Племена араваков, которыми были заселены все острова Карибского моря и побережье Центральной Америки, к открытию их Колумбом, несомненно, отличались более высоким уровнем жизни и нравственных начал от большинства других южноамериканских племен, заселявших сельву.

Многие из них занимались земледелием. Обработка земли вынуждала араваков вести оседлый образ жизни. И в то же время давала возможность развивать некоторые ремесла. Например, гончарные или ткацкие их изделия вызвали интерес даже у европейцев. И без сомнения, служили товарами обмена с другими индейскими племенами.
Но вот по уровню умственного развития, если араваки и были выше других племен, то в области суеверия значительно всем уступали. Они, наверное, были очень близки к созданию собственной религии, когда в их благодатную страну прибыли европейцы по навету Колумба. А пока были в плену веры в духов и бесов, заклинаний шаманов, чар и колдовства враждебных сил. Порой сумеречные их верования казались мне подобными диким лесным дебрям, что окружали со всех сторон – они были столь же запутанными, столь же мрачными и столь же труднопреодолимыми.
Тем не менее, именно им я приписывал то счастливое обстоятельство, что, попав беспомощным в руки краснокожих, я еще был жив. И даже обласкан. Они искренне верили, что Великий Белый Колдун может навлечь на них ещё большие несчастья, чем расстрел участников военного похода в земли карибов за рабами по наущению испанцев.
Кроме того, верховный вождь Ипанаро бескомпромиссно ненавидел бледнолицых и считал себя другом тех, кто с ними воюет. Он не повел своих воинов в пресловутый поход вдоль побережья за рабами, и потому они не пострадали от моих действий. У его племени не было причин меня ненавидеть. В гостях у араваков Ипанаро даже беспомощным я был в безопасности.
Так вот, о духах… По верованиям араваков, они были, как правило, все враждебные и злые, могли принимать различные обличия – то каких-то страшных зверей, то ужасных чудовищ, а то могли становиться невидимыми и тогда казались ещё страшней. Они терзали людей во сне, отравляя им кровь; охотникам в лесу путали тропы и мутили разум; на иных напускали болезни и порчу; других доводили до смерти…
Простой краснокожий против них был, по существу, бессилен и защищался как мог – амулетами, оберегами, заговорами… Но находились и такие, которые входили в сговор с нечистой силой и сами превращались либо в злых духов, либо в вампиров-кровососов – это уже в зависимости от того, что было больше им по душе.
Вот, наверное, что думало обо мне и тех людях, что усердно лечили меня, большинство араваков. К счастью, страх не побуждал их к решительному противодействию, а только делал испуганными и отчужденными.
Ну и Ипанаро еще подливал керосину в огонь – говоря везде и всем, что я великий колдун, и от моего колдовства нет спасения врагам; так что бойтесь, люди, замышлять против него (меня, то есть) что-нибудь недоброе.
Впрочем, я мог уйти в долину вечной охоты и без чьего-то злого умысла. В тот период очень часто ко мне подступала какая-то странная, почти смертельная слабость – голова кружилась, встревоженные мысли отказывались повиноваться, к горлу подступала тошнота. Попавший в кровь яд скалозуба продолжал измываться над организмом. Страх нападал на меня. На душе становилось вдруг болезненно одиноко. Что за люди вокруг? И впрямь ли это друзья? Почему уходит Катя, а не остается со мной ночевать?
И вот эти внезапные страхи перед чуждостью окружавших меня людей и их первобытного мира душили меня, вызывая опасение, что мне никогда отсюда не выкарабкаться – я стану игрушкой в руках Ипанаро.
Как же это могло случиться? Я раздолбал испанскую крепость, отправил на дно рать аравакскую и теперь едва живой и беспомощный слег от укуса ядовитой рыбы – игра обстоятельств…
Страшная тоска сжимала мне сердце – тоска по моему самому близкому и понятному другу, капитану Феррану. Если бы он знал, где я и что со мной, непременно явился на помощь…