29 марта 1895 года родился Эрнст Юнгер.

Юнгер – ключевая фигура европейской культуры двадцатого века. Более чем чья-либо другая, жизнь Юнгера оказалась сплетена с судьбой этого столетия, чей дух, однако, он отвергал, отказываясь отождествлять безграничную власть денег с подлинной свободой, присущей тому типу европейцев, которого, увы, больше не существует. Возможно, Юнгер был последний. «Средний европеец», которого Константин Леонтьев определял как «идеал и орудие всемирного разрушения», его не привлекал.
Писатель, чей талант был рано оценен такими разными творческими личностями как Жан Кокто, Андре Жид, Марсель Жуандо или Жюльен Грак (французы часто называли его величайшим немецким писателем своего времени), философ (вернее сказать – мыслитель), книге которого посвятил семинар Мартин Хайдеггер (речь идет о «Рабочем»), лидер консервативной революции, боевой офицер, награжденный Железным крестом и Рыцарским крестом Ордена дома Гогенцоллернов, самый молодой - и снова последний! - кавалер высшего прусского ордена «Pour le Mérite», Юнгер на Великой войне был ранен четырнадцать(!) раз: «пять винтовочных выстрелов, два снарядных осколка, четыре ручных гранаты, одна шрапнельная пуля и два пулевых осколка, входные и выходные отверстия от которых оставили на мне двадцать шрамов». В битве при Камбре рота, которой командовал Юнгер, оказалась единственным подразделением, которое избежало пленения. Будучи тяжело раненным в грудь, Юнгер, которому оставался «лишь выбор между пленом и пулей», сумел вывести остатки своей роты из окружения. К своим позициям его уже вынесли на носилках, сооруженных из плащ-палатки. Именно за этот подвиг он получил орден «За заслуги». Награда эта, по мнению некоторых авторов, спасла его от ареста во времена Третьего Рейха. Лейтенанту Юнгеру было тогда 23 года.
Несмотря на свое увлечение национализмом, Юнгер дистанцировался от партии Гитлера сразу после ее прихода к власти. Его роман «На мраморных утесах» был запрещен ведомством Геббельса, однако был напечатан в Риге на средства вермахта. Его тогдашние взгляды можно определить как революцию сверху на манер Бисмарка, однако революция эта должна быть контролируемой, ибо неограниченный либерализм всегда ведет к гибели нации.
Эрнст Юнгер прожил долгую жизнь. Он родился в 1895 году на пороге нового века, а умер в 1998 году в час волка, в возрасте почти 103 лет. Последний свой роман, - впрочем, это скорей метафизическая аллегория, - «Эвмесвиль» он выпустил в 1977 году, доказывая, что возраст сделал его талант только полнее, подобно гению Гете или Микеланджело.
Один из лидеров французских «новых правых» Доминик Веннер написал о Юнгере книгу, которую назвал «Иная европейская судьба»: «Преодолевая печаль XX века, оплакивание европейцев, своего рода похороны нашей незабвенной цивилизации и нашей собственной судьбы, фигура Эрнста Юнгера встает чистой, ничем не запачканной. В нем всегда жило внутреннее принятие прекрасного и опасного мира».
В другом месте, в крошечной заметке «Тайные аристократии», Веннер отвечает Сартру, объявившему, что он ненавидит Юнгера – «не как немца, но как аристократа». У Сартра, пишет Веннер, «была острая чувствительность к любому проявлению высокого духа, приводившего его в ужас. Если Юнгер и был «аристократом», - другими словами, если он постоянно демонстрировал благородство и уравновешенность, как моральную, так и физическую, – то не потому, что он был урожденным «фоном», поскольку это не гарантирует от подлости духа и дел. Если он и был «аристократом», то не по иерархии людей, но по иерархии натуры… Героический воин в юности, сенсационный писатель «консервативной революции», позже ставший скорее отстраненным наблюдающим мудрецом, Юнгер прожил исключительную жизнь, пройдя через все опасности темного столетия и оставшись незапятнанным. Если он и является примером для подражания, то это в силу своей постоянной «уравновешенности». Но его физическая уравновешенность была ничем иным, как проявлением уравновешенности духовной. Быть уравновешенным означает быть независимым. Независимым от низменных страстей и низменности страсти. Все то, что было в нем превосходным, неизменно отталкивало убогость, скверну и заурядность…»
«Я написал, - продолжает Веннер, - что Юнгер не был аристократом от рождения. Я ошибся. Он был. Не по фамильному происхождению, но в силу таинственной внутренней алхимии…
Живые и исторические примеры внутреннего героизма и аутентичного благородства, идущие из глубины веков, как бы формируют тайное рыцарство, скрытый Орден. Гектор Троянский был его основателем. Эрнст Юнгер был воплощением благородства в наше время. В этом Сартр не ошибся».
***
Ниже вашему вниманию предлагается несколько отрывков из интервью, которое Юнгер дал в конце 80-х переводчику-германисту Юрию Архипову (фрагмент интервью был напечатан в «Иностранной литературе», №8 за 1990 год). Речь в них о России и ее культуре.
«Для меня при слове «Россия» всплывает вся многовековая проблематика отношений Востока и Запада, достигшая пика, может быть, в бранном споре Александра Первого с Наполеоном. Сразу за этим идет, конечно, великая русская литература, начиная примерно с Аксакова, с его описаний бытовой колонизации русского Востока. Затем, разумеется, Достоевский, Толстой. Помню, у нас были вечные домашние распри с первой женой — кто более велик из этих двоих великанов. Она отстаивала интересы Толстого, я — Достоевского. Полюбил я его очень рано и страстно. Один год моей жизни вообще целиком прошел под знаком Достоевского — никого другого я тогда читать просто не мог. Какой это был год? Тысяча девятьсот десятый. Я тогда учился в гимназии в Ганновере. До сих пор помню бурю в душе, поднятую романом «Преступление и наказание». Свой психологический лот Достоевский опустил на самую большую глубину — во всей мировой литературе. После этого обязательного тогда чтения я уже не мог оторваться от Достоевского, пока не прочел его всего. В дальнейшем вышли даже литературоведческие работы, «подверстывавшие» меня под Достоевского. Не думаю, однако, что в таких сопоставлениях много смысла. Достоевский — универсум, в него, как в резиновый автобус, можно при желании запихнуть всех писателей ХХ века…
Мои личные впечатления от России приходятся на особое время. Я ведь был послан туда в разгар войны из Франции Роммелем и другими генералами, полагавшими, во-первых, что мне, автору такого «пробольшевистского» сочинения, как «Рабочий», будет любопытно взглянуть на страну победившего социализма вблизи, и во-вторых, с моей помощью прощупать настроения русского генералитета. Ведь у нас уже тогда вынашивался антигитлеровский заговор генералов. Вот участникам заговора и хотелось узнать, нет ли подобного антисталинского заговора в России и нельзя ли договориться с русскими генералами на предмет параллельного свержения деспотии. Однако, побывав на нескольких допросах русских генералов, я был вынужден разочаровать немецких коллег: у меня сложилось впечатление, что русским, прижатым к стене, не до интриг. Помню, на Кавказе во время допроса пленного русского офицера (Кажется, в другом месте Юнгер называет его фамилию – полковник Боярский. – В.Ф.) я спросил его через переводчика-прибалта: «Как вы относитесь к советскому режиму?» На что последовал гордый ответ: «Такие вопросы с посторонними не обсуждают». Этот ответ меня восхитил. Это была словно бы живая сцена из «Войны и мира».
(Как это напоминает ответ Высоцкого западным журналистам: «У меня есть претензии к властям моей страны, но решать их я буду не с вами»! - В.Ф.)
«Возвращаясь же к литературе — вот, взгляните на эти полки, видите издания русских классиков в роскошных переплетах двадцатых годов. Для нас, стариков, нет большего удовольствия, чем перечитывать давно читанное — словно встречаешься со своей молодостью. Русские классики, пожалуй, из тех, кого я перечитываю особенно часто и охотно. Только в самое последнее время я перечитал таким образом «Отцов и детей» Тургенева, «Тараса Бульбу» — ах, какая вещь — и «Ревизора», которого помню с раннего детства, это была любимая пьеса моего отца. Кроме того, вновь и с огромным наслаждением перечитал ранние повести Достоевского, почти забытые мною. И «Бесов», забыть которых невозможно. Редчайшей, пророческой силы книга!»