клубу приезжают, девчонок катают, кто встречается с девками-то, а Витька, своей Маринке, ну как своей...не своей конечно, просто она ему нравится сильно, в общем Маринке, полевых цветов охапку нарвал и в окошко открытое девчонкой на ночь, вывалил...
Ух и и орала Маринка... Не от радости, нет... На Витьку орала, у бабки аллергия там какая-то, а она у окна этого открытого спала, Витька окна перепутал...
Непутёвый он, Витька, непутёвый.
И жизнь у него непутёвая.
Мать за отчима замуж вышла, у них дочка родилась, Машка.
Так Витьке не доверяли с Машкой водиться, непутёвый, ещё уронит.
Отчим вообще, как Витька восемь классов окончил, велел матери его в город увезти, там в училище документы сдать, общагу Витьке дали...
К матери приезжал конечно...но не часто, не рады были там Витьке, ох не рады...
Только Машка и радовалась, любила брата, а он её.
Приехал как-то, Витька, а мать с синяком и глаза прячет, когда он спрашивать начал, что случилось.
А Машка, возьми и расскажи, мол папка маму, тук-тук... Дождался Витька отчима с работы, подошёл, взял его за шиворот и поднял над полом, потряс и на место поставил, сказал что если ещё раз на мать руку поднимет, он, Витька, эту руки и оторвёт ему...
Непутёвый.
Мать потом плакала, у отчима просила прощения, ну непутёвый же Витька.
В армию пошёл, а там...там тоже, непутёвость свою показал, за земляка, что старшаки обижали, заступился.
Ему хотели тёмную устроить да он сильнее всех оказался, помял этих, темнильщиков, а среди них генеральский сынок оказался, в общем судили Витьку.
Командиры его любили, смогли как-то отстоять, чтобы гражданский суд судил, а то бы штрафбат был, дали Витьке пять лет, отсидел три...
Куда ему такому непутёвому, да ещё с судимостью?
Мать глаза прячет, бабки уже не было, отчим наотрез отказался принимать его...
Подался в город.
Прибился к какой-то бабёнке, пить с ней начали, непутёвые оба.
Между делом учился всему, что руками делают.
Так-то он, Витька, рукастый был, ну, но непутёвый.
Так и жил, слонялся по этой жизни, словно перекати-поле.
Иногда к матери ездил, всё же не камень у неё, а сердце, всё же болит, за своего непутёвого сына.
Машка уже взрослая, замуж собралась, Витю на свадьбу позвала.
- Приедешь? Братик?
- Да куда уж мне, Маша, я же...непутёвый.
Но всё же приехал, стеснялся конечно, непривычно ему, в костюме, прямо господин, это соседка, тётя Груня, после мужа своего отдала Витьке, за то что он ей ремонт в квартире сделал, с этой своей, бабёнкой.
- Витя, — говорит тётя Груня, - брось ты её, живи сам, ты же сопьёшься, ну, ты чего? Хороший же парень...
- Да я, тёть Груня...непутёвый...уродился такой я, у меня и отец такой был, видно судьба мне, непутёвым родился, непутёвым и умру...
А тут Машка... Со свадьбой... Ну что поделать, решил поехать... Один...
Приехал, в дом зашёл, мать кинулась на встречу, Машка на шее повисла. Отчим даже и то, улыбнулся.
- Болеет он, - шепнула мать, - видно недолго осталось...
Подарок Витя Машке привёз.
Своими руками хлебницу сделал, резную, лакированную и денег собрал.
На свадьбе старался в уголке сидеть, пить не стал, кто его знает, опозорит ещё Машку.
Мама подошла.
- Витя, а ты что сидишь, не ешь, не пьёшь?
- Да я перекусил, мама... Не хочется...
-Что ты сынок? Не болен ли?
- Нет...мама, я вот думаю, отчего я такой непутёвый...
- Ну ты Витя...
- Знаю, знаю, мама в отца своего непутёвого, что под забором...
- Да жив он, сынок...
- Как жив?
- Прости ты меня, Витенька...
- Как же так, мама? - сидят Витя с мамой уже дома, после гулянки, мать плачет, прощения просит...
- Прости, сынок...не хотела я, чтобы ты таким же непутёвым, как Гришка был, как отец твой, вот и сказала тебе в сердцах, когда ты начал про отца спрашивать.
- Да ладно тебе, мама...не больно-то я ему и нужен был, если за все мои тридцать с небольшим лет, он ни разу не поинтересовался, как его сын живёт... Ты у меня есть и этого хватит...
Прости ты меня, Витенькааааа, простииии, я от матери зависела, ты маленький...я...я ему сказала, что ты...ты...
- Мама?
-Я сказала, что ты умер, от коклюша...
- Зачем, мама?
- Злая я была на него, думала, что когда мы ушли с тобой от него, ну как ушли...мама меня забрала... Витя...Не нравился ей зять, ох...ну забрала она нас...я думала твой отец смелости наберётся и приедет, а он...прости сынок...
С волнением ждал Виктор письма от отца, а дождался телеграмму, в ней одно слово: "приезжай"
Долго мялся Виктор, эта бабочка-то его выгнала, другого нашла, Витька к тёте Груне ушёл, она ему комнату сдавала.
Мать просила остаться, нет, не смог, привык в городе, да и не хотел стеснять мать с отчимом, обещал приезжать.
А ещё...ещё Витька пить бросил, не захотел больше, ну непутёвый, что с него взять.
Приехал к отцу, плачут оба, обнимаются, жена у отца есть, дети взрослые, младшие Витины брат и две сестры, но не получилось подружиться... Они все какие-то правильные, а Витька что...он же непутёвый... И с отцом не получилось ничего, разные они...
Едет Витька в вагоне купейном, спят все, а он не спит, в окно пялится, пролетают за окном леса, да перелески, поля заснеженные, станции, деревни и городки...
Слышит, кто-то тихонько переговаривается через стенку.
- Мама...а почему у всех есть папка, а у меня нет.
- Спи, Валерка, не у всех папки есть...
-А мой где? Почему я не знаю его даже? Где он живёт, мама?
- Да отстань, Валерка...сдох он...
Витьку аж подкинуло, пошёл посмотреть что там, ну непутёвый же... А там женщина, уставшая, сидит, к окну отвернулась, на полке мальчишка лежит, отвернулся и плачет, махонький, лет пяти, как раз в таком возрасте Витька был, когда бабка с мамкой про отца Витьке сказали...
- Нельзя так, - шепчет Витька женщине, - нельзя, зачем? На мужа злитесь, мальчишка при чём?
- Вам-то что? Идите куда шли...
-А я к вам шёл, разрешите?
Присел Витька на полку, где мальчик лежал и проболтали они до утра с Валей, так женщину звали.
На своей станции Витька с неохотой сходил, адресами обменялись.
На новый год Витька стоял с большим медведем под мышкой у двери Вали и Валерки...
А к марту женились они, Витька предупредил Валю, что непутёвый он...
Так и живут, Валерку воспитали, Гришу, Колю и Наташу, это уже общие, Витька не делил их, на своих и чужих, да и мать Витькина приняла всех внучат.
Витя простил её, давно уже.
Иногда конечно, как отчебучит что-нибудь...
То котёнка притащит, с дерева снял, то щенка - из воды спас, непутёвый он, Витька.
Он же предупреждал.
(с) Мавридика де Монбазон /Дзен Яндекс
👻Чёртов лес. Мистическая история.
Я вовсе не убеждаю вас поверить в случившуюся много лет тому назад историю. Однако сам факт того, что она была услышана мной из первых уст весьма мудрого человека, повидавшего многое за свою нелегкую жизнь, отчасти позволяет мне отбросить сомнения.
И так, начало 1960 годов. Саратовская глубинка...
Поздней осенью возвращался Прокопий домой. Вёз в телеге мешки зерна, что раздобыл в соседнем селе. Хотел успеть засветло, да только в делах и хлопотах не заметил, как вечер наступил. Смеркалось и холодало. Но делать нечего, отправился в путь.
Преодолев половину пути, взволновалась его кобыла и остановилась у леса, что кликали Чёртовым. Темный, мрачный, возвышался он над узкой ухабистой дорогой, ведущей в родное село, подобно арке. Взглянешь на небо, а его за корявыми ветвями старых деревьев и не видать. Ходили слухи: нехорошая эта дорога. Сам чёрт здесь путников караулит и со свету изводит. Отчего люди осмеливались пересекать её лишь в дневных лучах, которые оберегали от нечистой напасти. Прокопий молод был да дерзок, потому и не верил в то, о чём болтают старожилы.
Раз взмахнул хлыстом - кобыла не слушается и топчется на месте. Второй раз покрепче задал. Та заржала и по-прежнему осталась стоять. Рассердился мужик, третий раз поднял ввысь хлыст. Послушалась кобыла и помчалась по дороге со всей мочи. Обрадовался Прокопий: «Знать скоро домой приедет!»
Да не тут было! Вдруг замерла кобыла среди дороги, фырчит, копытами стучит, а перед ней козлёнок, откуда ни возьмись, появился. Шерсть чёрная вьется, а глаза в свете луны янтарём отливают.
«Ты откуда взялся?» — спрыгивая с телеги, удивился Прокоп. И не жалости ради, а по корысти и жадности своей взял козлёнка на руки и понёс в телегу. Размером с крупного щенка, а по весу будто теленка тащит. Чертыхается Прокоп, однако не бросает. Едва в телегу погрузил. Отдышался и сам забрался внутрь.
«Ну трогай, милая!» — командует кобыле. Тянет вожжи - и без толку. Телега с места не трогается, скрипит, того и гляди развалится. Колеса в земле увязают.
«Что за напасть? — не разумеет Прокоп. И вроде не перегружена. Отчего же не едет?!»
Спрыгнул на землю, давай толкать. Пот уж ручьём, а телега на том же месте. Не замечает мужик, как козлёнок, глядит янтарными глазами и будто ухмыляется.
Мучился, мучился Прокоп и не придумал ничего лучше, как избавится от части зерна и схоронить у дороги, а на рассвете воротиться и забрать. Кто же ночью в лес сунется? Стало быть, и не украдут чужие руки.
Стянул на землю один мешок, и телега тронулась с места. Проехав пару метров, снова, будто доверху груженная, остановилась. Разозлился Прокопий, но делать нечего, ещё мешок скинул. Заскрипели колеса. Спустя несколько метров всё повторилось.
Бранится мужик, не смекает, что к чему. Сбросил последний мешок, надеясь добраться домой, да только кобыла также тщетно рвётся на одном месте.
И вдруг по затылку Прокопия холод могильный пробежал. Чуть голову обернул и незаметно за спину взглянул. Вместо козлёнка стоит позади него сам чёрт рогатый. Здоровый, лохматый. Пыхтит, упираясь мощными копытами в землю, а передними лапами за край телеги держится. Он то и не даёт телеге с места двинуться. Испугался Прокопий нечисти, да как закричит: «Господи помилуй!»
Одной рукой кобылу подгоняет, другой себя крестным знамением осеняет. Чуть двигается телега, а лапы чёрта не отпускают краев, всё длиннее делаются, тянутся за ней, словно резиновые.
Разразился лес хохотом загробным, нечеловеческим. Ураган поднялся, посыпались на голову Прокопа сухие ветви. Ветер воет, чёрт хохочет, а мужик от страха дрожит. И внезапно, как заголосит молитву. Да громко так, во всю глотку. И самое главное, искренне и от сердца. Это его и спасло! В миг кобыла сорвалась с места, унося за собой старую телегу и её хозяина.
Опомнился Прокопий лишь у своей избы. Слез с телеги на дрожащих ногах и рухнул на землю в забытье. Тут то его и обнаружила супруга.
Придя в себя на утро, поведал жене о случившемся. И возможно, и не поверила бы она его словам, ежели не поседевшие за одну ночь волосы на голове мужчины.
После, в лучах солнца отправились мужики в Чёртов лес, где обнаружили пустые разорванные мешки, что неведомая сила по зёрнышку растащила на километры леса. Промозглая дорога была усыпана следами копыт. Огромных, не принадлежащих ни одному из лесных зверей. Перекрестились мужики и поспешили прочь.
Как и до, так и после этой истории находились неверующие глупцы, что совались глухими ночами в Чёртов лес. Одни из них возвращались живыми, другие навсегда исчезали в лесу. Иных накрывало безумие. И долго полнились края сказаниями, что будоражили кровь даже самых смелых.
👻Исповедь колдуна
На пригорке возле кладбища рядом с ветхой деревянной церквушкой толпился народ. Несмотря на глубокую ночь, люди что-то живо обсуждали. Метель колыхала пламя факелов в руках собравшихся. Парни держались за вилы, бородатые мужики поигрывали острыми топорами. Даже бабка Евдоха притащила черную кочергу.
Внутри запертой изнутри церкви стояли два человека: молодой священник отец Николай и, склонивший голову, худой, как мумия, старик по имени Захар.
– Так ты говоришь, с детства это началось? – перекрестившись, молвил священник.
– Да. По рассказам покойной крестной знаю, – ответил Захар. – Сосал я тогда грудь мамки своей – на телеге мы ехали. Кроха еще был. К бабке-ворожее вез нас отец. Лекарь не помог мне младенцу – руками развел. А я криком кричал уж неделю как. Землю тогда поливало с неба, и телега застряла в грязи. А лошадь от непогоды той вырвалась, и след ее простыл. Отец за ней пошел. Остались мы посреди поля. Молния сверкнула, нас и убило с маменькой в тот день. Батька погоревал, оплакал и хоронить собрался. Тогда-то я и очнулся, выжил. Правда, недолго папка радовался, до первого случая со мной.
Тут Захара стало трясти, он оскалил зубы и зашипел словно змея, затем плавно приподнялся в воздух, оторвавшись на ладонь от пола. Священник живо накрыл его епитрахилью и принялся вслух читать молитвы. Старик рыкнул пару раз, весь скукожился и опустился назад.
– Ну, Захар, продолжай, – батюшка пробежал взглядом по окну, за которым разгорался яркий костер, отражаясь бликами на шевелящихся скулах старика.
– Вот с тех пор со мной странности начали происходить. Как-то меня батька на крыше сарая нашел, когда я ходить еще не умел, потом застал на краю колодца. А как подрос, я и сам помню все. Пошли летом с ребятишками на пруд. Плавал я не очень – выдохся вскоре и тонуть стал. Полез меня один из мальцов вытаскивать, только зря – сам потонул. Да и папка мой вскоре под телегой помер – задавило его вместо меня.
– Знаю, слышал. А ты говори. Это тебе самому нужно. Глядишь, и отойдет нечисть – очистишься.
– Один я остался – сирота, – продолжил старик. – А как чуть подрос, начал в лесу ловить зверей, да ягоды, травы собирать – чтобы пропитаться. С годами люди уразумели, что тут дело нечисто – сторониться меня стали. А некоторые гнать и запугивать пытались. Да, где там? Уж нет их давно: кто удавился, кого корова растоптала. Демьяна, что за мою душу молиться принялся, в колодце нашли с вывернутой шеей. А я, что могу? Эта сила сама действует – меня не спрашивает… Горько мне стало – запил в одиночестве. Обозлился на бывших дружков, да на соседушек, и решил мстить. Тут он мне и явился! – старик закашлялся, и его грудь стала быстро вздыматься вверх-вниз.
Священник прислонил крест к голове Захара, тот ругнулся, как пьянь из кабака, но продолжил:
– Сидел я один как-то дома да беленькую потягивал – сильно захмелел. Дай, думаю, пообщаюсь с силой той, что всю жизнь мою никчемную погубить меня желает.
Говорю в пустоту: «Вот вы, негодники, людишек пугайте, меня на пороге смерти держите, а ведь народ дурной у нас в деревне – мстить будут! Дайте мне лучше силушку, а я вам послужу, как смогу, чтобы не зря мучился».
Тут вижу, раздвинулась моя печь на две половины, а из нее, как из огня, выходит нечисть рогатая размером с быка, правда, лысый весь, а копыта мохнатые. А в лапах у него бумага.
Я протрезвел сразу, встал и назад попятился, а он на меня рычит:
– Стой, Захар! Звал меня? Я скор на призыв! Нет во мне терпения – говори! Только я наперед все знаю, потому как дана мне власть над тобою!
Я подумал: «Если у него власть, что ж он сразу не погубит, а только пугает столько лет?»
Затрясся я весь, но ответил ему:
– Да, что говорить, больно страшен ты. И сам все знаешь. Люди боятся меня, а совесть моя чиста, никому я зла отродясь не делал! Справедливости хочу!
Протянул он мне свиток и говорит:
– Справедливость – это самое главное, ради чего тебе жить стоит. А ты почти свят и чист – нужно это людям доказать! Если желаешь помощи – отдай мне душу на попечение, и я буду помогать до конца дней твоих. Подпиши согласие – не пожалеешь!
И захотел я оправдаться в глазах селян, ну, и подписал ту бумажку. А как подписал, тут же она и сгорела у меня в руках. А гость мой испарился, один смрад после себя оставил.
На следующее утро проснулся, слышу, собака во дворе воет. Все бы ничего, только не имел я никакой собаки. Вышел во двор, гляжу, а не собака это – баба с соседней улицы. Завывает – слезы рекой.
– Что случилось? – спрашиваю. – Чего рыдаешь?
– Муж пьет, избил вот, который раз! Не знаю, к кому еще податься. Пришла к тебе, может, траву, какую ведаешь или зелье? Слыхала, водится в твоем доме – заметили тебя в лесу. Помоги мне! К кому еще идти? Заплачу сколько есть, – и протягивает мне бутылку медовухи да сала кусок.
Вдруг почуял я в себе силу темную в то утро, а потому ответил ей:
– Не надо мне твое сало, я тебе и так все сделаю.
Дал я бабе пучок укропу, что висел про запас, так для виду выдал, а сам ушел за печку, да попросил рогатого, чтобы помог ей. Ушла она от меня в то утро надолго, месяц не появлялась.
Затем приходит снова:
– Вот, – говорит. – Твоих рук дело?! – и показывает пучок черных волос в кулаке. – Вернулась я домой, а муж обходительный стал, пить бросил! Радовалась я, хотела тебя отблагодарить, да вскоре услыхала от соседок, что таким хорошим он стал с каждой юбкой. И уж троих обрюхатил, гад! Четвертую домой притащил! Держи клочья с его башки, хочу на него приворот заказать! А вместо сала, я тебе хряка цельного привела. Вижу, знаешь ты толк в ворожбе!
Глянул я в окошко, а на дворе хряк стоит упитанный. Ухмыльнулся я и пошел траву искать, нашел пучок первой попавшейся, макнул в горшок свой ночной, завернул в тряпку и велел дома над мужем трясти. Поглумлюсь, думаю, над муженьком, а дура все одно не разберет. А сам снова за печь, да просить.
Не ходила она ко мне больше. Уж зима пришла, зарезал я того хряка. Стою во дворе над ним и пью, как полагается, кружку крови после убоя. Тут вижу, врывается мужик черноволосый, с дикими глазами и ножом в руке, бегом ко мне и душит меня.
– К тебе моя баба ходила?! – кричит он. – Ты ее ухажер?! Так вот знай, порешил я изменщицу! Не достанется никому: ни тебе, ни другим, – нож показывает мне, а по нему кровушка стекает.
«Эх! – думаю. – Вот, значит, как ты, нечистый, помог ей…»
После того случая, стали захаживать ко мне людишки, чуть не в очередь строятся – черные дела свои решать. Много чего провертелось с тех пор, всего и не расскажешь.
Капли со лба священника падали на пол, жар исходил от Захара, а на улице все сильнее галдела толпа, требуя выдать старика на расправу.
– Ты, дед, торопись! Так, глядишь, и не успеешь. Ворвутся ежели, я тебе не помощник. Одно дело покаяние, а другое гнев народа, – ответил священник.
Свечи мигом потухли от порыва ветра, во мраке дед сморщился и, словно стал меньше ростом, затем в нем что-то хрустнуло и резко выгнуло спину. Старик кувыркнулся назад и замер, стоя на голове. Тишина, только деревянный пол поскрипывает.
Батюшка подошел и несколько раз обильно окропил его святой водой, читая молитву.
Деду полегчало, он рухнул на пол и, постанывая, произнес:
– Ишь, чертова зараза, не нравится ей! Ну, ничего, помучаюсь – заслужил! Ой, святой отец, нет сил у меня встать – измучила нечисть, – провел рукой под носом, из которого струился ручеек крови.
Священник зажег свечи и уселся на пол возле Захара.
– Чувствую, не успею все поведать, – откашлялся дед. – Только то, что запомнилось больше…
Батюшка перекрестил деда, а затем себя.
– Приходит давеча ко мне Марья, соседка моя, – продолжил дед. – И хочет детоубийство в утробе своей совершить. Дал я ей травы для поддержания здоровья и предупредил, чтоб без крещения младенца не трогала. Рожай, – говорю ей. – А как окрестишь, навались на него ночью. Другим скажешь, что случайно заспала его.
– Рогатый научил? – опустив глаза, спросил батюшка.
– Кто ж еще?! – ответил дед. – Сказал мне, что без крещения глумиться над ней не сможет. Пусть родит, покрестит, а там вся власть наша над ней будет – в самую глубину мрака ее утащим. Погубила она младенца, а потом ко мне приперлась снова, плачет, кричит, что совесть мучит. Спрашивает, может, людям, что раздать за поминовение новопреставленного?
Посоветовался я за печкой с нечистым и вынес ей мешок с тыквенными семечками. Приказал раздавать по горстке каждому, кто встретится, да, чтобы рассказывала, кто ей дал эти семечки. Ежели приведет ко мне всех сельчан, кто в помощи нуждается, я уж постараюсь за малыша, как смогу. Понятно, батюшка, ничего я не мог сделать для его души, а только привлекал народ к себе мутью черной. Да не знал я тогда, чем это обернется.
Цельный год ко мне народ толпился, и каждый показывал семечки эти, что привели ко мне. Помогал я им, а рогатый все так устраивал, что позже отнимал больше, чем давал. У одного козу вылечит, а она такая бодливая становится, что ребенка хозяйского до смерти забьет. Другая баба детей не рожает, а после сделки со мной, родит такого, что мало ей не покажется. Да вот они: полдеревни, что выросли в те годы – за окном с вилами стоят. В каждом то семя рогатого! Все желают быстрее убрать испытания судьбы, на то я им и пригодился!
Много лет прошло, почти вся деревня меня почитать стала, да нечисть, что за печкой. Одна только Дунька горбатая никогда не ходила к нам. Заинтересовался я: «Что такое, почему не уважает?» Меня злость разобрала, решил – будет наша. Или изведу, или сама в ножки поклонится!
Но, что ни делал, не получалось ее заманить: ни заговоры, ни ритуалы, что мне рогатый советовал, да и сам он, как потом оказалось, ничего с ней давно не мог поделать. За неудачу мою, обещал мне отомстить, ежели, когда слушаться его перестану. Ну, а потом так и случилось!
Пока старик рассказывал, его глаза помутнели, а взор направился в сторону, голова подергивалась, а рот слегка перекосило.
– Вот он! Явился поганый! Берегись отец, сейчас будет что-то! – прошептал дед, пересохшими от жара губами. – Он сам никогда не действует – только через людей!
Священник посмотрел в дальний угол, там действительно ощущалось присутствие незримого, но разобрать в полумраке он не смог. Безмолвно продолжил молиться.
– Слушай отец! – просипел старик перекошенным ртом. – Со временем стали меня одолевать просьбами об усопших родственниках, выяснить, как там у них участь посмертная – особенно вдовы. Приходит одна и сообщает, будто бы приснился муж, и чего-то стонет. А она не понимает, чего он хочет. Вот и пришла за разъяснением.
Стал я узнавать про него, тут-то мне он сам и явился. Сижу вечером, один уже, народ разогнал, подустал. Встал, а за столом у меня мертвяк тот сидит! Я аж присел от страху.
– Ты, кто будешь, гость незваный? – говорю ему.
А он как рявкнет:
– Мучаюсь я, по твоей милости дед Захар!
Затем обернулся ко мне, а у него на месте рта, полено торчит. Подошел я, рассмотрел, дай, думаю, вытащу полено – сделаю душе облегчение.
А он как заорет:
– А, ну, отойди! Да передай моей женке, чтоб раздала все, что я накопил, пусть и дом продаст и корову. За то я муку принимаю, что к тебе при жизни обратился – соседу позавидовал. Подсчитывал в уме по ночам, сколько у него добра в хозяйстве. А ты мне тогда и подсобил, будь неладен! Пожар у него случился и лишь одно это проклятое полено не истлело. А вскоре и я умер. Теперь, как вытаскиваю то полено, в глотку еще большее влезает! Потому не тронь его!
После беседы с ним крепко я задумался и перестал принимать народ. А дальше, как видишь, взбунтовал сельчан против меня рогатый, да-а-а, вот этот, – дед глянул в мрачный угол и, не в силах поднять руку, попросил перекрестить его и завершить исповедь.
Священник выполнил просьбу и наложил на Захара епитрахиль, читая молитвы. Воздух накалился до предела. Свечи, что стояли не зажженными у дальних стен, расплавились до основания.
Иссушенная мумия, напоминавшая деда Захара лишь, тихо шевелила косыми губами, раз за разом повторяя:
– Каюсь… каюсь…
Священник закончил молитву и обнажил голову Захара. Тот лежал с запекшейся кровью на лице и распахнутыми впавшими глазами. Грудь больше не двигалась, а на устах замер покой – уголки губ свидетельствовали об облегчении.
Священник встал и направился к притвору, открыл ключом навесной замок и распахнул двери.
За забором гул утих, десятки голов обернулись. Кто сидел у костра, встал и схватился за вилы, грабли, палки. Женщины прижались к мужьям, а старушка с кочергой, выкрикнула:
– Выводи злыдня! Заждались мы!
Священник повернулся и не обнаружил деда на полу. Спешно прошел внутрь, а в калитку забора вломилась ватага мужиков, протискиваясь в церковь. Лишь факелы освещали храм.
– Ты, куда его дел, отец? Признавайся, мы ради него собрались! Достаточно выждали уж! – строго поглядел на батюшку рослый мужик.
– Да спрятал он его или в окно отпустил! Поп заодно с ним! – выкрикнул кто-то в толпе.
Священника обступили так, что он не мог пошевелиться.
– Ну-ка, идем с нами на воздух! Разобраться нужно! – молодые парни взяли под руки священника.
Толпа подталкивала к выходу, а батюшка и не думал оправдываться, а лишь тихо молился, поглядывая на дальний угол, в котором все еще жил мрак.
На улице завывала непогода, по границе забора проглядывала оттаявшая от костра трава. Обдало холодом. Бабка, подталкивая батюшку в спину острой кочергой проскрипела:
– Нам нужна месть! Куда дел нечистого?
– Да, что с ним болтать?! – выкрикнул высокий мужик. – Они одного поля ягоды! Я сам помню, как мне Марьюшка говорила, злыдень крестить отправлял к этому в рясе! Заодно они! С силами потусторонними якшаются! А, ну, бей негодника! – и ударил длинной палкой, попав по уху.
Брызнула кровь, но священник молчал.
Деревенские разошлись не на шутку, пиная жертву, поволокли его в сторону костра.
Обступили его и толкнули молодого священника в кострище. Огонь ощутил подкормку и сразу же взялся за волосы, затем загорелась одежда, мучительно обжигая кожу.
Батюшка попытался выбраться из углей, но вокруг огня его ждали острия вил и лезвия кос, сразу же заталкивая его назад в пламя. Он понял, что возврата уже нет, и сейчас нужно терпеть, сколько это возможно.
Пламя быстро ползло вверх по подряснику, торопливо объедало руки, а батюшка громко и надрывно молился, выкрикивая многократно заученный текст, что часто произносил перед эти людьми на службах.
– Да вот же он! Бегом! Хватайте, пока не ушел! Лови нечисть! – закричала во все горло, горбатая Дуняша, что стояла вдали у кладбищенских могил.
Люди обернулись. Дуняша рукой показывала в сторону высокой ели, на которой, словно паук, прыгала с ветки на ветку мумия деда Захара. Глаза его побелели, как метель, а тело неестественно выгибалось, давая всем понять, что это уже не старик, а лишь его останки, которые по неизвестной причине все еще скакали по дереву.
Народ вмиг бросил костер и спешно отправился в сторону ели, пытаясь не упустить заветную цель. А Дуняшка бросилась к костру с пылающим батюшкой. С силой вытолкнула она его и повалила на снег. Обжигая руки, била по пылающим остаткам одежды, насколько хватило сил, забрасывала снегом, а метель ей в этом помогала.
Проворные мужики поймали злыдня и притащили к костру, обнаружив там спасительницу священника. Бунтовщики решили, что она тоже в сговоре, потому избили и ее до полусмерти.
Наступило утро, кладбище покрыл толстый слой пушистого снега, церковная ограда тоже побелела, лишь маленькое окошко в высоком сугробе издавало струйку слабого пара.
Под сугробом лежали двое в обнимку. Дуняша грела обгоревшее, изуродованное тело священника, пытаясь не обращать внимания на свои побои и боль.
Прошло несколько лет. Деревенские суеверные бабы все еще передавали друг другу тыквенные семечки, что странным образом помогали в моменты бед и неурядиц. Односельчане изредка искали по соседним деревням другого знахаря или колдуна…
И однажды они даже услыхали новость о дивном монахе, что принимает народ в соседнем монастыре, излечивая любую душевную и телесную боль.
Люди говорили, что монах скрывает свое лицо, потому что его внешность ужасно уродлива. Еще болтали, что с ним живет не менее страшная, горбатая келейница, которая помогает ему в исправлении душ человеческих.
Роман Алимов
#рассказы