Абонент недоступен

Финал Какой может быть план? Если предыдущий, так старательно воплощаемый в жизнь, просто взял и рухнул. Конструкция, казавшаяся Саше основательной, на деле была хлипкой. А дом, как у самого умного поросёнка, – не более чем игрушечной палаткой, которая рухнула сама по себе, даже дуть на неё не пришлось! И Саше не видно ни одной завалящей идеи впереди, ни одного маяка, которые бы сейчас остановили глупое смятение. Карьера? К чёрту, ей неинтересно делать карьеру. Что-нибудь сумасшедшее, вроде «познать самоё себя» и отправиться саморазвиваться или получить ещё одно образование, или что там ещё делают женщины, у которых рухнула прежняя жизнь? Что они делают для того, чтобы увидеть хоть какой-то смысл в дальнейшем? Ищут себе новых партнёров? Но Саше не нужен никто другой. Ведь невозможно взять и завести нового ребёнка вместо того, который вырос. Нельзя завести новых родных. Саша оглядела комнату и представила себе, что будет сидеть в этой квартире до самой смерти. Ходить на какую-нибудь работу, на которой будет всё то же самое, что и на этой. Пересуды, чьи-то бурные события, которые на время отвлекают коллектив от текущих задач. Начальство, которое чаще недовольно, чем довольно своими подчинёнными. И подчинённые, ещё чаще недовольные начальством. И графики, таблицы, формулы. Бесконечность графиков и таблиц. И пройдёт совсем немного времени, и Никите не нужна будет Саша. Потому что вот, это уже происходит, хотя ему не двадцать, не восемнадцать, даже не шестнадцать лет! Она не может контролировать ни его самого, ни его действия, ни события в его жизни. И теперь часть его жизни будет проходить с Павлом, а часть – с ней. А потом он женится, и она, Саша, станет временно или совсем не нужна. Даже как бабушка для каких-то будущих, пока уж совсем трудно представляемых внуков – не факт. Ей самой помощь родителей не понадобилась. И Машке не понадобилась. И Саша будет сидеть вот так же в этой комнате, зачем-то вцепившись в одеяло, хотя в квартире тепло. Заполнять таблицы, писать отчёты, покрываться сначала мелкими, а потом глубокими морщинами. Саша вскочила, едва не опрокинув чашку с кофе, больно ударилась одновременно коленом и кистью, зашипела от боли. Прижимая ушибленную руку и прихрамывая, доковыляла до ванной, включила всю подсветку на зеркале и долго рассматривала своё лицо. Такими реальными показались ей все эти морщины и таблицы, что ей надо было убедиться, что это ужасное будущее ещё не наступило! Правда в том, что ей не нужно всё это: дом, уют, планы. Не нужно ей одной! Она поковыляла в кухню, и хотя руке и ноге было не очень больно, но Саше хотелось плакать, и она стала поскуливать и жалеть себя ужасно. Хотя она никогда себя не жалела! Это непродуктивно! Она точно знает, что случайностей не существует. Есть закономерности. – Тогда как так вышло, что Павел взял и ушёл?! – кричала Саша на конфетницу, – почему Никита сейчас в больнице?! Кричать на вазочку было глупо. Вообще глупо было кричать. Но очень хотелось. На кого-нибудь. На Пашу, потому что с него всё началось. Вся эта цепь неслучайных случайностей. – Это ты, ты во всём виноват! – теперь она выговаривала окну, как будто там стоит во дворе машина, и Саша может докричаться до Павла. Что-то она упустила. Паша пытался объяснить, почему он так делает. И что он уже пытался с ней разговаривать, но он уверял, что Саша его не слышала. – Я всё слышала, – снова начала упрекать вазочку Саша. Он сказал, что ничего не осталось. Той самой любви, про которую всегда твердила сестра. Мол, а как же любовь? И зачитывалась стихами. Ха! А взяла и полюбила Федю, про которого невозможно представить, что его можно любить как в тех самых стихах. Или, может, у этих женщин, с их разводами, делёжками детей и имущества, большая любовь? И потом вторая, третья, а у некоторых сто двадцать пятая? Или у родителей? Сколько раз мать жаловалась на отца, что выскочила по большой любви – и вот: теперь век живи и мучайся! Да-да, Саша долго присматривалась к Паше. Потому что полыхнуло именно от него. И жаром обдало. И вот это всё, про что Машка и эти женщины в офисе. И так забавно было его смущение. И ёкало, и замирало, и спать не моглось. Потому и ждала, когда поутихнет гормональный пыл! Потому что она не хотела «жить век и мучиться»! Сидеть на кухне и продолжать опять кричать на конфетницу было невозможно. Она снова ревела, хотя казалось, что она выплакала всё ещё позавчера, но так болело! Болело сильней, чем рука, которую продолжала баюкать Саша. От несправедливости. Она знала, что надо звонить Павлу. Он уверен, что это поза! И пусть! Просто она с того самого момента в больнице, когда он с мукой на лице всё пытался к ней подойти, а она шарахалась от него – вот с того момента она всё пытается быть разумной и правильной. Нет-нет! Даже раньше! Она так старается не кричать на него, не начать обвинять. Саша метнулась обратно в комнату и стала шарить по столу, но телефона там не оказалось, она стала искать его на диване и никак не могла вспомнить, куда он мог запропаститься! А когда нашла, поняла, что батарея разрядилась полностью. Она так торопилась, что руки тряслись: быстрее, быстрее включить! Но подлый телефон никак не хотел включаться! А когда наконец начал загружаться, то так медленно, что Саша шипела на него, чтобы он поторапливался. И тут же немного испугалась: ну что она скажет Павлу? Экран пестрил сообщениями о пропущенных звонках. Сердце замерло, ухнуло, ладони вспотели: что-то ещё случилось? Саша не удивилась бы ничему. Чьей-то болезни, буре, землетрясению, цунами! И пока она соображала, кому звонить, Маша её опередила. – Сашка! Ты живая?! – кричала Маша в трубку, – Сашка, ты где? Что с тобой? – Я тут… – растерялась Саша, – то есть дома. – И упавшим чужим голосом наконец спросила: – Что случилось, Маш? – У тебя! – орала Машка. – У тебя что случилось?! Мы уже все телефоны оборвали, Пашка собирается в милицию, еле отговариваем! Щас! Перезвоню! Маша сбросила вызов, а Саша пыталась понять, как давно сел телефон. – Жди. Паша сейчас позвонит. И пожалуйста, открой ему дверь! Сашка, ты так напугала, – выдохнула сестра, – не выключай больше телефон, пожалуйста. Или предупреждай, – совсем жалобно сказала Маша. А телефон уже сообщал, что в домофон действительно звонят. И пока Саша смотрела на Пашу в экране телефона и елозила пальцем по экрану, чтобы открыть домофон, успела сообразить, что, конечно, не слышала. Потому что оповещение – только в телефоне. Они так сделали давно: в квартире домофон не звонит. Паша влетел в квартиру с видом взлохмаченным и слегка безумным. – Ты в порядке? – говорил отрывисто, и Саша подумала: он что, по лестнице поднимался? Павел держал её за плечи и даже встряхнул, потом опомнился как будто. Плечи Сашины отпустил, сделал шаг назад, опустился на банкетку, потёр лоб. – Проходи, – бросила Саша, направляясь в кухню. Паша пришёл не сразу. Сел напротив. Разве может быть такое? Вот сидят два человека, смотрят прямо друг другу в глаза. И что тут скажешь? – Кофе, чай? – почему-то только это и приходило в голову. Саша спросила и осталась сидеть. Павел только головой покачал. Саша пожала плечом и стала смотреть на вазочку, на которую совсем недавно кричала. Павел встал, открыл бар и привычно, так привычно, достал какую-то бутылку, бокалы, и лёд. И спросил, будет ли Саша, а Саша сначала покачала головой отрицательно, а потом покивала положительно. Хотя для Саши вот это – перевод продукта. Удивительно, но Саша не хмелеет. Никогда. Она смотрела на Павла, а он на неё – нет. – Прости меня, – сказал Паша. А потом про то, что он виноват, что он плохо объяснил Никите, но нельзя же совсем лишить его такой жизни? И он сбивался, и Саша видела, что руки у него дрожат. И с удивлением поняла, что в ушах появился шум, как от тихих волн на море. Павел замолчал, а Саша вдруг спросила, чего они все переполошились? – Ты не отвечала на звонки, – Павел снова стал смотреть на неё, – ты не отвечала на сообщения. – Ты виноват, – перебила его Саша. – Ты виноват! – оказалось, что кричать на него гораздо логичней и точно приятней, чем на конфетницу. – Ты виноват, но не в этом! Расскажи мне, как это – взял и разлюбил? Скажи мне! – требовала Саша. Она продолжала выкрикивать какими-то обрывками всё, что передумала за последнее время. И слезы текли, и сопли, и должно быть, это выглядело ужасно! Она жаловалась и зачем-то говорила, что она болела, что её уволили, пока он занимался неизвестно чем. – Уходи! Уходи, я тебя не держу! Я никого не держу! Он присел рядом, отнимал руки от её лица и вытирал ладонями слёзы и бормотал что-то. А потом поднял рывком, обнял и гладил по волосам, а она, уже не обращая внимания на сопли, всё говорила и говорила ему в плечо, что он виноват! А он соглашался. А потом все слова и слёзы как будто выключил кто-то, потому что он сказал, что ужасно скучал, и начал целовать её щёки, глаза и почему-то ладони. Саша оторопела, а потом мелькнула какая-то дурацкая фраза в голове, вроде «к чёрту!» или «гори оно всё!». И она сама стала отчаянно целовать и крепко держала в ладонях его лицо, хотя он и не уворачивался. Наверное, она немного обезумела, потому что любая благая мысль выглядела такой жалкой и ничтожной! Любое пищание в голове, вроде «секс на почве стресса – это неправильно», Саша лихо отправляла туда же, в топку и к чёрту! Он бормотал «Сашка», а она просила: «посмотри, посмотри на меня, пожалуйста». И от потемневшего его взгляда не легчало, а напротив, Саша становилась, кажется, ещё безумней! Она проснулась, потому что он зашевелился, и когда она сжала его плечи, то тихо и почему-то шёпотом сообщил, что хочет пить, спросил, принести ли ей, и вышел из спальни. Саша села резко на кровати, дотянулась до лампочки и, щёлкнув выключателем, чуть было не выключила свет обратно. Они не засыпали вот так, неодетыми, кажется, с того времени, когда родился Никита. Павел вернулся, а Саша только сообразила, что выглядит она, должно быть, просто кошмарно! И беря у него стакан, второй рукой пыталась одновременно удержать сползающее с груди одеяло и оценить масштаб кошмара с волосами, и как-то их пригладить. «Господи, зарёванная, с гнездом на голове!», – думала Саша. – Не надо, ты такая красивая, – Паша задержал её руку. Он своей наготы не смущался нисколько. И Саша вдруг поверила, что вот сейчас, такая несовершенная для себя, для него – она и правда красивая! Он забрал у неё стакан, потянул на себя, сжал крепко. – Ты не уйдёшь? – спросила Саша почти беззвучно. – Нет. Но, Саш, я не вернусь к Олегу. – Не надо, он действительно сволочь. Паша даже отодвинулся, посмотрел, потом снова обнял крепко. Саша повозилась у него на плече и зашептала куда-то в ключицу: – Нам надо будет поговорить, да? Он кивал и прижимался щекой к её макушке. – Но не сегодня, да? – он снова кивал. – И может, даже не завтра, – бормотала Саша. Но уже самой себе, потому что Павел дышал размеренно – уснул. И Саша, которая думала, что не уснёт, провалилась в сон мгновенно. Утро не только ничего не расставило по местам, но лишь добавило Саше смятения. Очередной эпизод с пометкой «никогда». Сашу никогда не бросали, а потом не возвращались. У неё никогда не было бурной страсти «на почве стресса». Никогда Паша не убегал на работу, не успев позавтракать. Уже у дверей, утверждая, но всё-таки дожидаясь её кивка после каждой фразы, сказал: «Я приеду вечером», – кивок. «И поговорим», – кивок. «Прости меня», – и снова кивок. Никита, несмотря на сотрясение, ушибы и перелом, вёл, очевидно, в больнице жизнь яркую и активную. – Мамулечка, ну чего ты поедешь, я же не маленький! Едой я со всеми делюсь, вы столько навезли! И вообще у него процедуры, потом – тихий час, а потом уже зачем ей ехать? И дел не было никаких. Оставалось ждать вечера, и это было самым сложным. Раньше, до того, как в Сашиной жизни началась свистопляска с событиями, которых не было и не могло быть, она не ждала бы вот так. Когда одновременно думаешь о предстоящем разговоре и обмираешь, и вдруг резко вспоминаешь вчерашнее, и сердце скачет, и губы пересыхают. Раньше, если уж они с Павлом затевали разговор, то Саша тщательно готовилась. Думала о доводах, представляла варианты, словом, чертила в голове таблицы. Но она всегда знала, что скажет муж! А теперь мало представляет себе, о чём и в каком русле пойдёт разговор. Он будет отстаивать какие-то новые границы? Требовать и выдвигать условия? Каяться и извиняться? Но что бы он ни сказал, самым странным для Саши было то, что у неё самой по прежнему нет плана. Никакого. Ближе к обеду решилась позвонить Маше. И даже решившись, долго смотрела на телефон, совершенно не понимая, о чём говорить и что спрашивать. Каково это – совершать необдуманные поступки? Или как строить дальнейшие планы, когда предыдущие рухнули? Маша ответила так быстро, как будто сидела у телефона и ждала звонка. Они говорили про Никиту, что ему весело и что у него получились добавочные каникулы. И Маша поддакивала и говорила, что, мол, конечно, ему там никто не нужен! Подумаешь, уколы и физиотерапия! А в остальном – ничего не болит и почти лагерь! И про родителей Маша говорила, чтоб Саша даже не думала: «Ты же знаешь, они известные “Ох” и “Ах”». И рассуждала так, что Саша чувствовала себя окончательно сбитой с толку. – Мамуля с папулей активно страдают и умирают, запивая корвалолом свои страдания. Разве что тебя им недостаёт, чтобы ты их утешала и успокаивала, чтобы они, в свою очередь, страдали ещё активней! – Маш, ты что… Шутишь так? – Какие уж тут шутки, – хмыкнула сестра, – Саш, ты совершенно спокойно можешь пока заниматься собой. Ты не хуже меня знаешь, что родителям надо пережить свою порцию катастрофы. А когда ты снова обретёшь уверенность, они благополучно переложат свои печали на тебя. Исключительный случай, Саш. Временно они решили, что я – их оплот, – Маша снова хихикнула, – но ты не слишком рассчитывай. Я долго не продержусь! – Маша, это не смешно! Не смешно! – резко перебила Саша и, не останавливаясь, со злостью продолжила говорить. И снова – плакать! И злиться на себя за эти слёзы, потому что она, Саша, кажется, состоит не из воды, а из одних слёз и соплей, и сколько можно уже! – Тебе смешно?! Мне не было смешно! Когда за каждую твою двойку, полученную не по незнанию, не от недостатка ума, а из-за твоих выкрутасов, я должна была принести пять пятёрок, чтобы в квартире перестало вонять валерьянкой! За каждый твой дурацкий порыв, за каждый революционный марш в школе – я отвечала! Отвечала олимпиадами и конкурсами, чтобы на собраниях говорили не только про катастрофы, но и про что-то положительное! – Саша высмаркивалась и говорила, говорила. Про Машины романы, из-за которых Саше приходилось отказывать в свиданиях, даже когда очень хотелось. – Помнишь, как ты пошла на свидание и пропала на два дня? – и не дожидаясь ответа, продолжала. – Я после этого на полгода вообще отложила любую личную жизнь! Ты не представляешь, Маша, ты даже предположить не можешь, от чего и сколько раз я отказывалась! Я так хотела пожить отдельно. У меня и повод был, но ровно в это время ты переживала свою разрушенную любовь и катастрофу, и снова я – оплот! И ты просто смеёшься? Маша молчала, даже не сопела и не дышала. Саше показалось даже, что сестра уже сбросила звонок, и она буркнула: – Извини… – Ничего, – быстро ответила Маша, – ничего, говори. – Да нечего мне сказать, – кран со слезами, кажется, кто-то выключил. – Саш, вы помирились с Пашей? – тихо спросила Маша. – Я не знаю, – на Сашу навалилась такая усталость, что она сейчас просто треснула бы любого, кто заявил бы, что слёзы приносят облегчение. – Ты, Маш, скажи, как жить, когда вот такое всё, неправильное, уже случилось, а? У тебя всё-таки опыта больше. И вдруг стало стыдно. За истерику, за то, что наговорила Маше всего, чего не стоило. И за то, что никакая у неё не катастрофа, в общем-то, и уже ждала, что Маша усмехнётся своей усмешкой и так и скажет, мол, никакая у тебя не катастрофа, но Маша сказала совсем другое. И говорила снова так осторожно, как будто Сашка тяжело больна, а Маша – сестра милосердия. Она сказала, что раньше завидовала Саше. Давно уже не завидует, но раньше – было. И отчаивалась, и расстраивалась, что она, Маша, вечно впутывается в истории, а потом думает. И что это ведь она старшая сестра, пусть и ненамного, но старшая! И это она должна быть «оплотом и примером». А потом решила, что каждому своё. – Сань, я не знаю рецепта. Никто не знает, понимаешь? И что я тебе могу советовать? – Маша замолчала. Саша, которая слушала сестру, замерев, будто действительно ожидая, что ей этот самый рецепт сейчас скажут, шумно выдохнула. – Не надо, Маш. Ты прости. Нет у меня никакой катастрофы. И забормотала про стресс, про Никиту, про непредвиденности, но Маша перебила. – Да нет, Саш. У каждого свой порог. И своя катастрофа. Ты зря так. Ты подожди, помолчи, я и так сбиваюсь. – Маша снова помолчала и уже окрепшим голосом продолжила. – Понимаешь, я думала, что если есть в этом мире человек, у которого жизнь действительно соответствует плану в ежедневнике – то это моя сестра. И вот твоя любимая фраза про то, что случайностей нет, есть только закономерности – я часто про это думаю, и всегда, ну почти всегда выходит, что ты права. И всё-таки. Маша снова замолчала, а Саша дышать боялась, чтобы не сбить сестру с мысли. Потому что в своём ежедневнике Саша что-то упустила, это точно! Маша заговорила снова: – Я, может, сейчас до конца не смогу выразить мысль, но я попробую. Во-первых, другие люди. У меня свой план в ежедневнике, а у них – родителей, соседей, не знаю там, коллег – свой. И даже у мужей, понимаешь? Саша кивала, как будто сестра может её видеть, и как будто понимала, хотя ровным счётом не понимала ни слова! – И вот представь, что в твой план не вписываются их планы. И тогда надо подстраиваться как-то. Как-то свои планы с чужими соединять. Если бы мои планы и Федины вот не совпали, то и не было бы нас. Или ваши с Павлом. Но и не это главное. Ты можешь мне не поверить, но иногда что-то просто происходит. Только не фыркай! – Маша предостерегла вовремя, потому что Саша действительно глаза закатила. – Вот Олеся, Федина племянница. Ты только не перебивай, я сама знаю, что случай не тот, но ты дослушай, пожалуйста! Когда впервые подтвердился диагноз, мы все задавались вопросом – откуда? Как такое вообще может быть? И представляешь, несмотря на всё развитие медицины, однозначного ответа нет. Это случилось, а всё остальное – гипотезы, не более! И можно Боженьку вопрошать: как так? А оно случилось, понимаешь. Сашка, мы ведь всё сделали, всё. Всем страшно было, и деньги собрали, все заначки достали. И ещё бы достали, не сомневайся! Саша из всех сил старалась понять и даже, кажется, что-то улавливала. Когда сестра объяснила, сколько всего теперь изменилось в той большой курской семье. И в их с Федей жизни – другие, новые решения. Потому что жизнь – она может много чего подкинуть, и глупо тратить её на бесконечные кредиты. Для них с Федей глупо. Не для всех! – Или Федя. Я знаю, ты его не слишком жалуешь, но для меня он – самый лучший. И знаешь, Сашка, если бы не тот, про кого мы никогда не говорим, если бы не предательство его, не та моя личная катастрофа, я бы даже внимания на Федьку не обратила, понимаешь? Не оценила бы преданность и всё, что в Феде есть хорошего. А смотрела бы так же, как ты: мужлан от сохи, и всё. А он очень мудрый, Саш. И надёжный. Наверное, я непонятно говорю, да? – сбилась всё-таки Маша. – Невозможно прожить жизнь, не ошибаясь? – вместо ответа спросила Саша. – Да. Я и сейчас так думаю. Хотя мне хотелось бы меньше накосорезить, – хмыкнула Машка и после секундной паузы добавила, – ты, если решишь Пашку простить, ты его совсем прости. Я уверена, что он мучается. И думает, что ошибся. – Я боюсь ошибиться, – просипела Саша. – И я боюсь. Покажи мне бесстрашных! – хмыкнула Маша. – В общем, сестрёнка, рецепта у меня нет. И совета тоже. Я только и могу, что поделиться мыслями. Сёстры долго молчали, думая каждая о своём. – Ну что сопишь, Санька? – нарушила молчание Маша. – Ты там не уснула? – Устала, – призналась Саша, вдруг чувствуя, что действительно ужасно хочет спать. – Ты устала быть безошибочной, Сашка, – сказала напоследок сестра, – ты чем графики свои чертить и таблицы и придумывать планы, иди и поспи! И позволь себе просто быть. Хотя бы на время. Пусть оно само идёт, как идёт, а там – видно будет! Заснула Саша почти мгновенно, успев подумать только: «жаль, что нельзя на все случаи жизни написать карточки и составить таблицы». А проснулась, потому что звонил Паша. Он спрашивал, не надо ли чего в магазине, потому что он уже приехал и мог бы зайти купить. Саша поняла, что Паша просто не решается и проверяет, в каком Саша настроении. И ей безо всяких причин стало легко, весело и немного боязно. И она было подумала, что надо придумать, что купить, и пока муж будет в магазине, привести себя в порядок, но не стала. И так и встретила Пашу, даже не умывшись. У него был немного несчастный вид, когда он спросил: «Ты что, плакала?». А Саша ответила, улыбаясь, что да, плакала, а потом спала. И они стояли обнявшись долго-долго. А Саша думала: «Хорошо! Ах, как всё хорошо!». Хорошо, что Паша вернулся, что с Никитой всё в порядке. Что у Маши – есть Федя, надёжный и преданный. А у Саши – Машка, старшая непутёвая сестра, которая столько раз ошибалась и всё равно – счастливая. И что она подсказала, как Саше теперь поступать: нужно понять, что в «личном ежедневнике» у Паши! Что Маша может взять и разрешить Саше то, что сама она бы и не помыслила – просто быть. Просто побыть хотя бы недолго, и пусть всё идёт, как идёт, а там видно будет! #Светлана_Шевченко Редактор Юлия Науанова