Доктором я стал рано – в семь лет.

— Мама, я доктор! – обрадовал я однажды свою маму.
— Очень хорошо, – ответила она.
— Я вылечил Таню.
— Прекрасно.
— И Олю.
— Замечательно.
Мама накормила меня борщом. И я снова убежал практиковать.
Таню и Олю мы лечили втроём. Девочки лечились охотно, и выздоравливать не желали. Их состояние определялось нами, как крайне запущенное.
Поликлинику мы оборудовали в дровяном сарае. Первоначально он задумывался, как штаб для пыток фашистов. Но, когда в фашистах обнаружился дефицит, мы переименовали его в больницу.
Я принёс термометр и фонендоскоп. Санька приволок вату с зелёнкой. Олег – клизму. И клиника открылась для посетителей.
Олег учился в четвёртом классе и в медицине уже кое-что кумекал. Поэтому первой на обследование он пригласил свою одноклассницу Инну. Но, та, сказав: «никогда... ну, может быть, завтра», привела в больницу свою младшую сестру Олю, и её подружку Таню – моих ровесниц, у которых сразу же выявилась целая куча хвороб.
Мы лечили их три дня. С утра до ночи. Не покладая рук. А на четвёртый к нам в дом ворвались Танина и Олина мамы.
— Он ставил им уколы! – кричали мамы девочек. – Тот засранец мазал их зелёнкой, а ваш – ставил им уколы!!
Всё это я слушал, лёжа под диваном, и на засранца практически не обижался. Меня полуобморочного не страшили даже пауки. А половицы, как назло, не отрывались. Я хотел под них забраться, но они не отрывались!!!
А когда, наконец, чужие крики стихли, начались свои – родные.
Кричала мама.
— Он их попортил! Боже-боже, он их попортил!
Кто кого попортил, я не понимал. Вся моя жизнь, до этого мгновения такая сладкая, вдруг забродила, как банка варенья, вспухла и взорвалась.
— Готовь свадьбу! – истерически веселился отец. – Пеки пироги, зазывай гостей!
— Только не убивай! – причитала мама. – Умоляю, только не убивай!
— Зачем, у нас же радость! Ну-ка, где этот женишок! Где этот натуралист-гинеколог?!
С этими словам меня за пятки извлекли на свет, и начался допрос.
— Что вы делали в сарае? – ледяным тоном спрашивала мама.
— Играли, – широко распахнув глаза отвечал я.
У меня не было сил даже всхлипывать. Слёзы капали непрерывно.
— Играли во что?
— В фашистов.
— А в докторов?
— Нет! – врал я максимально честно, и для пущей убедительности, описывал, известные мне по фильму «Семнадцать мгновений весны», застенки гестапо. Подробностями пыток я делился так горячо, что мама, в какой-то момент, сказала:
— Может она всё выдумала?
— Кто Танька-то? – прокричал я. – Ну, конечно, выдумала, дура костлявая!!
Тут мама охнула, а папа закинул в рот горсть Валидола.
Осознав, что проваливаюсь, как Плейшнер, я стал всё отрицать – мол, ничего не видел, в штаб не заходил, сидел под дверью и тихо игрался с клизмой.
При упоминании клизмы, мама снова охнула, а папа перешёл на Валокордин.
В третьем раунде, размазывая сопле-слёзы, я частично признал свою причастность к групповому лечению. При этом продолжал утверждать, что зелёнку наносил исключительно поверх одежды, температуру мерил неглубоко, а пульс щупал на лбу, не снимая трусов.
— Они сами! – рыдал я. – Я их даже пальцем не трогал! Особенно Ольку!
Мама уже не охала. Плеснув в стакан водки пол флакона валерьяны, она придвинула его папе, а себе притянула Валидол с Валокордином, и устало прикрыла веки.
— Санька зелёнку лизал, – с удовольствием сдавал я своих товарищей, – а я нет! Потому что Олька и без зелёнки невкусная!
— Откуда?! – хватаясь за голову, бормотал отец. – Откуда?! Кто его надоумил?!
И тут я впервые осознал, что старший брат – это хорошо. А брат в очередной раз убедился, что младший – это очень скверно.
Когда же крики, сменив вектор, переместились в комнату брата, я в изнеможении заполз под диван и стал с упоением мечтать о медицине.
И медицина не подвела.
© Эдуард Резник