Абонент недоступен

«Плохо, ах, как плохо всё!», – как ни пыталась Саша собраться, придумать, найти одну-единственную верную мысль, которая всё расставит по местам, а мысль не находилась, и вместо неё засела и не прекращала мучить единственная: «Ах, как всё плохо!». И думать так нельзя, нельзя! Потому что так – только привлекать плохое, а мыслить нужно позитивно, конечно! Саша оторвала лоб от оконного стекла, тщательно протёрла пятно, села, сцепив перед собой на столе руки, собрала брови к переносице и принялась думать «позитивно и конструктивно», но ничего не выходило. Вскочила, вылила остывший чай, вскипятила воду и налила свежий, строго сказала чашке: – Итак, что произошло? И какой из этого всего выход? И уговаривала себя не включать в размышления эмоции, которые только вредят и совсем не помогают мыслить здраво, но под ложечкой то холодело, то горело огнём, а слёзы наворачивались сами по себе. Дело вовсе не в том, что Паша, который никогда ничего подобного не делал, взял и ушёл и не отвечал на звонки и смс. Что сказал коротко утром в пятницу: «Меня не будет три дня». А в том, что до того он заговорил про развод. И теперь Саша точно понимала, что значит – как гром среди ясного неба. И силилась вспомнить, как именно Паша сказал про развод? Что-то вроде «может, нам развестись?». Нет-нет, не так. Она говорила, а он сидел с непонятным лицом, на что Саша даже не обратила внимания: – О чём ты вообще думаешь, Паш?! А он ответил: – О разводе. Она спрашивала о другом! О том, что он собирается принять какое-то дурацкое решение по работе. Которое сейчас никак нельзя принимать! Они привычно это обсуждали, они ведь всегда обсуждали такие вещи, почему вдруг «о разводе»?! Саша маялась в пятницу и была уверена, что Паша просто сгоряча сказал про три дня. На работе она механически выполняла все свои абсолютно привычные автоматические задачи и выстраивала логичные доводы, придумывала не то что предложения, а целые монологи. Предполагала все Пашины ответы, возражения и отвечала на них мысленно. Домой пришла совершенно успокоенная. Ничего страшного! Время такое – нелепое, странное, где нет ничего стабильного и нормального, кажется. На работе уже несколько лет все эти разговоры, разговоры, разговоры. Саша, разумеется, в них категорически не участвовала. Ещё не хватало: решать в кулуарах великие политические и экономические вопросы и строить версии всемирного заговора. А уж теперь тем более не надо ничего обсуждать! И так от тревоги ночью просыпаешься. Вот Павел и придумывает какие-то идиотские идеи. Надо просто убедить его, вот и всё. Какой – сейчас менять работу? Тем более, Паше наконец предлагают не просто должность, а партнёрство. Всё вот это рано или поздно закончится. Не через год, так через пару лет, и что тогда? Надо мыслить не только сиюминутно, а немного вперёд. Саша опять хмурилась, морщилась, поджимала губы. На самом деле они обсуждают с Пашей всё уже несколько месяцев, и Саша поначалу даже значения не придала. Слушала, давала Пашке порассуждать и «помечтать», но в конце каждого такого разговора, как ей казалось, мягко, но довольно решительно говорила: «Уверена, ты поступишь правильно». И клала руку на плечо Паше, взъерошивала ему волосы и улыбалась. Очень-очень правильная жена – Саша! И под «правильным» Пашиным поступком, она, конечно, подразумевала вполне конкретные вещи: Паша принимает предложение Олега, становится партнёром, они заканчивают стройку на даче, а там, глядишь, и в мире всё утрясётся! Но при этом не давила, ведь верно? Вечером в пятницу Пашка не пришёл домой. Сначала Саша думала, что он просто задерживается. Олег, директор, хозяин и будущий партнёр, частенько требовал от своего «руководящего состава» сопровождать его по злачным местам для якобы деловых переговоров. И они столько раз над этим подшучивали с Павлом. И Павел, отметившись на подобных мероприятиях, смывался при первой возможности, разумеется. Он очень-очень правильный муж! Но обычно он звонил и предупреждал. Он не пришёл ни в десять, ни в одиннадцать вечера. Саша писала ему, а он читал сообщения, но не отвечал. А когда Саша начала ему звонить, не брал трубку. Ночью с пятницы на субботу Саша несколько раз просыпалась. Поднималась, смотрела на освещённый двор из тёмной кухни, высматривала машину, но её не было. Усиленно старалась не думать о брошенной фразе про развод. Утром в субботу пока готовила сыну завтрак, начала потихоньку злиться. А что подумает Никита? Вот спросит сейчас, где отец, что ему сказать?! Сын про отца не спрашивал. А Саша весь день гнала тревогу и противные, как тошнота и головокружение, мысли, тёрла плинтуса, намывала ванную, запускала стирку. Время от времени хватала телефон. Сообщений от мужа не было, хотя её сообщения он, очевидно, читал. И теперь Саша снова полезла зачем-то в телефон, хотя даже перечитывать и переслушивать свои же сообщения мужу не собиралась. К вечеру субботы она успела испугаться и разозлиться всерьёз. В какой-то момент она требовательно писала, чтобы он немедленно с ней связался, в другой – вдруг надиктовала злое и отчаянное про то, что при таком отношении и более чем странном поступке она и сама готова думать о разводе! И это было плохо, ах, как плохо. Она не припомнит, была ли такая запутанная и нелепая ситуация вообще когда-нибудь не только в их с Павлом жизни, но и даже в её жизни вообще. К вечеру субботы Саша злилась уже не на шутку, и от этого было совсем противно, потому что Саша не злится никогда! Зачем? Всё и всегда можно решить в разумном диалоге, ведь верно? Вот только вести диалог было не с кем. И Саша сорвалась и написала, а потом и надиктовала что-то резкое. Что Паша поступает трусливо. Что время такое, когда вот так поступать нельзя. Нельзя оставлять жену, то есть её, Сашу, в недоумении, в непонимании! Что она заслуживает объяснений, в конце концов! И так себя распалила – хотя в словах была сдержана, точно, она перечитывала и переслушивала их с десяток раз – что уже в полночь с субботы на воскресенье написала крамольное: «Я сама начинаю думать о разводе!». Потом передумала, но сообщение удалить уже не получилось. И это было плохо, очень плохо! Воскресным утром Саша вдруг успокоилась. Во-первых, это не она совершила совершенно невозможный поступок и не отвечает на сообщения и звонки, а значит, её вины нет. А вот то, что вытворяет муж – вопиющее безобразие! Совершенно, совершенно идиотское, подростковое поведение, недостойное взрослого человека! Они всегда умели говорить и договариваться. Они всё обсуждали. И никогда Саша не позволяла себе дурацких женских истерик, давления и требований. Она очень благоразумно ждала, пока Паша перемелет сам все свои идеи и мысли, а когда мечтательность его иссякала, у Саши уже был готов и стройный план, и мягкие доводы. И она точно знала, что у них идеальный брак, где она самая крепкая, гибкая, правильная шея! И если бы не встреча с семьёй, то Саша осталась бы в том уверенном состоянии духа и при стройных убаюкивающих мыслях. И в этот раз уладила бы всё, точно. Не в первый раз. Собираясь к родителям, Саша тщательно одевалась и наносила макияж, с лёгким раздражением думая о сестре, хотя сестра тут была совершенно ни при чём. Конечно, именно она всех позвала встретиться, но это точно не делает её виноватой! В семейном чате Машка писала радостные сообщения из их с мужем короткого отпуска, присылала фотографии Курской области, которую они, разумеется, именовали «губернией». И Саша, растушёвывая скульптор и румяна, кривила губы. Все эти «губернии» ни к селу ни к городу, да и прочие банальности в виде цитат из классики советского кинематографа Машин муж вставлял к месту и не к месту, но всегда несмешно. Неплохой мужик, но именно мужик! Работяга с земной своей «сермяжной правдой», огромными, как лопаты, руками, широченной улыбкой и полным отсутствием хоть какой-либо душевной тонкости. Придирчиво рассматривая своё отражение в зеркале и тренируя беззаботную улыбку и уверенный взгляд, Саша уговаривала себя, что раздражение – плохой партнёр. И что Машка сделала свой выбор, хотя и дурацкий: по глубокому Сашиному убеждению, выбор этот продиктовали Маше тоска и одиночество. Пока шли с сыном пожелтевшими дворами, совершенно успокоилась. И воздух был свеж и терпок, и сын весел, и родным объяснять ничего не придётся. Если и спросят, почему семейство не в полном составе, то можно махнуть неопределённо рукой и ответить так же неопределённо: мол, дела. Никто и не спрашивал сначала. Родительскую квартиру захватила суета и суматоха, какая обычно и случается, когда все давно не виделись и наконец собираются вместе. И самый младший, Машин сын и Сашкин племянник, набравшийся сил в той самой «губернии», активно делился впечатлениями и неуёмной нескончаемой энергией. Даже Саша отвлеклась от своих дум и хохотала вместе со всеми, когда Мишка по очереди изображал лошадку, коровку и гуся. Потом послушно восхищалась ароматными яблоками, душистым мёдом и с меньшим энтузиазмом каким-то салом и рульками личного производства родственников Машкиного мужа. Фёдор, Машин муж, на обед остаться не мог, и Саша привычно приподняла бровь на его «у меня ночная смена» и привычно заметила быстрый Машин насмешливый взгляд. За обедом Маша продолжала восторженные рассказы о деревне и хозяйстве мужниной родни. Сестра, кажется, слегка поправилась, но эта округлость ей удивительно шла, хотя Саша считала, что в их возрасте лишние килограммы – это распущенность и нежелание заботиться о себе и своём здоровье. Румянец на щеках у сестры был не хуже, чем бока у крепких курских яблок, и хотя ямочки на щеках придавали лицу выражение немного лукавое, распахнутые глаза и не сходящая с губ улыбка выдавали её простодушие и, кажется, счастье. – Ой, а Паша-то, Паша-то где? Неужто опять в выходные его начальник вызвал? – вдруг вспомнила и засуетилась мать. – Или дома отдыхает? Саша приготовилась изобразить тот самый неопределённый жест и говорить невнятно про дела, как Никита внезапно громко, слишком громко в наступившей тишине ляпнул: – Бати третий день дома нет. И не в командировке он, он неизвестно где, – ляпнул и, как будто дальнейшее его вообще не касается, снова занялся игрушечным трактором и своим мелким двоюродным братцем. Саша так и застыла с приподнятой рукой для неопределённого жеста и приоткрытым ртом, потом руку опустила и уставилась в окно, не находя, что теперь вообще сказать. Это просто неслыханно! Во-первых, Никита всё видел и про отца не спрашивал, не потому что не заметил его отсутствия, а потому что знал! Во-вторых, потому что у всех вокруг, кроме, пожалуй, мелкого Мишки, были такие лица, что Саше одновременно захотелось на всех прикрикнуть и сразу провалиться сквозь землю. И хотя Саша смотрела в окно, но успела заметить выражение каждого лица. Мать – мелко и часто моргает, и лицо жалкое и растерянное. У отца – крепко сомкнуты губы и брови задраны вверх так, что кожа на лбу похожа на старинную стиральную доску. Сестра, закусив губу, внимательно рассматривает свои руки. Хотя вся эта сцена длилась не дольше секунды, Саше казалось, что время застыло и никак не двинется дальше. Паузу прервал отец. Издав горлом раскатистое длинное «гр-р-ркх-хым-м», он поинтересовался: – Это как понимать? – Да поругались они, – пожал плечом Никита, – они уже давно ругаются. А с пятницы папа домой не приходил. Снова повисла пауза и тишина, Саша, чтобы не обращать внимания на меняющиеся выражения лиц родственников, прикрыла глаза и для верности сверху – ладонью. Потом все как-то засуетились, быстро вытолкали мальчишек из кухни под каким-то предлогом и приступили к расспросам. – Сашенька, доченька, у вас что серьёзное случилось? – тревожилась мать. – Или так, повздорили? – и схватила себя горестно за щёки. Отец скрестил на груди руки, смотрел строго, а Машка тоже стала смотреть в окно. Вспоминая эту сцену, Саша снова вскочила со стула, металась по кухне, но опять прилипла лбом к окну, высматривая на стоянке машину. – Что ты наделал, Паша! – злилась Сашка. – Ты взбрыкнул, просто характер изобразил! И всё, всё испортил! Так уж в семье у них сложилось. Маша хоть и старшая, а вроде как непутёвая. С детства с ней случались происшествия. Слава Богу, ничего криминального, но всё-таки. По дороге в школу старшая Сашина сестра могла «совершенно случайно» найти слепых полудохлых котят и, соблазнив парочку одноклассников, провозиться с этими котятами целый день, пытаясь их накормить и пристроить в хорошие руки. А потом продолжить с ними возиться несколько дней, прогуливая уроки, несмотря на все протесты родителей, и, удивительное дело, пристроить. Но получить кучу замечаний в школе, выговор матери на родительском собрании и недовольство других родителей. Она могла пойти за хлебом в ближайший магазин и пропасть на полдня, а потом, умоляюще складывая на груди руки, с жаром объяснять про какую-то несчастную потерявшуюся бабушку, с которой она всё это время искала её дом! Сердобольность Машкина не знала границ и вредила ей постоянно. А дома при каждом происшествии повторялось одно и то же – отец багровел, пил корвалол и валерьянку, а мать звонила родителям одноклассников и классной руководительнице. А в последнем классе Маша влюбилась. Объект её обожания был студентом- практикантом и выделил не по годам развитую Машку из толпы девочек. Родители, сцепив зубы, ждали сначала окончания практики, а после – выпускного. Но Маша к удивлению всех всё-таки осилила вступительные экзамены в педагогический, проявила невиданную твёрдость и переехала к своему студенту. Как они жили, Саша не имела ни малейшего понятия. Знала только, что родители места себе не находили. Слишком часто хлопала дверца холодильника, по квартире разливался противный эфирный запах, а ночами из кухни подолгу доносились тревожные и напряжённые приглушённые родительские голоса. У Саши примерно в то же время тоже случился кавалер. И Саша задыхалась от гордости, что ею родители довольны безусловно! Никаких поцелуев-обнимашек, ещё чего! Кавалеру было дозволено провожать Сашу из школы домой, носить рюкзак и пакет со сменкой или спортивной формой. Можно дарить подарки на Новый год и Восьмое марта, но только самые простые! Можно даже пригласить в кино, но без всяких глупостей! А потом Саше и вовсе не до того стало. Саша решила строить карьеру, а для этого надо было получить красный диплом и никак иначе. Маша, прожив со своим студентом около двух лет, вернулась к родителям, худо-бедно закончила свой ВУЗ и снова всех расстроила, потому что вместо преподавания в школе – хотя бы, пошла работать в детский сад. И с тех пор была одержима только одной мечтой – муж, дом, ребёнок, семья. Глупо. Глупо и скучно! Так думала тогда Саша, хотя, разумеется, планировала практически такую же жизнь. Но только осознанную! Чтобы в ней было развитие, самопознание. Ну и муж, конечно, не абы что. А человек интеллигентный, значимый. Поэтому Саша, несмотря на обилие ухажёров, вступать в отношения, а уж тем паче влюбляться не торопилась. А Машка – со всем своим пылом и жаром – как раз влюбилась. Тогда все впервые выдохнули с облегчением. Первый настоящий муж, а не студент-сожитель Маши был старше её на восемь лет. Изрядно, конечно. С другой стороны, он обладал многими достоинствами, среди которых немаловажными была высокая зарплата, квартира, в которой они с Машей проживали, и вторая, которую он сдавал. Мужчина был щедр и требователен. Маша не знала нужды, у неё всегда были свободные средства, но он настоял, чтобы работу Маша бросила. Она могла бы путешествовать куда угодно, но исключительно с одобрения супруга. Маша могла позволить себе не слишком часто, но всё-таки деликатесы, но была вынуждена питаться огурцами, яйцами и постной говядиной, потому что Машкин муж, как и Саша, считал лишние килограммы распущенностью и толстух презирал. Что-то пошло у них не так. Так и непонятно, в чём там дело было, Маша не слишком распространялась, но с ребёнком у них ничего не выходило. Может, Машин организм засбоил от постоянных диет, а может, и у мужа были проблемы, в которых он ни за что бы не признался. Маша скучнела, всё время пыталась задержаться, а то и остаться ночевать у родителей, говорила, что нуждается в паузе, и стала искать работу, что вызывало в их семье всё более частые скандалы. Снова в родительской квартире запахло валерьянкой. Всё случилось в один месяц. Сашина свадьба с Пашей и Машин развод.

Часть вторая Маша всё меняла какие-то работы. После долгой, наверное, в несколько лет паузы снова пробовала с кем-то встречаться, но уже как-то потускнела, потухла и, прожив с родителями пару лет, сняла квартиру и перестала делиться с родственниками подробностями своей жизни. Только усилиями Саши семья тогда всё-таки собиралась вместе. И хотя Саша всякий раз увещевала родителей, мол, не стоит ругать Машу и хвалить при ней Сашу, но была согласна с тем, что она – умница и молодец, а Маша дурью мается. И гордилась собой тайно, что вот какая она умница. С её, Сашиной, жизни можно писать методические пособия! Как жить так, чтобы не было мучительно больно ни за что! Она знала, как правильно выбрать квартиру и на каком именно расстоянии от родительской, чтобы никто никому не мешал, но всё-таки все могли помогать друг другу вовремя. Она знала, как быть идеальной, правильной женой. Как не допускать скандалов в семье. Как выбрать правильного мужчину, и глупости – все эти ваши любови и страсти. И да, она очень хорошо знала и знает, как быть той самой шеей, при которой твой мужчина, муж, делает карьеру, деньги, не ходит налево и обожает тебя! Саша, которая никогда не оступается и почти никогда не ошибается, хотя бывает, конечно, но она всегда готова это признать! Саша, которая своими уверенными и крепкими руками строит не только свою жизнь, но и жизнь мужа, сына, родителей, семьи, теперь сидела на родительской кухне, покрываясь отчаянными и злыми красными пятнами. И шее стало жарко под воротом джемпера, и зачесалось всё противно. Родители заговорили, то перебивая друг друга, то заканчивая друг за другом предложения, сбивались, замолкали. А Маша всё продолжала рассматривать свои руки. Саша как будто оглохла, потому что сердце забилось медленней, но сильно, и отдавало в ушах. Что сейчас говорить и как себя вести, не понимала совершенно. – Саш, ну, не молчи! – взмолилась мать, отводя наконец руки от щёк и всплёскивая ими. – А что тут говорить! – взорвался отец. – Или Пашке бес в ребро, или теперь и у младшей всё не слава Богу! Он говорил что-то ещё, гневное, смешивая в один нервный комок всё: положение в стране и в мире, мужиков, которые перестали быть мужиками и обабились, и глупых женщин. – Ну куда тебя несёт! – в ответ вспылила мать. – Всё приплёл! – А, с вами разговаривать! – рубанул ладонью воздух отец и вышел, резко толкнув дверь, но в последний момент всё-таки придержав её. Женщины несколько минут молчали, а потом попытались заговорить разом и снова замолкли. Мать первой спросила, что всё-таки случилось и звонила ли Саша мужу? – Абонент вне зоны доступа со вчерашнего вечера, – выдавила Саша. – Потому что сначала доведёте мужиков до белого каления! – вернулся в кухню отец. – Ну какая вожжа под хвост уж Павлу могла попасть?! – и снова вышел. – Да вы сами кого хочешь доведёте! – крикнула вдогонку мать, а отец откуда-то из недр квартиры выкрикнул: – Всё! Абонент недоступен! Разговаривать ещё с вами. – Такой характер стал, – извиняющимся тоном заговорила мать, – врач говорит, что это всё от сердца и давления, чуть что – взрывается! И новостей как начитается, как насмотрится, так пошло-поехало. – Мать говорила торопливо, как будто опасаясь, что отец сейчас снова вернётся, – и вам велит ничего не говорить про давление, чтобы вы не волновались. Мать всхлипнула и продолжила: – А мне как быть? К врачу еле затянула, тот говорит – надо сосуды проверять, а отец ваш упёрся. А тут такое. Всё не слава Богу! – и запричитала про «что за такая жизнь». Саше стало совсем худо. Мало того, что теперь она не умница и не молодец. Так не дай Бог ещё и причиной инфаркта у отца станет. Впрочем, не она, а Паша! Которому, может, и правда бес в ребро. – Сашенька, доченька, а может, позвонить кому? Кто-то же знает, где он? – Я знаю, – вдруг тихо сказала Маша. Саша с матерью уставились на неё, а Маша смотрела в ответ прямым взглядом. – Он в Карелии. Там у Фединого товарища дом где-то. Лес, озеро, грибы-рыбалка. Теперь уже не пауза и молчание повисли, а немая сцена. И мать глаза таращила и хватала ртом воздух, и отец замер в дверях, и Саша тоже таращила глаза, а потом звонко и пискляво спросила: – Ты знала и молчала?! – А ты спрашивала? – усмехнулась Маша. – Это… Это… – Саша задыхалась от гнева, от несправедливости, которая на неё свалилась. Сначала муж чудит, а теперь вот сестра – предатель. – Это просто гадко! – невесть откуда взялось вот это «гадко», и Саша снова замолчала, замерла, только пальцы нервно теребили край рукава. – Паша просил не говорить даже мне. Но Федя решил, что так нехорошо, если мы будем не в курсе, мало ли что. – Федя решил?! Твой Федя решил, но сказал не мне, а тебе?! – Саша почти срывалась на крик, а родители испуганно переводили глаза с одной дочери на другую и никак не могли понять, им-то что делать? – Да он не знает, на какой козе к тебе подъехать с самого начала! С чего он вдруг начнёт тебе звонить и что-то рассказывать? – Маша говорила тихо, спокойно, но в каждом слове была и горечь, и сдерживаемый гнев, которые Саша сейчас чувствовала остро, как будто это её собственные горечь и гнев. И это было правдой, которая раньше Саше казалась справедливой. Федя не блистал умом, и его было слишком много с самого первого дня знакомства. Большое тело, большие руки и ноги и даже голос – большой, заполняющий пространство и, кажется, слышный на десятки километров вокруг. Он хвастал, что пел в своей не то деревне, не то посёлке в хоре, и всё время предлагал спеть, и за все годы – не спел ни разу. Саша не давала. Она чувствовала, что Федя при ней робеет и как будто пытается стать меньше и молчать – больше. А всякий раз, когда всё-таки цитировал из кино или шутил свои несмешные шутки, воровато, как школьник, закуривший за школой, оглядывался – не слышит ли Саша? – А ты? – гнев Сашин требовал выхода, и куда плеснуть его, она не знала. – А ты почему не сказала? – Правда, Машенька! – подхватила мать. – Сестра переживает, волнуется, места себе не находит, а ты молчишь о таком! – упрекала окрепшим голосом мать, нашедшая, наконец, хоть кого-то крайнего и виноватого. – А ты переживала? – всё с той же усмешкой спросила Маша, но было очевидно, что этот вопрос – просто так. Это просто издёвка, а не вопрос. – А вы тоже? Или, может, вы и знать не знали, что ваш умница зять..? – голос у Маши слегка зазвенел, и от этого лёгкого звона у Саши по спине пробежал неприятный холодок. Так остро сейчас она чувствовала сестру, как саму себя! – Ты, Маша, не кипятись! – резко оборвал старшую дочь отец. – Не кипятись! – сказал чуть мягче. – Может, мы и не знали. А Сашка, она, сама знаешь, вся на страже семьи, жалоб от неё не услышишь! В голосе отца всё ещё звучала привычная гордость за младшую, которую в детстве он величал «командиршей» и уважал за сдержанность. – Понятно, – Маша откинулась на стуле, улыбалась, но глаза были колючими, взгляд – острым, – дорогие мои! Вообще-то это не от меня муж уехал, не сказав ни слова, а вы решили крайнего найти? Мать скривилась, махнула рукой в сторону Маши, стала требовать сообщить, куда именно уехал Паша! И оглядываясь на Сашу, запинаясь – один ли? – Я ничего не знаю. Знаю только, что Федя познакомил своего товарища с Пашей, и тот поехал. Мы про это место ещё весной говорили, помните? Родители не помнили, а Саша припоминала. То ли майские праздники были… Впрочем, нет, кажется, конец учебного года. Они планировали семейный пикник, и Саша нашла чудные места, где можно было арендовать беседку и большой мангал, и так, чтобы на случай непредвиденной питерской погоды можно было вообще свернуть пикник и обосноваться в каком-нибудь уютном кафе. Но Федя с Машей уговорили ехать к ним «на дачу». Ну какая там дача?! Огромный необработанный участок, который Федя каким-то образом на паях с другими заводскими купил, но вложить в него – нечего. И мечта эта их дурацкая, несомненно, Федькина, что вот они отстроят здесь даже не один дом, а два. И баню поставят, и хозяйство заведут. Куда там! У Феди четыре года назад заболела сначала сестра, а потом, вот уж несчастье, племянница, дочь давно погибшего брата. И вся их семья все эти годы живёт от рецидивов до ремиссий. Какие уж тут стройки. И Паша с Сашей помогали какими-то деньгами. Так что на участке так и стоит одинокий какой-то вагончик, даже забора нет. Не то дача, не то лес, не то роща. Вот там, на участке, и рассказывал Федя про дивные места в Карелии. И что, мол, у товарища там домик, и он всегда готов пустить туда друзей. И у Павла внезапно глаза загорелись, и выпил ещё, и замечтались они с Фёдором тогда! Что поедут, да с жёнами, да с сыновьями. И Саша не сразу поняла, что её тоже туда увлекают, и вообще не слышала про товарища и про дом, согласилась, что да, в Карелию можно, только надо хорошую базу отдыха присмотреть. «Да какой – базу!», – басил, распугивая птиц и лягушек, Фёдор. «Дом же есть. Вот так прямо озеро. А тут вот прям на берегу дом. Там из бани – мостки прямо в озеро!». «Ну, если обустроенный дом, то почему бы и нет», – глядя на мечтательное выражение лица мужа, неопределённо говорила Саша. Фёдор хохотал тем же раскатистым басом и говорил, что, мол, да, обустроенный: баня, печь, вода из колодца и нужник – на дворе. За лето Саша и думать забыла про ту Карелию. А когда Павел заикнулся, вытаращила глаза испуганно: «Ты же несерьёзно? По нужде на двор ходить? Печку топить? В отпуске? Поехали, но давай искать коттеджи, может, какие. С нормальными удобствами». И Маше то же самое сказала – пусть бы мужа своего как-то приструнила и не подбивали бы они Павла на дикие приключения. Ему отдыхать надо! Пока Саша всё это вспоминала и убеждалась в мысли, что Паша просто вот так решил характер показать, за столом усиливалось напряжение. Отец, стуча ребром пальца по краю стола, выговаривал Маше, что это не по-сестрински – так поступать. И если есть что говорить, то пусть сейчас скажет как есть. А мать всё окольными какими-то путями, намёками настолько толстыми, что даже ребёнок бы их понял, пыталась выяснить, не женщина ли у Павла завелась? У Саши холодело в животе от этих слов и мыслей. – Ну, хватит! – Маша поднялась, отошла от стола, как будто сама проводила черту между родными, которые сейчас её упрекают в чём-то, и собой. – Не сказала, потому что ты, Саш, не звонила, не спрашивала и волнения не высказывала. Я даже решила, что Паша передумал ехать или сказал тебе всё-таки. Она помолчала, отвернув голову к окну, как будто решая – продолжать или не продолжать, и решилась. – Больше я вот это всё слушать не буду, – улыбнулась своей широкой открытой улыбкой, демонстрируя снова румянец и ямочки, – мне волноваться нельзя! А вы, товарищи родители, в третий раз станете бабушкой и дедушкой! Саша выдохнула с облегчением. Родители, конечно, тут же внимание переключили на Машу, начали охать, всплескивать руками, тереть покрасневшие глаза, расспрашивать когда и кто будет, а Маша отвечала. Саша дышала открытым ртом, уговаривала сердце не биться с такой силой, и слёзы – не капать. Потом все засобирались, засуетились, и пока отец паковал гостинцы от Фединых родственников для Сашиной семьи, а Маша уговаривала Мишку одеваться и обещала, что на площадке побудут непременно, а Никита подтверждал, что и он, конечно, тоже, мать ещё попыталась шёпотом говорить с Сашей. – Мам, – резче, чем хотелось, прервала мать Саша, – не волнуйся, пожалуйста. И папу успокой. А потом как-то стройно и бодро говорила. Вроде, и не враньё, просто не всю правду. А зачем родителей волновать? Что у Паши на работе всякое творится, сами понимаете, время сейчас такое. И вообще, он нервничает, бывает. Но у них всё хорошо и замечательно. Паша вернётся, и никакой женщины у него нет, конечно. – Мам, ну он же всё время на виду, ну что ты! – бодрилась Саша, а сердце ёкало неприятно. Саша говорила матери ещё что-то утешительное, твёрдое и уверенное, но сама себе не верила и торопилась уйти. Никита с Мишкой, как камни, выпущенные из пращи, вырвались из подъезда и умчались на детскую площадку. Сёстры остановились, смотрели на детей, молчали. Никита, доказывающий в последний год, что он уже не маленький, с неменьшим восторгом, чем Мишка, носился по площадке, забирался по веревочным лестницам на горки и даже пытался пролезть в горку-трубу. Сейчас можно! Даже если все увидят «взрослого» парня, катающегося на пружинной лошадке – ничего не подумают! У него железный отмаз: он за младшим братом следит, а не катается вовсе! Саша поглядывала на сестру. Маша следила глазами за сыном и Никитой, улыбалась тихой ласковой улыбкой. И казалось, что она смотрит не только на площадку, но ещё и внутрь себя. Как будто лелеет и оберегает какую-то свою внутреннюю тайну. Сашу полоснуло остро, отчаянно завистью. И так для неё это было неожиданно, что она стала хватать ртом холодный воздух. Она не завидует никогда! Это архинепродуктивно! И кому?! Маше? – Какой срок? – спросила, чтобы прервать собственные странные мысли. – Маленький, – Маша улыбнулась шире, положила руку на живот охранным оберегающим жестом, – всего 10 недель. Я не хотела пока говорить, но боялась, что родителей удар хватит, вот и ляпнула. Осуждаешь? – усмехнулась. – Что ты? Почему это я осуждаю? – удивилась Саша и вздрогнула от ветра и воспоминания. На том же пикнике – теперь Саша вспомнила, что это всё-таки было окончание учебного года – заговорили про детей. Отец, который алкоголь практически не употребляет, тогда тоже выпил каплю коньяку, больше для тепла, чем для радости, и вдруг раскраснелся, помолодел. Возился с мальчишками. А потом спросил про продолжение династий, так сказать. Федька радостно басил, что как же без девочки? Конечно, продолжат плодиться, как иначе? А Сашка, раздражённая неуютностью участка и Федей, который на просторе этого беззаборного земельного надела наподдавал громкости, высказалась. Что сейчас рожать – это для совсем слабоумных. Потом смягчила, конечно, собственную резкость. Мол, надо подождать, посмотреть, что будет. Теперь давать жизнь новому человеку – это просто безответственно! В какую жизнь его рожать? Федя несмешно шутил и уверял, что дети родятся не к какому-то назначенному времени. И что, мол, в войну рожали. Загибая свои огромные пальцы, перечислял своих родственников, родившихся в Великую Отечественную. Саша приподнимала бровь и поджимала губы. Федю неожиданно поддержала жена. Маша, которая предпочитала с сестрой в полемику не вступать, Сашу не переспоришь, вдруг твёрдо и уверенно сказала, что дети часто рождаются не по плану, а от любви. И жизнь продолжается в любое время. И не Саше решать, когда этой новой жизни появиться. Саша хмыкнула и иронично поинтересовалась: уж не про Бога ли Маша говорит. «А хоть бы и про Бога», – отрезала сестра. Воспоминание было неприятным теперь отчего-то, и Саша заторопилась: – А что с квартирой? С ремонтом? Надо же успеть до родов. Может, помочь чем-то, ты скажи? – вышло как-то жалко, слишком поспешно. Маша посмотрела на сестру долгим изучающим взглядом, отвернулась и пошла медленно к скамейке, Саша поплелась следом. Только когда уселись, Маша заговорила: – Ты только родителям, пожалуйста, ничего не говори. Мы не будем жить в новой квартире. Маша молчала довольно долго, потом кивнула как будто самой себе и продолжила. – Мы решили, что этой квартиры нам мало. И не потянем мы квартиру и дом. Не сейчас, но потом, позже, мы подумываем перебраться под Курск. «Хорошо, хоть не в губернию», – подумала Саша и застыла. Как под Курск?! А как же их квартира, новенькая, в новом доме? И вообще, как же все они – Саша, Никита, родители? И когда это – потом? Но вслух спросить не решалась. Маша тихо, почти монотонно рассказывала. Про дом Фединого брата, который стоит теперь совсем без хозяина. И что когда будет понятно, что дальше с событиями, и Федя сможет уволиться с завода, они начнут переезд. Точно сказать невозможно, никто же не знает. Пока такой вот план. Они делают самый простой ремонт. Думают сдать квартиру, чтобы оплачивать хотя бы счета. Жить продолжат в этой съёмной. – Подожди. Дом какого брата? Я в Фединых родственниках путаюсь, – силилась представить Саша реальность того, что говорит сестра, и ей казалось, что это всё – не по-настоящему. – Того, который погиб, Олесиного отца. С матерью там совсем всё плохо, – Маша махнула рукой, мол, подробности лишние, – Олеся умирает. Не помогла последняя операция. – Подожди! – Саша даже за рукав сестру схватила. – Как умирает? Ремиссия же вот только была! – Год назад закончилась, – усмехнулась горько Маша. – Так надо что-то делать, – Саша вся подобралась, напружинилась, – у меня здесь в онкоцентре – знакомая знакомой, неважно! Давай сюда девочку привезём, надо бороться! – Саш, иногда не надо бороться. Маша говорила, а у Саши всё противилось внутри. Как это? Как можно руки опускать?! Шанс есть всегда! А Маша говорила, что все измучились. И сама девочка – три года по больницам, химии, операции. Не жизнь, а вечная боль. Вся родня измучилась, исплакалась. Мать девочки – и вовсе с ума сходит. Вот и решили семейным советом, что надо сделать всё, чтобы Олеся счастливо прожила то, что ей осталось. У Саши руки и душа стали ледяными. Как можно так спокойно об этом говорить? Просто все не хотят стараться, напрягаться! Ни за что она не поверит, что можно взять и вот просто перестать бороться! – Сама Олеся умоляла прекратить её мучить. Не фыркай, сестрица, и не пыхти, как локомотив! Это тоже такая жизнь. Нам очень помогают соцработники и волонтёры. Олеся за последние годы впервые счастлива. А вердикт врачей слишком однозначный, чтобы лелеять свои страхи и продолжать мучить ребёнка. Это всё было выше Сашиного понимания. Она смотрела на сестру, как будто видит её впервые. И пока сама себе не смогла бы объяснить, как это так, что сейчас, не понимая, не принимая того, что та говорит, Саша чувствует её какую-то глубочайшую правоту. Хотя мозги бурлят и кипят, и спорят! – Ты меня прости, что я про Пашу не сказала, – Маша тронула Сашу за локоть, а Саша вздрогнула от этого прикосновения. Рука у Маши была тёплой, даже через ткань куртки чувствовалось. И это болезненно контрастировало с заледенелым Сашиным нутром. Саша пожала плечом неопределённо, отвернулась. Что об этом говорить. Тайком поглядывала на Машу. Сестра снова улыбалась чему-то тайному. И снова полоснуло завистью. Банальной, нелепой. Саша вдруг представила, как у Маши на душе спокойно. Хотя Федя звёзд с неба не хватает, а ходит посменно в цех, на завод. И шутит глупо и говорит громко. И что у Маши – съёмная двушка, и такая себе, уж точно далеко их жилью до Сашиной с Пашей квартиры! И Курск этот с кучей Фединой родни. Вроде всё как-то не слава Богу. Но Саша представила, что Маша сейчас придёт в свою съёмную квартиру, где навела свой уют. И будет поить Мишку чаем с курским мёдом, с шарлоткой из курских яблок. И будет улыбаться чему-то тайному. И читать Мишке книгу, и гладить свой живот. И потом шёпотом отвечать Феде, который вышел из цеха на перекур. И ждать его утром, целовать в щёки, покрытые въевшейся заводской гарью. И так стало жалко себя вдруг, что Саша всхлипнула, обхватила себя за плечи и стала раскачиваться на скамейке, чтобы унять эту жалость! – Саня, Саня, – позвала сестра, обняла Сашу рукой, – ну что ты. – Что мне с Пашей делать? – вырвалось вместе с судорожным всхлипом у Саши. – Тебе правду сказать? Или лучше не надо? – спросила Маша со своей знакомой ласковой усмешкой. – Правду, – закивала Саша. – Только если правда тебе не понравится, я сделаю вид, что ничего не говорила. Саша снова закивала мелко. – Прекрати своему мужику яйца отрезать, – грубо, нарочито грубо и очень спокойно сказала Маша. Саша замерла на секунду и неожиданно захохотала. Она смеялась и никак не могла остановиться, а сестра ничего не говорила, не смеялась и не смотрела на Сашу. – Господи, – сквозь истерический смех пыталась произнести Саша. – Господи! Безусловный рецепт! Их два, когда в семье случается тотальная задница или что-то не ладится. Или прекрати потакать мужику, или не отрезай ему яйца. Саша снова залилась смехом, безудержно, даже слёзы выступили. – Ох, Маша, да ты прямо кладезь женской мудрости! Да всё, всё, чего Паша достиг – это и моя заслуга! Огромная, надо сказать! Где бы он был? Чем занимался? Инженеришкой на предприятии? В Политехе тупым и ленивым студентам лекции читал?! Да он с моей только помощью яйца и отрастил! – выплюнула зло последнюю фразу, вытерла глаза и наконец замолчала Саша. – Холодно, – ровным, невыразительным голосом констатировала Маша и, поднявшись со скамейки, позвала Мишку. Сёстры дружно, как будто это действительно было необходимо и важно, с одинаково сосредоточенными лицами поправляли на сыновьях куртки и шапки, Никита – даже не упирался. Распрощались с холодным дружелюбием. Продолжение #Светлана_Шевченко https://dzen.ru/nashe_live?share_to=link