«Когорта добромыслящих»

Специализированная политическая полиция Российской империи родилась из восстания 14 декабря. Однако не вдруг, не спонтанно, а по «обдуманному плану»

По последней парижской моде

По свидетельству декабриста Сергея Волконского, Бенкендорф «возвратился из Парижа при посольстве и, как человек мыслящий и впечатлительный, увидел, какую пользу оказывала жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышлёных, введение этой отрасли соглядатаев может быть полезно и царю, и Отечеству, приготовил проект о составлении этого управления и пригласил нас, многих своих товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, добромыслящих». Если это так и если будущему первому шефу «голубых мундиров» данная идея действительно была навеяна французским опытом, то нельзя не восхититься прихотливостью ума Александра Христофоровича: во Франции при Наполеоне и в первые годы Реставрации жандармерия выполняла преимущественно функции полиции военной, а не политической. Тут уж, скорее, его должен был вдохновлять опыт Жозефа Фуше, министра полиции наполеоновской империи в 1804—1810 годах, тем более что в 1807—1808 годах Бенкендорф, служа в Париже, тесно общался с всесильным министром как минимум по одному деликатному «дельцу».

Как бы то ни было, ещё в 1821 году на стол императору Александру I легла всеподданнейшая записка начальника штаба гвардейского корпуса Александра Бенкендорфа о тайных обществах, существующих в России, в частности о «Союзе благоденствия» (впрочем, бытует версия, что генерал лишь переправил документ, составленный одним из его сотрудников, Михаилом Грибовским). В записке помимо рассуждений о причинах возникновения и задачах этих организаций (а также перечисления некоторых имён, что по понятиям того времени автора не красило) высказывалась идея о необходимости создания специального ведомства, которое следило бы за «состоянием умов». Но Александр строгих мер принимать не хотел.

На первый взгляд, полиции в России и так было достаточно: ещё в 1810 году разобщённые службы были собраны под крышей свежесозданного Министерства полиции, имевшего департаменты полиции хозяйственной (дела продовольственные и общественного призрения), исполнительной (собственно охрана общественного порядка) и медицинской, ведавшей санитарным контролем. Помимо этого, непосредственно министру подчинялась особенная канцелярия, в компетенцию которой входили дела об иностранцах, выдача загранпаспортов, некоторые вопросы цензуры и «особые поручения». В армии были свои полицейские части.

Казалось бы, зачем ещё одна? Беда, однако, состояла в том, что, по меткому замечанию декабриста Гавриила Батенькова, «разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надо разуметь под словами карбонарии и либералы, и не могли понимать разговора людей образованных. Они занимались преимущественно только сплетнями, собирали и тащили всякую дрянь, разорванные и замаранные бумажки, их доносы обрабатывали, как приходило в голову. Никому не были они страшны». Последнее обстоятельство внушало тревогу и уныние истинным радетелям о благе Отечества.

С заранее обдуманным намерением

«События 14-го декабря и страшный заговор, подготовлявший уже более 10 лет эти события, вполне доказывает ничтожество нашей полиции и необходимость организовать новую полицейскую власть по обдуманному плану, приведённому как можно быстрее в исполнение», — писал Бенкендорф в «Проекте об устройстве высшей полиции», представленном императору 12 апреля 1826 года. Он обращал внимание императора на важность того, чтобы эта организация не была тайной: «Это дало бы возможность заместить на эти места людей честных и способных, которые часто брезгают ролью тайных шпионов, но, нося мундир, как чиновники правительства, считают долгом ревностно исполнять эту обязанность». В конце замечание, не оставляющее сомнений в том, среди кого должна работать новая структура: «Первое и важнейшее впечатление, произведённое на публику этой полицией, будет зависеть от выбора министра и от организации самого министерства; судя по ним, общество составит себе понятие о самой полиции». Это — «для благородных», для общества, которое способно «составить себе понятие».

Николай в принципе идею одобрил, однако внёс весьма существенные уточнения. Во-первых, никаких «полиций»: уж слишком скомпрометировано это слово в глазах того самого «общества» взяточничеством и некомпетентностью. Штаб борьбы с инакомыслием получил статус отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. Теперь «классические» канцелярские обязанности — подготовка высочайших распоряжений, контроль за их исполнением, представление государю докладов и прошений — ложились на Первое отделение, Второму было поручено важнейшее дело ревизии законодательства (его возглавит «гений бюрократии» Михаил Сперанский), а Третье передали Бенкендорфу. По сути, ему отходили функции особенной канцелярии МВД (Министерство полиции было «влито» в него в 1819 году), а именно: надзор за людьми «подозрительными и вредными», а также иностранцами, борьба с сектами и «расколами», фальшивомонетничеством, наблюдение за местами заключения для государственных преступников, а также сбор разнообразной полицейской статистики. Кроме того, имелся в высочайшей инструкции и совершенно «резиновый» пункт про «все распоряжения и известия по всем вообще случаям высшей Полиции», что в отсутствии внятных уточнений могло означать вообще всё, на что почему-либо обратит свой взор недреманное око руководства службы.

Во-вторых, государь постановил разделить новый организм на «мозг и «всё остальное». Третье отделение, на протяжении своего более чем полувекового существования никогда не бывшее многочисленным (16 чиновников в самом начале, 72 — в конце), было планирующим, распорядительным и контрольным центром политического сыска, исполнительная же деятельность поручалась корпусу жандармов. Тут уже штаты и охват территории были иными.

Люди оружия

Сам термин «жандармы» (французское gens d’armes, буквально — «люди оружия») к этому времени уже несколько раз появлялся на российских просторах. Первый раз это произошло, когда в 1792 году в составе гатчинских войск цесаревича Павла Петровича была учреждена конная команда, называвшаяся жандармским полком. Затем её ввели в состав лейб-гвардии Конного полка, и слово вышло из употребления вплоть до 1815 года, когда был сформирован жандармский лейб-гвардии полуэскадрон, а также Борисоглебский драгунский полк был переименован в жандармский и предназначен для несения военно-полицейской службы. В составе корпуса внутренней стражи в 1817 году в столицах — Петербурге, Москве и Варшаве — появились жандармские дивизионы, а в крупных губернских и портовых городах — жандармские команды. Однако до поры до времени эти части и подразделения общей численностью около четырёх тысяч человек были разрознены.

25 июня 1826 года был учреждён пост шефа жандармов, а в апреле 1827 года — образован корпус жандармов. Он находился в двойном подчинении: в ведении Военного министерства — по организационно-хозяйственной линии и Третьего отделения — во всём, что касается содержательной стороны его деятельности. Европейская часть страны делилась на пять жандармских округов, каждый из которых состоял из нескольких отделений. Помимо прочего, в корпус вошли упомянутые выше гвардейский полуэскадрон и пехотный полк, Санкт-Петербургский и Московский жандармские дивизионы и губернские жандармские команды.

«Кем взять?»

Филипп Вигель, приятель Пушкина по «Арзамасскому кружку», в период описываемых событий — градоначальник Керчи, мемуарист столь же язвительный, сколь и наблюдательный, писал: «Учреждение сего нового рода полиции, кажется, имело двоякую цель. Жандармы обязаны были открывать всякие дурные умыслы против правительства и если где станут проявляться смелые, политические, вольнолюбивые идеи, препятствовать их распространению. <…> Потом всякий штаб-офицер сего корпуса должен был в губернии, где находился, наблюдать за справедливым решением дел в судах, указывать губернаторам на всякие вообще беспорядки, на лихоимство гражданских чиновников, на жестокое обращение помещиков и доносить о том своему начальству. Намерение, конечно, казалось наилучшим, но к исполнению его где было сыскать людей добросовестных, беспристрастных, сведущих и прозорливых? Разве не было губернаторов, городских и земских полиций и, наконец, прокуроров? <…> А если так, могла ли всё исправить горсть армейских офицеров, кое-как набранных?» Кажется, Филипп Филиппович уловил главную проблему, вставшую перед собирателем «когорты добромыслящих»: где взять людей?

«Положение» требовало заполнять вакансии людьми, «известными своею службой, расторопностью, усердием и особо хорошей нравственностью». С этой целью были установлены весьма высокие оклады: поскольку жандармов приравняли к тяжёлой кавалерии, жалованье начальнику округа определили как командиру кирасирской дивизии (6 тыс. рублей в год), а старшим офицерам окружных управлений — как командирам кирасирских полков (2 тыс. рублей). Нижние чины тоже имели привилегии перед армейскими: они получали в зимнее время полушубки и утеплённые сапоги, а также дополнительную мясную и винную порцию и ежегодную выплату на ремонт одежды, на что ежегодно выделялось более 30 рублей на человека — месячное жалованье столичного чиновника IX-Х классов.

Но, само собой разумеется, «не хлебом единым», иной раз использовались аргументы иного рода. Так, например, младший брат опального на тот момент Пушкина, Лев Сергеевич, совсем ещё молодой человек, получил от самого Бенкендорфа рекомендацию «поступить в жандармы». Друг Александра Сергеевича Иван Петрович Липранди, имевший впоследствии весьма тесные контакты с Третьим отделением, передавал это так: «От старика Пушкина (Сергея Львовича. — А. К.) я узнал об Александре Сергеевиче, что ему обещается разрешение приехать из псковского имения в Петербург за поручительством отца. На другой день старик приехал ко мне вместе с сыном Львом, который имел намерение поступить в военную службу и получил от графа Бенкендорфа предложение вступить юнкером в образовавшийся тогда дивизион жандармов». Причём высокомерное отношение к этому предложению, поначалу возникшее было у Пушкина-старшего, было поколеблено кем-то из знакомых: «Старик… с самодовольной гордостью сообщил мне, что всё, что он опровергал вчера поутру, по поводу вступления Леона в жандармский дивизион, вечером он сознал необходимостью <…> Кто-то (мне не сказывали имени, но по всему должно полагать, что лицо влиятельное в обществе и в семействе Пушкиных) представил ему, что этим отказом могут окончательно повредить Александру Сергеевичу, потому что предложение Льву Сергеевичу сделано было самим графом Бенкендорфом через лицо, ходатайствовавшее об Александре Сергеевиче, и что вместе с обещанием принять участие в ссыльном предложено было шефом жандармов и принятие брата под своё покровительство <…> А потому отказ вступить в жандармы может охладить графа к облегчению участи Александра Сергеевича и даже оскорбить графа».

Хотели как лучше

Основным методом работы Третьего отделения и подчинённых ему жандармских команд на местах стал сбор разнообразной информации и ведение своеобразных досье. В отчёте Бенкендорфа Николаю I за 1828 год говорилось: «За все три года своего существования надзор отмечал на своих карточках всех лиц, в том или ином отношении выдвигавшихся из толпы. Так называемые либералы, приверженцы, а также апостолы конституции в большинстве случаев занесены в списки надзора. За их действиями, суждениями и связями установлено тщательное наблюдение». Через многочисленную агентуру, руководствующуюся обычными в таких случаях мотивами в диапазоне от корысти и страха до честолюбия и идейного служения, а также через личные впечатления чинов обоих близкородственных ведомств, активно «вращавшихся» в светском обществе, собирались сведения, позволяющие широкими мазками нарисовать картину «настроения умов» (интересно, что отчёты государю, первые годы именовавшиеся «Краткий обзор общественного мнения», с 1832 года получили название «Обозрение расположения умов и различных частей государственного управления»).

Разумеется, докладывали «в нужном ключе» — что-что, а умение угадывать и улавливать тонкие вибрации души руководителя всегда было отличительной особенностью любой отечественной бюрократии. Так, например, в упомянутом выше отчёте за 1828 год утверждалось: «В глазах образованных классов и народа самыми ценными качествами Государя являются: Его способность к административной деятельности, Его любовь к правосудию, Его стремление самому всё видеть, всё знать, уничтожать злоупотребления, наказывать виновных и награждать за заслуги. Неоспоримой истиной для России, — раздаются голоса, — является положение, что правительственный механизм может хорошо действовать только при условии, чтобы хозяин ежедневно приводил его в действие каким-либо актом доброты, справедливости или даже строгости, оказывая бюрократам и народу, что, как говорит последний, око земного бога блюдёт над ними подобно Провидению».

Пристальное внимание, оказываемое армии, чиновничеству и зарождающейся интеллигенции, выражалось, разумеется, не только в составлении верноподданных отчётов. За 30 лет николаевского правления было обнаружено немало «вредного элемента», как отдельных личностей, так и целых коллективов. Преследование «философских обществ» и студенческих кружков стало фирменным стилем Третьего отделения и «голубых мундиров». Тут они не знали «пределов и лимитов», находили и то, чего в помине не было (например, революционную организацию в кружке Петрашевского). А вот с «утиранием слёз страждущих» получилось как-то не очень успешно. Можно сказать, вообще не получилось.

Третье отделение не стало страшным спрутом, опутавшим Россию и проникшим своими щупальцами в самые отдалённые уголки, каким его подчас изображали в советское время в угоду классической ленинской схеме «трёх этапов революционного движения в России». Чиновная структура, неловкая и не слишком подвижная, как и в целом вся николаевская бюрократия, могла кое-как решать отдельные задачи, оказавшись полностью неприспособленной для принципиального искоренения главного российского зла. Ибо была его органической частью.

источник 

#ИсторияРоссии