Литературный салон "Страницы книг"

Расстрел Колчака стал легендой. Перед казнью Колчак спросил Чудновского, в каком тот звании. Чудновский раздражённо ответил: комиссар. Тогда Колчак напомнил, что по званию он — флота русского Адмирал. А по артикулу, командовать казнью может либо старший, либо равный по званию. И предложил: командовать своим расстрелом он станет сам. Комиссара Чудновского это всё жутко раздражало, он до последнего вёл себя вызывающе и пренебрежительно. Красные потом напишут, что Чудновский жутко комплексовал из-за своего роста и когда видел, спокойное достоинство этого статного прославленного русского полководца, просто свирепел. Так, повинуясь его приказанию, в ночь с 6 на 7 февраля 1920 года на кладбище за тюрьмой конвой дал залп (а после — ещё два «для верности»). Тело адмирала спустили под лёд в Ангару.

#ЦитатыВКартинках #АдрианоЧелентано #ГалинаМуравченко #ЛитСалон

"Многие мне задают вопрос: легко ли было находиться рядом с Анной Герман человеку, который почти в два раза меньше её ростом? Скажу честно: я об этом старался не думать. С "высоты" своего роста я мог лишь любоваться ею, её красотой. Я действительно вполовину меньше, чем Анна, но мы не делали на этом акцент. Я был свидетелем её популярности и в Польше, и в России. Я несколько раз принимал участие в фестивалях советской песни в городе Зелёна-Гура, Анна там неоднократно выступала, и польские зрители принимали её очень сердечно. Песню "Один раз в год сады цветут" не сразу утвердили на финал "Песни-77", музыкальный редактор программы хотел какую-то другую мою песню. Но я настоял, чтобы в финальном концерте "Песня-77" пела именно Анна Герман и именно песню "Когда цвели сады". И Анна спела! Без особенных усилий, с лёгкой подачей - и песня пошла в народ. Никто не смог эту песню спеть так, как её пела Анна. У неё было удивительно исполнительское качество: она не старалась покорить публику, не пыталась понравиться, она просто выходила и пела. И реакция зрителя была всегда одинаковой - овации. Именно так было и на "Песне-77". Никто не знал, как зритель воспримет эту песню. И вот Анна спела. Что творилось в зале! Таких оваций я никогда не слышал! Публика в телевизионной студии буквально неистовствовала, прося исполнить "Когда цвели сады" на бис. На таких съёмках никто никогда не поёт на бис, как бы ни принимала публика. Ведь это не концерт, это телевизионный процесс, всё рассчитано по минутам! Но для Анны было сделано исключение, и песня прозвучала ещё раз". (из воспоминаний Владимира Шаинского) Анна Герман (1936-1982) - советская и польская певица немецко-нидерландского происхождения, поэт и композитор.

Автор поста: Ирина Лисовая. #ИринаЛисовая #литсалон

Убеждена, жизнь сложилась бы иначе, если бы у меня не отняли Бога. Сколько бы детей нарожала, от мужа не ушла, не предавала, не изменяла, водку не пила, матом не крыла. В молодости трудно избежать соблазнов, а мудрого человека, который остановил бы, предостерег, рядом не оказалось. ВГИК вспоминаю — тихий ужас! Кто больше выпьет или забористее ругнется, тот и круче. Хорошо, хоть наркотиков не было, а то со своим максимализмом и горячностью я и здесь вышла бы в лидеры. Спасибо Господу, вырвалась. Нет, на Руси жить без Бога нельзя. Православие заложено у нас в генах, надо лишь услышать голос крови, раскрыть душу. Единственное спасение — в вере. И за то, что до сих пор жива, молю Всевышнего. Редко рассказываю, но я ведь тяжело болела, группу инвалидности имела. В прошлом году вообще чуть не умерла, дважды оперировали, потом долго лежала в реанимации госпиталя Бурденко. Меня буквально вымолили с того света. Три недели назад сделали операцию на сердце. Она, впрочем, прошла легко. Даже хирург удивлялся. А чему, собственно? За меня весь приход просил Господа, поклоны бил, слезы проливал. И сын мой, и четверо внуков. Детская молитва — самая сильная. Правда, малыши не все пока понимают, спрашивают: «Бабушка, тебе шестьдесят лет исполнится и ты сразу умрешь?» Они не со зла, смерть им не страшна. И я боюсь не ухода, а суда Страшного, грехов неотмоленных. И жизнь прошу продлить, чтобы успеть покаяться, заслужить прощение Божие. Апостол Павел сказал: Христос — моя жизнь, а смерть — приобретение. Отмаливать надо, отмаливать. Когда меня начинают спрашивать в интервью: «А как вы пришли в храм, а когда?» — это начало неправильного разговора. Потому что религия, вера — это, как дышать, тем более, в России. В крайнем случае: «Когда вы вернулись?». У нас отняли в какой-то период времени по социальным причинам Бога, но это не значит, что мы от Него уходили. Разуверился кто-то, спалó где-то, под спудом, так или иначе. Идите в храм! Верите – не верите – идите в храм! Выбросьте из головы все, что вам пели в уши неверующие люди, или люди, которые утверждают, что у них «Бог в душе». Не слушайте никого. Себя слушайте, прислушивайтесь к своему сердцу. Вам говорят, что христианская жизнь скучная и постная? Уверяю вас, она живая и счастливая. У нас каждый день праздник! Как-то звонит мне знакомая: «Ну видела я вашу Пасху. Что же в ней такого веселого?» А другая вышла с пасхальной службы с тихим ликованием в сердце. Потому что Пасха – это Праздник праздников и на самом деле одно сплошное ликование. Только нужно прийти в храм не с предубеждением, а с раскрытым сердцем. Вы родились и живете в православной стране, вас окружает православная культура, и вы ее чувствуете, потому что она вам родная. За тысячелетие в сердцевине страны ничего не изменилось. Страна была и остается православной. Поэтому идите в храм, там вы узнаете, что от вас хочет Бог. Вы узнаете это очень быстро, потому что, по слову христианского писателя, философа и богослова Тертуллиана, душа человека по природе своей христианка. Постепенно внутри вас выстроится духовная система координат. Нельзя идти на поводу у других. Привяжите себя к Богу! Екатерина Васильева

Алексей Сундуков.."Очередь"..1986г СССР

Своей любви перебирая даты, Я не могу представить одного: Что ты чужою мне была когда-то И о тебе не знал я ничего. Какие бы ни миновали сроки И сколько б я ни исходил земли, Мне вновь и вновь благословлять дороги, Что нас с тобою к встрече привели. Степан Петрович Щипачев 1944г.

– Если бы вам дано было исполнить три ваши желания, какими бы они были? – Я хотел бы быть вечно с моей женой - это первое. Я хотел бы быть вечно с моей женой - это втрое. Я хотел бы быть вечно с моей женой - это третье. Родион Щедрин о Майе Плисецкой, с которой они прожили 57 лет душа в душу.

"...Люди поверили в добрые перемены, но, как оказалось, преждевременно. Восторг слишком скоро угас, перешел в унылое прозрение. Люди утром проснулись и вдруг обнаружили, уже никому до них нет никакого дела: голодаешь ты или негде жить, обманут или избит, нечем заплатить за лечение или не на что учиться. Видишь беззаконие — и не с кого спросить. Вокруг словно заговор молчания, глухая стена неслышания, непонимания, равнодушия. Сами того не заметили, как оказались во власти совсем других — волчьих законов..." ( Из книги В.С. Ланового "Летят за днями дни" 2008 год)

... Каждый день, часов около двух, приходил Есенин ко мне в издательство. И, садясь около, клал на стол, заваленный рукописями, желтый тюречок с солеными огурцами. Из тюречка на стол бежали струйки рассола. В зубах хрустело огуречное зеленое мясо, и сочился соленый сок, расползаясь фиолетовыми пятнами по рукописным страничкам. Есенин поучал: — Так, с бухты-барахты, не след идти в русскую литературу. Искусную надо вести игру и тончайшую политику. И тыкал в меня пальцем: — Трудно тебе будет, Толя, в лаковых ботиночках и с проборчиком волосок к волоску. Как можно без поэтической рассеянности? Разве витают под облатками в брючках из-под утюга! Кто этому поверит? Вот смотри — Белый. И волос уже седой, и лысина величиной с вольфовского однотомного Пушкина, а перед кухаркой своей, что исподники ему стирает, и то вдохновенным ходит. А еще очень невредно прикинуться дурачком. Шибко у нас дурачка любят… Каждому надо доставить свое удовольствие. Знаешь, как я на Парнас восходил?.. И Есенин весело, по-мальчишески захохотал. — Тут, брат, дело надо было вести хитро. Пусть, думаю, каждый считает: я его в русскую литературу ввел. Им приятно, а мне наплевать. Городецкий ввел? Ввел. Клюев ввел? Ввел. Сологуб с Чеботаревской ввели? Ввели. Одним словом: и Мережковский с Гиппиусихой, и Блок, и Рюрик Ивнев… к нему я, правда, первому из поэтов подошел — скосил он на меня, помню, лорнет, и не успел я еще стишка в двенадцать строчек прочесть, а он уже тоненьким таким голосочком: «Ах, как замечательно! Ах, как гениально! Ах…» и, ухватив меня под ручку, поволок от знаменитости к знаменитости, «ахи» свои расточая. Сам же я — скромного, можно сказать, скромнее. От каждой похвалы краснею как девушка и в глаза никому от робости не гляжу. Потеха! Есенин улыбнулся. Посмотрел на свой шнурованный американский ботинок (к тому времени успел он навсегда расстаться с поддевкой, с рубашкой, вышитой, как полотенце, с голенищами в гармошку) и по-хорошему чистосердечно (а не с деланной чистосердечностью, на которую тоже был великий мастер) сказал: — Знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких рыжих не носил, и поддевки такой задрипанной, в какой перед ними предстал. Говорил им, что еду бочки в Ригу катать. Жрать, мол, нечего. А в Петербург на денек, на два, пока партия моя грузчиков подберется. А какие там бочки — за мировой славой в Санкт-Петербург приехал, за бронзовым монументом… Вот и Клюев тоже так. Он маляром прикинулся. К Городецкому с черного хода пришел на кухню: «Не надо ли чего покрасить?..» И давай кухарке стихи читать. А уж известно: кухарка у поэта. Сейчас к барину: «Так-де и так». Явился барин. Зовет в комнаты — Клюев не идет: «Где уж нам в горницу: и креслица-то барину перепачкаю, и пол вощеный наслежу». Барин предлагает садиться. Клюев мнется: «Уж мы постоим». Так, стоя перед барином в кухне, стихи и читал… Есенин помолчал. Глаза из синих обернулись в серые, злые. Покраснели веки, будто кто простегнул по их краям алую ниточку: — Ну а потом таскали меня недели три по салонам — похабные частушки распевать под тальянку. Для виду спервоначалу стишки попросят. Прочту два-три — в кулак прячут позевотину, а вот похабщину хоть всю ночь зажаривай… Ух, уж и ненавижу я всех этих Сологубов с Гиппиусихами! Опять в синие обернулись его глаза. Хрупнул в зубах огурец. Зеленая капелька рассола упала на рукопись. Смахнув с листа рукавом огуречную слезу, потеплевшим голосом он добавил: — Из всех петербуржцев только люблю Разумника Васильевича да Сережу Городецкого — даром что Нимфа его (так прозывали в Петербурге жену Городецкого) самовар заставляла меня ставить и в мелочную лавочку за нитками посылала... Из книги воспоминаний Анатолия Мариенгофа