...ЮМОРНАЯ...Я...

Поехали в Сочи всей семьёй: выжил, чтобы рассказать. Всё началось с того, что жена сказала фразу, от которой у любого нормального мужчины начинается нервный тик. Знаете эту фразу? Ну конечно, знаете. «Дорогой, а давай съездим в отпуск все вместе». Все вместе — это я, жена, тёща и двое детей. Пять человек. В одной машине. До Сочи. Тысяча пятьсот километров счастья. — А что, нормально, — говорю я, изображая энтузиазм. — Поедем на машине, это же экономия. Экономия, ага. Как же. Мы начали готовиться за месяц. Жена составила список вещей. Потом ещё один. Потом окончательный. Потом окончательный-окончательный. В итоге у нас набралось столько барахла, что его хватило бы на обустройство небольшой колонии на Марсе. — Зачем нам три надувных матраса? — робко спрашиваю я, глядя на гору вещей. — А вдруг один проколется? — парирует жена. — Ну хорошо, два. А третий зачем? — А вдруг два проколются? С такой логикой не поспоришь. Это как с запасными трусами — берёшь из расчёта семь пар на неделю, а жена добавляет ещё четырнадцать. Видимо, на случай апокалипсиса. Вечером перед отъездом я попытался уложить всё это богатство в багажник. Знаете такую игру — тетрис? Так вот, это детские забавы по сравнению с упаковкой семейного багажа. Чемоданы, сумки, пакеты, коробки, ещё какие-то свёртки неопределённого содержания... И это ещё тёща не приехала со своими пожитками. — А где будут сидеть дети? — спрашивает жена, глядя на забитый до отказа салон. — В багажнике? — предлагаю я и тут же получаю подзатыльник. Выехали в пять утра. План был чёткий — доехать за день, с остановками на отдых каждые три часа. Ха-ха, три раза ха. Первая остановка случилась через сорок минут. — Папа, я хочу в туалет, — заныл младший. — Мы же только выехали! Я же тебя дома ждал! — Дома я не хотел. Логика пятилетнего ребёнка. Против неё бессильны все армии мира. Остановились на заправке. Пока младший бегал в туалет, старшая заявила, что ей скучно. Тёща начала рассказывать, как правильно водить машину. Жена полезла перекладывать вещи, потому что «неудобно сидеть». Через два часа пути в машине началось то, что в научных кругах называют «синдромом замкнутого пространства», а в народе — «мама, он меня трогает». — Мама, он смотрит на меня! — Я не смотрю! — Смотришь! — Сам смотришь! — Папа, скажи ему! Я включил музыку погромче. Тёща тут же заявила, что от громкой музыки у неё болит голова. Выключил музыку. Дети продолжили выяснять, кто на кого смотрит. Включил музыку. Тёща опять... В общем, вы поняли. К обеду добрались до Ростова. Решили пообедать в придорожном кафе с гордым названием «Райский уголок». Почему все придорожные кафе называются либо «Рай», либо «Уют», либо «У Ашота»? Загадка. В «Райском уголке» оказался адский борщ и котлеты с привкусом вечности. Дети отказались есть, потребовав картошку фри. Тёща принялась рассказывать официантке, как правильно готовить борщ. Жена пыталась хоть чем-то накормить детей. Я смотрел на счёт и прикидывал, не дешевле ли было полететь на самолёте. Спойлер: дешевле. После обеда младшего укачало. Если вы никогда не ездили в машине с укачавшимся ребёнком, считайте, что вам повезло. Это как русская рулетка, только патрон есть в каждом барабане, вопрос только в том, когда он выстрелит. — Мне плохо, — заныл сын. — Потерпи, сейчас остановимся. — Мне очень плохо. — Сейчас, милый, сейчас... СТОЙ! НЕ ТУДА! В ПАКЕТ! В ПАКЕТ!!! Остановились на обочине. Переодели ребёнка, проветрили машину, обработали салон всем, что было под рукой. Тёща достала какую-то вонючую мазь «от укачивания» и намазала внуку за ушами. Теперь в машине пахло, как в аптеке времён Ивана Грозного. К вечеру все были злые, уставшие и голодные. Дети ныли, тёща учила жизни, жена нервничала. А впереди была ещё половина пути и горный серпантин. — Может, где-нибудь заночуем? — предложил я. — Ты же говорил, что мы доберёмся за день! — возмутилась жена. — Это было до того, как я узнал, что такое ад. — Не драматизируй. Не драматизирую, ага. Данте просто не ездил в отпуск с семьёй, а то бы добавил десятый круг. Решили ехать дальше. Включил навигатор, который бодро сообщил: «Через двести километров поверните направо». Двести километров — это не так страшно. Пока не узнаешь, что это двести километров по серпантину. Первые повороты дети встретили с энтузиазмом. — Ух ты, как на американских горках! После десятого поворота энтузиазм поутих. После двадцатого младший снова позеленел. Я вцепился в руль как клещ и старался не смотреть вниз. Жена закрыла глаза и что-то шептала — то ли молилась, то ли материлась. Тёща вдруг замолчала, что было подозрительно. — Мам, ты как? — спросила жена. — Нормально, — прохрипела тёща. — Только если этот... твой муж... ещё раз так резко повернёт... — Это не я резко поворачиваю! Это дорога! — Дорога не виновата, что ты не умеешь водить! В Сочи приехали в четыре утра. Дети спали, перепачканные остатками еды, соками и той вонючей мазью. Тёща храпела, как медведь в спячке. Жена устало улыбалась. — Ну вот, приехали, — сказала она. — Видишь, всё не так плохо. Я посмотрел на неё. Потом на спящих детей, на тёщу, на счётчик километража. Тысяча пятьсот с лишним километров. За двадцать три часа. С кучей остановок, половину из которых я уже не помню. — Да, — соврал я. — Всё прекрасно. А что ещё оставалось сказать? Ведь через неделю нам предстояла обратная дорога. Но это уже совсем другая история. И знаете что? В следующий раз я всё-таки куплю билеты на самолёт. Даже если придётся продать почку. Или тёщу. Лучше тёщу. Автор: Гатиятулин Игорь

Состояние каждой женщины к концу рабочей недели ))🤣🤣

🤣🤣ХОРОШЕГО настроения!!!

- Коля, деточка, сейчас, сейчас приедем домой и покушаем. Коля — толстая некрасивая собака, неизвестной миру породы, тихо сидела на коленях хозяйки — одинокой пенсионерки со стажем Валентины Петровны. Коле немного мешали складки жира на шее, но, в общем, его жизнь можно было назвать райской. Хотя как выглядит рай для собак пока остаётся загадкой. Валентина Петровна нашла его на улице, вот такой же поздней осенью. Он единственный из всего помета, кто остался в живых. Ну, как в живых: он лежал в коробке из-под обуви, прижатый чьим-то мешком с мусором и думал о скорой смерти. Было голодно, холодно и одиноко. Пока чьи-то теплые руки не вытащили его, трясущегося, на свет. Вот тут и стало понятно насколько силен его ангел-хранитель: Коля даже в детстве был некрасивым. Никто при виде его не сказал бы «а кто это у нас такой миленький? Кто это у нас такой холесенький? Кто такой клясивенький?» Он не был ни миленьким, ни хорошеньким и 100% ни красивеньким. Чего уж, он был уродцем. Но, то ли Валентина Петровна в тот день забыла свои очки, то ли просто фортуна (та ещё дура) была на его стороне, его посадили в пакет, пакет положили в тележку и повезли домой. И с этого момента жизнь Коли сделала крутой поворот. Во-первых, он стал Колей. Когда Валентина Петровна злилась на него, то называла его Николаем Ивановичем. Именно Николай Иванович сгрыз в юности телефонный провод, демисезонные сапоги хозяйки и около ста раз напИсал в прихожей. Но чаще все-таки он был Колей, Колюней, Колюсиком. Валентина Петровна своих детей не имела и вообще была глубоко одинокой женщиной. То есть абсолютно. Всю нерастраченную за долгую жизнь любовь она отдала Коле. Лучший кусочек — Коле, вышитую гладью подушечку — Коле, пульт от телевизора — Коле. Так шли годы, они жили душа в душу, иногда ссорились по пустякам: Валентина Петровна усаживала его вначале на мягкую подушечку, потом на колени и начинала задавать неудобные любому мужчине вопросы: «Колюнь, а ты маму любишь? А как ты маму любишь? А скажи, как ты сильно любишь маму?» Коля преданно смотрел на неё из-под бровей, но этого было мало. Всегда мало. «Не любишь маму, да? Не нужна тебе мать, да? Вырос и тьфу тебе на мать, да?» После этого начинала плакать, громко сморкаться, потом в сердцах сбрасывала, отчего он падал в самую неудобную позу. Спорить было бесполезно. Проще было напИсать в центре комнаты и отвлечь её от грустных мыслей. Что он и делал. Тогда она быстро меняла разговор на «Николай Иванович, подойдите, пожалуйста, сюда. Будьте так любезны!» Он осторожно подходил. «Кто это сделал?» — задавала она риторический вопрос. «Кто?» Как будто не была уверена в себе. Он подходил, максимально низко опустив голову. Потом его ругали, потом они мирились и, наконец, его кормили. Очень хорошее у него питание. Очень. Немножко давит комбинезон для прогулок. Но это ничего. Ничего. Можно еще кашки? Автор Наталия Дровосек©️ Фото иллюстративное

Еще я видел, как англичане за завтраком подливают виски в овсянку. И ведь не потому, что праздник. А потому что — “баланс вкуса и текстуры”! Овсянка на молоке с каплей виски — это вам не яичница с беконом, это уже философия. У нас бы за такое — в санаторий. Или в армию. А у них — шотландская классика. Завтрак чемпионов. Вот и думай теперь: чего это моей каше по утрам не хватает?..

Нажми на картинку!

Как однажды Ляля накося-выкусила, а город подумал, ученья идут. У маленьких сладких конфеток бывают дни сплошного несчастья. С утра ещё: мёд в кашу налили как-то не так. Не могу объяснить, но не так налили. Причём, явно нарочно. Может, надо было нарисовать мёдом ёжика, а вышел инь-янь. А на кой нам инь-янь, если надо было ёжика. По любому, аппетит ни к чёрту и настроение. Потом в саду, вместо жёлтой юбки выдали розовые шорты. Нормальные женщны за такое уходят в дождь в одной ночнушке, хлопнув дверью по голове всем этим мерзавцам. Но Ляля всех простила. И обиду ничем не выдала, лишь чуть оттопыреная губа стучала по коленям. И почему, скажите, нельзя добавлять в компот горошек? Прекрасный горошек, красный, синий, полпачки пластилина на него ушло, всем бы пить и радоваться, — отобрали, наорали. До ужина сплошная смурдятина. На ужин дали детскую национальную еду спагетти. Между прочим, если ребёнок немножко испачкал соусом брови, необязательно ржать и говорить «оближи их». Не семья, а лошади пржевальские, в эмоциональном плане. А вечером Ляля слепила домик. Из одеял и табуреток — будто гнездо, из веточек и пуха. Но Машка, пьяный гунн в спальне патриция, грохнулась на домик пузом. И сил на аргументы с цитатами из Канта не осталось. Предупредительно пнув сестру ногой, Ляля применила эпизод из фильма «Чужой». Это где расстроеный инопланетянин раздвижными челюстями объяснял Сигурни Вивер, что назойливость есть грех. Ляля сделала инопланетное лицо и, зачем-то глядя мне в глаза, потянулась зубами к Машкиной спине. Казалось бы, такое невозможно, человек не способен укусить вогнутый предмет, например внутреннюю сторону сковороды. Это же детский рот, а не створки морского парома. Даже саблезубые, даже доктор Лектор начинали есть сестёр с других, более удобных мест. Поэтому отец (то есть я) сидел, смотрел и никого не спасал. Меж тем Ляля распахнула злую пасть на отрицательный угол и вцепилась любимой сестре в позвоночник. Потому что если ребёнок взбешон, он сам перекусает весь юрский период со Спилгербом впридачу. Маша орала очень громко. Ей показалось, что от лопаток до попы в ней теперь пауза. Я орал потому что генерал-майор семьи должен орать. Если начальство не орёт, добру нипочём не победить. Ляля тоже орала, чтоб помнили кто тут самая несчастная. Всё вместе это называлось «поиграть перед сном в спокойные игры». После, конечно, мы мирно пили чай с баранками, приветливо показывали друг другу языки и грозили потом устроить. А всё оттого что тёплый семейный вечер — очень широкое понятие. Слава Сэ