Много сказок рассказывают аисты своим птенцам - все про болота да про трясины. Сказки, конечно, приноравливаются к возрасту и понятиям птенцов. Малышам довольно сказать "крибле, крабле, плурремурре", - для них и это куда как забавно; но птенцы постарше требуют от сказки кое-чего побольше, по крайней мере того, чтобы в ней упоминалось об их собственной семье.

Одну из самых длинных и старых сказок, известных у аистов, знаем и мы все. В ней рассказывается "о Моисее, которого мать пустила в корзинке по волнам Нила, а дочь фараона нашла и воспитала", впоследствии он стал великим человеком, но где похоронен - никому неизвестно. Так оно, впрочем, сплошь да рядом бывает. Другой сказки никто не знает, может быть, именно потому, что она родилась у нас, здесь. Вот уже с тысячу лет, как она переходит из уст в уста, от одной аистихи - мамаши к другой, и каждая аистиха рассказывает её все лучше и лучше, а мы теперь расскажем лучше их всех!

1-я пара аистов, пустившая эту сказку в ход и сама принимавшая участие в описываемых в ней событиях, всегда проводила лето "на даче" - в Дании, близ Дикого болота, в Венсюсселе, то есть в округе Иеринг, на севере Ютландии - если уж говорить точно. Гнездо аистов находилось на крыше бревенчатого дома викинга. В той местности и до сих пор еще есть огромное болото; о нём можно даже прочесть в официальном описании округа. Местность эта - говорится в нём - была некогда "морским дном", но потом "дно" поднялось; теперь это несколько квадратных миль топких лугов, трясин и торфяных болот, поросших морошкой да жалким кустарником и деревцами. Над всей местностью почти постоянно клубится густой туман. Лет 7 - 10 т.н. тут ещё водились волки - Дикое болото вполне заслуживало своё прозвище!

Представьте же себе, что было тут тысячу лет тому назад! Конечно, и в те времена многое выглядело так же, как и теперь: зелёный тростник с темно-лиловыми султанчиками был таким же высоким, кора на березках так же белела, а мелкие их листочки так же трепетали; что же до живности, встречавшейся здесь, так мухи и тогда щеголяли в прозрачных платьях того же фасона, любимыми цветами аистов были, как и теперь, белый с чёрным, чулки они носили такие же красные, только у людей в те времена моды были другие

Каждый человек, кто бы он ни был, раб или охотник, мог проваливаться в трясину и тысячу лет тому назад, так же как теперь: ведь стоит только ступить на зыбкую почву ногой - и конец, живо очутишься "во владениях Болотного Царя"! Его можно было бы назвать и "Трясинным Царём", но "Болотный Царь" звучит как-то лучше, к тому же и аисты его так величали. О правлении "Болотного Царя" мало что и кому известно, да оно и лучше, пожалуй.

Недалеко от болота, над самым Лим-фиордом, возвышался бревенчатый замок викинга, в 3 этажа, с башнями и каменными подвалами. На крыше его свили себе гнездо аисты. Аистиха сидела на яйцах в полной уверенности, что сидит не напрасно!

Раз вечером сам аист где-то замешкался и вернулся в гнездо совсем взъерошенный и взволнованный. - "Что я расскажу тебе! Один ужас!" - сказал он аистихе. - "Ах, перестань, пожалуйста!" - ответила она. - "Не забывай, что я сижу на яйцах и могу испугаться, а это отразится на них!" - "Нет, ты послушай! Она таки явилась сюда, дочка-то нашего египетского хозяина! Не побоялась такого путешествия! А теперь и поминай её как звали!"

- "Что? Принцесса, египетская принцесса? Да они ведь из рода фей! Ну, говори же! Ты знаешь, как вредно заставлять меня ждать, когда я сижу на яйцах! - "Видишь, она, значит, поверила докторам, которые сказали, что болотный цветок исцелит её больного отца, -  помнишь, ты сама рассказывала мне? - и прилетела сюда, в одежде из перьев, вместе с 2-мя другими принцессами. Эти каждый год прилетают на север купаться, чтобы помолодеть! Ну, прилететь-то она прилетела, да и тю-тю!" - "Ах, как ты тянешь!" - сказала аистиха. - "Ведь яйца могут остыть! Мне вредно так волноваться!" - "Я видел всё собственными глазами!" - продолжал аист. - "Сегодня вечером хожу это я в тростнике, где трясина понадежнее, смотрю - летят 3 лебёдки. Но видна птица по полету! Я сейчас же сказал себе: гляди в оба, это не настоящие лебёдки, они только нарядились в перья! Ты ведь такая же чуткая, мать! Тоже разу видишь, в чём дело!" - "Это верно!" - сказала аистиха. - "Ну, рассказывай же про принцессу, мне уж надоели твои перья!"

- "Посреди болота, ты знаешь, есть что-то вроде небольшого озера. Приподымись чуточку, и ты отсюда увидишь краешек его! Там-то, на поросшей тростником трясине, лежал большой ольховый пень. Лебёдки уселись на него, захлопали крыльями и огляделись кругом; потом одна из них сбросила с себя лебединые перья, и я узнал нашу египетскую принцессу. Платья на ней никакого не было, но длинные чёрные волосы одели её, как плащом. Я слышал, как она просила подруг присмотреть за её перьями, пока она не вынырнет с цветком, который померещился ей под водою. Те пообещали, схватили её оперение в клювы и взвились с ним в воздух. - "Эге! Куда же это они?" - подумал я. Должно быть, и она спросила их о том же. Ответ был яснее ясного. Они взвились в воздух и крикнули ей сверху: - "Ныряй, ныряй! Не летать тебе больше лебёдкой! Не видать Родины! Сиди в болоте!" - и расщипали перья в клочки! Пушинки так и запорхали в воздухе, словно снежинки, а скверных принцесс и след простыл! - "Какой ужас!" - сказала аистиха. - "Сил нет слушать!.. Ну, а что же дальше-то?" - "Принцесса принялась плакать и убиваться! Слёзы так и бежали ручьями на ольховый пень, и вдруг он зашевелился! Это был сам Болотный Царь - тот, что живёт в трясине. Я видел, как пень повернулся, глядь - уж это не пень! Он протянул свои длинные, покрытые тиной ветви-руки к принцессе. Бедняжка перепугалась, спрыгнула и пустилась бежать по трясине. Да где! Мне не сделать по ней 2-х шагов, не то что ей! Она сейчас же провалилась вниз, а за ней и Болотный Царь. Он-то и втянул её туда! Только пузыри пошли по воде, и - всё! Теперь принцесса похоронена в болоте. Не вернуться ей с цветком на Родину. Ах, ты бы не вынесла такого зрелища, женушка!" - "Тебе бы и не следовало рассказывать мне такие истории! Ведь это может повлиять на яйца!.. А принцесса выпутается из беды! Её-то уж выручат! Вот случись что-нибудь такое со мной, с тобой или с кем-нибудь из наших, тогда бы - пиши пропало!" - "Я всё-таки буду настороже!" - сказал аист и так и сделал.

Прошло много времени. Вдруг в один прекрасный день аист увидел, что со дна болота тянется кверху длинный зелёный стебелек; потом на поверхности воды оказался листочек; он рос, становился всё шире и шире. Затем выглянул из воды бутон, и, когда аист пролетел над болотом, он под лучами солнца распустился, и аист увидел в чашечке цветка крошечную девочку, словно сейчас только вынутую из ванночки. Девочка была так похожа на египетскую принцессу, что аист сначала подумал, будто это принцесса, которая опять стала маленькою, но, рассудив хорошенько, решил, что, вернее, это дочка египетской принцессы и Болотного Царя. Вот почему она и лежит в кувшинке. - "Нельзя же ей тут оставаться!" - подумал аист. - "А в нашем гнезде нас и без того много! Постой, придумал! У жены викинга нет детей, а она часто говорила, что ей хочется иметь малютку… Меня всё-равно обвиняют, что я приношу в дом ребятишек, так вот я и взаправду притащу эту девочку жене викинга, то-то обрадуется!"

И аист взял малютку, полетел к дому викинга, проткнул в оконном пузыре клювом отверстие, положил ребёнка возле жены викинга, а потом вернулся в гнездо и рассказал обо всём жене. Птенцы тоже слушали - они уже подросли. - "Вот видишь, принцесса-то не умерла - прислала сюда свою дочку, а я её пристроил!" - закончил свой рассказ аист. - "А что я твердила тебе с первого же раза?" - отвечала аистиха. - "Теперь, пожалуй, подумай и о своих детях! Отлёт-то ведь на носу! У меня даже под крыльями чесаться начинает. Кукушки и соловьи уже улетели, а перепёлки поговаривают, что скоро начнет дуть попутный ветер. Птенцы наши постоят за себя на маневрах, уж я-то их знаю!"

И обрадовалась же супруга викинга, найдя утром у своей груди крошечную прелестную девочку! Она принялась целовать и ласкать малютку, но та стала кричать и отбиваться ручонками и ножонками; ласки, видимо, были ей не по вкусу. Наплакавшись и накричавшись, она наконец уснула, и тогда нельзя было не залюбоваться прелестным ребенком! Жена викинга не помнила себя от радости; на душе у неё стало так легко и весело, - ей пришло на ум, что и супруг её с дружиной явится также нежданно, как малютка! И вот она поставила на ноги весь дом, чтобы успеть приготовиться к приёму желанных гостей.

По стенам развешали ковры собственной её работы и работы её служанок, затканные изображениями тогдашних Богов: Одина, Тора и Фрейи. Рабы чистили старые щиты и тоже украшали ими стены; по скамьям были разложены мягкие подушки, а на очаг, находившийся посреди главного покоя, навалили груду сухих поленьев, чтобы сейчас же можно было развести огонь. Под вечер жена викинга так устала от всех этих хлопот, что уснула как убитая.

Проснувшись рано утром, ещё до восхода солнца, она страшно перепугалась: девочка её исчезла! Она вскочила, засветила лучину и осмотрелась: в ногах постели лежала не малютка, а большая отвратительная жаба. Жена викинга в порыве отвращения схватила тяжёлый железный дверной болт и хотела убить жабу, но та устремила на неё такой странный, скорбный взгляд, что она не решилась её ударить. Ещё раз осмотрелась она кругом; жаба испустила тихий стон; тогда жена викинга отскочила от постели к отверстию, заменявшему окно, и распахнула деревянную ставню. В эту минуту как раз взошло солнце; лучи его упали на постель и на жабу… В то же мгновение широкий рот чудовища сузился, стал маленьким, хорошеньким ротиком, всё тело вытянулось и преобразилось - перед женой викинга очутилась её красавица дочка, жабы же как не бывало. - "Что это?" - сказала жена викинга. - "Не злой ли сон приснился мне? Ведь тут лежит моё собственное дитя, мой эльф!" - и она прижала девочку к сердцу, осыпая поцелуями, но та кусалась и вырывалась, как дикий котёнок.

Не в этот день и не на другой вернулся сам викинг, хотя и был уже на пути домой. Задержал его встречный ветер, который теперь помогал аистам, а им надо было лететь на юг. Да, ветер, попутный одному, может быть противным другому! Прошло несколько дней, и жена викинга поняла, что над ребенком тяготели "злые чары". Днём девочка была прелестна, как эльф, но отличалась злым, необузданным нравом, а ночью становилась отвратительною жабой, но с кротким и грустным взглядом. В девочке как бы соединялись 2-е натуры: днём, ребёнок, подкинутый жене викинга аистом, наружностью был весь в мать, египетскую принцессу, а характером в отца; ночью же, наоборот, внешностью был похож на последнего, а в глазах светились душа и сердце матери. Кто мог снять с ребенка "злые чары"? Жена викинга и горевала и боялась, и всё-таки привязывалась к бедному созданию всё больше и больше. Она решила ничего не говорить о колдовстве мужу: тот, по тогдашнему обычаю, велел бы выбросить бедного ребёнка на проезжую дорогу - пусть берёт кто хочет. А жене викинга жаль было девочку, и она хотела устроить так, чтобы супруг её видел ребёнка только днём. Однажды утром над замком викинга раздалось шумное хлопанье крыльев, - на крыше отдыхали ночью, после дневных маневров, сотни пар аистов, а теперь все они взлетели на воздух, чтобы пуститься в дальний путь.

- "Все мужья готовы!" - прокричали они. - "Жёны с детьми тоже!" - "Как нам легко!" - говорили молодые аисты. - "Так и щекочет у нас внутри, будто нас набили живыми лягушками! Мы отправляемся за границу! Вот счастье-то!" - "Держитесь стаей!" - говорили им отцы и матери. - "Да не болтайте так много - вредно для груди!" И все полетели.

В ту же минуту над степью прокатился звук рога: викинг с дружиной пристал к берегу. Они вернулись с богатою добычей от берегов Галлии, где, как и в Британии, народ в ужасе молился: - "Боже, храни нас от диких норманнов!" Вот пошло веселье в замке викинга! В большой покой вкатили целую бочку мёда; запылал костер, закололи лошадей, готовился "Пир на весь Мир!"

Главный жрец окропил тёплою лошадиною кровью всех рабов. Сухие дрова затрещали, дым столбом повалил к потолку, с балок сыпалась на пирующих мелкая сажа, но к этому им было не привыкать стать. Гостей богато одарили; раздоры, вероломство - всё было забыто; мёд лился рекою; подвыпившие гости швыряли друг в друга обглоданными костями в знак хорошего расположения духа. Скальд, нечто вроде нашего певца и музыканта, но в то же время и воин, который сам участвовал в походе и потому знал, о чём поёт, пропел песню об одержанных ими в битвах славных победах. Каждый стих сопровождался припевом: - "Имущество, родные, друзья, сам человек - всё минет, все умрёт; не умирает одно славное имя!" 

Тут все принимались бить в щиты и стучать ножами или обглоданными костями по столу; стон стоял в воздухе. Жена викинга сидела на почётном месте, разодетая, в шёлковом платье; на руках её красовались золотые запястья, на шее - крупные янтари. Скальд не забывал прославить и её, воспел и сокровище, которое она только что подарила своему супругу. Последний был в восторге от прелестного ребёнка; он видел девочку только днём во всей её красе. Дикость её нрава тоже была ему по душе. Из неё выйдет, сказал он "смелая воительница, которая сумеет постоять за себя. Она и глазом не моргнёт, если опытная рука одним взмахом острого меча сбреет у неё в шутку густую бровь!"

Бочка с мёдом опустела, вкатили новую, - в те времена люди умели пить! Правда, и тогда уже была известна поговорка: - "Скотина знает, когда ей пора оставить пастбище и вернуться домой, а неразумный человек не знает своей меры!" Знать-то каждый знал, но ведь знать - 1-но, а применять знание к делу - другое. Знали все и другую поговорку: - "И дорогой гость надоест, если засидится не в меру", и всё-таки сидели себе да сидели: мясо да мёд - славные вещи! Веселье так и кипело! Ночью рабы, растянувшись на тёплой золе, раскапывали жирную сажу и облизывали пальцы. То-то хорошее было времечко!

В этом же году викинг ещё раз отправился в поход, хотя и начались уже осенние бури. Но он собирался нагрянуть с дружиной на берега Британии, а туда ведь было рукой подать: - "Только через море махнуть", - сказал он. Супруга его опять осталась дома одна с малюткою, и скоро безобразная жаба с кроткими глазами, испускавшая такие глубокие вздохи, стала ей почти милее дикой красавицы, отвечавшей на ласки царапинами и укусами. Седой осенний туман, "беззубый дед", как его называют, всё-таки обгладывающий листву, окутал лес и степь. Бесперые птички-снежинки густо запорхали в воздухе; зима глядела во двор. Воробьи завладели гнёздами аистов и судили да рядили о бывших владельцах. А где же были сами владельцы, где был наш аист со своей аистихой и птенцами? 

Аисты были в Египте, где в это время солнышко светило и грело, как у нас летом. Тамаринды и акации стояли все в цвету; на куполах храмов сверкали полумесяцы; стройные минареты были облеплены аистами, отдыхавшими после длинного перелета. Гнёзда их лепились одно возле другого на величественных колоннах и полуразрушившихся арках заброшенных храмов. Финиковые пальмы высоко подымали свои верхушки, похожие на зонтики. Тёмными силуэтами рисовались сероватые пирамиды в прозрачном голубом воздухе пустыни, где щеголяли быстротою своих ног страусы, а лев посматривал большими умными глазами на мраморного сфинкса, наполовину погребённого в песке. Нил снова вошёл в берега, которые так и кишели лягушками, а уж приятнее этого зрелища для аистов и быть не могло. Молодые аисты даже глазам своим верить не хотели - уж больно хорошо было! - "Да, вот как тут хорошо, и всегда так бывает!" - сказала аистиха, и у молодых аистов даже в брюшке защекотало. - "А больше мы уж ничего тут не увидим?" - спрашивали они. - "Мы разве не отправимся туда, вглубь, в самую глубь страны?" - "Там нечего смотреть!" - отвечала аистиха. - "За этими благословенными берегами - лишь дремучий лес, где деревья растут чуть не друг на друге и опутаны ползучими растениями. Одни толстоногие слоны могут пролагать там себе дорогу. Змеи же там чересчур велики, а ящерицы - прытки. Если же вздумаете пробраться в пустыню, Вам засыплет глаза песком, и это ещё будет хорошо, а то прямо попадете в песочный вихрь! Нет, здесь куда лучше! Тут и лягушек и саранчи вдоволь! Я останусь тут, и Вы со мною!"

Они и остались. Родители сидели в гнёздах на стройных минаретах, отдыхали, охорашивались, разглаживали себе перья и обтирали клювы о красные чулки. Покончив со своим туалетом, они вытягивали шеи, величественно раскланивались и гордо подымали голову с высоким лбом, покрытую тонкими глянцевитыми перьями; умные карие глаза их так и сверкали. Молоденькие барышни-аистихи степенно прохаживались в сочном тростнике, поглядывали на молодых аистов, знакомились и чуть не на каждом шагу глотали по лягушке, а иногда забирали в клюв змейку и ходили да помахивали ею, - это очень к ним шло, думали они, а уж вкусно-то как было!.. Молодые аисты заводили ссоры и раздоры, били друг друга крыльями, щипали клювами - даже до крови! Потом, глядишь, то тот, то другой из них становился женихом, а барышни одна за другою - невестами; все они для этого только ведь и жили. Молодые парочки принимались вить себе гнезда, и тут опять не обходилось без ссор и драк - в жарких странах всё становятся такими горячими, - ну, а вообще-то жизнь текла очень приятно, и старики жили да радовались на молодых: молодежи всё к лицу! Изо дня в день светило солнышко, в еде недостатка не было, - ешь не хочу, живи да радуйся, вот и вся забота.

Но в роскошном дворце египетского хозяина, как звали его аисты, радостного было мало. Могущественный владыка лежал в огромном покое с расписными стенами, похожими на лепестки тюльпана; руки, ноги его не слушались, он высох, как мумия. Родственники и слуги окружали его ложе. Мертвым его еще назвать было нельзя, но и живым тоже. Надежда на исцеление с помощью болотного цветка, за которым полетела на далекий север та, что любили его больше всех, была теперь потеряна. Не дождаться владыке своей юной красавицы дочери! "Она погибла!" - сказали 2-е вернувшиеся на Родину принцессы - лебёдки. Они даже сочинили о гибели своей подруги целую историю. - "Мы все 3 летели по воздуху, как вдруг заметил нас охотник и пустил стрелу. Она попала в нашу подружку, и бедная медленно, с прощальною лебединою песнью, опустилась на воды лесного озера. Там, на берегу, под душистой плакучей березой, мы и схоронили её. Но мы отомстили за её смерть: привязали к хвостам ласточек, живущих под крышей избушки охотника, пучки зажжённой соломы, - избушка сгорела, а с нею и сам хозяин её. Зарево пожара осветило противоположный берег озера, где росла плакучая берёзка, под которой покоилась в земле наша подруга. Да, не видать ей больше родимой земли!"

И обе заплакали. Аист, услышав их речи, защёлкал от гнева клювом: - "Ложь, обман!" - закричал он. - "Ох, так бы и вонзил им в грудь свой клюв!" - "Да и сломал бы его!" - заметила аистиха. - "Хорош бы ты был тогда! Думай-ка лучше о себе самом да о своём семействе, а всё остальное побоку!" - "Я всё-таки хочу завтра усесться на краю открытого купола того покоя, где соберутся все учёные и мудрецы совещаться о больном. Может быть, они и доберутся до истины!"

Учёные и мудрецы собрались и завели длинные разговоры, из которых аист не понял ни слова; да не много толку вышло из них и для самого больного, не говоря уже о его дочери. Но послушать речи учёных нам всё же не мешает, - мало ли что приходится слушать! Вернее, впрочем, будет послушать и узнать кое-что из предыдущего, тогда мы поближе познакомимся со всею историей; во всяком случае, узнаем из нее не меньше аиста. - "Любовь - родоначальница жизни! Высшая любовь рождает и высшую жизнь! Лишь благодаря любви, может больной возродиться к жизни!" Вот что изрекли мудрецы, когда дело шло об исцелении больного владыки; изречение было необыкновенно мудро и хорошо изложено - по уверению самих мудрецов. - "Мысль не дурна!" - сказал тогда же аист аистихе. - "А я что-то не возьму её в толк!" - ответила та. - "И, уж конечно, это не моя вина, а её! А, впрочем, меня всё это мало касается; у меня есть о чём подумать и без того!"

Потом учёные принялись толковать о различных видах любви: любовь влюбленных отличается ведь от любви, которую чувствуют друг к другу родители и дети, или от любви растения к свету - например, солнечный луч целует тину, и из нее выходит росток. Речи их отличались такою глубиной и ученостью, что аист был не в силах даже следить за ними, не то чтобы пересказать их аистихе. Он совсем призадумался, прикрыл глаза и простоял так на одной ноге весь день. Ученость была ему не по плечу.

Зато аист отлично понял, что болезнь владыки была для всей страны и народа большим несчастьем, а исцеление его, напротив, было бы огромным счастьем, - об этом толковал весь народ, все - и бедные и богатые. - "Но где же растет целебный цветок?" - спрашивали все друг у друга, рылись в учёных рукописях, старались прочесть о том по звездам, спрашивали у всех 4-х ветров - словом, добивались нужных сведений всевозможными путями, но всё напрасно. Тут-то учёные мудрецы, как сказано, и изрекли: - "Любовь - родоначальница жизни; она же возродит к жизни и владыку!" В этом был глубокий смысл, и хоть сами они его до конца не понимали, но всё-таки повторили его ещё раз и даже написали вместо рецепта: - "Любовь - родоначальница жизни!" Но как же приготовить по этому рецепту лекарство? Да, вот тут-то все и стали в тупик. В конце концов все единогласно решили, что помощи должно ожидать от молодой принцессы, так горячо, так искренно любившей отца. Затем додумались и до того, как следовало поступить принцессе. И вот ровно год тому назад, ночью, когда серп новорожденной луны уже скрылся, принцесса отправилась в пустыню к мраморному сфинксу, отгребла песок от двери, что находилась в цоколе, и прошла по длинному коридору внутрь одной из больших пирамид, где покоилась мумия древнего фараона, - принцесса должна была склониться головой на грудь умершего и ждать откровения. Она исполнила всё в точности, и ей было открыто во сне, что она должна лететь на север, в Данию, к глубокому болоту - место было обозначено точно - и сорвать там лотос, который коснется её груди, когда она нырнет в глубину. Цветок этот вернёт жизнь её отцу. Вот почему принцесса и полетела в лебедином оперении на Дикое болото. Всё это аист с аистихой давно знали, а теперь знаем и мы получше, чем раньше. Знаем мы также, что болотный царь увлёк бедную принцессу на дно трясины и что дома её уже считали погибшею навеки. Но мудрейший из мудрецов сказал то же, что и аистиха: - "Она выпутается из беды!" Ну, и решили ждать, - иного ведь ничего и не оставалось. - "Право, я стащу лебединые оперения у этих мошенниц", - сказал аист. - "Тогда небось не прилетят больше на болото да не выкинут ещё какой-нибудь штуки! Перья же их я припрячу там на всякий случай!" - "Где это там?" - спросила аистиха. - "В нашем гнезде, близ болота!" - ответил аист. - "Наши птенцы могут помочь мне перенести их; если же чересчур тяжело, то ведь по дороге найдутся места, где их можно припрятать до следующего перелета в Данию. Принцессе хватило бы и одного оперения, но 2 всё-таки лучше: на севере не худо иметь в запасе лишнюю одежду.

- "Тебе и спасибо-то за всё это не скажут!" - заметила аистиха. - "Но ты ведь глава семьи! Я имею голос, лишь когда сижу на яйцах!" Девочка, которую приютили в замке викинга близ Дикого болота, куда каждую весну прилетали аисты, получила имя Хельги, но это имя было слишком нежным для неё. В прекрасном теле обитала жестокая душа. Месяцы шли за месяцами, годы за годами, аисты ежегодно совершали те же перелеты: осенью к берегам Нила, весною к Дикому болоту, а девочка всё подрастала; не успели опомниться, как она стала 16-ти летнею красавицей. Прекрасна была оболочка, но жестко само ядро. Хельга поражала своею дикостью и необузданностью даже в те суровые, мрачные времена. Она тешилась, купая руки в тёплой, дымящейся крови только что зарезанной жертвенной лошади, перекусывала в порыве дикого нетерпения горло чёрному петуху, приготовленному в жертву богам, а своему приёмному отцу сказала однажды совершенно серьёзно: - "Приди ночью твой враг, поднимись по веревке на крышу твоего дома, сними самую крышу над твоим покоем, я бы не разбудила тебя, если бы даже могла! Я бы не слышала ничего - так звенит ещё в моих ушах пощёчина, которую ты дал мне много лет тому назад! Я не забыла её!"

Но викинг не поверил, что она говорит серьёзно; он, как и все, был очарован её красотой и не знал ничего о двойственности её души и внешней оболочки. Без седла скакала Хельга, словно приросшая, на диком коне, мчавшемся во весь опор, и не соскакивала на землю, даже если конь начинал грызться с дикими лошадьми. Не раздеваясь, бросалась она с обрыва в быстрый фиорд и плыла навстречу ладье викинга, направлявшейся к берегу. Из своих густых, чудных волос она вырезала самую длинную прядь и сплела из нее тетиву для лука. - "Всё надо делать самой! Лучше выйдет!" - говорила она.

Годы и привычка закалили душу и волю жены викинга, и все же в сравнении с дочерью она была просто робкою, слабою женщиной. Но она-то знала, что виной всему были "злые чары", тяготевшие над ужасною девушкой. Хельга часто доставляла себе злое удовольствие помучить мать: увидав, что та вышла на крыльцо или на двор, она садилась на самый край колодца и сидела там, болтая руками и ногами, потом вдруг бросалась в узкую, глубокую яму, ныряла с головой, опять выплывала, и опять ныряла, точно лягушка, затем с ловкостью кошки выкарабкивалась наверх и являлась в главный покой замка вся мокрая; потоки воды бежали с её волос и платья на пол, смывая и унося устилавшие его зелёные листья. Одно только немного сдерживало Хельгу - наступление сумерек. Под вечер она утихала, словно задумывалась, и даже слушалась матери, к которой влекло её какое-то инстинктивное чувство. Солнце заходило, и превращение совершалось: Хельга становилась тихою, грустною жабою и, съёжившись, сидела в уголке. Тело её было куда больше, чем у обыкновенной жабы, и тем ужаснее на вид. Она напоминала уродливого тролля с головой жабы и плавательною перепонкой между пальцами. В глазах светилась кроткая грусть, из груди вылетали жалобные звуки, похожие на всхлипывание ребёнка во сне. В это время жена викинга могла брать её к себе на колени, и невольно забывала всё её уродство, глядя в эти печальные глаза. - "Право, я готова желать, чтобы ты всегда оставалась моею немой дочкой-жабой!" - нередко говорила она. - "Ты куда страшнее, когда красота возвращается к тебе, а душа мрачнеет!"

И она чертила руны, разрушающие чары и исцеляющие недуги, и перебрасывала их через голову несчастной, но толку не было. - "Кто бы поверил, что она умещалась когда-то в чашечке кувшинки! - сказал аист. - "Теперь она совсем взрослая, и лицом - вылитая мать, египетская принцесса. А ту мы так и не видали больше! Не удалось ей, видно, выпутаться из беды, как вы с мудрецом предсказывали. Я из года в год то и дело летаю над болотом вдоль и поперек, но она до сих пор не подала ни малейшего признака жизни! Да уж поверь мне! Все эти годы я ведь прилетал сюда раньше тебя, чтобы починить наше гнездо, поправить кое-что, и целые ночи напролёт - словно я филин или летучая мышь - летал над болотом, да всё без толку! И 2 лебединых оперения, что мы с таким трудом в 3 перелёта перетащили сюда, не пригодились! Вот уж сколько лет они лежат без пользы в нашем гнезде. Случись пожар, загорись этот бревенчатый дом - от них не останется и следа! - "И от гнезда нашего тоже!" - сказала аистиха. - "Но о нём ты думаешь меньше, чем об этих перьях да о болотной принцессе! Отправлялся бы уж и сам к ней в трясину. Дурной ты отец семейства! Я говорила это ещё в ту пору, когда в первый раз сидела на яйцах! Вот подожди, эта шальная девчонка ещё угодит в кого-нибудь из нас стрелою! Она ведь сама не знает, что делает! А мы-то здесь подольше живём, - хоть бы об этом вспомнила! И повинности наши мы уплачиваем честно: перо, яйцо и 1-го птенца в год, как положено! Думаешь, мне придёт теперь в голову слететь вниз, во двор, как бывало в старые годы или как и нынче в Египте, где я держусь на дружеской ноге со всеми — нисколько не забываясь, впрочем, - и сую нос во все горшки и котлы? Нет, здесь я сижу в гнезде да злюсь на эту девчонку! И на тебя тоже! Оставил бы её в кувшинке, пусть бы себе погибла!"

- "Ты гораздо добрее в душе, чем на словах!" - сказал аист. - "Я тебя знаю лучше, чем ты сама!" И он подпрыгнул, тяжело взмахнул 2 раза крыльями, вытянул ноги назад, распустил оба крыла, точно паруса, и полетел так, набирая высоту; потом опять сильно взмахнул крыльями и опять поплыл по воздуху. Солнце играло на белых перьях, шея и голова вытянулись вперёд… Вот это был полёт! - "Он и до сих пор красивее всех!" - сказала аистиха. - "Но ему-то я не скажу этого!"

В эту осень викинг вернулся домой рано. Много добычи и пленных привёз он с собой.

В числе пленных был молодой христианский священник, один из тех, что отвергали Богов древнего Севера. В последнее время в замке викинга - и в главном покое и на женской половине - то и дело слышались разговоры "о новой вере", которая распространилась по всем странам Юга и, благодаря святому Ансгарию, проникла даже сюда, на Север.

Даже Хельга уже слышала "о Боге, пожертвовавшем собою из любви к людям и ради их спасения", она все эти рассказы, как говорится, в одно ухо впускала, а в другое выпускала. Слово "любовь" находило доступ в её душу лишь в те минуты, когда она в образе жабы сидела, съёжившись, в запертой комнате. Но жена викинга чутко прислушивалась к рассказам и преданиям, ходившим о сыне "Единого Истинного Бога", и они будили в ней новые чувства. 

Воины, вернувшись домой, рассказывали о великолепных храмах, высеченных из драгоценного камня и воздвигнутых в честь того, чьим заветом была "любовь". Они привезли с собой и 2 тяжёлых золотых сосуда искусной работы, из которых исходил какой-то удивительный аромат. Это были 2-е кадильницы, которыми кадили христианские священники перед алтарями, никогда не окроплявшимися кровью. На этих алтарях "вино и хлеб превращались в кровь и тело Христовы, принесённые им в жертву ради спасения всех людей" - даже не родившихся ещё поколений. 

Молодого священника связали по рукам и ногам верёвками из лыка и посадили в глубокий, сложенный из камней подвал замка. Как он был прекрасен!  - "Словно сам Бальдур!*1" - сказала жена викинга, тронутая бедственным положением пленника, а Хельге хотелось, чтобы ему продернули под коленками толстые верёвки и привязали к хвостам диких быков. - "Я бы выпустила на них собак: то-то бы травля пошла! По лесам, по болотам, прямо в степь! Любо! А ещё лучше - самой нестись за ними по пятам!" * (*1). - /Балдур - в скандинавской мифологии Бог Света/.

Но викинг готовил пленнику иную смерть: христианин, как "отрицатель и поноситель могучих Богов, был обречен в жертву этим самым Богам". На жертвенном камне, в "Священной Роще", впервые должна была пролиться человеческая кровь. 

https://www.youtube.com/watch?v=YuhBDkIn_RM Хельга выпросила позволения обрызгать кровью жертвы изображения Богов и народ, отточила свой нож и потом с размаху всадила его в бок пробегавшей мимо огромной свирепой дворовой собаке. - "Для пробы!" - сказала она, а жена викинга сокрушенно поглядела на дикую, злую девушку. Ночью, когда красота и безобразие Хельги, по обыкновению, поменялись местами, мать обратилась к ней со словами горячей укоризны, которые сами собою вырвались из наболевшей души. Безобразная, похожая на тролля жаба устремила на неё свои печальные карие глаза и, казалось, понимала каждое слово, как разумный человек. - "Никогда и никому, даже супругу моему, не проговорилась я о том, что терплю из-за тебя!" - говорила жена викинга. - "И сама не думала я, что так жалею тебя! Велика, видно, любовь материнская, но твоя душа не знает любви! Сердце твоё похоже на холодную тину, из которой ты явилась в мой дом!" Безобразное создание задрожало, как будто эти слова затронули какие-то невидимые нити, соединявшие тело с душой; на глазах жабы выступили крупные слёзы. - "Настанет время и твоего испытания!" - продолжала жена викинга. - "Но много горя придется тогда изведать и мне!.. Ах, лучше бы выбросили мы тебя на проезжую дорогу, когда ты была ещё крошкой; пусть бы ночной холод усыпил тебя навеки!"

Жена викинга горько заплакала и ушла, полная гнева и печали, за занавеску из звериной шкуры, подвешенную к балке и заменявшую перегородку. А жаба, съёжившись, сидела в углу одна; мёртвая тишина прерывалась лишь её тяжёлыми, подавленными вздохами; казалось, в глубине сердца жабы с болью зарождалась новая жизнь. Вдруг она сделала шаг к дверям, прислушалась, потом двинулась дальше, схватилась своими беспомощными лапами за тяжёлый дверной болт и тихонько выдвинула его из скобы. В горнице стоял зажжённый ночник; жаба взяла его и вышла за двери; казалось, чья-то могучая воля придавала ей силы. Вот она вынула железный болт из скобы, прокралась к спавшему пленнику и дотронулась до него своею холодною, липкою лапой. Пленник проснулся, увидал безобразное животное и задрожал, словно перед наваждением злого духа. Но жаба перерезала ножом связывавшие его верёвки и сделала ему знак следовать за нею. #ДочьБолотногоЦаря