Жизнь на кончике пера

ПОДАРОК РУСАЛКИ Бабка Ульяна с удовольствием разглядывала себя в старинном трюмо. Из зеркала на неё смотрела приятная полноватая старушка в пестрой кофточке с длинными рукавами и чёрной юбке, под которой угадывалась спидныця, нижняя юбка. Волосы прикрывал белый платочек, завязанный под подбородком. Довольно улыбнувшись и глянув на часы, она заспешила. Времени оставалось только-только успеть дойти до церкви, а опаздывать ей ой как не хотелось! Уже от калитки она крикнула деду, что-то мастерившему у сарая, чтоб не забыл загнать кур под навес от жары и заспешила по направлению к церкви. Дед только и глянул вслед: - Ишь ты, принарядилась. Смолоду такая, что ни наденет, все ладно сядет да к лицу. И тут над деревней, лугами и речкой поплыл колокольный звон. Казалось, он заполнил собой все пространство между небом и землёй, созывая православный люд на службу. А вот и церковь, высокая, белая. Ульяна перекрестилась и вошла внутрь. Ещё с детства любила она этот летний праздник. Испокон веку Троицу называют Зелёными святками. И недаром. В церкви-то как красиво! Посредине берёзка, пол устлан свежескошенной травой, иконы украшены цветами и березовыми ветками – ароматный дух идёт, рай да и только! И батюшка Макарий радостно литургию служит, прославляя Святую Троицу. Ульяна в который раз пожалела, что не ходит её дед в церковь и не видит этой красоты. Отстояв службу в толпе празднично одетых односельчан и причастившись, она пришла домой. - Дед, а дед, - позвала она, - пойдём-ка чай пить, праздник – то великий! Я и пирожков твоих любимых напекла. Она сноровисто накрыла на стол, разлила чай по чашкам, пододвинула поближе к деду тарелку с пирожками. - Ты что это все утро возишься, аль собрался куда? – поинтересовалась она, вспомнив как дед возился за сараем, а потом что – то мастерил. - Так, я ж тебе говорил, забыла что ли? На рыбалку завтра пойду, с утра червей смотрел, да садок чинил. - Дед, да что ты, какая рыбалка! Сдурел на старости лет, - всполошилась Ульяна. - Завтра ж Духов день, Русалья неделя начинается. Разве ж можно на реку-то! А русалки утащут?! - Не утащут, - ворчливо ответил Федор: - Кто говорил, что рыбки да ушицы хочется?! Ульяна примолкла. И то правда. Вот только от этого не легче. На Русальей неделе вся нечисть по земле ходит, а уж русалки – водяницы так и норовят кого – никого умыкнуть к себе в омут. Ещё бабушка – покойница говаривала: - Пока жито цветёт, русалки в нем ходят, на людей мОрок наводят и в реку завлекают. В былые времена на Русальей неделе никто не решался к воде выйти. Только днем, чтоб задобрить водяниц, подарочек им оставить. А если примут его, подарочек – то, считай утопленников в деревне в лето и не будет. Во как было! И уже на заре, провожая деда, Ульяна дала ему небольшой яркий платочек. - Вот, возьми, на берегу на ветке повесишь - задобришь водяниц. Не пристанут они к тебе. Дед Фёдор поворчал для виду, но платочек в карман сунул, чтоб не обижать бабку да чтоб не волновалась она. Небо светлело, в воздухе разливался запах луговых трав. Невдалеке замаячила серая в утреннем сумраке фигура. Это Евдокия, местная знахарка, уже отправилась в лес собирать целебные травы. - На рыбалку что ли собрался, Фёдор? – после приветствия спросила она. - Смотри, а то сейчас русалки озоруют. Над рекой ещё стлался туман, когда дед расположился на берегу. Это было его любимое место, такой тайный закуток. Справа развесистая ракита утопала зелеными гибкими ветвями в воде, а под нею лежали большие плоские камни, с которых удобно было набирать воду в ведёрко или котелок. Дед посидел немного над удочками, но поплавки лежали спокойно. Солнце только- только выпустило первые лучи, и небосклон окрасился в розовый цвет. Туман на реке рассеивался, уже хорошо были видны жёлтые кувшинки у берега. Дед полез в карман за спичками и нащупал платочек. - Эх, чуть не забыл. Ульяна запилит, если увидит, что назад принесу. По камням он подошёл к раките и повесил платок на ветку. - Авось кому пригодится. И осторожно двинулся назад. В это время что- то хлюпнуло за спиной. Фёдор оглянулся и успел увидеть хвост уходящей под воду какой – то большой рыбы. - Начинается! Первыми попались подряд два маломерка, чуть больше пальца. Дед, чертыхаясь, снял их с крючка и отпустил в реку. - Куда лезете, засранцы, вам ещё расти и расти! И тут начался клев! Поплавки, судорожно подергиваясь, без конца уходили под воду. Дед не успевал подсекать, и обитатели речных глубин перекочевывали в его отремонтированный садок. Улов был хороший. Наконец, дед решил забросить удочку в последний раз. Ждать пришлось недолго, поплавок ушёл под воду, но приятной тяжести пойманной рыбы рука не ощущала. Фёдор вытащил удочку и тут только заметил что – то зацепившееся за крючок, освободил от тины и ахнул. Это было маленькое колечко с голубым камушком. Старик глянул на ракиту, платочка на месте не было. - Вот тебе и Русалья неделя. Дома, протянув Ульяне колечко , Фёдор сказал: - Возьми, это тебе подарок, от русалки! Автор: Наталия_Фурса

Бобыль Есть у нас в деревне мужчина, Иван. Иван Васильевич. Но так его никто не зовет. За глаза, а то и в лицо, кличут его Бобылем. Мужику уже за пятьдесят, а он все один. Дом его на краю деревни, самый неказистый, с подслеповатыми окнами и прохудившейся крышей. Сам Иван - молчун, какого свет не видывал. Идет по улице, сутулится, смотрит себе под ноги, будто боится чей-то взгляд поймать. С ним поздороваешься - он только головой дернет и дальше пойдет своей тяжелой, неспешной походкой. А ведь когда-то он был первым парнем на деревне. Высокий, плечистый, кудри русые вьются. А улыбка… Ох, какая у него была улыбка! Девки по нему сохли, как трава в знойный полдень. Но он ни на кого не смотрел, кроме своей Ольги. Маленькая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, она была ему под стать. Жили душа в душу. Казалось, нет на свете силы, что сможет их разлучить. А потом пришла беда. Случилось это лет двадцать назад, в конце лета. Ночь была душная, безветренная. И вдруг небо на восточной стороне, там, где жила молодая семья Марии Поповой, озарилось багровым светом. Пожар! Заголосили бабы, залаяли собаки, зазвонили в рынду. Вся деревня как один человек вскочила. Кто с ведрами, кто с топорами - все побежали на помощь. Дом Поповых, новый, только отстроенный, полыхал, как огромный костер. Тушили всем миром. Таскали воду из колодца, ломали забор, чтобы огонь не перекинулся на соседние сараи. Мужики, черные от сажи и пота, вытаскивали из огня какой-никакой скарб. А Иван… Ивана там не было. Единственный из всей деревни здоровый, сильный мужик не пришел. Его дом стоял поодаль, и все видели, как в его окне горит свет, но дверь так и не отворилась. Дом Поповых сгорел дотла. Осталось только черное пепелище да печная труба, торчащая в небо, как немой укор. Мария осталась с маленьким Петькой на руках под открытым небом. Деревня, конечно, помогла. Кто приютил, кто одеждой поделился, потом всем миром отстроили ей небольшой домик. Но обида на Ивана легла на село черной тенью. На следующий день, когда председатель ходил по дворам, собирая подмогу для погорельцев, он зашел и к Ивану. А тот вышел на крыльцо, бледный, с воспаленными глазами, и молча протянул все деньги, что у него были. Председатель деньги взял, но посмотрел на него так, что лучше бы ударил. «Не в деньгах счастье, Иван, - процедил он сквозь зубы. - В людях». И ушел. А через неделю Ольга его умерла. Тихо, во сне. Говорили, сердце у нее было слабое, а тут еще пожар, переживания… На похоронах никого, кроме меня да пары стариков, не было. Вся деревня его молчанием осудила. С того дня он и замкнулся. Улыбка его погасла, плечи опустились, и стал он тем самым Бобылем, которого все сторонились. Шли годы. Мария одна поднимала сына. Женщина она гордая, работящая, ни у кого ничего не просила. Обиду свою она не показывала, но когда видела Ивана, лицо ее становилось каменным. А он, завидев ее издали, всегда переходил на другую сторону улицы. Так и жили они в одной деревне, как на разных планетах, разделенные стеной из молчания и старой обиды. И вот, тем летом навалилась на нас засуха. Такая, какой и старожилы не помнят. Небо стало белесым, выцветшим, а солнце палило нещадно с утра до вечера. Земля потрескалась, трава пожухла и хрустела под ногами, как сухари. А главное, стала уходить вода. Сначала обмелела наша речка, превратилась в жалкий ручеек. А потом случилось самое страшное: высох главный деревенский колодец. Тот самый, из которого еще наши деды воду брали. Скрипел ворот, ведро гулко ударялось о сухое дно, и наверх поднималось лишь облачко пыли. Начались тяжелые дни. За водой приходилось ездить на тракторе за пять километров, к дальнему роднику. Давали по два ведра на дом. Для скотины не хватало, огороды горели. Люди стали злыми, раздражительными. То тут, то там вспыхивали ссоры. Беда, она ведь не только объединяет, она еще и все худшее из людей вытаскивает. Тяжелее всех приходилось Марии. Ее домик стоял дальше всех от дороги, куда привозили воду. И надо же такому случиться! Ее Петька, уже парень-подросток, сломал ногу. Упал с велосипеда. Лежит дома с гипсом, а Мария одна и за хозяйством, и за больным, и за водой. Смотрю на нее, а у нее руки от ведер опустились, под глазами тени легли, а в глазах - тихая безысходность. И вот как-то вечером сижу я у себя, перебираю травы, а сама все думаю о нашей беде. И вдруг меня как током ударило. Вспомнила я, что за домом Ивана, в зарослях старой сирени, был еще один колодец. Дедовский. Им давно никто не пользовался, считали, что он заилился и высох. А вдруг? Накинула платок и пошла к Ивану. Сердце колотится, сама не знаю, что ему скажу. Подошла к его двору. Тишина. Только кузнечики стрекочут. Постучала в калитку. Скрипнула дверь, вышел Иван. Посмотрел на меня из-подо лба, молчит. - Иван Васильевич, - говорю, а голос дрожит. - Я вот чего пришла… Помнишь, у тебя за домом колодец старый? Может, есть там вода? Хоть капелька… Он помолчал, глядя куда-то мимо меня. Потом пожал плечами. - Не знаю, - буркнул он. - Лет тридцать туда никто не заглядывал. И ушел в дом. Я постояла, повздыхала и побрела обратно. Ну что с него взять, с Бобыля? А на следующую ночь деревню разбудил странный звук. Глухой, методичный стук, доносившийся со стороны Иванова дома. Люди выглядывали в окна, шептались, но выйти никто не решался. Мало ли что у нелюдимого мужика на уме. Стучал он всю ночь, а под утро все стихло. И так продолжалось три дня и три ночи. Днем Иван отсыпался, а как только спускались сумерки, снова брался за свою работу. Деревня гудела, как растревоженный улей. «Клад что ли ищет, окаянный!», «Совсем с ума сошел Бобыль!» - неслось из каждого двора. На четвертое утро я проснулась от необычной тишины. Не было ни стука, ни скрежета. Я вышла на крыльцо. Утро было ясное, солнечное. И вдруг я увидела, как от дома Ивана тянулись люди. Один, другой, третий… с ведрами. Я пошла туда. Подойдя ближе, я увидела невероятное. Старый, заросший бурьяном колодец был расчищен. Рядом возвышалась гора свежей, влажной глины. Сруб был подновлен, а над ним - новый ворот из белой, пахнущей смолой сосны. А рядом, на свежеструганной лавочке, стояло полное до краев ведро воды. Чистой, студеной, сверкающей на солнце. Люди подходили, молча набирали воду и так же молча уходили. Никто не решался заговорить. А на крыльце своего дома сидел Иван. Он был весь в грязи, худой, осунувшийся, с черными кругами под глазами. Он смотрел на людей, на этот молчаливый ручеек с ведрами, и в его глазах не было ни гордости, ни упрека. Только безмерная, вселенская усталость. Первой к нему подошла Мария. Она поставила свои ведра, подошла к Ивану и просто встала перед ним. Он поднял на нее глаза. Они смотрели друг на друга долго, целую вечность. И в этом взгляде было все: и горечь двадцатилетней обиды, и невысказанная боль, и робкое, только что родившееся прощение. - Спасибо, - тихо, одними губами, прошептала Мария. - За воду. И… прости меня. Иван ничего не ответил. Он только медленно кивнул, и по его небритой, грязной щеке скатилась скупая мужская слеза. Одна-единственная за двадцать лет. А вечером он пришел ко мне. Сам. Сел на лавочку, долго молчал, теребя в руках кепку. А потом рассказал. - В ту ночь, Семёновна, когда Поповы горели… Оля моя умирала. Приступ у нее был, сердце… Я ее на руках держал, а она синела, задыхалась. Просила меня не уходить, не оставлять ее одну. Я слышал, как в рынду бьют, как люди кричат. Душа рвалась на части. Но я не мог ее бросить. Не мог. Она у меня на руках и отошла, на рассвете… А объяснять что-то потом… сил не было. Да и кто бы поверил? Проще было молчать. Он замолчал, а я сидела и плакала. Плакала о его Ольге, о его двадцатилетнем горе, о нашей деревенской слепоте и жестокости. …С того дня все изменилось. Ивана больше никто не звал Бобылем. Только Иван Васильевич. Мужики помогли ему крышу перекрыть, бабы стали звать на обед. Он сначала дичился, а потом потихоньку оттаял. Снова стал смотреть людям в глаза. И даже тень его былой улыбки начала изредка появляться на его лице. Колодец его теперь зовут Ивановым. И вода в нем, говорят, самая вкусная во всей округе. Живая вода. Она не только спасла наши огороды и нашу скотину. Она спасла наши души. Валентина Семёновна Кузнецова Записки сельского фельдшера@

Деревенский ясновидец 66. Платон знал конечно, что сглаз и прочие подобные вещи святые люди не снимают теми способами, которыми их навели подлые люди. Но "отчитать" человека они могут, конечно без применения магии, особенно если заговОр на смерть был был наведён не специально, а от зависти и жажды наживы. Концерт в монастыре был намечен ближе к вечеру, перед вечерней. Прибывших артистов сначала накормили в трапезной овощной похлебкой и пирогами с рыбой и киселем. И предложили передохнуть немного перед выступлением. На этот раз первым перед такой необычной аудиторией выступал Лёва. Когда он запел, все просто замерли, слушая льющийся чистый голос мальчика. Когда же Лёва допел последнюю ноту, не было бурных аплодисментов, и громких возгласов. Многие просто начали молиться, а кто-то даже назвал голос Лёвы "ангельским", и Лёве предложили пожить немного в монастыре и попробовать петь в церковном хоре. Злата удивилась, когда Лёва сказал, что хотел бы тут на время остаться. Один из трудников улыбнулся, перекрестился и сказал, глядя на Лёву, - Ангельский мальчик, ему доступна благодать божья, он её чувствует и может голосом передать людям, это редкий дар. К ним подошёл один из монахов - Пафнутий, он взял это имя, придя в монастырь. Пафнутий тоже явно расположился к приехавшим, поэтому Платон и решился его попросить, - Нам бы женщину одну "отчитать", можно оставить её на несколько дней? Болеет она, а болезни не видно, а она тает на глазах, кто-то зла ей видно пожелал, смерти ей желает. - И я останусь, можно? - просяще взглянул на всех Лёва. - Ну что ж, пусть они остаются, простую пищу поедят, что в трапезной подают, службу отстоят, а мы за неё молитвы сильные читать будем, и пение хоровое особое послушаем, что силы тёмные отгоняет. Особо если ангел ваш петь с нами будет, тогда уж точно всё отступит, - рассудил Пафнутий. Юля расстроилась, что бабушка тут останется, но Платон сжал её руку, - Не бойся, с ней будет Лёва, да и в монастыре сейчас для неё самое безопасное место, тут люди даже от самых лютых врагов всегда спасались и от страшных неизлечимых болезней избавлялись. Так что всё будет хорошо. Юля тут же улыбнулась, словно солнышко, - Платон, какой же ты добрый, я каждому твоему слову верю, не знаю, что и было бы, если бы не ты! Платону это было очень приятно слышать, ему эта девушка нравилась, впервые в жизни его сердце билось чаще, когда он её видел. Ему хотелось спасать её от всех и помогать во всем, что только можно. От радости общения с ней у Платона аж во рту пересохло... - Юлечка, позвони пожалуйста мне на телефон, чтобы у меня был твой номер, - попросил Платон, - Мне теперь на несколько дней надо домой съездить, но я буду держать тебя в курсе всех событий. А потом опять вернёмся в этот монастырь за Лёвой и твоей бабушкой, договорились? Юля заметно обрадовалась, но тут же покраснела и призналась, - Платон, мне очень стыдно, но я вчера свой телефон утопила в пруду у дома престарелых, где с бабушкой гуляла. И денег на новый у меня нет! Платон впервые ощутил себя всемогущим, ему очень захотелось удивить Юлию. Когда они возвращались, он попросил Максима остановить машину у салона связи, чтобы восстановить сим карту номера Юли. Правда денег на новый телефон у Платона не было, но у него был план - он решил, в виде исключения, своим даром в личных целях воспользоваться. В салоне было пусто. Юля дала свой паспорт и сим карту сразу восстановили. - А ещё дайте нам лотерею с моментальным выигрышем, - небрежно попросил Платон. Он взял в руки карточки, на которых надо было стереть верхний слой, и где под этим слоем был написан выигрыш. Платон все их пролистал, ощутив всё, что было на этих карточках. Парень за кассой даже усмехнулся, - Хочешь машину выиграть? Давай, рискни, сто рублей билетик. - Можно было бы и машину, но сегодня нам нужен новый телефон для девушки, да, Юля? - невозмутимо ответил Платон, оплатил сто рублей, выбрал нужный билетик, и протянул Юле, - стирай и смотри. Парень насмешливо смотрел, как Юля стирает монеткой внешний слой, а она вскоре восторженно воскликнула, - Тут написано - смартфон! Вот это да, Платон, ты что, волшебник? Парень из салона даже глаза вытаращил, - Вот это да, первый раз такое вижу. Ты что, правда что ли видел как-то, что там написано? - Да нет конечно, - улыбнулся Платон, - Просто случайно повезло, вставь сим карту пожалуйста, а то мы спешим... Всю оставшуюся дорогу Юля смотрела на Платона с нескрываемым восхищением. А он, краем глаза видя это, был уже по уши влюблён в её улыбку, её смех и задорные синие глаза. И ему совсем не хотелось расставаться с этой потрясающей девушкой... - Юля, будем на связи, а через несколько дней мы встретимся и вместе поедем за твоей бабушкой, договорились? - произнёс на прощание Платон. Но его глаза говорили ей совсем другое, он так смотрел на Юлю, что было ясно, как сильно она ему нравилась. - Хорошо, Платон, мне так жалко расставаться, сказала в ответ она, и поцеловала его в щеку. Сердце парня от радости затрепыхалось, значит он ей тоже нравится... Завершив гастроли, Платон и Максим завезли Злату и Василия домой, и поехали в деревню. Полина Акимовна не поехала, упросила их ещё остаться у Эсфирь Марковны, уж очень дружная у них компания подобралась, даже расставаться не хотелось... А Платон с Максом рванули в деревню, там их очень ждал Миша. Ведь у них был намечен поход в лес к Косматому медведю и медлить было уже нельзя, старый медведь был совсем плох... Косматый еле открыл глаза, солнце всходило поздно, но птицы уже проснулись. Он поднял свою тяжёлую голову и взглянул на небо с плывущими облаками. Последние часы видит он солнце, вот и его час пришёл. Но он не напрасно небо коптил, лес его жив, чужаки не смогли вырубить их деревья. А на смену ему придут другие. Вон и у волков недавно сменился вожак, каждому своё время жить и своё время умирать. Косматый вдохнул ноздрями терпкий лесной воздух, и сразу почуял, кто к нему идёт. Тех двоих он давно знал, они носят на плече его отметины, это свои и им можно доверять. Он им и доверит свой лес и всех его жителей, ведь они понимают, что лес и люди - единое целое. Он дал им звериную силу и верит в них. Но с ними сегодня идёт ещё один, и Косматый чуял своим седьмым чувством, что и этот человек достоин носить его отметину, они одной крови... Миша, Максим и Платон подошли уже совсем близко. - Ты только не тушуйся и не отступай, что бы ты не увидел, понял, - тихо говорил сыну Миша. Но Платон верил беспрекословно отцу, он всегда знает, что и зачем он делает. Рыжие, с опавшими листьями кусты вдруг зашевелились, и из за них вышел к людям старый, с клокастой шерстью, огромный медведь. Он шёл из последних сил, но был полон достоинства. Миша и Макс остановились, поняв сразу по взгляду Косматого, что так надо. А Платон, словно зачарованный, шёл навстречу медведю. Косматый зарычал, увидев Платона, но парень не остановился, не дрогнул. И тогда Косматый встал на задние лапы и зарычал в последний раз так, что весь лес содрогнулся от его рыка. Платон был уже перед ним, Косматый провел огромной лапой по его плечу, - Бери мою последнюю силу, и пусть она поможет тебе в твоих благих делах. И Косматый, уже почти не видя ничего, рухнул прямо перед Платоном всей своей мощью, примяв траву, кусты и даже маленькие деревья. Рухнул так, что земля содрогнулась. Птицы замолкли и звери затихли. А волки завыли в один голос, провожая своего мудрого Хозяина леса, и благодаря его за всё, что он сделал в своей долгой не непростой жизни... 67. Максиму было неудобно даже так думать, но в отсутствие матери у них с Леной был словно второй медовый месяц. И даже Аркаша их не доставал, парень как надел амулет своего деда, так сразу заметно преобразился. У него появилось желание общаться, видимо и правда амулет давал ему защиту и уверенность. Поэтому Аркаша уже третий день был в гостях у Миши и Верочки. Даже ночевать оставался, так ему вдруг стало интересно общаться с Вестой, Гришей и Богданой. А Максим и Лена в кои то веки остались вдвоём... Но зато теперь настало время Мише за детей переживать, на этот раз за своих приёмных детей - Гришу и Богдану. Хотя ничто вроде не предвещало каких-то больших неприятностей. На три дня Миша с отцом, как обычно, на заимку поехали. Зима никак не входила в свои права, а тихое предзимье обещало хорошую погоду, и дед Слава с сыном решили поставить метки на те деревья, которые они будут рубить зимой. На заимке было много и других дел. Они завезли сюда к зиме в больших мешках соль-лизунец. Эти серые куски соли они всю зиму будут насыпать для лосей в привычных местах. Для оленей и косуль завезли сено и веники из крапивы и ивняка, а для зайцев пойдет и овес, и сено, и залежалые яблоки, и ветки, вымоченные в соли. Зимой, в холода, всё это спасёт жителей леса от холода и голода. Для птиц тоже завезли запасы, ещё осенью дети помогали готовиться к зиме. Собирали и жёлуди, и рябины наломали, когда первый мороз её подсластил, и шишки. Баба Катя, как обычно, засаливая сало, тоже некоторые обрезки замораживала - в помощь пичугам. Делали это Миша с отцом привычно, как и дед Фёдор до них делал, да и ещё кто-то из их семьи. И дети их будут делать, и правнуки, потому что лес - это их жизнь. Построенные людьми города исчезнут, а созданное Господом останется, потому что это - основа жизни... А ещё Миша ждал встречи... Косматый своего преемника не назвал, это у них не принято. Но Миша уже видел на деревьях отметины когтей нового хозяина леса. Этим он уже обозначил себя, и залёг до весны, а после спячки медведь призовёт к себе Мишу. Об этом ему доложили птицы, да и старая волчица как-то забрела на заимку, чтобы Мишу предупредить об этом. Так что, поработав трое суток без устали, они собрались домой. Возвращались дед Слава с сыном уже затемно. А в доме горел свет и вкусно пахло горячей домашней едой, в окно было видно, как Верочка на кухне хлопочет, готовится к приезду мужа и свёкра, ведь на заимке они холодное едят, да чай травяной из термоса пьют. Холодно, а к ночи уже начинало хорошо подмораживать... Миша поднялся по скользкому от инея крыльцу, распахнул дверь, впуская морозный воздух, и к нему тут же кинулась Верочка. Он сразу заметил, что она чем-то встревожена, но Вера обняла его, - С приездом, Миша, батя! Баня уже протоплена, идите с батей прогрейтесь, помойтесь, чистое всё в предбаннике, а я на стол соберу. У нас в гостях Аркаша, он ночует сегодня, за ужином всё тебе расскажу, что было... Миша был заинтригован, что ещё опять случилось? Хотя по виду жены он уже понял, что на сей раз всё обошлось. Наверное что-то с Гришей и Богданой, у него ведь последнее время тоже какое-то предчувствие было, что с ними что-то не так. Хоть дети уже у них и прижились, и Миша их с родными не разделял, не хотел даже думать о том, что они ему не родные, но иной раз чувствовал их отчуждение. То всё отлично, и Гриша, и Богдана папой его зовут, а Веру - мамочкой, а то вдруг набычатся, не слушаются, взгляд неприятный, словно бес в них вселяется. И хоть и неприятно осознавать, но чувствуется - чужие они... В бане были дубовые веники запаренные, они с отцом паркУ поддали, вениками от души похлестались, и розовые и обновлённые, в льняных рубахах, за стол вернулись. Эх, хорошо после трёх суток работ в лесу домой вернуться к жене и детям, туда, где тебя всегда ждут. Вера подождала, пока Миша и отец его поели, чаю налила, калачи с маком, что баба Катя к их приезду напекла, им ближе подставила. - Ух, хорошо дома, а мать где? Откусил от калача дед Слава. - Мирона укладывает, капризничает он, насмотрелся всякого и не уснёт никак, - Вера тяжело вздохнула, - Тут у нас такое было... - Ну расскажи наконец-то, не тяни, - Миша тоже взял калач, мать их пекла особенные, в муку добавки всякие из семян и трав сухих сыпала, да маком сверху обсыпала. После тяжёлой работы, да баньки, такой калач в мёд обмакнул, откусил, чаем запил - и сразу в сон клонит. - Ты чай пей, в общем, гостит у нас Аркаша, он ведь дедов амулет надел и теперь не сидит дома один, не дичится. Они с Вестой поладили, беседовали много, гуляли, нам помогали. А потом к ним младшие пристали вместе играть. Гриша с Богданой и Мирон прибежали, игру какую-то затеяли, да что-то не поделили. Гриша рассерчал, а за ним и Богдана, что, мол, Мирон вам родной брат, ему вы подыгрываете. Я шум услышала и к ним пошла разбираться. Баба Катя за мной пошла, и тут вдруг мы звук колокольчика слышим. Такой необычный звук, какой-то серебряный, как голос человеческий, даже мурашки по спине пробежали. Мы дверь в комнату только открыли, а я смотрю - Катерина Федоровна аж в стену вжалась и побледнела вся, да пальцем мне указывает, - Смотри, Вера, гады какие-то, сущности тёмные за наших Гришу и Богдану цепляются, падают, да бегут. Неужто они серебряного звона колокольчика напугались? Я, конечно, не вижу ничего, а Веста и Мирон тоже увидели, Мирон жутко испугался. Веста Аркаше кричит - звони сильнее, ещё давай, ещё! В общем, прогнал их звук колокольчика, это Аркадий без спроса у отца колокольчик этот взял, просто он ему понравился. Аркадий даже не понял, что случилось, ему Веста потом объяснила. Богдана с Гришей теперь спят, как ангелы, на них нечисти было незнамо сколько, видно из их прошлой жизни, а колокольчик всех выгнал. Лишь Мирон наш очень впечатлился, плакал даже, но теперь всё хорошо. - Надо же, а ведь я чувствовал, что с Гришей и Богданой что-то не то творится, но не понял, что на них нечисть напала. Так что молодец Аркаша, хоть и взял без спроса колокольчик у отца, но доброе дело сделал, изгнал нечисть... Максим же с Леной даже не заметили пропажи. Они наслаждались тем, что были вдвоём. Ведь скоро Максиму надо ехать в город забирать Полину Акимовну, а она ещё задумала к ним в гости Вениамина Львовича привезти. Да и Аркашка хочет с ответным визитом к ним домой позвать с ночевкой детей Миши и Верочки. Так что скоро у них дома будет шумно и весело, а пока они вдвоём, и Максим в очередной раз понял - какое счастье, что они с Леной тогда встретились...

Не пара. Автобус шуршал пакетами с подарками и благоухал копченой рыбой, колбасой и зелеными мандаринами. У кого-то даже связки бананов из авоськи выглядывали. Тоже зеленые, как и мандарины. Народ по этому поводу нисколько не переживал – матушка в валенки положит, как помидоры, да к печке прислонит – мигом доспеют. Настроение у пассажиров было праздничное, несмотря на разыгравшуюся пургу, кидавшую в стекла транспорта целые комки снега. Все молились на водителя, на вид не вредного. Справится, выдюжит, довезет? А то как бывало, попадется какой принципиальный, на дорогу посмотрит, да и развернется на середине пути, мол, дальше не повезу, товарищи. Кому не нравится – могут идти пешком. А какой «пешком» - до ближайшей деревни двадцать километров, до самой дальней – шестьдесят. Вокруг лес, сугробы, волки и мороз! И ничего не попишешь – водилу тоже надо понять. Застрянет автобус в снегах, кто вытаскивать будет? Вы-то, пассажиры, дома к печке приложитесь, а ему что делать? Утра ждать? В такую погоду, одному, сладко ли? А потом еще и от начальства по шее получать – почему не явился в автотранспортный цех вовремя? Давно премии не лишали? Тоже ведь семья, дети у мужика, надо понимать. Пассажиры отлично все понимали и даже сочувствовали. Пока ехали. Взывали к совести злую метель, потихоньку, под нос, поминали всех святых и обещали не пить, не курить, и не буянить во время праздника. Прощения попросить у обиженных и сдать, в конце концов, пятнадцать копеек на сбор помощи детям Никарагуа – только пусть кончится непогода, и автобус благополучно доедет до родного села, где ждут родители. Ждут-пождут и волнуются. Где жена и детишки наряжают елку, где застыл к празднику дрожащий холодец. Где селедка манерная облюбовала уже овальную, специально для селедки предназначенную тарелку. Где дочка или сынок дышат на морозные узоры, пальчиком расширяя для себя маленькое окошечко, посмотреть на улицу – папка едет или нет? Володя Горшков спиной чувствовал, как на него молятся. Ему это льстило. Он, водитель желтого «лунохода» или, грубей, скотовоза, сейчас был царем и богом во всем этом занесенном сугробами лесном королевстве. От автобуса сейчас зависели пассажиры, их семьи, все-все-все! И он, конечно, старался. Желтый «Лиаз» громыхал, истерически трясся, но вез, и его колеса пока не увязали в сугробах. Где-то Володька понижал передачу, и полз с черепашьей скоростью, но пер уверенно, зло, как бы говоря: - Не боитесь, товарищи дорогие. Дойдем! Допрем! В салоне было тепло, празднично пахли мандарины, некоторые позволяли себе робко пошутить, чувствуя скорую встречу с домом, некоторые, особенно бабушки, перед тем, как раствориться в метели, подсовывали Володе конфеты и карамельки, поздравляли с Наступающим и благодарили от души. Двери послушно открывались, бабушки ныряли в бешеную круговерть пурги, словно десантники в небо. Только рюкзаки, набитые снедью, мелькали, будто парашюты. Остальные, не дыша, ехали дальше. И Володька, как всякий царь и бог, был очень красив сейчас, загляденье просто. Эх, вот как к девушкам подкатывать надо! Эх, видела бы его сейчас Надя, боль его и слабость… Небось бы не ушла… Но Надя, бывшая Володькина девушка, не видела сейчас своего отважного и человечного парня. Она и во время совместной жизни не особо замечала, как он работает. Даже ни разу не прокатилась по его маршруту. Потому что желтый луноход под номером 146 ездил исключительно по деревням. А Надя была девушкой городской и деревню презирала. И деревенских презирала, фыркая: - Издалека видать, «колхозаны». Все с прилавков метут, как ненормальные. Жрут, как не в себя. Дорвались… А он ее очень любил, Надю. Он так гордился Надей. Она, правда, как в песне, «летящей походкой вышла из мая» и остановилась возле него, тогда, в ресторане, на Володькином дне рождения. Просто Владимиру исполнилось тридцать лет, круглая дата. И он решил отметить это дело в ресторане «Русь». Ресторанные девчонки были хорошими знакомыми: Володька семь лет водил газон с продуктами, и в этот ресторан поставлял мясо и куриц. «Русь» принадлежала заводу, и «газон» принадлежал заводу. Все свои. Даже когда Володя ушел в автобусное, связи с девчатами не терял. Вот и помогли организовать банкет. Все, как положено: и жаркое, и холодное, и «дичь». Столы накрыли на двадцать человек. А потом и сами подсели, хорошенькие такие, в чепчиках, в передничках, длинноногие. Володьке – что, Володька только радовался, не к каждому так запросто, по-свойски, девушки присаживаются. Денег он тогда на этот банкет просадил – жуть. Все отпускные, премию и получку. Дурак. Зато Надю нашел. Она в ресторане новенькая была. Она с ним и пошла. Думала, что Володька – богач. Или рекетир какой. Или подпольный цеховик, джинсы в гараже шьет. В общем, промахнулась. Зря потратила на Володю свое драгоценное время. Она так потом и сказала: - Зря только время потратила. Иди, Вовик, в свой автотранспортный цех. Иди, милый. Ключи оставлю на тумбочке. Оказывается, ресторанные официантки Надьке ничего не сказали. Она ведь новенькая. Решили, наверное, подшутить: вот он наш местный богач. Хватай, Надюха! Виляй попой, завлекай мужчинку, бери себе, не прогадаешь! А Надюха тогда прям с подкатом подъехала: плотно рядышком присела, горячим бедром к Вовкиному бедру прижалась и жарко в ухо шепнула: - С Днем Рождения! А вы часто тут бываете? От нее вкусно пахло яблоками. Или яблоневыми цветами – Володька не очень в духах разбирается. Только ресницы Нади были по-настоящему пушистыми и длинными. Хотелось по ним пальцами провести, Володя еле-еле сдержался. И губы у Нади были пухлыми, алыми, упругими, зовущими. И грудь у нее вздымалась высоко. Володька боялся окосеть, так он в разрез ее платьишка пялился, так пялился, что механик Тараскин два раза вилочкой по бутылке стукнул, чтобы Володькино внимание на свой витиеватый тост обратить. Она, наверное, уже тогда поняла, что Володька – обыкновенный парень. Непонятно, что ее задержало около него на целых шесть месяцев: особой красоты в Вовке не было, да и с деньгами напряжно после банкета. Но она жила у Вовки все эти полгода. На нее дышать было страшно, до чего красивая. И умница такая, и Володькину квартиру в порядок привела. И… вообще. - Как можно в таком свинарнике жить, Вова? – она часто задавала такие вопросы. Володька только плечами пожимал. Как? Да фиг его знает. Здесь, в этой квартире, всегда хозяйничала бабушка. Она Вовку воспитывала, она и за порядком следила. А потом умерла. - Фу, что это? Тряпки для посуды? Их в руки брать страшно! – возмущалась Надя. Она безжалостно выкидывала старые тряпки в помойное ведро, находила в шкафу какие-то ветхие простыни, рвала их на ровные квадраты и аккуратно приметывала по краям. Каждый день раскладывала тряпки в раковине, посыпала хлоркой и заливала водой. Пахло едко, резко… А она смеялась: - Это запах чистоты, дурачок! Она стирала белье и полоскала его с синькой. Наследство от бабушки, комнатные цветы, очумевшие от неумелого Вовкиного ухода (то не поливает их по месяцам, то заливает до плесени), вдруг «разжирели», пошли в рост и в цвет. Занавески на окнах обрели свой первоначальный вид, а сами окна вдруг заголубели, и улица за ними приобрела весеннюю яркость. Володька просыпался от тихого треньканья кухонной посуды и запахов чего-то печеного, до боли знакомого, домашнего. То и дело, на тоненькой тарелочке появлялась сырокопченая колбаса или ароматный сыр – Надя приносила с работы «остатки». - Я вообще не понимаю, зачем заказывать нарезку на банкет? – говорила она, - даже поварам она до смерти надоела. А девочки берут, не брезгуют. Все равно никто не ест. Не притрагивается даже. Володьке казалось, что в этой тесной, неприглядной бабушкиной квартире наконец-то поселился добрый ангел. Правда, обладал этот ангел плотью, молодой, прекрасной, свежей, отзывчивой на Володькины ласки. А он до сих пор робел и трясся, едва прикоснувшись к высокой и упругой Надиной груди. И Надя мелодично смеялась над его смущением – «а говорили, что ты редкостный нахал, а ты вовсе не нахал, а молодой «вьюнош», мальчик, Коля Гладышев из «Ямы», тебя бы в эту «Яму», к Женьке, та тоже прослезилась бы, жалеючи» Володька краснел, потому что совсем не понимал, о чем говорила Надя, еще больше робел перед ней и боготворил ее. Он уже копил деньги, старательно откладывая каждый рубль, ругая себя за чудовищную дурь: зачем уволился из заводского автотранспортного цеха? Там легче было зашибать «левака», не то, что тут, на убогом «Лиазе». Но ведь не зря его считали перспективным. Он надеялся поработать на колхозных рейсах пару годиков, а потом уж и на междугородку перейти. Михалыч место для него держал – ему как раз через пару годиков на пенсию. И вперед, Вовка, на Ленинград! На «Икарусе» - зенит карьеры! А потому надо терпеть. Откладывать с аванса и с зарплаты, чтобы сыграть свадьбу. Чтобы Надя стала его женой. И он для нее тогда все сделает! Луну с неба не достанет, а машину купит. И новую мебель, и кухню, белую, полированную! Он же перспективный, он сможет! Он же любит ее до смерти. На всю жизнь! *** Она ничего не рассказывала о себе, не делилась планами, даже не мечтала вслух. Но Володьку все равно влекло к ней, туманило мозги и сносило крышу. И вот однажды он решился: встретил Надю с работы с цветами – купил, а точнее, достал букет по очень большому блату. Вел ее домой и украдкой «фотографировал» взглядом зависть в глазах – и мужских, и женских. - Надюша, давай поженимся, - наконец, признался. А она вздрогнула вдруг и ничего не сказала ему. А утром призналась, что даже не думала об этом и не собиралась. - А зачем тогда, - растерянно пролепетал (как школьник – фу) Володька, - все это… Мы как муж и жена с тобой… - Зачем, зачем… У тебя квартира. Я люблю жить в нормальных человеческих условиях. Ты мне не мешал, а я старалась отплатить добром. Тебе нравилось? Тогда, какие ко мне претензии? Что мне с тобой, Вовчик? Какие перспективы? Стирка и уборка? Или ты думаешь, официантка в «Руси» - верх достижения? Я и так ошиблась, время только потратила. Ладно, пора двигаться дальше. Ключи оставлю на тумбочке. И ушла. Володька свету белого не взвидел. Надя просто его использовала. По-женски, хитро, тонко… У нее другие цели. И винить ее не в чем. Не Володькиного полета птица, оказалось. Мужики в АТЦ всячески Володьку поддерживали. Он не трепался, нет. Но разве что скроешь от людей в их городе. - Работает «твоя» в ресторане пока, видели. Ходит, задницей крутит, туда-сюда, с-с-стерва! – докладывали после выходных, - а ты не жалей. Ну, пожила, покрутила филеем перед носом – радуйся! Нам и за всю жизнь такого не перепадало. А она, говоришь, еще и хозяйничала? Обалдеть. И че нюнишься? - Ничего, Вовка, не дрейфь, на междугородку перейдешь, а там, глядишь, и вообще в «Совавтотранс» пересядешь, парень ты сообразительный. В «загранку» будешь гонять, вот тогда и посмотрим, чья взяла! А эта, фря твоя, пусть в ресторане сидит! Тьфу на нее. Видали мы… - Михалыч, грузной тушей высился в курилке, заглядывал Вовке в глаза и посапывал негодующе, - ничего, ничего. Терпи, парень! Старайся! И Володька терпел... Не пара, часть 2. Володька ни разу не сорвал рейс на своем желтом «Лиазе», содержал технику в идеальном состоянии, был вежлив и предупредителен с пассажирами. К Новому Году надеялся на хорошую премию и благодарность. Переходящий вымпел уже пламенел над панелью. Еще немного, и будет ему новый виток в карьере. Однако, сердце болело и ныло. Смотреть на людей со свертками и кульками, румяных, тревожных, изнывающих в ожидании праздничной выпивки и свежей закуски, не хотелось. С такой погодой Володя выберется ли из снежной каши? А вдруг застрянет где-нибудь в стылой ночи? Но и домой тоже не хотелось. Дома не было «ДОМА». Даже елка не стояла. И, главное, Нади не было. Квартира сразу осиротела без женщины, и цветы пожухли, съежились, скукожились. Тошно теперь там: табачная вонь и пыль. И запах хлорки. Квартира не пахнет чистотой, как при Наде, она ВОНЯЕТ общественным туалетом. В Алимове выскочили оставшиеся пассажиры. Выскочили, как в яму ухнули. Володька плохо различал дорогу, слившуюся с небом, с лесом, со всем миром. К автобусной остановке было не подъехать совсем – она потерялась в сугробах. Разворотного кольца не видать – Володя уже и не знал даже, что делать. Больше рейсов на сегодняшний день не было запланировано. Рация шипела рассерженной коброй: откуда-то издалека пищала визгливая диспетчерша Павловна: - До… те… ку… Доложите обстановку, значит. А чего ее докладывать. Хреновая обстановка. Надо бы «срывать» рейс и разворачиваться. - Ила… ое! Нег… ка…ое…уа… Пшш… пыш…пыш… инее. "Позвонила в дорожное. Снегоочистительная техника пойдет с утра. Докладываю в парк о задержке водителя по уважительной причине". Володька вздохнул раздраженно. В Алимове его могут пригласить в контору. Чтобы переночевать в тепле. Было такое частенько. Уже и система отработана автоматически. А может быть, и в гости пригласят, к сытному столу, к дому, наполненному детьми, многочисленными родственниками, гостями, любовью, светом. Вот ведь как: живут у черта на куличках, а все равно – счастливы. Нет, лучше не надо. Напоят, чего доброго. А Володька за рулем. Даказывай потом, что не выдержал вероломного напора деревенских! Эти и мертвого заставят стопку принять, их ничем не прошибешь. Володьке нравилась деревня. Он не понимал, почему люди бегут из нее толпами. Раньше, понятно: паспортов не давали, держали впроголодь. Паши, ломи, село, гни спину на город за палочки. А теперь – красота. И дом культуры есть, и столовая, и кино, и дома о двух этажах с газом и туалетом, и школа, и библиотека. Вот, как например, в Алимове. А люди бегут. И бегут так, будто пожар в совхозе или мор. И ведь одеты все хорошо – женщины в добротных пальто, на мужчинах – шапки меховые. Сегодня одна зашла – на ней шуба с капюшоном, страшно подумать, сколько стоит шуба такая, непонятно, баба или мужик – стог какой-то! Шмыгнула куда-то на задние сиденья. Вовка не успел рассмотреть – толпа народу. Ну не из местного медведя такую пошили, правда? Он окинул глазами путевую ведомость и заморгал. До Черемушек, последней деревни, должен ехать еще один пассажир. Неужели здесь, в Алимово выскочил? Глянул в зеркало: сидит. Сидит комом, тот самый «стог», в шубу кутается и не шевелится. - Гражданочка! Эй? Просыпайтесь! Дальше транспорт не пойдет – не пройти! Сказал так и покраснел. Стыдно. Ждут где-то гражданочку, а ее нет! И не будет сегодня. И что делать. - Гражданочка! – Володя пошел по ряду. Тронул рукав лохматой шубы. Набрался смелости, коснулся капюшона. - Убери руки, дурак! – вскрикнул вдруг «капюшон»... Надькиным голосом. Володька отпрянул. Из недр мехов вдруг показалась красивая точеная головка Нади. Бывшей любимой. Хотя, вряд ли, единственной – как уверяли Вовку мужики на работе. Долгая пауза. Володя не мог слова вымолвить. И чего это понадобилось эффектной Наде, бесцеремонно бросившей Володю за простоту и небогатость, в Черемушках, в непроходимой глуши, куда обычно городские только летом наезжают за ягодами. И то – бабульки, которым и черт не страшен, не то, что местные гибельные болота? - Привет, Надюха! – Володька старался вести себя непринужденно, - а чего это ты? Там не Ленинград вроде? Или путь короче, если по прямой? Ну да, съязвил. Но ведь и она его не жалела. Ишь, как покраснела, как клюква, соком налилась. Неужели родственники у Надьки в Черемушках? Вот так да! Вот так номер! И это она о деревенских, о рожаках своих, с таким презрением, через губу отзывалась? Дамочка… Ага! - Чего смотришь? – Надя говорила отрывисто, резко, - чего встал? Поедешь? Или нет? А как ехать? Дороги нет… - У тебя в Алимово знакомые или родственники имеются? Ну… переночевать. Видишь, что творится? Подруги... там… - Нет у меня ЗДЕСЬ никаких подруг. Никого я не знаю, - Надежда сказала это категорическим, не терпящим возражений тоном. От своей Родины, не стыдясь, открещивается. Будто стыдно ей за эти места. Будто не Родина это, а зона какая, от которой не откреститься и не отмыться навеки. - В автобусе замерзнешь. Пойдем, Надя. В конторе переночуем. - Я здесь останусь. Мне тепло, - огрызнулась она. Он хотел крикнуть ей, что она дура! Что ей, может быть, и тепло, а Володьке – не очень. Что в термосе кончился чай. И куска хлеба нет! Что он не намерен тут с нею до утра куковать! Однако, смолчал. Потому что, в душе, он готов был с ней куковать хоть на северном полюсе. Вечно. Один на один в такую ужасную и такую прекрасную новогоднюю ночь. Что-то, все-таки ТАМ происходило правильное, коли соединило их в одном автобусе. Без свидетелей… *** - Так и будешь стоять? Мы поедем или нет? – в голосе Нади были слышны истерические нотки. Казалось, она злилась на Володьку не из-за того, что погода «НЕЛЕТНАЯ», а просто за то, что есть на свете белом такой Володька, торчит, понимаешь, как прыщ на заднице, и мешает Наде жить. - Никуда мы не поедем. Я сказал уже. Она вдруг резко встала, схватила неожиданно страшненький брезентовый рюкзак, набитый продуктами и, яростно оттолкнув Володю, начала протискиваться вдоль рядов сидений. - Открой двери! Выпусти меня! – приказала. Сама же с трудом пыталась втиснуть просторные рукава шубы в лямки рюкзака. По ней видно было: не для красоты напялилаона на себя меховое «богатство». Шуба, грубоватая, с лохматым ворсом, служила исключительно по прямому своему назначению – обогреть и защитить от ветра владелицу. И на ногах Нади Володя обнаружил не изящные сапожки на молнии и высоких каблучках, а самые натуральные валенки. Самого, что ни на есть, сельского, простецкого вида. - Ты дура совсем? – вскрикнул Володя, - куда ты намылилась? Там же край! Да разве Надю удержишь. Но она сменила приказной тон на умоляющий. - Правда, Володя, выпусти! Пурга почти закончилась. Что тут, десять километров всего, к ночи доберусь, я не в первый раз уже. Я привычная. Мама ждет – я обещала! - Мама подождет, Надюша! Неужели она не поймет? – Володька готов был на колени встать перед Надей. - Не подождет! – Из глаз Нади полились вдруг слезы, она умирает, Вовка, понимаешь? Умирает! Открой двери. Пожалуйста. Не переживай. За мостиком у меня лыжи припрятаны. А волков сейчас на дороге нет, стая на сто километров ушла. Володя забрался в кабину. Двери «Лиаза», пшикнув, распахнулись. - Подожди, Надька, я с тобой! Надежда уже с улицы крикнула: - Не надо, у тебя ни одежды, ни лыж… И вообще – не надо! Она тяжко, в своей объемной шубе, пробиралась через заносы. Но, на Вовкино удивление, пробиралась уверенно, ходко, как сильное животное, не раз торившее себе тропу среди непроходимых снегов. Видно было – Володькина «любоф» совсем не была рафинированной городской девицей, которую из себя представляла все это время. Настоящая лесная косточка - в Вовкиной помощи не нуждалась. Он чувствовал себя распоследним идиотом, этаким никчемным дурачком «с горы». Чего он стоит? Девка в метель, в кромешную мглу поперла, одна! А этот встал тут… Бегать по селу некогда. Володька ткнулся в первую же дверь избы с ярко освещенными окнами. Долго не открывали – была слышна громкая музыка – Алла Пугачова «грозила невидимым соседям наверху, что делу время, а-а-а-а-а потехе ч-а-а-а-а-с!» Володька отчаянно замолотил кулаком, и его услышали, наконец. Нарядный, в новой рубашке и даже при галстуке, мужичок неохотно просунул красный, веселый нос в щелку. От него вкусно соленым огурцом и чесноком вперемежку с водкой. - О, б…, ты че? Тебя откуда принесло, парень? – спросил он. - С Наступающим, здравствуйте! Я – водитель автобуса рейсового. Застрял! Мужик сграбастал Вовку и втянул в сухие, холодные сени. - Пойдем, пойдем, че ты! У нас погостишь, кляп с ним, с автобусом! Ирк-а-а-а-а! Ир, к нам гости! - Не, спасибо! Не, я не… Ярко горит люстра со «стеклярусом» в просторной «зале». Сельские жители упорно называли горницу «залой». Простим им эту наивную и смешную привычку. В углу – цветной телевизор. Стол, накрытый новенькой клеенкой, ломится от яств. Народу-у-у-у! Все кричат, гогочут, улюлюкают. К Володьке потянулись многочисленные стопки и даже стаканы. Вот те и сухой закон! Пахло чем-то жареным и неизменным пряным чесноком – у Володьки в желудке заурчало. Дети, по уши измазанные шоколадом, кричали: Д-е-е-д Мороз! Хозяйка, та самая Ирка, принаряженная, губки в помаде, сновала туда-сюда с блюдами. - Садитесь, садитесь, ну что вы! – она настойчиво приглашала гостя к столу. Хозяин бесцеремонно сдергивал с Володьки куртку. - Водила наш! Автобус застрял! Колька, итить твою колотить, не набухивайся до чертей! Завтра в смену! – мужичок обернул к Володе свое румяное лицо и пояснил, - это Николай! Он на тракторе завтра дорогу будет расчищать, не волнуйся, паря! А хочешь, он попозже почистит? Какой дурак с утра куда поедет? Выпьешь с нами… Ирка, дай тарелку! Выпьешь, выспишься! Кто-то из сидевших за столом возмущенно крикнул: - Ты, Федя, совсем обалдел? А если скорой надо ехать? Колька, не пей, зараза! Уже третью схватил! - Все нормуль! Все нормуль! Я третью схватил, да семь пропустил! Выйду, сказал же! Володя совсем размяк в веселой, такой родной обстановке. Телевизор, со звуком, включенным на полную мощность, орал: «Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня!» Кто-то спорил с соседом о политике. Кто-то затягивал жалостливую песню, но народ, недостаточно подогретый, не хотел вторить певцу. Кто-то поносил Колю «проклятым алкашом» и не давал ему выпить «четвертую». А перед носом Володи возникла огромная плоская тарелка с завитушками по ободку. И тут же на нее набухали поди чего: и оливье, и шубы, и картошки с укропом, и мясо… - Кушайте, кушайте, наверное, замерзли… Ох, такая погода, прости Господи, и домой вам не пробраться… Огурчика? Помидорчика? Ухватистый хозяин лихо подмахнул рюмку – пей! Володька было потянулся к водке, за которую сейчас еще и потолкаться в очереди нужно, но осекся: перед глазами замаячила неуклюжая шуба. Тоненькая Надя казалась в ней медведицей. Где-то тащит она на себе эту шубу и рюкзак, пробирается через снежную завесу в никуда… - Спасибо! Не буду! Вас как по имени, простите, Федор? Федор, вы мне не одолжите пару лыж! Там человек, девушка… Одна! *** И вот, Володя теперь – турист. И на него напялили какой-то тулуп, наверное, до революции сшитый. И валенки на Володиных ногах, и торбочка с закусками и чекушкой самогона (Федор настоял – «не внутрь, так снаружи намажешь») А на валенках – настоящие охотничьи, широченные лыжи. Дорога видна. Тут особо размышлять не надо – нужно просто идти и не сворачивать. В тулупе тепло и в желудке – тоже приятно. На душе тревожно. Никак не унять ледяной холодок – Володька с удивлением обнаружил, что ему страшно. Просто страшно, вот так, на ночь глядя, тащиться куда-то в леса из новогоднего дома, теплого, гостеприимного, полного ласкового и смешливого народу. Но, чем страшнее и жутче становилось под сердцем, тем жестче пробивались упрямство и решимость: Надя, одна, совсем одна… И у нее… мама умирает. Чтобы заглушить страх под ложечкой, Володя старательно отвлекал себя разными мыслями. Подумать было, над чем. Например, когда его спросили, мол, что за девушка такая, он сказал, что «Надя из Черемушек». А Федор, хозяин, вдруг гыкнул: - Надька? Так у Надьки же… - и умолк, потому что Ирина, жена, больно ткнула супруга в мясистый бок со словами: «Их дела, разберутся, не лезь, нафиг» Какие «их дела»? Их, то есть Володьки и Нади дела? И что у них за дела? Надины тайны тревожили и волновали. Что там стряслось у Нади в этих Черемушках? Почему она так рвется сквозь метель в свою деревню? Говорит, что мама больная… А чего раньше не рвалась? За полгода ни разу она не выезжала дальше своего ресторана. Ну ладно, скрывала деревенское происхождение. Это понять можно – некоторые девушки стесняются Родины, за городских сойти хотят. И у них неплохо получается. Никогда бы, ни за что Володя не догадался, что Надюша из глухого села. А и догадался бы, так и что? Подумаешь… Да хоть из тундры – наплевать! Но он-то – спетая песня. Кстати, а почему? Для Надьки Володька – самое то! Уж городской пропиской обеспечил бы. Чего она искала? Побогаче кого? Видать, не нашла… И девчонки из «Руси» как-то болтанули нечаянно: не нашла. По крайней мере, никто ее вечерами не встречает. Не нашлось больше дурака… Метель и не думала успокаиваться, слепила глаза и пыталась забраться под воротник тулупа. Но воротник (вот вещь!) был высок и широк. Володька поднял его и спрятал лицо в пахучую овечью шерсть. Идти на лыжах было неудобно, Надиных следов совсем не видно – замело: никакой колеи. Но хоть направление угадывалось, не тропка, дорога же! В Володькиных ушах – свист и вой. Зато не холодно – раз-два, раз-два на лыжах, как бы не вспотеть с непривычки – в последний раз Вовка ходил на лыжах в армии. Ничего, голова боится, а ноги делают. Предположительно, он должен нагнать Надю через час. Господи, помоги! (В Бога Володька не очень-то и верил) Но кто-то должен ему помочь? Он обернулся – деревенские огоньки мигали вдалеке. До смерти хотелось вернуться в тепло домашнего очага. Володька подавил в себе это желание – где-то впереди дурочка Надя. А он, как черепаха, тащится. И все-таки, что же там «у нее»? Догадка внезапно пришла в круглую Вовкину голову. Ну конечно! Неужели он, дурак стоеросовый, сразу не смог догадаться? Там, в Черемушках, у нее больная мама и… Ребенок! Надькин ребенок! И она не говорит о ребенке! Кто ее возьмет с хвостом-то? Наверное, Надя испугалась – ничего не сообщила, потому что Володька как-то раз обмолвился, что не смог бы жениться на мамочке с ребенком, потому что этот ребенок не примет его и будет всячески мстить. Когда еще была жива мамка и приводила в бабкин дом всяких женихов, он, шестилетний Вовка, рыдал от ненависти к мамкиным женихам. Он ненавидел всех поголовно! Он им мстил за сгинувшего «на ответственном задании» папку, за несчастную, пристрастившуюся к винцу мамку, он подбрасывал кнопки на стулья, заливал в их ботинки рыбий жир и еще много чего подлого делал… Потому и не смог бы взять женщину с ребенком. Ребенка никто никогда не спрашивает. А надо бы спросить… Надя поняла все по-своему… Точно! Точно! Ой, дурочка какая. Сам виноват. Правильно она от Володьки ушла, так ему, Володьке, и надо. Метель остановилась резко, будто кто-то могущественный и большой вдруг переключил тумблер. Стало тихо. Тихо, мягко как-то и тепло. Вдоль дороги высились лохматые ели, по самые макушки заваленные снежными шапками. Редкие осины и хлипкие березы сгибались под тяжестью снега и склонялись над дорогой в три погибели. Володьке показалось, что идет он по туннелю. Опасаться стоило – деревья запросто могли рухнуть и похоронить под собой. Он скинул с руки огромную рукавицу, потянул шнурок торбы и вытащил огромный фонарь. Нажал на кнопку, посветил вперед: никого, и даже следов лыжни нет: чистая, блестящая от света фонаря, белая целина. Луч фонарика метнулся по еловым веткам, по заваленным обочинам и… Володька похолодел. Его ноги подкосились.

Деревенский ясновидец 61. Пока Максим вёл машину по городу, потерявшийся старик совсем разомлел в тепле и задремал. Собачка Милая тоже уснула у него на руках. Но, как только машина остановилась у дома Эсфирь Марковны, старик тотчас очнулся и стал озираться. Его глаза, еще недавно полуприкрытые дремотой, теперь с любопытством смотрели по сторонам, - Где это мы, Милая? Собачка весело тявкнула и лизнула руку сидящей рядом Эсфири Марковны. - Веня, мы пока ко мне пойдём, тебе надо хоть немного согреться, помыться и вообще отдохнуть. А потом будешь вспоминать, где ты живёшь, - любезно предложила она старому другу. - Ты что, Эсфирь, думаешь меня пора на помойку? Я уже всё вспомнил, как тебя увидел, я ведь рядом с тобой живу, это ты наверное всё забыла? Эсфирь Марковна даже рассмеялась, ее глаза заблестели от радости, что Венечка начал вспоминать! - Так я думала, что вы куда-то переехали, мы давно ведь не виделись, я так поняла, что ты один живёшь и твоей Нели нет в живых, много уже времени с тех пор прошло. Но только все равно давай сначала пойдём ко мне. Дома у старинной подруги Вениамин Львович совсем ожил. Горячий душ смыл с него усталость и пыль его скитаний и бродяжничества. А одежда, которую ему все подбирали, оказалась удивительно удобной. Простая домашняя еда, вкус которой он почти забыл, была удивительно вкусная и вернула ему силы. Они с Эсфирь Марковной, устроившись в уютной гостиной, погрузились в мир воспоминаний. Она принесла альбомы со старыми фотографиями. А Милая, которую тоже необычайно вкусно накормили, села к хозяйке на руки и повизгивала от радости. - Кто же назвал её таким чудесным именем? - не удержалась от вопроса Эсфирь Марковна, - Первый раз слышу, чтобы у собачки была такая кличка. - Знаешь, как ночью холодно спать на улице на лавочке? И вдруг мне кто-то теплый лег под бочок, а я и спросил её в том полубреду, в котором находился, - Это ты, милая? Сам не знаю, кого я тогда себе представлял, наверное Нелечку, жену свою любимую, помнишь её? И вдруг мне так тепло стало, я уснул, а мне Неля приснилась. И сказала, что теперь она всегда со мной будет рядом и что я не пропаду! Это ведь она, моя Милая, меня тогда к той дороге и потянула. И я прямо перед вашей машиной рухнул, ведь это неспроста, спасла она меня! Старик замолчал на секунду, а потом погладил собачку и в глаза ей заглянул, - Да, Милая моя? Ну конечно, а кто же она ещё, она и есть моя Милая... Старика всё же уговорили ночевать здесь, а на следующий день дружно пошли провожать Вениамина Львовича к его дому. Впереди весело бежала Милая, она хоть и не знала, где его дом, она же к старику не так давно прибилась. Но чуяла, куда идти, и что теперь её жизнь станет совсем не такой, какой была раньше, ведь она теперь не бездомная! Дом старика и правда оказался неподалёку, дома было всё в порядке, только продукты в холодильнике испортились - ведь Вениамин Львович почти месяц бродяжничал из за того, что память потерял. - Вот мне повезло, что именно вы на меня чуть не наехали, когда я упал, - радовался он в который раз, - Я как от падения встряхнулся, а когда ещё и Эсфирь увидел - сразу всё и вспомнил! Злата с Василием и Максом тут же принялись за небольшую уборку. Проветрили, квартиру, холодильник вымыли, полы пропылесосили, и сразу стало свежо и уютно. Платон и Лёва сбегали в магазин и купили свежий хлеб, молоко, курицу, сыр и всякие другие продукты. До этого по пути они всё испорченное выкинули. А, когда Платон, Лёва, Злата, Василий и Максим наконец-то собрались уходить, то Эсфирь Марковна осталась помочь старому другу, под предлогом, что ему надо сварить куриный супчик, по его же просьбе. Они оба, и Эсфирь Марковна, и Вениамин Львович, настолько были рады этой встрече, что последующие пару дней почти не расставались. Они гуляли в сквере, что был разбит между их домами, и от них только и было слышно, - А помнишь, как в семьдесят втором мы концерт наших выпускников давали? - умильно спрашивал Вениамин Львович, рассматривая фотографии. - Конечно, а ты помнишь, какие были дети талантливые? И, кстати, мой Лёва прекрасно поёт, а его мама Злата уже гастролирует! - хвасталась Эсфирь Марковна. - Какая ты счастливая, у тебя дочь и внуки, а у нас с Нелей так и не было детей, - восхищался её старый друг. Но когда она ему шептула, что это, если честно, не совсем её, но очень любимые и душевно родные ей люди, Вениамин Львович горячо пожал её руки, - Ты такая же удивительная, Эсфирь, как и была! Все эти дни Платону никак не удавалось остаться с бабушкой Эсфирь наедине и незаметно попробовать посмотреть её болезнь изнутри, чтобы понять, насколько всё серьёзно. Тем временем из клиники позвонили и попросили пройти обследование повторно. Эсфирь Марковна, увлеченная обществом и общением со своим старинным другом, была в прекрасном настроении. Она даже не задумалась, зачем ей опять нужен осмотр. И, что удивительно, при повторном обследовании выяснилось, что метастазы заметно уменьшились, а некоторые вообще исчезли. Платон был уверен, что это было положительное влияние от встречи со старинным другом и радости от общения. И он не ошибся, прошло ещё пару недель, и Платон при разговоре с Эсфирь Марковной явственно увидел, что вообще все метастазы исчезли, будто их и не было! В этот момент бабушка Эсфирь восторженно рассказывала, что они с Венечкой собираются вечером идти на концерт. - Что ты так пристально меня рассматривал, Платон, вместо того, чтобы меня слушать? Что-то не так? - она даже немного рассердилась на него, но Платон тут же радостно её успокоил, - Да что ты, бабушка Эсфирь, я просто смотрю на тебя и радуюсь, ты такая бодрая, помолодела даже, приятного вам с Вениамином Львовичем вечера! А сам подумал, насколько радость общения со старым другом, воспоминания юности и их прогулки с собачкой Милой оказались благотворны. Ведь ощущение счастья и желание жить дальше - лучший лекарь и иногда даже творит чудеса! И тут же Платон вспомнил про Полину Акимовну, маму Максима. Если с Эсфирь Марковной вроде всё хорошо, то тут надо ещё подумать, как разобраться... Максим весь день мотался с документами по делам фирмы отца. Теперь она уже была на него переоформлена, удалось доказать права Максима на фирму его отца. И теперь он занимался вопросами кадров и финансов. В фирме до сих пор ещё оставались работать некоторые невыявленные личности, которые в своё время помогли отчиму отжать фирму у отца Максима. Да и доходы там были низкие, как показала проверка... У Платона же возникла одна идея, и он набрал номер Макса, - Дядя Макс, привет, скажи, а Полина Акимовна давно была последний раз в твоей квартире? - Привет, она там очень давно была, когда они ещё жили вместе с отцом, а потом их рассорили и она уехала, а что за неожиданный вопрос? - удивился Максим, - Хотя ты знаешь, давай вечером дома поговорим, мне сейчас неудобно разговаривать. - Жду тебя, - согласился Платон. Он уже продумал, что хочет предложить Максиму, но решил ещё раз проверить свои догадки. Интуитивно Платон подошёл к столу, за которым работал отец Максима - Аркадий. Сам он с детства помнил наказ своего папы - если хочешь что-то спрятать - положи на самое видно место... На столе видимо было всё так, как и при отце Максима, тут он не менял ничего. Стопка книг и тетрадей с записями, в стакане остро наточенные карандаши. На столешнице, как тогда было принято, лежало толстое, помутневшее от времени, оргстекло. Платон получше пригляделся и увидел, что под стеклом на столе, на самом приметном месте, лежала студенческая фотография. Мелкая и качество не очень-то, сразу и не разглядеть, кто на ней изображён, надо спросить у Максима... Ближе к вечеру и он приехал, по пути купил гамбургеры, ведь не пользоваться же постоянно гостеприимством Эсфири Марковны? Тем более, что она теперь то в парке с Милой и Вениамином Львовичем гуляет. Или посещает театр или концерт со своим вновь обретённым старинным другом. А они, чисто по мужски, с Максом жевали гамбургеры и запивали колой. - Дядя Макс, надо привезти твою маму сюда на время, я хочу кое что проверить, - предложил Платон. - Хорошо, но как я ей объясню зачем? - Предложи ей развеяться, Эсфирь Марковна про неё, кстати спрашивала, она будет рада гулять и по театрам ходить в компании своих сверстников, смотри, как она посвежела и ожила! - А что, неплохой вариант, привезу её сюда, пусть тут погостит, а мы с Леной и Аркашей там одни как-нибудь похозяйничаем, - запив колой последний гамбургер заявил Максим. И Платон почувствовал, что эта идея чем-то Максиму сразу понравилась... 62. Для Полины Акимовны стало настоящей неожиданностью, что её встретят в городе с такой искренней радостью. Она уже успела отвыкнуть от суеты, от этого нескончаемого городского шума и ярких, кричащих огней витрин. Размеренная, тихая жизнь на хуторе, где каждый день был похож на предыдущий, но при этом наполнен своим, особенным смыслом, пришлась ей по душе. Она наконец-то обрела покой, и, главное, была счастлива рядом с сыном, невесткой и внуком. Её невестка Лена сначала работала в местном медпункте, а теперь в амбулатории, сын Максим постоянно мотался по делам в город, а Полина Акимовна вела почти отшельнический образ жизни, наслаждаясь тишиной и природой. И, надо сказать, этот образ жизни пошел ей на пользу. Тяжелые воспоминания, которые когда-то терзали её душу, постепенно угасали, уступая место спокойствию. А когда родился внук Аркадий, точная копия своего погибшего деда, в честь которого его и назвали, Полина Акимовна полностью посвятила себя малышу. Она купала его в своей безграничной любви, и каждый день, проведенный с Аркашей, был для нее настоящим подарком. Но Аркаша уже подрос, и предложение сына Максима поехать в город, развеяться, посетить театры и выставки, да еще и в компании своих сверстников - Эсфирь Марковны и её старого друга Вениамина Львовича привело Полину Акимовну в настоящий восторг. Конечно, она немного волновалась, справятся ли на хуторе без неё. Но Максим, обняв её, успокоил, - Ну мам, за кого ты нас с Леной принимаешь? Да и Аркаша уже большой парень. У меня дел на хуторе накопилось, я вернусь, в сын мне будет помогать, а потом за тобой приеду. Конечно, мам, так как ты готовить мы точно не сможем, но нам полезно будет осознать, какое ты у нас сокровище! Слова сына были очень приятны Полине Акимовне, а предложение поехать развеяться было слишком заманчивым, и она, в конце концов, согласилась. Эсфирь Марковна и Вениамин Львович встретили её с неподдельной радостью. - Два человека вместе - это конец одиночеству, но трое - это уже компания! - торжественно объявил Вениамин Львович, поцеловав ручку Полине Акимовне, - Мне очень приятно познакомиться, так что, дамы, я приглашаю вас завтра на прогулку в парк и предлагаю пообедать в кафе в парке! - Ух ты, как наш мужчина распетушился! - добродушно рассмеялась Эсфирь Марковна, - Он один, а дамы у него две, ишь хвост распустил! - Ничего смешного, Эсфирь! - ответил Вениамин Львович, и в его голосе звучала неподдельная радость, - Я опять себя наконец-то живым чувствую! Как же мне повезло, что я упал под вашу машину! Пойду-ка я схожу в соседнюю булочную-кондитерскую за пирожными, раз у нас такая чудесная гостья. Милая, пошли со мной, - позвал он свою собачку, накинул куртку, и бодро пошагал в магазин. - Ну, Полина, похоже ты на нашего Веню произвела неизгладимое впечатление, - сказала Эсфирь Марковна, когда Вениамин Львович скрылся из виду, - Он совсем потерянный был, с тех пор, как жену свою Нелю похоронил, даже память его так подвела, что он чуть не пропал. Хорошо хоть мы его случайно встретили, одному тяжело жить, особенно в возрасте. Так что, будем поддерживать друг-друга, ведь хорошая компания всегда в радость. - Конечно, - улыбнулась Полина Акимовна. Максим привёл её к Эсфири Марковне, потому что мама отказалась идти сразу в ту квартиру, где когда-то она была так счастлива со своим погибшим мужем Аркадием. Ей требовалось собраться с духом, что бы шагнуть в такое, теперь уже далёкое, прошлое... Вениамин Львович вернулся довольно быстро, с верной Милой, прижимая к себе коробочку с пирожными. Но что-то было не так. Его обычно оживленное лицо омрачилось, а взгляд стал рассеянным. - Веня, что-то случилось? - тут же заметила Эсфирь Марковна. - Да нет, Эсфирь, порядок, просто я быстро шёл и запыхался, - попытался отшутиться пожилой мужчина, но его попытка была неубедительной. - Не ври, Веня, я тебя слишком хорошо знаю, ты по пустякам не огорчаешься, - требовательно заявила его старая подруга. Вениамин Львович вздохнул и сдался. - Да так неприятно вышло. В магазине я взял коробочку с пирожными и в корзину положил. А когда стал рассчитываться на кассе, вдруг два парня подскочили и обвинили меня, - начал он, его голос звучал приглушенно, - Они сказали - смотрите, у него в корзине под шарфом еще одна коробка с пирожными! А второй добавил, - Так это же бомж, я его видел, он и куртку эту где-то украл новую, это грязный бомж, он на уличной лавке спал... От этих обвинений Вениамин Львович так и замер у кассы. Он не знал, что и сказать. За пирожные он расплатился, но охранник, видимо, поверив словам парней, проводил его к выходу, предупредив. А те двое у магазина продолжали над ним потешаться и хохотать. Мила, прижавшись к ноге хозяина, тоже видела их. - Одного парня я потом вспомнил, когда я без памяти в районе бродяжничал, мне одна добрая женщина пирог с мясом дала, а мужик молодой сунул в руку пятисотку со словами, - Держи, отец, ты на батю моего похож, похоронил я его недавно. И тут же один из этих парней у меня эту купюру из рук выдернул, когда мужик отошел. Да еще так мерзко смеялся, как и сегодня, потому я его и вспомнил, - закончил Вениамин Львович, и в его глазах была обида. Сам Вениамин Львович от этого происшествия сильно устал и погрустнел. Он даже чай пить не стал, а сказал, что они с Милой домой пойдут, им отдохнуть надо. - Ну а завтра мы хоть в парк идем, Веня? - уточнила Эсфирь Марковна, пытаясь вернуть ему хорошее настроение. - Ну конечно, Эсфирь, слово офицера, - попытался пошутить Вениамин Львович, но глаза у него оставались грустными. Пожилого человека легко обидеть, молодость бывает так жестока и нахальна, не задумываясь о последствиях своих слов и поступков... Максим, Платон и Лёва нашли бабушку Эсфирь и Полину Акимовну в расстроенных чувствах. - Моего старого друга обидели какие-то отморозки, причём дважды, - пожаловалась Эсфирь Марковна. - И где сейчас Вениамин Львович? Куда он пошёл, домой? А вдруг у него опять что-нибудь с памятью случится? Я за ним! - встревожился Платон, развернулся и ушёл проверять, как там Вениамин Львович с Милой. Лева пошёл вслед за бабушкой Эсфирь на кухню обедать, он после занятий всегда очень голодный. А Максим позвал Полину Акимовну, - Мам, ну ты настроилась? Пойдём, моя квартира уже не такая, какой она была тогда, когда вы там с папой жили. Надеюсь, она ни о чём плохом или печальном тебе не напомнит... Полина Акимовна вошла в квартиру сына, в которой когда-то они так были счастливы с Аркадием, и ничто тогда не предвещало его гибели, и не узнала её. Светлые тона, минимум мебели, просторно и очень уютно одновременно. - Ты знаешь, Максим, а мне нравится, квартиру не узнать, я даже рада, что через столько лет я здесь. Я боялась этих стен, но тут всё иначе... Она медленно рассматривала всё вокруг, понимая, что плохо знает тот период жизни сына, когда они мало общались. Отчим Максима Никита Сергеевич так и не стал ему отцом и чуть её не рассорил с сыном. Как хорошо, что всё вернулось и Максим теперь опять с ней! - Мам, у меня тут полустудия, я две комнаты объединил, чтобы было больше воздуха, но кабинет отца остался таким, каким он был раньше, - предупредил Максим. И понял, что именно это маме и дорого, и больно будет увидеть. Но она всё равно подошла к двери кабинета, но тут в квартиру ворвался Платон, а с ним собачка Милая. - Уф, я успел, я же специально хотел присутствовать, когда приедет Полина Акимовна и войдёт в квартиру, - запыхавшись сказал парень. - И кстати, мы только что с Милой разобрались с обидчиками Вениамина Львовича. Я их сам представил, "считал" их образы из памяти нашего пожилого друга. А Милая мне помогла, она мне объяснила, как их найти, и отвела меня. Не зря отец меня научил понимать язык животных! - радостно выпалил Платон. - И как же ты с ними разобрался? - заинтересовалась Полина Акимовна. У неё от этого сообщения сразу настроение поднялось. - Да очень просто, я сделал так, что тот парень не нашёл у себя в карманах ни свой телефон, ни банковскую карту, он их "не видел". И сказал ему, что если он хоть раз ещё обидит слабых, детей или пожилых, то у него сразу пропадут все важные и дорогие для него вещи, как и сегодня. Он заорал мне — отдай, а я карманы вывернул — у меня нет ничего. Тогда он решил, что я вру и достал наличные, а они исчезли на его глазах, это было смешно. - Ну что, теперь понял, что это не шутки? - спросил я его, а он испугался. - Я понял, ты тот самый Колдун из колледжа, мне парни рассказывали! Я заставил его пойти со мной к Вениамину Львовичу и извиниться. И у него в карманах сразу всё появилось, я видел, что он реально испугался! - А как Вениамин Львович? - беспокоилась Полина Акимовна. - Отлично! Он доволен, что перед ним извинились и его хорошее настроение вернулось. Завтра он ведёт вас, как и хотел, в парк и в кафе. - Замечательно, - уже улыбаясь, Полина Акимовна вошла в кабинет мужа. Ей почему-то не было тяжело, она подошла к его письменному столу и провела по нему ладонью. Потом погладила тетради, исписанные его рукой, и взгляд её упал на ту самую фотографию, что лежала на столе под оргстеклом и которую заметил Платон. От фотографии шла стрелка, от руки нарисованная... - Надо же, это очень старая фотография. Тут Никита и Аркадий были ещё друзьями. А вот рядом с Никитой его дружок Жора. Он Георгий, но его все звали Жорик, он всегда за Никитой таскался, а потом с ним работал и сына пристроил. Противный и беспринципный! - брезгливо поморщилась Полина Акимовна. Милая стояла рядом со всеми, и, казалось, внимательно слушала, и вдруг залаяла, залезла под стол и стала отчаянно скрести нижнюю часть столешницы. - Что там такое, Милая, что случилось? - удивился Платон, а собачка вылезла из под стола и стала скулить и словно звать за собой Платона. - Она мне хочет показать что-то важное, - сказал Платон и полез под стол, Милая за ним. - Да тут двойное дно, это сейф или что-то похожее, но я не знаю, как его открыть, - крикнул Платон из под стола. - Попробуй дату моего дня рождения, Платон. Аркадий в работе был талантливый, а в жизни - простой, добрый и наивный человек, - с грустью сказала Полина Акимовна, и продиктовала ему цифры. - Я почти догадался, - Платон набрал и радостно крикнул, - Подошло, тут что-то лежит, я сейчас достану, - и он с трудом сдвинул давно никем не открываемую тонкую потайную дверцу...

Не свои - Что? Снова Нюрка своих гоняет? - Да какие они "свои"? Знамо дело – чужие, на детей пошла девка. Вон, слышь, голосит на всю деревню. Из дома, что напротив, доносились крики: - И где же вы замызгались так? А? Супостаты эдакие, не «настираешься» на вас. А ты чего спряталась? Кобылка уж здоровая, а все отлыниваешь… - Ох и лупит она Васькиных детей, - судачили бабы у колодца, - ох и лупит, ну прям командирша Нюрка-то. - А Васька-то чего? - А когда ему? Спозаранку уехал, затемно приехал. Да и чего с него взять? Он на работе, а на Нюрке всё хозяйство и дети. Не свои дети-то. Так и не родила она. Вот ведь… ухватилась за Василия-вдовца, думала своих нарожает, а оно вона как вышло. Анна с молодых лет была девкой справной, и в годы лихолетья работала наравне с мужиками, которых в деревне осталось совсем не много. В сорок пятом пришли мужики, да не все. Василия Волошина дождалась жена с сыном и дочкой, через год самый младший родился. А еще через два года жена умерла. Оставшись с тремя детьми, Василий, тихий и работящий мужик, растерялся. Дети смотрели на него испуганно и всё заглядывали в комнатку, где недавно еще лежала больная жена. Надоумили Василия посвататься к Анне, что в девках засиделась. Рядом с худосочным Василием Анна была полной противоположностью: какая-то она пухлая, пышная что ли. Мать Анны, вздохнув и перекрестившись, сказала, что другого и ждать нечего. А чтобы век одной не куковать, лучше уж за Василия, он мужик добрый. А дети… дети вырастут. Вот уже старшие дети Василия школу заканчивают. Старший Федька – лобастый, неразговорчивый, но работящий паренек, отмалчивается, когда Нюра за учебу ругает. Сама-то она толком не училась, это еще до войны было, так что по слогам только читает, да в уме цифры небольшие складывает. - Лоботрясничать вздумал? – ругается Нюра. – А уроки кто учить будет? - Сделал уже, могу показать. Нюра в домашних заданиях не разбиралась, а потому проверять не бралась. На слово верила. – Иди в стайке чисти! – Командовала она. - Алька, где тебя носит? – кричала она на Федькину сестру. Алька тем временем заигралась на пустыре, забыв про гусят. И грузовик, мчавшийся через деревню на скорости, так и врезался в гусей. Ох, и попало Альке. Хвостала ее Нюра старой веревкой, а потом и ремнем мужниным. Альке, конечно, было обидно. Но и гусят тоже было жалко. Знала и понимала, какой труд – вырастить их. И ведь доверила Нюра ей гусят, наказав, чтобы не отходила а она побежала играть с девчонками… Младший Юрка – тот вообще сорванец, на него одежды не напасешься, вечно с дырками приходил. Выдаст ему Нюра по первое число, а он орет, убегает, прячется. А вечером снова вся семья в сборе. Отец за столом, дети рядом и на столе ужин, приготовленный Нюрой. И только лягут все спать, как садится она к лампе и штопает детскую одежду, которой на всех не хватало тогда. А утром – чистое – нате вам, только не рвите, обормоты эдакие. Первым из дома уехал Федька. Нюра перед отъездом притихла, сидела, поглядывая на него, искала слова, как бы правильно сказать. – Ты вот чего, Федя, учись там… и ешь хорошо, не голодай. Мы с отцом поможем. Сначала ты свою учебу "кормишь", а потом профессия тебя кормить будет. Василий усмехался. – Ага, гляди, прохвессором станет… - Ну уж хватил, - упрекала Нюра, - в училище поступил и то хорошо. Следом, через два года, уехала Алька. И снова Нюра, сжав губы, смотрела на нее (ну не умела она говорить ласковых слов. Отчитывать и командовать умела, а приласкать… как-то не дано было). – Приезжай чаще, - наказывала Нюра, - да не теряй голову, парни-то ушлые, глазливые, обшарят тебя глазами… ты уж присмотрись, зря что ли я тебя гоняла… пусть впрок пойдет мое ученье. И Фёдор, и Алевтина после учебы устроились работать в городе. А вскоре и младший Юрка уехал получать профессию. Нюра, а в деревне ее давно уже звали Волошихой, совсем пригорюнилась. С непривычки сидела у окна, слушая тишину дома. Потом шла управляться. Василий также поздно приезжал, в деревне-то много работы. Чабанил он. Пастух по-нашему. И горько было Нюре, что дети Василия выросли. И что общих-то детей у них не было. Как говорят бабы в деревне: "пустая" она, вот и растит не своих. Когда в семье старшего сына Фёдора родился первенец, Нюра, растерявшись, долго сидела на своем старом сундуке. А потом они приехали с малышом, и она держала на руках крохотный комочек, боясь дышать на него. Дети-то Василия ей не в пеленках достались, уже бегали, разговаривали, когда она к ним в дом переехала. А тут кроха такая, еще света белого не знает. Алевтина тоже вскоре замуж вышла и дочку родила. И Нюра теперь каждый выходной ждала детей в гости, чтобы взглянуть на внуков. - Да погоди, мам, подрастут, накомандуешься еще, - усмехнулась Алевтина, не забыв, как гоняла их приемная мать. - Нет уж, это вы сами учите уму-разуму, ваши дети, вот и учите, - говорила Нюра, - а я уж так… присмотрю какой раз. Лет через семь «какой раз» превратился на всё лето. Василий и Нюра принимали внуков. Василий, как всегда молчаливый, но добрый, а Нюра – громкоголосая, настоящий командир в юбке. Прошло еще десять лет. Вот и внуки выросли, реже стали приезжать в деревню. И только младший сын Волошиных Юрий привозил погостить своего шестилетнего Олежку. Нюра еще больше раздобрела, почти круглая стала, но еще сноровка есть: и в огороде, и с коровой управляется, и на стол всегда есть, что поставить. Проводив Олежкиных родителей в город, Нюра с внуком стоят на пристани, где еще бабенки собрались. Вечерело. И было еще время перекинуться новостями. - Куды побёг? – кричит она внуку. – Не вертись, а то свалишься в воду, горе луковое… А он, вертлявый, носится по пристани, то камешки в воду бросает, то сапожками резиновыми в воду ступит (дело хоть и летом, но после дождя было). – Иди сюды! – Зовет Нюра. – Сними ты этот «скафандер», - она пытается расстегнуть ему болоньевый плащик. Олежка упирается. – Неа, я космонавт. - Тьфу ты, ну лети, космонавт луковый, - ворчит она. Потом по привычке, подбоченившись, рассказывает. – Наготовила значит я: борщ стоит в сенцах, кашу утром сварила, блинов напекла, котлеты сделала… а он заявляет: - А я дома колбасу с картошкой ем. Во как! Колбасный какой. Кое-как уговорила эту шемелу, - она показала на Олежку, - поесть. А то ведь носится, а силы откуда брать, ежели не евши… - Нюра, а как там дети-то? Как Федор, как Алевтина, Юрий как? – спросила бабка Евдокия. - Да слава Богу, Федя хорошо живет. А Алевтина так уж мастером на фабрике, во как, старшие у них уж поступать будут… ага, как же без учебы… А Юра, вот же, уехал с женой домой, ага, хорошо живут. Олежка тем временем все-таки подчерпнул воды в резиновые сапожки. - Ах ты, шемела, ах ты, стервец такой, ну никак отпускать от себя нельзя! Пойдем домой! Сушиться будешь! И Олежка послушно подбежал к ней. Взяв его за руку, повела домой и ворчала, что так и простыть можно. А он шел, подпрыгивая от своей, только ему известной детской радости. Нюра остановилась, вспомнив что не попрощалась. – Забыла «подосвиданькаться», - сказала она, - пойдем мы, сушить надо парнишку. Да квашню завести хочу, мои-то, старшие, на выходные приедут… И она пошла, немного грузная, слегка переваливаясь с бока на бок, но не отпуская внука. И кто теперь мог сказать, что не свои они ей. Конечно свои. А внуки – особенно. Автор: Татьяна Викторова

Скажи спасибо, что я с тобой живу! - Кто там в машине сидит, битый час уже, и не заходит? – Иван в очередной раз глянул в окно. Они с друзьями в это вечер решили отдохнуть мужской компанией. Сняли коттедж, на первом этаже которого находилась баня, на втором место для отдыха с бильярдом, караоке и прочими стандартными развлечениями для таких мест. Иван не пил, вообще никогда не пил. Не кодированный был, просто не пил и всё. Насмотрелся в детстве на пьяного отца, вот и не пил. Хотя своих детей у него не было пока, да и жены тоже. Поэтому, когда остальные мужики, попарившись, да запив пар холодным пивом, а кто и чем покрепче, разомлели, ему стало скучновато. Нет, нельзя сказать, что компании состояла из заядлых пьяниц, ведущих разгульный образ жизни, ну собрались мужики раз в пятилетку отдохнуть, почему бы ни расслабиться. Сашка, брат Ивана, первый захмелел, понять можно, жена третьего ждёт, он на двух работах пашет, чтоб всё лучшее у семьи было. Марина, жена его, скандала по этому поводу не закатила, попросила только Ивана брата в такси погрузить. «Дома то я уж его у подъезда встречу. Хорошо, завтра в ночную ему, отоспится. Рассольчиком отпою, как новый будет,» - рассмеялась она в трубку. «Повезло Сашке с женой. – Думал Иван.– Мне б такую. И хозяйственная и весёлая. Детки, мал мала меньше, все под присмотром. И за деньгами не гонится, сколько раз твердила Сашке, чтоб вторую работу бросил. Это уж он сам, чтоб семью порадовать». Иван, хоть и был брата всего на два года младше, жениться не торопился. Да и не встретилась ещё та, которая б в душу запала. - Да это за Валерой жена приехала, – пояснил один из приятелей. Иван оглянулся на того самого Валеру. Не первый раз они уже пересекались на таких вот мальчишниках, но друзьями не были. Валера Ивану не нравился: заносчивый, прихвастнуть любит, а если лишнего выпивал, что бывало практически всегда, начинал агрессивно правоту свою доказывать – кулаком по столу, а если кто спорить пытался, то и тому кулаками хотел пояснить. Да и другие Валеру недолюбливали, так, больше по старой памяти звали, учились когда-то все вместе. Да и сервис свой Валера держал, хорошие скидки на ремонт давал. - Валер, там жена за тобой приехала,– сообщил Иван. - А я передумал. Ничего, подождёт, не переломится,– хохотнув, ответил Валера. - Пусть зайдёт хоть, что в машине сидеть, – не унимался Иван. - А я тебе сказал, не переломится! – Валера начал закипать. Иван понял, что связываться с ним бесполезно. Заварив чай, он вышел на улицу. - Добрый вечер,– вежливо поздоровался он с женщиной, сидящей в машине. На вид она была лет на пятнадцать младше мужа. Круглые глаза на круглом лице испуганно посмотрели на Ивана, потом на ворота. - Спасибо,– поблагодарила женщина и вышла из машины. Невысокого роста, полноватая, но всё равно симпатичная. – Как он там? – спросила она, принимая, кружку с чаем. Иван пожал плечами: - Ехали бы вы пока домой. Вряд ли он скоро соберётся. - Нельзя. Вдруг выйдет, а меня нет, - она опустила голову. – Волнуюсь, конечно. Дети дома одни остались. Старшему семь, а младшенькой три. Как бы чего не натворили. Вздохнула. - Езжай домой,– твёрдо сказал Иван, не заметив, как перешёл на «ты». – На такси доберётся. Она молчала. Не поднимала глаз, но и с места не двинулась. Ворота резко распахнулись, из них вывалился еле стоящий на ногах Валера. - Тебе кто разрешил?! Беседует она, шалава! – заорал он, выдёргивая из рук жены кружку. В следующую секунду эта кружка уже с треском разлетелась об забор. – Быстро в машину! – Скомандовал Валера. Женщина сжалась ещё больше и поспешила выполнять приказ. – А ты чё?! – Валера перекинулся на Ивана, занося кулак. Но Иван был в лучшей форме, к тому же прицельность Валеры оставляла желать лучшего, поэтому вслед за кружкой на снег полетел он сам. – Убью!– шипел он, пытаясь встать. На шум выскочили мужики, подняли, отряхнули, запихали рвущегося к Ивану Валеру в машину. Машина тронулась. - Дура, Ленка, связалась с этим мудилой! Один из товарищей плюнул на снег. - Может, не надо было его в таком состоянии с ней оставлять. Иван провожал взглядом машину. - Сами разберутся. Махнул этот же товарищ рукой. Все вернулись в коттедж. Иван сел в машину и поехал следом за Леной. - Я тебе говорил, что ты моя только? Говорил? Место твоё где? То-то и оно! Ещё раз увижу, убью! – выкрикивал Валера, то ли обнимая, то ли опираясь на жену, пока она вела его от машины до подъезда. Что отвечала Лена, Иван не слышал. Дверь подъезда захлопнулась. Иван поехал домой. По дороге он всё думал: как же так? Неужели можно такое терпеть? Да и Ленины большие глаза не выходили у него из головы. На следующее утро Иван, сам не зная почему, поехал к дому Лены. Хотел убедиться, что с ней всё хорошо. Но сидя в машине у подъезда он понял, что затея глупая, ну не пойдёт же он, в самом деле, к ним домой. Да и квартиры он не знал. Тут из подъезда вышла Лена, за руку она вела такую же большеглазую девочку, следом за ними торопился мальчишка. - Куда это они? Суббота, ни садика, ни школы?– удивился Иван. - Лена, здравствуй,– окликнул Иван, выходя из машины. Лена испуганно вздрогнула, обернулась, узнала Ивана и быстрым взглядом глянула на окно, где-то на третьем этаже. - Ты что тут? Нельзя,– зашептала она и поспешила вдоль дома. Иван шёл за ней. Завернув за угол, Лена остановилась. - Данечка, покачай Ульяну, пожалуйста. Я сейчас, – Лена указала головой в сторону детской площадки в соседнем дворе. - Чего тебе? – снова спросила она, когда дети отошли. - Хотел убедиться, что с тобой всё хорошо. – Растерялся Иван. - Убедился? Давай, пока,– Резко ответила Лена. Иван заметил на распухшей Лениной губе ссадину, которую она старательно попыталась замазать тональником. - Лен, ты не подумай чего, но если тебе помощь нужна, ты скажи, я помогу. Это ведь он тебя ударил? Иван не собирался уходить. - Никто меня не бил,– настаивала Лена. – Уходи! Лена повернулась, чтобы уйти. - Может, и правда, дура,– сказал Иван вслед. - Дура? – Лена снова обернулась. - Не знаю, зачем тогда с таким жить. Иван искренне не понимал. - А ты знаешь, как я до этого жила? И что меня ждёт, если уйду от него? Знаешь? Лена уставилась на Ивана, круглые глаза прожигали его насквозь. Иван промолчал. Лена снова повернулась, чтобы уйти. - Сейчас-то вы куда? – спросил Иван. - К подруге. Переждём. Вожжа под хвост попала, все выходные пить будет,– уже спокойно, но как-то обречённо ответила Лена. - Рядом подруга-то? Пешком пошли? Иван всё не мог отпустить её. - Нельзя мне машину без его разрешения брать. Доберёмся с пересадкой. - Давай подвезу, – предложил Иван. - Дети, сболтнут потом ещё ненароком.– развела руками Лена. - Скажи, такси вызвала. По дороге Иван с Леной не разговаривал. Наблюдал. Лена, проверив, чтоб детям было удобно, достала книгу и стала читать им сказку, чтоб отвлечь в дороге. Дети слушали внимательно, прижавшись к ней с двух сторон. - Телефон мой. Звони, если что. Иван сунул Лене в руку клочок бумаги со своим номером, помогая выйти из машины. Лена не ответила, но сунула бумажку в карман. Чем запала Лена Ивану в душу, он и сам не понимал, то ли жалко её просто было, то ли глаза заворожили, но все выходные и всю следующую неделю она не выходила у него из головы. Ещё примерно через неделю Лена позвонила: - Привет. Неудобно просить, но ты не мог бы мне совсем немного денег перевести, рублей двести. Валера где-то в загуле неделю уже, деньги все у него, у меня было немного на карте… дети, еду покупать нужно, понимаешь. И подруга в отпуск уехала, недоступна. Больше и попросить не у кого. - Я всё привезу, – ответил Иван. Через час он стоял у подъезда с двумя большими пакетами продуктов. Лена вышла его встретить. Глаза её заплыли от слёз. Она старалась не смотреть на Ивана. - Вот продукты и деньги, может, что-то не то купил. Иван передал Лене пакеты и сунул в карман несколько купюр. - Спасибо. Я потом отдам всё. Выйдет из загула, отдам,– пообещала Лена. - Не надо,– отрезал Иван. – Может, всё же расскажешь мне? - Потом, – Лена кивнула головой и скрылась в подъезде. Вечером, когда дети уснули, она снова позвонила Ивану. История её была невесёлая. Лена выросла в деревне, в семье, где кроме неё было ещё четверо старших братьев и сестёр. Родители пили по-чёрному. Дети были предоставлены сами себе. Временами и поесть-то нечего было. И дела никому не было. Старший брат, как только ему исполнилось восемнадцать, подался в город. Лена его больше никогда не видела. Слышала, что позже посадили его, но за что не знала. Старшая сестра просто однажды не вернулась домой, не появилась и спустя неделю, но родители даже не спохватились – одним ртом меньше. Второй старший брат сбежал из дома, когда ему было шестнадцать, в восемнадцать его подрезали где-то в пьяной драке. Документов при нём не было. Искать его никто не искал. Так и похоронили, как неопознанного. Это Лена потом узнала, один из приятелей брата рассказал. Он же предложил Лене и её второй сестре подработать в городе. Лене тогда было пятнадцать, сестра на год старше. Подработка заключалась в ублажении мужчин. Лена наотрез отказалась, пыталась и сестру уговорить отказаться, но та согласилась: «Нам ли выбирать, по-твоему, лучше с голоду сдохнуть? Какую ты ещё работу найдёшь, даже если выберешься из этой дыры? Полы мыть за копейки?» Так Лена осталась одна. Однажды летом она продавала у дороги ягоды, собранные ею в лесу, чтоб хоть немного заработать. Тут-то её и приметил Валера. Невысокая, худенькая, это уж после вторых родов случился како-то гормональный сбой, и она поправилась, с огромными глазами на почти детском личике, хоть Лене и было ещё шестнадцать. Пожалел, денег дал, гораздо больше, чем те ягоды стоили. Потом ещё раз приехал, нашёл её в деревне, и ещё. Лене казалось, что он её понимает, жалеет. Любит… Долго уговаривать её не пришлось, Лена уехала с Валерой ещё до конца лета. Школу она не закончила. Первое время жили неплохо. Лена не могла сказать, что любила Валеру, но всё-таки была ему благодарна. Да и он её поначалу не обижал. Когда ей исполнилось восемнадцать, расписались. Не прошло и года, родился Данил. В заботах о сыне, Лена и не заметила, что отношение мужа к ней изменилось. Он всё чаще был раздражён, повышал на неё голос, понукал за малейший беспорядок в доме или за не вовремя поданный ужин. Дальше больше, начал пропадать неделями. Лена понимала, что у него другие женщины, но возразить боялась – куда ей с ребёнком, без денег, без образования. Потом он ударил Лену первый раз. На следующий день, правда, извинялся, клялся в любви, обещал, что такое больше не повторится, но… Повторилось, и не раз. Однажды Лена всё же набралась смелости и попыталась вразумить мужа, на что он напомнил ей, где её «подобрал»: - Ты моя собственность. Считай, купил тебя, вместе с ведром ягод. И обращаться с тобой я буду, как захочу. Потом Лена забеременела второй раз. После родов сильно поправилась. Теперь, ко всему прочему, и это стало упрёком: «Посмотри на себя, скажи спасибо, что я с тобой живу. Кто ещё на такую уродину посмотрит?». Хотя при этом Валера даже разговаривать с другими мужчинами ей запрещал. - Теперь скажи, как мне не жить такой жизнью? Уйду, он и детей отсудит. Это уж он мне чётко дал понять. У меня ведь ничего нет. Никого нет. Потом и меня со свету сживёт, а не сживёт, дак сама вздёрнусь, что одни они с ним остались. Так хоть только на мне зло срывает. Детей не трогает. Иван после недолгого молчания сказал: - Всё равно нельзя так. Выход обязательно должен быть, – потом ещё немного помолчал и добавил. – У меня в деревне тётка живёт, старушка уже. Собирай детей. Отвезу вас туда. Ты за тёткой присмотришь, она за вами. Про тётку только брат с женой знают, но они не выдадут. Там он вас не найдёт, а потом придумаем, что-нибудь. - А школа как же? – Забеспокоилась Лена. - Пока придётся без школы. Заберёшь документы, скажешь, новую школу ещё не выбрали. А то ниточка потянется. Потом наверстает. Лена ещё сколько-то отнекивалась, а потом согласилась. Уже на следующий день Александра Петровна, тётя Ивана, встречала гостей. - Тёть Шур, ты не переживай, денег я дам,– шэептал на ухо тётке Иван, пока Лена с детьми разбирали вещи. - А я и не переживаю. Авось не пропадём,– Тётя Шура была рада новой компании. Старушкой она была бойкой, весёлой, скучно ей было одной, но так уж сложилось, что своих детей не было, хорошо хоть Иван часто навещал. - Лен, вы располагайтесь, а я каждые выходные навещать буду. Телефон отключи, потом новый привезу, пока через тётю Шуру связь, – прощался Иван. - Спасибо тебе,– поблагодарила Лена, глядя, с каким азартом малышня, под руководством тёти Шуры уже строили снежную горку. – Пойду помогать. Лена первый раз улыбнулась. Улыбка ей очень шла – отметил Иван. Валера вернулся домой ещё только через четыре дня. - Найду, убью! – Ударил он по столу. Понятно было, что с Леной ничего не случилось, что она просто сбежала от него. Единственная Ленина подруга ничего об этом не знала. Больше спрашивать было не у кого. Валера злился, но поделать ничего не мог. Заявлять в полицию о том, что от тебя сбежала жена? Вот ещё! Иван, как и обещал, приезжал каждые выходные. Его встречали счастливые глаза и улыбки. Тётя Шура, будто помолодела от новых хлопот, на щеках у ребят появился румянец, от свежего воздуха, Лена… Счастье Лене очень шло… Иван всё дольше тянул с отъездом, не хотелось прощаться. - Мне ведь в деревне нравилось, куда лучше, чем в городе, – вспоминала Лена. – Ни за что бы не уехала, если бы … - Лена на секунду поморщилась. – Ты знаешь, я ведь работу нашла. – вновь просияла она. – Там на краю ферма есть маленькая, помощники нужны. Зарплату небольшую обещают, но всё же лучше, чем ничего. - Ты б, Вань, и нам к весне козу купил, – вклинилась в разговор тётя Шура. – Ребятам молоко. - И то верно,– согласился Иван. И чуть сошёл снег, привёз молоденькую козочку и с десяток цыплят. Восторгу детей, которые крошечных цыплят только на картинках видели, и тёти Шуры, которая раньше, когда была помоложе, держала небольшое хозяйство, не было предела. - И мне в деревне нравится. Уезжать не хочется, как приеду. Ну и другая причина есть,– признался Иван, глядя в стол, когда они с Леной остались одни на кухне. - Не уезжай,– просто ответила Лена и положила ему на руку свою ладонь. Через два года счастливые Иван с Леной ждали третьего ребёнка, обещали мальчишку. К тому времени Иван продал квартиру в городе, сделал пристрой, к тёткиному дому. И работа для него в деревне нашлась. Лена развелась через суд. Валера грозился, конечно, приезжал с разборками, да толку. Лене теперь бояться было нечего. Она знала, что у их большой и дружной семьи впереди только счастливое будущее. Светлана Гесс

Друг детства – Прости, Серега, но я… влюбился в твою жену. Он произнес это, глядя куда-то в сторону. Казалось, слова вырываются наружу против его собственной воли. Сергей замер. На его лице отразилась целая гамма чувств. Стало трудно дышать… – Уверяю, между нами ничего не было, – торопливо продолжил «друг», – Катя ни о чем даже не догадывается… Сергей молчал. Время как будто остановилось. – И в какой момент ты решил, что мне нужно это знать? – прозвучал холодный и ровный вопрос. – Мы же друзья, – ответил он, все еще отводя глаза, – думал, ты посоветуешь, как быть… – его голос дрогнул, выдавая внутреннее волнение. – Ты ждешь совета? От меня? – Сергей горько усмехнулся, – втрескался в мою жену и хочешь, чтобы я вас благословил? Гениально! – Нет, ты не понял! Если бы я хотел ее забрать, то забрал бы. Не сомневайся. Ты меня знаешь. Но я не могу. Ты же мне как брат. – Брат? – Сергей поднялся с дивана, – а помнишь, как ты увел Дашку у Витька? Тогда ты тоже клялся в вечной дружбе. – Ну ты вспомнил! Это когда было? В школе! Катя – это совсем другое. – Ну да, другое. Она – моя жена! И она – беременна, если ты не заметил. Так что – убирайся из нашей жизни! – Серьезно? Ты готов предать нашу дружбу? Из-за женщины? – в его голосе звучали недоумение и обида. – Из-за семьи. Надеюсь, ты понимаешь разницу. И потом: тебе ли упрекать меня в предательстве? – А не ты ли все это начал? – прозвучал ядовитый «дружеский» вопрос. – «Сходи с Катей в кино, мне некогда», «помоги ей с ремонтом», «отвези ее к родителям». Ты сам мне подсовывал свою жену! Сам! А мне нравилось быть нужным! Понимаешь? – Выходи, – Сергей распахнул дверь. Его спокойствие было пугающим. – И не приходи больше. Забудь о нас. – Хорошо. Только знаешь, дружище, я ждал другого разговора. Теперь моя совесть чиста. Гость вышел и как только дверь захлопнулась, он начал действовать. Позвонил Кате. – Нужно встретиться. Это важно. – Что-то случилось? – заволновалась она, – так заходи, Сережа еще на работе. Подождем его вместе. – Не могу. Он… Он запретил мне у вас появляться... – Как? Почему? – Не знаю. Думал, ты мне объяснишь. – Ничего не понимаю, – растерянно проговорила Катя, – ну…тогда давай встретимся в парке… Они встретились. Она слушала, не перебивая, а он рассказывал, как Сергей внезапно взорвался, обвинил его непонятно в чем, говорил о несуществующих отношениях между ним и Катей… Он не лгал – просто опускал ключевые детали. – Твой муж считает, что я разрушаю вашу семью, – закончил он, пристально глядя в ее растерянные глаза. – Но это же бред, – прошептала она. – Сергей просто ревнует, – великодушно сказал он, – ты правда не замечала? Он видел, как в ее голове складывается пазл: внезапные вопросы мужа, его недовольство подругами, постоянные подозрения. Идеальная почва для сомнений... – Что мне делать? – спросила она с болью в голосе. – Поговори с ним. Скажи, что он не прав. Что мы просто друзья. – Он не поверит. – Тогда не говори ничего, – он мягко коснулся ее руки. – Останься сегодня у меня. Пусть почувствует, каково это – остаться одному... Катя испуганно смотрела на него. В ее глазах отражалась борьба. Сомнение, страх, обида на мужа… и еще что-то… новое, опасное. – Хорошо, – наконец, сказала она. – Но… я рассчитываю на твою порядочность… Первый шаг был сделан. Весь вечер он изображал понимающего друга. Они пили чай, вспоминали смешные истории, и он ловил на себе ее взгляд – растерянный, но уже заинтересованный. Когда гостья заснула на диване, он не стал ее будить… Утром раздался звонок. Сергей. Голос хриплый, невыспавшийся. – Катя у тебя? – Да, – не моргнув глазом, спокойно ответил он. – Все в порядке. Она просто… решила не возвращаться. Повисло молчание. Он представил лицо Сергея и почувствовал удовлетворение. – Передай ей… – Сергей замолчал, будто подбирал слова. – Что дверь закрыта. Навсегда. Он бросил трубку. Катя проснулась, услышав разговор: – Что случилось? – Сергей… Он больше не хочет тебя видеть. Сказал, что ты сделала свой выбор. Она расплакалась. Он обнял ее, говорил какие-то утешительные слова, но ничего не чувствовал. Нет, правда: почему она плачет о старом счастье, если он так легко его разрушил? Через неделю Катя собрала вещи: – Съезжу к маме, – она на него даже не смотрела, – мне нужно побыть одной, подумать. – Конечно, кивнул он, – поезжай... Катя уехала, бросив на прощанье: – Я больше не верю ни тебе, ни ему, ни себе рядом с вами… ***