Слеза Евы.

15. Стасик.
Перед ужином Бартеневу полагалась вторая часовая прогулка, и Глафира решила, что, несмотря на противный порывистый ветер, вдруг налетевший с залива, будет свято соблюдать режим дня. Наденет на Бартенева что-нибудь непродуваемое. Небось не замерзнет в начале мая! Ей, кстати, тоже полезно побыть на свежем воздухе. Архивной пыли уже наглоталась немало.
После ужина и необходимых вечерних процедур домой нужно будет нестись стремглав, чтобы успеть хоть что-то сделать по дому, иначе упрямая Мотя все переделает сама и будет потом всю ночь спиной маяться. Станет не до прогулок.
Глафира одела профессора потеплее, а сверху еще и пледом укутала.
– Что вы меня наряжаете! Чувствую себя капустой! Шея потеет! Вот простужусь, будете знать!
– Какой вы, Олег Петрович, оказывается, костеря! Вот уж не думала!
– Что за костеря? – тут же спросил профессор.
– Ну значит ворчливый!
– Это ваша Мотя так говорит? Сколько еще она ругательств знает?
– Не счесть! Мне за всю жизнь не упомнить!
– Матрена Евсеевна – просто кладезь народной мудрости! Ведь надо же так обзываться уметь! Очень обидно, но совсем не оскорбительно! Не то, что матом! Мат стремится унизить человека, а ее ругательства – как бы получше сказать – точно указывают на недостатки, но не оскорбляют его!
– Вы не обиделись за костерю?
– Что вы! Нет! Подозреваю, это одно из самых мягких словечек, которые вы обе знаете! Так мы едем? Погода разгулялась вроде.
Они выехали за калитку и покатили к парку. Ветер немного притих, под колесами приятно поскрипывал гравий, и все вокруг повеселело: птицы, люди и даже деревья. Они только начали покрываться трогательной салатовой зеленью и были счастливы, ведь для них все только начиналось.
Профессор размышлял о чем-то своем, и Глафира была ему благодарна. Ей тоже хотелось помолчать и подумать под ровный шорох колес.
О бросивших ее родителях Глафира не вспоминала никогда, ну, или почти никогда. Изредка, разглядывая в зеркале свое лицо, она гадала, в кого оно такое. Вот нос, например, достался ей от отца или от матери? А цвет глаз? Это была словно игра. Она представляла, как выглядят ее родители, но болезненной потребности когда-нибудь разыскать их не возникало, так же как и желания растравливать в себе мысль о том, что она – нежеланный ребенок. Она никогда не ощущала себя недолюбленной, несмотря на то что росла в строгих условиях монастыря. Что бы ни случалось в ее жизни, рядом всегда была Мотя с ее огромным сердцем и любовью, которой хватило бы на весь мир, но вся она досталась Глафире.
Наблюдая глупые выходки Стасика, она спрашивала себя, чего не хватает этому невыросшему ребенку. У него были мама и папа, бабушки и дедушки всех мастей. Даже Олег Петрович, сразу видно, относился к нему со скрытой приязнью, потому и прощал даже явные безумства. Почему Стасик ведет себя так, словно всеми силами хочет обратить на себя внимание и любыми способами возместить недоданное? Вот и Веру Аполлоновну вытурил из жизни Бартенева, словно делиться не хотел. Чем? Чего ему недодали?
Мотя бы ответила на этот вопрос однозначно:
– Ума ему Господь недодал! Поди, наказать решил!
Глафира улыбнулась, представив, как та сердито нахмурит коротенькие бровки. Мотя моя, Мотя! Как я по тебе скучаю! Даже если расстаемся всего на несколько часов!
Задумавшись, Глафира молча катила кресло по дорожке.
– Вы, наверное, устали толкать этот сизифов камень. Дайте-ка я сам. Мне полезно мышцы поднапрячь.
Бартенев стал крутить колеса, и кресло в самом деле покатилось веселей.
– Не устала, Олег Петрович, просто задумалась.
– О чем, позвольте полюбопытствовать?
– О любви и о том, почему некоторым ее не хватает.
– О! Это философский вопрос. Можно сказать, краеугольная проблема. Ответить на него никто не может, хотя стараются многие, но в вашем нежном возрасте думать об этом полезно. Я тоже об этом размышлял и не раз. Когда от сердечной недостаточности умерла моя жена, я не раз спрашивал себя, может быть, ей недоставало именно моей сердечности. Для меня на первом месте всегда была наука. Получается, мои интересы, моя жизнь всегда были важнее ее. Она оставалась на заднем плане. Ни о чем я так сильно не жалею, как об этом. Если хотите услышать совет одинокого вдовца, запомните: никогда не выходите замуж за человека, для которого вы будете на втором или третьем месте. Нет ничего хуже, чем быть на заднем плане чьей-то судьбы, пусть даже ваш избранник – обладатель «Оскара» или Нобелевской премии мира. Любимая женщина всегда должна быть на первом месте, а все остальное – по рейтингу.
Сзади послышалось треньканье звонка. Их обогнал счастливый обладатель трехколесного велосипеда, он оглянулся, с выражением невообразимого превосходства крикнул «ха-ха-ха!» и покатил вперед, мелькая мосластыми коленками.
– Я легко не сдамся! – поднажав, воскликнул Бартенев.
Мальчонка наклонился к самому рулю и закрутил педали вовсю. Глафира еле поспевала за ними. Наконец Олег Петрович замедлил ход и крикнул вдогонку победителю:
– Потренируюсь еще! Встретимся завтра!
Глафира достала бутылочку воды.
– Вам надо восстановить силы.
– И не говорите!
Большими глотками профессор выпил половину и признался:
– Люблю пошалить.
– Я заметила, – усмехнулась Глафира.
– Вам кажется, это перебор в мои годы?
– Ни в коем случае!
– И все же вы надо мной смеетесь!
– Люблю посмеяться.
– Тогда посмешу вас еще немного. Александр Сергеевич Пушкин, как вы уже поняли, был необыкновенным шалуном. Про детство я даже не говорю. Да и в зрелые годы…
– Я уже поняла, что взрослеть он не собирался.
– Скорей всего, так оно и было. Однажды он познакомил своего друга Кюхельбекера, которого, к слову, нежно любил, с Жуковским. Как оказалось, на свою голову. Кюхля зачастил к Василию Андреевичу, да так, что тому пришлось чуть ли не прятаться от назойливого гостя. Узнав об этом, Пушкин сочинил забавный стишок:
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.
Смеетесь? А Вильгельм страшно обиделся и вызвал шутника на дуэль. Секундантом у Кюхли был Дельвиг. И вот обиженный начинает целиться, и тут несносный Пушкин кричит:
– Дельвиг, иди сюда! Здесь безопаснее!
Дельвиг, стоявший рядом с Кюхельбекером, даже ответить не успел! Взбешенный Вильгельм повернулся вполоборота, взмахнул рукой и нечаянно выстрелил. Как вы думаете, куда угодила пуля?
– В Дельвига? – давясь смехом, предположила Глафира.
– Угадали! Она пробила ему фуражку!
– Так они помирились?
– А что им еще было делать после такого конфуза?
Продолжая смеяться, они докатили до конца аллеи и повернули обратно.
Еще на подходе к дому Глафира учуяла слабый, но очень вкусный запах. Никак мясо готово! Хорошая все-таки вещь – мультиварка! Особенно в ее случае. Иной раз хоть разорвись: профессору помогай, еду готовь, в квартире убирай. Привыкшая все делать на пять, Глафира переживала, если что-то не успевала, и злилась на себя. Когда в ящике обнаружилось ни разу не использованное хозяином чудо бытовой техники, она воспряла духом. Сколько там друзей было у Оушена? То ли одиннадцать, то ли двенадцать? Так и у нее не меньше! Стиралка, духовка, пылесос, микроволновка, а теперь и мультиварка! Пять! Золушка прослезилась бы от счастья!
Глафира быстро приспособила замечательную электрическую помощницу к делу. Сегодня запулила туда нарезанную кусочками говядину и спокойно пошла гулять. Ну не прелесть ли?
Оказалось, на запах из своей комнаты выполз Стасик. Принюхиваясь, он стоял посреди кухни, пытаясь угадать, что же там готовится.
– Вот и отлично! – обрадовалась Глафира. – Сегодня пообедаем все вместе!
Честно говоря, она ждала, что Стасик скорчит козью морду и скажет, что поест в кафе, но он неожиданно кивнул и даже вызвался нарезать хлеб. Глафира обрадовалась еще больше. Вот что мультиварка, еду творящая, делает!
– Ты чего сегодня так рано? – поинтересовался Олег Петрович, подкатывая к столу.
– Репетиция рано закончилась. Наш факультет к «Студенческой весне» готовится.
– И что готовите, если не секрет?
– «Чиполлино» на новый лад хотим поставить. Я сеньора Тыкву играю.
– Ну что ж, – на полном серьезе сказал профессор, – достойнейший был овощ. Так ты тоже в домике из трех кирпичей сидеть будешь?
– Он разве сидел?
– А как же! Его потом из тюрьмы спасли.
– Еще и в тюрьме?
– О! Это увлекательнейшая история! Как-нибудь вместе почитаем.
Стасик, наконец, учуял, что над ним смеются.
– Я читал, – буркнул он и надулся.
– А вот и наше мясо! – торопливо выкрикнула Глафира, выставляя дымящееся блюдо.
Кухня наполнилась неподражаемыми ароматами, все придвинулись к столу, и наступила священная тишина, прерываемая только чавканьем Стасика.
Бартенев закончил есть первым, но выезжать из-за стола не спешил: потягивал травяной чай и поглядывал на свою помощницу. Невзначай вспомнилась табакерка с глазом Елизаветы Алексеевны, подаренная Лонгинову. Глафирин глаз смотрелся бы на ней не хуже. Счастье, что она даже не догадывается, как хороша. Это придает особый шарм, флер патриархальности. Такая естественность, можно сказать, реликтовая! Нынче это редкость. А глазу-то как приятно! Смотрел бы и смотрел! Чистый ангел!
– А теперь чем займемся, Глафира Андреевна? – спросил он, отставляя пустую чашку.
– А теперь я поставлю вам укол, – сурово ответил ангел.
Домой Глафира ушла позже обычного. Все возилась и медлила, как будто ее что-то тревожило. На первый взгляд сегодня профессор чувствовал себя как никогда хорошо. Давление, пульс были в норме, испарина не выступала. После вкусного ужина он даже потребовал бокальчик вина. Глафира насилу убедила не гробить себя во цвете лет. После приема лекарств? Побойтесь Бога, сударь! Он дал себя уговорить и во время массажа ног все шутил над нею.
– Вы, Глафира, относитесь ко мне, как к младшему брату или вообще неразумному дитяте. В вас просыпается материнский инстинкт! Точно говорю: не пройдет и года, выйдете замуж. Наверное, уже и на примете кто-то есть? Из юнкеров, поди? Признавайтесь немедля!
Глафира смеялась, отнекивалась, убеждая: если у нее кто и появится, то уж никак не из дворянского сословия.
– Простую девку барин за себя не возьмет. Хорошо, если из мещан кто польстится. Я ж бесприданница и роду-племени неизвестно какого.
– Вот тут вы, сударыня, не правы. Порода, она не только в родословной. Если хотите знать, в вас она чувствуется сразу. И даже не во внешнем облике. Жаль, что вы не видите себя. Как двигаетесь, смотрите, поворачиваете голову… Эх, был бы я лет на пятьдесят моложе, непременно присватался бы! Боюсь только, Матрена Евсеевна за меня не отдала бы!
– Отчего же? Кажется, все при вас!
– Да какое! По ее разумению, вам в пару только принц Датский подходит, да и то, поди, мелковат.
Так они веселились еще долго и расстались в прекрасном настроении.
Ну и чего тогда она мается?
Глафира подумала еще немного и решила, что накручивает себя на пустом месте. Устала просто, наверное.
Уговорить себя не удалось. До самого дома она все думала, что ее тревожит, перебирала и не находила причину.
Уже подходя к подъезду, она увидела на лавочке во дворе грузную фигуру Моти и поняла, что припоздала.
Ну вот! Теперь вдобавок ко всему попадет!
От Моти поблажек не жди!