ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА

Баловень судьбы ____ Неземная, она нежно садится рядом с водителем, но не хлопает дверцей, а тянет ее на себя... Она смотрит прямо перед собой. Это один из тех взглядов, которые в самом деле никого не замечают, но толпы смотрятся в них, как в зеркало. Меня она одаривает черным глазом и профилем весталки. В ней есть что-то греческое. Тонкие и длинные пальцы беспрерывно прячутся в великолепной копне черных волос... Кривая усмешка героя, и его пассажирка роняет головку ему на плечо, обтянутое тканью альпага... Я едва осмеливаюсь включить первую скорость... В нее влюблены миллионы мужчин, но она сидит, почти прижавшись ко мне, в моей машине, даровав мне исключительное право везти ее в Довиль...

📷 Mehmet Unal

Достаточно одного тихого дождя, чтобы зазеленела трава... Так и наши надежды оживают от одной доброй мысли... Генри Дэвид Торо

Птичка маленькая пела На серебряном рассвете Так осмысленно и грустно, Как озябшая душа. Солнце встало. Смолкла птичка. Прянул ветер. Одуванчик Просушил свою головку И беспечно разлетелся. Давид Самойлов

День к прожитию готов, Даль сияет, высь лучится, И наполнен светом кров, И полна мелодий птица. Обустроен день под ключ: Есть, где жить и чем согреться, Даже есть рассветный луч, На который опереться. Лариса Миллер

Тэффи. ДАЧНЫЙ СЕЗОН В Париже наблюдается удивительное для нас, иностранцев, явление — в Париже нет природных сезонов. В России, как известно каждому, существует четыре времени года, или сезона: весна, лето, осень и зима. Весной носят калоши, драповое пальто, держат экзамены и ищут дачу. Летом живут на даче, носят соломенные шляпы и батистовые платья, давят мух и купаются. Осенью носят калоши и драповое пальто, держат переэкзаменовки, ищут квартиры и шьют новые платья. Зимой носят новые платья, меховые шубы, топят печи, отмораживают носы, катаются на коньках и простуживаются. В Париже все навыворот. В феврале носят соломенные шляпы, в июле — бархатные. В январе — легкие манто, в июне — мех. В июле дачу ищут и экзамены держат. В декабре ходят голые. Ничего не разберешь! Сезонов природных нет. Есть какие-то странные: сезон тафты, сезон тюля, сезон бархата, сезон тальеров, сезон вышивки, сезон крепа, сезон скачек. Выдумывают эти сезоны портнихи, и длятся они неравно. Иной два месяца, иной три недели — никак его не ухватишь и не подладишься. По погоде тоже ничего заметить нельзя. В феврале бывают такие дни, которые июньским не уступят. И приходится жить не своим разумом, а смотреть, что люди делают. Вот теперь, видим, отправляются люди на дачу. Ну и мы всколыхнулись. Значит, у них весна считается, пора и нам об отдыхе подумать. Только французы как-то беспечно к этому делу относятся. Просто надумают какое-нибудь место — в горах или у моря, — пошлют открытку в намеченную гостиницу, получат ответ, набьют чемоданы и марш. Очень уж это все на русский обычай легкомысленно. У нас не так. У нас начинали искать дачу в марте, когда еще снег лежал и ничего видно не было. — Здесь у нас чудесный цветник, — поет дачевладелица, указывая на снежную полянку. — Тут вам все беседки и фонтаны. Сейчас, конечно, ничего не видно — все под снегом, но летом — благодать. Приезжаете летом с детьми и возами — ни цветника, ни беседки. Один частокол и палка из-под розы. А вместо фонтана собачья будка. И сама хозяйка удивляется: — С чего вы взяли? Цветы? Ничего подобного. Цветы вы должны сами садить. От хозяйки вам полагается только пространство. А фонтан — так это не дай Бог! Сами знаете. — А что? — А то, что если кто из вас, не дай Бог, напьется, да, не дай Бог, ночью домой вернется, да, не дай Бог, упадет, да, не дай Бог, головой в фонтан попадет, так тут с полицией хлопот не оберешься. Искали дачу с любовью. Ездили во все стороны. Бывали интересные казусы. Один отец семейства поехал нанимать дачу по Николаевской дороге, а нанял в Павловске. Три дня пропадал и ничего жене объяснить не мог. Повторял только, что очень трудно было, и двое суток проспал. А другой отец семейства поехал в Парголово, пропадал две недели, вернулся какой-то распаренный и сказал, что из сил выбился — никак не мог подходящей дачи найти. А из кармана у него зубочистка вывалилась, с надписью: «Бристоль. Варшава". И как она к нему попала, так до сих пор — вот уже восемь лет — никто додуматься не может. А в то лето так и на дачу не поехали. Некогда было — все про зубочистку разбирали, и он, и жена. А третий отец семейства толковый был. Велено ему было найти дачу в Стрельне — ну и нашел. И так скоро, в тот же день. Вернулся веселый. — Манечка, милая, все, как ты хотела. Дача чудесная, старинная, хозяин ее на слом приговорил, уж еле я его упросил. Такой упрямый: надо, мол, сломать, и баста. Развалится, мол, дача, до осени не достоит. Сунул ему тысячу рублей отступного, чтобы, значит, не ломал. Согласился. Жена слушает, радуется. — Какой, — говорит, — у меня Петя толковый! Делец! Переехали. Живут, удивляются. Все обои, как живые, шевелятся, вечером прямо через стену луна светит. Жутко! Прожили месяц, а на второй обвалился угол и кота придавил. Ну, делать нечего, выругали хозяина — как смел дать себя уговорить — и съехали. Ах, много чудесных историй связано с дачными воспоминаниями... Теперь они кажутся прекрасными легендами. * * * Ищут дачи наши парижане: — Говорят, около моря есть какое-то место, что-то вроде Аршанж, не то Агранж. — Сырость, наверное. Лучше в горы. Слыхал я тут, есть горы — не то Шанвиль, не то Банвиль... как-то так. Дешево, воздух, публики никакой, уединенно — совсем дыра. Можно отдохнуть. — Я не хочу дыру. В дыре музыки нет, а я хочу ходить на музыку. — Около самого Парижа есть хорошие места. — Ну, там, наверное, много русских будет. Начнут лезть. — Или куда-нибудь в глушь забраться, в горы. — В горах моря нет, а в глуши скучно. Господи, Господи, пошли Ты нам, беженцам Твоим, дачу. Чтоб была она высоко в горах на самом море, стоила бы дешево в глухой дыре с музыкой, и чтоб была она уединенная, и множество чтобы было там знакомых, и чтоб никто к нам не лез, а чтобы мы сами ко всем лезли, Господи! художник Владимир Первунинский

"Жизнь — прекрасная штука, даже для медузы." "Я не боюсь клише. Вся жизнь — это сплошное клише. Все мы живем и умираем, едим три раза в день, влюбляемся и перестаем любить." "Кто никогда не был ребенком, никогда не будет взрослым." "Мама, такая веселая и беспечная, как она могла сойти с ума? У меня было чувство, будто она потеряла рассудок нарочно, чтобы не думать о нас." "Все произошло случайно. Оператор попросил меня нанести какой-нибудь грим. Я шел к костюмерам и по пути думал: надо сделать так, чтобы одно противоречило другому: мешковатые штаны и тесный пиджак, большая голова и маленькая шляпа, такой весь потертый, но при этом джентльмен." "Простота — непростая штука." "Все дело в искренности. Старик поскользнулся на банановой шкурке и упал — мы не смеемся. Но если то же самое происходит с напыщенным богатым джентльменом — мы хохочем." "В отличие от Фрейда, я не верю, что секс является определяющим фактором в поведении человека. Мне кажется, холод, голод и нищета гораздо глубже определяют его психологию." "Моя боль может быть причиной чьего-то смеха, но мой смех никогда не должен быть причиной чьей-то боли." "Когда наступила эра звукового кино, моему герою Чарли пришел конец. Я понятия не имел, какой у него голос." "Я хотел, чтобы мой зритель и плакал, и смеялся, и что бы там кто ни думал, мне это удалось." "Вечер — это очень одинокое время в Калифорнии, особенно в Голливуде." "Настоящий характер человека проявляется, когда он напивается." "Многих мастеров на все руки ошибочно принимали за гениев." "Америка мне больше ни за чем не нужна, я бы не вернулся туда, даже если бы президентом был Иисус Христос." "Патриотизм — самое большое безумие, от которого когда-либо страдал мир." "Жизнь — это пьеса, которую не отрепетировать. Поэтому пойте, плачьте, танцуйте, смейтесь и живите на полную катушку до тех пор, пока не упадет занавес и сцена не закончится, без всяких аплодисментов." "Ничто не вечно в нашем грешном мире, даже наши неприятности." Чарльз Чаплин

У моих детей жуткая память. Они вырастают и всё путают. - Папа, зачем ты нас топил? – спрашивает меня старшая. И я, раздуваясь от возмущения, кричу: - Кто вас топил?! Когда?!.. Мы же с вами игрались! - Ну да, ты игрался, а мы тонули... Хорошо, что я многое снимал на камеру и у меня есть видео-улики. - Ну вот, где?! – мельтешу я перед экраном. - Где я вас тут топлю?! - Вот, тут и топишь… - Да я же вас подбрасываю! - Швыряешь… - А потом подхватываю! - За ногу… - Но вы же смеётесь! - Откашливаемся... - И счастливы! - Что выжили… И так во всём. Я помню одно, дети - другое. У них какие-то странные провалы и затмения. Где была откровенная жуть, им помнится веселье, а, где веселье – жуть. - Помнишь, как я упала с горки, а ты смеялся? - Да я тогда чуть не умер от ужаса! - Но ты же корчил смешные рожицы. - Это я не мог вдохнуть! - А я выдохнуть… И мы оба вздыхаем. - А как ты мне подставил ножку? - Да ты сама об меня споткнулась! - И, когда я падала, ещё пнул меня ногой… - Это я пытался смягчить твоё падение! - И тебе удалось, меня всю ночь рвало... И я снова кидаюсь к телевизору или зарываюсь в фотоальбомы. «Ну, вот же!.. Вот же!..» - ору я. А что – «вот же», когда на руках ни одного нотариально заверенного документа? Когда нет подписанного при свидетелях отказа от претензий и добровольного согласия на причинение воспитания, образования и прочих родительских забот, как то: музыка, спорт, танцы, репетиторы… Где сопутствующая всему этому документация?!! Как объяснить, выросшим и выкормленным, что серенький волчок – всего лишь персонаж русского фольклора, и их бочки оставались в полной безопасности? А рычание за дверью, зубовный скрежет и жуткое, как им казалось, клацанье – не более чем игра!.. Что никто не хотел их натурально потрошить и жрать за то, что они не спали!.. Как и никто не думал отдавать их в детский приют, в школу для дебилов, и цыганам, когда они орали в машине, как резанные!.. И что при разборе домашнего задания то была не папина истерика и вопли, а эмоциональная жестикуляция и аргументация! Что висевшие на вешалке ремни – часть модного в то время декора «Ля-экзекуцион». А розги в ведре – японская икебана «Сэппуку»! Как всё это доказать им без документации? Без завизированных показаний? Без резолюций и печатей? Теперь ведь это одно слово против другого!.. Где официальные: проформы, бланки и формуляры, защищающие родителей от воспалённого детского воображения? Где гербовые печати, штампы и штемпели, индульгирующие нас от нанесения им разумного, доброго, вечного в особо изощренной форме? Есть у кого-то нечто подобное, прошитое, с апостилем?! Вот и у меня нет. И если, не дай бог, сын предъявит мне иск за обрезание, я натурально пойду по миру. Эдуард Резник