Денискины рассказы.

Часть 8
ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
Я услышал, как мама сказала кому-то в коридоре:
- ...Тайное всегда становится явным.
И когда она вошла в комнату, я спросил:
- Что это значит, мама: "Тайное становится явным"?
- А это значит, что если кто поступает нечестно, все равно про него это
узнают, и будет ему стыдно, и он понесет наказание, - сказала мама. -
Понял?.. Ложись-ка спать!
Я почистил зубы, лег спать, но не спал, а все время думал: как же так
получается, что тайное становится явным? И я долго не спал, а когда
проснулся, было утро, папа был уже на работе, и мы с мамой были одни. Я
опять почистил зубы и стал завтракать.
Сначала я съел яйцо. Это еще терпимо, потому что я выел один желток, а
белок раскромсал со скорлупой так, чтобы его не было видно. Но потом мама
принесла целую тарелку манной каши.
- Ешь! - сказала мама. - Безо всяких разговоров!
Я сказал:
- Видеть не могу манную кашу!
Но мама закричала:
- Посмотри, на кого ты стал похож! Вылитый Кощей! Ешь. Ты должен
поправиться.
Я сказал:
- Я ею давлюсь!..
Тогда мама села со мной рядом, обняла меня за плечи и ласково спросила:
- Хочешь, пойдем с тобой в Кремль?
Ну еще бы... Я не знаю ничего красивее Кремля. Я там был в Грановитой
палате и в Оружейной, стоял возле царь-пушки и знаю, где сидел Иван
Грозный. И еще там очень много интересного. Поэтому я быстро ответил маме:
- Конечно, хочу в Кремль! Даже очень!
Тогда мама улыбнулась:
- Ну вот, съешь всю кашу, и пойдем. А я пока посуду вымою. Только помни
- ты должен съесть все до дна!
И мама ушла на кухню.
А я остался с кашей наедине. Я пошлепал ее ложкой. Потом посолил.
Попробовал - ну, невозможно есть! Тогда я подумал, что, может быть, сахару
не хватает? Посыпал песку, попробовал... Еще хуже стало. Я не люблю кашу,
я же говорю.
А она к тому же была очень густая. Если бы она была жидкая, тогда
другое дело, я бы зажмурился и выпил ее. Тут я взял и долил в кашу
кипятку. Все равно было скользко, липко и противно. Главное, когда я
глотаю, у меня горло само сжимается и выталкивает эту кашу обратно. Ужасно
обидно! Ведь в Кремль-то хочется! И тут я вспомнил, что у нас есть хрен. С
хреном, кажется, почти все можно съесть! Я взял и вылил в кашу всю
баночку, а когда немножко попробовал, у меня сразу глаза на лоб полезли и
остановилось дыхание, и я, наверно, потерял сознание, потому что взял
тарелку, быстро подбежал к окну и выплеснул кашу на улицу. Потом сразу
вернулся и сел за стол.
В это время вошла мама. Она посмотрела на тарелку и обрадовалась:
- Ну что за Дениска, что за парень-молодец! Съел всю кашу до дна! Ну,
вставай, одевайся, рабочий народ, идем на прогулку в Кремль! - И она меня
поцеловала.
В эту же минуту дверь открылась, и в комнату вошел милиционер. Он
сказал:
- Здравствуйте! - и подошел к окну, и поглядел вниз. - А еще
интеллигентный человек.
- Что вам нужно? - строго спросила мама.
- Как не стыдно! - Милиционер даже стал по стойке "смирно". -
Государство предоставляет вам новое жилье, со всеми удобствами и, между
прочим, с мусоропроводом, а вы выливаете разную гадость за окно!
- Не клевещите. Ничего я не выливаю!
- Ах не выливаете?! - язвительно рассмеялся милиционер. И, открыв дверь
в коридор, крикнул: - Пострадавший!
И к нам вошел какой-то дяденька.
Я как на него взглянул, так сразу понял, что в Кремль я не пойду.
На голове у этого дяденьки была шляпа. А на шляпе наша каша. Она лежала
почти в середине шляпы, в ямочке, и немножко по краям, где лента, и
немножко за воротником, и на плечах, и на левой брючине. Он как вошел,
сразу стал заикаться:
- Главное, я иду фотографироваться... И вдруг такая история... Каша...
мм... манная... Горячая, между прочим, сквозь шляпу и то... жжет... Как же
я пошлю свое... фф... фото, когда я весь в каше?!
Тут мама посмотрела на меня, и глаза у нее стали зеленые, как
крыжовник, а уж это верная примета, что мама ужасно рассердилась.
- Извините, пожалуйста, - сказала она тихо, - разрешите, я вас почищу,
пройдите сюда!
И они все трое вышли в коридор.
А когда мама вернулась, мне даже страшно было на нее взглянуть. Но я
себя пересилил, подошел к ней и сказал:
- Да, мама, ты вчера сказала правильно. Тайное всегда становится явным!
Мама посмотрела мне в глаза. Она смотрела долго-долго и потом спросила:
- Ты это запомнил на всю жизнь? И я ответил:
- Да.
ПРОФЕССОР КИСЛЫХ ЩЕЙ
Мой папа не любит, когда я мешаю ему читать газеты. Но я про это всегда
забываю, потому что мне очень хочется с ним поговорить. Ведь он же мой
единственный отец! Мне всегда хочется с ним поговорить.
Вот он раз сидел и читал газету, а мама пришивала мне воротник к
куртке.
Я сказал:
- Пап, а ты знаешь, сколько в озеро Байкал можно напихать Азовских
морей?
Он сказал:
- Не мешай...
- Девяносто два! Здорово?
Он сказал:
- Здорово. Не мешай, ладно?
И снова стал читать.
Я сказал:
- Ты художника Эль Греко знаешь?
Он кивнул. Я сказал:
- Его настоящая фамилия Доменико Теотокопули! Потому что он грек с
острова Крит. Вот этого художника испанцы и прозвали Эль Греко!..
Интересные дела. Кит, например, папа, за пять километров слышит!
Папа сказал:
- Помолчи хоть немного... Хоть пять минут...
Но у меня было столько новостей для папы, что я но мог удержаться. Из
меня высыпались новости, прямо выскакивали одна за другой. Потому что
очень уж их было много. Если бы их было поменьше, может быть, мне легче
было бы перетерпеть, и я бы помолчал, но их было много, и поэтому я ничего
не мог с собой поделать.
Я сказал:
- Папа! Ты не знаешь самую главную новость: на Больших Зондских
островах живут маленькие буйволы. Они, папа, карликовые. Называются
кентусы. Такого кентуса можно в чемодане привезти!
- Ну да? - сказал папа. - Просто чудеса! Дай спокойно почитать газету,
ладно?
- Читай, читай, - сказал я, - читай, пожалуйста! Понимаешь, папа,
выходит, что у нас в коридоре может пастись целое стадо таких буйволов!..
Ура?
- Ура, - сказал папа. - Замолчишь, нет?
- А солнце стоит не в центре неба, - сказал я, - а сбоку!
- Не может быть, - сказал папа.
- Даю слово, - сказал я, - оно стоит сбоку! Сбоку припека.
Папа посмотрел на меня туманными глазами. Потом глаза у него
прояснились, и он сказал маме:
- Где это он нахватался? Откуда? Когда?
Мама улыбнулась:
- Он современный ребенок. Он читает, слушает радио. Телевизор. Лекции.
А ты как думал?
- Удивительно, - сказал папа, - как это быстро все получается.
И он снова укрылся за газетой, а мама его спросила:
- Чем это ты так зачитался?
- Африка, - сказал папа. - Кипит! Конец колониализму!
- Еще не конец! - сказал я.
- Что? - спросил папа.
Я подлез к нему под газету и встал перед ним.
- Есть еще зависимые страны, - сказал я. - Много еще есть зависимых.
Он сказал:
- Ты не мальчишка. Нет. Ты просто профессор! Настоящий профессор...
кислых щей!
И он засмеялся, и мама вместе с ним. Она сказала:
- Ну ладно, Дениска, иди погуляй. - Она протянула мне куртку и
подтолкнула меня: - Иди, иди!
Я пошел и спросил у мамы в коридоре:
- А что такое, мама, профессор кислых щей? В первый раз слышу такое
выражение! Это он меня в насмешку так назвал - кислых щей? Это обидное?
Но мама сказала:
- Что ты, это нисколько не обидное. Разве папа может тебя обидеть? Это
он, наоборот, тебя похвалил!
Я сразу успокоился, раз он меня похвалил, и пошел гулять. А на лестнице
я вспомнил, что мне надо проведать Аленку, а то все говорят, что она
заболела и ничего не ест. И я пошел к Аленке. У них сидел какой-то
дяденька, в синем костюме и с белыми руками. Он сидел за столом и
разговаривал с Аленкиной мамой. А сама Аленка лежала на диване и
приклеивала лошади ногу. Когда Аленка меня увидела, она сразу заорала:
- Дениска пришел! Ого-го!
Я вежливо сказал:
- Здравствуйте! Чего орешь, как дура?
И сел к ней на диван. А дяденька с белыми руками встал и сказал:
- Значит, все ясно! Воздух, воздух и воздух. Ведь она вполне здоровая
девочка!
И я сразу понял, что это доктор.
Аленкина мама сказала:
- Большое спасибо, профессор! Большое спасибо, профессор!
И она пожала ему руку. Видно, это был такой хороший доктор, что он все
знал, и его называли за это "профессор".
Он подошел к Аленке и сказал:
- До свидания, Аленка, выздоравливай.
Она покраснела, высунула язык, отвернулась к стенке и оттуда
прошептала:
- До свидания...
Он погладил ее по голове и повернулся ко мне:
- А вас как зовут, молодой человек?
Вот он какой был славный: на "вы" меня назвал!
- Я Денис Кораблев! А вас как зовут?
Он взял мою руку своей белой большой и мягкой рукой. Я даже удивился,
какая она мягкая. Ну прямо шелковая. И от него от всего так вкусно пахло
чистотой. И он потряс мне руку и сказал:
- А меня зовут Василий Васильевич Сергеев. Профессор.
Я сказал:
- Кислых щей? Профессор кислых щей?
Аленкина мама всплеснула руками. А профессор покраснел и закашлял. И
они оба вышли из комнаты.
И мне показалось, что они как-то не так вышли. Как будто даже выбежали.
И еще мне показалось, что я что-то не так сказал. Прямо не знаю.
А может быть, "кислых щей" - это все-таки обидное, а?
ГЛАВНЫЕ РЕКИ
Хотя мне уже идет девятый год, я только вчера догадался, что уроки
все-таки надо учить. Любишь не любишь, хочешь не хочешь, лень тебе или не
лень, а учить уроки надо. Это закон. А то можно в такую историю вляпаться,
что своих не узнаешь. Я, например, вчера не успел уроки сделать. У нас
было задано выучить кусочек из одного стихотворения Некрасова и главные
реки Америки. А я, вместо того чтобы учиться, запускал во дворе змея в
космос. Ну, он в космос все-таки не залетел, потому что у него был
чересчур легкий хвост, и он из-за этого крутился, как волчок. Это раз. А
во-вторых, у меня было мало ниток, и я весь дом обыскал и собрал все
нитки, какие только были; у мамы со швейной машины снял, и то оказалось
мало. Змей долетел до чердака и там завис, а до космоса еще было далеко.
И я так завозился с этим змеем и космосом, что совершенно позабыл обо
всем на свете. Мне было так интересно играть, что я и думать перестал про
какие-то там уроки. Совершенно вылетело из головы. А оказалось, никак
нельзя было забывать про свои дела, потому что получился позор.
Я утром немножко заспался, и, когда вскочил, времени оставалось
чуть-чуть... Но я читал, как ловко одеваются пожарные - у них нет ни
одного лишнего движения, и мне до того это понравилось, что я пол-лета
тренировался быстро одеваться. И сегодня я как вскочил и глянул на часы,
то сразу понял, что одеваться надо, как на пожар. И я оделся за одну
минуту сорок восемь секунд весь, как следует, только шнурки зашнуровал
через две дырочки. В общем, в школу я поспел вовремя и в класс тоже успел
примчаться за секунду до Раисы Ивановны. То есть она шла себе потихоньку
по коридору, а я бежал из раздевалки (ребят уже не было никого). Когда я
увидел Раису Ивановну издалека, я припустился во всю прыть и, не доходя до
класса каких-нибудь пять шагов, обошел Раису Ивановну и вскочил в класс. В
общем, я выиграл у нее секунды полторы, и, когда она вошла, книги мои были
уже в парте, а сам я сидел с Мишкой как ни в чем не бывало. Раиса Ивановна
вошла, мы встали и поздоровались с ней, и громче всех поздоровался я,
чтобы она видела, какой я вежливый. Но она на это не обратила никакого
внимания и еще на ходу сказала:
- Кораблев, к доске!
У меня сразу испортилось настроение, потому что я вспомнил, что забыл
приготовить уроки. И мне ужасно не хотелось вылезать из-за своей родимой
парты. Я прямо к ней как будто приклеился. Но Раиса Ивановна стала меня
торопить;
- Кораблев! Что же ты? Я тебя зову или нет?
И я пошел к доске. Раиса Ивановна сказала:
- Стихи!
Чтобы я читал стихи, какие заданы. А я их не знал. Я даже плохо знал,
какие заданы-то. Поэтому я моментально подумал, что Раиса Ивановна тоже,
может быть, забыла, что задано, и не заметит, что я читаю. И я бодро
завел:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь:
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь...
- Это Пушкин, - сказала Раиса Ивановна.
- Да, - сказал я, - это Пушкин. Александр Сергеевич.
- А я что задала? - сказала она.
- Да! - сказал я.
- Что "да"? Что я задала, я тебя спрашиваю? Кораблев!
- Что? - сказал я.
- Что "что"? Я тебя спрашиваю: что я задала?
Тут Мишка сделал наивное лицо и сказал:
- Да что он, не знает, что ли, что вы Некрасова задали? Это он не понял
вопроса, Раиса Ивановна.
Вот что значит верный друг. Это Мишка таким хитрым способом ухитрился
мне подсказать. А Раиса Ивановна уже рассердилась:
- Слонов! Не смей подсказывать!
- Да! - сказал я. - Ты чего, Мишка, лезешь? Без тебя, что ли, не знаю,
что Раиса Ивановна задала Некрасова! Это я задумался, а ты тут лезешь,
сбиваешь только.
Мишка стал красный и отвернулся от меня. А я опять остался один на один
с Раисой Ивановной.
- Ну? - сказала она.
- Что? - сказал я.
- Перестань ежеминутно чтокать!
Я уже видел, что она сейчас рассердится как следует.
- Читай. Наизусть!
- Что? - сказал я.
- Стихи, конечно! - сказала она.
- Ага, понял. Стихи, значит, читать? - сказал я. - Это можно. - И
громко начал: - Стихи Некрасова. Поэта. Великого поэта.
- Ну! - сказала Раиса Ивановна.
- Что? - сказал я.
- Читай сейчас же! - закричала бедная Раиса Ивановна. - Сейчас же
читай, тебе говорят! Заглавие!
Пока она кричала, Мишка успел мне подсказать первое слово. Он шепнул,
не разжимая рта, но я его прекрасно понял. Поэтому я смело выдвинул ногу
вперед и продекламировал:
- Мужичонка!
Все замолчали, и Раиса Ивановна тоже. Она внимательно смотрела на меня,
а я смотрел на Мишку еще внимательнее. Мишка показывал на свой большой
палец и зачем-то щелкал его по ногтю.
И я как-то сразу вспомнил заглавие и сказал:
- С ноготком!
И повторил все вместе:
- Мужичонка с ноготком!
Все засмеялись. Раиса Ивановна сказала:
- Довольно, Кораблев!.. Не старайся, не выйдет. Уж если не знаешь, не
срамись. - Потом она добавила: - Ну, а как насчет кругозора? Помнишь, мы
вчера сговорились всем классом, что будем читать и сверх программы
интересные книжки? Вчера вы решили выучить названия всех рек Америки. Ты
выучил?
Конечно, я не выучил. Этот змей, будь он неладен, совсем мне всю жизнь
испортил. И я хотел во всем признаться Раисе Ивановне, но вместо этого
вдруг неожиданно даже для самого себя сказал:
- Конечно, выучил. А как же!
- Ну вот, исправь это ужасное впечатление, которое ты произвел чтением
стихов Некрасова. Назови мне самую большую реку Америки, и я тебя отпущу.
Вот когда мне стало худо. Даже живот заболел, честное слово. В классе
была удивительная тишина. Все смотрели на меня. А я смотрел в потолок. И
думал, что сейчас уже наверняка я умру. До свидания, все! И в эту секунду
я увидел, что в левом последнем ряду Петька Горбушкин показывает мне
какую-то длинную газетную ленту, и на ней что-то намалевано чернилами,
толсто намалевано, наверное, он пальцем писал. И я стал вглядываться в эти
буквы и наконец прочел первую половину.
А тут Раиса Ивановна снова:
- Ну, Кораблев? Какая же главная река в Америке?
У меня сразу же появилась уверенность, и я сказал:
- Миси-писи.
Дальше я не буду рассказывать. Хватит. И хотя Раиса Ивановна смеялась
до слез, но двойку она мне влепила будь здоров. И я теперь дал клятву, что
буду учить уроки всегда. До глубокой старости.