Ведь не собирался подолгу задерживаться на острове – хотел жизнь посвятить путешествиям.

И семья моя со мною, естественно. Для этого на тримаране были предусмотрены все условия – вплоть до душа и гальюна.
М-да… путешествовать я любил. Особенно морем. Для меня море пахло как надутый парус, в котором запутались вода, соль и солнце тропическое, в конце дня уходящее за горизонт, но всегда в зените в его середине. Пахло оно ещё рыбой, саргассами и другими водорослями. Бывало я просто пьянел от него.
А еще я любил запах цветов моего острова. Это буквально запах духов в собственном смысле этого слова. Я вспоминал эти ароматы, находясь в море. Вспоминал их дурман.
Я не был привередлив. Я был даже алчен на все, что считал красивым – цветы, пейзажи, ландшафты, запахи, женщин… Мне казалось, что жизнь моя – обнаружить, исследовать и попробовать все, что было прекрасно…
И вот теперь запах Кати и её малыша.
Нет, я не стал плотоядным хищником, вкусив сердце ягуара. Тот аромат, что шел от них, не возбуждал, а влек – он был нежен и тонок, благоухал роскошным намеком на какое-то счастье, до сих пор мне неведомое. Впервые зашевелилось в душе не только алчное влечение к прекрасному, но и сердце защемило в сладкой истоме. У меня появилось смутное ощущение, что аромат Кати – ключ к пониманию всех других запахов. Что в них невозможно разобраться, если не объяснить себе, чем пахнет юная женщина, вдруг ставшая мне женой.
Если этого не пойму, жизнь будет прожита напрасно.
7
Перед входом в лагуну я спустил парус. Когда подошел корабль Бартоломе, я ему крикнул:
- Заходите, знакомьтесь, располагайтесь и готовьтесь к завтрашнему торжественному приему губернатора. Я прибуду к полудню.
Мне не хотелось в таком растрепанном состоянии и помятом виде предстать перед своими благонравными подданными – надо очистить душу от скверны, в которую вляпался ныне утром.
Как бы повод, но я лукавил. Очень соскучился по моей «крепости». А еще больше желал остаться со своей юной женой, наконец-то, наедине.
Час спустя я совершал триумфальный вход на своем тримаране в естественный эллинг своей «крепости» - то есть в грот за барьерным рифом, наполовину заполненный водой. Родные пенаты…
В те вечер и ночь пещера моя мне дворцом показалась, а ложе с козлиными шкурами – пышным альковом. До сих пор я никогда за всю свою жизнь на острове не испытывал такого ощущения уюта и счастья.
Моя юная жена тихонько спала на моем плече, а я, в редком состоянии тупой удовлетворенности, не мог заснуть от блаженства. Словно во второй раз родился. Впрочем, нет – впервые я появился на свет только сейчас рядом с ней, ибо до этого часа просто существовал как разумное существо, имея туманное представление о счастье быть с женщиной.
И не только это. После близости с Катей жизнь моя окончательно обрела смысл, задачу и цель – я должен таки освободить Американский континент от рабства и угнетения человека человеком. Но если раньше то были мечты туманные – то ли выйдет, то ли нет, то теперь, после чудовищной жертвы, принесенной мной океану, и обретения личного счастья с юной дочерью краснокожего народа, я почувствовал себя способным и обязанным на многое. Я нашел компас для всей оставшейся жизни.
То обстоятельство, что началом пути стало массовое убийство не давало право на отступление – только вперед, к намеченной цели! Все, что потрачено, должно быть окуплено…