Денискины рассказы Часть 14

АРБУЗНЫЙ ПЕРЕУЛОК
Я пришел со двора после футбола усталый и грязный как не знаю кто. Мне
было весело, потому что мы выиграли у дома номер пять со счетом 44:37. В
ванной, слава богу, никого не было. Я быстро сполоснул руки, побежал в
комнату и сел за стол. Я сказал:
- Я, мама, сейчас быка съесть могу.
Она улыбнулась.
- Живого быка? - сказала она.
- Ага, - сказал я, - живого, с копытами и ноздрями!
Мама сейчас же вышла и через секунду вернулась с тарелкой в руках.
Тарелка так славно дымилась, и я сразу догадался, что в ней рассольник.
Мама поставила тарелку передо мной.
- Ешь! - сказала мама.
Но это была лапша. Молочная. Вся в пенках. Это почти то же самое, что
манная каша. В каше обязательно комки, а в лапше обязательно пенки. Я
просто умираю, как только вижу пенки, не то чтобы есть. Я сказал:
- Я не буду лапшу!
Мама сказала:
- Безо всяких разговоров!
- Там пенки!
Мама сказала:
- Ты меня вгонишь в гроб! Какие пенки? Ты на кого похож? Ты вылитый
Кощей!
Я сказал:
- Лучше убей меня!
Но мама вся прямо покраснела и хлопнула ладонью по столу:
- Это ты меня убиваешь!
И тут вошел папа. Он посмотрел на нас и спросил:
- О чем тут диспут? О чем такой жаркий спор?
Мама сказала:
- Полюбуйся! Не хочет есть. Парню скоро одиннадцать лет, а он, как
девочка, капризничает.
Мне скоро девять. Но мама всегда говорит, что мне скоро одиннадцать.
Когда мне было восемь лет, она говорила, что мне скоро десять.
Папа сказал:
- А почему не хочет? Что, суп пригорел или пересолен?
Я сказал:
- Это лапша, а в ней пенки...
Папа покачал головой:
- Ах вот оно что! Его высокоблагородие фон барон Кутькин-Путькин не
хочет есть молочную лапшу! Ему, наверно, надо подать марципаны на
серебряном подносе!
Я засмеялся, потому что я люблю, когда папа шутит.
- Это что такое - марципаны?
- Я не знаю, - сказал папа, - наверно, что-нибудь сладенькое и пахнет
одеколоном. Специально для фон барона Кутькина-Путькина!.. А ну давай ешь
лапшу!
- Да ведь пенки же!
- Заелся ты, братец, вот что! - сказал папа и обернулся к маме. -
Возьми у него лапшу, - сказал он, - а то мне просто противно! Кашу он не
хочет, лапшу он не может!.. Капризы какие! Терпеть не могу!..
Он сел на стул и стал смотреть на меня. Лицо у него было такое, как
будто я ему чужой. Он ничего не говорил, а только вот так смотрел -
по-чужому. И я сразу перестал улыбаться - я понял, что шутки уже
кончились. А папа долго так молчал, и мы все так молчали, а потом он
сказал, и как будто не мне и не маме, а так кому-то, кто его друг:
- Нет, я, наверно, никогда не забуду эту ужасную осень, - сказал папа,
- как невесело, неуютно тогда было в Москве... Война, фашисты рвутся к
городу. Холодно, голодно, взрослые все ходят нахмуренные, радио слушают
ежечасно... Ну, все понятно, не правда ли? Мне тогда лет
одиннадцать-двенадцать было, и, главное, я тогда очень быстро рос, тянулся
кверху, и мне все время ужасно есть хотелось. Мне совершенно не хватало
еды. Я всегда просил хлеба у родителей, но у них не было лишнего, и они
мне отдавали свой, а мне и этого не хватало. И я ложился спать голодный, и
во сне я видел хлеб. Да что... У всех так было. История известная.
Писано-переписано, читано-перечитано...
И вот однажды иду я по маленькому переулку, недалеко от нашего дома, и
вдруг вижу - стоит здоровенный грузовик, доверху заваленный арбузами. Я
даже не знаю, как они в Москву попали. Какие-то заблудшие арбузы. Наверно,
их привезли, чтобы по карточкам выдавать. И наверху в машине стоит дядька,
худой такой, небритый и беззубый, что ли, - рот у него очень втянулся. И
вот он берет арбуз и кидает его своему товарищу, а тот - продавщице в
белом, а та - еще кому-то четвертому... И у них это ловко так цепочкой
получается: арбуз катится по конвейеру от машины до магазина. А если со
стороны посмотреть - играют люди в зелено-полосатые мячики, и это очень
интересная игра. Я долго так стоял и на них смотрел, и дядька, который
очень худой, тоже на меня смотрел и все улыбался мне своим беззубым ртом,
славный человек. Но потом я устал стоять и уже хотел было идти домой, как
вдруг кто-то в их цепочке ошибся, загляделся, что ли, или просто
промахнулся, и пожалуйте - тррах!.. Тяжеленный арбузище вдруг упал на
мостовую. Прямо рядом со мной. Он треснул как-то криво, вкось, и была
видна белоснежная тонкая корка, а за нею такая багровая, красная мякоть с
сахарными прожилками и косо поставленными косточками, как будто лукавые
глазки арбуза смотрели на меня и улыбались из середки. И вот тут, когда я
увидел эту чудесную мякоть и брызги арбузного сока и когда я почуял этот
запах, такой свежий и сильный, только тут я понял, как мне хочется есть.
Но я отвернулся и пошел домой. И не успел я отойти, вдруг слышу - зовут:
"Мальчик, мальчик!"
Я оглянулся, а ко мне бежит этот мой рабочий, который беззубый, и у
него в руках разбитый арбуз. Он говорит:
"На-ка, милый, арбуз-то, тащи, дома поешь!"
И я не успел оглянуться, а он уже сунул мне арбуз и бежит на свое
место, дальше разгружать. И я обнял арбуз и еле доволок его до дому, и
позвал своего дружка Вальку, и мы с ним оба слопали этот громадный арбуз.
Ах, что это была за вкуснота! Передать нельзя! Мы с Валькой отрезали
большущие кусищи, во всю ширину арбуза, и когда кусали, то края арбузных
ломтей задевали нас за уши, и уши у нас были мокрые, и с них капал розовый
арбузный сок. И животы у нас с Валькой надулись и тоже стали похожи на
арбузы. Если по такому животу щелкнуть пальцем, звон пойдет знаешь какой!
Как от барабана. И об одном только мы жалели, что у нас нет хлеба, а то бы
мы еще лучше наелись. Да...
Папа отвернулся и стал смотреть в окно.
- А потом еще хуже - завернула осень, - сказал он, - стало совсем
холодно, с неба сыпал зимний, сухой и меленький снег, и его тут же сдувало
сухим и острым ветром. И еды у нас стало совсем мало, и фашисты все шли и
шли к Москве, и я все время был голодный. И теперь мне снился не только
хлеб. Мне еще снились и арбузы. И однажды утром я увидел, что у меня
совсем уже нет живота, он просто как будто прилип к позвоночнику, и я
прямо уже ни о чем не мог думать, кроме еды. И я позвал Вальку и сказал
ему:
"Пойдем, Валька, сходим в тот арбузный переулок, может быть, там опять
арбузы разгружают, и, может быть, опять один упадет, и, может быть, нам
его опять подарят".
И мы закутались с ним в какие-то бабушкины платки, потому что холодюга
был страшный, и пошли в арбузный переулок. На улице был серый день, людей
было мало, и в Москве тихо было, не то что сейчас. В арбузном переулке и
вовсе никого не было, и мы стали против магазинных дверей и ждем, когда же
придет грузовик с арбузами. И уже стало совсем темнеть, а он все не
приезжал. Я сказал:
"Наверно, завтра приедет..."
"Да, - сказал Валька, - наверно, завтра".
И мы поили с ним домой. А назавтра снова пошли в переулок, и снова
напрасно. И мы каждый день так ходили и ждали, но грузовик не приехал...
Папа замолчал. Он смотрел в окно, и глаза у него были такие, как будто
он видит что-то такое, чего ни я, ни мама не видим. Мама подошла к нему,
но папа сразу встал и вышел из комнаты. Мама пошла за ним. А я остался
один. Я сидел и тоже смотрел в окно, куда смотрел папа, и мне показалось,
что я прямо вот вижу папу и его товарища, как они дрогнут и ждут. Ветер по
ним бьет, и снег тоже, а они дрогнут и ждут, и ждут, и ждут... И мне от
этого просто жутко сделалось, и я прямо вцепился в свою тарелку и быстро,
ложка за ложкой, выхлебал ее всю, и наклонил потом к себе, и выпил
остатки, и хлебом обтер донышко, и ложку облизал.
СЛОН И РАДИО
Есть на свете такие маленькие радиоприемнички, они поменьше настоящих,
величиной с папиросную коробку. И антенна у них выдвигается. Ох, сильно
дают, на весь квартал слышно! Замечательная вещь! Эту вещь моему папе друг
подарил. Приемник называется транзисторным. В тот вечер, когда нам его
подарили, мы все время слушали передачи. Я с ним здорово научился
управляться и антенну то убирал, то выпускал, и все колесики вертел, и
музыка звучала непрерывно и громко, потому что я к этому делу способный,
чего уж там говорить.
А в воскресенье утром была прозрачная погода, солнышко светило вовсю, и
папа сказал прямо с утра:
- Давай ешь побыстрее, и махнем с тобой в зоопарк. Давно что-то не
были, одичали совсем.
От этих слов мне и вовсе весело стало жить, и я быстро собрался. Ах,
люблю я ходить в зоопарк, люблю смотреть на маленькую ламочку и
представлять, что ее можно взять на руки и гладить! И у нее
по-сумасшедшему стучит сердце, и она взбрыкивает стройными, ловкими
ножками. И кажется, что сейчас больно ударит. Но ничего, дело как-то
обходится.
Или тигренок. Тоже хорошо бы взять на руки! А он смотрит на тебя
ужаснувшимися глазами. Душа в пятки ушла. Боится, дурачок, наверное,
думает: вот, мол, мой смертный час пришел.
А еще хорошо в зоопарке стоять перед загоном зубробизона и думать про
него, что это ожившая гора, на которой высечено лицо задумчивого старика,
а ты стоишь перед этой горой и весишь всего-то двадцать пять кило и рост
только девяносто восемь сантиметров. И пока мы шли, я всю дорогу думал
разные разности про зоологический сад и шел смирно, не скакал, потому что
в руках у меня был транзисторный радиоприемник, в нем журчала музыка. Я
переводил его с одной станции на другую, и настроение у меня было самое
распрекрасное. А когда мы пришли, папа сказал: "К слону", - потому что
слон был у папы самый любимый во всем зоопарке. Папа всегда ходил к нему
первому, как к царю. Поздоровается со слоном, а уж потом отправляется куда
глаза глядят. И на этот раз мы поступили так же. Слон стоял, как войдешь,
с правой стороны, в отдельном уголке, на пригорке; уже издалека было видно
его громадное тело, похожее на африканскую хижину, стоящую на четырех
подпорках.
Огромная толпа народа стояла у его загородки и любовалась слоном. Было
видно его симпатичное, как бы улыбающееся лицо, он шамкал треугольной
губой, покачивал шишковатой головой, шевелил ушами. Я сейчас же быстро
протолкался сквозь толпу к нашему Шанго (его звали Шанго, он был сыном
индийского слона Махмуда - так было написано на специальной дощечке возле
его загородки).
Папа протиснулся вперед и крикнул:
- Доброе утро, Шанго Махмудович!
И слон оглянулся и обрадованно закивал головой. Мол, здравствуйте,
здравствуйте, где это вы пропадали?
И окружающие посмотрели на папу с улыбкой и с завистью. И мне тоже,
честно говоря, стало здорово завидно, что вот слон ответил папе. И мне тут
же захотелось, чтобы Шанго и меня одарил своим вниманием, и я громко
закричал:
- Шанго Махмудович, привет! Смотрите, какая у меня вещь.
И я поднял высоко над собой папин транзисторный радиоприемник. А из
приемника текла музыка, он играл разные советские песни. И Шанго
Махмудович повернулся и стал слушать эту музыку. И вдруг он высоко задрал
свой хобот, протянул его ко мне и неожиданно и ловко выдернул у меня из
рук эту несчастную машинку.
Я прямо остолбенел, да и папа тоже. И вся толпа остолбенела. Наверное,
думали, что будет дальше: отдаст? Трахнет оземь? Растопчет ногами? А Шанго
Махмудович, видимо, просто хотел музыку послушать. Он не стал ни бить
приемник, ни отдавать. Он держал приемник - и все! Он слушал музыку. И
тут, как назло, музыка замолкла, наверное, у них там был перерыв, не знаю.
Но Шанго Махмудович продолжал прислушиваться. Вид у него был такой, что
вот он ждет, когда же приемник заиграет. Но ждать, видно, нужно было
долго, потому что приемник молчал. И тут, вероятно, Шанго Махмудович
подумал так: что за бесполезную штуку я держу целую вечность в хоботе?
Почему она не играет? Ну интересно, какая она окажется на вкус?
И, не долго думая, этот бедовый слон сунул мой шикарный приемник прямо
себе под хобот, в свой обросший войлоком рот, да не прожевал, а просто
положил, как в сундук, и, будьте здоровы, слопал!
Толпа дружно ахнула и оцепенела. А слон оглядел эту потрясенную толпу с
довольно-таки нахальной улыбкой и вдруг сказал придушенным голосом:
- Начинаем производственную зарядку! И!..
И из него зазвучала какая-то бурная музыка. Тут все сразу покатились с
хохоту, просто животики надрывали, стонали от смеха: из-за этого дикого
шума уже не слышно было никаких звуков. Слон стоял совершенно спокойно.
Только в глазах его горело плутоватое выражение.
А когда все стали потихоньку затихать, из слоновьего рта снова раздался
чуть приглушенный, но отчетливый голос:
- Быстрые подскоки на месте, раз-два, три-четыре...
А в толпе, между прочим, было очень много мальчишек и девчонок, и когда
они услышали про подскоки, так прямо завизжали от радости. И, не
откладывая в долгий ящик, с ходу включились в это дело:
раз-два-три-четыре... Они здорово скакали. И визжали, и орали, и
выкидывали разные коленца. Еще бы! Кому же не охота поскакать под слоновью
команду? Тут всякий заскачет. Лично я заскакал в ту же секунду. Хотя я
прекрасно понимал, что кому-кому, а мне тут меньше всех надо скакать и
радоваться. Мне, скорее всего, надо было плакать. Но вместо этого я,
знаете, подскакивал, как мячик: раз-два-три-четыре! И выходит, что у меня
же стянули радиоприемник и я же от этого удовольствие получаю. А между тем
занятия все продолжались. И слон перешел к следующему упражнению.
- Руки сжать в кулаки, махательные и толкательные движения.
Раз-два-три!
Ну конечно, тут началось светопреставление. Просто чемпионат Европы по
боксу. Некоторые мальчишки и девчонки совершенно серьезно вошли в аппетит
и давай так друг друга волтузить, что только перья полетели. А одна
проходящая мимо бабушка спросила у какого-то старичка:
- Что здесь происходит? Что за драка?
И он ответил ей шутливо:
- Обыкновенное дело. Слон физзарядку проводит с населением.
Бабушка только рот раскрыла.
Но тут Шанго Махмудович вдруг замолчал, и я понял, что мой приемник
все-таки сломался в его животе. Конечно, попал в какую-нибудь слепую кишку
и - прощай навек. В эту же секунду слон посмотрел на меня и, грустно
покачивая головой, но с большим намеком, пропел:
- Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?
Я прямо чуть не заплакал от горя. Помню ли я! Еще бы! Еще секунду, и я
бросился бы на него с кулаками. Но тут возле него появился человек в синем
халате. В руках у него были веники, штук пятьдесят или больше, и он сказал
слону:
- Ну-ка, ну-ка, покажи-ка, что у тебя играет? Но только тихонько,
тихонько, а я вот тебе веничков принес, на-ка покушай.
И он разбросал веники перед слоном.
Шанго Махмудович очень осторожно положил у ног человека мой
радиоприемник.
Я крикнул:
- Ура!
Остальные кричали:
- Бис!
А слон отвернулся и стал жевать веники. Служитель молча подал мне
радиоприемник, - он был теплый и заслюнявленный.
Мы с папой поставили его дома на полку и теперь включаем каждый вечер.
Как звучит! Просто чудо! Приходите слушать!
НЕ ХУЖЕ ВАС, ЦИРКОВЫХ
Я теперь часто бываю в цирке. У меня там завелись знакомые и даже
друзья. И меня пускают бесплатно, когда мне только вздумается. Потому что
я сам теперь стал как будто цирковой артист. Из-за одного мальчишки. Это
все не так давно случилось. Я шел домой из магазина, - мы теперь на новой
квартире живем, недалеко от цирка, там же и магазин большой на углу. И вот
я иду из магазина и несу бумажную сумочку, а в ней лежат помидоров полтора
кило и триста граммов сметаны в картонном стаканчике. И вдруг навстречу
идет тетя Дуся, из старого дома, добрая, она в прошлом году нам с Мишкой
билет в клуб подарила. Я очень обрадовался, и она тоже. Она говорит:
- Это ты откуда?
Я говорю:
- Из магазина. Помидоров купил! Здрасте, тетя Дуся!
А она руками всплеснула:
- Сам ходишь в магазин? Уже? Время-то как летит!
Удивляется. Человеку девятый год, а она удивляется.
Я сказал:
- Ну, до свиданья, тетя Дуся.
И пошел. А она вдогонку кричит:
- Стой! Куда пошел? Я тебя сейчас в цирк пропущу, на дневное
представление. Хочешь?
Еще спрашивает! Чудная какая-то. Я говорю:
- Конечно, хочу! Какой может быть разговор!..
И вот она взяла меня за руку, и мы взошли по широким ступенькам, и тетя
Дуся подошла к контролеру и говорит:
- Вот, Марья Николаевна, привела вам своего мужичка, пусть посмотрит.
Ничего?
И та улыбнулась и пропустила меня внутрь, и я вошел, а тетя Дуся и
Марья Николаевна пошли сзади. И я шел в полутьме, и опять мне очень
понравился цирковой запах - он особенный какой-то, и как только я его
почуял, мне сразу стало и жутко отчего-то и весело ни от чего. Где-то
играла музыка, и я спешил туда, на ее звуки, и сразу вспомнил девочку на
шаре, которую видел здесь так недавно, девочку на шаре, с серебряным
плащом и длинными руками; она уехала далеко, и я не знаю, увижу ли я ее
когда-нибудь, и странно стало у меня на душе, не знаю, как объяснить... И
тут мы наконец дошли до бокового входа, и меня протолкнули вперед, и Марья
Николаевна шепнула:
- Садись! Вон в первом ряду свободное местечко, садись...
И я быстро уселся. Со мной рядом сидел тоже мальчишка величиной с меня,
в таком же, как и я, школьном костюме, нос курносый, глаза блестят. Он на
меня посмотрел довольно сердито, что я вот опоздал и теперь мешаю и все
такое, но я не стал обращать на него никакого внимания. Я сразу же
вцепился всеми глазами в артиста, который в это время выступал. Он стоял в
огромной чалме посреди арены, и в руках у него была игла величиной с
полметра. Вместо нитки в нее была вдета узкая и длинная шелковая лента. А
рядом с этим артистом стояли две девушки и никого не трогали вдруг он ни с
того ни с сего подошел к одной из них и - раз! - своей длинной иглой
прошил ей живот насквозь, иголка выскочила у нее из спины! Я думал, она
сейчас завизжит как зарезанная, но нет, она стоит себе спокойно и
улыбается. Прямо глазам своим не веришь. Тут артист совсем разошелся -
чик! - и вторую насквозь! И эта тоже не орет, а только хлопает глазами так
они обе стоят насквозь прошитые, между ними нитки, и улыбаются себе как ни
в чем не бывало. Ну, милые мои, вот это да!
Я говорю:
- Что же они не орут? Неужели терпят?
А мальчишка, что рядом сидит, отвечает:
- А чего им орать? Им не больно!
Я говорю:
- Тебе бы так! Воображаю, как ты завопил бы...
А он засмеялся, как будто он старше меня намного, потом говорит:
- А я сперва подумал, что ты цирковой. Тебя ведь тетя Маша посадила...
А ты, оказывается, не цирковой... не наш.
Я говорю:
- Это все равно, какой я - цирковой или не цирковой. Я государственный,
понял? А что такое цирковой - не такой, что ли?
Он сказал, улыбаясь:
- Да нет, цирковые - они особенные...
Я рассердился:
- У них что, три ноги, что ли?
А он:
- Три не три, но все-таки они и половчее других - куда там! - и
посильнее, и посмекалистее.
Я совсем разозлился и сказал:
- Давай не задавайся! Тут не хуже тебя! Ты, что ли, цирковой?
А он опустил глаза:
- Нет, я мамочкин...
И улыбнулся самым краешком рта, хитро-прехитро. Но я этого не понял,
это я теперь понимаю, что он хитрил, а тогда я громко над ним рассмеялся,
и он глянул на меня быстрым своим глазом:
- Смотри представление-то!.. Наездница!..
И правда, музыка заиграла быстро и громко, и на арену выскочила белая
лошадь, такая толстая и широкая, как тахта. А на лошади стояла тетенька, и
она начала на этой лошади на ходу прыгать по-разному: то на одной ножке,
руки в сторону, а то двумя ногами, как будто через скакалочку. Я подумал,
что на такой широкой лошади прыгать - это ерунда, все равно как на
письменном столе, и что я бы тоже так смог. Вот эта тетенька все прыгала,
и какой-то человек в черном все время щелкал кнутом, чтобы лошадь немножко
проворней двигалась, а то она трюхала, как сонная муха. И он кричал на нее
и все время щелкал. Но она просто ноль внимания. Тоска какая-то... Но
тетенька наконец напрыгалась досыта и убежала за занавеску, а лошадь стала
ходить по кругу.
И тут вышел Карандаш. Мальчишка, что сидел рядом, опять быстро глянул
на меня, потом отвел глаза и равнодушно так говорит:
- Ты этот номер когда-нибудь видел?
- Нет, в первый раз, - говорю я.
Он говорит:
- Тогда садись на мое место. Тебе еще лучше будет видно отсюда. Садись.
Я уже видел.
Он засмеялся. Я говорю:
- Ты чего?
- Так, - говорит, - ничего. Карандаш сейчас чудить начнет, умора! Давай
пересаживайся.
Ну, раз он такой добрый, чего ж. Я пересел. А он сел на мое место, там,
правда, было хуже, столбик какой-то мешал. И вот Карандаш начал чудить. Он
сказал дядьке с кнутом:
- Александр Борисович! Можно мне на этой лошадке покататься?
А тот:
- Пожалуйста, сделайте одолжение!
И Карандаш стал карабкаться на эту лошадь. Он и так старался, и этак,
все задирал на нее свою коротенькую ногу, и все соскальзывал, и падал -
очень эта лошадь была толстенная. Тогда он сказал:
- Подсадите меня на этого коняшку.
И сейчас же подошел помощник и наклонился, и Карандаш встал ему на
спину, и сел на лошадь, и оказался задом наперед. Он сидел спиной к
лошадиной голове, а лицом к хвосту. Смех, да и только, все прямо
покатились! А дядька с кнутом ему говорит:
- Карандаш! Вы неправильно сидите.
А Карандаш:
- Как это неправильно? А вы почем знаете, в какую сторону мне ехать
надо?
Тогда дядька потрепал лошадь по голове и говорит:
- Да ведь голова-то вот!
А Карандаш взял лошадиный хвост и отвечает:
- А борода-то вот!
И тут ему пристегнули за пояс веревку, она была пропущена через
какое-то колесико под самым куполом цирка, а другой ее конец взял в руки
дядька с кнутом. Он закричал:
- Маэстро, галоп! Алле!
Оркестр грянул, и лошадь поскакала. А Карандаш на ней затрясся, как
курица на заборе, и стал сползать то в одну сторону, то в другую сторону,
и вдруг лошадь стала из-под него выезжать, он завопил на весь цирк:
- Ай, батюшки, лошадь кончается!
И она, верно, из-под него выехала и протопала за занавеску, и Карандаш,
наверно, разбился бы насмерть, но дядька с кнутом подтянул веревку, и
Карандаш повис в воздухе. Мы все задыхались от смеха, и я хотел сказать
мальчишке, что сейчас лопну, но его рядом со мной не было. Ушел куда-то. А
Карандаш в это время стал делать руками, как будто он плавает в воздухе, а
потом его опустили, и он снизился, но как только коснулся земли,
разбежался и снова взлетел. Получилось, как на гигантских шагах, и все
хохотали до упаду и с ума сходили от смеха. А он так летал и летал, и вот
с него чуть не соскочили брюки, и я уже думал, что сейчас задохнусь от
хохота, но в это время он опять приземлился и вдруг посмотрел на меня и
весело мне подмигнул. Да! Он мне подмигнул, лично. А я взял и тоже ему
подмигнул. А что тут такого? И тут совершенно неожиданно он подмигнул мне
еще раз, потер ладони и вдруг разбежался изо всех сил прямо на меня и
обхватил меня двумя руками, а дядька с кнутом моментально натянул веревку,
и мы полетели с Карандашом вверх! Оба! Он захватил мою голову под мышку и
держал поперек живота, очень крепко, потому что мы оказались довольно-таки
высоко. Внизу не было людей, а сплошные белые полосы и черные полосы, так
как мы быстро вертелись, и было немножко даже щекотно во рту. И когда мы
пролетали над оркестром, я испугался, что стукнусь о контрабас, и
закричал:
- Мама!
И сразу до меня долетел какой-то гром. Это все смеялись. А Карандаш
сразу меня передразнил и тоже крикнул со слезами в голосе:
- Мя-мя!
Снизу слышался грохот и шум, и мы так плавно еще немножко полетали, и я
уже стал было привыкать, но тут неожиданно у меня прорвался мой пакет, и
оттуда стали вылетать мои помидоры, они вылетали, как гранаты, в разные
стороны - полтора кило помидоров. И наверно, попадали в людей, потому что
снизу несся такой шум, что передать нельзя. А я все время думал, что
теперь не хватало только, чтобы вылетела еще и сметана - триста граммов.
Вот тогда-то мне влетит от мамы будь здоров! А Карандаш вдруг завертелся
волчком, и я вместе с ним, и вот этого как раз не нужно было делать,
потому что я опять испугался и стал брыкаться и царапаться, и Карандаш
тихонько, но строго сказал, я услышал:
- Толька, ты что?
А я заорал:
- Я не Толька! Я Денис! Пустите меня!
И стал вырываться, но он еще крепче меня сжал, чуть не задушил, и мы
стали совсем медленно плыть, и я увидел уже весь цирк, и дядьку с кнутом,
он смотрел на нас и улыбался. И в этот момент сметана все-таки вылетела.
Так я и знал. Она упала прямо на лысину дядьке с кнутом. Он что-то
крикнул, и мы немедленно пошли на посадку...
Как только мы опустились и Карандаш выпустил меня, я, сам не знаю
почему, побежал изо всех сил. Но не туда; я не знал куда, и я метался,
потому что голова немного кружилась, и наконец я увидел в боковом проходе
тетю Дусю и Марью Николаевну. У них были белые лица, и я побежал к ним, а
кругом все хлопали как сумасшедшие.
Тетя Дуся сказала:
- Слава богу, цел. Пошли домой!
Я сказал:
- А помидоры?
Тетя Дуся сказала:
- Я куплю. Идем.
И она взяла меня за руку, и мы все трое вышли в полутемный коридор. И
тут мы увидели, что возле настенного фонаря стоит мальчик. Это был тот
самый мальчик, что сидел рядом со мной. Марья Николаевна сказала:
- Толька, где ты был?
Мальчик не отвечал.
Я сказал:
- Куда ты подевался? Я как на твое место пересел, что тут было!..
Карандаш меня под небо уволок.
Марья Николаевна сказала:
- А ты почему сел на его место?
- Да он мне сам предложил, - сказал я. - Он сказал, что лучше будет
видно, я и сел. А он ушел куда-то!..
- Все ясно, - сказала Марья Николаевна. - Я доложу в дирекцию. Тебя,
Толька, снимут с роли.
Мальчик сказал:
- Не надо, тетя Маша.
Но она закричала шепотом:
- Как тебе не стыдно! Ты цирковой мальчик, ты репетировал, и ты посмел
посадить на свое место чужого?! А если бы он разбился? Ведь он же
неподготовленный!
Я сказал:
- Ничего. Я подготовленный... Не хуже вас, цирковых! Плохо я разве
летал?
Мальчик сказал:
- Здорово! И хорошо с помидорами придумал, как это я-то не догадался. А
ведь очень смешно.
- А артист этот ваш, - сказала тетя Дуся, - тоже хорош! Хватает кого ни
попадя!
- Михаил Николаевич, - вступилась тетя Маша, - был уже разгорячен, он
уже вертелся в воздухе, он тоже не железный, и он твердо знал, что на этом
месте, как всегда, должен был сидеть специальный мальчик, цирковой. Это
закон. А этот малый и тот - они же одинаковые, и костюмы одинаковые, он не
разглядел...
- Надо глядеть! - сказала тетя Дуся. - Уволок мальчонку, как ястреб
мышь.
Я сказал:
- Ну что ж, пошли?
А Толька сказал:
- Слушай, приходи в то воскресенье в два часа. В гости приходи. Я буду
ждать тебя возле контроля.
- Ладно, - сказал я, - ладно... Чего там!.. Приду.