Александр Милокостый.
Если говорить о славе, она пришла очень необычно. Мама попросила сходить за сыром и маслом, и я пошел в гастроном № 40. Стою я в очереди за сыром. А только-только показали первые серии «Адъютанта...». Впереди женщина — все на меня поглядывает, вдруг не выдерживает и говорит: «А я этого мальчика вчера по телевизору видела!» И какой-то мужчина с криком «Артист!» схватил меня чуть ли не за уши и начал целовать. Я, естественно, растерялся. Вырвался от него и метнулся подальше. А мужчина догнал около выхода и кричит: «Автограф!» Нашли карандаш, и первый свой автограф я дал на коричневой бумаге, в которую была завернута колбаса. На этой колбасе написал что то и убежал домой, так ничего и не купив. Зато впервые почувствовал, что я популярный!
Потом Евгений Иванович Ташков на творческой встрече перед показом «Адъютанта...» имел неосторожность назвать номер моей школы. И туда, в школу № 275, такое количество писем стало приходить! Учителя каждый день напоминали: «Милокостый, зайди в учительскую!» — и я оттуда письма обувными коробками выносил! Сейчас они все потерялись, к сожалению. Ну, может, парочка где-то осталась.
Писали, конечно, в основном девчонки о том, что хотят дружить. Я Евгению Ивановичу пенял:
— Зачем же вы сказали, в какой школе учусь?! Физически не могу всем ответить!
Ташков строго велел:
— Саша, все понимаю, но, на письма, приходящие из-за границы (фильм был показан в Польше и в Чехословакии), прошу вас отвечать!
Так что на несколько писем от иностранцев я ответил. А у остальных прошу прощения: не было возможности.
Конечно, в тринадцать лет я стал абсолютно счастливым человеком. После «Адъютанта...» была куча предложений принять участие в съемках других фильмов. Но, мама, которая сопровождала меня в кинопоездках, сказала, что надо в первую очередь закончить школу. Она работала в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы и из-за меня была вынуждена постоянно брать отпуска. Я очень благодарен ей за то, что она столько времени и здоровья потратила на разъезды со мной по городам и весям.
Мама моя наполовину полька. Очень красивая женщина! Во времена НЭПа в Астрахани была знаменитая кондитерская Бартновского, моего деда. В Польше очень популярны такие же маленькие цукерни-кондитерские, где можно попробовать пирожные, выпить «кавы люб хербаты» — то есть кофе или чаю. И хотя дедушка в своей кондитерской сам пирожные придумывал и выпекал, его, как в фильме «Республика Шкид», признали нэпманом и в 1938 году репрессировали: не знаю, был ли он расстрелян или умер с голоду в лагерях. Сохранилась, к сожалению, только одна фотография деда: красавец-мужчина, усы такие громадные, светлые.
Дед родом из Ченстохова, того самого, где находится собор со знаменитой иконой Божией Матери. Известное место, намоленное. Когда я работал в Кракове в консульстве, поехал туда сопровождать нашего консула, который участвовал в торжественном мероприятии, но, Ченстохов, к сожалению, так толком и не увидел. Оказывается, в машине везли диппочту, и мне приказали не отходить ни на шаг! Так что издалека поглазел на знаменитый монастырь, где хранится икона Матки Боски, поразмышлял, что здесь когда-то дедушка ходил. На этом мое общение с исторической Родиной закончилось.
Второй дед — не поверите, — работал в центральном аппарате ОГПУ — НКВД! Вот так интересно в моей семье сошлось: один дед репрессирован, а второй — чекист. Он еще с Дзержинским начинал в ВЧК — ГПУ.
Отец, Виктор Иванович Милокостый, был морским офицером. Когда началась Вторая Мировая война, он учился в Севастополе, в Черноморском военно-морском училище. Курсантов эвакуировали в Астрахань, где он познакомился с мамой. Когда в 1942 году они поженились, маме всего шестнадцать лет было, она еще в школе училась. А отца после училища направили служить сначала на Черное море, потом на Балтику. Войну он закончил в Германии. Отец упоминал, что по поводу его женитьбы на дочери репрессированного у соответствующих органов были вопросы. Но, как говорится, дальше фронта-то не пошлют, а он уже и так был боевым офицером. После войны в 1946 году родился мой старший брат Игорь. Сейчас он кандидат наук, диссертацию защищал в Бауманском училище.
Мы с братом очень близки, в шутку друг дружку иногда зовем «кровиночкой». Так всегда было — я даже на съемках «Всадника без головы» оказался отчасти из-за брата! Фильм снимали на «Ленфильме», а Игорь в то время служил там на флоте. Когда меня пригласили на пробы, я уговорил маму отпустить хотя бы с братом повидаться: денег было немного, а тут такая возможность безплатно прокатиться в Ленинград!
На съемках кубинец Роландо Диас Рейес — он консультировал фильм и еще офицера играл — учил меня правильно выхватывать кольт. Он был директором родео на Кубе, сам дрался на дуэлях! Говорил, что когда выхватываешь кольт, надо в первую очередь убирать с линии огня голову. Потому что если пуля в голову попадет, то уже ничего не успеешь сделать, а если в тело, то еще сможешь выстрелить! Я навострился и кольт выхватывать мгновенно, и красиво убирать, и жонглировать, и еще всяким другим приемчикам: например, когда сдаешься, как надо подавать револьвер, чтобы был шанс выстрелить. Показывал он мне и как лассо кидать, правда, я так и не освоил. Очень подружился с Энрике Сантиэстебаном, который учил верховой езде: у меня даже был свой конь, арабский жеребец Конус. Но, всадника без головы играла опытная наездница, а не я. Ростом она была примерно мне по плечо, на нее надевали каркас с дырочками для глаз, и лошадкой она управляла коленями, незаметно.
С Олегом Видовым и Людмилой Савельевой у меня тоже очень хорошие отношения сложились. Вместе обедать ходили. Помню, когда в Азербайджане снимали, отправились в ресторан с Олегом, Люсей и моей мамой Тамарой Константиновной и заказали осетра. Я к икре спокойно отношусь — у меня же мама из Астрахани! А осетрину запомнил, потому что мы заказали жареную, но, нам принесли на вертеле, и Олег Видов говорит: «Да что это вы принесли? Сейчас я сам приготовлю!» Пошел на кухню и вернулся через какое-то время с огромной сковородкой вкуснейшей рыбы!
Честно говоря, тогда и не задумывался о том, что я известный. Никакой звездной болезни не было. Хотел стать морским офицером, как отец. Тем более что он принимал живое участие в моей жизни. Не было такого, что ушел отец — и с концами. Ну, не сошлись они с мамой характерами, бывает, но, мне и брату он всегда помогал.
Проблема возникла с математикой: у меня были нелады с ней, а когда начал активно сниматься, учиться вообще стало некогда. Какие домашние задания? Где найти время их делать? В девятом классе мне сказали:
— Милокостый, у тебя одни двойки! Мы тебя на второй год оставим!
— Что хотите, то и делайте, — говорю. — Мне надо ехать в Ялту на съемки «Всадника без головы», я договор подписал.
И тут кого-то из педагогов осенило:
— Так давайте мы его переведем в Ялтинскую школу! И пусть у них голова болит!
Экзамены я там сдавал очень интересно. Меня директор спрашивает:
— У тебя как с литературой?
— Литературу я очень люблю! Просто очень!
— Пять!
— А с математикой как?
— Вы знаете, с математикой как-то хуже.
— Четыре!
Вернулся в Москву чуть ли не круглым отличником, но, знаний-то не было. Понимал, что математику в высшее морское училище просто не сдам. И куда я пошел? В артисты! Спросил у Евгения Ивановича Ташкова, куда поступать, и он сказал: «В Щукинское или Школу-студию МХАТ».
Я отправился во МХАТ. Выучил басню Крылова, стихи Пушкина и прозу Лермонтова — подумал, что такие авторы не подведут. Текстов толком не знал, и меня выгнали прямо с отборочной консультации. Неудобно, конечно, получилось. Но, как говорится, все, что ни делается, — к лучшему.
Я поступил в Щукинское на курс Анатолия Ивановича Борисова. Считаю, что это большое везение. Очень хорошую школу прошел. Замечательную. Снялся еще в одном фильме — «Гранитные острова». Режиссером был Борис Дуров, который впоследствии снял «Пиратов XX века», но, тот фильм слабенький был. Я первый раз в жизни сыграл отрицательного персонажа — городского парня, которого послали на остров в Тихом океане, где всего пять человек служат в пункте технического наблюдения. И он не выдержал трудностей, попросился на Большую землю. На самом деле считаю, что играл хорошего человека, который просто оказался в невозможных для себя условиях. Зато за два месяца съемок я заработал шестьсот тридцать рублей!
Мне очень повезло, что худрук разрешил уехать на съемки в нарушение всех правил училища. Сниматься было запрещено, случалось, студентов за это выгоняли. В Щукинском очень трепетно относятся к понятию «школа» — я имею в виду школу актерского мастерства. И пока тебя учат, не нужно, чтобы другие в этот процесс вмешивались.
Училище я окончил весной 1977 года и сразу получил распределение в Театр Советской Армии: Татьяна Михайловна Серебрякова из Щукинского позвонила насчет меня и моего товарища Вячеслава Иванова, и мы были зачислены в штат рабочими сцены. Это был великолепный вариант, потому что уже осенью нас призвали в армию, и мы остались служить там же, в театре. Ставили декорации, убирали мусор, чистили снег. У нас был удивительный командир — Анатолий Андреевич Двойников, он уже умер, к сожалению. На первом построении сказал знаменитую фразу: «Запомните, у нас есть только одна военная тайна — это то, как мы служим!»
Правду сказать, служить там было интересно. Я даже сыграл две роли и съездил на гастроли в Болгарию и Чехословакию. Сижу, помню, в казарме, и тут вызывают: «Милокостый, оформляй быстро паспорт, в Чехословакию поедешь!» Оказалось, заболел артист, с которым мы по очереди играли. Я за три дня встал на воинский учет (к счастью, приказ о демобилизации уже вышел), получил паспорт, сдал его в обмен на заграничный, который за два дня сделали. И поехал за рубеж со спектаклем «Весенний призыв», где у меня была роль новобранца.
В июне вернулся, а все театры либо в отпуске, либо на гастролях: показываться некуда и некому. Погулял немножко, а потом устроился агентом по снабжению в поликлинику № 1 Академии наук СССР, которая находится в нашем доме. Так до декабря проработал, а потом нанялся на Новогоднюю елочную кампанию в Московский областной театр драмы, да там и остался. Роль Ивана-солдата, с которой начал карьеру, в итоге играл в течение всех десяти лет, проведенных в этом театре.
Я нисколько не жалею об этом времени. Сыграл на сцене около сорока ролей. И каких! Князя Шаховского в «Царе Федоре Иоанновиче», Хлестакова в «Ревизоре». Много переиграл и так называемых нужных пьес, где происходит конфликт хорошего с лучшим, в одной такой, например, я играл парторга птицефабрики.
Поначалу мне очень нравился гастрольный характер работы, ведь дома я жил в одной комнате с мамой. Ну, а в нашем театре не было своего помещения, только репетиционная база. И мы по полугоду бывали на гастролях. Если повезет — достанется отдельный номер. Номер с товарищем — тоже неплохо, с ним всегда можно договориться. Первые годы все было прекрасно. И даже маленькие зарплаты не имели никакого значения: как артист первой категории получал всего сто тридцать рублей.
С возрастом гастрольная жизнь стала утомлять: особенно угнетали бытовые условия в провинциальных гостиницах. Помню, приехали в Уфу. Заходим с Виктором Рябовым в номер:
— Вить, какая твоя койка?
— Вот эта!
— А моя тогда вон та.
Бросили вещи, я смотрю на подушку, а она какая-то бугристая, оказалось — набита кусочками поролона, который в окна вставляют для утепления. «Хватит с меня чужих подушек», — подумал я.
К тому же к двадцати пяти годам в голове сложилось, что мне нужна семья. И я целенаправленно стал искать невесту. Хотелось влюбиться и жениться, чтобы у меня было много детей. Фантазировал, как мы всей семьей обедаем и на столе супница стоит. У меня супница ассоциируется почему-то не с парадным сервизом, а с большой счастливой семьей.
И вот в Пицунде на отдыхе я познакомился с Натальей, с которой мы прожили тринадцать лет и в итоге так драматично расстались. Когда поженились, я удочерил ее дочку Катю. Она тогда маленькая была и почти сразу назвала папой. Посмотрела на меня и как-то неуверенно сказала: «Папа?» И так она произнесла это слово, все перевернулось внутри. Я спросил, конечно, про родного отца, оказалось он давно не появлялся, но, как говорится, Бог ему судья. И я стал папой.
Нельзя назвать эти тринадцать лет безоблачными, было и плохое, и хорошее. И я, конечно, не сахар. Но, последние пару лет было особенно тяжело — в семье постоянные скандалы, даже вторую дверь поставил, чтобы соседи по лестничной площадке нашу ругань не слышали.
Как это случилось? Я такой человек, что всегда виню себя, даже в тот раз. Наверное, мне нужно было по-другому себя повести. Вот, например, стоишь на светофоре, и вдруг въезжают сзади. Кто виноват? Конечно, тот, кто въехал. Но, я считаю, если не с женой разговаривать, а глянуть в зеркальце заднего вида, то можно вовремя увидеть, что подъехавшему сзади не хватает дистанции. Сейчас мне кажется, что я должен был просчитать возможные последствия, когда сообщил Наталье, что мы больше вместе жить не будем.
Наверное, в этот момент Наталья и поняла, что из квартиры на улице Академика Петровского — уютное тихое место, академические дома вокруг — придется съехать. Ведь я приватизировал ее на себя одного, в то время как Наталья приватизировала свои две комнаты в коммуналке у Никитских Ворот. А потом продала. На полученные деньги можно было купить нормальную двухкомнатную квартиру в хорошем районе. Что я и посоветовал сделать. Но, Наталья сказала: «Не лезь, это мои деньги!» и по совету многочисленных подруг решила вложить их в НБ «Траст» под большие проценты. Помните, тогда куча таких организаций была? Брали большие деньги под большие проценты. «Я лежу, а денежки идут...» — популярная реклама в те годы. В результате она получила пару раз по двести долларов, фонд сдулся, но, все-таки ей удалось вытащить из «Траста» почти половину вложенной суммы. Видимо, тогда в ее головушке родился гениальный план: она сочла, что дешевле заплатить пять тысяч долларов, чтобы меня грохнули, и таким образом решить квартирный вопрос. В принципе пять тысяч долларов не обременительная сумма, Наталья Павловна зарабатывала хорошо — она гинеколог, работала в центре, который занимался искусственным оплодотворением.
Другим женщинам родить она помогала, а вот сама не хотела. Когда еще могла рожать, сделала аборт. Я спрашивал:
— Зачем?
— Ну, вот, у тебя часто гастроли, тебя вечно нет, ты бы знал, как я намучилась с этим ребенком! И сейчас еще второй!
А потом уже не могла. Заболела. По крайней мере так мне сказала. Не читал медицинское заключение, не проверял. Я ее любил тогда... В это же время у мамы случился инфаркт. Тяжелые были дни: сначала утром на рынок за творогом, потом в одну больницу, во вторую, затем на работу — еще в театре работал.
Вскоре, в конце восьмидесятых, я ушел из театра: накопились усталость, раздражение. И хотя по творческой линии все было в порядке, осознал, что не могу больше так жить. В кино по-прежнему очень хотел играть, всегда с радостью соглашался на любой эпизод, и не только ради денег, а потому что нравилось. Но, когда ты постоянно на гастролях, в кино сложно попасть: раз позвонят, а тебя нет, второй раз — ты опять в отъезде, ну, и возьмут другого актера.
Комментарии 11