На другое утро, когда Дориан сидел за завтраком, пришел Бэзил Холлуорд. - "Очень рад, что застал вас, Дориан", - сказал он серьезным тоном. - "Я заходил вчера вечером, но мне сказали, что вы в опере. Разумеется, я не поверил и жалел, что не знаю, где вы находитесь. Я весь вечер ужасно тревожился и, признаться, даже боялся, как бы за одним несчастьем не последовало второе. Вам надо было вызвать меня телеграммой, как только вы узнали... Я прочел об этом случайно в вечернем выпуске "Глоба", который попался мне под руку в клубе... Тотчас поспешил к вам, да, к моему великому огорчению, не застал вас дома. И сказать вам не могу, до чего меня потрясло это несчастье! Понимаю, как вам тяжело... А где же вы вчера были? Вероятно, ездили к её матери? В 1-ю минуту я хотел поехать туда вслед за вами адрес я узнал из газеты. Это, помнится, где-то на Юстон Род? Но я побоялся, что буду там лишний, - чем можно облегчить такое горе? Несчастная мать! Воображаю, в каком она состоянии! Ведь это ее единственная дочь? Что она говорила?" - "Мой милый Бэзил, откуда мне знать?" - процедил Дориан Грей с недовольным и скучающим видом, потягивая желтоватое вино из красивого, усеянного золотыми бусинками венецианского бокала. - "Я был в опере. Напрасно и вы туда не приехали. Я познакомился вчера с сестрой Гарри, леди Гвендолен, мы сидели у нее в ложе. Обворожительная женщина! И Патти пела божественно. Не будем говорить о неприятном. О чем не говоришь, того как будто и не было. Вот и Гарри всегда твердит, что только слова придают реальность явлениям. Ну а что касается матери Сибилы... Она не одна, у неё есть ещё сын, и, кажется, славный малый. Но он не актер. Он моряк или что-то в этом роде. Ну, расскажите-ка лучше о себе. Что вы сейчас пишете?" - "Вы... были... в опере?" - с расстановкой переспросил Бэзил, и в его изменившемся голосе слышалось глубокое огорчение. - "Вы поехали в оперу в то время, как Сибила Вэйн лежала мёртвая в какой-то грязной каморке? Вы можете говорить о красоте других женщин и о божественном пении Патти, когда девушка, которую вы любили, ещё даже не обрела покой в могиле? Эх, Дориан, вы бы хоть подумали о тех ужасах, через которые ещё предстоит пройти её бедному маленькому телу!" - "Перестаньте, Бэзил! Я не хочу ничего слушать!" - крикнул Дориан и вскочил. -  "Не говорите больше об этом. Что было, то было. Что прошло, то уже прошлое". - "Вчерашний день для вас уже прошлое?" - "При чём тут время? Только людям ограниченным нужны годы, чтобы отделаться от какого-нибудь чувства или впечатления. А человек, умеющий собой владеть, способен покончить с печалью так же легко, как найти новую радость. Я не желаю быть рабом своих переживаний. Я хочу ими насладиться, извлечь из них всё, что можно. Хочу властвовать над своими чувствами". - "Дориан, это ужасно! Что-то сделало вас совершенно другим человеком. На вид вы все тот же славный мальчик, что каждый день приходил ко мне в мастерскую позировать. Но тогда вы были простодушны, непосредственны и добры, вы были самый неиспорченный юноша на свете. А сейчас... Не понимаю, что на вас нашло! Вы рассуждаете, как человек без сердца, не знающий жалости. Всё это - влияние Гарри. Теперь мне ясно..." Дориан покраснел и, отойдя к окну, с минуту смотрел на зыбкое море зелени в облитом солнцем саду. - "Я обязан Гарри многим", - сказал он наконец. - "Больше, чем вам, Бэзил. Вы только разбудили во мне тщеславие". - "Что же, я за это уже наказан, Дориан... или буду когда-нибудь наказан". - "Не понимаю я ваших слов, Бэзил", - воскликнул Дориан, обернувшись. - "И не знаю, чего вы от меня хотите. Ну, скажите, что вам нужно?" - "Мне нужен тот Дориан Грей, которого я писал", - с грустью ответил художник. - "Бэзил", - Дориан подошёл и положил ему руку на плечо, - "вы пришли слишком поздно. Вчера, когда я узнал, что Сибила покончила с собой..." - "Покончила с собой! Господи помилуй! Неужели?" - ахнул Холлуорд, в ужасе глядя на Дориана.

- "А вы думали, мой друг, что это просто несчастный случай? Конечно, нет! Она лишила себя жизни". Художник закрыл лицо руками. - "Это страшно!" - прошептал он, вздрогнув. - "Нет", - возразил Дориан Грей. - "Ничего в этом нет страшного. Это одна из великих романтических трагедий нашего времени. Обыкновенные актеры, как правило, ведут жизнь самую банальную. Все они - примерные мужья или примерные жены, - словом, скучные люди. Понимаете - мещанская добродетель и все такое. Как непохожа на них была Сибила! Она пережила величайшую трагедию. Она всегда оставалась героиней. В последний вечер, тот вечер, когда вы видели её на сцене, она играла плохо оттого, что узнала любовь настоящую. А когда мечта оказалась несбыточной, она умерла, как умерла некогда Джульетта. Она снова перешла из жизни в сферы искусства. Её окружает ореол мученичества. Да, в её смерти - весь пафос напрасного мученичества, вся его бесполезная красота... Однако не думайте, Бэзил, что я не страдал. Вчера был такой момент... Если бы вы пришли около половины 6-го... или без четверти 6, вы застали бы меня в слезах. Даже Гарри - он-то и принес мне эту весть - не подозревает, что я пережил. Я страдал ужасно. А потом это прошло. Не могу я то же чувство переживать снова. И никто не может, кроме очень сентиментальных людей. Вы ужасно несправедливы ко мне, Бэзил. Вы пришли меня утешать, это очень мило с вашей стороны. Но застали меня уже утешившимся - и злитесь. Вот оно, людское сочувствие! Я вспоминаю анекдот, рассказанный Гарри, про одного филантропа, который 20 лет жизни потратил на борьбу с какими-то злоупотреблениями или несправедливым законом - я забыл уже, с чем именно. В конце концов он добился своего - и тут наступило жестокое разочарование. Ему больше решительно нечего было делать, он умирал со скуки и превратился в убеждённого мизантропа. Так-то, дорогой друг! Если вы действительно хотите меня утешить, научите, как забыть то, что случилось, или смотреть на это глазами художника. Кажется, Готье писал об утешении, которое мы находим в искусстве? Помню, однажды у вас в мастерской мне попалась под руку книжечка в веленевой обложке, и, листая ее, я наткнулся на это замечательное выражение: "consolation des arts* (*1)". Право, я нисколько не похож на того молодого человека, про которого вы мне рассказывали, когда мы вместе ездили к Марло. Он уверял, что жёлтый атлас может служить человеку утешением во всех жизненных невзгодах. Я люблю красивые вещи, которые можно трогать, держать в руках. Старинная парча, зелёная бронза, изделия из слоновой кости, красивое убранство комнат, роскошь, пышность - всё это доставляет столько удовольствия! Но для меня всего ценнее тот инстинкт художника, который они порождают или хотя бы выявляют в человеке. Стать, как говорит Гарри, зрителем собственной жизни это значит уберечь себя от земных страданий. Знаю, вас удивят такие речи. Вы ещё не уяснили себе, насколько я созрел. Когда мы познакомились, я был мальчик, сейчас я - мужчина. У меня появились новые увлечения, новые мысли и взгляды. Да, я стал другим, однако я не хочу, Бэзил, чтобы вы меня за это разлюбили. Я переменился, но вы должны навсегда остаться моим другом. Конечно, я очень люблю Гарри. Но я знаю, что вы лучше его. Вы не такой сильный человек, как он, потому что слишком боитесь жизни, но вы лучше. И как нам бывало хорошо вместе! Не оставляйте же меня, Бэзил, и не спорьте со мной. Я таков, какой я есть, - ничего с этим не поделаешь". * (*1). - /"Consolation des arts" - "Утешение в искусстве" (франц.)/. Холлуорд был невольно тронут. Этот юноша был ему бесконечно дорог, и знакомство с ним стало как бы поворотным пунктом в его творчестве художника. У него не хватило духу снова упрекать Дориана, и он утешался мыслью, что чёрствость этого мальчика - лишь минутное настроение. Ведь у Дориана так много хороших черт, так много в нём благородства! - "Ну, хорошо, Дориан", - промолвил он наконец с грустной улыбкой. - "Не стану больше говорить об этой страшной истории. Я хочу надеяться, что ваше имя не будет связано с нею. Следствие назначено на сегодня. Вас не вызывали?" Дориан отрицательно покачал головой и досадливо поморщился при слове "следствие". Он находил, что во всех этих подробностях есть что-то грубое, пошлое. - "Моя фамилия там никому не известна", - пояснил он. - "Но девушка то, наверное, её знала?" - "Нет, только имя. И потом я совершенно уверен, что она не называла его никому. Она мне рассказывала, что в театре все очень интересуются, кто я такой, но на их вопросы она отвечает только, что меня зовут Прекрасный Принц. Это очень трогательно, правда? Нарисуйте мне Сибилу, Бэзил. Мне хочется сохранить на память о ней нечто большее, чем воспоминания о нескольких поцелуях и нежных словах". - "Ладно, попробую, Дориан, если вам этого так хочется. Но вы и сами снова должны мне позировать. Я не могу обойтись без вас". - "Никогда больше я не буду вам позировать, Бэзил. Это невозможно! почти крикнул Дориан, отступая. Художник удивлённо посмотрел на него". - "Это ещё что за фантазия, Дориан? Неужели вам не нравится портрет, который я написал? А кстати, где он? Зачем его : заслонили экраном? Я хочу на него взглянуть. Ведь это моя лучшая работа. Уберите ка ширму, Дориан. Какого черта ваш лакей вздумал запрятать портрет в угол? То-то я, как вошёл, сразу почувствовал, что в комнате словно чего-то недостает. - "Мой лакей тут ни при чем, Бэзил. Неужели вы думаете, что я позволяю ему по своему вкусу переставлять вещи в комнатах? Он только цветы иногда выбирает для меня - и больше ничего. А экран перед портретом я сам поставил: в этом месте слишком резкое освещение". - "Слишком резкое? Не может быть, мой милый. По-моему, самое подходящее. Дайтека взглянуть". И Холлуорд направился в тот угол, где стоял портрет. Крик ужаса вырвался у Дориана. Одним скачком опередив Холлуорда, он стал между ним и экраном. - "Бэзил", - сказал он, страшно побледнев, - не смейте! Я не хочу, чтобы вы на него смотрели. - "Вы шутите! Мне запрещается смотреть на моё собственное произведение? Это ещё почему?" - воскликнул Холлуорд со смехом. - "Только попытайтесь, Бэзил", - и даю вам слово, что на всю жизнь перестану с вами встречаться. Я говорю совершенно серьёзно. Объяснять ничего не буду, и вы меня ни о чем не спрашивайте. Но знайте - если вы только тронете экран, между нами всё кончено". Холлуорд стоял как громом поражённый и во все глаза смотрел на Дориана. Никогда ещё он не видел его таким: лицо Дориана побелело от гнева, руки были сжаты в кулаки, зрачки метали синие молнии. Он весь дрожал. - "Дориан!" - "Молчите, Бэзил!"

- "Господи, да что это с вами? Не хотите, так я, разумеется, не стану смотреть, - сказал художник довольно сухо и, круто повернувшись, отошел к окну.- Но это просто дико - запрещать мне смотреть на мою собственную картину! Имейте в виду, осенью я хочу послать ее в Париж на выставку, и, наверное, понадобится перед этим заново покрыть ее лаком. Значит, осмотреть её я всё равно должен, - так почему бы не сделать этого сейчас?" - "На выставку? Вы хотите её выставить?" - переспросил Дориан Грей, чувствуя, как в душу его закрадывается безумный страх. Значит, все узнают его тайну? Люди будут с любопытством глазеть на самое сокровенное в его жизни? Немыслимо! Что-то надо тотчас же сделать, как-то это предотвратить. Но как?" - "Да, в Париже. Надеюсь, против этого вы не станете возражать?" - говорил между тем художник. - "Жорж Пти намерен собрать все мои лучшие работы и устроить специальную выставку на улице Сэз. Откроется она в 1-х числах октября. Портрет увезут не более как на месяц. Думаю, что вы вполне можете на такое короткое время с ним расстаться. Как раз в эту пору вас тоже не будет в Лондоне. И потом - если вы держите его за ширмой, значит, не так уж дорожите им". Дориан Грей провел рукой по лбу, покрытому крупными каплями пота. Он чувствовал себя на краю гибели. - "Но всего лишь месяц назад вы говорили, что ни за что его не выставите! Почему же вы передумали? Вы из тех людей, которые гордятся своим постоянством, а на самом деле и у вас все зависит от настроения. Разница только та, что эти ваши настроения - просто необъяснимые прихоти. Вы торжественно уверяли меня, что ни за что на свете не пошлёте мой портрет на выставку, - вы это, конечно, помните? И Гарри вы говорили то же самое". Дориан вдруг умолк, и в глазах его блеснул огонек. Он вспомнил, как лорд Генри сказал ему раз полушутя: - "Если хотите провести презанятные четверть часа, заставьте Бэзила объяснить вам, почему он не хочет выставлять ваш портрет. Мне он это рассказал, и для меня это было настоящим откровением". Ага, так, может быть, и у Бэзила есть своя тайна! Надо выведать её. - "Бэзил, - начал он, подойдя к Холлуорду очень близко и глядя ему в глаза, - у каждого из нас есть свой секрет. Откройте мне ваш, и я вам открою свой. Почему вы не хотели выставлять мой портрет?" Художник вздрогнул и невольно отступил. - "Дориан, если я вам это скажу, вы непременно посмеетесь надо мной и, пожалуй, будете меньше любить меня. А с этим я не мог бы примириться. Раз вы требуете, чтобы я не пытался больше увидеть ваш портрет, пусть будет так. Ведь у меня остаетесь вы, - я смогу всегда видеть вас. Вы хотите скрыть от всех лучшее, что я создал в жизни? Ну что ж, я согласен. Ваша дружба мне дороже славы". - "Нет, вы всё-таки ответьте на мой вопрос, Бэзил", - настаивал Дориан Грей. - "Мне кажется, я имею право знать". Страх его прошёл и сменился любопытством. Он твёрдо решил узнать тайну Холлуорда. - "Сядемте, Дориан", - сказал тот, не умея скрыть своего волнения.И прежде всего ответьте мне на 1 вопрос. Вы не приметили в портрете ничего особенного? Ничего такого, что сперва, быть может, в глаза не бросалось, но потом внезапно открылось вам?" - "Ох, Бэзил!" - вскрикнул Дориан, дрожащими руками сжимая подлокотники кресла и в диком испуге глядя на художника. - "Вижу, что заметили. Не надо ничего говорить, Дориан, сначала выслушайте меня. С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы имели какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом, были для меня воплощением того идеала, который всю жизнь витает перед художником как дивная мечта. Я обожал вас. Стоило вам заговорить с кем-нибудь , - и я уже ревновал к нему. Я хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себя счастливым, только когда вы бывали со мной. И даже если вас не было рядом, вы незримо присутствовали в моём воображении, когда я творил. Конечно, я никогда, ни единым словом не обмолвился об этом - ведь вы ничего не поняли бы. Да я и сам не очень-то понимал это. Я чувствовал только, что вижу перед собой совершенство, и оттого мир представлялся мне чудесным, - пожалуй, слишком чудесным, ибо такие восторги душе опасны. Не знаю, что страшнее власть их над душой или их утрата. Проходили недели, а я был всё так же или ещё больше одержим вами. Наконец мне пришла в голову новая идея. Я уже ранее написал вас Парисом в великолепных доспехах и Адонисом в костюме охотника, со сверкающим копьем в руках. В венке из тяжелых цветов лотоса вы сидели на носу корабля императора Адриана и глядели на мутные волны зелёного Нила. Вы склонялись над озером в одной из рощ Греции, любуясь чудом своей красоты в недвижном серебре его тихих вод. Эти образы создавались интуитивно, как того требует наше искусство, были идеальны, далеки от действительности. Но в один прекрасный день, - роковой день, как мне кажется иногда, - я решил написать ваш портрет, написать вас таким, какой вы есть, не в костюме прошлых веков, а в обычной вашей одежде и в современной обстановке. И вот... Не знаю, что сыграло тут роль, реалистическая манера письма или обаяние вашей индивидуальности, которая предстала передо мной теперь непосредственно, ничем не замаскированная, - но, когда я писал, мне казалось, что каждый мазок, каждый удар кисти вое больше раскрывает мою тайну. И я боялся, что, увидев портрет, люди поймут, как я боготворю вас, Дориан. Я чувствовал, что в этом портрете выразил слишком много, вложил в него слишком много себя. Вот тогда-то я и решил ни за что не выставлять его. Вам было досадно - ведь вы не подозревали, какие у меня на то серьезные причины. А Гарри, когда я заговорил с ним об этом, высмеял меня. Ну, да это меня ничуть не задело. Когда портрет был окончен, я, глядя на него, почувствовал, что я прав... А через несколько дней он был увезен из моей мастерской, и, как только я освободился от его неодолимых чар, мне показалось, что все это лишь моя фантазия, что в портрете люди увидят только вашу удивительную красоту и мой талант художника, больше ничего. Даже и сейчас мне кажется, что я заблуждался, что чувства художника не отражаются в его творении. Искусство гораздо абстрактнее, чем мы думаем. Форма и краски говорят нам лишь о форме и красках - и больше ни о чём. Мне часто приходит в голову, что искусство в гораздо большей степени скрывает художника, чем раскрывает его... Поэтому, когда я получил предложение из Парижа, я решил, что ваш портрет будет гвоздем моей выставки. Мог ли я думать, что вы станете возражать? Ну а теперь я вижу, что вы правы, портрет выставлять не следует. Не сердитесь на меня, Дориан. Перед вами нельзя не преклоняться - вы созданы для этого. Я так и сказал тогда Гарри".

Дориан Грей с облегчением перевел дух. Щёки его снова порозовели. Губы улыбались. Опасность миновала. Пока ему ничто не грозит! Он невольно испытывал глубокую жалость к художнику, сделавшему ему такое странное признание, и спрашивал себя, способен ли и он когда-нибудь оказаться всецело во власти чужой души? К лорду Генри его влечет, как влечет человека все очень опасное, - и только. Лорд Генри слишком умен и слишком большой циник, чтобы его можно было любить. Встретит ли он, Дориан, человека, который станет его кумиром? Суждено ли ему в жизни испытать и это тоже? - "Очень мне странно, Дориан, что вы сумели увидеть это в портрете", - сказал Бэзил Холлуорд. - "Вы и вправду это заметили?" - "Кое что я заметил. И оно меня сильно поразило". - "Ну а теперь вы мне дадите взглянуть на портрет?" Дориан покачал головой. - "Нет, нет, и не просите, Бэзил. Я не позволю вам даже подойти близко". - "Так, может, потом когда-нибудь?" - "Никогда". - "Что ж, может, вы и правы. Ну, прощайте, Дориан. Вы - единственный человек, который по-настоящему имел влияние на моё творчество. И всем, что я создал ценного, я обязан вам... если бы вы знали, чего мне стоило сказать вам все то, что я сказал!" - "Да что же вы мне сказали такого, дорогой Бэзил? Только то, что вы мною слишком восхищались? Право, это даже не комплимент". - "А я и не собирался говорить вам комплименты. Это была исповедь. И после неё я словно чего-то лишился. Пожалуй, никогда не следует выражать свои чувства словами". - "Исповедь ваша, Бэзил, обманула мои ожидания". - "Как так? Чего же вы ожидали, Дориан? Разве вы заметили в портрете ещё что-то другое?" - "Нет, ничего. Почему вы спрашиваете? А о преклонении вы больше не говорите - это глупо. Мы с вами друзья, Бэзил, и должны всегда оставаться друзьями". - "У вас есть Гарри", - сказал Холлуорд уныло. - "Ах, Гарри!" - Дориан рассмеялся. - "Гарри днём занят тем, что говорит невозможные вещи, а по вечерам творит невероятные вещи. Такая жизнь как раз в моем вкусе. Но в тяжелую минуту я вряд ли пришел бы к Гарри. Скорее к вам, Бэзил". - "И вы опять будете мне позировать?" - "Нет, этого я никак не могу!" - "Своим отказом вы губите меня как художника. Никто не встречает свой идеал дважды в жизни. Да и один раз редко кто его находит".

-" Не могу вам объяснить причины, Бэзил, но мне нельзя больше вам позировать. Есть что-то роковое в каждом портрете. Он живёт своей особой жизнью... Я буду приходить к вам пить чай. Это не менее приятно". - "Для вас, пожалуй, даже приятнее", - огорченно буркнул Холлуорд. - "До свидания, Дориан. Очень жаль, что вы не дали мне взглянуть на портрет. Ну, да что поделаешь! Я вас вполне понимаю". Когда он вышел, Дориан усмехнулся про себя. Бедный Бэзил, как он в своих догадках далек от истины! И не странно ли, что ему, Дориану, не только не пришлось открыть свою тайну, но удалось случайно выведать тайну друга! После исповеди Бэзила Дориану многое стало ясно. Нелепые вспышки ревности и страстная привязанность к нему художника, восторженные дифирамбы, а по временам странная сдержанность и скрытность - все теперь было понятно. И Дориану стало грустно. Что-то трагичное было в такой дружбе, окрашенной романтической влюблённостью. Он вздохнул и позвонил лакею. Портрет надо во что бы то ни стало убрать отсюда! Нельзя рисковать тем, что тайна раскроется. Безумием было бы и на один час оставить портрет в комнате, куда может прийти любой из друзей и знакомых.