#искусство

Он не дожил трех недель до своего 40-летия.
4 августа 1900 года не стало художника Исаака Левитана.
В Москве он ютился в меблированных комнатах «Англия» на Тверской. Денег не было, и хозяйке за комнату приходилось платить этюдами. Тяжелый стыд охватывал Левитана, когда та надевала пенсне и рассматривала «картинки», чтобы выбрать самую ходовую. При этом ворчание ее полностью совпадало со статьями газетных критиков:
— Мосье Левитан, почему вы не нарисуете на этом лугу породистую корову, а здесь под липой не посадите парочку влюбленных? Это было бы приятно для глаза.
Критики писали то же самое. Они требовали от Левитана гусей, лошадей, пастухов и женщин для оживления пейзажа.
А он всю жизнь рисовал небо.
..."Левитан был разочарованный человек, всегда грустный. Он жил как-то не совсем на земле, всегда поглощенный тайной поэзией русской природы. Говорил мне с печалью: «Художника не любят — он не нужен. Вот Саврасов, это великий художник — и что же? Я был у него в доме, его не любят и дома. Все против, он чужд даже своим. Писателя легче понять, чем художника. Мне говорят близкие — напиши дачи, платформу, едет поезд или цветы, Москву, а ты все пишешь серый день, осень, мелколесье, кому это надо? Это скучно, это — Россия, не Швейцария, какие тут пейзажи? Ой, я не могу говорить с ними. Я умру — ненавижу…»
Левитан часто впадал в меланхолию и часто плакал. Иногда он искал прочесть что-нибудь такое, что вызывало бы страдание и грусть. Уговаривал меня читать вместе. «Мы найдем настроение, это так хорошо, так грустно — душе так нужны слезы…»
Летом Левитан мог лежать на траве целый день и смотреть в высь неба. «Как странно все это и страшно, — говорил он мне, — и как хорошо небо, и никто не смотрит. Какая тайна мира — земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймет этой тайны, как не поймут и смерть. А искусство — в нем есть что-то небесное — музыка».
Я разделял его созерцание, но не любил, когда он плакал.
— Довольно реветь, — говорил я ему.
— Константин, я не реву, я рыдаю, — отвечал он, сердясь на меня.
Но делался веселей….»
___________________________
Вот такие трогательные воспоминания сохранил о своем друге Константин Алексеевич Коровин.
...Дважды неудачно стрелялся, а один раз пытался повеситься. Мог зарыдать посреди разговора. Или убежать в разгар выставки, чтобы спрятаться от людских глаз. Уходил, бросив свои этюды и никого не предупредив, на охоту в лес без еды на несколько дней, был объявлен в розыск как пропавший без вести, а когда вернулся, арестован на сутки – дабы впредь не морочил полиции голову. Дважды, словно в повторяющемся дурном сне, с отчаянием и яростью швырял к ногам возлюбленных (сначала одной, а потом второй – обе были давно и прочно замужем не за ним и какое-то время за больное сердце Левитана конкурировали) мертвую чайку, собственноручно застреленную. Переживал мучительные припадки депрессии. И умер в неполные 40 лет от расширения аорты.
Исключительно тонкая душевная организация, мнительность и ранимость, «оголённые нервы», меланхолический темперамент с присущим ему обострённым интуитивным восприятием – всё это напрямую связано с гениальной способностью Левитана разглядеть в неброской и неконтрастной русской природе такое, что до него не смог увидеть никто.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ И ПОСЛЕДНИЕ КАРТИНЫ ИСААКА ЛЕВИТАНА
У Левитана обострилось сердечное заболевание.
Спорят, был ли это врождённый порок или приобретённый ревматический миокардит, но бесспорно, что положение усугубила неврастения.
«Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? – мучился Левитан. – Быть может, потому, что даже лучшие из них – собственники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное – суета сует... Но, понимая это, я все же стремлюсь к невозможному, мечтаю о несбыточном...»
Между тем, профессиональные успехи начинают следовать в биографии Левитана один за другим.
Его принимают в члены Товарищества передвижных художественных выставок, а картина «Тихая обитель» производит, по слова Чехова, фурор.
Левитан часто бывает за границей – но ведёт его туда не только необходимость искать для пейзажей свежую натуру и знакомиться с новыми направлениями в искусстве, но и необходимость лечиться.
Левитана приняли в объединение «Мюнхенский Сецессион», игравшее важную роль в становлении стиля модерн.
Находясь за границей, он хвалит германских врачей и их чудодейственные ванны, но жалуется на невозможность работать:
«И в самом деле, здесь нет природы, а какая-то импотенция!» «Что мне здесь нужно, в чужой стране, в то самое время, как меня тянет в Россию и так мучительно хочется видеть тающий снег, березку?»
За два года до смерти Левитан, когда-то не удостоенный звания классного художника, становится академиком живописи и начинает преподавать в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где когда-то учился у Саврасова и Поленова.
Он и сам оказывается прекрасным учителем:
«Сегодня еду в Питер, волнуюсь, как сукин сын, – мои ученики дебютируют на Передвижной. Больше чем за себя трепещу! Хоть и презираешь мнения большинства, а жутко, черт возьми!»
Левитан сблизился с «Миром искусства», ему казалось, что он только теперь начинает понимать что-то важное в живописи и еще на многое способен.
«У Левитана расширение аорты, – фиксирует в дневнике Чехов. – Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни».
Левитан умер, не дожив до сорока, в августе 1900 года и был похоронен в Москве, на еврейском кладбище у Дорогомиловской заставы (в 1941-м его могила была перенесена на Новодевичье).
По легенде, в тот август, когда умирал Левитан, чудесным образом второй раз за год зацвела сирень, которую художник так любил.
Автор: Анна Вчерашняя
Источники: К. Коровин «Моя жизнь»: Мемуары; Рассказы (1929—1935), Википедия, Московские Записки, Маленькие Истории.