На другой день в половине первого лорд Генри Уоттон вышел из своего дома на Керзонстрит и направился к Олбени. Он хотел навестить своего дядю, лорда Фермера, добродушного, хотя и резковатого старого холостяка, которого за пределами светского круга считали эгоистом, ибо он ничем особенно не был людям полезен, а в светском кругу - щедрым и добрым, ибо лорд Фермер охотно угощал тех, кто его развлекал. Отец лорда Фермера состоял английским послом в Мадриде в те времена, когда королева Изабелла была молода* (*1), а Прима ещё и в помине не было. Под влиянием минутного каприза он ушёл с дипломатической службы, рассерженный тем, что его не назначили послом в Париж, хотя на этот пост ему давали полное право его происхождение, праздность, прекрасный слог дипломатических депеш и неумеренная страсть к наслаждениям. Сын, состоявший при отце секретарем, ушёл вместе с ним - что тогда все считали безрассудством - и, несколько месяцев спустя унаследовав титул, принялся серьезно изучать великое аристократическое искусство ничего неделания. У него в Лондоне было 2 больших дома, но он предпочитал жить на холостую ногу в наёмной меблированной квартире, находя это менее хлопотливым, а обедал и завтракал чаще всего в клубе. Лорд Фермер уделял некоторое внимание своим угольным копям в центральных графствах и оправдывал этот нездоровый интерес к промышленности тем, что, владея углём, он имеет возможность, как это прилично джентльмену, топить свой камин дровами. По политическим убеждениям он был консерватор, по только не тогда, когда консерваторы приходили к власти, - в такие периоды он энергично ругал их, называя шайкой радикалов. Он героически воевал со своим камердинером, который держал его в ежовых рукавицах. Сам же он, в свою очередь, терроризировал многочисленную родню. Породить его могла только Англия, а между тем он был ею недоволен и всегда твердил, что страна идет к гибели. Принципы его были старомодны, зато многое можно было сказать в защиту его предрассудков. * (*1). - /…те времена, когда королева Изабелла была молода, а Прима еще и в помине не было… — Лорд Фермор-старший находился в Испании, когда малолетняя Изабелла была под опекой; ему пришлось покинуть страну после буржуазной революции, одним из деятелей которой был генерал Прим/. В комнате, куда вошел лорд Генри, дядя его сидел в толстой охотничьей куртке, с сигарой в зубах и читал "Таймc", ворчливо выражая вслух своё недовольство этой газетой - "А, Гарри!" - сказал почтенный старец. - "Что это ты так рано? Я думал, что вы, денди, встаете не раньше 2-х часов дня и до 5-ти не выходите из дому. - "Поверьте, дядя Джордж, меня привели к вам в такой ранний час исключительно родственные чувства. Мне от вас кое-что нужно". - "Денег, вероятно?" - сказал лорд Фермер с кислым видом. - "Ладно, садись и рассказывай. Нынешние молодые люди воображают, что деньги - это всё". - "Да", - согласился лорд Генри, поправляя цветок в петлице. - "А с годами они в этом убеждаются. Но мне деньги не нужны, дядя Джордж, - они нужны тем, кто имеет привычку платить долги, а я своим кредиторам никогда не плачу. Кредит - это единственный капитал младшего сына в семье, и на этот капитал можно отлично прожить. Кроме того, я имею дело только с поставщиками Дартмура, - и, естественно, они меня никогда не беспокоят. К вам я пришел не за деньгами, а за сведениями. Разумеется, не за полезными: за бесполезными". - "Ну что ж, от меня ты можешь узнать всё, что есть в любой Синей книге Англии, хотя нынче в них пишут много ерунды. В те времена, когда я был дипломатом, это делалось гораздо лучше. Но теперь, говорят, дипломатов зачисляют на службу только после того, как они выдержат экзамен. Так чего же от них ожидать? Экзамены, сэр, - это чистейшая чепуха, от начала до конца. Если ты джентльмен, так тебя учить нечему, тебе достаточно того, что ты знаешь. А если ты не джентльмен, то знания тебе только во вред". - "Мистер Дориан Грей в Синих книгах не числится, дядя Джордж, небрежно заметил лорд Генри". - "Мистер Дориан Грей? А кто же он такой?" - спросил лорд Фермор, хмуря седые косматые брови. - "Вот это-то я и пришел у вас узнать, дядя Джордж. Впрочем, кто он, мне известно: он - внук последнего лорда Келсо. Фамилия его матери была Девере, леди Маргарет Девере. Расскажите мне, что вы знаете о ней. Какая она была, за кого вышла замуж? Ведь вы знали в свое время весь лондонский свет, - так, может, и её тоже? Я только что познакомился с мистером Греем, и он меня очень интересует".

- "Внук Келсо!" - повторил старый лорд. - "Внук Келсо... Как же, как же, я очень хорошо знал его мать. Помнится, даже был на её крестинах. Красавица она была необыкновенная, эта Маргарет Девере, и все мужчины бесновались, когда она убежала с каким-то молодчиком, полнейшим ничтожеством без гроша за душой, - он был офицерик пехотного полка или что-то в таком роде. Да, да, помню все, как будто это случилось вчера. Бедняга был убит на дуэли в Спа через несколько месяцев после того, как они поженились. Насчет этого ходили тогда скверные слухи. Говорили, что Келсо подослал какого-то прохвоста, бельгийского авантюриста, чтобы тот публично оскорбил его зятя... понимаешь, подкупил его, заплатил подлецу, - и тот на дуэли насадил молодого человека на свою шпагу, как голубя на вертел. Дело замяли, но, ей-богу, после этого Келсо долгое время ел в клубе свой бифштекс в полном одиночестве. Мне рассказывали, что дочь он привез домой, но с тех пор она не говорила с ним до самой смерти. Да, скверная история! И дочь умерла очень скоро - года не прошло. Так ты говоришь, после неё остался сын? А я и забыл об этом. Что он собой представляет? Если похож на мать, так, наверное, красивый малый". - "Да, очень красивый", - подтвердил лорд Генри. - "Надеюсь, он попадет в хорошие руки", - продолжал лорд Фермор. - "Если Келсо его не обидел в завещании, у него, должно быть, куча денег. Да и у Маргарет было своё состояние. Всё поместье Селби перешло к ней от деда. Её дед ненавидел Келсо, называл его скаредом. Он и в самом деле был скряга. Помню, он приезжал в Мадрид, когда я жил там. Ей-богу, я краснел за него! Королева несколько раз спрашивала меня, кто этот английский пэр, который постоянно торгуется с извозчиками. О нём там анекдоты ходили. Целый месяц я не решался показываться при дворе. Надеюсь, Келсо был щедрее к своему внуку, чем к мадридским извозчикам?" - "Этого я не знаю", - отозвался лорд Генри. - "Дориан ещё несовершеннолетний. Но думаю, что он будет богат. Селби перешло к нему, это я слышал от него самого... Так вы говорите, его мать была очень красива?" - "Маргарет Девере была одна из прелестнейших девушек, каких я видывал в жизни. Я никогда не мог понять, что её толкнуло на такой странный брак. Ведь она могла выйти за кого бы ни пожелала. Сам Карлингтон был от неё без ума. Но вся беда в том, что она обладала романтическим воображением. В их роду все женщины были романтичны. Мужчины немногого стоили, но женщины, ей-богу, были замечательные... Карлингтон на коленях стоял перед Маргарет он сам мне это говорил. А ведь в Лондоне в те времена все девушки были влюблены в него. Но Маргарет только смеялась над ним... Да, кстати о дурацких браках, - что это за вздор молол твой отец насчет Дартмура, будто он хочет жениться на американке? Неужели англичанки для него недостаточно хороши?"

- "Видите ли, дядя Джордж, жениться на американках теперь очень модно". - "Ну а я - за англичанок и готов спорить с целым светом!" - Лорд Фермор стукнул кулаком по столу. - "Ставка нынче только на американок". - "Я слышал, что их ненадолго хватает", - буркнул дядя Джордж. - "Их утомляют долгие заезды, но в скачках с препятствиями они великолепны. На лету берут барьеры. Думаю, что Дартмуру несдобровать". - "А кто её родители?" - ворчливо осведомился лорд Фермор. - "Они у неё вообще имеются?" Лорд Генри покачал головой. - "Американские девицы так же ловко скрывают своих родителей, как английские дамы - своё прошлое", - сказал он, вставая. - "Должно быть, папаша её - экспортер свинины?" - "Ради Дартмура, дядя Джордж, я желал бы, чтобы это было так. Говорят, в Америке это самое прибыльное дело. Выгоднее его только политика". - "А его американка, по крайней мере, хорошенькая?" - "Как большинство американок, она изображает из себя красавицу. В этом - секрет их успеха". - "И отчего они не сидят у себя в Америке? Ведь нас всегда уверяют, что там для женщин - рай". - "Так оно и есть. Потому-то они, подобно праматери Еве, и стремятся выбраться оттуда", - пояснил лорд Генри. - "Ну, до свиданья, дядя Джордж. Я должен идти, иначе опоздаю к завтраку. Спасибо за сведения о Дориане. Я люблю знать всё о своих новых знакомых и ничего - о старых". - "А где ты сегодня завтракаешь, Гарри?" - "У тётушки Агаты. Я напросился сам и пригласил мистера Грея. Он - её новый протеже". - "Гм!.. Так вот что, Гарри: передай своей тётушке Агате, чтобы она перестала меня атаковать воззваниями о пожертвованиях. Надоели они мне до смерти. Эта добрая женщина вообразила, что у меня другого дела нет, как только выписывать чеки на её дурацкие благотворительные затеи". - "Хорошо, дядя Джордж, передам. Но ведь это бесполезно. Филантропы, увлекаясь благотворительностью, теряют всякое человеколюбие. Это их отличительная черта". Старый джентльмен одобрительно хмыкнул и позвонил лакею, чтобы тот проводил гостя.

Лорд Генри прошел пассажем на Берлингтон-стрит и направился к Берклей-сквер. Он вспоминал то, что услышал от дяди о родных Дориана Грея. Даже рассказанная в общих чертах, история эта взволновала его своей необычайностью, своей почти современной романтичностью. Прекрасная девушка, пожертвовавшая всем ради страстной любви. Несколько недель безмерного счастья, разбитого гнусным преступлением. Потом - месяцы новых страданий, рожденный в муках ребёнок. Мать унесена смертью, удел сына - сиротство и тирания бессердечного старика. Да, это интересный фон, он выгодно оттеняет облик юноши, придает ему ещё больше очарования. За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия. Чтобы зацвёл самый скромный цветочек, Миры должны претерпеть родовые муки. ...Как обворожителен был Дориан вчера вечером, когда они обедали вдвоём в клубе! В его ошеломлённом взоре и приоткрытых губах читались тревога и робкая радость, а в тени красных абажуров лицо казалось ещё розовее и ещё ярче выступала его дивная расцветающая красота. Говорить с этим мальчиком было всё-равно что играть на редкостной скрипке. Он отзывался на каждое прикосновение, на малейшую дрожь смычка... А как это увлекательно - проверять силу своего влияния на другого человека! Ничто не может с этим сравниться. Перелить свою душу в другого, дать ей побыть в нём; слышать отзвуки собственных мыслей, усиленные музыкой юности и страсти; передавать другому свой темперамент, как тончайший флюид или своеобразный аромат, - это истинное наслаждение, самая большая радость, быть может, какая дана человеку в паш ограниченный и пошлый век с его грубочувственными утехами и грубопримитивными стремлениями. ...К тому же этот мальчик, с которым он по столь счастливой случайности встретился в мастерской Бэзила, - замечательный тип... или, во всяком случае, из него можно сделать нечто замечательное. У него есть все обаяние, белоснежная чистота юности и красота, та красота, какую запечатлели в мраморе древние греки. Из него можно вылепить что угодно, сделать его титаном - или игрушкой. Как жаль, что такой красоте суждено увянуть!..

А Бэзил? Как психологически интересно то, что он говорил! Новая манера в живописи, новое восприятие действительности, неожиданно возникшее благодаря одному лишь присутствию человека, который об этом и не подозревает... Душа Природы, обитавшая в дремучих лесах, бродившая в чистом поле, дотоле незримая и безгласная, вдруг, как Дриада, явилась художнику без всякого страха, ибо его душе, давно её искавшей, дана та вдохновенная прозорливость, которой только и открываются дивные тайны; и простые формы, образы вещей обрели высокое совершенство и некий символический смысл, словно являя художнику иную, более совершенную форму, которая из смутной грезы превратилась в реальность. Как это все необычайно! Нечто подобное бывало и в прошлые века. Платон, для которого мышление было искусством, первый задумался над этим чудом. А Буонарроти? Разве не выразил он его в своем цикле сонетов, высеченных в цветном мраморе? Но в наш век это удивительно... И лорд Генри решил, что ему следует стать для Дориана Грея тем, чем Дориан, сам того не зная, стал для художника, создавшего его великолепный портрет. Он попытается покорить Дориана, - собственно, он уже наполовину этого достиг, - и душа чудесного юноши будет принадлежать ему. Как щедро одарила судьба это дитя Любви и Смерти! Лорд Генри вдруг остановился и окинул взглядом соседние дома. Увидев, что он уже миновал дом своей тетушки и отошел от него довольно далеко, он, посмеиваясь над собой, повернул обратно. Когда он вошел в темноватую прихожую, дворецкий доложил ему, что все уже в столовой. Лорд Генри отдал одному из лакеев шляпу и трость и прошел туда. - "Ты, как всегда, опаздываешь, Гарри!" - воскликнула его тетушка, укоризненно качая головой. Он извинился, тут же придумав какое-то объяснение, и, сев на свободный стул рядом с хозяйкой дома, обвел глазами собравшихся гостей. С другого конца стола ему застенчиво кивнул Дориан, краснея от удовольствия. Напротив сидела герцогиня Харли, очень любимая всеми, кто её знал, дама в высшей степени кроткого и веселого права и тех архитектурных пропорций, которые современные историки называют тучностью (когда речь идет не о герцогинях!). Справа от герцогини сидел сэр Томас Бэрден, член парламента, радикал. В общественной жизни он был верным сторонником своего лидера, а в частной сторонником хорошей кухни, то есть следовал общеизвестному мудрому правилу:-"Выступай с либералами, а обедай с консерваторами". По левую руку герцогини занял место мистер Эрскин из Тредли, пожилой джентльмен, весьма культурный и приятный, но усвоивший себе дурную привычку всегда молчать в обществе, ибо, как он однажды объяснил леди Агате, еще до 30-ти лет высказал всё, что имел сказать. Соседкой лорда Генри за столом была миссис Ванделер, одна из давнишних приятельниц его тетушки, поистине святая женщина, но одетая так безвкусно и крикливо, что её можно было сравнить с молитвенником в скверном аляповатом переплете. К счастью для лорда Генри, соседом миссис Ванделер с другой стороны оказался лорд Фаудел, мужчина средних лет, большого ума, но посредственных способностей, бесцветный и скучный, как отчет министра в палате общин. Беседа между ним и миссис Ванделер велась с той усиленной серьезностью, которой, по его же словам, непростительно грешат все добродетельные люди и от которой никто из них никак не может вполне освободиться. - "Мы говорим о бедном Дартмуре", - громко сказала лорду Генри герцогиня, приветливо кивнув ему через стол. - "Как вы думаете, он в самом деле женится на этой обворожительной американке?" - "Да, герцогиня. Ода, кажется, решила сделать ему предложение". - "Какой ужас!" - воскликнула леди Агата. - "Право, следовало бы помешать этому!" - "Я слышал из самых верных источников, что её отец в Америке торгует галантереей или каким-то другим убогим товаром", - с презрительной миной объявил сэр Томас Бэрдон. - "А мой дядя утверждает, что свининой, сэр Томас". - "Что это ещё за "убогий" товар?" - осведомилась герцогиня, в удивлении поднимая полные руки. - "Американские романы", - пояснил лорд Генри, принимаясь за куропатку. Герцогиня была озадачена. - "Не слушайте его, дорогая", - шепнула ей леди Агата. - "Он никогда ничего не говорит серьезно". - "Когда была открыта Америка..." - начал радикал - и дальше пошли всякие скучнейшие сведения. Как все ораторы, которые ставят себе целью исчерпать тему, он исчерпал терпение слушателей. Герцогиня вздохнула и воспользовалась своей привилегией перебивать других.

- "Было бы гораздо лучше, если бы эта Америка совсем не была открыта!воскликнула она.Ведь американки отбивают у наших девушек всех женихов. Это безобразие!" - "Пожалуй, я сказал бы, что Америка вовсе не открыта", - заметил мистер Эрскин. - "Она ещё только обнаружена". - "О, я видела представительниц её населения", - неопределенным тоном отозвалась герцогиня. - "И должна признать, что большинство из них прехорошенькие. И одеваются прекрасно. Все туалеты заказывают в Париже. Я, к сожалению, не могу себе этого позволить". - "Есть поговорка, что хорошие американцы после смерти отправляются в Париж", - изрек, хихикая, сэр Томас, у которого имелся в запасе большой выбор потрёпанных острот. - "Вот как! А куда же отправляются после смерти дурные американцы?" поинтересовалась герцогиня. - "В Америку", - пробормотал лорд Генри. Сэр Томас сдвинул брови. - "Боюсь, что ваш племянник предубежден против этой великой страны, сказал он леди Агате. - "Я изъездил её всю вдоль и поперёк, - мне предоставляли всегда специальные вагоны, тамошние директора весьма любезны, - и, уверяю вас, поездки в Америку имеют большое образовательное значение". - "Неужели же, чтобы стать образованным человеком, необходимо повидать Чикаго?" - жалобно спросил мистер Эрскин. - "Я не чувствую себя в силах совершить такое путешествие".

Сэр Томас махнул рукой. - "Для мистера Эрскина мир сосредоточен на его книжных полках. А мы, люди дела, хотим своими глазами всё видеть, не только читать обо всем. Американцы - очень интересный народ и обладают большим здравым смыслом. Я считаю, что это их самая отличительная черта. Да, да, мистер Эрскин, это весьма здравомыслящие люди. Поверьте мне, американец никогда не делает глупостей". - "Какой ужас!" - воскликнул лорд Генри. - "Я ещё могу примириться с грубой силой, но грубая, тупая рассудочность совершенно невыносима. Руководствоваться рассудком - в этом есть что-то неблагородное. Это значит - предавать интеллект". - "Не понимаю, что вы этим хотите сказать", - отозвался сэр Томас, побагровев. - "А я вас понял, лорд Генри", - с улыбкой пробормотал мнстер Эрскин. - "Парадоксы имеют свою прелесть, но..." - начал баронет. - "Разве это был парадокс?" - спросил мистер Эрскин. - "А я и не догадался... Впрочем, может быть, вы правы. Ну, так что же? Правда жизни открывается нам именно в форме парадоксов. Чтобы постигнуть Действительность, надо видеть, как она балансирует на канате. И только посмотрев все те акробатические штуки, какие проделывает Истина, мы можем правильно судить о ней". - "Господи, как мужчины любят спорить!" - вздохнула леди Агата. - "Никак не могу взять в толк, о чём вы говорите. А на тебя, Гарри, я очень сердита. Зачем это ты отговариваешь нашего милого мистера Грея работать со мной в Ист Энде? Пойми, он мог бы оказать нам неоценимые услуги: его игра так всем нравится". - "А я хочу, чтобы он играл для меня", - смеясь, возразил лорд Генри и, глянув туда, где сидел Дориан, встретил его ответный радостный взгляд. - "Но в Уайтчепле видишь столько людского горя!" - не унималась леди Агата. - "Я сочувствую всему, кроме людского горя".- Лорд Генри пожал плечами. - "Ему я сочувствовать не могу. Оно слишком безобразно, слишком ужасно и угнетает нас. Во всеобщем сочувствии к страданиям есть нечто в высшей степени нездоровое. Сочувствовать надо красоте, ярким краскам и радостям жизни. И как можно меньше говорить о темных её сторонах". - "Но Ист Энд - очень серьезная проблема", - внушительно заметил сэр Томас, качая головой.

- "Несомненно", - согласился лорд Генри. - "Ведь это - проблема рабства, и мы пытаемся разрешить её, увеселяя рабов". Старый политикан пристально посмотрел на него. - "А что же вы предлагаете взамен?" - спросил он. Лорд Генри рассмеялся. - "Я ничего не желал бы менять в Англии, кроме погоды, и вполне довольствуюсь философским созерцанием. Но 19-й век пришел к банкротству из-за того, что слишком щедро расточал сострадание. И потому, мне кажется, наставить людей на путь истинный может только Наука. Эмоции хороши тем, что уводят нас с этого пути, а Наука - тем, что она не знает эмоций". - "Но ведь на нас лежит такая ответственность!" - робко вмешалась миссис Ванделер. - "Громадная ответственность!" - поддержала ее леди Агата. Лорд Генри через стол переглянулся с мистером Эрскином. - "Человечество преувеличивает свою роль на земле. Это- его первородный грех. Если бы пещерные люди умели смеяться, история пошла бы по другому пути". - "Вы меня очень утешили", - проворковала герцогиня. - "До сих пор, когда я бывала у вашей милой тетушки, мне всегда становилось совестно, что я не интересуюсь Ист Эндом. Теперь я буду смотреть ей в глаза, не краснея". - "Но румянец женщине очень к лицу, герцогиня", - заметил лорд Генри. - "Только в молодости", - возразила она. - "А когда краснеет такая старуха, как я, это очень дурной признак. Ах, лорд Генри, хоть бы вы мне посоветовали, как снова стать молодой!" Лорд Генри подумал с минуту. - "Можете вы, герцогиня, припомнить какую-нибудь большую ошибку вашей молодости?" - спросил он, наклонясь к ней через стол. - "Увы, и не одну!" - "Тогда совершите их все снова", - сказал он серьезно. - "Чтобы вернуть молодость, стоит только повторить все её безумства". - "Замечательная теория!" - восхитилась герцогиня. - "Непременно проверю её на практике". - "Теория опасная!" - процедил сэр Томас сквозь плотно сжатые губы. А леди Агата покачала головой, но невольно засмеялась. Мистер Эрскин слушал молча. - "Да", - продолжал лорд Генри. - "Это одна из великих тайн жизни. В наши дни большинство людей умирает от ползучей формы рабского благоразумия, и все слишком поздно спохватываются, что единственное, о чем никогда не пожалеешь, это наши ошибки и заблуждения".

За столом грянул дружный смех. А лорд Генри стал своенравно играть этой мыслью, давая волю фантазии: он жонглировал ею, преображал её, то отбрасывал, то подхватывал снова; заставлял ее искриться, украшая радужными блестками своего воображения, окрылял парадоксами. Этот гимн безумствам воспарил до высот философии, а Философия обрела юность и, увлеченная дикой музыкой Наслаждения, как вакханка в залитом вином наряде и венке из плюща, понеслась в исступленной пляске по холмам жизни, насмехаясь над трезвостью медлительного Силена. Факты уступали ей дорогу, разлетались, как испуганные лесные духи. Её обнаженные ноги попралп гигантский камень давильни, на котором восседает мудрый Омар, и журчащий сок винограда вскипал вокруг этих белых ног волнами пурпуровых брызг, растекаясь затем красной пеной по отлогим черным стенкам чана. То была блестящая и оригинальная импровизация. Лорд Генри чувствовал, что Дориан Грей не сводит с него глаз, и сознание, что среди слушателей есть человек, которого ему хочется пленить, оттачивало его остроумие, придавало красочность речам. То, что он говорил, было увлекательно, безответственно, противоречило логике и разуму. Слушатели смеялись, но были невольно очарованы и покорно следовали за полетом его фантазии, как дети - за легендарным дудочником. Дориан Грей смотрел ему в лицо не отрываясь, как завороженный, и по губам его то и дело пробегала улыбка, а в потемневших глазах восхищение сменялось задумчивостью. Наконец Действительность в костюме нашего века вступила в комнату в образе слуги, доложившего герцогине, что экипаж её подан.

Герцогиня в шутливом отчаянии заломила руки. - "Экая досада! Приходится уезжать. Я должна заехать в клуб за мужем и отвезти его на какое-то глупейшее собрание, на котором он будет председательствовать. Если опоздаю, он обязательно рассердится, а я стараюсь избегать сцен, когда на мне эта шляпка: она чересчур воздушна, одно резкое слово может её погубить. Нет, нет, не удерживайте меня, милая Агата. До свидания, лорд Генри! Вы - прелесть, но настоящий демон-искуситель. Я положительно не знаю, что думать о ваших теориях. Непременно приезжайте к нам обедать. Ну, скажем, во вторник. Во вторник вы никуда не приглашены?" - "Для вас, герцогиня, я готов изменить всем", - сказал с поклоном лорд Генри. - "О, это очень мило с вашей стороны, но и очень дурно", - воскликнула почтенная дама. - "Так помните же, мы вас ждем. - "И она величаво выплыла из комнаты, а за ней - леди Агата и другие дамы". Когда лорд Генри снова сел на свое место, мистер Эрскин, усевшись рядом, положил ему руку на плечо. - "Ваши речи интереснее всяких книг", - начал он. - "Почему вы не напишете что-нибудь?"

- "Я слишком люблю читать книги, мистер Эрскин, и потому не пишу их. Конечно, хорошо бы написать роман, роман чудесный, как персидский ковер, и столь же фантастический. Но у нас в Англии читают только газеты, энциклопедические словари да учебники. Англичане меньше всех народов мира понимают красоты литературы". - "Боюсь, что вы правы", - отозвался мистер Эрскин. - "Я сам когда-то мечтал стать писателем, но давно отказался от этой мысли... Теперь, мой молодой друг, - если позволите вас так называть, - я хочу задать вам один вопрос: вы действительно верите во всё то, что говорили за завтраком?" - "А я уже совершенно не помню, что говорил". - Лорд Генри улыбнулся. - "Какую-нибудь ересь?" - "Да, безусловно. На мой взгляд, вы - человек чрезвычайно опасный, и если с нашей милой герцогиней что-нибудь стрясется, все мы будем считать вас главным виновником... Я хотел бы побеседовать с вами о жизни. Люди моего поколения прожили жизнь скучно. Как-нибудь, когда Лондон вам надоест, приезжайте ко мне в Тредли. Там вы изложите мне свою философию наслаждения за стаканом чудесного бургундского, которое у меня, к счастью, ещё сохранилось". - "С большим удовольствием. Сочту за счастье побывать в Тредли, где такой радушный хозяин и такая замечательная библиотека". - "Вы её украсите своим присутствием", - отозвался старый джентльмен с учтивым поклоном. - "Ну а теперь пойду прощусь с вашей добрейшей тётушкой. Мне пора в Атенеум. В этот час мы обычно дремлем там". - "В полном составе, мистер Эрскин?" - "Да, 40 человек в 40-ка креслах. Т.о. мы готовимся стать Английской академией литературы". Лорд Генри расхохотался. - "Ну а я пойду в Парк", - сказал он, вставая. У двери Дориан Грей дотронулся до его руки. - "Можно и мне с вами?" - "Но вы, кажется, обещали навестить Бэзила Холлуорда?" - "Мне больше хочется побыть с вами. Да, да, мне непременно надо пойти с вами. Можно? И вы обещаете всё время говорить со мной? Никто не говорит так интересно, как вы. Ох, я сегодня уже достаточно наговорил!" - с улыбкой возразил лорд Генри. - "Теперь мне хочется только наблюдать жизнь. Пойдёмте и будем наблюдать вместе, если хотите".