– Татьяна, насколько большой коллектив трудился над созданием «Спокойной ночи»?

– «Спокойной ночи, малыши!» конечно, делала большая бригада. Обязательно был редактор. Один был – Петров. Я не знаю, умер он или живой ещё. Он очень придирался и писал тексты сам. Не дай бог, если ты переставишь слова – это «стоп», снова всё снимали. Я говорю: «Ну, смысл-то сохранили», а он отвечал: «Нет, Танечка. Вот как написано, так и говори». А потом поняла, что человек сидел, наверное, ночами, часами придумывал эту программу, потому что каждая программа была интересная. Но вот сейчас, когда меня спрашивают, нравится или не нравится мне нынешее «Спокойной ночи, малыши!», я честно говорю – «нет». Почему? Потому что раньше 15 минут шла эта передача, значит, родители были спокойны ровно 15 минут, могли заниматься своими делами. Они знали, что ребёнок посмотрит хороший мультфильм, добрый, чему-то научится. А перед этим ему расскажут и что-то покажут о правилах поведения. Очень хорошо! Дальше, после окончания мультфильма, мы желали «Спокойной ночи» или спрашивали о чём-нибудь. То есть на 15 минут была полноценная детская программа с хорошим мультфильмом. А сейчас передача идёт семь или девять минут. Что вы за это время можете сделать? Мультфильмы показывают. Ну какие вы мультфильмы показываете? Там все какие-то инсультники. а у инсультников рот именно на боку. Какие-то мишки, какие-то мимишки, какие-то киски – у всех рот на боку! Почему? Для чего уродов вот этих показывают? Знаете, почему дети любят этот синий трактор?

– Почему?

– А потому, что он нормальный. У трактора не может быть лица на боку, иначе он сломанный трактор.

– Сколько всего было кукол в программе? Их же было много наборов, насколько я знаю.

– Естественно. Куклы, Вы знаете, бывают перчаточные, а бывают марионеточки. Там были разные. Кукол, конечно, много было.

– А как у Вас складывались отношения с артистами, которые озвучивали кукол? Расскажите нам об этих людях.

– Это необыкновенные люди. И это их заслуга, что «Спокойной ночи, малыши!» до сих пор живут и до сих пор герои нравятся и детям, и взрослым. Почему? Потому что Хрюша – это Наташа Державина. Она создала этот образ. Лучше Наташи Державиной никто не смог бы. Она сделала такой образ, она сама была хулиганистая, и это просто потрясающе! Наташа Голубенцева – Степашка. Он такой весь правильный, он такой хороший. И Наташа Голубенцева такая же. Она хорошая, правильная вся, необыкновенно начитанная и эрудированная. Все самые лучшие эпитеты для Наташи.

– Филя, Каркуша?

– Филю первый делал Толчинский Гриша. К сожалению, его нет уже. Он как-то сидел-сидел и говорит: «В старости буду писать мемуары и напишу: «Двадцать лет под юбкой тёти Вали». Да, такое было. Конечно, понимаете, была команда: режиссёры, редакторы – все хотели сделать эту передачу интересной!

– А правда, что Вы были знакомы с Левитаном?

– Вы знаете, это удивительный человек. Он не разрешал подходить к микрофону себе самому, не подготовив свой речевой аппарат. Так же, как и музыкант, когда должен настроить свой инструмент. Так и Юрий Борисович. Для меня это было таким уроком, передать не могу! То есть он перед тем, как выйти на сцену, ходил, делал артикуляционную гимнастику, дышал. Я думаю: «Боже мой, ну надо же!», а он говорит: «Надо, надо!».

– Вы вели много раз «Песню года». В личном общении какой Вам запомнилась, например, Людмила Гурченко?

– Удивительная. С таким чувством юмора, с такой самоиронией, просто необыкновенная! Однажды мы с ней сидели в гримёрной, а она так грустно сидит. Я говорю: «Что Вы грустная, Людмила Марковна?», а она говорит: «Понимаете, Танечка, наступает время, когда телефон домашний молчит. Это так страшно». А я говорю: «Ну что страшного-то, господи?», а она говорит: «Страшно». И только потом я это поняла, что это действительно страшно, когда телефон домашний молчит. Но Людмила Марковна была удивительным человеком. Она если кого-то любила, то любила. Вот мне посчастливилось, наверное, что она ко мне хорошо относилась. Помню, случай был такой. В театре эстрады идёт концерт, и Людмила Марковна раскланивается, раскланивается, и у неё неожиданно парик с головы слетает. И весь зал театра эстрады ахнул! Но Людмила Марковна наклонилась, взяла двумя пальчиками этот парик, посмотрела в зал и совершенно спокойно говорит: «Ну вот, теперь вы всё обо мне знаете». И так же спокойно ушла за кулисы. Потрясающе! С Тамарой Синявской у нас тоже были очень хорошие отношения. Однажды был случай такой. Я такая хулиганка вообще-то, да? За кулисами обязательно что-нибудь рассказываю смешное, настроение поднимаю. А тут, значит, мы стояли, а я всегда спрашиваю у артистов перед выходом на сцену, как их объявлять. Потому что мало ли, не виделись давно, у кого-то звание уже какое-то другое, обижать-то нельзя артиста. Ну, Тамара мне говорит, что объявить надо так: «Солистка государственного академического Большого театра СССР, народная артистка Советского Союза Тамара Синявская». Я дальше спрашиваю: «А что ты будешь петь?», она говорит: «Глинка «Не пробуждай». Я шучу в ответ: «Поняла, «не возбуждай меня без нужды». Выхожу в зал, говорю: «Поёт солистка государства академического Большого театра СССР, народная артистка Советского Союза». И забываю, как её зовут. А она уже пошла. А я стою и думаю, как же её зовут-то? Галя? Нет. Ирина? Нет. И тут бабулька какая-то мне с первого ряда говорит: «Тамара Синявская». А потом я говорю: «Глинка, «Не пробуждай меня»»... Я вышла в холодном поту, меня всю трясло. А Тамара потом рассказала, что боялась расхохотаться.

– Лихие 90-е годы. Как Вы узнали о том, что расформировывают отдел дикторов?

– Нам просто сказали, что через месяц у нас всех не будет профессии. Это было очень обидно, потому что всю жизнь, в общем-то, все силы – всё было для работы. И вдруг тебя, знаете, как ненужные вещи... Я не знаю, как я выжила. Опять же, благодаря поддержке мамы. Я и челночницей была. Из Турции, в Турцию, в Сирию.. Я даже знаю, что такое скотчевать. Знаете?

– Что это такое?

– Скотчевать – это когда вот эти баулы скотчем обматывать.

– А что Вы возили?

– Трикотаж, ночные рубашки, майки, платья, печки газовые даже.

– А кто это продавал потом?

– Подружки, на рынке я не стояла. Не пришлось. Ну, я пошла бы и на рынок, если бы надо было. У меня двое детей и мама. Надо же было как-то жить!

– Не каждый человек, кто был в кадре, может себя так переломить и пойти на эту работу...

– Я Вам хочу сказать, что каждая работа по-своему хороша. И когда мне некоторые молодые мои коллеги говорили о том, мол, как это я здороваюсь с этими уборщицами, я отвечала, что они такие же люди, как и вы. Просто у всех по-разному складывается жизнь. Кто-то борется, а кто-то лапки складывает. Захочешь жить – будешь жить, не захочешь жить – до свидания. Но меня так мама воспитала.

– Вы знаете историю любви Ваших родителей?

– История интересная. Папа ушёл на войну, когда мама ещё не была с ним знакома. И в 1943 году на него пришла похоронка, что он, мол, похоронен где-то в Курской области. Это бабушка рассказывала мне... А потом папа вернулся. А он был кучерявый, красивый. И мама у меня тоже была красавицей! И он за ней стал бегать, так они и поженились.

– В детстве у Вас было ЧП, и Вы могли погибнуть...

– Мне было пять лет, и это было в Саранске. На мне загорелось платье. Я залезла на подоконник, на котором стояла электроплитка. И вот от неё загорелось платье. 75 % ожога третьей степени. И маме сказали, что я не выживу. Всё, до свидания. Но мама сказала «нет».

– Вы-то помните эту ситуацию?

– Помню, я помню вот эту булыжную мостовую, по которой меня везли. Я помню этот подоконник, я помню, как я факелом горела. Я до сих пор ненавижу дерматиновые двери, потому что я стучала, горящая, в эту соседскую дверь, куда буквально на минуту ушла мама. Меня выхаживали всем миром, бинтовали всю. Мама мне в рот заталкивала ложку ребром, чтобы я рот не закрывала, и в меня туда всё впихивали: масло, сметану, яйца. Врачи говорили маме: «Вы садистка! Вы садистка!» А у меня же всё назад лезло. А мама говорила: «Ничего, ничего, что-нибудь да задержится». Мне кололи пенициллин через каждый час. Я людей в белом халате потом боялась очень долго. Мы приходили в магазин, а раньше все в белых халатах были в магазинах, и я визжала, как ненормальная. Я боялась их...

– А как удалось спастись от ожогов?

– Ожоги остались. Но маме одна бабулька сказала, что нужно слабый раствор марганцовки прикладывать, чтобы не было следов. И мама прикладывала.

– А потом она украла Вас из больницы...

– Да, вывезла просто-напросто в Москву в Филатовскую больницу. Я же говорю – у меня мама героическая женщина, надо памятник ставить!
Работа

– Как Вас встретили в отделе дикторов уже состоявшиеся звёзды, когда Вы только-только пришли туда работать?

– Никак! Мы пришли молодые совсем. Конечно же, когда приходят молодые, старшие товарищи сразу носом об стенку трут.

– А как Вы познакомились с Валентиной Леонтьевой? Какое впечатление на Вас она произвела?

– Понимаете, в чём дело? Ну, вот есть звёзды, которые высоко, и к ним не подойти. Валентина Михайловна, она была далеко от нас от всех. Она всё время работала. Она говорила, что замужем за телевидением. Хочу сказать, это выражение, мне кажется, подходит к нам ко всем. Мы все были замужем за телевидением.

– Мамой Вы стали в 20 лет. Как изменилась Ваша жизнь?

– Я стала семейным человеком. Но я училась и работала, и ребёночек у меня был. Ну, и муж первый – жадный и зануда. Понимаешь, в чём дело? Вот быть занудой, как в том анекдоте, когда говорят: «Кто такой мужчина-зануда? Ну, Господи, которому легче дать, чем объяснить, что ты его не хочешь».

– На телевидение Вы пошли, когда сыну было пять. Как он воспринимал, когда видел маму на экране?

– О-хо-хо! Я однажды прихожу после работы, а он мне прямо как Карлсон : «Мама, а как ты там умещаешься?»

– А когда ему было тринадцать, у него появилась сестра, как он это воспринял?

– Ой, он её обожал, а она его! У них были очень хорошие отношения.

– И тут у Вас появляется возможность поехать на полгода в Японию. То есть у Вас супруг, двое детей и Япония. Насколько сложно было принимать решение об этой поездке?

– Тут даже никаких не было сомнений. Это работа. Это такое счастье тебе выпало – поехать в Японию.

– Что Вы привезли оттуда?

– Холодильник. До сих пор работает! Ещё телевизор и видеомагнитофон. Ко мне все ходили смотреть. Но когда я приехала, на первый план вышел развод...

– Муж не дождался?

– Да. Нельзя мужа оставлять надолго одного. Тем более когда девушки из разных городов приезжают, и свободные, что ж не попользоваться. Вот. И мне пришлось всё продать. Я осталась в одной юбке и в двух кофточках. Потому что я должна была отдать долг, чтобы он выписался из квартиры.

– Ещё я знаю, что одно время Вы увлекались игровыми автоматами. С чего это началось?

– В 1978 году мы плыли на Кубу на пароходе, и там были эти «однорукие бандиты». Вот там-то и началась моя любовь к ним. Они помогли мне отключиться от тяжёлых переживаний.

– Вам удалось что-то выиграть?

– Конечно. В какой-то программе меня показали молодую-молодую и сказали, что я проиграла 14 машин. А всё было как раз наоборот – я выиграла, меня надо в Книгу Гиннесса заносить.

– А мама знала, что Вы играете?

– Конечно, знала, но она знала не от меня, а от моих подружек, которые меня закладывали.

– Доставалось от неё?

– Мама очень строгая была. Но во взрослом возрасте она меня уже не лупила. Сейчас говорят о том, что нельзя детей бить. Но я думаю, что надо. Слишком много воли дали детям: они могут грубить, хамить, не слушать, что им говорят. Я не говорю, что все так, но в основной массе это так. Потребителей каких-то вырастили. Мы-то не были потребителями. У нас было звонкое пионерское лето. Мы должны были учиться хорошо, мы должны были помогать. Тимуровцами все мы были. У нас была очень интересная, весёлая жизнь.

– А Вы своих лупили?

– Нет, только трясла.

– А внуков?

– Внуков? По губам давала за некоторые вещи. Да, я такая. Я честно говорю. Потому что нельзя грубить, нельзя огрызаться, дети не имеют права. Я очень строгая бабушка, да.

– Вы известная на всю страну и, естественно, привлекали внимание мужчин. Как проявлялось это внимание?

– Я жила в коммуналке. Звонок, Катя, моя соседка, говорит: «Таня, к тебе». Стоит с авоськой мужик, в авоське фарш.

– Фарш?

– Мясной. Я говорю: «Вы к кому? Он: «К тебе». Я говорю: «А Вы кто? Жених? Откуда?» Он говорит: «Я показал тебя папе и маме по телевизору, они сказали, что хорошая. Я и приехал к тебе». Знаете, я не знала, как от него отвязаться. Мне надо было на работу, а он говорил, что подождёт. Я отказывала, говорила: «У нас тут общая квартира, у нас нельзя здесь. Вы что?» В общем, я поехала, мне нужно было к приятельнице. Так он за мной с авоськой.

– Жуть какая!

– Да, не то слово. Знаете, как страшно? Короче говоря, я подошла к водителю, сказала, что за мной тут сумасшедший ходит. И говорю дальше: «Вы сейчас дверь откройте. Я скажу, чтобы он вышел, чтобы руку мне подал, а потом быстро закрывайте и поехали». Он так и сделал. И тот больше не пришёл, слава богу.

– Вы трижды были замужем. И очень тепло отзываетесь о своём третьем супруге. Расскажите Вашу историю любви.

– Ой, Вы знаете, тут тоже не всё просто было. Он ушёл из семьи.

– Ради Вас?

– Может быть, ради меня, но там сама жена виновата. Она тоже там роман завела, а Мишу упрятала в «жёлтый домик». Пока он был там, она привезла ему заявление о разводе. Он подписал его. Звонит мне и говорит: «Тань, я свободен». Я спрашиваю: «В каком смысле? Из жёлтого домика, что ли, сбежал?», а он говорит: «Оля пришла, принесла заявление о разводе. Я подписал». Ну, что ж, если он подписал, всё, разошлись они. Ничейное – значит, моё. Я его любила, люблю и буду, наверное, любить. Потому что мы с ним на одном дыхании, мы с ним на одной волне всегда были. Мы могли просто сидеть друг против друга, смотреть, а потом рот открывали и в один голос говорили одно слово. Мне его не хватает, это правда.

– Ваша семья столкнулась с проблемой, с которой очень многие у нас в стране сталкиваются – это алкоголь. Вы боролись с зависимостью мужа?

– Конечно, боролась. Но, видимо, всё-таки болезнь победила его. Я всё делала, что только можно было, я, наверное, профессор по борьбе с алкоголизмом. Что только мы не делали, Господи. Я всему верила, я всё ждала и верила сердцу вопреки. До определённого момента. Мне очень жалко семью, где такие же истории.
Эта болезнь страшнее рака. И меня поймут те женщины, у которых в семье есть эта беда. Говорят, что можно излечиться. Нет, это только на время. Но они такими злыми становятся. Озлобленными. Они на весь мир озлоблены. «Почему тебе можно, а мне нет?» Но потом, если уж сорвётся, то всё, опять понеслась душа в рай. Не знаю, может быть, надо было дальше бороться, но я устала, честно. Особенно в тот момент, когда он на меня замахнулся. Он только замахнулся на меня – и всё.

– Он пытался Вас вернуть?

– Пытался. Но не сам, через врачей. Я говорю: «А почему не сам-то? Почему он через адвокатов каких-то?» Он боялся, потому что понимал, что всё опять начнётся сначала.

– Как Вы узнали, что его не стало?

– Мне позвонили. У него стояли на столе полстакана водки и мой портрет…

– Как Вы считаете, в чём женское счастье?

– Это жить на одной волне с окружающими тебя близкими людьми и самой собой. Говорят, вот, любовь. Да, любовь – это хорошо. Без любви нельзя жить, это абсолютно точно. Любовь – это всё. Это и добро, и свет, и Бог. Самое главное, мне кажется, для того чтобы быть счастливым, нужно, чтобы был покой на душе, мне так кажется. А покой когда? Когда с детьми всё хорошо, с внуками всё хорошо, везде всё хорошо, погода хорошая, давление не зашкаливает, ничего не болит. Делай что хочешь. Хочу сказать, что я очень счастливый человек, потому что, когда я одна дома, я буду делать всё, что хочу. Хочу – сплю, хочу – ем. Не хочу – не сплю, не ем. Хочу – загораю, хочу – работаю. Хочу – встречаюсь с кем хочу, хочу выпить – выпью, хочу закурить – закурю. Да, и не буду ни на кого оглядываться, ни на кого смотреть. Мне уже теперь всё равно, что бы обо мне ни думали. Я знаю, какая я есть.