Завадский — вытянутый в длину лилипут.

Завадский простудится только на моих похоронах…
Завадскому дают награды не по заслугам, а по потребностям. У него нет только звания «Мать-героиня»…
Завадскому снится, что он похоронен на Красной площади…
Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе…
Завадский — маразматик-затейник, уцененный Мейерхольд, перпетуум мобиле...
Что Фаина Георгиевна только не говорила о Завадском! Боже мой — и так, и так, и так, и юмор страшный. А Юрий Александрович — это тоже уникальная личность. Он спрашивал: «Ну что там еще про меня сказала Фаина?» И когда похоронили Завадского, я поехала к ней без звонка. Я никогда без звонка не ездила... А дверь у нее не запиралась, всегда была открыта. И собачка, которую она подобрала брошенную одну на улице помирать, — она всех знала и ко всем хорошо относилась, кроме врачей. Когда приходили медсестры, ее запирали в туалете или ванной, потому что она начинала рваться, как будто чувствовала, что раз люди в белых халатах, это не к добру…
И я приехала, постучала. Раневская даже не слышала. Я просто вошла. Фаина Георгиевна была белого цвета с красными кругами у глаз и спросила:
— Как вы догадались приехать?
Я отвечаю:
— А я знаю, что вы единственный человек, который по-настоящему страдает из-за того, что Юрий Александрович ушел…
Она говорит:
— Да… Мне казалось, что он будет жить вечно, умру скорее я, а вот он ушел, и мне страшно без него, и я скучаю о нем…
/Ия Саввина/