Медсестра подошла к нему и, увидев, что он улыбается, спросила: «Вам

лучше?» «Да, лучше», – ответил он, закрыл глаза и с улыбкой умер.
Памяти схииеродиакона Александра (Мамедова)
21
июля 2009 года в день Казанской иконы Божией Матери преставился ко
Господу насельник скита преподобных Кирилла и Марии схииеродиакон
Александр (Мамедов). Этот светлый человек навсегда
останется в памяти тех людей, которые его знали. В этом году исполняется
три года со дня его кончины. Представляем вниманию наших читателей
статьи, написанные на смерть о. Александра и впервые опубликованные в
газете «Вера-Эском»:
Ангельский чин
В феврале ему
исполнилось тридцать, а в конце июля его не стало. Болезнь и смерть
схииеродиакона Александра стали ответом Господа на многие вопросы. Ангел
посетил Сыктывкарскую епархию в лице этого монаха. Накануне его ухода
наместник Кирилло-Мариинского скита игумен Игнатий (Бакаев) поделился
через нашу газету печалью и радостью: «Вот лежит у нас больной инок,
очень больной, но как много он для нас значит, с каким благоговением
относится к нему братия. Он нас объединяет, и сделал для нас больше, чем
мы для него: сплотил нас. Не раздор, а любовь вошла с ним в скит».
Нужно
сказать, что одно время, до болезни, отче Александр метался,
беспокоился, что наша Церковь не даёт должного отпора миру. Близость
смерти не угасила в нём ревности, но сделала проще и мудрее. Страдания
сделали отца Александра настоящим монахом.
Его судьба заставила
меня другими глазами взглянуть на поколение, детство и юность которого
пришлись на 90-е. Пьяные, безрадостные годы, мода на бандитов, культ
денег и разврата, казалось, должны были погубить тех, кто не успел
окрепнуть прежде, чем их накрыло этой грязной волной. Но вот она
схлынула...
Передо мной фотография. Всё смотрю на это лицо, столь прекрасное в смерти.
Я помню
С
его родителем – Сергеем Сергеевичем Мамедовым – мы проговорили без
малого пять часов. В прошлом водитель-дальнобойщик, он всё пытался
понять, как вырастил того, кто привёл его в Церковь, и называл сына то
Сашком, то отцом Александром.
«Каким он был в детстве? –
переспрашивает Сергей Сергеевич. – Обычным мальчишкой. Очень весёлым,
всегда окружённым друзьями. Не сказать чтобы послушненький, но
совестливый. За это я его уважал. Не врал никогда, скрыть что-то
постыдное просто не мог. Как-то взял без спроса мою легковую машину и
всю ночь катался с ребятами. Все следы этого, конечно, были скрыты, но я
сразу понял – автомобилем пользовались. Ругать не стал, жду, что будет
дальше. Смотрю, мается Сашок. До обеда промучился, а потом подошёл и обо
всём рассказал.
Родился Саша здесь, в Сыктывкаре, но в 84-м году
врачи сказали, что с его лёгкими оставаться на Севере опасно, дело
может закончиться туберкулёзом. И отправились мы туда, где потеплее – в
Оренбуржье, моя жена Наташа из тех краёв. Я там поначалу волком выл:
здесь тайга, а там степи, раскалённое солнце. Но Александру стало легче
дышать, и я смирился».
Надо сказать, что родители Сергея
Сергеевича оказались на Севере не по своей воле. Мама украинка. Её отца
угнали в Германию, а сосед тем временем сочинил донос, будто он
добровольно с немцами ушёл. На самом деле, попав в плен, он бежал,
сражался в партизанской армии Иосифа Броз Тито. Снова был пленён,
освобождён американцами в Италии. Возвращается домой – а там никого. И
поехал семью искать по всем северам. Нашёл. После реабилитировали и отца
и мать, только это клеймо – сын врага народа – так и осталось, дети
иной раз Сергея и фашистом называли.
«После школы Сашок поступил в
Оренбургский педуниверситет, – продолжает Сергей Сергеевич, – а когда
окончил, ему предложили стать офицером-психологом по контракту. Так он
оказался в Горячем Ключе. До моря рукой подать, не служба – курорт,
зарплата хорошая, живи в своё удовольствие. Но вдруг всё изменилось.
Вскоре после того, как сыну присвоили звание старшего лейтенанта, он
попал в госпиталь с прободной язвой. Едва успели его туда доставить
вертолётом.
Сын был на волосок от смерти, операция длилась
несколько часов, потом тяжёлый выход из-под наркоза и, может, ещё что, о
чём Сашок никогда не рассказывал. В часть он вернулся совсем другим
человеком. Нам сказал: «Я больше служить не буду, пойду в монастырь». В
храм начал ходить ещё в последние месяцы армейской жизни, а когда вышел в
отставку и вернулся домой, стал алтарничать в храме райцентра
Первомайский у очень хорошего священника отца Валерия. Он привил сыну
любовь к Богу и людям.
Я, помню, всё спрашивал сына, почему он
оставил службу, что произошло с ним в госпитале и почему он вдруг пришёл
в Церковь. Он говорил об искуплении грехов, но я так и не понял чьих –
своих или наших».
Сон
– А прежде он никак не давал знать, что верует? – спрашиваю у Сергея Сергеевича.
–
Крестили мы Александра ещё в школе, когда он учился классе в шестом или
седьмом. Это была наша общая мысль с супругой: нужно детей – Сашу и Лию
– отвезти в храм. Поехали в Бузулук, где уже открылся к тому времени
монастырь во имя Тихвинской Божией Матушки. А спустя какое-то время
Сашок рассказал, что ему приснился сон. Увидел он монастырь снова, но
залитый водой, так что одна верхушка колокольни виднеется. Встревожился,
подумал: вдруг там, в храме, кто живой остался, нужно нырнуть туда,
может, удастся кого спасти. И вот спускается в мутной воде, нащупывает
ступеньки на винтовой лестнице, чтобы не сбиться. В какой-то момент
понял, что уже не успеет вернуться, воздух в лёгких заканчивается. Но
стал спускаться дальше, пока не попал в храм. А там погибших нет, все
живы. Стоят святые, смотрят на него, и так хорошо стало, легко дышать.
Сашок мне говорил, что за святые, но я не запомнил.
Может, и
схимонах Максим был среди них – праведник, замученный чекистами. Его
могилка была рядом с монастырём, на старом кладбище. Со всех сторон к
преподобному идут люди, и Александр его очень почитал. Чудеса там
происходят всё время. Однажды крест замироточил, в другой раз ребёнок
воскрес по молитвам к отцу Максиму. Об этом мне рассказал раб Божий
Геннадий, который вместе с женой следит за могилкой. Ребёнку было года
полтора, врачи констатировали смерть, вынесли его матери. Мать кричит:
«Он не умер, он спит!» «Позаботьтесь о похоронах», – отвечают ей. Что
было дальше, Геннадий так мне рассказывал: «Чистим-убираем могилку
преподобного, видим: девушка идёт, вся в слезах, несёт ребёнка. Может,
заболело дитя, и мать хочет за него помолиться. А она разворачивает
одеяльце: “Мне врачи сказали, что мой ребёнок умер”. Дитя и правда не
дышит, тельце уже окоченело. “Нет, он не мёртвый!” – кричит его мать. Ох
ты, беда какая! Положили ребёночка возле могилки Максимушки и, встав на
колени, стали втроём молиться. Около двух часов мы молились, и ребёнок
вдруг заплакал. Для его матери это, наверное, не было таким уж великим
чудом – она верила, что дитя живо. Но мы-то трогали ребёнка и справку
читали, что он умер. Сейчас они с матерью к нам захаживают. И молодые, и
старые идут к Максимушке за утешением».
Там, на кладбище, много
убиенных священников погребено. Александр в Бузулукскую обитель любил
приезжать. В монастыре подвизались его братья во Христе – протодиакон
Христофор, простодушный, хороший человек, и другие. Они молились за него
и когда он болел, и сейчас поминают.
Отец и сын
«Больше всего
на свете сын любил ездить по святым местам, – продолжает свой рассказ
Сергей Сергеевич. – Когда собирался в дорогу, настроение у него
поднималось и он говорил: «Пап, я как на крыльях летаю». Однажды
отправился в Дивеево к преподобному Серафиму и пропал. Ни писем, ни
звонков. Правда, мы уже привыкли, что если он отправляется в
паломничество, то это надолго, но тут начали волноваться. Вернулся сын
месяца через полтора, счастливый, весёлый. «Сашок, ну куда же ты
пропал?» – спрашиваем его. «Мама, папа, – отвечает, – разве можно
переживать, если я в святое место поехал!» Оказывается, поиздержался,
остался без копейки, так что даже конверт с маркой не на что было
купить. А домой смог попасть вот благодаря чему. Женщина-паломница
спросила его: «Вы тут служите?» «Нет, я просто трудник». – «Вот вам
немного денег, что-нибудь купите себе». Этой суммы как раз хватило на
билет до дому.
В другой раз он отправился в Оптину послушничать,
подвизался при трапезной, потом в хоре пел, обучился колокольному звону.
Оттуда поехал в Самарскую епархию, в Свято-Воскресенский монастырь, где
настоятель игумен Гермоген принял Александра в число братии. В постриге
сыну дано было имя Антоний, а вскоре его рукоположили в диаконы.
Монастырь стоит на берегу Волги рядом с селениями, затопленными при
строительстве Волжской ГЭС. Под водой оказались и храмы, над одним из
которых всплыла чудотворная икона святой Варвары. Рыбаки увидели, как
она плывёт и от неё исходит свет, подняли к себе в лодку. Потом она
оказалась в Воскресенском монастыре.
Сын очень горевал о погибших
селениях и о том, что на берегу рядом с обителью была построена большая
лодочная станция с увеселительными заведениями. «Пап, не могу так, душа
не на месте, – говорил он, – только на молитву встанешь, а там музыку
включат так, что себя не слышишь». Помаялся он и вернулся к отцу Валерию
в Первомайский. Для нас это было счастьем: сын всю нашу семью к вере
привёл. И сестру, она сейчас в воскресной школе преподаёт, и нас с
женой. Ведь после того, как нас в детстве крестили, мы с Наташей хотя и
ощущали всю жизнь, что Господь нам помогает, но ни разу на исповеди не
были.
– Вас в Свято-Казанском храме крестили? – спрашиваю я Сергея Сергеевича.
–
Да, отец Владимир Жохов крестил меня в Кочпоне, в 1956 году. Мне тогда
было 5 лет. Я не запомнил его лица, а только купель, в которую меня
опускали, алтарь и ещё реку – она, как мне показалось, доходила почти до
стен храма. Настояла на моём крещении бабушка. Отец, хотя и был
мусульманином, ничего не имел против, наоборот, говорил, что у человека
должна быть вера. Когда я шоферил, были поводы задуматься над этим.
– Расскажите, пожалуйста.
– Две истории запомнились больше всего.
На
КамАЗе я ходил в рейсы по всей матушке-России, зерно возил. И были
случаи, когда не просто на волосок от смерти находился, а поближе. В
районе Магнитогорска шёл я раз по незнакомой дороге через Уральские горы
с 25-тонным прицепом. И попал на крутом спуске в гололёд, а там ещё
поворот над пропастью... Пассажиры увидели, что нас в неё несёт, и
выпрыгнули, а я за баранкой остался, повторяя: «Господи, помилуй,
Господи, помилуй». Сзади прицеп наседает, тормозить бесполезно, руль
крутить тоже – погибай, шофёр. И вдруг вопреки всему машина резко меняет
траекторию и уходит вправо. Руки-ноги у меня отнялись, выполз из
кабины, упал на колени. Откуда я это «Господи, помилуй» знал? – отец
научил, а его – православные в лагере. Понял я тогда, что мне не просто
подфартило, как говорят шофёры.
В другой раз шёл я по Татарии на
Удмуртию, снова зерно вёз. Темно было, мелкий дождь, да ещё от колонны
отстал. И вижу: привязались ко мне какие-то на «Волге», то обгонят, то
отстанут, а потом развернулись и в лоб пошли. Я влево – и они влево, я
вправо – и они сдвигаются, а бровка дороги там мягкая, слабая, если
свернуть на неё – КамАЗ перевернётся. Не думали разбойники, что я это
пойму, и вторую ошибку сделали: не рассчитав, зацепили переднее колесо
моей машины. «Волга» отлетела, а я, оставив их позади, понял, что сейчас
они развернутся и снова нагонят. Свернул на лесную дорогу, метров через
тридцать остановился, вылез из машины и встал на колени перед
раскладничком с молитвой «Живый в помощи» – с собой его возил. Молюсь – и
вижу: сначала «Волга» проехала мимо, потом вернулась, остановилась на
повороте. Вышли из неё пятеро, стали искать следы моего КамАЗа, не мог
же он в воздухе раствориться! Подошли ко мне почти вплотную, по-татарски
что-то говорят, злятся. Понимаю: заметят – не убежать. Но не заметили,
так ни с чем и уехали. Это было чудом. До рассвета я молился.
Дальнобойщики часто гибнут из-за плохих дорог и лихих людей, но меня Бог миловал.
А
потом Александр привёл нас с супругой к настоящей вере. При всей
доброте Александр был строг во всём, что касалось заповедей. И нас
вразумлял. Начали мы с Наташей и дочкой Лией исповедоваться,
причащаться. Сын подолгу с нами беседовал, объяснял, как страшно жить
без Бога. А потом заболел страшной болезнью – лимфогранулематозом
называется. Нам сказал, что такова Божия воля, что он сам просил у
Него... пострадать, что ли, я не очень хорошо понял.
«Он любил, и его любили»
Сыну
сказали: нужна срочная операция, но он ответил, что пойдёт на неё
только по благословению своего отца-настоятеля игумена Гермогена.
Промешкали мы, упустили сроки. Александр, в то время его имя было
Антоний, стал жить в келье при храме. Вижу: на глазах тает, умирает, и
говорю: «Собирайся, повезу я тебя на нашу родину – в Коми». Почему
сказал, и сам не знаю – потянуло. Верилось, что только на родине у
Александра есть надежда выкарабкаться. Врач-онколог сказал: «Ваш сын
дорогу не выдержит. Два-три дня – и умрёт». Но мы помолились, взяли в
путь иконку Божией Матушки и отправились на моей «Ниве» в путь.
Неделю
мы ехали с Оренбуржья, и это были самые страшные дни в моей жизни. На
дорогах гололёд, но для дальнобойщика это дело привычное, а вот сына
умирающего везти не всякому доводилось, и дай Бог, чтобы не довелось.
Одно лёгкое у Александра наполнялось водой, он говорил: «Папа, не могу, я
умираю, сделай что-нибудь!» Тогда мы останавливались у какой-нибудь
первой попавшейся на дороге клиники и нам помогали. Сын был в монашеской
одежде, это производило на врачей очень сильное впечатление. Я
заплатить пытался, но врачи говорили: «Мы тоже люди», – и деньги не
брали. Ни разу не отказали в помощи.
Через Москву мы добрались до
Сыктывкара, у Александра не осталось никаких физических сил, от него
вообще почти ничего не осталось – четвёртая стадия истощения, но… не
знаю, как сказать… Другая сила в нём была, душевная или духовная, так
что не я его, а он меня поддерживал. В онкологическом центре Сыктывкара
нам сказали, что лечение обойдётся очень дорого. Полиса у сына не было,
регистрация не местная, так что никаких возможностей получить бесплатное
лечение. А заплатить нам было нечем, даже если машину продать.
И
тогда Александр сказал: «Пап, а пойдём в епархию». С утра собрались и
пошли. Сын повеселел, даже как-то выпрямился, и у меня тоже появилась
надежда, какой-то духовный подъём. В епархии нам предложили обратиться к
игумену Филиппу (Филиппову), он врач, мог что-то посоветовать. Батюшка
нас участливо выслушал и направил к епископу Питириму. Было немного
страшновато, я с архиереями никогда не беседовал, но когда увидел
владыку, на душе стало спокойно. Подумалось: «Здесь нам помогут».
Поразила его простота, и видно было, что он очень добрый человек.
Посадил он нас рядом с собой, расспросил обо всём, а потом попросил
меня: «Подождите пока в коридоре, мы что-нибудь придумаем».
О чём
они с сыном после разговаривали, не знаю, только вышел он с записочкой.
Попробую по памяти её воспроизвести: «Игумену Максаковского
Кирилло-Мариинского скита отцу Игнатию Бакаеву. Произведите иеродиакона
Антония в схиму...» Это было утром. «Сегодня в три часа состоится
постриг, – пояснил отец Филипп, – а завтра с утра поезжайте в
онкологический центр, найдёте там главного врача Андрееву, она поможет».
И
поехали мы в скит, где нас тепло приняли и в прямом смысле (печку
натопили), и в человеческом. Там сын снова стал Александром,
схииеродиаконом Александром. И тогда он впервые за много дней улыбнулся.
«Почему ты улыбаешься?» – спросил я. «Папа, у меня такое чувство, что
ничего мне больше не страшно. Смерть страшна, но я её больше не боюсь».