КАК Я СТАЛ ГОРОДОВИКОВЫМ Широким ковром раскинулась Сальская степь.

С трех сторон окружают ее водные рубежи. С востока — Каспий, с запада — тихий Дон, с юга — река Сал и горько-соленый Маныч. С севера в Сальскую степь ведет сухопутный коридор, протянувшийся между реками Волгой и Доном. Этот коридор как бы соединяет Сальскую степь со Средне-Русской равниной. Я родился на хуторе Эльмута в полукочевой калмыцкой семье, бродившей со своей кибиткой по беспредельным Сальским степям. Нарекли меня древним именем Ока. Имена оставались еще у нас старые, а фамилии были уже обрусевшие. Местный буддийский священник, гилюнг, записал, что 1 октября 1880 года у калмыка Хаби Хардагина появился младенец мужского пола. Отцу приходилось жить с русскими. Им было трудно выговаривать имя Хаби. Стали русские звать его Иваном. А писарь, который приезжал раз в год для записи родившихся и умерших, узнал как-то, что фамилия Хардагин по-калмыцки значит «чёрный годовик». — Ты Иван? — спросил писарь отца. — Иван. — Годовик? — Годовик, — отвечал отец, плохо понимавший по-русски. Писарь обмакнул перо в чернила и записал меня в книгу: «Родился Ока Иванов Городовиков». Так я стал Городовиковым. С раннего детства я полюбил степь, полюбил ее необозримый простор, ее своеобразную, неповторимую красоту. Из века в век весной и поздней осенью миллионы всевозможных птиц пролетают над Сальской степью. Некоторые из них оседают в камышовых зарослях по берегам рек Маныча и Сала, другие продолжают свой путь. Любил я наблюдать за перелетом. Над степью стоит сплошной гомон. Высоко-высоко треугольником летят журавли. Со скользящим свистом проносятся над самой кибиткой стаи уток, а повыше строгим строем тянутся вереницы гусей. Мелкими и шумными стайками летят кулики. Иногда в синем океане небес, медленно взмахивая белыми крыльями, проплывают лебеди. А выше всех, кажется, что под самым солнцем, парят степные беркуты. Они кружат в вышине, высматривая очередную жертву. Любил я бродить по степи. В ее высоких травах важно расхаживают дрофы, напоминающие своим видом домашних индеек, прямо из-под ног вспархивают проворные стрепеты, целыми выводками бегают в траве куропатки. Для кочевника степь — родной дом. С давних времен в Сальских степях кочевали калмыки. Когда-то, несколько сот лет тому назад, отделившись от монгольского ханства, они пришли в Сальские степи и приняли подданство Российской империи. «Калмак» по-монгольски — отделившийся. Слово «калмак» в русском произношении изменилось в «калмык» и так и осталось за этим кочующим народом. Кочевники калмыки жили небольшими родовыми племенами. Пять-шесть кибиток, раскинутых у степного колодца или у какого-нибудь озерка, составляли хутор. Постоит такой хуторок из войлочных кибиток недели две, пока скот не съест подножный корм, и снова перекочевывает на другое место. Постоянные переезды делали жизнь кочевника тяжелой и безрадостной. ...Один за другим тянутся, побрякивая колокольчиками, навьюченные верблюды. Чего только не везет на себе это безответное животное! На спине верблюда — разобранные кибитки, узлы с домашними вещами, к бокам привязаны мешки, в которых сидят дети. Их загорелые, грязные от пыли лица выглядывают из мешков, дети с интересом наблюдают за всем, что происходит вокруг. За верблюдами тянутся брички со скарбом. А по степи, следом за караваном, не спеша передвигаются табуны лошадей, стада коров и овец. Идет кочевье целый день под палящими лучами солнца. Когда же наступит вечер и огненный шар солнца опустится за горизонт, кочевники останавливаются на отдых. Старейшина рода, выбрав место для ночлега, дает команду остановиться. Он полноправный хозяин, самый богатый человек в роду. Он правит всем родом и «помогает» беднякам в нужде. Его помощь обходится бедняку дорого. Если старейшина хоть раз «помог» несчастному в его беде, то бедняку уже никогда не расплатиться с долгом. Закон, установленный старейшинами, говорит — взял одного барана в долг, отдавай два. И это никого не возмущает. Никто не задумывается над этой несправедливостью. Так было при дедах и прадедах. И вот старейшина махнул рукой. Кочевье останавливается, разгружаются верблюды, устанавливаются кибитки, разжигаются костры, варится любимый калмыцкий чай, приправленный сливочным маслом, лавровым листом и солью. Некоторые из кочевников готовят будан — болтанку из молока и муки. Зажиточные калмыки режут баранов и варят мясо. У костров хлопочут женщины и вертятся дети... Жестоко эксплуатировали кочевников и калмыцкие попы (гилюнги). По закону каждый третий мальчик в семье предназначался для служения Будде. Таким образом, попов было великое множество, и трудовому народу приходилось всех их кормить. Существовал такой обычай: если умирал калмык, то в кибитку сейчас же являлись гилюнги и начинали молиться. Молитвы они читали на древнемонгольском языке, которого, кстати сказать, никто не знал, не знали его перевода и сами гилюнги. После чтения такой молитвы гилюнги, а их приходило трое или четверо, говорили присутствующим родственникам, что умерший находится при Будде и нуждается в коне, снаряжении и одежде и что он просит родственников передать ему все это через гилюнгов. Все полученное гилюнги присваивали себе. Таким образом попы одурачивали целые калмыцкие семьи, доводя их зачастую до полного разорения. Страшный вред приносили гилюнги народу своими поучениями. Так, например, они учили калмыков не умываться и не купаться. — Будешь мыться, черти схватят! — говорили они и объясняли: — Ведь черти любят чистых. В знойные летние дни, когда водоемы превращались в вонючие лужи, из которых пили воду животные и люди, начиналась смертоносная дизентерия. В летнюю пору кочевнику негде хранить свои продукты, и он находит выход из затруднительного положения. Весь хутор обедает вместе. Режут баранов по очереди. Сегодня один, завтра — другой, послезавтра — третий. Так и ходят по кругу, съедая за обедом целого барана. В праздник пьют калмыцкий чай и араку (хмельной напиток), приготовляемый из кислого молока. В кибитках грязь, духота. Мух столько, что иногда не видно кошмы на потолке кибитки. Спали кочевники, как говорят, впокат. Укрывались одним одеялом. А если у кого в кибитке было сооружено подобие кровати, то на нее ложилась вся семья, поперек, взрослые и дети. В каждой кибитке посередине было оборудовано место для костра. На костре варили еду, и он же служил для отапливания кибитки зимой. Иногда в кочевьях появлялись джангарчи (народные сказители). Сядет такой джангарчи у кибитки, поджав под себя ноги, и начнет петь легенды из народного калмыцкого эпоса. Обступят его со всех сторон кочевники и слушают затаив дыхание. А он поет о прошедшем золотом веке древних богатырей, перечисляя их подвиги и приключения. И долго потом после ухода джангарчи вспоминают старики древние рассказы, слышанные ими от своих дедов, о сказочной стране Бумба, стране особенной, в которой нет смерти и увядания, где люди не старятся, живут в вечном довольстве и изобилии, ничего не делят на «мое» и «твое». Прекрасная сказка о чудесной стране Бумба вселяла в кочевника веру в светлое будущее. Особенно тяжело кочевникам зимой. Неделями завывают бураны. Снег толстым слоем покрывает степь. Голодает скот, голодает и сам кочевник. Ведь он не может запастись на зиму кормом для скота и продовольствием для себя и своей семьи. Единственное, что он в силах сделать, это припасти немного муки. Мука зимой становится основным продуктом питания. Из нее женщины пекут лепешки и делают болтанку. В кибитке холодно. Посередине тлеет кизяк. Кибитка наполняется дымом. Дым ест глаза, лезет в горло. Простуженные дети кашляют, плачут и просят есть. Тревожные зимние ночи не приносят здорового и крепкого сна. Жилище содрогается от порывов ветра. Из степи доносится завывание волков. Собаки скулят и лезут в кибитку. В такие ночи кочевник долго думает о том счастливом времени, когда наступит весна. Лежит кочевник на кошме, накрывшись с головой разным тряпьем, и представляет себе, как весной зазеленеет степь, появится много травы, скот оправится от зимней голодовки, кобылицы и коровы начнут давать молоко, овцы принесут приплод. Будет у него тогда много молока и мяса. Дальше его воображение рисует еще более соблазнительные картины. Вот он продает барашка и получает за него деньги. А за деньги все можно купить на любой ярмарке. Хорошо ему, когда в кармане позвякивает несколько монет или шелестит зеленая трешница. Бурдюки наполнятся свежим чиганом из коровьего молока; все будут пить кумыс и есть мясо. Начнутся традиционные весенние праздники, и забудет кочевник о зимних трудностях и невзгодах. Все переменится как в сказке. Весна сделает чудеса. Люди перестанут хмуриться и станут приветливей. На их лицах засияют улыбки. И действительно, весной в степи все оживает и делается приветливым и ласковым. Одни только государственные чиновники, появляющиеся каждую весну в калмыцких стойбищах, по-прежнему суровы и жестоки. Каждую весну наш хутор посещал писарь из казачьей сотни, к которой до 1892 года были приписаны кочевые хотоны.[1] Он придирчиво опрашивал кочевников.(Убуш Бембеев)