Ревущие двадцатые в Инстербурге

Сегодня мы приветствуем у нас в гостях Хелен Бэкман, которая расскажет нам много интересного об эпохе, ставшей важной вехой не только в истории Инстербурга, но и всей Германии. Автор – уроженка Инстербурга, проживала она по адресу Генеральштрассе №9/10. Ее родители Герман и Фредерика Бэкман занимались портновским ремеслом. Полагаю, что некоторые читатели смогут обнаружить любопытные параллели и в собственной истории не столь уж давних лет. Евгений А. Стюарт
Время уже было ложиться спать, но я корпела над работой, которую требовалось доделать к Рождеству (1968 года), а потому трудилась до последнего. Я была очень сильно занята, а потому даже не удосужилась выключить радио. Приятный женский голос рассказывал о Бахе и его интерпретациях, несколько раз упомянув Карла Черни и его «Хорошо темперированный клавир», составленный на основе наследия великого композитора. В промежутках то тут, то там включали по несколько поясняющих и дополняющих тему тактов фортепианной музыки. В общем, успокаивающая и не отвлекающая от работы передача. Только лишь часто повторяющиеся слова «Бах, Черни и Хорошо темперированный клавир» всё настойчивее цеплялись за моё подсознание, словно маленькие колючки. Передача уже подходила к концу и должна была завершиться большим отрывком из «Хорошо темперированного клавира Черни», но едва было сыграно несколько тактов, как я вспомнила, откуда я помню эту мелодию...
…Это произошло в 1923 году, спустя три года после смерти моего отца. Тяжёлая форма гриппа со всеми вытекающими последствиями не позволила мне несколько месяцев ходить в школу. После выздоровления я была вынуждена остаться на второй год, так как другого способа нагнать пропущенное, увы, не было. Из-за всего пережитого я превратилась в весьма серьёзного и молчаливого ребёнка, став чужой и немного отстранённой для своих новых одноклассников.
Но все же я подружилась с одной девочкой, решившей проявить заботу в отношении меня. Это была Герда Вебер, жившая на Вассергассе. Герда была обладательницей поразительно длинных и густых светлых кос, а также очень по-мальчишески спортивных, но ухоженных рук. Красавицей её назвать было нельзя, но она была остроумной и весёлой, и я с радостью позволила ей взять меня «на буксир». Благодаря ей, я, единственное чадо в своей семье, познала своего рода сестринскую любовь, потому как ее родители также полюбили меня, я снова научилась смеяться и быть обычным ребёнком. Мы были, казалось, неразлучны, и нас в шутку прозвали «Макс и Мориц». Впрочем, мало кто догадывался, что у этой смелой мальчуганистой девчушки была нежная, как масло, душа, являвшая себя миру, когда она садилась за фортепиано.
Мы вместе часто и много музицировали. Она играла на фортепиано, а я пела или играла на скрипке. Позже, в 1924-25 годах, я брала уроки игры на скрипке у Альфреда Фишера (диакона Меланктонской кирхи). Это «время домашней музыки» оставило в моём сердце глубокий след. Герда Вебер уже достаточно хорошо владела игрой на фортепиано, беря уроки у своей наставницы с Кальвинштрассе (ныне ул.Госпитальная). Герда была очень усердна и работала с большой отдачей, чем, возможно, надеялась компенсировать свои природные недостатки. Наделив её большой чуткостью, необычайным тактом и отличным слухом, природа так и не смогла свести её голос и слух к единому знаменателю. Это был недостаток, от которого она сильно страдала, но который не мог воспрепятствовать нашему энтузиазму.
Так вот, когда зазвучал «Хорошо темперированный клавир Черни», я всё вспомнила. Ибо в то самое время, когда Герда Вебер репетировала этюды Черни и прочее, я была её самым внимательным слушателем. И ныне, когда я с закрытыми глазами внимала льющимся из радио мелодиям, воспоминания, подобно кинофильму, проносились перед моим мысленным взором. Как же быстро сменяются кадры! Как их ухватить? Как изложить всё это на бумаге? С чего начать и чем закончить? Школьными годами? Уличным пейзажем? Политической обстановкой того времени? Пожалуй, давайте на последнем и остановимся.
Картина нашей жизни между 1922 и 1928 годами рисуется следующим образом: мы были миллионерами, миллиардерами и триллионерами (1922-23 годы). Когда мама утром договаривалась о цене за готовую работу, то вечером она едва получала за неё денег на кусок хлеба, а на следующее утро и эти деньги оказывались просто бумагой. В это самое время мы из-за крайней нужды сдавали свою квартиру вместе с мебелью (за исключением маленькой спальной комнаты) в аренду. Цена такой аренды составляла 1 фунт сливочного масла в месяц. Когда мама работала вне дома, обед для наших постояльцев (то были люди из сельской местности) разогревала я. И я не помню тогда никаких блюд, кроме ужасного бульона из чёрного картофеля с двумя-тремя плавающими клёцками и несколькими кусочками подгоревшего лука, которые я, несмотря на жгучий голод, не в силах была съесть. Грипп свирепствовал со страшной силой, равно как тиф и «английская» болезнь (устаревший термин рахита – Е.С.), а также все прочие болезни, вызванные авитаминозом. У нас за плечами была проигранная война (1914 -18 годов), блокада, голод, а теперь ещё и потеря собственных сбережений. Безработица стала принимать устойчивые очертания. Сохранение крупных земле-владений было невозможно из-за недостатка ликвидных капиталов. Таким образом, поместья переходили из рук в руки или дробились, а те, кто получал деньги, быстро их терял, поскольку банки также банкротились в массовом порядке. Богатые люди становились бедными, а бедные нищими. Повсюду царили неопределённость и беспомощность.
Но однажды, кажется, в 1923 году, в неразберихе была поставлена точка, и в одночасье триллион превратился в Рентную марку, позднее ставшую Рейхсмаркой. Постепенно «погода налаживалась», и только теперь пришло понимание, какой ущерб нанесла эта «буря». Затем случилось своего рода «экономическое чудо», о чём свидетельствуют многочисленные анекдоты о «нойрайхах» (Neureich - понятие, аналогичное «новому русскому» – Е.С.) и «пифкисах» (Pifke – обозначение хвастуна или воображалы – Е.С.).
Окончание следует
Хелен Бэкман
Перевод: Евгений А. Стюарт