Предыдущая публикация
Абонент недоступен
Часть седьмая
В воскресенье Павел поговорить с Сашей не смог. Просто привёз Никиту, даже из машины не выходил.
Он обещал найти время на неделе и, разумеется, согласовать его с Сашей.
Он не позвонил ни в понедельник, ни во вторник, и только в среду пришло короткое сообщение, что в четверг он готов встретиться, если у Саши есть такая возможность.
Саша старалась не изумляться. Саша очень старалась не чувствовать раздражения. И ещё сильнее – не пытать вопросами сына. Никита должен чувствовать уверенность во взрослых, ему необходимо чувствовать безопасность. Расспросы могут насторожить его.
Саша крепко держала себя в руках и спокойно ответила, что хорошо, она ждёт его в четверг вечером. Но Паша отказался встречаться дома, и Саша не знала, хороший это знак или не очень, но, снова проглатывая удивление, согласилась на встречу в сетевом ресторанчике.
Тем же вечером в среду в рабочий чат неожиданно написала начальница, требуя завтра на ковёр весь коллектив, включая тех, кто работает на удалёнке постоянно. От тех, кто не явится на собрание, она грозилась потребовать справку о состоянии здоровья. Досадно, что у Саши будет меньше времени, чтобы тщательно подготовиться ко встрече с мужем, с которым, подумать только, они не виделись три с половиной недели! Но выбора не было, потому что сама Саша всегда была за порядок и за следование приказам начальства.
Утро выдалось ошеломительным. Сначала Никита говорил что-то непонятное про каникулы, на которые у него есть планы, и он уже обсудил их с папой. Старательно отодвигая раздражение, Саша пыталась понять, но Никита мямлил и юлил. Мало того, с самого пробуждения не давала покоя мысль, что Саша что-то упустила на работе, потому что слишком уж внезапно собирают весь коллектив. Мало ей того, что неизвестно сколько времени у неё будет на сборы, на продумывание своих слов, поведения, образа для встречи с мужем, так ещё и Никита, который «что-то там решил», но не желает объяснять, что именно!
– Ма, тебе, короче, папа сам скажет, – и тут же заговорил о чём-то другом, быстро собрался и умчался в школу.
Пока Саша собиралась на работу, обдумывала один из прямо упавших в руки аргументов, которые должен услышать Павел. Вот наглядный пример того, как влияет разлад в семье на детей! Когда ребёнок чувствует разногласия, он пытается воспользоваться ими для себя. И вот теперь вместо того, чтобы обсудить спокойно свои идеи, как, например с кружком или вот с каникулами с ней, с Сашей, он идёт к тому родителю, в котором чувствует больше лояльности и дозволенности! И начинает юлить, выкручиваться! И Бог знает, куда это его заведёт.
На работе всё было ещё более ошеломительным. Без длинных предисловий начальница рубанула:
– Все знают, что происходит, объяснять не стану. В такой ситуации варианта три: сломаться, выжить, перейти на новый уровень. Я предпочитаю новый уровень.
Пока все сидели в настороженным замешательстве, Саша удовлетворённо кивала. Очень правильно, и ей эта мысль сейчас очень кстати!
– Дорогие и не очень сотрудники. Со мной туда шагнут не все. Ибо занять новый уровень будет трудно. У тех, кто останется, работы будет больше, отдыха меньше, а зарплаты и премии довольно долго останутся прежними.
Елена Игоревна сделала паузу, обвела всех начальственным взглядом и продолжила:
– Так что те, кто уже понимает, что не справится, могут покинуть совещание прямо сейчас.
Никто не шелохнулся.
Дальше начальница говорила про перспективы, про временные рамки, про сокращение в офисе, которое произойдёт неизбежно, и про расширение на производстве.
Она уверенно указывала маркером, подчёркивала и ставила галочки у тех цифр и пунктов, на которых должны были сосредоточиться сотрудники.
– Все эти цифры – не мои фантазии, Александра Сергеевна, которая в последний месяц работала с документами, подтвердит мои слова.
Все оглянулись на Сашу, а Саша едва успела нацепить непроницаемую маску на лицо. Все снова сосредоточили внимание на начальнице и доске, а Саша вытирала внезапно вспотевшие ладони о юбку.
«Вот так раз», – думала Саша. – «Как это я всё упустила?».
Да, это из её отчётов, расчётов и формул Елена Игоревна сейчас выводила буквы и цифры, скрипя маркером по доске. И как это Саша, которая должна была, конечно, но не догадалась, к чему это всё? Ну хотя бы вопрос-то должен был возникнуть?! Пока она три недели думала о происходящим в семье, выстраивала в голове бесконечные диалоги с Павлом и бесконечные схемы и предположения, как всё вернуть в разумное русло, она просто профукала планы начальницы?!
– Саша, через двадцать минут зайди ко мне, – голос Елены Игоревны вывел из ступора.
Начальница с ответственными за производство удалилась в свой кабинет, офис загудел, зашумел, задвигался. Со всех сторон к Саше устремились коллеги, посыпались вопросы, Саша сохраняла всё то же непроницаемое лицо:
– Вы всё слышали, мне, правда, нечего добавить, – улыбалась народу. Тем не менее, сама пыталась воссоздать в памяти свою работу, соединяя с тем, что говорила Елена Игоревна.
«Плохо, ах, как плохо, что сегодня встреча с Пашей. Может, попросить перенести на завтра? Нет, нехорошо».
Тем более, что пертурбации на Сашиной работе – тоже повод и аргумент, только пока непонятно, какой и к чему, и об этом надо подумать. И ещё же был какой-то, который подвернулся только сегодня, только какой? Ах, да, Никита. И как применить вот сегодняшнюю информацию?
– Александра Сергеевна! – секретарь тоже выглядела ошеломлённой.
Никогда Саша не заходила в этот кабинет с такой пустой головой. Ни одной мысли, ни одного предположения.
Елена Игоревна молчала недолго.
– Саш, у тебя всё в порядке? – Елена Игоревна никогда не тянула кота за хвост.
– Да, – мгновенно ответила Саша и улыбнулась.
Начальница снова помолчала и внимательно посмотрела на Сашу.
– Хорошо, – кивнула удовлетворённо, – теперь к делу. Александра Сергевна, к тебе у меня разговор отдельный. Подумать дам, но недолго. Твоя должность останется при тебе, но на удалёнке полностью и с сокращением оклада. Премиальные – увеличу. Скорее всего, то на то и выйдет. Ну, может, полгода или чуть меньше, будет не так шоколадно. Работы побольше будет, как у всех, ты слышала. Второй вариант – возьмёшь руководство. Оклад чуть подниму, в отпуск в ближайший год не просись, не дам, но оплачу по бухгалтерии, в перспективе – процент от продаж. Какой – нам с тобой ещё считать.
– Сколько на подумать? – всё, что могла сейчас спросить Саша, потому что это было единственно логичным. На самом деле в хаосе мыслей только одна была самой громкой: «Как я могла всё пропустить?».
– Ближайший месяц – только на зачистку офиса, – звучало грубо, но честно. – К тебе, естественно, это не относится. Ну и плюс-минус ещё недели три. Но уже в это время тебе работы хватит. Нам все договора переписывать придётся. Двух поставщиков я меняю уже на следующей неделе.
– Полтора месяца, – повторила Саша.
– Примерно. Но чем раньше… Сама понимаешь.
Аудиенция была окончена, и Саша покинула кабинет в полном смятении. Не столько от новостей – от Елены Игоревны такого и стоило ожидать, сколько всё от той же навязчивой громкой мысли, что она, Саша, всё профукала!
У дверей заведения, которое называлось рестораном, а по сути едва ли отвечало всем требованиям ресторанного уровня кроме цен и наличия официантов, Саша вдруг остановилась. Она уверена, что Павел уже там. Он всегда приходит на встречи заранее, хотя в этот раз Саша порадовалась бы, будь он не так пунктуален. Она бы первой освоилась, так легче начинать вести беседу.
Она волновалась, чёрт возьми! Да, она продумывала свой образ, обдумывала слова, но этого оказалось мало теперь, потому что она ни в чём не уверена. Всю дорогу до кафе она повторяла про себя: «Главная задача – всё наладить, а пока – хотя бы найти компромисс». Она готова просить прощения, если в чём-то была неправа. Разумеется, никто не может быть прав абсолютно! Но всё, что она делала – это для Паши, для Никиты, для их семьи, это нельзя не брать во внимание. И обязательно – про Никиту. И про работу, наверное. Про свою.
Пашу она увидела сразу и сразу поняла, что хотя это всё тот же человек, её муж, но только её взгляд уловил те крошечные перемены, которые едва ли заметит чужой. Чуть более отросшие волосы, что-то другое, непривычное, в лице, пока даже трудно понять – что именно. И одежда. Джинсы, толстовка. Толстовка, к слову, новая, свою он оставил дома, а за остатком вещей он не приезжал, между прочим! И это, скорее, хороший знак? Или нет?
– Привет, – улыбнулась сдержанной улыбкой. Ровно настолько, чтобы она была не слишком широкой и радостной, но не дежурной и канцелярской.
– Здравствуй. Ты что-нибудь будешь? Я уже поужинал, приехал раньше.
– Только чай, – снова улыбнулась Саша.
Она делала вид, что выбирает, водила пальцем по строкам, собранным под гордым заголовком «Чайная карта». Понятное дело, что хорошего чая здесь не будет. Вздохнула и попросила минеральной воды.
Она не смотрела на Павла, только в меню, на официанта, обводила взглядом зал. Но видела, замечала, чувствовала, что Паша смотрит. Без улыбки, с тем треклятым непонятным выражением лица. Саша не припомнит, чтобы чувствовала себя настолько растерянной. И воду принесли, и что-то спросил вежливый мальчик, и Павел долил ещё чая из чайника. Саша не начинала разговор, а Паша тоже молчал.
И всё-таки прервал молчание он:
– Саш, ты о чём хотела поговорить? Извини, я уставший, – он замолчал, сделал какое-то неопределённое движение головой и плечом.
– Да, понимаю, как новая работа? – поспешно спросила Саша.
– Саш, – Павел откинулся на стуле, – ты про работу мою пришла спросить?
– Нет, Павел. Я пришла поговорить о нас.
Она старалась говорить коротко, ёмко, понятно и взвешенно. Что эта ситуация затянулась, она переживает, что им только труднее будет всё решить. И Никита волнуется и может пострадать в этой ситуации. Что Саша готова признать неправоту, если Павел объяснит, в чём именно она неправа?
– Никита сам тебе сказал, что волнуется? – внезапно перебил муж.
Саша сбилась, уставилась на него.
– Ты говоришь, что Никита волнуется, он сам тебе так сказал? – повторил Павел.
– А ты считаешь, что дети равнодушно переживают вот такое?
– Ты не ответила, Саш. Я ничего не считаю. Я спросил, говорил ли тебе Никита, что волнуется, – Паша говорил тихо, но настойчиво.
– Паш, я мама, мне не всё нужно говорить, чтобы я это видела.
И Саша стала объяснять про решения, которые приходят им двоим в голову, и идеи, которые приходят Никите. Говорить о том, как опасно, когда ребёнок чувствует, что может манипулировать родителями!
– Кстати, Никита сказал, что почему-то ты, а не он, расскажешь, что за идея с каникулами? – это было совсем некстати, это нарушало логику разговора, но, кажется, всё и так пошло не слишком хорошо.
– Никита поедет в лагерь, – Павел игнорировал Сашин изумлённый взгляд, – да, я сам собирался с тобой об этом поговорить, он поторопился. Потому что заранее боялся, что ты не позволишь. Я обещал, что сам улажу с тобой этот вопрос.
Саша отпила большими глотками воду из стакана:
– Какой лагерь?
– Хороший лагерь. Не совсем лагерь, то есть, – замялся Павел, но продолжил. – Мой хороший товарищ, ещё со школы, он организует выезды для подростков. Там учит всяким полезным штукам. Разводить костёр, ставить палатки, оказывать первую помощь. Ссылку на группу я тебе пришлю. Никите понравилось.
Саша старательно избегала думать каждую из мыслей, которые сейчас, как красные сигналы светофора, горели предупреждающим про Никиту, про лагерь с палатками. Она вдруг увидела, как что-то злое, отчаянное, больное, будто алый огромный пламенеющий шар, заполняет её, заставляя руку помимо воли тянуться к чему-нибудь, что можно ударить, швырнуть, разбить. Она смотрела на свою руку на столе, которая выглядела совершенно естественно, но была словно чужая.
– Саш, – Павел потёр глаза, провел знакомым движением по волосам, – ты прости. Мы договорились с Никитой, что я сам поговорю с тобой сначала. Ты на него и на меня не злись, пожалуйста.
Паша объяснял, что он понял, что был неправ, что не обсуждал сперва с Сашей их с Никитой идеи, и готов исправиться, но твёрдо обещал настаивать на некоторых решениях.
– Просто я давно, а может, и никогда не общался с сыном без твоего руководства.
Саша смотрела на свою, но ставшую чужой руку.
– Я скину тебе ссылку, могу дать контакты руководителя и даже всех вожатых.
– Они будут ночевать в палатках? В ноябре? – спросила Саша просто так, чтобы что-нибудь сказать и перестать думать про огненный шар внутри.
– Нет, почему. В корпусах. Просто на свежем воздухе.
– У нас был план на каникулы. Языковой городской лагерь. С прекрасной программой и с надеждой, что он подтянет английский.
– Да хрен с ним, с английским, Саш! – повысил голос Павел, но тут же успокоился. – Я даже не в курсе был этих планов. Но парень совершенно не приспособлен ни к чему, понимаешь? Он в городе заблудиться способен. Он не знает, с какой стороны к молотку подойти. Я молчу уже про костёр, лес.
– И обращение с оружием, – едко выдавила из себя Саша.
Муж снова смотрел на неё долгим непонятным взглядом.
– И это тоже полезный для мужика навык.
– Он ребёнок!
– Ему двенадцать. Я был всего на три года старше, когда начал подрабатывать, а мой двоюродный дед на два – когда воевал наравне со взрослыми в партизанах.
Это Саша проигнорировала. На подобные глупости даже отвечать не стоит.
– Саша. Ещё раз. Прошу прощения, что не так как-то сразу повёл себя. Я, конечно, впредь буду обсуждать с тобой всё, что касается Никиты. И очень надеюсь, что мы сможем договариваться, а не следовать исключительно твоим решениям. Если это всё, то я пойду, пожалуй.
– Паша, – Саша огляделась зачем-то, стиснула руки, – Паша, скажи, чем я вот это всё заслужила? Что я сделала такого, что ты принимаешь решение за решением, в которых меня попросту нет?
Она говорила, чувствуя, как звенит и дрожит голос, говорила, что вот так, с бухты-барахты, ни с того ни с сего, Павла вдруг перестала устраивать она и их жизнь. Что, не считаясь с ее чувствами, он берёт и запросто решает развестись.
– Саш, ты меня любишь? – вдруг перебил Павел.
Саша дышала тяжело, прерывисто, как будто от быстрого бега, силилась понять, что он спросил.
– Я был так в тебя влюблён. И любил много лет. И выгорел. Не потому что ты плохая. Нет! Я всё уже объяснил, Саш. Я буду только повторяться. Ты прости меня. Получается, что я обманывал тебя и себя, пытаясь быть тем, кто тебе нужен. Я не помню, когда ты говорила мне просто «я тебя люблю». Что-то похожее говорила, но не именно так. – Павел снова тёр глаза, проводил по волосам. – Саш, прости. Ты ничем не заслужила. Это я виноват. Но я не могу продолжать участвовать в этом… перформансе. Не жизни, а именно перформансе.
– Мы плохо жили? – голос звенел сильнее и поднимался выше.
– Хорошо, наверное. Но это не моя жизнь.
– Развод, ты уверен?
Павел молчал.
– Тебе прямо сейчас он нужен, или это не к спеху? Может, кто-то уже на пороге стоит, теребит и требует штамп в паспорте? – плохо, ах, как плохо!
– Никто не стоит и не требует.
– Отлично, – Саша кивнула сама себе. – Прости, причём тут любовь, если в эту минуту у меня даже уважения не остаётся к тебе. У взрослых людей есть не только эмоции, – припечатывала Саша, – но и ответственность. И невозможно в браке всё время пылать чувствами. И вообще, это скорее прерогатива женщин!
Она видела, что ему больно, и продолжала.
– «Полюбил, разлюбил, прости» – это всё, как в кино, Паша. Тебе надоело работать на Олега? Причём тут я, почему ты при этом разводишься со мной?! Тебя не устраивает, что ты мало общаешься с Никитой? Почему – развод?
– Саш, а зачем я тебе? – снова встрял Павел и, не давая ей перебить себя, продолжил. – Вот если я не буду приносить зарплату, как ты привыкла. И не стану вести себя, как ты привыкла.
И снова, как сегодня утром, когда она входила в кабинет начальницы, в голове образовалась пустота. Паша развёл руками, как будто подтверждая что-то.
– Саш, с лагерем. Я буду настаивать. Но признаю твоё право на информацию, всё скину. С разводом я не тороплюсь, если тебе нужно время, то мне не принципиально.
– Ближайшие полтора месяца я буду слишком занята, у меня новые условия на работе, – сообщила Саша.
– Идёшь на повышение? Поздравляю.
– Я ещё не решила, – отрезала Саша и поднялась, – если всё-таки понадобится срочно – пиши. Все ссылки про лагерь – жду. И я очень надеюсь, что теперь не выйдет так, что только то, что тебе взбредёт в голову, будет хорошо для Никиты. И прежде чем обещать ему что-то, обсуждать с ним что-то, сообщай мне! – отчеканила и добавила. – Пожалуйста.
Павел молчал.
Часть восьмая
«Лёд и пламень». Обрывок мысли, ни к каким конкретным размышлением не ведущий, засел, как навязчивая дурацкая строчка из песни, услышанной случайно и теперь докучавшей своей монотонной назойливостью.
«Лёд и пламень», – думала Саша, когда будила Никиту, кормила его завтраком и провожала в школу.
Вчера сын сделал вид, что спит, а у Саши, у которой внутри полыхал тот огненный шар, который образовался во время разговора с мужем, не было ни малейшего желания уличать Никиту в притворстве. Шар жил отдельно, сам по себе, но почему-то местом обитания выбрал Сашу. А каждое действие, жест, движение, даже голос стали как будто скованные ледяной коркой.
Утром Никита выглядел несчастным и суетился, старательно прятал глаза, но Саша видела, что его мучает вопрос, как вчера прошёл разговор отца с матерью и чем он закончился.
И когда Саша про это думала, шар начинал пульсировать и расширять границы.
Заговорить с сыном Саша так и не решилась. Боялась, что просто не сдержит вот это пламя, и будет ссора. Ссора, которых в отношениях с сыном Саша никогда не допускала. Она – взрослая, она всегда должна быть выдержанной, мудрой, разумной.
«Лёд и пламень», – повторяла монотонно Саша, пока тщательно наносила макияж, всматривалась в своё лицо в зеркале, пытаясь понять, как эти самые лед и пламень отражаются на лице, и ничего ровным счётом не поняла.
Пока пробиралась сквозь пробки на работу, повторяла монотонно всё ту же фразу как заклинание, которое поможет не думать пока о том, что жизнь её изменилась. Что привычный мир и порядок рухнули. И Саша тут совершенно ни при чём, но именно она остаётся под обломками, и никакое МЧС не сможет её вытащить.
Она могла и не стараться держать лицо на работе. Очевидно, что вчера все обсуждали заявление начальницы, так и не придя к единому мнению. Сегодня офис напоминал водную гладь, застывшую не в благостном жарком июльском покое, а будто замершую перед готовой сорваться стихией. Вот все усиленно трудятся. Так сосредоточенно, что в этой предельной внимательности и концентрации на текущей задаче очевидна нарочитость. И вдруг – как будто камень бросили в эту застывшую воду, и пошли круги – от одного стола к другому. И снова – всё замерло. Вот кто-то стремительно поднялся из-за стола, нервно огляделся, и будто ветер прошёл по офису: часть народа в десятый раз отправилась «на перекур», включая тех, кто не курит.
Саша так же делала вид, что предельно сконцентрирована на задачах. И очень старалась действительно сконцентрироваться. Ей надо не только сделать привычную работу, но и, наконец, включиться и вникнуть в замыслы Елены Игоревны.
И хотя коллеги бросали быстрые цепкие взгляды на Сашу, но вовсе не ради самой Саши и попытки понять её состояние. Саша ждала, когда кто-нибудь не выдержит и начнёт задавать вопросы, и заранее приготовила дежурную сдержанную улыбку и один ответ на всё: она не в курсе, что именно и в чью сторону задумало и предпримет начальство.
И ничуть не удивилась, когда кто-то наконец не выдержал и негромко, но зло и отчётливо в застывшей тишине произнёс:
– И на фига сейчас вот это делать? Если сегодня, завтра или через три дня предложат писать по собственному!
– Да и неизвестно ещё, кого, – подхватил следующий, и Саша ожидала, что так и пойдут эти круги по воде, но ошиблась.
– А у нас есть Александра Сергеевна! Она, поди, знает, кого попрут, а, Александра Сергеевна?
Нет, Саша не знала, конечно. Но могла с достаточной достоверностью предположить. У неё ещё вчера на совещании сформировался мысленный список сотрудников, где напротив каждой фамилии Саша могла бы поставить карандашом, а не ручкой, но пометки. Разумеется, свои предположения озвучивать в застывшем, как перед бурей, офисе не стоило.
– Анжелика Викторовна, – улыбнулась Саша, привычно хмыкнув про себя по поводу этой самой «Анжелики», – увы, я вас разочарую. Меня начальство посвятило ровно в ту часть планов, которая касается моей работы.
Дама эта была старше Саши всего на пару лет, но Саше казалось, что та со школьной скамьи была именно дамой. Вот сначала – девочкой, а потом сразу дамой, минуя пубертат и девичество. По паспорту дама была Анжелой, и Саша если не голову, то руку отдала бы на отсечение, что «Анжеликой» коллега считала себя, будучи уверенной, что она один в один – героиня старого одноимённого фильма.
Теперь Анжелика Викторовна медленно и томно поднялась из-за стола, прошествовала к кулеру с водой и, оглядев царственным взглядом офис, произнесла:
– Александра Сергеевна, ну поделитесь тем, что имеете. Что-то же вы знаете. Чего народу зря беспокоиться?
– А тем более зря работать, может, лучше новую работу искать, – встряла та же коллега, которая первая бросила в воду камень.
«Тебя точно уволят. Вот тут я бы ручкой галочкой поставила, а не карандашом», – подумала про неё Саша, – «а вот Анжелику могут и оставить. Даже с очень большой вероятностью. Эта и нервы щекочет Лене Игоревне, и в деле хоть и не семи пядей во лбу, но прёт, как танк». А вслух сказала:
– Могу таблицы показать, в них пока ничего секретного нет, – и развернула экран монитора.
С места, конечно, никто не сдвинулся. На некоторое время снова воцарилась тревожная тишина, а после, с подачи всё той же девушки, которая уже собиралась искать работу – и правильно делала – пошли вспыхивать и замирать разговоры. Ещё вчера, очевидно, все включили Сашу в приближённые к начальству, что, в общем-то, было достаточно верно, и не хотели обсуждать при ней Елену Игоревну и высказывать собственные страхи и опасения, чтобы Саша не донесла, ускорив решение об увольнении.
И Саша с удовольствием бы не слушала. Но обрывки тревожных предположений долетали.
– Меня точно уволят, я знаю! – срывающимся голосом наконец сказала Алёна, девушка, которую только три месяца назад взяли на работу и только месяц назад оформили официально.
Саша знала, что Елена Игоревна на предмет Алёны не была уверена. Напротив фамилии этой сотрудницы сама Саша поставила бы карандашом галочку и вопрос.
В общем, неплохой работник. Исполнительна, трудолюбива, аккуратна в быту и в деле. Но – ни рыба ни мясо, во-первых, а Елена Игоревна скорее сойдётся с такой, как Анжела. Во-вторых, у Алёны имелась какая-то история, личная семейная драма, которых не выносила на рабочем месте не только Саша, но и начальница.
Эта мысль заставила Сашу вновь ощутить огненный пламенеющий шар внутри и ледяную корку там, где она свела до боли лопатки. Что бы ни случилось, но она – не Алёна, с её вечно застывшей гримасой плохо скрываемой драмы. Она не позволит своим собственным драмам вырваться наружу. И к лучшему, что половину офиса просто уберут. Потому что с оставшейся кучкой, которая внезапно пожелает посплетничать на тему Сашиной личной жизни, вдруг обнаружив, что коллега не звонит мужу, а муж, умница и молодец, не встречает Сашу с работы, она справится.
Алёна судорожно и громко вздохнула, издала какой-то странный звук, похожий на всхлип и сдерживаемый вопль одновременно, стремительно вскочила со стула, неприятно скрипнув ножками по полу, схватила куртку и, путаясь в рукавах, на ходу пыталась надеть её и покинуть кабинет.
Две коллеги следом покинули офис, едва слышно всхлипывая, как только что Леночка.
Примерно к середине рабочего дня секретарь сообщила, что Елена Игоревна в офисе не появится, и Саша вздохнула почти с облегчением, а в офисе загудело с большей силой. Саша могла покинуть рабочее место. Со своими задачами на этот момент она справилась.
И всю дорогу до дома, и на парковке перед парадной Саша всё повторяла и повторяла про лёд и пламень, пока во рту не стало кисло и неприятно. И только увидев Никиту, который шёл, не разбирая дороги, уткнувшись в телефон, спешно покинула машину. Никита, который выглядел вполне радостным и счастливым, пока не столкнулся с матерью, молниеносно повесил на лицо немного виноватое и тревожное выражение и ссутулил плечи. Дома, пока Саша разогревала обед и накрывала на стол, она говорила так спокойно, что и сама не поверила бы ни в огненный шар, который хоть и сжался до размеров теннисного мяча, но пульсировал неприятно, ни в корку, которая леденила лопатки.
– Никит, мы говорили с папой, – раскладывала приборы на двоих, не представляя, как проглотить хотя бы ложку супа, – почему ты решил, что поездку в лагерь нельзя обсудить со мной?
Никита молча раскладывал салфетки и ставил хлебницу, громко сопел.
– Я тебя прошу. Пока мы с папой.., – Саша замялась, но твёрдо продолжила, – решаем свои вопросы, то для тебя ничего не поменялась. Если у тебя есть идеи относительно кружков, каникул или чего-либо ещё, то я хотела бы, чтобы ты спокойно говорил со мной об этом.
Она села напротив сына и улыбнулась почти естественно.
Никита разглядывал материно лицо недоверчиво, кивнул, но говорить снова ничего не стал.
Саша тоже решила не давить и спокойно, как будто нейтрально, расспрашивала о школе.
Никита отвечал односложно.
И снова шар начал разрастаться внутри, и Саша была рада, что Никита, буркнув «спасибо», наконец вышел из-за стола.
Она знала, знала, что не надо расспрашивать. Не надо сейчас затевать разговоров. Потому что теперь, когда они, её сын и пока всё ещё муж, решают вопросы, минуя Сашу, Никита нутром чует союзничество отца. И конечно, лагерь, ремонт и пицца – куда веселее всего, что планировала Саша.
И всё-таки она зачем-то заговорила с ним вечером. И спросила, не хочет ли Никита поделиться ещё какими-нибудь идеями. И спросила, хотя этого точно не стоило делать, почему Никита вдруг перестал ей доверять?
– Ма, да я доверяю, – Никита кривился, – ну вот скажу я тебе, что не хочу в этот дебильский кружок, а ты – будешь говорить, говорить, и выйдет так, что лучше я уж похожу. А про лагерь, ну ты точно не разрешила бы, ну, мам! А это круто.
– Почему ты уверен, что я не согласилась бы с лагерем? – задала Саша очередной напрасный вопрос.
– Потому что я думаю, что супер – это лагерь, а ты – что заниматься, как наказанному, все каникулы английским – это супер.
И неизвестно, сколько ещё напрасных вопросов успела задать бы Саша, но у Никиты завибрировал телефон, и сын, вытянув перед собой мобильник как щит, продемонстрировал надпись «ПАПА».
Саша только и отметила про себя, что «ПАПА» написано капсом. Она знает, что она записана «мама».
Теперь шар распался на десятки мелких мячиков для пинг-понга, и они перемещались, оставляя за собой тянущий болезненный след.
Утром следующего дня Саша сама написала секретарше, уточняя информацию: есть ли хотя бы предположения по поводу перемещений Елены Игоревны.
«Её точно не будет! В полвторого ночи позвонила, представляешь?», – громко и быстро говорила секретарь, внезапно переходя на ты. Напротив её фамилии Саша поставила бы уверенный плюсик ручкой. Эта останется.
«Да, про тебя сказала, что можешь из дома работать, чтобы тебя в офисе не достали. Нет, ну ты подумай!», – возмущалась, задыхаясь, вечная тень начальницы. «То, блин, всем «можно уйти пораньше?», то не выгонишь из офиса! Вчера ещё два часа все сидели и перетирали. Лучше бы рвение проявили, если хотят остаться! И через одного с вопросами! А я откуда знаю, кого и когда точно, а кого – под вопросом?!», – секретарь переходила с темы на тему почти без перерывов.
Саша ещё слушала некоторое время предположения секретаря по поводу зачистки, которые вполне совпадали с Сашиными. Офисные сплетни – уже совсем невнимательно, думая, что ей придётся провести дома весь день, а завтра уедет Никита. И его не будет целых десять дней. И она будет сидеть и сидеть дома и покроется плесенью и паутиной.
Саша чувствовала, что в этой секретарше сейчас сконцентрировалось будто всё Сашино состояние. И от каждого слова, сплетни, домысла – к горлу подкатывал тошнотворный комок, и от треклятого шара, от которого какой день нет спасения – жарко везде.
Когда секретарша выдохлась и быстро попрощалась, Саша поняла, что тошнит её не мысленно, а вполне физически, и едва успела добежать до ванной. А после на ватных и слабых ногах еле доплелась до спальни, рухнула в кровать и буквально отключилась.
Проснулась, испуганно оглядываясь вокруг. Почему-то в первую секунду она решила, что сейчас утро, и она опоздала, проспала работу. Сознание раскачивалось медленно, и до Саши доходило, что утро уже прошло. И сейчас, должно быть, день или вечер, и она смотрела невидящим взглядом в окно. Непонятно – утро, вечер? Кажется, ночь? И, наконец, сообразила, что она и не сможет этого понять. Она не открывала с утра штор.
Всё тело было как жёваное. Однажды давно, в детстве, они ездили на море. Поездом. И Саше сначала было весело, а потом – плохо. И стыдно. Вагон был плацкартным, и в нём смешались миллион запахов и звуков, и Сашу мутило и рвало в грязном туалете. И мать всё время препиралась с отцом шёпотом, злилась и стыдилась того, что Сашу рвёт, а следом – и Машку. И Саша не помнит море, а только свой ужас перед тем, что и обратно надо будет возвращаться вот так же.
Там, в съёмной какой-то комнате, мать с отцом всё время препирались, отец говорил, что можно самолётом, мол! А мать делала большие глаза и вопрошала, когда это он заделался мильонщиком?!
Саша доплелась до ванной, застыла, взявшись за ручку, и двинула на кухню. Там остался телефон.
В телефоне был пропущенный от Никиты, и два – от Паши, и от него же смс с просьбой перезвонить.
И Саша чуть было не набрала его, но остановилась. И всё-таки дошла до ванной, долго умывалась и чистила зубы, избегая смотреть в зеркало.
И потом тоже не решалась набрать Пашу. Её трясло, и холодно было ужасно. И это отвлекало от необходимости звонить. Потому что Саша одевалась и укутывалась, а холодно было всё равно.
Внезапно она сообразила и стала трогать свой лоб, но ничего не поняла, полезла за градусником, взяла ртутный, чудом у них сохранившийся и тщательно оберегаемый, потому что теперь таких не купишь!
Ей не хотелось верить глазам и ртутному столбику, и она решила не верить и перемерять электронным. Но и тот показывал 38,7, и Саша никак не могла поверить, что это её данные, а не Никиты, например. У неё не бывает болячек. Вообще. С недомоганиями Саша справляется даже не в считанные дни, а за несколько часов.
И она начала измерять температуру по-новой, и в ту же минуту, когда она сунула под мышки сразу оба градусника, позвонил Паша.
Он поинтересовался коротко и дежурно её делами, и когда Саша ответила, что нормально, замолчал. Потом спросил осторожно, здорова ли она, и Саша сама слышала, что говорит хрипло и надсадно. Но уверила, что всё нормально, точно!
Паша спросил, не против ли она, если Никита сегодня переночует у него, а завтра он отвезёт сына в лагерь, но если Саша пожелает, разумеется, она тоже может поехать, чтобы убедиться, что Никита в безопасности и в надёжных руках.
Саша отвечала «да, да» и «нет, нет!».
И едва нажав «отбой», почувствовала новый неудержимый приступ тошноты.
Она была совершенно измучена, потому что кроме трети стакана воды она ничего не пила и не ела, а организм выворачивало, и болело под рёбрами, и спина, и глаза болели, потому что перед ними, загораживая окружающие предметы, расплывался раскалённый шар.
Два дня Саша просыпалась и только со страхом пыталась проверить мобильный телефон и сообщения. Неведомо какому богу было угодно, чтобы Сашу не слишком беспокоили в выходные. От Никиты были короткие сообщения о том, что это «супер!» и «круто!», от матери какое-то длинное и нудное сообщение, а следом голосовое, но Саша не могла понять, что мать говорит и чего хочет от дочери.
В понедельник её разбудил звонок начальницы. И Саша мямлила непривычно в трубку, силилась изобразить адекватность, но понимала, что её усилия напрасны.
– Александра! – рявкнула начальница. – Ты с ума слетела?! Какого.., … твою мать, ты вздумала болеть?
Она предлагала врача, кричала, что пусть Саша как хочет, но поднимается со смертного одра и собирает «свой зад в кучу», и выделила на восстановление три дня. И ни днём больше!
Саше было плевать.
Она зверски хотела есть, ела, а потом снова ползла в ванную. Потом вдруг начало течь из носа, а температуру Саша попросту перестала измерять. Она засыпала, просыпалась, пыталась вставать и ходить, но в голове и ушах стоял звон, ватные ноги не слушались, и она снова ложилась.
Ей были противны собственные сопли, слабость и беспорядок внутри и вокруг.
В среду приехала сестра.
Саша долго возилась с замком, пальцы были слабыми и онемевшими.
И, злясь на себя, она вложила всю силу в руку и распахнула дверь.
– Ох, Матерь Божья! – Машка смотрела на Сашу, как на привидение.
– Нет, это не она. Это всего лишь я, – прогундосила в ответ Александра.
Продолжение
#Светлана_Шевченко
https://dzen.ru/nashe_live?share_to=link
«Лёд и пламень». Обрывок мысли, ни к каким конкретным размышлением не ведущий, засел, как навязчивая дурацкая строчка из песни, услышанной случайно и теперь докучавшей своей монотонной назойливостью.
«Лёд и пламень», – думала Саша, когда будила Никиту, кормила его завтраком и провожала в школу.
Вчера сын сделал вид, что спит, а у Саши, у которой внутри полыхал тот огненный шар, который образовался во время разговора с мужем, не было ни малейшего желания уличать Никиту в притворстве. Шар жил отдельно, сам по себе, но почему-то местом обитания выбрал Сашу. А каждое действие, жест, движение, даже голос стали как будто скованные ледяной коркой.
Утром Никита выглядел несчастным и суетился, старательно прятал глаза, но Саша видела, что его мучает вопрос, как вчера прошёл разговор отца с матерью и чем он закончился.
И когда Саша про это думала, шар начинал пульсировать и расширять границы.
Заговорить с сыном Саша так и не решилась. Боялась, что просто не сдержит вот это пламя, и будет ссора. Ссора, которых в отношениях с сыном Саша никогда не допускала. Она – взрослая, она всегда должна быть выдержанной, мудрой, разумной.
«Лёд и пламень», – повторяла монотонно Саша, пока тщательно наносила макияж, всматривалась в своё лицо в зеркале, пытаясь понять, как эти самые лед и пламень отражаются на лице, и ничего ровным счётом не поняла.
Пока пробиралась сквозь пробки на работу, повторяла монотонно всё ту же фразу как заклинание, которое поможет не думать пока о том, что жизнь её изменилась. Что привычный мир и порядок рухнули. И Саша тут совершенно ни при чём, но именно она остаётся под обломками, и никакое МЧС не сможет её вытащить.
Она могла и не стараться держать лицо на работе. Очевидно, что вчера все обсуждали заявление начальницы, так и не придя к единому мнению. Сегодня офис напоминал водную гладь, застывшую не в благостном жарком июльском покое, а будто замершую перед готовой сорваться стихией. Вот все усиленно трудятся. Так сосредоточенно, что в этой предельной внимательности и концентрации на текущей задаче очевидна нарочитость. И вдруг – как будто камень бросили в эту застывшую воду, и пошли круги – от одного стола к другому. И снова – всё замерло. Вот кто-то стремительно поднялся из-за стола, нервно огляделся, и будто ветер прошёл по офису: часть народа в десятый раз отправилась «на перекур», включая тех, кто не курит.
Саша так же делала вид, что предельно сконцентрирована на задачах. И очень старалась действительно сконцентрироваться. Ей надо не только сделать привычную работу, но и, наконец, включиться и вникнуть в замыслы Елены Игоревны.
И хотя коллеги бросали быстрые цепкие взгляды на Сашу, но вовсе не ради самой Саши и попытки понять её состояние. Саша ждала, когда кто-нибудь не выдержит и начнёт задавать вопросы, и заранее приготовила дежурную сдержанную улыбку и один ответ на всё: она не в курсе, что именно и в чью сторону задумало и предпримет начальство.
И ничуть не удивилась, когда кто-то наконец не выдержал и негромко, но зло и отчётливо в застывшей тишине произнёс:
– И на фига сейчас вот это делать? Если сегодня, завтра или через три дня предложат писать по собственному!
– Да и неизвестно ещё, кого, – подхватил следующий, и Саша ожидала, что так и пойдут эти круги по воде, но ошиблась.
– А у нас есть Александра Сергеевна! Она, поди, знает, кого попрут, а, Александра Сергеевна?
Нет, Саша не знала, конечно. Но могла с достаточной достоверностью предположить. У неё ещё вчера на совещании сформировался мысленный список сотрудников, где напротив каждой фамилии Саша могла бы поставить карандашом, а не ручкой, но пометки. Разумеется, свои предположения озвучивать в застывшем, как перед бурей, офисе не стоило.
– Анжелика Викторовна, – улыбнулась Саша, привычно хмыкнув про себя по поводу этой самой «Анжелики», – увы, я вас разочарую. Меня начальство посвятило ровно в ту часть планов, которая касается моей работы.
Дама эта была старше Саши всего на пару лет, но Саше казалось, что та со школьной скамьи была именно дамой. Вот сначала – девочкой, а потом сразу дамой, минуя пубертат и девичество. По паспорту дама была Анжелой, и Саша если не голову, то руку отдала бы на отсечение, что «Анжеликой» коллега считала себя, будучи уверенной, что она один в один – героиня старого одноимённого фильма.
Теперь Анжелика Викторовна медленно и томно поднялась из-за стола, прошествовала к кулеру с водой и, оглядев царственным взглядом офис, произнесла:
– Александра Сергеевна, ну поделитесь тем, что имеете. Что-то же вы знаете. Чего народу зря беспокоиться?
– А тем более зря работать, может, лучше новую работу искать, – встряла та же коллега, которая первая бросила в воду камень.
«Тебя точно уволят. Вот тут я бы ручкой галочкой поставила, а не карандашом», – подумала про неё Саша, – «а вот Анжелику могут и оставить. Даже с очень большой вероятностью. Эта и нервы щекочет Лене Игоревне, и в деле хоть и не семи пядей во лбу, но прёт, как танк». А вслух сказала:
– Могу таблицы показать, в них пока ничего секретного нет, – и развернула экран монитора.
С места, конечно, никто не сдвинулся. На некоторое время снова воцарилась тревожная тишина, а после, с подачи всё той же девушки, которая уже собиралась искать работу – и правильно делала – пошли вспыхивать и замирать разговоры. Ещё вчера, очевидно, все включили Сашу в приближённые к начальству, что, в общем-то, было достаточно верно, и не хотели обсуждать при ней Елену Игоревну и высказывать собственные страхи и опасения, чтобы Саша не донесла, ускорив решение об увольнении.
И Саша с удовольствием бы не слушала. Но обрывки тревожных предположений долетали.
– Меня точно уволят, я знаю! – срывающимся голосом наконец сказала Алёна, девушка, которую только три месяца назад взяли на работу и только месяц назад оформили официально.
Саша знала, что Елена Игоревна на предмет Алёны не была уверена. Напротив фамилии этой сотрудницы сама Саша поставила бы карандашом галочку и вопрос.
В общем, неплохой работник. Исполнительна, трудолюбива, аккуратна в быту и в деле. Но – ни рыба ни мясо, во-первых, а Елена Игоревна скорее сойдётся с такой, как Анжела. Во-вторых, у Алёны имелась какая-то история, личная семейная драма, которых не выносила на рабочем месте не только Саша, но и начальница.
Эта мысль заставила Сашу вновь ощутить огненный пламенеющий шар внутри и ледяную корку там, где она свела до боли лопатки. Что бы ни случилось, но она – не Алёна, с её вечно застывшей гримасой плохо скрываемой драмы. Она не позволит своим собственным драмам вырваться наружу. И к лучшему, что половину офиса просто уберут. Потому что с оставшейся кучкой, которая внезапно пожелает посплетничать на тему Сашиной личной жизни, вдруг обнаружив, что коллега не звонит мужу, а муж, умница и молодец, не встречает Сашу с работы, она справится.
Алёна судорожно и громко вздохнула, издала какой-то странный звук, похожий на всхлип и сдерживаемый вопль одновременно, стремительно вскочила со стула, неприятно скрипнув ножками по полу, схватила куртку и, путаясь в рукавах, на ходу пыталась надеть её и покинуть кабинет.
Две коллеги следом покинули офис, едва слышно всхлипывая, как только что Леночка.
Примерно к середине рабочего дня секретарь сообщила, что Елена Игоревна в офисе не появится, и Саша вздохнула почти с облегчением, а в офисе загудело с большей силой. Саша могла покинуть рабочее место. Со своими задачами на этот момент она справилась.
И всю дорогу до дома, и на парковке перед парадной Саша всё повторяла и повторяла про лёд и пламень, пока во рту не стало кисло и неприятно. И только увидев Никиту, который шёл, не разбирая дороги, уткнувшись в телефон, спешно покинула машину. Никита, который выглядел вполне радостным и счастливым, пока не столкнулся с матерью, молниеносно повесил на лицо немного виноватое и тревожное выражение и ссутулил плечи. Дома, пока Саша разогревала обед и накрывала на стол, она говорила так спокойно, что и сама не поверила бы ни в огненный шар, который хоть и сжался до размеров теннисного мяча, но пульсировал неприятно, ни в корку, которая леденила лопатки.
– Никит, мы говорили с папой, – раскладывала приборы на двоих, не представляя, как проглотить хотя бы ложку супа, – почему ты решил, что поездку в лагерь нельзя обсудить со мной?
Никита молча раскладывал салфетки и ставил хлебницу, громко сопел.
– Я тебя прошу. Пока мы с папой.., – Саша замялась, но твёрдо продолжила, – решаем свои вопросы, то для тебя ничего не поменялась. Если у тебя есть идеи относительно кружков, каникул или чего-либо ещё, то я хотела бы, чтобы ты спокойно говорил со мной об этом.
Она села напротив сына и улыбнулась почти естественно.
Никита разглядывал материно лицо недоверчиво, кивнул, но говорить снова ничего не стал.
Саша тоже решила не давить и спокойно, как будто нейтрально, расспрашивала о школе.
Никита отвечал односложно.
И снова шар начал разрастаться внутри, и Саша была рада, что Никита, буркнув «спасибо», наконец вышел из-за стола.
Она знала, знала, что не надо расспрашивать. Не надо сейчас затевать разговоров. Потому что теперь, когда они, её сын и пока всё ещё муж, решают вопросы, минуя Сашу, Никита нутром чует союзничество отца. И конечно, лагерь, ремонт и пицца – куда веселее всего, что планировала Саша.
И всё-таки она зачем-то заговорила с ним вечером. И спросила, не хочет ли Никита поделиться ещё какими-нибудь идеями. И спросила, хотя этого точно не стоило делать, почему Никита вдруг перестал ей доверять?
– Ма, да я доверяю, – Никита кривился, – ну вот скажу я тебе, что не хочу в этот дебильский кружок, а ты – будешь говорить, говорить, и выйдет так, что лучше я уж похожу. А про лагерь, ну ты точно не разрешила бы, ну, мам! А это круто.
– Почему ты уверен, что я не согласилась бы с лагерем? – задала Саша очередной напрасный вопрос.
– Потому что я думаю, что супер – это лагерь, а ты – что заниматься, как наказанному, все каникулы английским – это супер.
И неизвестно, сколько ещё напрасных вопросов успела задать бы Саша, но у Никиты завибрировал телефон, и сын, вытянув перед собой мобильник как щит, продемонстрировал надпись «ПАПА».
Саша только и отметила про себя, что «ПАПА» написано капсом. Она знает, что она записана «мама».
Теперь шар распался на десятки мелких мячиков для пинг-понга, и они перемещались, оставляя за собой тянущий болезненный след.
Утром следующего дня Саша сама написала секретарше, уточняя информацию: есть ли хотя бы предположения по поводу перемещений Елены Игоревны.
«Её точно не будет! В полвторого ночи позвонила, представляешь?», – громко и быстро говорила секретарь, внезапно переходя на ты. Напротив её фамилии Саша поставила бы уверенный плюсик ручкой. Эта останется.
«Да, про тебя сказала, что можешь из дома работать, чтобы тебя в офисе не достали. Нет, ну ты подумай!», – возмущалась, задыхаясь, вечная тень начальницы. «То, блин, всем «можно уйти пораньше?», то не выгонишь из офиса! Вчера ещё два часа все сидели и перетирали. Лучше бы рвение проявили, если хотят остаться! И через одного с вопросами! А я откуда знаю, кого и когда точно, а кого – под вопросом?!», – секретарь переходила с темы на тему почти без перерывов.
Саша ещё слушала некоторое время предположения секретаря по поводу зачистки, которые вполне совпадали с Сашиными. Офисные сплетни – уже совсем невнимательно, думая, что ей придётся провести дома весь день, а завтра уедет Никита. И его не будет целых десять дней. И она будет сидеть и сидеть дома и покроется плесенью и паутиной.
Саша чувствовала, что в этой секретарше сейчас сконцентрировалось будто всё Сашино состояние. И от каждого слова, сплетни, домысла – к горлу подкатывал тошнотворный комок, и от треклятого шара, от которого какой день нет спасения – жарко везде.
Когда секретарша выдохлась и быстро попрощалась, Саша поняла, что тошнит её не мысленно, а вполне физически, и едва успела добежать до ванной. А после на ватных и слабых ногах еле доплелась до спальни, рухнула в кровать и буквально отключилась.
Проснулась, испуганно оглядываясь вокруг. Почему-то в первую секунду она решила, что сейчас утро, и она опоздала, проспала работу. Сознание раскачивалось медленно, и до Саши доходило, что утро уже прошло. И сейчас, должно быть, день или вечер, и она смотрела невидящим взглядом в окно. Непонятно – утро, вечер? Кажется, ночь? И, наконец, сообразила, что она и не сможет этого понять. Она не открывала с утра штор.
Всё тело было как жёваное. Однажды давно, в детстве, они ездили на море. Поездом. И Саше сначала было весело, а потом – плохо. И стыдно. Вагон был плацкартным, и в нём смешались миллион запахов и звуков, и Сашу мутило и рвало в грязном туалете. И мать всё время препиралась с отцом шёпотом, злилась и стыдилась того, что Сашу рвёт, а следом – и Машку. И Саша не помнит море, а только свой ужас перед тем, что и обратно надо будет возвращаться вот так же.
Там, в съёмной какой-то комнате, мать с отцом всё время препирались, отец говорил, что можно самолётом, мол! А мать делала большие глаза и вопрошала, когда это он заделался мильонщиком?!
Саша доплелась до ванной, застыла, взявшись за ручку, и двинула на кухню. Там остался телефон.
В телефоне был пропущенный от Никиты, и два – от Паши, и от него же смс с просьбой перезвонить.
И Саша чуть было не набрала его, но остановилась. И всё-таки дошла до ванной, долго умывалась и чистила зубы, избегая смотреть в зеркало.
И потом тоже не решалась набрать Пашу. Её трясло, и холодно было ужасно. И это отвлекало от необходимости звонить. Потому что Саша одевалась и укутывалась, а холодно было всё равно.
Внезапно она сообразила и стала трогать свой лоб, но ничего не поняла, полезла за градусником, взяла ртутный, чудом у них сохранившийся и тщательно оберегаемый, потому что теперь таких не купишь!
Ей не хотелось верить глазам и ртутному столбику, и она решила не верить и перемерять электронным. Но и тот показывал 38,7, и Саша никак не могла поверить, что это её данные, а не Никиты, например. У неё не бывает болячек. Вообще. С недомоганиями Саша справляется даже не в считанные дни, а за несколько часов.
И она начала измерять температуру по-новой, и в ту же минуту, когда она сунула под мышки сразу оба градусника, позвонил Паша.
Он поинтересовался коротко и дежурно её делами, и когда Саша ответила, что нормально, замолчал. Потом спросил осторожно, здорова ли она, и Саша сама слышала, что говорит хрипло и надсадно. Но уверила, что всё нормально, точно!
Паша спросил, не против ли она, если Никита сегодня переночует у него, а завтра он отвезёт сына в лагерь, но если Саша пожелает, разумеется, она тоже может поехать, чтобы убедиться, что Никита в безопасности и в надёжных руках.
Саша отвечала «да, да» и «нет, нет!».
И едва нажав «отбой», почувствовала новый неудержимый приступ тошноты.
Она была совершенно измучена, потому что кроме трети стакана воды она ничего не пила и не ела, а организм выворачивало, и болело под рёбрами, и спина, и глаза болели, потому что перед ними, загораживая окружающие предметы, расплывался раскалённый шар.
Два дня Саша просыпалась и только со страхом пыталась проверить мобильный телефон и сообщения. Неведомо какому богу было угодно, чтобы Сашу не слишком беспокоили в выходные. От Никиты были короткие сообщения о том, что это «супер!» и «круто!», от матери какое-то длинное и нудное сообщение, а следом голосовое, но Саша не могла понять, что мать говорит и чего хочет от дочери.
В понедельник её разбудил звонок начальницы. И Саша мямлила непривычно в трубку, силилась изобразить адекватность, но понимала, что её усилия напрасны.
– Александра! – рявкнула начальница. – Ты с ума слетела?! Какого.., … твою мать, ты вздумала болеть?
Она предлагала врача, кричала, что пусть Саша как хочет, но поднимается со смертного одра и собирает «свой зад в кучу», и выделила на восстановление три дня. И ни днём больше!
Саше было плевать.
Она зверски хотела есть, ела, а потом снова ползла в ванную. Потом вдруг начало течь из носа, а температуру Саша попросту перестала измерять. Она засыпала, просыпалась, пыталась вставать и ходить, но в голове и ушах стоял звон, ватные ноги не слушались, и она снова ложилась.
Ей были противны собственные сопли, слабость и беспорядок внутри и вокруг.
В среду приехала сестра.
Саша долго возилась с замком, пальцы были слабыми и онемевшими.
И, злясь на себя, она вложила всю силу в руку и распахнула дверь.
– Ох, Матерь Божья! – Машка смотрела на Сашу, как на привидение.
– Нет, это не она. Это всего лишь я, – прогундосила в ответ Александра.
Продолжение
#Светлана_Шевченко
https://dzen.ru/nashe_live?share_to=link
Следующая публикация
Комментарии 1